Ястребы востока

Глава I

Когда-то это место называлось Эски-Хиссар, Старый Замок. Он был очень древним уже в те дни, когда первые сельджуки пришли с востока. И даже арабы, которые перестроили эти крошащиеся развалины во времена Абу-Бекра, не знали, чьи руки возвели когда-то массивные бастионы посреди суровых предгорий Тавра. Теперь, с тех пор как старая цитадель превратилась в логово бандитов, люди называют это место Баб-эль-Шайтан, Врата Дьявола, и не без причины.

В ту ночь в большом зале был пир. Тяжелые столы, заставленные кувшинами и бутылями с вином и огромными блюдами с яствами, стояли, окруженные грубыми скамьями для тех, кто привык есть сидя, в то время как на полу лежали большие подушки, гостеприимно разместившие остальных, предпочитавших принимать пищу полулежа. Дрожащие рабы торопливо сновали вокруг, наполняя кубки из винных мехов и поднося большие куски жареного мяса и хлеб.

Здесь встретились роскошь и нагота, богатство вырождающихся цивилизаций и суровая первобытность дремучего варварства. Мужчины, облаченные в зловонные овечьи шкуры, сидели, развалившись на шелковых подушках и изысканной парче, и с жадностью хлебали из цельных золотых кубков, хрупких, как стебель пустынного цветка. Они вытирали свои бородатые рты и волосатые руки о бархатные гобелены, достойные шахского дворца.

Все расы Западной Азии были представлены здесь. Стройные, смертоносные персы, хищноглазые турки в коротких кольчугах, сухощавые арабы, рослые косматые курды, луры и армяне в потных овчинах, свирепые усатые черкесы, даже несколько грузин с ястребиными лицами и дьявольским темпераментом.

Среди них был один, который отличался от всех прочих. Он сидел за столом, пригубляя вино из огромного кубка, и глаза пирующих постоянно останавливались на нем. Среди этих высоких сынов пустыни и гор рост его не казался особенно выдающимся, хотя в нем было больше шести футов. Но в ширину и толщину он казался гигантом. Его плечи были куда шире, руки и ноги – массивнее, чем у любого другого воина здесь.

Его кольчужный капюшон был откинут на спину, открывая львиную голову и мощную жилистую шею. Несмотря на то, что он загорел на солнце, его лицо не было таким темным, как у тех, кто его окружал, а глаза его, словно синие вулканы – непрестанно тлели, подпитываемые внутренним пламенем гнева. Подстриженные под прямым углом черные волосы львиной гривой обрамляли низкий, широкий лоб.

Он ел и пил, не обращая внимания на бросаемые на него вопросительные взгляды. Не то, чтобы кто-то оспаривал его право находиться на пиру в Баб-эль-Шайтан, это логово было открыто для всех беглецов и изгнанников. И этот франк был Кормаком Фицжоффри, – изгоем, преследуемым собственным народом. Бывший крестоносец с ног до головы был прикрыт мелкоячеистой кольчугой. Тяжелый меч висел на его бедре, а ромбовидный щит с ухмыляющимся черепом в центре, лежал на скамье за его спиной рядом с большим шлемом без забрала. В Баб-эль-Шайтан не было притворного этикета. Здешние обитатели всегда ходили вооруженные до зубов, и никто не ставил под вопрос право другого обедать с мечом в руке.

За едой Кормак в открытую рассматривал своих соседей. Поистине Баб-эль-Шайтан был убежищем для исчадий ада, последним приютом для мужчин настолько отчаянных и жестоких, что весь остальной мир в ужасе их отверг. Кормак среди дикарей был своим; в родной Ирландии ему доводилось сиживать с варварами на собраниях вождей и якшаться с разбойниками с холмов. Но наружность дикого зверя и крайняя бесчеловечность некоторых из этих мужчин поразила даже свирепого ирландского воина.

Здесь, к примеру, был один лур, волосатый как обезьяна, рвавший куски полусырого мяса желтыми волчьими клыками. Кадра Мухаммад, так его звали, и Кормак невольно задумался, может ли такое существо иметь человеческую душу. Или тот мохнатый курд рядом с ним, чья губа, превращенная ударом меча в вечный оскал, обнажала зубы, подобные клыкам кабана. Без сомнения, в этих людях не было божественной искры, лишь беспощадная и бездушная натура той мрачной земли, что взрастила их. Глаза, дикие и жестокие, как у волков, свирепо посверкивают сквозь жидкие пряди спутанных волос, волосатые руки бессознательно сжимают рукояти ножей, даже тогда, когда их владельцы жадно едят и пьют.

Кормак изучающе глядел на рядовых членов банды – тех, кому превосходство в уме или военные навыки помогли добиться высокого доверия их страшного заправилы, Скола Абдура, Мясника. У каждого на счету было множество темных и кровавых историй. Здесь был тот худой перс с шелковистым голосом, смертоносными глазами и маленькой красивой головой, напоминавшей голову пантеры, – Надир Тус, однажды взлетевший высоко, как эмир, под покровительством шаха Харезмии. Или турок-сельджук в посеребренной короткой кольчуге, остроконечном шлеме и с украшенным драгоценными каменьями ятаганом – Кай Шах. Он когда-то служил Саладину, и пользовался большим почетом. Поговаривали, что шрам, украшавший угол его челюсти, оставил ему меч Ричарда Львиное Сердце в великой битве у стен Яффы. Или жилистый высокий араб с орлиным лицом – Юсеф Эль Мекру. Он был когда-то великим шейхом в Йемене и однажды возглавил восстание против самого султана.

Но во главе стола, за которым сидел Кормак, находился человек с прошлым до того необычайным и фантастичным, что на его фоне меркли истории всех остальных. Тисолино ди Строцца, торговец, капитан венецианских боевых кораблей, крестоносец, пират, разбойник – кровавый след, тянущийся за этим человеком, стал причиной его нынешнего положения изгнанника. Ди Строцца был высоким, худым человеком угрюмого вида с крючковатым носом с тонкими ноздрями и хищным взглядом. Его броня, сейчас затертая и потускневшая, была дорогостоящей венецианской работы, а рукоять длинного узкого меча когда-то украшали самоцветы. Неприкаянная душа, подумал Кормак, глядя на венецианца, чьи темные глаза непрерывно бегали, а худая рука снова и снова поднималась, чтобы подкрутить кончики тонких усиков.

Взор Кормака блуждал и по другим вождям – диким разбойникам, рожденным для кровавого ремесла грабежей и убийств. У всех у них прошлое также было довольно темным. Он знал их в лицо или по репутации – Коджар Мирза, мускулистый курд, Шалмар Кхор, высокий чванливый черкес, и Юсус Зер, отступник из Грузии, который носил полдюжины ножей за поясом.

Был здесь и один человек, которого Кормак не знал, – воин, который, по-видимому, не имел авторитета среди бандитов, но вел себя с уверенностью, порождаемой отвагой. Это был редкий гость в горах Тавра – коренастый, крепко сбитый человек, головой едва доставший бы Кормаку до плеча. Даже когда он ел, он не снимал шлема с лакированной кожаной бармицей, и Кормак заметил отблеск кольчуги под его овчиной; за поясом у него был заткнут короткий широкий меч, не так сильно изогнутый, как мусульманские ятаганы. Его сильные кривые ноги, а также раскосые черные глаза на непроницаемом темном лице, выдавали в нем монгола.

Как и Кормак, он был здесь новичком. Он приехал в Баб-эль-Шайтан с востока в ту же ночь и в тот же час, когда ирландский воин прибыл сюда с юга. Его имя, произнесенное на гортанном турецком, было Тогрул-хан.

Раб, чье покрытое шрамами лицо и помутневшие от страха глаза говорили о жестокости его хозяев, трепеща, наполнял кубок Кормака и вздрогнул, когда внезапно раздавшийся вопль ножом разрезал царящий здесь гомон. Кричали где-то наверху, но никто из пирующих не обратил на это внимания. Норманн-кельт удивлялся отсутствию рабынь. Имя Скола Абдура вызывало ужас в этой части Азии, и многие караваны почувствовали на себе силу его ярости. Множество женщин было украдено из разоренных деревень и караванов, но сейчас, видимо, в Баб-эль-Шайтане находились только мужчины. Кормак улавливал в этом некий зловещий смысл. Он припомнил темные истории, что шепотом рассказывали о загадочном и бесчеловечном главаре разбойников. То были таинственные намеки на отвратительные ритуалы в черных пещерах, на обнаженных белокожих жертв, корчащихся на древних алтарях, на леденящие кровь жертвоприношения под полуночной луной. Но этот крик не был женским.

Кай Шах наклонился к плечу ди Строццы и что-то говорил ему, быстро, но сдержанно. Кормак видел, что Надир Тус лишь притворяется, будто он поглощен вином в своем кубке. Ярко горящие глаза перса были устремлены на двоих, что шептались о чем-то во главе стола. Кормак, всегда готовый к интригам и контрзаговорам, заключил, что в Баб-эль-Шайтане существовали группировки. Он заметил, что ди Строцца, Кай Шах, худой сирийский книжник по имени Муса бин Дауд и волкоподобный лур Кадра Мухаммад держались друг друга. Надир Тус же был окружен своими сторонниками из числа бандитов помельче, дикарей-головорезов, преимущественно из персов и армян. А вокруг Коджара Мирзы собрались еще более дикие горные курды. Венецианец и Надир Тус общались друг с другом с осторожной учтивостью, за которой скрывалась подозрительность, в то время как курдский вождь демонстрировал агрессивный настрой по отношению к ним обоим.

Едва эти мысли пронеслись в голове Кормака, как на площадке широкой лестницы появилась нелепая фигура. Это был Иаков, мажордом Скола Абдура – низкорослый и очень толстый еврей, облаченный в цветастые и дорогие одежды, которые когда-то украшали владыку сирийского гарема. Все взоры обратились к нему, поскольку он, очевидно, принес известия от хозяина – сам Скол Абдур, осторожный, словно преследуемый волк, нечасто присоединялся к своим людям на пирушках.

– Великий князь Скол Абдур, – объявил Иаков помпезно и звучно, – намерен даровать аудиенцию назаретянину, который приехал на закате, – лорду Кормаку Фицжоффри.

Норманн одним глотком осушил свой кубок и неспешно поднялся, взяв свой щит и шлем.

– А что обо мне, Йехуда? – это был гортанный голос монгола. – Великий князь не желает говорить с Тогрулханом, который приехал издалека, чтобы присоединиться к его орде? Он не даст мне аудиенции?

Еврей бросил на него сердитый взгляд.

– Господин Скол ничего не говорил о татарине, – ответил он коротко. – Жди, пока он не пошлет за тобой, если ему того захочется.

Для горделивого язычника такой ответ был оскорблением сродни пощечине. Он стал было подниматься, но затем снова сел. Признаки ярости едва отразились на его лице, подчиненном железному контролю, но его змеиные глаза дьявольски сверкнули, прожигая взором не только еврея, но и Кормака, и норманн понял, что гнев Тогрул-хана распространяется и на него тоже. Монгольская гордость и монгольская ярость за пределами понимания западного ума, но Кормак знал, что за это унижение кочевник возненавидел его так же сильно, как Иакова.

Кормак мог пересчитать друзей по пальцам, а личных врагов у него были десятки. Врагом больше, врагом меньше – какая разница. И, не обращая внимания на Тогрулхана, он последовал за евреем по широкой лестнице, а потом по извилистым коридорам до тяжелой, обитой металлом двери. Перед дверью застыл, словно высеченная из черного базальта статуя, огромный обнаженный нубиец, сжимающий в руках двуручный ятаган, чье пятифутовое лезвие на кончике было шириной в фут.

Иаков сделал знак нубийцу, но Кормак увидел, что еврей сильно встревожен и дрожит.

– Бога ради, – прошептал Иаков норманну, – говори с ним помягче, Скол нынче в ужасном расположении духа. Он вырвал рабу глаз собственными руками.

– Вот, значит, чей крик я слышал, – проворчал Кормак. – Ну, нечего стоять тут и болтать! Скажи этому черному зверю, чтобы открыл дверь, пока я ее не выбил.

И это была не пустая угроза. Не в характере норманна было смиренно ждать под дверью, ведь ему доводилось пить из одной чаши с королем Ричардом. Мажордом что-то быстро сказал немому, и тот широко распахнул дверь. Кормак оттолкнул своего проводника и шагнул через порог.

Так он в первый раз лицезрел Скола Абдура, Мясника, чьи кровавые дела превратили его в полумифического персонажа. Норманн увидел невероятного гиганта, полулежавшего на шелковой тахте посреди по-королевски украшенной и обставленной комнаты. Стоя, Скол был бы на полголовы выше Кормака, и, хотя огромный живот портил симметрию его фигуры, он все еще являл собой образец физической мощи. У него была короткая черная борода с просинью, в его больших темных глазах сверкало любопытство, и в то же время некоторая сумасшедшинка.

Он был облачен в туфли из золотой парчи с экстравагантно загнутыми вверх носами, объемные персидские шаровары из редкого шелка, а также широкий зеленый шелковый кушак с большими золотыми кистями, обернутый вокруг его талии. Поверх он носил парчовую безрукавку, открытую спереди, но под ней его массивный торс был голым. Его иссиня-черные волосы, удерживаемые золотым обручем с драгоценными камнями, спадали на плечи, пальцы блестели дорогими перстнями, а голые руки были отягощены тяжелыми браслетами. В его уши были продеты женские серьги.

В целом его облик являл собой варварство до того фантастическое, что Кормак невольно изумился, тогда как обычный человек на его месте ужаснулся бы. Очевидная дикость гиганта вкупе с экстравагантной пышностью его одежд, которая только усиливала пугающее впечатление от его внешности, выводила Скола Абдура за рамки бледной ординарности. Если бы так оделся обычный человек, это выглядело бы нелепо, но вождь разбойников в этих нарядах пугал еще пуще.

Однако когда Иаков склонился до самого пола в приветственном поклоне, он не был уверен, что Скол выглядит более внушительно, чем облаченный в броню франк с читающейся в его облике грозной силой, управляемой его тигриной натурой.

– Лорд Кормак Фицжоффри, о мой государь, – объявил Иаков, пока Кормак стоял, замерев, словно железная статуя, и не подумав хоть немного склонить свою львиную голову.

– Да, дурак, я вижу, – голос Скола был глубоким и звучным. – Пошел отсюда, пока я не отрезал тебе уши. И проследи, чтобы у этих глупцов внизу было вдоволь вина.

Судя по тому, с какой поспешностью Иаков подчинился приказу, угроза отрезать уши – не пустой звук. Затем глаза Кормака наткнулись на ужасающую и жалкую фигуру – это был раб, стоявший позади тахты Скола, и подливавший вино своему безжалостному господину. Несчастный трепетал всем телом, как раненая лошадь, и причина тому была очевидна – страшная зияющая глазница, из которой был беспощадно вырван глаз. Кровь все еще текла из раны, добавляя темных пятен на искривленное от боли лицо и пачкая шелковые одежды. Какой пышный наряд! Скол одевал своих несчастных рабов в одежды, которым позавидовали бы даже богатые купцы. И бедняга стоял, дрожа в агонии, не смея сдвинуться с места, хотя затуманенным болью взглядом оставшегося глаза он едва мог видеть драгоценный кубок, который поднял Скол, требуя его наполнить.

– Проходи и сядь на тахту рядом со мной, Кормак, – приветствовал Скол. – Я поговорю с тобой. Пес! Наполни кубок лорда франка и поспеши, пока я не вырвал тебе другой глаз.

– Сегодня я больше не пью, – проворчал Кормак, отталкивая кубок, который Скол протянул ему. – И отправь прочь этого раба. Он обольет тебя вином в своей слепоте.

С мгновение Скол пристально смотрел на Кормака, а затем, внезапно рассмеявшись, махнул мучимому болью рабу рукой в сторону двери. Человек поспешно вышел, поскуливая в агонии.

– Видишь, – сказал Скол, – я удовлетворил твой каприз. Но это было не обязательно. Я бы свернул ему шею после нашего разговора, чтобы он никому не смог его пересказать.

Кормак пожал плечами. Не стоило трудов объяснять Сколу, что он отослал этого раба из жалости, а не с намерением сохранить в тайне их разговор.

– Что ты думаешь о моем царстве – Баб-эль-Шайтане? – спросил Скол вдруг.

– Его будет трудно взять штурмом, – ответил норманн.

Скол дико засмеялся и осушил бокал.

– И сельджуки уже как-то в этом убедились, – икнул он. – Я же несколько лет назад обманом отнял его у турка, который им тогда владел. До турков здесь правили арабы, а до них – черт знает, кто. Он старый – фундамент его был заложен давным-давно Искандером Акбаром – Александром Великим. Потом столетия спустя пришли Руми – римляне, – которые расширили его. Парфяне, персы, курды, арабы, турки – все проливали кровь на этих стенах. Теперь он мой, и покуда я жив, моим он и останется! Я знаю его секреты – и этих секретов, – он бросил на франка хитрый и злой взгляд, полный зловещего смысла, – гораздо больше, чем считают люди, – даже те идиоты Надир Тус и ди Строцца, которые перерезали бы мне горло, если бы осмелились.

– Как же ты удерживаешь главенство над этими волками? – спросил Кормак без обиняков.

Скол расхохотался и выпил еще.

– У меня есть кое-что, что всем хотелось бы иметь. Они ненавидят друг друга, и я настраиваю их друг против друга. У меня – ключи ко всему. Они же недостаточно доверяют друг другу, чтобы пойти против меня. Я – Скол Абдур! Мужчины – лишь куклы, танцующие на веревках, я ими управляю. А женщины, – странный блеск появился в его глазах, – женщины – это пища для богов, – туманно добавил он.

– Многие мужчины служат мне, – продолжил Скол Абдур, – эмиры, генералы, вожди, ты сам видел. Что привело их сюда, в Баб-эль-Шайтан, на край мира? Честолюбие – интриги – женщины – зависть – ненависть – теперь они служат Мяснику. А что же привело сюда тебя, брат мой? То, что ты изгнанник, я знаю – твой народ лишил тебя права на жизнь, потому что ты убил одного эмира франков, некоего Конрада фон Гонлера. Но люди едут в Баб-эль-Шайтан, только когда умирает последняя надежда. Баб-эль-Шайтан – это край мира.

– Ну, – проворчал Кормак, – человек не может грабить караваны в одиночку. Мой друг сэр Руперт де Виль, Сенешаль Антиохии, попал в плен к Али Бахадуру, турецкому вождю, и турок отказывается обменять его на предложенное золото. Ты со своими людьми ездишь далеко и грабишь караваны, которые перевозят сокровища Хинда и Катая. С твоей помощью я сумею раздобыть сокровище столь редкое, что турок согласится принять его в качестве выкупа. Если же нет, то на свою долю награбленного я смогу нанять достаточно храбрых негодяев, чтобы выручить сэра Руперта.

Скол пожал плечами.

– Франки все сумасшедшие, – сказал он, – но независимо от причины я рад, что ты приехал сюда. Я слышал, что ты верен своему господину, и мне нужен такой человек, как ты. Нынче я не доверяю никому, кроме Абдуллы, чернокожего немого, который охраняет мою комнату.

Кормаку было очевидно, что Скол очень быстро пьянел. Вдруг он дико засмеялся.

– Ты спрашивал, что держит моих волков в узде? Любой из них мечтает перерезать мне глотку. Но – гляди, как я тебе доверяю – я покажу тебе, почему они не делают этого!

Он сунул руку за пояс и вытащил огромный драгоценный камень, который искрился в его большой ладони, словно маленькое озерцо крови. Даже Кормак прищурил свои глаза от его блеска.

– Дьявол! – пробормотал он. – Это же не что иное, как рубин, именуемый…

– Кровь Валтасара! – воскликнул Скол Абдур. – Да, это тот самый камень, который Кир Персидский вырвал из вспоротой мечом груди великого царя той кровавой ночью, когда Вавилон пал! Это самый древний и дорогой драгоценный камень в мире. Его не купишь даже за десять тысяч полновесных золотых монет.

– Слушай, франк, – Скол снова осушил бокал. – Я расскажу тебе легенду о Крови Валтасара. Видишь, какая странная у него огранка?

Он поднял его, и свет вспыхнул красными лучами на его многочисленных гранях. Кормак озадаченно покачал головой.

Огранка и в самом деле была диковинной, подобной он никогда не встречал ни на востоке, ни на западе. Замысел древнего резчика казался совершенно неведомым, далеким современному гранильному искусству. Отличие было существенным, но в чем именно оно заключалось, Кормак не мог определить.

– Этот камень огранял не смертный муж, – сказал Скол, – а джинн морской! Однажды давным-давно, в самом начале всех событий, великий царь, сам Валтасар, вышел из своего дворца, и, жаждая развлечений, направился к Зеленому Морю – Персидскому заливу. Он поднялся на борт золотоносой царской галеры, приводимой в движение сотней гребцов-рабов. И был там тогда некий Нака, ловец жемчуга, который, желая почтить своего повелителя, попросил царского дозволения обыскать дно морское, чтобы добыть царю редкие жемчужины. Валтасар дал свое дозволение, и Нака нырнул. Вдохновленный, он опустился на глубину, какой не достигал еще ни один ныряльщик, и через некоторое время всплыл на поверхность, держа в руке рубин редкой красоты, – да, вот этот камень.

Царь и его вельможи изумились странной огранке камня. А Нака, близкий к смерти из-за огромной глубины, на которую он спустился, задыхаясь, поведал им о безмолвном, украшенном водорослями городе из мрамора и ляпис-лазури глубоко на дне океана, и об исполинской мумии короля на нефритовом троне, из чьей мертвой когтистой руки Нака и вырвал этот рубин. А потом кровь хлынула изо рта и ушей ныряльщика, и он умер.

Вельможи Валтасара молили его бросить камень назад в море, поскольку было очевидно, что сокровище это принадлежит джинну морскому, но король, заглянув в темно-красные глубины камня, словно обезумел, и отрицательно покачал головой. А зло вскоре предъявило ему счет, ибо персы разрушили его царство, а Кир ограбил умирающего монарха, сорвав с его груди гигантский рубин, который так ярко алел в свете пожиравшего дворец пламени, что солдаты кричали: «Смотрите, это кровь из сердца Валтасара!» И с тех пор люди стали называть этот драгоценный камень Кровью Валтасара.

И кровь всегда на нем была. Когда Кир пал на берегу Яксарты, скифская королева Томирис захватила камень, и некоторое время он мерцал на ее обнаженной груди. Но она была ограблена мятежным генералом. В сражении против персов он пал, и рубин попал в руки Камбиса, который привез его в Египет, где его украл жрец богини Баст. Нумидийский наемник убил жреца, и окольными путями камень вновь вернулся в Персию. Он сверкал в короне Ксеркса, когда тот наблюдал гибель своей армии у Саламина.

Александр снял его с трупа Дария, и он воссиял на латах Македонского, освещая ему дорогу в Индию. Но в битве на реке Инд случайный удар меча сорвал камень с нагрудника Александра, и на столетия рубин Кровь Валтасара пропал из поля зрения. Где-то далеко на востоке его блики нет-нет да вспыхивали в потоке крови и насилия, когда мужчины убивали мужчин и насиловали женщин ради него. Из-за него, как и в старину, женщины отказывались от своей чести, мужчины от своей жизни, а цари от своих корон.

Но в конце концов его путь вновь повернул на запад, и я снял его с трупа туркменского вождя, которого убил во время дальнего набега на восток. Как он заполучил его, я не знаю. Но теперь он мой!

Скол был пьян, его глаза сверкали с нечеловеческой страстью. Все больше и больше он походил на отвратительную хищную птицу.

– Он и гарантирует мне могущество. Люди приходят ко мне из дворцов и лачуг, и каждый надеется завладеть Кровью Валтасара. Я стравливаю их друг с другом. Если кто-то убьет меня из-за камня, остальные тотчас разрежут его на куски, чтобы забрать рубин себе. Они сомневаются друг в друге настолько, что не способны объединиться против меня. Да и кто захочет делить камень с другими?

Он налил себе вина нетвердой рукой.

– Я – Скол Мясник! – хвастался он. – Князь по моему собственному праву! Я могущественнее и хитрее, чем простые люди способны вообразить. Я – самый грозный из вождей Таврских гор, я, который был лишь грязью под человеческими ногами, отвергнутый и презренный сын благородного персидского отступника и рабыни-черкешенки.

Ба – эти дураки, что строят заговор против меня, – венецианец, Кай Шах, Муса бин Дауд и Кадра Мухаммад – и против них я настроил этого головореза Надира Туса и Коджара Мирзу. Перс и курд ненавидят меня и ди Строццу, но друг друга они ненавидят еще сильнее. А Шалмар Кхор ненавидит их всех.

– А что Шозев Эль Мекру? – Кормаку не по силам оказалось произнести имя Иосиф по-арабски – Юсеф, и он перевел его на кельтский.

– Кто знает, что на уме у араба? – прорычал Скол. – Но ты можешь быть уверен, что он настоящий шакал, как и все в его роду. Он будет смотреть, как развиваются события, присоединится к более сильной стороне, а потом предаст и победителей.

– Но мне все равно! – вдруг взревел разбойник. – Я – Скол Мясник! Глубоко в безднах Крови я видел смутные, чудовищные образы и читал темные тайны! Да – во снах я слышу шепот мертвеца, короля-получеловека, у которого давным-давно ныряльщик Нака отобрал камень. Кровь! Вот чего жаждет этот рубин! Кровь следует за ним; кровь притягивается к нему! Не голову Кира королева Томирис окунула в сосуд с теплой кровью, как гласят легенды, но камень, который она забрала у мертвого царя! Тот, кто носит его, должен утолять его жажду, или камень выпьет кровь своего владельца! Да, сердца многих королей и королев напитали его малиновую тень!

И я утолял его жажду! У Баб-эль-Шайтана есть тайны, о которых никто не знает, кроме меня. Меня и Абдуллы, чей отсохший язык никогда поведает о том, что видели его глаза, и том, что слышали его уши в черноте под замком, когда над горами властвует полночь. Потому что я сумел прорваться в коридоры, запечатанные теми арабами, которые перестраивали замок, коридоры, о которых ничего не знали турки, что пришли вслед за арабами.

Он замолчал, словно задумавшись, не сказал ли он лишнего. Но малиновые видения вновь принялись плести свои безумные узоры.

– Тебя не удивляет, что здесь нет женщин? А, между тем, сотни прекрасных девушек прошли через врата Баб-эль-Шайтана. Где они сейчас? Ха-ха-ха! – гигант вдруг разразился ужасным хохотом, громом раскатившимся по комнате.

– Многие приходили, чтобы утолить жажду рубина, – сказал Скол, взяв еще один кувшин вина, – или стать невестами мертвых, наложницами древних демонов гор и пустынь, которые берут прекрасных женщин только во время их предсмертной агонии. А некоторые просто наскучили мне и моим воинам, и были брошены стервятникам.

Кормак сидел, подперев подбородок кулаком, его темные брови хмурились от отвращения.

– Ха! – засмеялся разбойник. – Тебе не смешно? Не слишком ли ты тонкокож, лорд франк? Я слышал твои речи – ты говоришь, как отчаянный человек. Погоди, пока ты поездишь со мной в течение нескольких лун! Не просто так меня прозвали Мясником! Однажды я построил пирамиду из черепов! Я резал шеи старикам и старухам, я вышибал мозги младенцам, я вспарывал брюхо женщинам, сжигал детей живьем и десятками сажал их на заостренные колья! Налей мне вина, франк.

– Сам наливай свое проклятое вино, – прогремел Кормак, губы его угрожающе скривились.

– Другому это стоило бы головы, – сказал Скол, потянувшись за кубком. – Ты грубишь своему хозяину, человеку, которому приехал служить. Берегись – не зли меня. – Он вновь разразился своим ужасным смехом.

– Эти стены эхом отражали крики ужасной агонии! – его глаза вспыхнули азартным и безумным. – Этими руками я потрошил мужчин, вырывал языки детям и выкручивал глазные яблоки у девушек – вот так!

Скол пронзительно завопил, одновременно хохоча сумасшедшим смехом, и его огромная рука ударила Кормака в лицо. Норманн выругался, поймал великана за запястье, так что кости затрещали в его железном захвате. Жестко выкрутив руку вниз и в сторону с такой силой, что чуть не оторвал ее, Кормак швырнул Скола обратно на тахту.

– Прибереги свои фантазии для рабов, пьяный дурак, – прохрипел норманн.

Скол развалился на тахте, ухмыляясь, как идиотичный людоед, и пытаясь заставить работать свои пальцы, онемевшие от стальной хватки Кормака. Норманн встал и вышел из комнаты, преисполненный отвращения. Обернувшись в последний раз, он увидел, как Скол неуклюже потянулся одной рукой за кувшином вина. В другой руке он по-прежнему сжимал Кровь Валтасара, который разливал по комнате зловещий свет.

Дверь захлопнулась за Кормаком, и нубиец бросил на него косой, подозрительный взгляд. Норманн нетерпеливо позвал Иакова, и тот молниеносно явился, преисполненный тревоги. Его лицо просветлело, когда Кормак грубо потребовал показать ему его комнату. Идя по голым, тускло освещенным факелами коридорам, Кормак слышал звуки шумного веселья, продолжающегося внизу. «Ножи обнажатся перед рассветом, – подумал Кормак, – и не все увидят восход солнца». Сейчас звуки были уже не такими громкими и разнообразными, как в тот момент, когда он покидал пиршественный зал. Несомненно, многих крепкие напитки уже лишили чувств.

Иаков свернул в сторону и открыл тяжелую дверь. Его факел осветил похожую на клетку маленькую комнатку, лишенную портьер. Здесь было одно зарешеченное окно, одна дверь, и некое подобие койки. Еврей сунул факел в нишу на стене.

– Господин Скол был рад вам, милорд? – спросил он нервно.

Кормак выругался.

– Я проехал более сотни миль, чтобы присоединиться к самому могущественному разбойнику Тавра, а нашел хлещущего вино пьяного дурака, способного лишь бахвалиться и святотатствовать.

– Бога ради, будьте осторожны, сэр, – Иаков задрожал всем телом. – Эти стены имеют уши! Великий князь находится в скверном расположении духа, но он по-прежнему остается могучим бойцом и хитрым человеком. Не судите о нем по его пьяному виду. Он – он – он что-нибудь говорил обо мне?

– Да, – наобум сказал Кормак, которому вдруг захотелось мрачно пошутить. – Он сказал, ты служишь ему в надежде когда-нибудь украсть его рубин.

Иаков ахнул, словно Кормак ударил его в живот, и внезапная бледность его лица сказала норманну, что в его шутке была изрядная доля истины. Мажордом выскочил из комнаты, будто испуганный кролик, и смешного в этом было больше, чем его мучитель предполагал.

Выглянув в окно, Кормак посмотрел на внутренний двор, где содержались животные. В конюшне он увидел своего большого вороного жеребца. Убедившись, что и у его коня есть добротное пристанище на ночь, он лег на койку в полном вооружении, положив рядом щит, шлем и меч, как он имел обыкновение делать, когда ночевал в незнакомых местах. Он запер дверь изнутри, хотя особой веры в засовы и решетку у него не было.

Глава II

Кромак проспал меньше часа, но внезапно некий звук вырвал его из дремы и заставил насторожиться. В заполнявшей комнату почти осязаемой темноте даже его зоркие глаза ничего не могли различить, но кто-то или что-то осторожно приближалось к нему. Он вспомнил о зловещей репутации Баб-эль-Шайтана, и его передернуло – не от страха, а скорее из-за отвращения, укрепленного суевериями.

Затем включился практичный ум норманна. Скорее всего, его решил навестить в ночи глупец Тогрул-хан, стремившийся очистить свою честь убийством воина, возвысившегося над ним по прихоти местного властелина. Кормак беззвучно подтянул ноги, а потом максимально тихо, исключительно за счет напряжения мышц, сел на краю койки. Его кольчуга звякнула, и наползающие из темноты звуки на минуту смолкли – норманн представил себе, как Тогрул-хан напряженно вглядывается в непроглядный мрак блестящими змеиными глазами. Скорее всего, он уже перерезал горло бедняге Иакову.

Стараясь ничем не потревожить тишину, Кормак вытянул из ножен тяжелый меч, а затем, когда зловещий шум возобновился, напрягся, быстро оценил местоположение источника звука и прыгнул, словно громадный тигр, ударив стремительно и мощно. Рассчитал он все верно: меч ударил во что-то твердое, прошел сквозь мышцы и кости, и чье-то тело тяжело упало на пол.

Отыскав вслепую кремень и кресало, норманн запалил трут и зажег факел, подошел к замершей в центре комнаты на полу фигуре и остановился в изумлении.

Лежавший в стремительно расползающейся малиновой луже, высокий, крепкого сложения, волосатый, словно обезьяна, человек был Кадрой Мухаммадом. В правой руке он сжимал опасного вида кинжал, а ятаган его покоился в ножнах.

– Мы с ним не ссорились, – проворчал Кормак, недоумевая. – А как же… – Он окинул взглядом комнату. Дверь по-прежнему была закрыта изнутри на засов, зато в соседней стене раскрылся зияющий чернотой проем – отсюда пришел к нему лур. Тихонько прикрыв этот вход, Кормак поднял капюшон и надел шлем. А затем, выставив щит, решительно устремился по пути Кадры Мухаммада. Перед ним вглубь стены уходил тускло освещенный светом факелов коридор. Вокруг было тихо, только иногда лязгали по каменным плитам окованные железом сапоги самого воина. Звуки пьяного веселья стихли, и призрачное безмолвие окутало Баб-эль-Шайтан.

Через несколько минут Кормак оказался перед покоями Мясника Абдура, где обнаружил то, что и ожидал. Распоротое клинком тело нубийца Абдуллы скорчилось на пороге – курчавая голова болталась на кусочке кожи. Кормак толчком открыл дверь: свечи еще не прогорели. На полу в луже крови у располосованного дивана распростерся искромсанный голый труп Скола Абдура. Кто-то изрубил Мясника, словно тушу свиньи, и для Кормака было очевидно, что Скол умер в пьяном сне, не имея ни малейшей возможности побороться за свою жизнь. Его убийцей или убийцами двигала какая-то странная истерия или фанатичная ненависть – иначе каков был смысл так уродовать труп. Одежда Скола, изорванная в клочья, валялась рядом с телом. Кормак хмуро ухмыльнулся, кивая собственным мыслям:

– Значит, Кровь Вальтасара выпила и твою жизнь до конца, Скол.

Вернувшись к двери, он осмотрел тело Абдуллы.

– Убийц было больше, чем один, – пробормотал он, – и кого-то из них нубиец достал… – Даже после смерти чернокожий не выпустил из правой руки рукоять большого ятагана: клинок его был в зазубринах и окровавлен.

В это время послышался торопливый стук шагов по каменным плитам, и в дверях появилось перепуганное лицо Иакова. Глаза еврея полыхнули ужасом, он широко открыл рот и завизжал громко и пронзительно.

– Заткнись, дурак, – прорычал Кормак с отвращением, но Иаков лишь разразился причитаниями:

– Не берите мою жизнь, благороднейший из лордов! Я никому не скажу, что вы убили Скола… Я клянусь…

– Молчи, еврей, – рявкнул Кормак. – Я не трогал Скола и не причиню вреда тебе.

Это несколько успокоило Иакова. Теперь глаза его сузились в приступе жадности.

– Вы нашли камень? – он принялся шнырять по комнате. – Быстрее, нужно его отыскать и бежать отсюда… Я не должен был кричать, но я испугался, что благородный лорд убьет меня. Может, никто ничего не слышал…

– Как же, не слышал! – нехорошо ухмыльнулся норманн. – Сейчас ты убедишься в обратном.

Нестройный топот множества ног подтвердил его слова. Через пару мгновений в дверях показались бородатые лица и засверкало оружие. Кормак отметил, что недавние собутыльники выглядят необычно даже для пробудившихся от пьяного сна людей – моргают и зевают, словно потревоженные днем совы, и глаза у них мутные. Иаков отшатнулся, пытаясь вжаться в стену. А сам норманн замер с окровавленным мечом в руке.

– О, Аллах! – воскликнул оказавшийся в первых рядах Коджар Мирза, протирая глаза. – Франк и еврей убили Скола!

– Ложь, – прорычал Кормак угрожающе. – Я не знаю, кто прикончил этого пьяницу.

Явившиеся начали заполнять комнату: сначала проследовал Тисолино ди Строцца, а за ним потянулись и прочие вожаки разбойничьих отрядов. Кроме говорливого курда, тут были Надир Тус, Шалмар Кхор, Юсеф Эль Мекру и Юсус Зер. Тогрул-хана, Кай Шаха и Мусы бин Дауда нигде не было видно, а где находится Кадра Мухаммад, норманн хорошо знал.

– Сокровище! – воскликнул армянин взволнованно. – Давайте взглянем на камень!

– Молчи, дурак, – отрезал Надир Тус, глаза которого полыхнули гневом. – Скол лежит раздетый, тот, кто убил его, и взял камень.

Все, словно по команде, уставились на Кормака.

– Скол был жестоким властелином, – сказал Тисолино. – Отдайте нам драгоценный камень, лорд Кормак, и вы сможете спокойно продолжить свой путь.

С губ норманна слетело грубое слово на родном языке. Прежде чем ответить ди Строцца, он подумал: почему при этих словах глаза венецианца так странно расширились?

– У меня нет вашего проклятого камня. Скол был мертв, когда я пришел сюда.

– Так мы и поверили, – издевательски заметил Коджар Мирза. – Кровь еще не высохла на твоем клинке! – И он указал на доказательство – испещренный норвежскими рунами меч в руке Кормака, голубая сталь которого была окрашена в тусклый красный цвет.

– Это кровь Кадры Мухаммада, – прорычал Кормак. – Он тайком пробрался в мою комнату, чтобы убить меня. Его труп еще лежит там.

Произнося эти слова, норманн взглянул в напряженное лицо ди Строццы – застывшее на нем выражение не изменилось.

– Я сейчас схожу и проверю, правду ли он говорит, – сказал венецианец и шагнул было к выходу, но Надир Тус остановил его с ледяной улыбкой:

– Ты останешься здесь. – Подначальные ему головорезы начали по одному просачиваться в комнату, окружая высокого воина. – Иди ты, Селим.

Тот, ворча что-то себе под нос, удалился. Ди Строцца метнул на Надир Туса полный ненависти и гнева взгляд, затем быстро отвел глаза и застыл в неподвижности, но Кормак чувствовал, что венецианец готов в любой момент выскочить наружу.

– Странные дела творятся нынче в Баб-эль-Шайтане, – прозвучал низкий бас Шалмар Кхора. – Где Кай Шах, где сириец – и еще тот язычник из Тартарии? И кто подмешал в вино какую-то дрянь?

– Да! – воскликнул Надир Тус. – Я бы тоже хотел знать, кто добавил наркотик, который свалил нас с ног. Мы пришли в себя несколько минут назад! Почему, интересно, ты, ди Строцца, не заснул, как все остальные?

– Я уже объяснял, что и вино пил, и отключился, как и вы, – холодно парировал венецианец. – Только я проснулся несколько раньше и пошел в свою – именно в свою – комнату. А вот вы всей толпой направились сюда…

– Может быть, – ответил Надир Тус, – Но если нет, я вскрою тебе ятаганом глотку прежде, чем ты нападешь!

– Так, а что же вас привело в покои Скола? – перешел в наступление ди Строцца.

– Ну, – ответил перс, – когда мы проснулись и поняли, что были под действием наркотика, Шалмар Кхор предложил зайти к Сколу и посмотреть, не исчез ли он с камнем…

– Ты врешь! – заорал черкес. – Это был Коджар Мирза! Он сказал, что…

– Зачем мы тратим время на глупые препирательства? – вскинулся курд. – Мы знаем, что этот франк последним поднимался к Сколу в эту ночь. На его мече кровь – и мы нашли его стоящим над убитым! Зарезать его!

Выхватив ятаган, Коджар Мирза рванулся вперед, его воины двинулись следом. Кормак встал спиной к стене и расставил ноги, приготовившись отразить атаку. Но нападения не последовало: напряженная фигура гиганта норманна дышала такой угрозой, а его глаза так злобно сверкали над украшавшим щит черепом, что даже свирепый курд, которого готовы были поддержать десятки вооруженных мужчин, дрогнул и заколебался. И в эту минуту вернувшийся Селим локтем оттолкнул его в сторону, прокричав:

– Франк говорил правду! Кадра Мухаммад лежит мертвый в комнате лорда Кормака!

– Это ничего не доказывает, – заметил ди Строцца спокойно. – Он мог расправиться со Сколом и после того, как убил лура.

На мгновение воцарилась тревожная тишина. Кормак отметил, что сейчас, когда Мясник мертв, различные группировки и не пытаются скрывать свои разногласия. Надир Тус, Коджар Мирза и Шалмар Кхор образовали три отдельных кружка – их подначальные сбились в кучки позади главарей. Юсеф Эль Мекру и Юсус Зер стояли в стороне, поглядывая на эти свирепые, теребящие оружие группы в нерешительности. И только ди Строцца, казалось, не обращал внимания на наметившийся раскол.

Венецианец только собрался сказать еще что-то, как вперед, расталкивая всех оказавшихся на его пути, вышел тот, о ком недавно вспоминал Надир Тус. Это был сельджук, Кай Шах. Кормак обратил внимание на то, что на нем нет кольчуги, а одет он иначе, чем вчера вечером. Левая рука турка была обмотана чистой тряпкой и привязана плотно к груди, а загорелое лицо казалось удивительно бледным.

При виде Кай Шаха спокойствие впервые покинуло ди Строццу, и он резко шагнул вперед.

– Где Муса бин Дауд? – яростно воскликнул он.

– Я тоже хочу знать, где Муса! – ответил турок сердито.

– Я оставил его с тобой! – вскричал ди Строцца. Все остальные изумленно уставились на него, не понимая, что происходит.

– Но вы с ним планировали убить меня, – заявил Кай Шах.

– Ты сошел с ума! – рявкнул венецианец, полностью потеряв самообладание.

– Я? – прорычал турок. – Я искал этого пса по темным коридорам. Если ты и он действовали честно, почему вы не вернулись в комнату, когда, услышав, что Кадра Мухаммад идет по коридору, вышли ему навстречу? Я долго ждал, а потом шагнул к двери, высматривая вас, и когда повернулся, Муса бросился на меня из какого-то тайного укрытия, как крыса…

Ди Строцца с пеной на губах закричал:

– Ты безумен! Замолчи!

– Я увижу и тебя, и всех остальных в Геенне с перерезанными глотками, прежде чем позволю обмануть себя! – взревел турок, выхватывая свой ятаган. – Что ты сделал с Мусой?

– Ты чертов дурак, – бушевал ди Строцца. – Я был в этой комнате с тех пор, как покинул тебя! Ты знал, что сирийский пес будет играть с нами в ложь, если получит такую возможность и…

И в этот миг, когда воздух уже искрился от разлившегося вокруг напряжения, в комнату вбежал, спотыкаясь, полуголый перепуганный раб и повалился в ноги венецианцу, бормоча какую-то околесицу.

– Боги! – выл он. – Черные боги! А-а-а! Пещеры под полом и джинн в скале!

– Что ты несешь, пес? – взревел ди Строцца, откидывая раба на пол сильным пинком.

– Я видел запретную дверь, она открыта, – завизжал тот. – Лестница ведет вниз – к ужасной пещере с громадным алтарем, с него хмурятся гигантские демоны – и у подножия лестницы – господин Муса…

– Что! – глаза венецианца сверкнули, он схватил и тряхнул раба, как собака трясет крысу.

– Мертвый! – выдохнул несчастный сквозь стучащие зубы.

Изрыгая ужасные проклятия, ди Строцца бросился, расталкивая всех на своем пути, к двери, волоча за собой раба.

Кай Шах с мстительным воплем кинулся следом, рубя ятаганом направо и налево, чтобы расчистить себе дорогу. Разбойники, стараясь увернуться от его сверкающего клинка, завывали, когда острое лезвие находило цель.

Наконец, венецианец и его бывший товарищ вылетели наружу, а остальные, давая волю своей ярости, толпой помчались за ними. Ошарашенный происходящим Кормак выругался и, решив досмотреть безумную игру до конца, зашагал в том же направлении. Ди Строцца и на время забывшие разногласия разбойники дошли до конца извилистого коридора, а затем спустились вниз по широкой лестнице, которая вела к огромной, сейчас распахнутой, железной двери. Здесь движение остановилось.

– Это на самом деле запретная дверь, – пробормотал армянин. – Скол оставил след на моей спине только потому, что я однажды задержался возле нее.

– Да, – согласился перс. – Ее поставили и закрыли арабы много лет назад. Никто, кроме Скола, никогда не проходил через эту дверь – его, нубийца и пленных, которые уже не возвращались. Это логово дэвов.

Ди Строцца зарычал от отвращения и шагнул через дверной проем. В руке он сжимал горящий факел, который прихватил по пути. Широкие, вырезанные из скалы ступени вели вниз. Они были сейчас на нижнем этаже замка, ступени же уходили куда-то в недра земли. Когда венецианец зашагал дальше, волоча воющего раба, освещая факелом черные каменные ступени и разгоняя впереди длинные тени, он выглядел как Властелин тьмы, который тащит стенающую душу в ад.

Позади него шел Кай Шах с обнаженным ятаганом, затем – Надир Тус и Коджар Мирза. Разбойники с непривычной учтивостью расступились и пропустили следом лорда Кормака. Теперь они осторожно шли за норманном, бросая полные ужаса взгляды по сторонам.

Многие несли факелы, и когда их свет выхватывал что-то из темноты, издавали сдавленные крики: во мраке скрывались титанические фигуры и мерцали огромные злые глаза. Разбойники колебались, готовые в любой миг обратиться в паническое бегство, но ди Строцца неуклонно шагал вниз, поэтому остальные, призывая Аллаха и иных своих богов, медленно следовали за ним. Наконец показалась огромная пещера, в центре которой высился черный и мерзкий алтарь, весь в отвратительных пятнах; от него разбегались странные, подчиненные некой системе линии, выложенные из ухмыляющихся черепов. На твердом камне стен пещеры были вырезаны исполинские изображения – жуткие образы чуждых звериных, гигантских божеств, огромные глаза которых тускло блестели в свете факелов.

Кельтская кровь Кормака послала вдоль позвоночника холодную дрожь. Александр Великий заложил фундамент этой крепости? Ха! – среди греческих богов нет таких, как эти. Нет, эту мрачную пещеру окутывала аура неописуемой древности, как если бы запретная дверь была мистическим порталом, через который авантюрист шагнул в старший мир. Немудрено, что вывернутый мозг Скола Абдура порождал здесь безумные планы. Эти боги были зловещими напоминаниями о темной расе, более старой, чем римская или греческая – о народе, давно растворившемся во мраке времен. Фригийцы – лидийцы – хетты? Или еще более древний, более ужасный народ?

Рассвет эры Александра не был связан с этими жуткими изваяниями, но, несомненно, великий полководец поклонялся этим богам, как и многим другим, пока его смятенный рассудок не породил идею обозначить богом самого себя.

У подножия лестницы лежало изломанное тело – Муса бин Дауд. Его лицо было искажено ужасом. Послышался нестройный ропот:

– Джинн забрал жизнь сирийца! Давайте убираться отсюда! Это злое место!

– Заткнитесь, идиоты! – зарычал Надир Тус. – Мусу убило оружие смертного – видите, кто-то рубанул его по груди и рассек кости. Посмотрите, как он лежит. Кто-то прикончил его и сбросил труп вниз с лестницы…

Перс стал более внимательно осматривать тело мертвеца, и голос его стих. Левая рука Мусы была вытянута, а пальцы на ней отрезаны.

– Он что-то держал в этой руке, – прошептал Надир Тус. – Так сильно сжимал, что его убийца был вынужден отрезать ему пальцы, чтобы добыть это…

Люди зажгли факелы в нишах на стенах и придвинулись ближе, их суеверные страхи были забыты.

– Да! – воскликнул Кормак, кусочки головоломки сложились в его голове. – Это был драгоценный камень! Муса, Кай Шах и ди Строцца разделались со Сколом, и Муса забрал камень. Кровь была на мече Абдуллы, а у Кай Шаха сломана рука – повреждена ударом ятагана нубийца. Тот, кто убил Мусу, забрал и камень.

Ди Строцца дико зашипел, словно раненая пантера. Он потряс перепуганного раба.

– Пес, камень у тебя?

Тот в отчаянии начал говорить что-то, но голос его оборвался ужасным бульканьем, когда венецианец в приступе ярости выхватил свое оружие, перерезал несчастному горло и отбросил его окровавленное тело в сторону. Потом ди Строцца развернулся к Кай Шаху.

– Ты убил Мусу! – закричал он. – Ты последний, кто его видел живым! Ты забрал камень!

– Ты лжешь! – воскликнул турок, его темное лицо залила пепельная бледность. – Ты сам убил его…

Речь Кай Шаха оборвалась хрипом – ди Строцца с пеной у рта проткнул тело турка. Кай Шах закачался, как деревце на ветру, но затем, когда венецианец освобождал свой клинок, метко поразил того в висок. Турок шатался, с трудом удерживаясь на ногах и цепляясь за ускользающую жизнь с присущим этому народу упорством, но тут Надир Тус прыгнул вперед, словно лев, и под его разящим ятаганом Кай Шах упал замертво, рухнув на труп венецианца.

Забыв обо всем, кроме желания обладать камнем, Надир Тус, нагнулся и стал разрывать одежду на своей жертве. Он склонился так низко, будто отбивал глубокий поклон, и опустился на мертвых мужчин – Коджар Мирза раскол до самых зубов его собственный череп. И теперь уже курд потянулся к телу турка, но ему пришлось мгновенно выпрямился, чтобы ускользнуть от атаки Шалмар Кхора. В одно мгновение в пещере завертелась карусель порожденного вожделением безумия – люди бились, убивали и слепо умирали. Мерцающий свет факелов освещал картину этого сумасшествия, и Кормак, выругавшись, попятился к лестнице. Он видел утративших рассудок людей и раньше, но такому еще никогда не был свидетелем.

Коджар Мирза убил Селима и ранил черкеса, но сталь Шалмар Кхора разрубила ему руку до кости, а Юсус Зер подбежал и ударил курда под ребра. Тот упал, огрызаясь, как умирающий волк, и был изрублен на куски.

Юсус Зер и Юсеф Эль Мекру, наконец, сделали свой выбор и оказались соперниками: грузин связал свою судьбу с Шалмар Кхором, а араб присоединился к курдам и туркам. Но в азарте боя многие, главным образом, персы Надир Туса, с пеной у рта рубили всех, не различая своих и чужих. За пару минут на полу пещеры образовался ковер из мертвых тел. Юсус Зер, вооруженный двумя длинными ножами – по одному в каждой руке, – породил вокруг себя кровавый хаос, прежде чем сам упал с разбитым черепом, перерезанным горлом и разорванным брюхом.

И хотя битва не утихала ни на миг, разбойники сумели разорвать в клочья одежду Кай Шаха и ди Строццы. Поиски ничего не дали, и тогда они взвыли, словно волки, и вернулись к смертельной работе с новой яростью. Безумие вселилось в них – каждый раз, когда один человек падал, другие хватали его и разрывали его одежду на части в поисках камня, а потом продолжали рубить друг друга.

Кормак заметил пытающегося прокрасться к лестнице Иакова, и решил, что пора уходить отсюда. Но тут на него обратил внимание Юсеф Эль Мекру. Араб был йеменцем и бился более хладнокровно, чем другие, и даже в лихорадке боя принимал решения в собственных интересах. Возможно, видя, что все вожаки, за исключением Шалмар Кхора, пали, он решил, что будет лучше вновь объединиться в одну банду, а для этого следовало отыскать общего для всех врага. Впрочем, не исключено, что он искренне полагал: раз камень до сих пор не найден, он находится у Кормака. В любом случае, шейх внезапно отскочил прочь и, указывая рукой в сторону гигантской фигуры, замершей у подножия лестницы, закричал:

– Аллах акбар! Там стоит вор! Убейте назаретянина!

Призыв был точно рассчитан на психологию мусульман. Сначала битва остановилась, затем раздался кровожадный вой, и вовлеченные в запутанную схватку соперничающие группировки сплотились, образовав единую плотную массу. Теперь все они с горящими глазами бросились на Кормака с воплем:

– Убейте кафара!

Кормак яростно зарычал. Он должен был предвидеть это. Времени для бегства не оставалось. Он подобрался и достойно встретил врагов. Курд, атакуя в спешке, был проколот длинным мечом норманна, а гигант черкес, слепо бросившийся на тяжелый ромбовидный щит, отскочил, как от железной башни. Кормак прогремел свой боевой клич: «Cloigeand Abu[1]» – этот звучный рев заглушил вопли мусульман, – стряхнул обвисшее на клинке тело и взмахнул тяжелым оружием по смертоносной дуге. Посыпались искры, ятаганы задрожали – атака захлебнулась. Юсеф Эль Мекру погнал своих воинов вперед, ударив по ним, словно плетью, пламенной речью. Гигант армянин сломал свой меч о шлем Кормака и упал вниз с расколотым черепом. Турок полоснул норманна по лицу и взвыл, лишившись кисти руки.

Защитой Кормаку были его доспехи, непоколебимая удобная позиция и его ужасные удары. Голова пригнута, глаза ярко сверкают над краем щита, он бережет силы, отражая атаки или уклоняясь от врагов. Он принимает их на свой шлем или щит и отвечает с сокрушительной мощью. Вот Шалмар Кхор нанес страшный удар по шлему норманна, подключив каждую унцию своего могучего тела, и ятаган прошел через стальной колпак, разрезав кольчужный капюшон под ним. Ему удалось бы свалить и быка, но все же Кормак, хотя и наполовину оглушенный, устоял, словно был скован из железа, и нанес ответный удар со всей силы руки и плеча. Черкес вскинул круглый щит, но это ему не помогло. Тяжелый меч Кормака прошел через щит, разрубив руку, которая держала его, и врезался в шлем, сокрушив как стальной колпак, так и череп под ним.

Но горящие фанатичной яростью и бесконечной жадностью мусульмане не отступали. Они захлестнули его. Кормак зашатался, когда огромный вес лег на его плечи – один из курдов прокрался вверх по лестнице и бросился на спину норманна. Он вцепился в Кормака, как обезьяна, выплевывая проклятия и тыча ему в шею длинным ножом.

Меч норманна глубоко застрял в чьей-то груди, и он изо всех сил яростно пытался его освободить. Кольчужный капюшон спасал его от порезов, что пытался ему нанести повисший на спине курд, но прочие разбойники напирали уже со всех сторон. И, наконец, Юсеф Эль Мекру с пеной на бороде бросился на него. Кормак, подняв свой щит вверх, ударил взбешенного мусульманина ободом под подбородок, ломая ему челюсть, и почти в то же мгновение со всей силы мышц шеи и спины резко отбросил голову назад, разбивая шлемом лицо курду, воющему на его спине. Кормак почувствовал, как руки того ослабли. Он освободил, наконец, меч, но какой-то лур уцепился за его правую руку – враги окружили его так, что не было возможности даже сделать шаг назад, а живучий йеменец уже целил ему ятаганом в лицо и горло. Кормак стиснул зубы и поднял руку с мечом, оторвав болтающегося на ней лура от пола. Клинок Юсефа скрежетнул по изгибу шлема Кормака – по кольчуге – по кольчужному капюшону – удары араба были как блики света, и в этот момент было ясно, что они найдут свою цель. А еще этот лур цепляется, как обезьяна, к могучей руке норманна.