Юджиния

Из машины вышел начавший уже грузнеть, неопрятный полицейский и, обойдя машину кругом, приблизился к его наполовину открытому окну.

— Могу я увидеть ваше водительское удостоверение, сэр?

— Что-нибудь случилось? — вежливо спросил Александр.

— Могу я сначала увидеть ваше удостоверение? — повторил полицейский. — Я что-нибудь нарушил? — повторил вежливо Александр.

— Не надо разговоров, удостоверение, — невежливо рыкнул полицейский, уловив его акцент.

Зная по опыту пяти нарушений (и каждый раз — превышение скорости), что спорить бесполезно, Александр протянул водительские права. Пытаясь все еще быть дружелюбным, он спросил:

— Как вы могли узнать мою скорость, когда ехали навстречу?

— Радар был вывешен наружу, — ответил полицейский нехотя. — Пожалуйста, оставайтесь в машине. Через несколько минут я вернусь к вам.

Александр хорошо знал, что это значит. К тому же, если он получал еще один штраф за превышение скорости, который добавлял ему три штрафных очка, у него на полгода отбирали права. Александр надеялся, что полицейский округлит превышение скорости до десяти — вниз, так как она колебалась 69–70, а они всегда идут вниз, до круглого числа, перестраховываясь, и это будет всего два штрафных очка. Впрочем, и три не были так страшны, даже если бы у него задержали права. У него были вторые, международные. Но не хотелось этой суеты, потери времени, хождений в суд.

Он ждал. Он не глядел на часы, зная, что к обеду опоздает. Александр даже не представлял, где ему придется обедать сегодня, а если б знал, то не поверил бы.

Полицейский вылез из машины, поправил кобуру и направился к нему. В руке он держал белый листок.

Приблизившись к окну, он сказал:

— Вы превысили скорость на тридцать с лишним миль, при ограничении сорок …

Александр оглянулся, как бы ища знак, потом вспомнил, что они были на Девятой миле.

— …вы отказались подчиниться офицеру полиции и предъявить удостоверение, вступив в спор. Поэтому я штрафую вас за «безрассудную езду», которая наказывается минимум шестью очками и судом, на который вам нужно явиться в указанное здесь место и в указанный день и час.

Он протянул ему штрафной билет. Александр сначала не поверил и машинально протянул руку взять бумажку и свое удостоверение.

Он собирался было поспорить с полицейским, что он не спорил и это ложь. Но когда он взглянул на штраф, его затрясло.

— Почему вы поставили семьдесят три мили, когда скорость была шестьдесят девять-семьдесят?

— Я поставил ту скорость, с которой вы следовали.

Александр взбесился, глядя на наглое лицо полицейского. А у всех полицейских наглые лица. Власть — страшная штука.

— Я спрашиваю, почему вы поставили скорость семьдесят три мили, когда было не больше семидесяти?!

— Я поставил точно ту скорость, какую указал радар.

Александр выпрыгнул из машины так, что полицейский еле успел отскочить назад, заслоняя собой путь к полицейской машине. Его руки были выброшены вперед.

— Стой, где стоишь! — крикнул тот.

— Я хочу увидеть радар, — сказал Александр.

— Стой, где стоишь, — повторил полицейский. — Если надо, я тебе покажу его.

— Вы обязаны показать радар, зафиксировавший мое страшное преступление. Это закон.

— Ты много знаешь… для новоприбывшего.

— Я хочу видеть радар. Вы лжете. Александр сделал шаг к его машине. Полицейский отпрыгнул назад:

— Не двигаться!

— Что?! — не поверил Александр.

— Или ты наживешь себе большие неприятности.

Он смотрел на сытое, выбритое лицо представителя власти, на его рыжие выстриженные усы, маслянистые волосы, выбивающиеся волной из-под фуражки. И было уже все равно — что очки, штрафы, суды, что у него была Юджиния, дом, жизнь. Когда он заводился, он не соображал ничего.

Теперь, в ближнем свете фар своей машины, Александр прочитал на медной бляхе фамилию «Скребжневски».

— Пошел вон в свою машину, и чтобы через мгновение я не видел тебя.

— Что? — сказал Александр. Он почему-то не верил, что это обращаются к нему. — Твое счастье, что ты в форме, иначе я бы научил тебя вежливости.

Полицейский хамовато улыбнулся в выстриженные усы и сказал:

— Грязный шофер, это твое счастье, что я в форме, иначе ты бы уполз отсюда, а не уехал.

Только теперь униженный вспомнил, что он был в фуражке шофера, которую не успел снять. Александр последним усилием воли проглотил и это.

— Я хочу видеть радар.

— Убирайся к е… матери отсюда…

Он не договорил, Александр, подскочив, резко влепил ему пощечину со всего размаха. Уже ни о чем не думая… Полицейский дернул руку к кобуре. Александр сознавал, что если «мент» выхватит пистолет, то он проиграл. То, что он сделал дальше, — это была реакция, не размышления. Шагнув вперед, он ударил с правой. Полицейский успел отклониться, и Александр едва коснулся костяшками кулака его челюсти. Вскинув руки, полицейский хуком резко пробил в его лицо. В последнюю секунду Александр чудом успел присесть, удар просвистел над головой, и, выпрямившись, он провел великолепный крест: с левой удар в челюсть, правой — в сплетение, правой еще резче в челюсть, левой — добивающий удар в сплетение. Полицейский качнулся назад. Впервые изменив правилу чести, Александр бил в эти падающие рот и усы еще три раза.

Он обошел лежащее тело и подошел к кабине полицейской машины. Через опущенное окно он протянул руку и взял оригинал штрафа с сиденья. И уже отклонившись назад, вдруг заметил циферблат радаpa, две красные циферки показывали 69. (Он всегда знал, с какой скоростью он ездил…)

Тишина стояла мертвая, вокруг не было ни души. Он глянул на лежащего полицейского и с трудом удержался от желания размять ногой это никчемное лицо, чтобы он больше никогда не делал подобного с сотнями других. Зарабатывая свои премиальные. Александр прикинул, что еще минуты три полицейский Скребжневски будет приходить в себя. При восьмидесяти милях в час — отсюда десять минут езды до дома. Опомнившись, он быстро прыгнул в машину. Взялся за руль. Задом выскочил через «въезд» на пустую дорогу и понесся. Ехать пришлось сто миль в час, и через шесть минут он был в Гросс-Пойнте.

Александр бросил машину на параллельной улице, скинув фуражку шофера и забрав ключи с собой. Не с главного входа он проник на территорию поместья и сбоку вошел в дом.

Дайана, увидев его, вздрогнула и сказала, что все ждут Александра в кабинете мистера Нилла, никто не садится обедать.

Он быстро пересек холл, гостиную, витую лестницу, анфиладу комнат и, не стуча, вошел в большой кабинет мистера Нилла.

Юджиния вскинулась ему навстречу и обняла за шею.

— Что случилось, милый?

Он мягко освободился от ее руки, и его взгляд встретился с настойчивым взглядом мистера Нилла. Последний был удивлен. Мистер Нилл сидел в кресле у своего стола. Но почему-то, видимо, почувствовав что-то, подался вперед.

— Мистер Нилл, я сожалею, но я избил полицейского.

— Что?.. — Мистер Нилл резко вскочил с кресла, не скрывая своего изумления.

Руки Юджинии так и застыли в воздухе. Лицо Клуиз впервые изменилось не то от страха, не то от ужаса.

— К сожалению, я был на вашей машине, лимузине, я имею в виду.

— Я не могу поверить, — воскликнул мистер Нилл. — Десять лет минимум заключения в тюрьме, при лучших адвокатах. Вы думали, что вы делали?!

Теперь Юджиния в ужасе смотрела на него, не осмеливаясь приблизиться. Он стоял посреди комнаты под взглядами всех троих, и парадокс — первый раз почувствовал, что это — его семья…

— Это глупо, но я не сдержался.

Мистер Нилл снова опустился в свое кресло. Потребовалась еще секунда, и он пришел в себя. Александр поражался умению этого человека владеть собой. Только теперь он начал сознавать, в какой скандал он вовлекал или подставлял этого человека. А имя для мистера Нилла и репутация были дороже, чем деньги.

Сев в кресло, мистер Нилл сначала посмотрел на Юджинию. Ее глаза наполнились слезами. Губы приоткрылись и дрожали.

Секунду, казалось, он колебался: а не оставить ли все так… (Он бы выиграл все обратно.)

Потом он увидел уже молящие его глаза Юджинии. Еще несколько секунд раздумий, и он спросил:

— Где мой лимузин?

— Я бросил его на параллельной улице, открытым…

— Единственное, что вы сделали умного… — удовлетворенно вздохнул мистер Нилл.

Он снял трубку телефона. Все застыли.

— Соедините меня с полицией, пожалуйста, — сказал он.

Следующая его фраза поразила всех:

— Я хочу сообщить, что моя машина была украдена… Что? Примерно в два-три часа пополудни.

Мистер Нилл опустил трубку и спросил:

— Ваша «грин-карта», я надеюсь, с вами? Александр достал ее, проверив.

Мистер Нилл нажал кнопку на селекторе. Теперь все услышали гудок и могли слушать разговор. Оператор сладким голосом ответила:

— Я вас слушаю, мистер Нилл.

— Дениз, есть ли в нашей авиакомпании сегодня рейс в Мексику?

— Какой город, сэр?

— Любой.

— Одну минуту, сэр. Прошла минута.

— Ближайший рейс только завтра, в десять часов утра.

— Проверьте, пожалуйста, есть ли что-нибудь из Чикаго вечером.

Через мгновение она сообщила, что есть рейс с пересадкой в Сиэтле, вылетающий через полтора часа, последний.

— Узнайте у менеджера в Чикаго, смогут ли они задержать рейс на короткое время, минут на двадцать. А также сообщите начальнику смены и дежурному пилоту, чтобы самолет компании был готов для вылета в Чикаго.

— Да, сэр, я позвоню вам через несколько минут.

— Спасибо, Дениз… Александр, ты улетаешь в Мексику. Единственная страна, куда ты можешь лететь без паспорта. Канада не в счет — это вторая Америка.

Александр поразился еще раз, что мистер Нилл знал даже это, по «грин-карте» он мог ехать только в два места. Без виз.

— Где ваш дорожный документ для путешествий?

— В кабинете.

— Я его принесу, папа.

— Не сейчас. Оставьте его Юджинии. Завтра я оформлю визу, и вам доставят ее самолетом во второй половине дня. Вы сразу же вылетите в Грецию, где у меня хорошие друзья.

Юджиния просительно смотрела на отца.

— Да, Юджиния?

— Папа, я хочу полететь с ним, я не могу его оставить одного. Он нигде не был… ничего не знает. И мне не нужно виза…

Мистер Нилл задумался. Прошла минута, молчание не нарушалось. Вдруг зазвонил зуммер селектора, и мистер Нилл нажал кнопку. Голос влился в комнату:

— Мистер Нилл, менеджер в Чикаго сказал, что для вас они смогут задержать самолет до получаса. Хотя будут ждать в любом случае. Самолет компании и дежурный пилот уже готовы, о чем просили сообщить вам.

— Спасибо. Я буду на аэродроме через двадцать пять минут.

Он выключил голос движением пальца. Юджиния во все глаза смотрела на отца. Он поднял взгляд и сказал:

— Юджиния, твой паспорт, я надеюсь, всегда в порядке? Ведь ты все-таки американка.

Дочь повисла на шее у отца. Он встал вместе с нею, обняв ее за талию.

— В Греции вы будете оставаться до тех пор, пока я не сообщу о дальнейшем… Через пять минут вы должны быть внизу. Одежду купите себе там. Возьмите самое необходимое: документы, кредитные карточки, щетку, пасту. У них ужасная паста. Наличные деньги вам привезут завтра — с визой в паспорте Александра. Клуиз, — он повернулся к жене, — я отвезу их в аэропорт сам. И скорее всего, полечу в Чикаго, на случай, если они не успеют на второй самолет. Мы не всегда всесильны. Я вернусь поздно ночью, не жди меня. Ты останешься дома — вдруг позвонят из полиции насчет машины. Я напишу, что нужно говорить. Юджиния и Александр — живо наверх, через четыре минуты мы должны покинуть дом.

Юджиния быстро поцеловала отца в щеку.

— Папа, я тебе очень благодарна…

— Не за что, дочь моя, лишь бы ты была счастлива. — Голос мистера Нилла дрогнул.

Они уже выходили из комнаты, когда Клуиз встала.

— Вы даже не поцелуете меня на прощание? Они поцеловали ее в обе щеки. И только тогда вышли из кабинета.

Александр успел услышать, как Клуиз стала что-то быстро говорить своему мужу. Но что именно, он не услышал.

Ровно через три минуты они покинули дом.

Мистер Нилл сам вел машину и на предельной скорости, чем приятно поразил Александра. У последнего было неправильное впечатление, что больше никто не умеет водить машину быстро. Машина въехала прямо на аэродром к трапу лайнера, стоявшего с уже заведенными моторами.

Служащий, которому мистер Нилл черкнул что-то на бумажке, забрал их машину. Из-за шума моторов ничего не было слышно.

Самолет с тремя пассажирами в салоне мягко оторвался в небо.

В Чикаго они пересели в задерживаемый самолет, попрощавшись с мистером Ниллом. И в лучах восходящего солнца приземлились в Мексике.

Они даже не успели осмотреть город, как был привезен паспорт Александра с большим запечатанным конвертом, который он отдал Юджинии, и вечерним рейсом они вылетели в Грецию. Билеты для них были уже готовы.

Белая Греция развернулась как на ладони, когда они сделали круг над городом, снижаясь над столицей. Они прилетали в Афины.

В аэропорту их встречали друзья мистера Нилла. Гости были отвезены в гостиницу, скрытую от глаз, утопающую в зелени и напоминающую по форме крепость. После того как немногочисленные вещи были отнесены в номер, Александру показали стоящую перед входом машину, которой они будут пользоваться столько, сколько понадобится. На обед в гости они были приглашены завтра вечером. Так как разница во времени была семь часов, и им давался день прийти в себя.

После этого была запланирована еще серия обедов в домах каждого из друзей мистера Нилла. Опекуном их стал господин Костаки, владелец плантации табака, кофе и пяти танкеров — так он представился. Это был добрый дядька в белой рубашке, в области живота напоминающий шар, среднего роста и вечно отдувающийся, пофыркивающий не то от жары, не то от одышки. Юджинию он знал с девяти лет. Наконец, после всех пожеланий, приветствий и советов, их оставили вдвоем..

Юджиния села к Александру на колени и обняла за шею.

— Ты хочешь сейчас в город?

— Нет, я хочу тебя.

— Я — твой…

Они опустились на пахнувшие свежим простыни. Через мгновение одежда была сброшена. Так они и уснули в объятиях друг друга до утра.

Когда Александр проснулся, он услышал звуки: Юджиния что-то делала в ванной. Он не любил вставать поздно и позже нее, он потянулся за часами, и ему стало нехорошо: стрелки показывали три часа. Потом он вспомнил, где они, и набрал ноль, чтобы узнать, сколько времени. Греческий голос на ломаном английском ему сообщил время: оказалось восемь часов утра. И от этого почему-то у него поднялось настроение — оттого, что проснулся рано, что не проспал, оттого, что это — Греция и что целый день они будут в городе…

Появилась Юджиния, заметив, что он не спит, она улыбнулась и подошла.

— Ты хорошо выспался?

— Да. От тебя прекрасно пахнет.

— Это паста.

— Это твои губы, которые придают запах пасте.

— Да? Я никогда об этом не думала.

Она подошла к зеркалу и посмотрела на губы.

— Юджиния!..

— А? — Она рассмеялась и поняла. — Я тебе всегда верю.

Он вел серебристый» вольво» по улицам Афин одной рукой. Вторая лежала на плече Юджинии. Они вышли в оживленном центральном районе, оставив машину в переулке.

— Тебя нужно накормить, Юджиния, — сказал он и задумался. — Ты умеешь говорить по-гречески?

— Нет, пару слов, но я надеюсь, они поймут слово «кофе».

— А как насчет слова «чай»?

— Ах, да! — Она вскинула глаза и немного смутилась. — С этими перелетами все перекрутилось: папа всегда пьет кофе.

Ей почему-то стало неловко. Он поцеловал ее милую шеку и сказал:

— Мы скажем не «кофе», а то — другое. И они поймут.

Юджиния рассмеялась.

— А чем тебя кормить? — спросил он. — Ты знаешь названия? У них есть витрины почти везде, и можно показать, сказав «это».

Они поели в кафе, объяснившись без всяких трудностей: официант знал английский.

Выйдя из кафе, они растворились в городе. Забитые людьми, тесные, шумные улицы Афин после автомашинной Америки ему нравились. Здесь присутствовали запахи, голоса, страсти, импульсы. Улицы делали немыслимые изгибы, ныряя то вверх, то вниз. Это был белый город. Морской воздух, окутывая здания, придавал им дымчатый оттенок белого. С вершины улицы открывался залив, в котором качались сотни катеров, яхт и лодок под белыми или серьми парусами. Основная гамма одежды людей колебалась между ослепительно белым и светло-желтым тонами. Казалось, весь город был белый.

Черноволосые, смуглые греки торговали всем, чем угодно, кроме воздуха, воздух не продавался. Он, воздух, божественно пах.

Продавцы хватали за руки, подмигивали, делали невероятные лица, убеждая, что покупать надо только у них. Кругом слышалась греческая речь, изредка перебиваемая раскатистым американским или кокетливым французским. И Александр что-то покупал для Юджинии, Клуиз, мистера Нилла, то, что, вероятно, им абсолютно было не нужно.

Наконец они выдохлись от хождения, шума, криков, покупок и опустились в каком-то ресторане выпить лимонада и соков.

Греческий апельсиновый сок намного вкуснее, чем американский. Да простит великий цитрусовый Бог Америки. Он был свежей, тоньше по вкусу и не такой искусственный. Юджиния сразу пообещала, что теперь они будут заказывать домой только греческий сок.

Он улыбнулся, она была младше его, но проявляла трогательную заботу о нем и о каждом его, даже малейшем, желании. Огорчаясь лишь тому, что их было так мало. Он растворялся в ее заботе, позволяя иногда себе расслабиться. Пожалуй, только маме он был так благодарен, как был благодарен Юджинии, которая старалась все это делать незаметно.

На стуле рядом уже лежали три пакета, набитых разными вещами и сувенирами.

— Что мы будем делать с этим? — спросил он Юджинию.

Она улыбнулась, пожав плечами.

— Ты хочешь остаться еще в городе?

— Конечно. Если ты не против.

Хозяин, слышавший его вопрос, приблизился к ним.

— Если господин извинит меня, что я осмеливаюсь и прерываю, — мой сын отвезет ваши вещи туда, где вы живете.

Александру понравился такой сервис, он был тронут.

Смуглый мальчик сидел около стойки бара на стуле и качал ногой. Отец щелкнул пальцами, и малыш тут же возник рядом со столом.

— Привет, — сказал он по-английски. — Вы из Америки?

Александр и Юджиния кивнули.

Отец что-то быстро стал говорить ему по-гречески. Малыш, кивая, ухватил в руки три пакета. Александр достал из нагрудного кармана рубашки карточку отеля. Хозяин не успел протянуть руку, как малыш захватил карточку зубами. Через минуту они увидели велосипед с багажником впереди, катящийся вниз.

— Вы первый раз в городе? — спросил хозяин.

— Первый раз в Греции, — сказал Александр.

— Тогда вы никогда не пробовали греческую еду. Александр пытался объяснить, что — обед, вес,

воздержание… И вообще…

— Хотя бы салат! — Хозяин не хотел даже слушать. — Это лучшая еда в Греции.

Они съели не только салат, но и муссаку, далму, выпили греческое вино, отведали какой-то невиданный десерт и ореховые пирожные.

К концу трапезы Юджиния не могла уже говорить, а только улыбалась. Еда действительно оказалась вкусной. И им приходилось есть, чтобы не обидеть гостеприимного хозяина.

Александр щедро рассчитался с ним, спросив, что любит малыш, и протянул отдельную купюру, чтобы передали ему. Хозяин, однако, ни за что не хотел брать деньги, ему понравилась Юджиния. И только после ее настойчивой просьбы он согласился. Они ушли, оставив малышу все жевательные резинки и конфеты, которые были в сумке у Юджинии. Хозяин провожал их полквартала, объясняя, куда идти.

Они брели бесцельно, долго, наугад, стараясь «растрясти» обильное угощение.

Около одной из витрин Юджиния остановилась, вспомнив:

— Я забыла, нам нужно купить еще одежду, чтобы идти на обед.

Александр согласился. Они привезли с собой лишь одну большую сумку, и греки, встречавшие их в аэропорту, все не могли понять, где же их чемоданы. Впрочем, они привыкли, что американцы — необычные люди. Не такие, как все.

— Здесь где-нибудь должен быть американский магазин одежды, — сказала Юджиния.

Александр скривился, как от кислого. Она улыбнулась:

— Хорошо, тогда европейский: итальянский или английский.

Теперь лицо его было таким, как будто в рот ему положили зефир в шоколаде.

— Ну, могу я покапризничать хоть один раз?

— Хоть десять, — рассмеялась она, — чем больше, тем лучше.

За два часа он одел Юджинию с ног до головы и купил какие-то вещи себе.

Им пришлось взять такси, чтобы доехать до того места, где стояла машина; название пересекающихся улиц, ближайших, Александр запомнил. Зрительно. Изобразив потом на бумаге шоферу «иероглифами».

У них оставался еще час до того времени, когда за ними заедут. И они провели его с пользой, едва потом успев одеться…

После пышного обеда у одного из друзей мистера Нилла их повезли в лучший греческий ночной клуб и развлекали до утра. Единственное, о чем его просили добрые греки: не говорить мистеру Ниллу, что Юджиния была в таком месте. Хотя место было респектабельное и приличное. Александр обещал, Юджиния смеялась.

В субботу они были приглашены к самому Коста-ки, с уговором, что проведут в его доме весь уик-энд. Следующие два дня они осматривали и обходили в городе все, что возможно, от галерей, музеев до магазинов и греческих кофеен.

В субботу они решили сделать перерыв и полдня купались в море. Стоял март, но купаться было уже можно. Несмотря на это, Александр закутывал потом Юджинию во все халаты, полотенца и во что только возможно, заставляя бегать вокруг него. И она бегала. Хотя смеялась и говорила, что американские дети вырастают закаленными. Их с детства приучают быть взрослыми и разрешают пить все со льдом. Он соглашался и говорил: быстрее. И она бежала.

Потом они вместе принимали горячий душ и согревали друг друга губами.

В шесть часов вечера за ними заехал торжественный Костаки в черном смокинге и белой бабочке. Он был еще забавней, и Юджиния поцеловала его в обе щеки.

Они приехали на какую-то специальную площадку, где их ждал новенький вертолет, и через минуту были уже в воздухе. Благо, что полет продолжался не больше пятнадцати минут, так как вертолеты Александр ненавидел не меньше самолетов. Он вообще ненавидел болтаться в воздухе, когда есть земля. И шастать под Богом, в небесах, нарушая божественный покой.

Их встретили как самых дорогих гостей. Собственно, это был не обед, а банкетный вечер в честь целого года — со дня свадьбы Юджинии. Она была любимицей здесь, и Александр удивился, что многие ее знали. Было человек пятьдесят гостей, их привезла яхта мистера Костаки. Гулянье должно было продолжаться до самого утра, с музыкой и аттракционами. Александр смотрел, ласково улыбаясь, на Юджинию, она не отрывала от него взгляда.

Ближе к полуночи владетельный Костаки позвал Юджинию к телефону. Через некоторое время она опять появилась в зале и позвала Александра: звонил мистер Нилл. Он сказал, что им придется пробыть в Греции еще пару недель и чтобы Александр не огорчался. Александр и не думал огорчаться: ему нравилась Греция, и Юджиния в Греции. Ее начинающие загорать руки, волосы, овеваемые морским воздухом, живой взгляд и полудетская радость тому, что она видела впервые. Попрощавшись, мистер Нилл передал ему привет от Клуиз. Александр сказал, что завтра они отправляют сувениры домой для него и Клуиз. Мистер Нилл поблагодарил, заверив, что не стоило беспокоиться. Они попрощались еще раз. До этого мистер Нилл напомнил, что у них уже, должно быть, около полуночи и Юджинии, наверно, пора спать.

Они вышли на балкон, опоясывающий весь второй этаж. Отсюда целый остров лежал как на ладони. И этот остров Александр сначала не видел, так как они приземлились прямо перед фасадом дома. Юджиния стояла рядом с ним.

— Я не знал, что мы на острове.

— Да, — улыбнулась Юджиния, — и со всех сторон море.

— Что, целый остров его?

— Да.

— Живут же люди.

— Папе принадлежат два острова, только он никогда не говорит. Кажется, один он собирается подарить мне, когда я…

— Совсем неплохо иметь остров, — засмеялся Александр. — Прости, я не дослушал…

— Тебе не интересно…

— Что ты, ластонька! Когда ты что?..

— Когда я… когда мы… я не хочу говорить первая, до тебя.

— Что, Юджиния?

— Когда у нас будет… наследник.

Он обнял ее и зацеловал ее губы. Потом отклонился:

— Ты уверена, что твой папа захочет этого?

— Это можешь хотеть только ты. А моему папе будет хорошо так, как хорошо мне и тебе.

— Это что-то новое в большой политике Семьи, — улыбнулся Александр.

Юджиния наклонилась к его уху:

— Да, но я хочу малыша. Александр прошептал ей в ответ:

— Ты сама еще ребенок.

— Но дети всегда хотят детей… Их губы слились.

Они вернулись в зал, веселье было в полном разгаре. К ним подходили, протягивали бокалы, целовали руку Юджинии и дарили какие-то подарки, которые мистер Костаки потом вежливо брал у них и клал на каминную полку.

Позже, когда ночь уже совсем догорала и зажигалась заря, едва положившая новый свет на море, высвечивая его чуть-чуть из темноты, их отвели в другой конец дома, в большую комнату с инкрустированной дверью в спальню. Завтра в двенадцать дня они выходили в море.

Через час после любви на его плече и груди Юджиния заснула.

На яхте мистера Костаки были те же гости, только многие еще окончательно не проснулись и дремали в шезлонгах на палубе.

Греческое море в этот день не штормило, и Александру отвязали глиссер, который был на яхте. В этот раз он не взял Юджинию с собой, и она только сжимала руку хозяина, глядя, как Александр носился вокруг, поднимая стеной морскую воду на резких виражах. Александр действительно гонялся как сумасшедший, он выжимал максимум из глиссера. Какой-то момент самозабвения. И скорости. Пока наконец яхта не дала два долгих гудка, сообщая, что уходит: мистер Костаки не мог больше смотреть на вздрагивания Юджинии. Александр нехотя возвращался, подходя боком к яхте. Только потом Юджиния рассказала ему, что сын мистера Костаки — тоже Александр — разбился на спортивном самолете. Александр не мог понять выражения лица господина Костаки, когда он поднялся на палубу. Грек только сказал ему:

— Ты хорошо ездишь. Но это еще не все…

А потом ушел в бар и долго не выходил оттуда. К вечеру был большой рыбный обед в кают-компании, а Юджиния все смотрела встревоженно на мужа, не понимая дневной поездки. И тогда он напился с Костаки до синих чертиков так, что они направились спать в одну каюту. Пока стюард мягко и вежливо не развел их в разные, предназначенные для них. Что-то давило, мешало Александру в этот день, что-то стягивало изнутри и сжимало, — было непонятно. Может, воспоминания, может, память, а может, прошлое. Он не говорил.

Юджиния только смотрела на мужа и прикладывала лед к его вискам. Господи, как она любила его, так, наверно, не любили на этой земле.

Обычно у американцев не принято опохмеляться, у них даже нет такого слова (какой бедный словарь!), есть подобное — hangover, однако это существительное. Но ровно в десять утра они встретились с греком в баре и приняли по первой порции. Глаза их оживились, сердца застучали, и жизнь показалась не такой серой, как во время пробуждения.

— Ты хороший парень, — сказал Костаки, положив ему руку на плечо.

— Вы тоже, — ответил он. — Американцы так пить не умеют.

— Американцы вообще пить не умеют, они все разбавляют — тоником, содой или льдом. Им надо приехать в Грецию, чтобы поучиться пить. Или в Россию, — улыбнулся мистер Костаки. Потом подумал и сказал: — Пожалуй, Россия будет лучший учитель, чем Греция. Как ты думаешь?!

Александр рассмеялся.

— Мой отец был из Одессы, приехал сюда с родителями мальчиком.

— Правда? — удивился Александр: впечатление, что каждый второй, кого он встречал, был из России.

— Нет, это я придумал. Чтобы с тобой поближе познакомиться, — пошутил грек.

Они рассмеялись дружно и разошлись заниматься утренними процедурами.

Александр принял сначала горячий душ, потом холодный, потом высидел невероятное количество времени в сауне, пронырнул несколько раз бассейн, а потом, обвязавшись веревкой, прыгнул в море… За его прыжком следили сразу три стюарда, они, видимо, привыкли к чудачествам гостей.

Александр совершенно пришел в себя только к полудню. Юджиния, уже одевшаяся после бассейна, сидела и ждала его. Он поцеловал ее в щеку, и они вышли на палубу. Юджиния ни слова не сказала ему о вчерашнем, как будто этого не было. Яхта шла в открытое море, и не было видно ни берегов, ни очертаний, только какие-то дымки на горизонте.

Он стоял, закрывая ее от встречного ветра. Морской воздух распушил ее длинные волосы, облепив ими половину лица, глаза, шею. Он поцеловал ее в губы, благоухающие апельсином, она ответила. Снова и снова. Так они целовались еще какое-то время, пока палуба была пуста.

— Ты пила апельсиновый сок?

— Да. Как ты узнал?

— Греческий?

— Да, твой любимый, он мне тоже очень нравится. А как ты догадался? — спросила она.

— Секрет, который ты не узнаешь никогда…

— Узнаю, хочешь, поспорим?!.

И вдруг — они стали бегать по палубе, играя в ловитки, пытаясь поймать и увернуться, совершенно как дети, — будто не муж и жена.

Мистер Костаки стоял наверху в рубке капитана, отдавая какие-то приказания о курсе. Увидев их, он прижался к стеклу, по щеке его заскользила слеза, у него тоже был Александр… Впрочем, у него есть еще дочь (но и она недолго проживет). И жена его была опять беременна.

Они вернулись поздно ночью на остров, после бала на яхте — в честь возвращения. На следующий день утром их везли в Афины. Они долго благодарили заботливого Костаки, а он обещал осенью прилететь в Америку, навестить их и мистера Нилла.

На этой неделе у них было еще два обеда, слава богу, без островов, вертолетов, глиссеров и напивания до положения риз.

В промежутках между этими важными для греков действами — обедами — их провезли по всей Греции: они были в Пиреях, Сиракузах, Олимпии, поднимались на Зевсовы горы и спускались в античные луга. Он рассказывал ей о греческой литературе, культуре, разрушении Греции римлянами и о многом другом. Она впитывала все, как губка. Между разъездами они бродили по городу, осваивая его улицы, кофейни, парки, бары, закоулки и прочие достопримечательности. Только на третий день Александр заметил, что за ними кто-то ходит. Но он уже привык, со времен Гавайских островов, что свою драгоценность, свое сокровище мистер Нилл не доверяет никому.

В конце недели они получили телеграмму от мистера Нилла, что Александр может показать Юджинии Европу. Они прыгали и смеялись, как дети, и пили шампанское. Собственно, они и были дети… Только чьи? Александр шутил: кончилась их греческая ссылка. За обедом они приехали в ресторан того добродушного грека — они сидели рядом и обсуждали:

— Куда ты хочешь поехать, Юджиния?

— Все равно куда, лишь бы с тобой.

— Я хочу тебе показать то, чего ты не видела.

— Я… — она осеклась, — я ничего не видела, и мне все интересно.

Он улыбнулся:

— Я знаю, что ты видела все…

— Поэтому мы поедем туда, куда захочешь ты. Мне, правда, с тобой все интересно. Ты необычный.

Он задумался, потом спросил:

— Хочешь в Рим? Она кивнула.

— В Вену?

Она радостно кивнула.

— Я тебе покажу Италию и Австрию, те места, где я проходил эмиграцию, жил на самом дне в ожидании прекрасного будущего.

— Оно не обмануло тебя? — взволнованно спросила Юджиния и замерла, ожидая ответа.

— Нет, что ты! — притянув, он поцеловал ее руку, запястье. И подумал: но это касается только тебя. — Я хочу показать тебе другое — я был такой раздавленный, такой бессильный, беспомощный, абсолютно одинокий и ничего не знающий. Я ненавидел себя…

Она смотрела на него широко открытыми глазами. Он никогда не говорил еще так. Наступило молчание. Она подняла его руку, ладонь, и поцеловала.

— Я все понимаю, я буду рада поехать, куда ты хочешь.

Их губы слились.

— Я должен показать это кому-то… — сказал он в никуда.

В последний вечер перед отъездом из Греции они вернулись в отель рано. Днем они прощались с греческими друзьями и добрым хозяином ресторана, куда все приехали для прощального ленча.

Через час все было сложено. Они приняли душ вместе, потом вышли из него и направились в другую комнату. Александр медленно развязал халат и освободил царственное тело Юджинии. Он наклонился над ее сосками и поочередно коснулся их языком. Грудь Юджинии всегда вызывала восхищение у него. Сначала маленькими, потом более частыми и более больными поцелуями он стал покрывать окружность ее груди. Втягивая до максимума, до конца душистую плоть. Она судорожно сжала его голову руками, легкий стон вырвался из ее горла. Он не знал, бывает ли ей когда-нибудь (хоть немножечко) больно, когда он забывается… но она говорила, что ей лишь приятно. И сладко. Она обожала его поцелуи, губы, приносящие их, язык, прижимающий и ласкающий ее соски, — она обожала его всего. Вдруг что-то плотное почувствовал он вверху ее груди, целуя. Он сжал еще раз, в поцелуе, и упругое ответило ему во внутреннюю часть губы. Неожиданно он остановился: это не могла быть молочная железа. Они у нее никогда не были увеличены. Он разбирался. И не только благодаря количеству… пройденных; его родители были врачи.

Он не хотел останавливаться, это произошло совершенно непроизвольно.

— Что случилось? — спросила Юджиния.

— Ничего, — ответил он и закрыл ее губы своими. Потом он будет вспоминать, что именно тогда, в

последний вечер в Греции, он впервые почувствовал это.

Они заснули поздно ночью в объятиях друг друга, их губы слились в поцелуе. Он не знал, любил ли он ее, но это было близко к любви. Ближе всего в его жизни.

Наутро они немного проспали и неслись в аэропорт как угорелые. Юджиния подсказывала ему дорогу, на что он не обращал внимания сначала, подчиняясь.

— Ничего страшного, мы полетим на следующем самолете, — успокаивала она.

— Я никогда никуда не опаздываю, — гордо говорил он. Юджиния улыбалась. Машину, казалось, выбрасывало в обрыв на виражах, но это его как будто не волновало.

— Ты, правда, необыкновенный водитель!

— Ты так и не заметила этого, когда я был твоим шофером?! — пошутил он.

Она обняла его шею:

— Нет, тогда я думала о другом…

— А сейчас…

Она стала покрывать поцелуями его лицо. Так что оставшуюся часть пути он вел вполуслепую. И это ему в ней дико нравилось: ее абсолютно не волновало, что они едут в машине. Она полностью доверяла ему. Во всем. И была где-то в глубине, на самом донышке, безрассудная, хотя все это и стягивалось, затягивалось папиным воспитанием.

Александр знал, несмотря на виражи, что в машине они никогда не разобьются. Немыслимо было, чтобы так безумно любить машину — и в ней разбиться. Он твердо верил в это, его судьба была другая. На площадь аэровокзала они влетели, не тормозя. С четвертой он врубил первую, не трогая тормоза, тут же выбросив руку перед грудью Юджинии, задержав ее, и машина, затормозив, дико визжа, заюзив влево-вправо, остановилась. Это был его московский финт, один из них. Ему понравилось, что он еще помнил его. Не забыл.

Супруги выскочили из машины, отдав служащему ключи и карточку с адресом, по которому машина должна быть доставлена.

В битком набитом аэроздании Юджиния показывала, куда идти и два раза что-то ответила по-гречески. Наконец до Александра дошло, и он остановился.

— Так ты была уже здесь?!

— Несколько раз. И одно лето мы жили на острове.

— Почему же…

— Я не хотела мешать тебе открывать для себя новое. Я знаю, тебе это так нравится.

Он поразился такту этой девочки, хотя он многому поражался в Юджинии.

Он стал целовать ее щеки, глаза, губы. Как будто им некуда было спешить. Или не надо было нестись на вылет.

Первый раз (и последний) она отстранилась сама. И сказала:

— Я хочу, чтобы ты никуда никогда не опаздывал!

Он смеялся и не мог оторвать взгляда от Юджинии. Она была чудо. Если ему нужно было благодарить сию бессмысленную, бестолковую жизнь, то только за эту девочку, за этот дар.

Молодые напрасно спешили, опаздывая уже на целую минуту на самолет. Около конторки регистрации стоял и ждал их мистер Костаки с друзьями. И потому, что самолет был греческой компании, и потому, что мистер Костаки имел какие-то интересы в этой компании, и потому, что — он… и еще потому, что в самолете уже объявили о десятиминутной задержке вылета.

Александру положительно нравились эти задержки с самолетами… В этом что-то было. Он все думал, дал бы Бог слов описать это. Мистер Костаки обнимал его и Юджинию, целовал ее и говорил, что был рад их приезду.

В то время как их билеты оформлялись, багаж несли в самолет, и стюардесса-гречанка почтительно ждала. Наконец, после пятиминутного прощания они зашли в салон самолета, и их проводили в первый класс на свои места, вышедшая из кабины старшая стюардесса передала, что капитан самолета счастлив видеть на борту самых дорогих гостей господина Костаки. В это время стеклянная галерея стала удаляться. Самолет взлетел.

В Риме. Музыка итальянской речи, крики и взмахи руками, жестикуляции и восклицания встретили их уже в аэропорту. Александр был зачарован. Он вслушивался в каждый звук, ловил любое слово, не веря, что он в Италии, снова. Он так любил Рим! И ненавидел себя в нем тогда.

Александр взял машину у человека, говорившего с легким акцентом по-английски. Юджиния была терпелива и ждала. Хотела сама нести вещи к машине, но он не дал. Кто-то должен был встречать их, но они, видимо, благополучно разминулись. Они сели вдвоем, еще мгновение — рывок в ручном переключении скоростей, и машина плавно заскользила по неширокой трассе, ведущей в Рим. Чтобы не сказать — узкой.

Он хотел остановиться в одном из пансионатов на Виа-Национале, но подумал, что это будет слишком шокирующая сверхдоза для Юджинии, она, кажется, впервые ехала в маленькой машине — вообще. Он остановился поэтому в старом роскошном отеле, стоящем на тихой улочке и нависающем прямо над площадью Испании. Отель находился недалеко от Виа-Национале, и идти нужно было по улице Четырех фонтанов. Ах, какие названия!

Лакей с сомнением оглядел их маленький автомобиль перед тем, как вынуть багаж, но постарался не показать вида. Конечно, это был один из самых дорогих отелей Рима и старой Европы. И Александр, когда четыре года назад проходил мимо, только прикрывал глаза от яркого, блестящего золотом и лампами входа и выходящих обнаженных плечей дам, укутанных в сползающие меха.

Через несколько минут тот же лакей нес их вещи в номер с самым великим почтением на лице. Он отблагодарил его и за удивление, и за попытку скрыть его. Это удивление выглядело изысканно и красиво, несмотря на то что богато. Богатство редко обладает изысканностью. Клуиз — счастливое исключение. Он подумал о Клуиз…

— Тебе нравится? — спросила Юджиния, в ее голосе слышалась какая-то материнская забота.

Его невероятно тронуло это.

— Ты мой золотой ангел, — сказал он, и они поцеловались.

До вечера уже никто не думал о достопримечательностях Рима.

Позже они оделись, вышли и отправились на его первую улицу.

Почему его так волновала Виа-Национале? Это была первая улица в Риме, по которой он прошел и которую увидел. На ней находился неясный пансионат «Энотриа», где он жил десять дней по приезде.

Александр вспомнил свое впечатление о столь долгожданном Риме — грязный, ужасный, неубранный город. Булыжные мостовые. И потом — как он влюбился в него, навсегда, на всю жизнь. Это был уникальный и чудесный город, который он любил без памяти. Первые впечатления часто обманчивы…

Они прошли всю Виа-Национале пешком, и Юджиния пребывала в восторге. По-другому и не могло быть: это же сокровенная улица Александра. А она любила то, что любил он.

— Юджиния. — Он остановился, и она повернулась. Они начали целоваться посреди улицы. И итальянцы обходили их без удивления. Там все целуются где попало.

Он замер.

— Аnсоrе,[12] - прошептала она.

Это был самый сладкий поцелуй в их жизни. На улице, посреди Рима.

— Если бы видел мой папа. — Юджиния первый раз пошутила на эту тему.

— И моя мама, — вставил он.

Она звонко рассмеялась. Он повел ее кормиться в то самое место, маленькую забегаловку, где их «потчевали», пока он жил в пансионе. Потом уже был — голод. Но там для него была лучшая еда в мире, его первая итальянская еда, о которой он мечтал после… Там он впервые и навсегда полюбил итальянскую кухню.

Юджиния с удивлением смотрела на стены, клеенки на столах и делала ему знаки губами. Он взял ей: помидор, запеченный и начиненный рисом, зуки-ни, пережаренный с сыром и яйцом, лазанью, а также тонкий ростбиф, отбивную телятину и жареную курицу, итальянский салат… — он взял ей все. Чтобы она попробовала. Он смотрел на те же стены, прислушивался к шуму посудомойки на кухне, впитывал запахи, и что-то внутри его поднималось и падало, поднималось и падало — он не мог объяснить эти чувства словами.

Юджиния съела почти все.

— Ты никогда так не делал. — Она смотрела на него влюбленными глазами. — Мне очень понравилось.

Там действительно вкусно готовили.

— Это было первое место, где ты ел?

Он кивнул задумчиво. Это было первое и единственное место, где он ел итальянскую еду, всего лишь десять дней. А потом долгие ночи и мечты о ней и неспособность заснуть от голода, так как внутри все сосало и кололо — хотелось до одурения есть.

— Ты закончила?

— Я еще хочу.

Он поцеловал ее в глаза за это.

Хозяин подбежал к ним, помогая встать, жирный, обрюзгший итальянец. Хотя все было оплачено, посетители набирали еду, проходя мимо витрины.

Он помнил, с каким пренебрежением и брезгли востью хозяин относился к нему, к ним, тогда — они питались на талоны, — делая вид, что не понимает, даже когда показывали пальцем. И переговариваясь на итальянском с рядом стоящей женщиной, худосочной сукой, его женой, любовницей или партнершей. Как же передергивались плечи Александра от каждой реплики, брошенной презрительно по-итальянски, когда он пытался выбрать что-то и показать… Он помнил, но не стал напоминать хозяину. Добро должно возобладать. Людям надо прощать. Или не надо?

Юджинии почти удалось подавить удивление, что он никак не отблагодарил хозяина, отодвинувшего ей стул и помогшего встать. Она поняла, что что-то произошло между ним и хозяином. Это же был ее вежливый Александр. Она была чувствительна сверх обычного и поэтому ничего не спросила. Хотя незаметно, стоя спиной к столу, обронила на него бумажку. Американское воспитание брало верх.

Александр спокойно выслушал благодарность хозяина, не сказав ничего, и они направились к выходу.

Уже у самого выхода они услышали, как хозяин сказал:

— Сэр, не хотели бы вы взять «манджари» с собой? Он долго посмотрел на него, Юджиния никогда

больше не хотела увидеть такой взгляд, и они вышли. Сразу на улице она поцеловала его в губы.

— Спасибо. Мне понравилось целоваться на улице. Они сделали это еще.

— Я целый час ждала. Измучилась… Он улыбнулся.

— Я понял…

И они шли, целуясь безостановочно, вперед.

На углу оживленного перекрестка он остановился.

— Что бы ты хотела? Весь Рим — твой.

— Теперь мы будем гулять и беспутничать по лучшим и худшим ресторанам, кабакам и барам Рима — день и ночь.

Ему понравилась эта идея его жены. И они гуляли день и ночь, только пить Юджинии он все равно не разрешал. Максимум два легких бокала вина в день. Но это был прогресс, для нее. При папе она с невероятным трудом получала один. Но Юджиния не возмущалась. Она была терпелива.

В этот вечер он повез ее на свою любимую площадь Навону. Это была необыкновенная площадь. Со всех сторон она была окружена зданиями из прошлого века, замкнута и имела только три выхода. В центре ее распластался широкий тяжелый фонтан с массивными античными фигурами. Площадь была каменная (как почти все в Риме — из камня). Площадь художников. Нищих и туристов. Художников, которые выставляли свои треножники прямо на площади, в центре, недалеко от фонтана, и сидели, кутаясь в воротники поднятых курток, кофт, тужурок, пальто, шуб, фуфаек. — в шезлонгах, креслицах или стульчиках, искрящимися глазами поглядывая на любопытных, рассматривающих их творения. Хорошие это были художники или плохие, он не знал. Вообще, выставляющиеся на улице — мало хорошего. Но в Риме все перекручено и переверчено.

Золотоволосую художницу в шубе он запомнил тогда, зимой, и навсегда. Это был интересный случай. Она сидела, закутавшись в поднятый воротник искусственной шубы, а рядом с ней стояло несколько великолепных по цвету работ. Цвет был чудесный, варьирующийся в гамме от голубой лазури до темно-морской ярко-страшной синевы. Это был уникальный цвет. Цвета — доминирующие на трех небольших работах. Добиться такого цвета было, видимо, необычайно трудно, и как добились — непонятно.

К тому времени, через три месяца, он уже изъяснялся как-то по-итальянски и обожал этот легкий звучный язык. Остановившись около работ, он долго не мог отвести взгляда, возвращаясь от остальных к этим трем.

А потом сказал:

— Мадам, это удивительные работы, я никогда не видел таких красок. Вы прекрасная художница.

Она отвела воротник, открыла лицо и устало улыбнулась.

— Это не я нарисовала, это работы моей дочери, ей пятнадцать лет.

— Что? — вырвалось у него, он не поверил. Они разговорились. Все три работы необыкновенного синего цвета принадлежали кисти девочки.

— У меня есть ее офорты, я вам покажу, если хотите.

Он, конечно, хотел! Она раскрыла папку и показала небольшие работы, выполненные в той же манере. Сюжеты картин были просты, но их очарование и тональность, те чувства, которые они вызывали, не поддавались описанию словами. И сам цвет — он был необычаен. Скрипка, ноты, стан, вазы, цветы, картина на синей стене.

— Вам нравится? — спросила художница.

— Да, очень, — ответил он. — Они прелестны. Они очаровательны.

— Она мило рисует, — сказала художница.

— А сколько стоит одна картина? — и он указал на самую маленькую работу.

Она сказала; это было его двухмесячное пособие на жизнь. Но это не было дорого для картины.

— Расскажите мне о ней. О девочке.

Она рассказала ему, но сейчас он уже не помнил деталей истории. И иногда очень жалел, что, несмотря на уникальную память, забывал то, что хотел помнить.

Он вел за плечи Юджинию по площади, молча, и просто дышал запахом этой каменной старины. У него кружилась голова. Он столько раз бывал здесь. Они обошли фонтан, и Юджиния задержалась посмотреть фигуры. И когда ее взгляд остановился там, где у мужской скульптуры выпирала нижняя часть, — он закрыл рукой ей глаза. Она улыбнулась, он почувствовал это по своей ладони, по мышцам ее лица.

— Я уже взрослая, — она поцеловала его. — К тому же в школе нам все равно показывали это очень часто, например, статую Давида. Кстати, твоя фигура очень похожа на его.

— Когда одет? — пошутил он.

— Когда раздет, — серьезно ответила она, глаза ее засверкали.

Они обогнули фонтан с правой стороны. Их обогнала парочка мужчин, которые почему-то собирались на у той площади, тоже.

Сначала он вообще не поверил, когда увидел золотоволосую голову, потом шубу, теперь уже не было сомнения: художница сидела на прежнем месте. В том же самом одеянии, в летнее время, вечером. Но что тут было удивительного: художники не меняются, они носят одну и ту же одежду круглый год.

Они приблизились к ней, и первое, что увидел, — те самые три работы.

— Добрый вечер, — сказал он по-итальянски. — Вы помните меня?

Она опустила воротник, открылось ее лицо, взгляд скользнул но нему — она не узнала ею.

— Я тот самый мальчик, который когда-то восхищался картинами вашей дочери.

— Очень приятно, — устало сказала она. Ее лицо совсем не изменилось, время не коснулось его. Даже морщинки остались те же.

— Она нарисовала новые работы? — Он не помнил сюжеты тех или боялся ошибиться, это могли быть вариации, — хотя цвет был тот же самый.

— Нет, те же самые.

— Их никто не купил? Она молча кивнула.

Он не мог поверить тупости человечества и непониманию искусства, если за четыре года никто не купил эти картины.

Юджиния почему-то пристально смотрела ему в глаза.

— Как ваша дочь? — спросил он. — Она по-прежнему рисует такие же прекрасные натюрморты?

— Она умерла, — сказала художница. Александр отшатнулся, вдруг горло сдавил спазм.

Он смотрел в сухие глаза художницы, приходя в себя, ему хотелось плакать. Юджиния коснулась его локтя.

— Отчего?

— У нее был рак крови.

— Когда?

— Ей было шестнадцать…

— Сколько стоят эти работы?

Цены были те же самые, что и четыре года назад.

— Это символ и память, и я не могу просить за них больше.

Он не мог поверить, что за четыре года странное человечество не купило эти картины за ничтожную цену, — и благодарил это человечество. За его странность.

— Вы помните, вы сказали, что когда-нибудь я приеду и смогу купить эти картины?

Она покачала головой, она не помнила его.

Александр заплатил ей вдвое больше за каждую картину и смотрел, как ее дрогнувшая рука снимает их с треножника.

— Она так хотела, чтобы кто-нибудь купил ее работы…

Он опустился на колени перед художницей и поцеловал ее руку.

— Мадам, сколько у вас ее работ, всего?

— Двадцать пять. Несколько неоконченных…

— Я хочу их все, до единой. Я сделаю галерею, где будут только ее картины, всегда, и люди будут приходить и смотреть на них.

Через полчаса они были в ее студии, это же была ее квартира.

У него не было почти сил смотреть девочкины картины, он забирал все, не рассматривая. Он заплатил вдвое больше против той цены, которую она назвала. Сказав, что это минимум того, что они стоят сегодня. Ее выточенное лицо с остатками былого величия на нем почему-то говорило, что она не допустит подаяния.

Потом он попросил приготовить ее картины для перевозки завтра к полудню. За ними заедут.

Художница ничего не говорила, только молча кивала. Она села в старое кресло и смотрела, как он го-ворит, но ему казалось, что она ничего не понимает.

— Мадам, теперь я хочу, чтобы вы выбрали самую близкую и дорогую для вас картину и оставили себе.

Две неоконченные работы она оставила, сказав, что живопись должна быть совершенна.

Она не колебалась, указав на одну: это была его любимая синяя скрипка, выставленная на площади. Ему почему-то показалось, что она так и будет выставлять ее, чтобы люди видели.

Он спросил, могут ли они куда-нибудь пригласить ее. Художница сказала, что лучше не надо.

Уже когда они находились у двери, художница, разомкнув губы, произнесла:

— Спасибо, молодой человек. Она его так и не узнала.

Они вышли на улицу молча и поехали бесцельно по городу. В никуда. Остановились где-то на набережной у старого выгнутого моста, ведущего в военную крепость, и вышли. Внизу мягко шумела, шуршала и катилась река.

— На сколько ты оставила ей чек? Юджиния была совершенно изумлена, но справилась с этим.

— Как ты узнал? Он молчал.

Он смял ее губы в поцелуе. Такая сладкая!..

Перед тем как лечь спать, он сказал:

— Юджиния, если со мной что-то случится и меня не станет, я хочу, чтобы эта женщина до конца своей жизни каждые полгода получала чек. И не ходила сидеть на эту площадь, а если ходила — то в память, а не по необходимости.

— С тобой ничего не случится, пока я рядом… Ей стало страшно. Она клятвенно обещала ему.

Потом тревожно заснула, прижавшись к его телу, не представляя, что ее тело будет или может существовать без его. Она боготворила его.

На следующий день они долго не вставали. Он лежал в кровати и слушал дыхание Юджинии. Ее великолепная грудь с двумя смуглыми пятнами сосков поднималась и опускалась. Он протянул руку и коснулся пальцем округлости груди около подмышки. Что-то твердое скользнуло под его пальцем. Юджиния почувствовала его прикосновение и проснулась.

— Всей ладонью, — попросила она. И он накрыл ее грудь, смяв ее в руке, но она выскользнула. Они начали целоваться, сначала нежно, потом все сильней и сильней, ее тело стало извиваться, ноги непроизвольно раздвинулись и сжали его бедра.

Они пропустили завтрак и ленч. Время приближалось к полднику (это в России, в Англии это 5 o'clock tea,[13] а в Америке — пару мартини в баре).

Вместе приняв душ и одевшись, он быстро, она чуть медленнее (он любил наблюдать, как Юджиния одевалась, в этом было что-то чистое и светлое и в то же самое время…), они вышли на итальянскую улицу из отеля. Солнце садилось. Он открыл ей церемонно дверь и сел сам за руль. Она сразу повернулась к нему.

— Юджиния, ты умеешь водить машину с ручным переключением?

— Не пробовала, но, наверно, умею. Он рассмеялся.

— Ты мне напоминаешь юношу из анекдота. Его спросили, умеет ли он играть на скрипке, он ответил: не знаю, еще не пробовал, но, наверно, умею.

Теперь рассмеялась она.

— Ты голодна?

— Очень.

— Куда ты хочешь пойти?

— Удиви меня.

Александр подумал и включил скорость.

Итальянское вождение отличается от американского тем, что они влезают в малейшее пространство между машинами, занимают каждый сантиметр вакуума и едут на бамперах друг у друга. Понятие «дистан-ция» в Риме вообще не существует как таковое. Поскольку машины маленькие, то требуется небольшая гидравлическая сила, чтобы их остановить, и совсем маленький отрезок для торможения. Их просто вжимает в асфальт. Американское движение прямо противоположно итальянскому, машины движутся с интервалами, минимум в три-четыре метра. И когда Александр попробовал двигаться американским способом, то перед его «носом» влезали, как правило, не одна, а две машины. Так продолжалось какое-то время, пока он не сообразил, что нужно сесть на хвост предыдущей машине и нестись с ней в одно дыхание. Если в Америке это делалось, чтобы отомстить кому-то или досадить, то в Италии это была естественная и единственная форма движения. Итальянцы — великолепные водители с потрясающей реакцией. И если поначалу Юджиния напрягалась и невольно задерживала дыхание, видя бензобак несущейся машины прямо перед глазами, то через короткое время привыкла и даже получала удовольствие от этой безумной езды.

Они проехали длинную улицу Виа-Номентана, проскочили плоский мост, около которого находилась какая-то военная казарма; раньше это считалось концом города. И выскочили на небольшую площадь, от которой лучами расходилось шесть улиц. По одной из них, горбато вьющейся вверх, они пронеслись в минуту, и неожиданно Александр затормозил.

Они вышли из машины, и он показал ей на стеклянный подъезд с позолоченными решетками.

— Здесь я жил тогда.

— Ты хочешь подняться? — спросила она.

— Нет, я хочу тебя познакомить кое с кем.

Он взял ее за руку, и они стали спускаться вниз. Воспоминания волной накатили на него.

Тогда, вставая рано утром, он всегда думал, что будет к чаю, и знал, что не будет ничего. Дешевый маргарин он покупал в гастрономе под названием «Upit». Самые же дешевые булочки, которые стоили триста лир за сто грамм, продавались в бакалейной лавке за углом, где был булочный отдел, сырный и колбасно-мясной. К булочному отделу присоединялся также кондитерский, с чудесными пирожными на витрине, туда Александр не смотрел. Три разных владельца под одной крышей, как спевшееся трио, командовали в этом бакалейном магазинчике.

Булочник был большой толстоватый итальянец, высящийся над прилавком и как автомат говоривший на итальянском (впрочем, в Италии все говорят быстро). Когда Александр пришел в первый раз сюда, он уже знал, какие булочки ему нужны, самые дешевые, по триста лир. Получалось чуть ли не четыре булочки (к сожалению, они были легкие…), и это было баснословно дешево.

Александр показал пальцем на витрину и назвал заранее приготовленную цифру. Итальянец также знал английский и пытался с ним заговорить, он был разговорчивый человек, но по-английски Александр не знал ни единого слова, если по-итальянски-то знал два. Булочник пытался продать ему еще лаваш, длинные батоны, но Александр, неловко пятясь, отступал к двери с булочками, зажатыми в целлофановом пакете.

Только на третий раз итальянец-булочник понял, что «неразговорчивый» молодой человек — эмигрант и, кроме булочек, он ничего не купит.

«На что они живут?» — подумал итальянец.

А он думал, как растянуть… Булочки были мягкие и обалденно вкусные. Он разрезал их пополам и каждую половину тонко, нежно и долго намазывал маргарином. Маргарин он терпеть не мог (на масло денег не было), но всухомятку есть было невозможно. Булочки были единственное, что почти убивало страшный голод и спасало его. Особенно когда есть было нечего, а хотелось еще больше. Как никогда.

Постепенно они нашли какой-то неописуемый язык жестов и восклицаний, с помощью которого перебрасывались несколькими обрывками того, что должно было считаться фразами. Итальянца звали Чезаре, а про Александра он понял, что тот из России едет в Америку.

Через некоторое время эмигрант заметил, что Чезаре всегда старается выбрать ему булочки лучшей выпечки. Еще через пару раз он заметил, что весы не всегда показывали сто грамм, а сто двадцать пять и часто сто пятьдесят, но брал итальянец с него всегда триста лир и ни на лиру больше. А потом и вовсе перестал вешать, просто бросал в пакет пять-шесть лучших булочек, хотя должно было получаться четыре…

В один из праздничных дней — а Италия кишит всеразличнейшими праздниками — он протянул Александру вдвое больше набитый пакет и показал жестом, что не надо денег. Александр чуть не обиделся, заплатил и быстро вышел из магазина. Откуда в человеке столько гордости и зачем?..

Ему было дико стыдно, что ему, сыну профессора медицины, как нищему из жалости подают хлеб. Насущный.

А как-то раз булочник заметил его взгляд, невольно скользнувший по пирожным на витрине. И в следующий раз преподнес ему одно на салфетке, показав руками, что это для пробы. Александр попробовал, и у него закружилась голова: он не ел ничего сладкого уже три месяца. Не заметив, он проглотил пирожное в два укуса.

Итальянец тут же принес другое — с запеченными абрикосами наверху. Через секунду не стало и этого.

Александр полез в карман за лирами, но итальянец так категорически зажестикулировал и закричал, что голодный не стал настаивать.

После этого, обычно в пятницу или субботу, булочник угощал Александра пирожным, показывая то на фотографию малыша-сына, давая понять, что у него день рождения, то на карточку жены, то на изображение Мадонны, Апостола или Папы Римского. И каждый раз категорически отказывался от денег, давая понять, что это будет кровная обида — если в такой день не примут угощения.

Один раз он даже попытался вручить Александру коробку, перевязанную ленточкой, из которой дурманяще сладко пахло ванилью, кремом, фруктами и взбитыми сливками. Но нищий не взял, и больше булочник не пытался всунуть ему пирожные — домой. Почему нищие такие гордые?

Итальянец был единственный человек в Риме, встреченный Александром, который не презирал эмигрантов и не кичился своим происхождением, не тыкал пальцем и не швырял презрительно дешевые покупки в пакетах на прилавок, как это делали другие…

Они повернули за угол, и Александр толкнул знакомую стеклянную дверь. Первый, кого он увидел, ступив на посыпанный стружками пол, был булочник Чезаре, который с криком: «Александр!» уже выскакивал из-за прилавка. Они горячо обнялись.

— Bonne note! Come facho?[14] — переводил дыхание итальянец.

— Va bene, grazie![15] — отвечал Александр.

— Я так рад видеть тебя, — жал ему руку итальянец. — Who is that beautiful girl?[16]

Александр подвел ее:

— Это моя жена, Юджиния.

— You're married! Mama mia! She's beautiful. Bella, bella donna![17]

— Molto grazie![18] - ответила Юджиния.

— Parla italiano, ragazza?[19]

— Io parlo pochissimo.[20]

— Madonna, she speaks italian!.[21]

— How are you, how you've been, Alexander? How is America?.[22]

— Everything is fine and nice. I like that country. But not more than Rome,[23] — пошутил он.

— Rome is the only one in the world.[24] Юджиния невольно заскользила взглядом по пирожным, выставленным на витрине. Чезаре ничего не пропустил. Он был профессионал высокого класса.

— Джина, ты голодна, si? — он уже переделал ее имя на итальянский лад.

Она ответила на хорошем итальянском, чем очень удивила Александра:

— Среди таких запахов нельзя быть не голодной. Пахло действительно прекрасно.

— Listen to her belcanto, — воскликнул Чезаре, — she's bellissima[25]

— Он повернулся и крикнул: — Джанни, Марчелло, — и что-то быстро бросил им по-итальянски..

Последние посетители еще толклись у кассы. Чезаре взял Александра за плечо.

— Значит, тебе нравится Америка, там все богатые?!

Александр покачал головой.

— Ну а ты стал миллионером?!

Александр посмотрел на Юджинию. Она ответила за него:

— Да, он стал миллионером. Чезаре поверил сразу:

— Как же ты заработал его? Александр обнял Юджинию и сказал:

— Это мой миллион. Это все мое сокровище.

— Тогда ты не миллионер, — сказал Чезаре, — а как минимум миллиардер. — И все рассмеялись.

За последним посетителем уже спускали железные шторы. Александр не удивился: все итальянские магазины закрывались днем, чтобы позже вечером открыться опять.

Как по мановению волшебной палочки, мальчики неожиданно стали сносить на прилавок бутылки вина, воды, стаканчики, он заметил, как на соседних прилавках резали колбасы, сыры, какие-то копченые деликатесы. И подумал, что, наверно, не вовремя: рабочим людям нужно пообедать, чтобы потом опять работать.

— Манджари, Александр, нужно накормить твою жену и выпить за встречу.

Тарелки с нарезанными яствами уже расставлялись вокруг бутылок, вдоль всего прилавка. Недоставало только хлеба. И Чезаре вперевалку пошел за прилавок.

Александр замер на секунду, затаив дыхание, он не знал, какой хлеб нарежет Чезаре. И в следующее мгновение он увидел, как Чезаре выкладывает на позвоночник прилавка гору его булочек. Он разрезал их пополам и делал громадные бутерброды, с чем только душа пожелает. И душе было на чем разгуляться!

Александр медленно подошел и взял одну, еще не разрезанную булочку.

— Ты помнишь их?

— На всю оставшуюся жизнь. Они спасли меня. Я поражен, что через столько лет вы помните все до сих пор.

Юджиния внимательно слушала:

— Можно я откушу?

Александр улыбнулся и протянул ей сдобу. Она откусила.

— Какая вкусная булка, — сказала Юджиния с удивлением.

— Это самые вкусные булочки в мире, — сказал Александр, и они быстро переглянулись с булочником.

— За дорогих гостей и неожиданную встречу! — провозгласил булочник, поднимая уже наполненный стакан вина.

Они выпили и вонзились зубами в божественные бутерброды. Он никогда не видел, чтобы Юджиния ела с таким аппетитом. Их потчевали самыми вкусными вещами, которые создал гастрономический Цезарь: телячьей колбасой, редкой по вкусу салями, прекрасными свежими сырами, сыр рикотта просто был потрясающий.

Они пили и ели, говорили и смеялись, жестикулировали и вспоминали. Теперь, выучив английский, Александр мог вволю наговориться с итальянцем Чезаре.

На четвертом бутерброде Юджиния сдалась. И мальчики принесли громадный поднос со всевозможными видами пирожных, выпекаемых Чезаре и его женой. Глаза Юджинии засияли восторгом. Затем последовали обязательный каппучино, фрукты и послеобеденное специальное вино. Римский пир.

Юджиния хоть и сдалась на четвертом бутерброде, но все же булочки хотела взять с собой. Они ей очень понравились. По-другому и не могло быть, думал Александр, в то время как Юджиния пыталась понять, что общего было между Александром, булочками и Чезаре. Впрочем, они ей действительно понравились, в Америке таких не выпекали.

Они беседовали о чем-то, не имеющем отношения к происходящему, когда Александру пришла эта мысль:

— Чезаре, сколько у тебя осталось булочек еще?

— После того как мы закончим обед — между тремястами и четырьмястами.

— Я куплю их все.

— Я подарю их тебе, но завтра они будут несвежие. Александр встал, Юджиния поняла, что он не шутил. Но даже она не догадывалась, что он хочет сделать.

— У вас есть большие пакеты? — спросил новый американец.

— Ты шутишь?

— Совсем нет.

Александр достал чековую книжку и стал выписывать чек.

— Что ты хочешь с ними сделать?

— Отвезти их на Пьяцца-Навона и накормить ими художников и всех голодных.

— Мои кузены — колбасник и сыровик. Ты не можешь людей кормить пустыми булочками.

— Я ел — и был счастлив, что существовали хотя бы они, — сказал Александр.

— Ты был горд. — Чезаре улыбнулся. — И не давал ничего для себя сделать.

Я все равно благодарен вам — за попытки…

Через мгновение появились кузены итальянца и

два помощника-мальчика. Чезаре бросил несколько отрывистых реплик. И работа закипела, все, что только могло резаться, — резалось: нарезались колбасы, сыры, свежая ветчина.

Юджиния поражалась только проворности и быстроте итальянцев и смотрела на все восхищенными глазами.

Александр подписал еще два чека, не проставив в них цифры, и все три отдал Чезаре. Итальянец от души поблагодарил его… за подаренный вечер.

В этот вечер, пока все резалось и готовилось, они говорили о жизни и пили вино.

Позже они вышли из магазина, подняв железные шторы, и Александр показал Чезаре на машину.

— Мы все поедем, — сказал итальянец и крикнул что-то одному из мальчиков.

Через несколько минут из-за угла выплыл голубой фургон с именем Чезаре и наименованием продуктов на боках.

— А то тебя разорвут там вместе с булочками. В Италии ничего не дают бесплатно.

Вернувшись, они застали Юджинию, помогающую сортировать сандвичи, и двух крайне смущенных этим событием итальянцев.

Вскоре все стали выносить приготовленное, и Александр таскал, как заправский грузчик. Кули были тяжелые, и казалось, что самое трудное позади, но это только казалось.

Чезаре сел в машину с Александром и Юджинией. Кузены вели фургон.

После нескольких светофоров Чезаре сказал:

— Ты водишь машину, как ненормальный итальянец. Лучшего комплимента Александр не желал.

— Это потому, что я люблю их, — сказал он.

— Кого, машины или итальянцев?

— И тех, и других, — улыбнулась Юджиния. Въехав сбоку на площадь, они остановились и начали выгружать.

После этого все распрямились, вытерев пот, и стали ждать команд Александра.

Сначала он разнес бутерброды всем художникам, которые улыбались, благодарили и не были удивлены.

Потом они раскинули столики и стали все выкладывать на них. Булочки с колбасой, сыром, ветчиной словно ожили, они были как маленькие произведения искусства. Итальянцы умеют обращаться с продуктами, подумал Александр. Он поднял руку.

— Все готовы? — спросил он.

— Uno momento, — сказал Чезаре. И дал команду кузенам подогнать фургон к их спинам. — Чтобы тылы закрыть, — улыбнулся Чезаре, — я всю войну прошел, научился, как отступать из окружения. Сейчас ты увидишь, что будет твориться.

Но даже Чезаре с его итальянской фантазией не представлял того, что сейчас начнется.

Было ровно девять часов. Александр, оглядев всех, как полководец перед решающим сражением, махнул рукой. Тут же раздался голос Чезаре:

— Подходите и берите.

Люди начали стекаться, брали предложенное и протягивали деньги.

— Свободно, бесплатно, — едва успевали отвечать три итальянца. Кузены сидели в фургоне и внимательно наблюдали. Они знали римлян, сами были римляне, и готовы были по первому зову увозить и спасать свой род.

Сначала люди не понимали и продолжали протягивать деньги. Их руки отодвигали, им говорили: не надо! Сзади стала собираться небольшая очередь, послышались возгласы: двигайтесь. Получив бутерброды, люди отходили и с недоумением смотрели на них,

Наконец маленькая очередь иссякла. И Александр разнес художникам еще раз булочки. И вдруг случилось невероятное. Со всех сторон площади стали стягиваться люди в тот конец ее, где стояли итальянцы и молодая американская пара.

Слух о бесплатной еде разнесся в мгновение ока по всей большой площади, прилегающим переулкам, улицам и маленьким площадям. Отовсюду на площадь уже бежали люди. Пять пар рук едва успевали раздавать булочки. Они были окружены плотным полукругом, полукольцом, и Александр благодарил неизвестно какого Бога, что Чезаре оказался талантливым провидцем. Площадь уже была забита. Толпа волновалась, как живое море. Она напирала на впереди стоящих, и они все сильнее сжимали хрупкие столики. Которые уже давили в ноги и бедра раздающим.

Напрасно Чезаре пытался успокоить напирающих и давящих, умоляя их отодвинуться. Протянутые руки выхватывали бутерброды, и получившие выталкивались из толпы сбоку и позади фургона.

— Нужно увести Юджинию в машину, — сказал Чезаре Александру.

Многоголосый шум несся над площадью, толпа давила, всем не терпелось узнать, что же творится, так как дальняя часть площади не знала, что раздают и почему это происходит. Людское любопытство — поршень в двигателе жизни.

Однако затея Александра уже грозила обернуться в нечто страшное: напор толпы сдерживать было невозможно. Она медленно сплющивала отважную пятерку. Александр подумал, что забавно быть раздавленным толпой… в знак благодарности. Но, увидев Юджинию, тут же решил действовать. Прежде всего поднял ее на крышу фургона.

Он уже раскрыл рот, как вдруг Юджиния, встав на цыпочки, начала тянуться вверх. Она сложила руки рупором и на чистом итальянском сказала:

— Пожалуйста, друзья, отодвиньтесь немного назад. Вы сжимаете нас, нам нечем дышать и нет возможности двигаться. Пожалуйста, отодвиньтесь назад. Ничего особенного не происходит. Мы просто раздаем бутерброды. — (Чезаре синхронно переводил; Александр и он потом долго смеялись над этой фразой.) — Из любви к Италии. Отодвиньтесь назад, пожалуйста, отойдите.

Толпа стихла, потом зашумела и вдруг стала подавать назад. Как своенравный скакун нехотя подаёт назад, приседая на задние копыта.

Неожиданно добрым самаритянам представилось, что им дали кислородные подушки — сколько воздуха оказалось в этом маленьком освобожденном пространстве.

— Надо быстрей кончать, или они кончат нас, — сказал Чезаре. — И я уже не говорю о своих детях, но мне нравится Юджиния.

Они стали с удвоенной скоростью раздавать еду. Толпа опять напирала.

— Говори, Юджиния, говори, — просил Чезаре, — у тебя прекрасный голос, и я верю, что он нас спасет.

Она снова сложила руки рупором. И полилась итальянская речь. Александр только поражался чистоте ее итальянского языка. То ли голос, то ли красота Юджинии подействовали, но толпа отодвинулась во второй раз, это было поразительно. Вторая передышка дала им возможность раздать последнее и забраться в фургон.

Столики они уже не брали.

— Avanti, ragazzo![26] — крикнул Чезаре кузену, и он тронулся. Машина медленно выбиралась с площади, окруженная следующей толпой.

И вдруг через площадь прокатилось, сначала нестройно, потом все громче и громче:

— Grazie! Grazie! Grazie! Чезаре пожал руку Александру.

— Grazie, Чезаре! — Он пожал руку ему и двум кузенам.

А потом полночи они пили и гуляли в итальянском ресторане. И Чезаре все произносил тосты в честь Юджинии, спасшей им жизнь. И здесь уже они не дали Александру заплатить даже пол-лиры. Благодаря его за самый удивительный вечер в их жизни.

К концу ночи они вернулись в свой отель, забрав машину со спящей площади. А рано утром уже звонил мистер Нилл и спрашивал, где так поздно они гуляют, он звонил до двух ночи. И понимает ли он, что его жене очень мало лет. Александр ответил, что понимает и очень любит ее за это.

— За что? — спросил мистер Нилл.

— За то, что она моя жена.

Потом Юджиния нежно ворковала с папой. И все успокоились. И после того как командующий снова попросил Александра к телефону, голос его был спокойным. Мистер Нилл сообщил, что они могут возвращаться, все улажено. И чтобы в полете он берег Юджинию.

Александр хотел пошутить, что он ее везде бережет, но передумал.

В двенадцать дня раздался звонок от управляющего отеля, который, извинившись на мягком акцентном английском, спросил, на какое время зарезервировать билеты.

Интересно, подумал Александр, есть ли что-нибудь, о чем забывает мистер Нилл. И сам себе ответил: наверно, нет.

Они улетали на «Pan-Am» через два дня. На один день они ездили в Неаполь, куда Александр так и не добрался в прежние времена, а второй — провели в Тиволи, уникальном парке с большими фонтанами в предместье Рима.

В последнюю ночь Юджиния, раскрыв объятия, благодарила Александра за «римские каникулы». А он благодарил ее, зацеловывая любимое лицо. Потом шею, потом грудь. Он впивался в душистую плоть, лаская сосок языком. Потом целовал прекрасную грудь вокруг… И вдруг он снова ощутил твердый комочек ближе к подмышке. Тот, что впервые почувствовал в Греции. Потом они, как обезумевшие, принадлежали друг другу и сомкнули глаза только под утро.

Нужно сказать, что в жизни герой никогда не боялся ничего. Кроме самолетов. Он панически боялся летать. Мандраж начинался обычно в аэропорту, когда он получал посадочный билет, бросал первый взгляд на самолет из стеклянной галереи и знал, что из этого и от этого никуда не вырваться. И добавлял: летающего гроба…

Боязнь возникала исподволь, ковырялась и расползалась по всей душе, и он не знал, как с ней справиться.

Юджиния утешала его с нежной улыбкой на губах, она не верила, что это серьезно. Что ее смелый, ничего и никого не боящийся Александр боится летать.

Взлет и посадка для него были самыми ненавистными. В течение полета он немного успокаивался. Но стоило самолету попасть в воздушную яму, как ему казалось, что все, уже конец, и страх тошнотой подкрадывался к горлу.

Громадный «боинг» резво, но тяжело разбежавшись, взмыл вверх. Он тужился на взлете и неожиданно заложил вправо. Все замерло в Александре. Он видел крен крыла, и ему казалось — вот сейчас упадет. Юджиния безуспешно сжимала его застрявшую руку.

— Я тебя люблю, люблю. Не волнуйся!

Он безумно кивал ей и не мог оторвать взгляд от крыла. Пока оно не выровнялось.

Лимузин, размеры которых Александр уже забыл, отчего машина казалась еще больше, встречал их у трапа. Юджиния упала в распахнутые объятия отца. Клуиз была в ослепительном шелковом платье. Александр коснулся губами ее протянутой руки, она поцеловала его в висок и прошептала:

— Я скучала по тебе. — Потом поправилась: — …по вас.

Они обменялись рукопожатием с мистером Ниллом.

— Ну, дети, — улыбнулась Клуиз, — как вы провели время?

— Прекрасно, — ответила Юджиния.

— Как тебе Рим, изменился? Не забыла еще свой итальянский?

Александр пропустил мимо ушей фразу, и только вечером она к нему вернулась.

Двери им открыл шофер мистера Нилла, и все сели на заднее сиденье.

Юджиния опустила голову Александру на плечо. Впервые при отце. Сказывалась разница во времени. Отец моментально заметил.

— Я думаю, вам нужно отдохнуть с дороги, а вечером мы устроим праздничный обед в честь нашей встречи. Юджиния, Клуиз заказала твои любимые рыбные блюда. Есть гастрономический сюрприз и для Александра. Но думаю, вы дотерпите до вечера.

— Нет, — сказала Юджиния, и все засмеялись. Дома, пока Юджиния просматривала полученные

письма, он пошел в «мокрую» сауну и постарался выпарить все «приятные остатки» от полета.

Днем Александр уложил Юджинию спать и позвонил Кении.

После обмена приветствиями Кении спросил:

— Как ваша поездка?

— Очень хорошо. Много впечатляющего.

— Мы с женой хотим пригласить вас в гости.

— Кении… — Александр запнулся, — я бы хотел, чтобы ты посмотрел Юджинию.

— Что случилось?

— Я хочу, чтобы она ничего не узнала.

И он рассказал Кении Винтеру о своем наблюдении. О комочке, который он заметил в Греции. Доктор успокоил его, посоветовав не волноваться.

— Скорее всего, увеличенная молочная железа. Жду вас завтра у себя в кабинете в одиннадцать часов утра. Договорились?

— Конечно, — ответил Александр задумчиво. Он будил Юджинию поцелуями: сначала в щеку,

потом скулу, шею, плечо, сосок, грудь, — она любила, когда ее так будили.

Вдруг он замер, напряг губы и почувствовал, что опять наткнулся на упругий комочек. Юджиния впервые не пошевелилась, не двинулась и никак не отреагировала на его прикосновения. Она лежала неподвижно. Ужас внезапно охватил его. Он резко схватил ее за плечи и стал трясти.

— Юджиния!

Она с трудом приоткрыла глаза.

— Мой любимый, я так крепко уснула. Ты меня будил? Как обычно?

Он облегченно выдохнул воздух и кивнул.

— И я все пропустила? — сказала она.

Он повторил все снова. Ее охватила дрожь, и она прижала его к себе…

Потом они вместе принимали душ, и Александр пристально смотрел на ее грудь, пытаясь заметить из-менения.

— Что случилось, ты так напряженно смотришь на нее? — поинтересовалась Юджиния. — Что-нибудь не так?

— Все так. У тебя прекрасная грудь, и я любуюсь ею.

Она с улыбкой подставила ему грудь, и он поцеловал ее.

Они лежали в халатах поверх шелкового покрывала и смотрели друг на друга. Постучавшийся слуга сообщил, что обед назначен на семь часов, если они не возражают.

Они не возражали, только с рассудочной поспешностью стали целоваться в губы, как будто боялись, что не успеют — до семи часов.

Они действительно едва успели. Юджиния надела новое платье и вплела в волосы дакроновую ленточку. Платье было настолько прозрачным (из такого тонкого шелка), что у Юджинии не нашлось подходящего по цвету лифчика. И она пошла без него.

Мистер Нилл ничего не сказал и только взглянул на Александра. Последний не подал виду (и ему это удалось) и только подумал, что к концу вечера ему зачтется.

Зал был залит огнями, которые потом приглушили до полусвета. Стол был красиво убран, и середина его заставлена свежими цветами. Любимым сортом Юджинии и Клуиз; в этом у них вкусы совпадали. Мистер Нилл был в смокинге, Клуиз — в ослепительном, переливающемся всеми цветами радуги платье.

По мановению руки мистера Нилла стали подаваться закуски. Все подняли наполненные бокалы.

— За счастливую встречу и возвращение, — сказал мистер Нилл. Послышался звон хрусталя. Юджиния любила, как и Александр, чокаться по старинке. А все, что делала дочь, нравилось ее отцу… Кроме одного… Итак, они чокались.

Обед был рыбный, и в середине его, к огромному удовольствию Юджинии, подали дымящихся больших омаров. Александр помогал Юджинии разделывать их, снимая панцирь. Чем вызвал одобрительный взгляд самого мистера Нилла.

При очередной смене блюд мистер Нилл нажал кнопку, и сверху полилась танцевальная музыка.

— Я хочу пригласить свою дочь на танец. Юджиния улыбнулась и встала. Клуиз в свою очередь пригласила Александра.

Он положил ей руку на талию и почувствовал, как наэлектризовано ее тело под платьем. Прозрачный верх приоткрывал красивую грудь.

Она перехватила его взгляд.

— Я нравлюсь тебе?

— Это чисто нервное, — ответил он.

— Ну уж хотя бы один комплимент ты мог бы отпустить мне, не все же Юджинии.

— Конечно. Вы мне нравитесь. Она улыбнулась насмешливо.

— Что больше: талия?., грудь?., глаза?

— Вы мне нравитесь как целое. Как женщина, но которая на обложке. Она не реальная, а сверкающая и глянцевая, несмотря на то что дышит.

Грудь Клуиз поднялась. Она задержала вздох.

— Ты бы мог в такую влюбиться?

— Не знаю. Я никогда не влюблялся в обложки.

— А если я сойду с нее?.. Александр молчал.

— Я очень скучала по тебе. Как будто какой-то части в жизни не хватало. Каждый раз, когда Деминг говорил с вами по телефону, я хотела взять трубку, но о чем я могла говорить — через океан…

— Я ценю ваши родственные чувства ко мне, — вежливо ответил Александр.

Она не успела произнести. Начался второй танец, и они поменялись партнерами, ее талия уплыла — в новом ритме. Александр принял Юджинию в свои объятия.

— Как моя ласточка себя чувствует? — спросил он.

— Как на небе, — ответила она. Потом подумала. — Клуиз все безрезультатно пытается?

— Надеюсь, ты не ревнуешь?

— Это родственный флирт, в этом нет ничего такого. Я рада, что ты ей нравишься.

Его удивляли спокойствие и уверенность Юджинии. А что, если бы он и Клуиз правда… Он тут же отшвырнул эту дикую мысль.

Танец закончился. Перед самым десертом они с мистером Ниллом отошли в угол и закурили по одной из его очень дорогих тонких сигар. На сандаловой коробке было написано «Давидофф». Они производились в Швейцарии, откуда и присылались мистеру Ниллу. Так как делались из лучшего кубинского табака, то были запрещены к продаже в Америке. Пожалуй, это была самая лучшая марка в мире, и стоили они баснословно дорого.

— Мистер Нилл, — сказал Александр после первой затяжки, — я хочу поблагодарить вас за все, что вы сделали — касательно полицейского.

— Это для Юджинии. Я не мог видеть ее наполненные тревогой и волнением глаза. Для вас бы я ничего не делал.

— Благодарю за откровенность. Это, наверно, очень дорого обошлось вам.

— Ваше «веселое развлечение» стоило триста тысяч долларов. На меньшее проклятый поляк не соглашался.

Александр впервые слышал, чтобы мистер Нилл кого-то проклял.

— Я бы хотел выплатить вам эту сумму.

— Не стоит беспокоиться, считайте, это мой подарок вам к следующему дню рождения: освобождение от тюрьмы. Хотя когда-то я мечтал вас туда посадить.

Юджиния подошла и взяла их за руки.

— Десерт!

И столько чувств она вложила в это слово, что они невольно улыбнулись.

Во время чаепития Клуиз спросила:

— Как тебе нравится платье Юджинии, Деминг?

— Я не ее муж. Поэтому не мне судить, — тактично ответил мистер Нилл.

Щеки Юджинии слегка зажглись. Не то от выпитого чая, не то от папиного взгляда.

— Это только для домашних, — ответил в никуда Александр.

Мистер Нилл облегченно вздохнул.

— Я очень рад, что это не для публики. И она не будет видеть это. То, что принадлежит нашей семье.

Все вежливо засмеялись.

— Деминг, я сама помогала Юджинии выбирать это платье.

Он улыбнулся.

— Учитывая вкусы Клуиз, это может быть не только для внутреннего, но и для внешнего пользования.

Они оценили его чувство юмора. Вечером в спальне, уже когда они ложились, Александр опять наткнулся на эту фразу.

— Юджиния, откуда ты знаешь итальянский?

— Я виновата, что скрыла. Еще в школе я год училась и жила в Риме.

— Почему же ты скрыла?

— Я не хотела мешать тебе открывать Рим для меня. Ты это так вдохновенно делал, и я тебе благодарна за мой новый Рим. Спасибо.

Она подошла и склонила ему голову на плечо:

— Ваше «веселое развлечение» стоило триста тысяч долларов. На меньшее проклятый поляк не соглашался.

Александр впервые слышал, чтобы мистер Нилл кого-то проклял.

— Я бы хотел выплатить вам эту сумму.

— Не стоит беспокоиться, считайте, это мой подарок вам к следующему дню рождения: освобождение от тюрьмы. Хотя когда-то я мечтал вас туда посадить.

Юджиния подошла и взяла их за руки.

— Десерт!

И столько чувств она вложила в это слово, что они невольно улыбнулись.

Во время чаепития Клуиз спросила:

— Как тебе нравится платье Юджинии, Деминг?

— Я не ее муж, поэтому не мне судить, — тактично ответил мистер Нилл.

Щеки Юджинии слегка зажглись. Не то от выпитого чая, не то от папиного взгляда.

— Это только для домашних, — ответил в никуда Александр.

Мистер Нилл облегченно вздохнул.

— Я очень рад, что это не для публики. И она не будет видеть это. То, что принадлежит нашей семье.

Все вежливо засмеялись.

— Деминг, я сама помогала Юджинии выбирать это платье.

Он улыбнулся.

— Учитывая вкусы Клуиз, это может быть не только для внутреннего, но и для внешнего пользования.

Они оценили его чувство юмора. Вечером в спальне, уже когда они ложились, Александр опять наткнулся на эту фразу.

— Юджиния, откуда ты знаешь итальянский?

— Я виновата, что скрыла. Еще в школе я год училась и жила в Риме.

— Почему же ты скрыла?

— Я не хотела мешать тебе открывать Рим для меня. Ты это так вдохновенно делал, и я тебе благодарна за мой новый Рим. Спасибо.

Она подошла и склонила ему голову на плечо:

— Мой муж.

Он зацеловал ее лицо.

Утром он удивился, увидев мистера Нилла и Клуиз завтракающими на кухне.

— Мы хотим быть русскими, — сказала Клуиз. И он рассмеялся. — А где Юджиния?

— Через минуту спустится.

— Чай или кофе? — спросила Клуиз.

— Половина на половину, — сказал он; теперь рассмеялась она.

Мистер Нилл попрощался и пожелал им веселиться до вечера.

Клуиз подала ему сок и прибор.

— Как твоя ночь?

— Нормально.

— Я завидую Юджинии.

— В чем?

Клуиз не ответила.

— Тебе нравится твоя жизнь? Ты доволен?

— Клуиз, почему вам так важно, чтобы мне нравилась моя жизнь?

— Я очень-очень стараюсь, чтобы все твои желания беспрекословно исполнялись. И прикладываю много сил, чтобы ты был счастлив.

— Каким образом? Для чего?

— Я дышу легче, когда ты рядом…

И как бы в подтверждение ее грудь поднялась и опустилась.

— Я рад, что так оздоровительно влияю на ваш чувствительный организм.

— О, он очень чувствительный. У меня такое чувство, что нам еще многое предстоит… вместе.

Юджиния вошла на кухню бесшумно.

— Доброе утро.

Она поцеловала легко Клуиз, потом Александра.

— Соединены поцелуем Юджинии, — пошутила Клуиз с улыбкой. И Александр почему-то вздрогнул. — Хорошо, молодые леди и джентльмены, вы тут развлекайтесь, а у меня встреча с косметичкой в десять утра. До вечера.

Все распрощались.

— Тебе чай или кофе? — спросила Юджиния. И сама ответила: — Впрочем, ты никогда не пьешь кофе.

И налила ему чай.

— Мой муж, как дела? — улыбнулась она.

От слов «мой муж» он снова вздрогнул. Он был какой-то дерганый с утра.

— Юджиния, мы сегодня идем к Кении на ленч. Ты не против?

— Я рада.

— Заодно он просил, чтобы мы приехали на час раньше. Он хочет посмотреть тебя, может, сделать общие анализы.

— Опять?!

— Юджиния. Прошло уже более чем полгода с того момента, как ты последний раз проверялась.

— Разве?

— А женщине следует проверяться каждые шесть месяцев.

Неожиданно она улыбнулась.

— Ради тебя я на все согласна. — Потом, хитро прищурив глаза, спросила: — А откуда ты знаешь, что женщине нужно проверяться раз в полгода?!

За этот вопрос он долго-долго поцеловал ее.

В половине одиннадцатого машина ждала их у входа.

Он открыл дверь для Юджинии, помог ей сесть, ненароком коснувшись грациозных колен. Сам сел за руль. Нога слегка дрожала, нажимая на газ.

Приемная кабинета Кении, обычно заполненная, была пуста. Через мгновение показался стройный, элегантный доктор в накрахмаленном синем халате. Он поцеловался с Юджинией и обменялся рукопожатиями с Александром.

— Я специально разгрузился к вашему приходу, чтобы мы могли чуть-чуть поговорить.

— Чудесно, — сказала убежденно Юджиния.

— Но сперва я быстро осмотрю Юджинию, чтобы мы были свободны и вышли на воздух.

Александр заметил, как губы Юджинии сомкнулись. «Быстро» заняло целый час. Наконец двери кабинета отворились, и Юджиния радостно повисла у него на шее. Коснувшись его уха, она прошептала:

— Наверно, я никогда так и не полюблю эту процедуру.

В ресторане во время ленча Александр сидел как на иголках. Пока Юджиния не вышла поправить волосы.

Он тут же схватил Кении за руку, прежде чем тот успел начать.

— Не волнуйся. У нее прекрасная грудь с чуть увеличенными молочными железами. Иногда это бывает перед месячными.

Александр выдохнул, закрыл глаза и поблагодарил весь белый свет, что все в порядке.

— Однако, — сказал Кении, и Александр мгновенно напрягся, — я взял ее кровь и мазки на анализы, на всякий случай. Никаких показателей абсолютно нет. Видимо, твоя нервозность передалась мне. Хотя доктора, как ты знаешь, не должны быть…

— А мы будем есть десерт? — спросила вернув-шаяся Юджиния. Нужно было видеть это сосредоточенное лицо.

На радостях Александр заказал весь десерт, который был на подъехавшей тележке, а остальное попросил завернуть с собой.

Он поцеловал ее в висок.

— Все, что хочешь, солнышко, только не болей.

— А почему я должна болеть? — удивленно спросила Юджиния. Потом, словно вспомнив что-то, осеклась.

Александр не придал этому значения. И только вечером это всплыло само собой, хотя касалось главного вопроса.

За ленч заплатил Александр, несмотря на настойчивость Кении.

Они подвезли его к офису, и, уже выходя, как бы отвечая на молчаливый вопрос Александра, Кении сказал:

— Я позвоню тебе через неделю. Просто поговорить.

Александр кивнул и с большим облегчением тронулся вперед. Нога больше не дрожала, нажимая на педаль.

Дома его ждало письмо от родителей, и он сразу сел на телефон — звонить в Москву.

Вечером, после душа, Юджиния легла обнаженной в постель и прижалась к нему.

— Юджиния, — сказал Александр. — Я давно хотел тебя спросить: Клуиз твоя настоящая мама?

Какое-то мгновение чувствовалось, что Юджиния колеблется, потом она тихо произнесла:

— Нет.

С одной стороны, он сознавал, что, возможно, не должен был задавать этот вопрос, с другой — понимал, что для чего-то ему это было нужно. Не ради праздного любопытства.

— Ты не хочешь говорить об этом?

— Нет, я скажу тебе, ты мой муж, у меня не должно быть от тебя тайн.

Он мягко коснулся ее плеча.

— Мне было шесть лет, когда моя мама умерла. У нее был рак груди.

Александр вздрогнул невольно.

— Что случилось? — спросила Юджиния.

— Ничего, — ответил он. И подумал, что, хотя Кении и обнадежил его, проверив божественную грудь, через полгода надо будет провериться опять. И опять. И опять.

— Кто тебе сказал об этом?

— Дайана. Когда я стала взрослой. Папа никогда не говорит о маме. Даже не упоминает ее имени.

Странно, подумал он, действительно, во всем доме не было ни одной фотографии ее матери, кроме маленького снимка в секретере Юджинии, который Александр случайно увидел.

— Поэтому ты вздрогнула и осеклась в ресторане, говоря «почему я должна болеть»?

— Ты очень наблюдательный, — сказала она.

— Как ее звали?

— Дебора.

— Красивое имя. Оно древнееврейского происхождения и означает «львица».

— Откуда ты знаешь?

— Еще в институте я увлекался ономастикой. Это наука об именах и фамилиях.

— Она была очень ласковой и нежной. И безумно любила меня. Я до сих пор помню ее поцелуи…

Дальше Александр не стал расспрашивать. Он обнял Юджинию и поцеловал уголок ее губ. Рот был влажный.

— Не надо, Юджиния, не надо, любовь моя, это жизнь.

— Но почему моя мама?..

Постепенно он успокоил ее, целуя все сильней и настойчивей. Неожиданно, впервые, Юджиния отклонилась от его губ.

— Хотя день был незанятый, я почему-то чувствую слабость. Я очень устала. Ты не огорчишься, если я поцелую тебя утром?

Это была ее первая жалоба на усталость, кото-рую он объяснил суетой дня. Но был не прав.

Он коснулся ее лба губами, и буквально в несколько минут она уснула в его объятиях.

Неожиданно ему дико захотелось курить. Он аккуратно высвободил затекающую руку, укрыл обнажившуюся грудь Юджинии (еще раз помолившись неизвестно кому, что она здорова), накинул халат и вышел из спальни.

Он пошел в курительную комнату, где среди богатой коллекции трубок, зажигалок, мундштуков нашел себе сигарку «Давидофф», тонкую и запрещенную. И, не зажигая света, сел на софу. Камин с газовым пламенем едва освещал темноту. Ровно настолько, чтобы Александр нашел зажигалку и пепельницу.

Он сидел погруженный в свои мысли, когда дверь тихонько скрипнула и смуглеющая фигура в пеньюаре скользнула в комнату. Включив ночную лампу, Клуиз не вздрогнула, а, скорее, выразила удовольствие, увидев его.

— Я не знала, что ты куришь, ночью.

Она взяла мундштук, английскую сигарету и села рядом на софу. Александр подождал, пока она вставит сигарету, и подал ей огонь. Она прикурила и поблагодарила его.

— Тебе не спится?

— Да… Мысли разные.

— Может, я смогу тебе помочь? — сказала Клуиз, наклонившись через него к пепельнице и коснувшись грудью опушки его плеча.

Он поспешил передвинуть пепельницу к ней.

— Так было приятней…

— Что? — не понял он.

— Дотягиваться до пепельницы, мне нужны упражнения…

Он затянулся, несмотря на то что это была сигара.

— О чем же ты думаешь? — спросила она.

— О маме Юджинии.

— Я сказала, что тебе никто не расскажет о ней.

— Юджиния рассказала.

— Да? — удивилась Клуиз. — Невероятно…

— Я только не могу понять, если она умерла от рака, почему во всем доме нет ее фотографий.

Клуиз колебалась.

— Она умерла не от рака.

— Юджиния сказала мне неправду? Этого не может быть.

— Юджиния тебе сказала правду. Свою правду. Которую знает она.

— Что же случилось на самом деле?

— Она погибла в автомобильной катастрофе.

— Мистер Нилл был тоже в машине?

— Нет. То есть да… Она была со своим любовником… на пути к мистеру Ниллу, сообщить, что она уходит. Юджинию она оставила в отеле.

Александр сидел безмолвный. Клуиз тонкой струйкой выпустила дым.

— И он до сих пор не может простить?..

— Это был его родной брат.

Что-то потрясло Александра до основания. Тишина висела в табачной комнате. Мертвая. Потом Клуиз сказала:

— Она была уникальной женщиной. Пожалуй, слишком смелой и прямолинейной для своего времени. Эти качества передались и Юджинии…

Александр попытался осмыслить услышанное, но в голове ничего не слушалось и не складывалось.

— Естественно, что Юджинии знать подобное не следует. И я надеюсь…

— Да, конечно… — ответил Александр.

— Я верю в тебя, — сказала Клуиз и положила свою руку на его. — Мне пора идти, Деминг скоро должен вернуться, он уехал на экстренное заседание в компанию.

— Спокойной ночи.

— Are you going to give me «good night» kiss?[27] Александр машинально наклонился поцеловать ее в висок. Но она повернулась и успела подставить губы. Поцелуй получился в губы.

Утром Юджиния со всей силой молодого тела с лихвой восполнила вечерний пробел. И когда волны содрогали ее тело, Александр подсознательно отблагодарил ее маму. За то, что она оставила Юджинию в отеле…

Вечером они улетали в Бостон, потом на Кейп-Код есть крабов. Детей надо баловать. Юджиния редко когда упрямилась или капризничала. Но если вдруг такое происходило, угроза «не поедем в Бостон есть крабов» была такой страшной, что действовала моментально.

После папы и Александра она любила крабы — на третьем месте!

Они прилетели назад через три дня, и их встречал лимузин мистера Нилла при посадке.

Откинувшись на заднем кожаном сиденье, Александр включил ТВ и слушал новости. Как делал всегда после нескольких дней отсутствия. Неожиданно он напрягся, увидев знакомое лицо. Юджиния знала это лицо тоже. «Нет», — вскрикнул Александр.

Его близкий друг, известный балетный танцор, разбился в самолете…

Он убежал с гастролей со своим театром в Монреале, выскользнув за кулисы после представления. Он бежал так быстро к полицейскому участку просить политического убежища, что обгонял машины. Все последующие годы он танцевал в Нью-Йорке с АБТ, став американской звездой. С мировой славой. Секс-символом мужчины, актером, балетмейстером, постановщиком — знаменитостью. Он сделался невероятно богатым человеком. Три года подряд по опросу ведущих журналов он признавался самой популярной звездой Америки, встречей с которой гордились все — от президента до ведущих актрис Голливуда. Его тоже звали Саша.

Они дружили еще с Москвы. Сколько было выпито, сколько прогуляно… Александр дарил ему стройных студенток-поклонниц, друг — худеньких, невесомых балерин. «Сексуальная акробатика, балет в постели», — как шутил он. И никогда больше не пошутит… Как все промчалось. Он добился всего, о чем мог мечтать любой смертный в Америке. Он стал настолько известным, что только специальная адвокатская фирма занималась его автографами и имела на них права, платя ему за это миллионы…

Потому что он жил в Нью-Йорке и очень часто находился на гастролях, а Александр в Детройте, они почти не виделись. Но периодически обменивались звонками и письмами к каким-то личным праздникам.

Юджиния помнила, какую громадную корзину цветов он прислал из Парижа на их свадьбу — и свою большую фотографию, на которой он был схвачен в высоком прыжке.

Александр смотрел на экран на даты с таким коротким промежутком и — не верил. Он не мог, не хотел, не желал поверить, что больше нет и никогда не будет его жизнерадостного друга. Юджиния посмотрела на мужа: по его щекам катились слезы,

В этот вечер он пил так, что дом не представлял, что так пить возможно.

Он взял три бутылки водки из бара, поставил перед собой стакан и начал. Он наливал стакан за стаканом. Единственное, что он взял с вежливо поставленной тарелки, — кусок черного хлеба.

Через час он был мертвецки пьян. Что называется по-русски — вдребадан.

Он был настолько пьян, что сил Юджинии дотащить его уже не хватило, потребовалась помощь мистера Нилла.

На следующее утро он улетал на похороны друга.

Звонок Кении вторгся в его жизнь, как нож в ребра.

— Мы должны срочно встретиться и поговорить.

— Что случилось?!

— Не по телефону. Когда тебе удобно?

Было девять утра, Юджиния еще не проснулась, они поздно уснули вчера, занимаясь…

Трубка заскрипела в стиснутой ладони. Почему он сказал — двенадцать дня, Александр никогда так и не мог потом понять. Видимо, час пробил…

— Через три часа, не поздно?

— Нормально, в моем кабинете. Пока — я прошу, чтобы никто не знал о нашей встрече.

Александр замер.

— Что-нибудь серьезное?..

— До встречи, до свидания.

Он опустил медленно трубку. И посмотрел на спящую красавицу. С ней не может ничего случиться, — отбросил он дурные мысли. Она будет всегда.

Александр поцелуем разбудил юную Аврору. Она ответила ему объятиями. И они занялись самым естественным, чем занимаются в их возрасте, — любовью. Заниматься любовью по утрам — всегда приятно. Он едва не задушил ее в объятиях. Такая она была сладкая…

— Юджиния, я должен уехать на два часа.

— У меня урок русского языка с Мишей.

— Прекрасно, значит, тебе будет чем заняться.

— Я все равно буду скучать по тебе.

Он растерянно посмотрел на нее, но справился и — улыбнулся.

Первый раз за десятилетие он вел машину медленно, и чем ближе подъезжал, тем медленнее вел.

Секретарша Кении вежливо улыбнулась ему и сняла трубку.

Александру пришлось подождать минут десять, и то, что он передумал в эти минуты, он не хотел бы больше вспоминать в жизни.

— Вы можете войти, — сказала секретарша. Кении, в белом халате, с уставшими глазами, поднялся ему навстречу.

— Здравствуй, Александр. Александр был уже взведен.

— Хелло, Кении.

— Ты напряжен.

— А я не должен быть?

— Как Юджиния?

— Изучает русский язык.

От неожиданности Кении улыбнулся:

— Она будет знать «чай» и «Чехов» и обгонит в познаниях меня.

— Что случилось, Кении?

Теперь настала очередь симпатичного доктора глубоко вздохнуть.

— В крови Юджинии обнаружено большое количество белых кровяных телец.

— Что это значит?

— Это значит… это значит… что у нее… лейкемия.

— То есть?.. — замер Александр.

— Рак крови.

Александр задохнулся. Он сидел в полном шоке. Слово «рак» в его бывшем государстве означало «смерть».

Он стал перехватывать воздух, как рыба, выброшенная на лед. Его бросило в жар и холод, дрожь и озноб — одновременно.

— Не надо волноваться так, — Кении уже стоял около него, — мы еще должны сделать много анализов.

Он ослабил Александру воротник рубашки. Руки последнего абсолютно не слушались, не повиновались и, как в судороге, тряслись.

— Этого не может быть… никак не может быть, — повторял отлетевший куда-то в сторону голос. Спазм в горле продолжал душить. Кении уже вливал в него что-то сквозь стиснутые зубы. Крэк — сломанный край стакана, кровь на губе…

— Александр!.. — Кении легко встряхнул его. — Еще рано, еще куча исследований, прежде чем…

— Но от этого есть спасение? Есть?..

Кении отвернулся и, взяв со стола салфетку, протянул ему.

— Есть?! — вскричал Александр.

— Все зависит… не надо сразу сдаваться… Александр вскинулся на него.

— Прости… я не то имел в виду. Я сам понимаю,

что произошло. — В углу глаза доктора появилась ^ странная слеза.

— Отчего это, почему именно она — из миллионов и миллиардов? Почему именно она?

— Гены, генетические отклонения, наследственность может быть предрасположением к этому заболеванию. Но пока…

— Хватит, Кении, ты же не психотерапевт, а я не пациент. — Александр уже владел собой, горлом, но не руками: пальцы отплясывали лезгинку, он не мог с ними справиться. — Рассказывай. Все, до конца. И не забывай, что мы — мужчины.

— В народе это называется белокровие. Значительно увеличивается число белых кровяных телец вследствие нарушения деятельности кроветворных органов, как-то: костного мозга, селезенки, лимфатических узлов. Пораженные клетки не в силах бороться с бактериями, не в силах захватывать и побеждать бактерии, отсюда — нарушение иммунитета организма. Результат — увеличение печени, селезенки и лимфатических узлов, а также дисфункция других органов.

Кении остановился, вздохнул, как перед броском на недоступную вершину.

— Есть ли защита от этого страшного заболевания? Если подтвердится, что это…

— Убрать лейкемические клетки, — (бело-клетки, как Александр стал их называть), — и заменить, обновить здоровыми — в этом смысл лечения.

— Как это достигается и чем?

— Препаратами и облучением. Плюс… химиотерапия…

Александр вздрогнул.

— Это уже не ваша вотчина?

— Нет, онкологи, радиологи. Но мы обгоняем самих себя. До этого, слава богу, еще не дошло.

Александр грустно покачал головой. Оба помолчали.

— Мне нужна Юджиния завтра утром — для анализов. Я отвезу ее к известному гематологу, который на первых этапах сделает все необходимые тесты и пробы крови и лимфы, а также — костного мозга. Только после этого мы решим, что делать дальше.

— Когда мы получим результаты… — он споткнулся, — анализов?

— Большую часть — в течение недели. Александр не пожелал бы такую неделю своим

врагам.

— Юджинии пока ни слова…

— Абсолютно, — сказал он, — это само собой разумеется. Я верю, что все будет хорошо.

Эта фраза-клише вырвалась у него помимо воли, он, естественно, не верил в сказки с хорошим концом. Они попрощались, не глядя друг на друга.

В первом баре он остановился ненадолго: выпив три водки за три минуты, он поехал дальше. Пока не нашел бар под настроение. В предыдущих повторялось то же — одна водка в минуту. В Америке пили ее не так, как в России: во-первых, американцы все разбавляли и «напрямую» пить не любили, или не могли, или не умели. Во-вторых… он уже забыл, что было во-вторых…

Бармен наливал порцию струйкой в большой стакан, полный льда, и через минуту обледеневшую водку лил в бокальную рюмку для мартини. Александр разбирался с ней за минуту.

— Сэр, желаете ли вы чем-нибудь запить? — спросил бармен.

Александр поморщился.

— Простите, сэр, я просто думал…

— Не надо думать… Думать — это болит, надо повторить. И себе!..

— Благодарю, сэр. Я только разведу, если вы не против.

Ему было все равно, даже бармены в этой стране не могли пить водку «напрямую».

Он чокнулся с барменом и опорожнил залпом содержимое в три больших глотка.

Воздух этой страны не оказался полезным для его бесценной Юджинии. Он начинал ощущать привкус недоброжелательства к…

— Где вы так научились, сэр? — спросил изум- ^ ленный бармен.

— Не в Америке. На других берегах, к которым возврата нет. Еще по одной.

— Слушаюсь, сэр.

Они чокнулись. Прошло две минуты, прежде чем Александр показал на бутылку: опять. К четырем часам он уже смутно соображал, что он тут делает, зачем он здесь и отчего на его тарелочке такое большое количество олив, которые он каждый раз вынимал колкой зубочисткой после того, как бармен, следуя традиции «сухого мартини», клал их на дно водки.

В душе, по крайней мере, перестало ныть, и все отдалилось в какую-то нереальную даль. Как будто он не присутствовал в своем теле, а находился вне его.

— Как ваше имя? — спросил он виночерпия.

— Юджин. А ваше, сэр?

— Очень хорошее имя, — сказал Александр и показал знаком на бутылку.

— Это ваша десятая, сэр. Без закуски.

Александр точно не помнил, сколько было в предыдущих барах.

— Я обычно запиваю водой…

— Согласен, сэр, но это не совсем…

— Наливайте! И себе…

Юджин оказался не настолько слаб, как ожидал патрон, и пока попадал струей водки в стакан со льдом.

— За ваше имя, — сказал Александр и с трудом поднял бокал. Водка не расплескалась, это был обнадеживающий знак — что его хватит на еще несколько. Выпив до конца, он надкусил оливку.

Теперь бармен угощал его, уже понимая и зная, что этого молодого человека ничего — сейчас — не остановит. Так зачем пытаться… Во многих американских барах есть определенная традиция: после трех выпивок четвертая наливается барменом — бесплатно. До двенадцатого напитка Александр не давал угощать себя, а угощал сам. Теперь он начинал сдаваться… — Сэр, я попробую, как и вы, напрямую, у

вас уж очень хорошо получается.

Они подняли бокалы для мартини. Не сказав ни слова, но посмотрев на содержимое, они выпили до дна. И только сейчас Александр почувствовал, что «прошел» уже бутылку водки и «распечатал» вторую. А при мысли, что ему нужно выйти в жару и сесть за руль…

Он бросил на стойку пару стодолларовых бумажек (за его имя) и стал искать ключи от машины. Найдя их, он силился сообразить, что с ними делать.

— Сэр, я не думаю, что это хорошая идея — вам садиться за руль, — тихо посетовал бармен.

— Все в порядке, — сказал Александр и начал падать.

Его успел подхватить проходящий официант и, отведя от стойки, посадить в кресло у стола. Юджин в мгновение оказался рядом со стаканом апельсинового сока.

— Где мои ключи? — спросил Александр.

— На столе, перед вами, — ответил бармен.

— Я поехал, — сказал он.

— Сэр…

— Я знаю, что это «нехорошая идея». Но я неплохо вожу машину. Иногда…

— На дорогах много полиции, вас посадят в тюрьму.

В тюрьму он не мог садиться, ему надо было спасать…

Господи!.. Он закусил губу до крови. Рубиновые капли брызнули на белый воротник рубашки.

— Я вызову лучше вам такси.

— Я не люблю такси. Вот телефон, пусть пришлют лим… — он остановился, — пришлют машину.

— Благодарю вас, сэр, за разумное, достойное вашего облика решение.

Александр усмехнулся, ему нравился английский бармена. Если бы только не эта дикая рвущая боль — в душе. Как больно…

Господи, если Ты есть, не допусти. Я построю Тебе ХРАМ — до небес. И воспою имя Твое — вовеки…

Голова упала на стол. Удар смягчила матерчатая салфетка, лежащая на столе.

Через тридцать минут его выводил под руки шофер мистера Нилла, бережно усаживая в лимузин. А помогал ему бармен Юджин, вложив незаметно в карман спички с названием и адресом бара.

После провала в памяти он увидел склоненное лицо, встревоженное, над ним. Юджинии.

— Что случилось, милый?

— Жара, я оказался слаб и расклеился… Она улыбнулась:

— Я рада, что это всего-навсего жара, и ничего другого.

И только тут к нему вернулось все то, что провалилось в памяти: он дернулся и скорчился.

— Что с тобой, у тебя что-то болит? — встревожилась Юджиния. Он невероятным усилием сдержался.

Она — боялась, что у него что-то болит.

— Все нормально со мной, Юджиния. Сколько сейчас времени?

— Около девяти.

— Ты уже обедала?

— Я ждала, пока ты придешь… — она запнулась, — пока ты проснешься.

— Я… проснулся, — сказал он и подумал, что лучше бы нет, не просыпаться.

— Мы будем обедать в зале, одни, папа с Клуиз улетели в Арабские Эмираты — на три недели.

Он с облегчением вздохнул.

— У нас есть водка в доме?

— Твоя любимая, английская, которую ты предпочитаешь — в последнее время.

— Откуда? — (Она улыбнулась нежно.) — Ты позаботилась. Благодарю.

Он взял ее руку и приник к ней. Долгим-долгим поцелуем. Ощущая пульсацию вен целующими губами.

«Не-может-быть, не-может-быть», — стучало в мозгу. Стучало в мозгу.

Они спустились вниз, в голове его стучали по наковальне. Он открыл заледеневшую бутылку и налил в большой бокал — для вина. Английский хрусталь «Waterford» — выбор Клуиз. В этом доме все было — лучшее.

— Можно я тоже немножко выпью, с тобой за компанию? Папы нет…

От неожиданности он вздрогнул.

— Нет, — коротко ответил его голос.