Яшка

VII

Незадолго перед вышеописанным происшествием Матрена Ивановна стала попивать водку. Сперва ее потчевал Осип Харитоныч по воскресеньям, потом ее стали завлекать к этому веселящему и успокаивающему напитку нищие. Сперва поили ее, потом стали требовать, чтобы и она угощала их. Сперва она пила с отвращением, потом мало-помалу дошла до того, что, идя домой, непременно заходила в кабак и выпивала если не стакан, то рюмку, а если у нее было денег больше обыкновенного, она брала посудину с водкой с собой для того, чтобы угостить своего приятеля, который не прочь был на ночь выпить дарового. Матрене Ивановне было скучно без дела, а выпивши водки, она спала, и спала долго; но до бесчувствия она еще ни разу не напивалась; а если, бывши в гостях у какой-нибудь своей такой же горемычной, как и она, приятельницы, чувствовала, что ноги подкашивает, то спала там же. Но часто случалось, что деньги у нее выходили все на водку, так что утром ей не на что было купить хлеба, и она это несчастие относила к тем, которые любят прохаживаться на чужой счет. Ей не полюбились нищенки, стало скучно на Петербургской, надоело давать взятки городовым за право ходить по улицам с кошелем, опротивел Осип Харитоныч, с каждым днем становившийся придирчивее к ней; ей было жалко Яшку, которого, вместо того чтобы учить ремеслу как следует, Осип Харитоныч только тиранил. Она не раз заступалась за него, говоря сапожнику, что Яшка мал, глуп, потому что воспитывался у чухон, а, бог даст, подрастет, будет понимать; ей было досадно, и она высказывала, что чужого дитя никому не жалко и его бьют как собаку, но сапожник и слушать не хотел ее и с нею обращался как с подчиненным ему человеком. Все это приводило Матрену Ивановну к тому заключению, что ей. надо отсюда уйти. «Что я, в самом деле, пришита, что ли, сюда? Питер-то — слава те господи». И ей припомнилась прошлая жизнь, когда она часто меняла места: то жила на Песках, то вдруг попадала в Коломну, то за Московскую заставу. Но тогда она была одна, теперь что ей делать с сыном? Надо его отдать кому-нибудь в мастерство, но кому, если у нее нет знакомых? Из ремесленного класса были у нее, правда, знакомые мастерские жены, — но мужья ихние говорили, что Яшка мал и всего лучше ей отдать его в обучение какому-нибудь мастеру, имеющему свою мастерскую. Но у таких мастеров она потерпела неудачу; в одних местах говорят: у нас и так много, и этим не рады; в других — и самому хозяину с семейством есть нечего; в третьих — хозяева пьяницы, и никто их не хвалит. Поэтому желание переселиться в Петербург с каждым днем у нее становилось сильнее, только ее что-то удерживало на Петербургской: ей не хотелось совсем рассердиться с Осипом Харитонычем, который хотя и был скуп и сварливый человек, но зато у него ей было тепло и кроме него ее никто не беспокоил.

После поступка Яшки ей казалось уже не совсем удобно жить у Осипа Харитоныча, и поэтому, предъявив в полиции все права на Яшку, она пошла с ним на Никольский рынок, где надеялась скорее продать его.

Больше недели Матрена Ивановна ходила на Никольский рынок, терлась там с разными женщинами, нанимающимися в услужение, много наслушалась там всякой всячины, перенесла разные неприятности, а не нашлось в нанимателях такого человека, который бы взял к себе Яшку. Если и были желающие, то одни говорили, что мальчишка мал, на нем нет ни сапогов, ни фуражки, или что он смотрит таким зверенком, что из него никакого проку не выйдет, и при этом каждый, осматривая его как гуся или поросенка, делал о нем нелестные для его матери заключения. Все это Матрену Ивановну злило и выводило из терпения, к тому же голодный и мерзнувший Яшка бежал от нее туда, где тесно, или забивался под стол, выжидая, чтобы ему было удобнее сцапать ломоть булки или черного хлеба. На рынке были тоже мальчики его лет, но те не продавались, имели на ногах сапоги, и головы у них были покрыты хоть платком, и поэтому они, чувствуя свое превосходство над таким голышом, оказывали ему свое презрение колотушками, щипками и плевками, что они очень скоро перенимали от своих матерей, теток и сестер, гнавших от себя прочь Яшку потому, что того часто торгаши ловили с краденою булкою или хлебом и поэтому очень недолюбливали всех баб, их ребятишек, могущих, пожалуй, разворовать половину непроданного хлеба, опрокинуть столы или наделать еще что-нибудь хуже, тогда как с ребятишек взятки гладки, а с ихних матерей что возьмешь, когда они сами часто приходят сюда с церковной паперти.

Нельзя сказать, чтобы такая жизнь, весь день под открытым небом, нравилась Якову, и для него было большою радостью то, когда мать поворачивала от рынка в которую-нибудь сторону. Это значило, что мать идет куда-нибудь, где и Яшке будет можно посидеть и соснуть. Однако мать редко тотчас с рынку шла на ночлег. Она обыкновенно шла в многолюдный кабак, где думала скорее сбыть с рук Яшку. Они приходили в заведение уже тогда, когда в нем было порядочное количество людей, еще только начинающих раскучиваться, и постоянно получали приглашение побеседовать в ихней компании с тем, что сама Матрена должна была показывать свои руки и рассказывать историю о том, как ей обрезывали пальцы и отпиливали кость, хотя она ни того и ни другого не видала, а Яшка служил часто посмешищем для пьяной компании, которая его вертела во все стороны, как котенка, заставляла бегать, плясать и петь, дразнила и т. п., за что сама Матрена была угощаема водкой, которою потчевали и Яшку. Матрена, конечно, была рада угощению; пьяная, она не заботилась о теплом угле, а о мягкой постели она уже давно не думала; в том, что пьяная компания издевается над ее сыном и учит его нехорошему, — ей не было дела: Яшка ей не мешал, не просил есть, своею особою доставлял удовольствие людям. Такое фиглярство Яшке сперва не нравилось, и он рад не рад был, когда компания позабывала о нем; тогда он забивался под стол и сидел снова до тех пор, пока его оттуда не выталкивали; потом он мало-помалу втянулся в это фиглярство и уже стал надоедать своим усердием компании, которая не любила навязчивости. Было ли какое сожаление в пьяной компании к Якову — сказать трудно, если принять во внимание то, что почти каждый посетитель заведения провел свое детство не лучше Яшки; были люди в этой компании, которые даже завидовали Яшке.

— Пусти его, еще нос раскроит, — уговаривал товарищ товарища, тормошившего ребенка.

— Не хрустальный — не разобьется. Мы в его лета в мастерской сажу глотали да пинки получали, а он благоденствует, — отвечал другой товарищ товарищу.

Из числа посетителей трех заведений, куда в течение дня заходила с сыном Матрена Ивановна, было несколько человек таких, которые были сами хозяева, а четверо — даже имели мальчиков, К ним Матрена Ивановна часто подъезжала с просьбой о мальчишке, но те или заговаривали о другом, или отвечали так, что мать и надеялась на них только до другого дня.

— Што ж, мальчонку-то моего берешь? — спрашивала Матрена Ивановна на другой день портного.

— А я разве обещал?

— Как же…

— Ну, так ты дура и больше ничего: мало што я спьяна-то скажу…

— Ты посоветуй!..

— Што я тебе могу посоветовать? Жди!

— Да долго ждать-то.

— Какая ты важная особа! Право. Мы вот по неделе работы ждем да по три месяца за деньгами ходим. И ничего ты против этого не поделаешь, мать моя.

И мать била сына от злости, — сын мешал ей, за него она должна была платить за ночлег лишние две копейки, хотя там, где она ночевала, помещение было очень маленькое, битком набитое ночлежниками.

Ночлежники эти были все люди бедные, жалующиеся на свою судьбу и проклинающие божий мир, в котором они неизвестно для какой цели живут. Все они думали, что выпросить милостинку или что-нибудь украсть, имея здоровые руки, не составляет греха. Большинство держалось этого мнения потому, что оно, во-первых, или с детства влачило такую жизнь, не видя нигде ни радости, ни ласки, и общество смотрело на него как на негодных людей, а помощи не подавало, а во-вторых, если оно и принималось за какое-нибудь дело, то те, которым оно служило, старались, так сказать, выжать из него все силы для того, чтобы жить лучше на их счет. Все эти люди были сердиты на людей, не похожих на них, оборваны, никогда не наедались, употребляя деньги преимущественно на водку, жили общественно с людьми ихнего сорта, имели друзей одинаковых с ними мнений, никогда не жаловались на маленькое нездоровье — и, часто умирали, выходя из питейного заведения, в ночлежных помещениях или кидались в Неву или в каналы…

Матрена Ивановна хотя и считала себя честною, ничем не замаранною женщиною, потому что весь ее промысел состоял в том, что она протягивала руку с тремя пальцами на церковных папертях и жила на собранные таким образом деньги, но жизнь ее мало чем разошлась от этих людей, и выходу из такой жизни она не видела. Но еще если бы она была одна, тогда ей было бы легче; но у нее был сын, которого ей никак не хотелось пустить по той дороге, по которой идут, очертя голову, эти ночлежники. К тому же она была женщина смирная в ночлежном помещении, к компании не присоединялась, ложилась спать и гнала от них прочь Яшку, которого компания учила разным штукам, не из желания сделать из него вора, но ради развлечения. Поэтому ее такое обращение ночлежникам не нравилось, потому что они боялись, чтоб трехпалая нищая не выдала их полиции, ей приходилось часто переменять места ночлегов.