Ящик Пандоры

Толпа нагих людей, ковылявших по голой лощине, зажатой среди черных утесов, отличалась поразительным разнообразием. Ржаво-алый свет одного из солнышек бил по ним с полудня, отбрасывая на песок и гальку лиловые тени. Задувал порывистый ветерок, вздымая пыль, и толпа всякий раз вздрагивала нервно. Редкие низкорослые кусты поворачивали к солнцу серебряно блестящие листья. Путники обходили их далеко стороной.

Со своими человеческими предками они сохраняли лишь отдаленное сходство. Большинство, судя по всему, почитало вожаком шедшего посреди толпы рослого странника. Его приплюснутую по бокам голову венчала корона золотистого пуха — единственный остаток волосяного покрова на стройном теле. Костяные воронки на висках вмещали пару золотистых глаз, а рот представлял собой круглую красную дырочку. Носа не было вовсе, как и ушных раковин — на их месте колыхались бурые мембраны. Руки-щупальца заканчивались четырехпалыми многосуставчатыми кистями. На голой груди зеленым было вытатуировано имя — Териекс.

Обок худого и длинного Териекса ковыляла бледная, приземистая туша. Лысая башка сливалась с плечами, шеи не было и следа. Красные глазки помаргивали по бокам трепетавшей с каждым вздохом влажной дыры. Над самыми плечами зияли слуховые щели. Бугрящиеся мышцами руки завершались мясистыми клешнями. Ноги — как тумбы, без коленных суставов и стоп.

Прочие скитальцы отличались таким же разнообразным уродством. Кому-то досталось больше двух глаз, кому-то — ни одного. Виднелись хоботы и заостренные уши, стройные ноги и обрубленные культи. Всего в группе насчитывался сорок один странник. Они жались друг к другу, словно стена их тел могла сдержать зловещий натиск пандоранской природы, и поддерживали один другого, пробираясь по неприютной пустоши. Иные, впрочем, отстранялись от своих столь же несчастных товарищей. Почти все молчали — лишь порой послышится стон или всхлип, да жалобно спросят вожака Териекса:

— Где нам спрятаться, Тер? Кто примет нас?

— Нам бы лишь до другого моря дойти, — отвечал Териекс. — Где Аваата…

— Аваата, да, Аваата…

Это звучало точно мантра.

— Всечеловечье, да, да, и все-Аваата… — затянул в толпе мощный бас.

— Тер, поведай нам историю Авааты, — попросил другой.

Но Териекс молчал, пока все не взмолились:

— Да, Тер… поведай нам… историю, историю!..

Териекс поднял тощую длань, призывая к молчанию.

— Когда Аваата говорит о начале, она говорит о скале и родстве скалы. Прежде скалы было лишь море, кипящее море, и пузыри огня, кипятившие его. А с огнем и холодом пришла тяга лун, и волны морские грызли небо. Днем бурление вод разметает все сущее, ночью же все осядет на дно, и будет покой.

Высокий присвистывающий голос Териекса легко перекрывал топот множества ног. Он продолжил, и ритм его слов странным образом укладывался в ритм шагов.

— Но солнца замедлили свой великий бег, и остыли моря. Немногие соединенные остались соединены. Аваата знает, ибо это было так, но первым словом Авааты было «скала».

— Скала, скала… — на разные лады откликнулись его спутники.

— Нет роста в пути, — пел Териекс. — Прежде первой скалы Аваата была утомлена, Аваата была многосложна, Аваата знала лишь море.

— Мы должны найти море Авааты…

— Но взяться за скалу, — продолжал Териекс, — свернуться вокруг нее и замереть в покое — значит обрести новую жизнь и новые мечты, не тронутые томительным буйством приливов. Из листа произошла лоза, и в прибежище скал родился дар моря — сила разрядов и полученный ею газ.

Урод запрокинул голову, глядя в металлически-сизое небо, и несколько шагов сделал молча.

— Сила разряда, касанье касаний! В тот день Аваата смирила молнии и долгими веками в молчании трепетала, испуганная, на груди скал. А потом в страшной ночи сверкнула первая искра: «Скала!»

— Скала! — снова откликнулась толпа. — Скала! Скала!

— И сила разряда! — повторил Териекс. — Аваата познала скалу прежде, чем осознать самое себя, но вторая искра прозвучала «Я!». И третья, величайшая из всех: «Я! Не скала!»

— Не скала, не скала… — откликнулись остальные эхом.

— Исток вечно с нами, — говорил Териекс, — как и с теми, кто не мы. Он — в осознании того, что есть мы. Только через другого ты познаешь себя. Там, где ты один, нет ничего. Пустота не отражает тебя, не дает опоры. Но у Авааты была скала, и скала дала ей опору, и появилось Я. Так малое становится беспредельным. Пока ты один, ты ничто. Но мы едины в бесконечности истока, откуда родится все сущее. Пусть скала Авааты укрепит вас в море жизни!

Териекс замолк, и отряд некоторое время ковылял по пустыне в молчании. Слабый ветерок принес острый кислый запах, и чей-то чувствительный нос уловил его.

— Чую, — разнеслось над головами, — чую нервоедов…

Всех передернуло, и уродцы заковыляли поспешней. Те, что шли в стороне, озирались все опасливей.

Дорогу прокладывал покрытый темной шерстью рослый урод. Короткие толстые ноги заканчивались круглыми подушками, тощие руки шевелились по-змеиному гибко. На руках было всего по два пальца, гибких, сильных и ловких, будто предназначенных, чтобы проникать в некие неведомые щели. Огромные мохнатые уши трепетали и шевелились, поворачиваясь, как антенны, на каждый шорох. Лицо было совершенно человеческим, если бы не плоский нос и редкий черный пушок, равномерно покрывавший его. Голубые глаза навыкате бесстрастно смотрели на мир из-под тяжелых век.

Равнина была пустынна, и только отдельные глыбы черного камня и жестколистные кусты, медленно поворачивавшиеся под лучами кирпично-красного солнца, нарушали ее монотонность до самых утесов, возвышавшихся в десятке километров впереди.

Уши мохнатого путника внезапно прянули тревожно, наводясь на лежащий прямо на пути отряда скальный выступ.

И внезапно над равниной пронесся визгливый вопль. Отряд замер в тревожном ожидании, как единое существо. Чтобы слышаться так далеко, крик должен был быть пугающе громок.

— У нас нет оружия! — воскликнул кто-то почти истерически.

— Скалы, — промолвил Териекс, обводя рукой торчавшие из земли тут и там черные камни.

— Велики, — пожаловался другой, — не бросить.

— Скалы Авааты, — проговорил Териекс тем же напевным голосом, каким пересказывал историю Авааты.

— Кустов берегитесь, — предупредил третий без особой нужды — все знали, что к здешним растениям лучше не подходить. Большая часть их была ядовита, и почти все способны рассекать мягкую человечью плоть. От нанесенных ими ран уже погибли трое.

Снова воздух разорвал дикий визг.

— Скалы, — повторил Териекс.

Отряд медленно рассыпался. Уроды расходились — поодиночке и по двое-трое, чтобы прижаться лицом к черным скалам и застыть, сжимая в объятиях камень.

— Вижу их, — объявил Териекс. — Рвачи-капуцины.

Все обернулись туда, куда указал его палец.

— Скала, сон жизни, — проговорил Териекс, глядя вдаль, на мчащихся по равнине девять черных тварей. — Держаться за скалу, свиться вкруг нее и замереть.

Да, то были рвачи-капуцины. Многочисленные ножки чудовищ двигались с невообразимой быстротой, лязгали клыки под скрывающими пасти капюшонами голой кожи.

— Надо нам было попытать счастья в Редуте, как остальным! — завыл кто-то.

— Будь ты проклят, Хесус Льюис! Будь проклят!

И больше ни слова не прозвучало над равниной. Подняв капюшоны, неуследимо-споро ринулись рвачи на потерянно разбредшихся уродов. Клыки рвали плоть, терзали мясо безжалостные когти. Чудовища двигались настолько быстро, что у их жертв не оставалось ни шанса. Одни пытались бежать, и их настигали на голой равнине. Другие пробовали затаиться, затеряться среди скал, но бесы, разбившись на пары, ловко загоняли их на погибель. Все было кончено в течение минуты, и рвачи приступили к трапезе. Из-под камней выползали мерзкие твари, чтобы присоединиться к пиршеству, и даже соседние кусты пили корнями впитавшийся в землю красный сок.

Но покуда рвачи жрали, на севере поднялись над скальным бастионом оранжевые воздушные шары. Слабый ветерок нес их в сторону пирующей стаи. Свисающие с нижней поверхности живых дирижаблей щупальца время от времени касались равнины, вздымая облачка пыли. Рвачей это зрелище не тревожило.

По верхней кромке вялых оранжевых мешков тянулись высокие гребни, подстраивавшиеся под ветер. С высоты неслась пронзительная песнь — словно ветер гудел в парусах и бряцало что-то вдалеке.

До оранжевых мешков оставался еще не один километр, когда один рвач поднял уродливую башку и предупреждающе рявкнул. Взгляд его обратился от плывущих в воздухе дирижаблей к выползающим из-под земли в полусотне шагов от места кровавой бойни червеобразным отросткам. От них исходила резкая вонь гари и кислоты. Как один девять рвачей ринулись прочь. И тот, что пожрал вожака уродов, на бегу завыл тонко и протяжно, а потом крикнул, и крик его далеко разнесся над пустошью:

— Териекс!