Юдоль

Пролог

Над мокрым от дождя городом кружила птица. Она то парила в вышине, превращаясь в едва различимую отметину на темных, налитых тяжестью тучах, то спускалась к крышам домов. Несколько раз с крепостной стены фыркал лук, но стрелы, пронзая стремительный силуэт, не причиняли птице вреда.

– Балда! – треснул по затылку лучника старшина проездной башни, на зачиненной куртке которого угадывалась вытертая вышивка – серебряное крыло. – Что зря стрелы тратишь? Не берут его стрелы.

– Откуда мне знать? – надул губы столь же оборванный юнец со впалыми от недоедания щеками. – На той неделе тоже вот так кружило что-то над городом, кружило, а потом стражнику башку снесло.

– А ты с толком глаза-то таращь, с толком, – прищурился, вглядываясь в небо, седой старшина. – У пустотной мерзости крылья кожистые, у этой перья, да еще и белые. И видок у них разный. У той твари пасть полна зубов или опять же клюв с зубами да лапы с когтями. А у этой вовсе ничего нет.

– Как это – вовсе ничего нет? – не понял лучник.

– Муть какая-то бултыхается, – скорчил недоуменную гримасу старшина. – Будто облако между крыльями клубится. Не разберешь. И стрелкой ты его не возьмешь. Сквозь себя он стрелки пропускает, да и не дело бездумно тетиву дергать. И не под твою охоту эта дичь. Ты вот это видел? – Старшина ударил кулаком по серебряной вышивке.

– Погодь! – оторопел лучник. – Так это оно самое?

– Говорят, что оно, – буркнул старшина, продолжая вглядываться в небо. – Знак клана это, дурень. Сиун в небе плещется. С час уж как.

– Сиуна увидеть – к беде! – прошептал, побледнев, юнец.

– К беде? – зло усмехнулся старшина. – Куда бедовее-то? Пагуба уже на четвертый год захлестывает. Вроде и схлынула самая пакость, а все одно – небо пылает. Или гляделки запылились? Вот облака ветром растащит, на небо-то посмотри. Днем словно пламенем занимается, а ночью углями мерцает. Это что, по-твоему? Эх, накатило ведь на нашу долю… Мерзость вроде прореживаться стала – мор начался. Мор приутих, мерзость вернулась. Улеглось все, тут как тут прочая незадача – уже и обычные люди стали приделанной пакостью обращаться. Бродит, говорят, по селам какой-то колдун, отбирает для поганого воинства тех, кто покрепче, да приделывает. Поверь мне, парень, пригодятся еще тебе стрелы.

– Помогали бы еще они, стрелы, – пробурчал под нос лучник, почесал пустой живот и посмотрел вниз. – Смотри-ка. А некоторым и Пагуба словно пьянка на выселках. Вчера только пятеро смельчаков прибыли, а сегодня так и вовсе один. Отчаянная голова! Может, это и есть тот самый колдун?

По узкой дороге, разрезающей заросшую бурьяном луговину на две неровные части, скакал закутанный в темное всадник. У него был крепкий конь, прикрытый спереди, с боков, сзади сыромятным доспехом. Поблескивала укрепленная на боку коня чудная пика с широким, словно черным лепестком наконечника и изогнутой серпом поперечиной. Что-то еще более диковинное висело на лошади с другой стороны. Всадник правил коня к проездной башне.

– Охотник это, – пробормотал старшина, приглядываясь к незнакомцу. – Давненько не появлялся в Намеше их брат. Смотри-ка! А ведь он в ранах. Нога перемотана, сидит криво. Интересно, чего это его сюда принесло? Спокойно у нас вроде пока?

– Да уж, – почесал затылок лучник, – спокойней не бывает. Разве только на кладбище.

– Ну ты ной, да не обделывайся, – проворчал старшина. – Против того же Хилана мы в полном порядке. У нас в самое жаркое время ни одна дрянь на улицы не прорвалась, только что ворота помяла. А в Хилане четверть города в развалинах была. А то и половина. К тому же говорят, что смотритель там снова объявился. Дробилку уже ладит на площади. Ведь и до нас эта пакость доберется!

– А правда, что охотники и против мерзости пустотной горазды, и против приделанных молодцы? – возбужденно зашептал лучник.

– Вот уж не знаю, – пробормотал старшина. – Охотник охотнику рознь. Когда Пагуба за полгода перевалила и первое послабление началось, многие брались мерзость с полей да из деревень выводить. Многие брались, да не многие сдюжили. Где они теперь – те охотники?

– А против сиуна он не оробеет? – прошептал лучник, и в это самое мгновение крылья захлопали над головой стрелка, заставили зажмуриться, едва не сбили юнца с ног.

– Ты сам не оробей, – раздраженно плюнул под ноги старшина, смахнул со лба выкативший пот и зашагал по лестнице вниз. – Один вояка другого стоит, только цены никто не дает. Ну что за наказание, Пустота мне в глотку?

Охотник, который неловко спешился возле проездной башни, услышав хлопанье крыльев, поднял голову. Беспокойство наползло на его лицо тенью, стерло гримасу боли. Глаза загорелись зеленым огнем. Обветренные губы сжались в неровную линию.

– Кто такой? – послышался недовольный голос стражника из окошка над изборожденными страшными отметинами, словно огромная кошка точила о них стальные когти, воротами.

– Кай, – глухо произнес охотник. – Кай по прозвищу Весельчак. Нечисть бью по договору. Вот ярлык арува. Вот ярлык охотника. Печати на нем от урая Ака, урая Зены, урая Туварсы. Трех достаточно?

– Нет уже никаких арува, – огрызнулся стражник. – Есть люди, и есть приделанные. Есть тати, и есть пустотная мерзость. Ты из каких будешь?

– Из людей, – твердо сказал Кай.

– А вот это мы сейчас посмотрим, – засмеялся стражник. – Капюшон снимай!

Охотник сдвинул капюшон, провел по коротким, черным с проседью волосам ладонью, показывая, что ни рогов, ни еще какой пакости у него нет. Теперь, когда темная ткань вовсе не скрывала его лица, вряд ли, несмотря на сухие скулы, обветренную кожу и шрам в половину лба, можно было дать ему больше двадцати лет.

– А теперь штаны спускай, – захохотал стражник, – вдруг там у тебя хвост?

– Послушай, смельчак, – незнакомец холодно улыбнулся, – я охочусь на нечисть уже четвертый год. Видел ее столько, что пошли тебе Пустота десятую долю от моего удовольствия да еще хвост на смелую задницу, он бы у тебя не просыхал. Сейчас я покажу тебе цвет моей крови, а потом с удовольствием посмеюсь над твоими шутками вместе с ураем Намеши. Особенно когда вот эти ворота снова станет рвать когтями какая-нибудь тварь из Пустоты и он захочет призвать на помощь лучшего охотника. А пока смотри.

Вслед за сказанным охотник распустил шнуровку рукава, по локоть обнажил мускулистую руку и, вытащив из-за пояса нож, надрезал кожу ладони. По запястью, по тонкому серебряному браслету со знаками клана Рога, по предплечью к локтю побежали алые капли крови.

– Лошадь теперь, – недовольно буркнул за окошком стражник.

– Как скажешь, – равнодушно проговорил охотник, шагнул к лошади, сдвинул с крепкой черной шеи сыромятный доспех, приложил к коже животного ладонь и осторожно провел ножом вдоль нее. Рана на шее лошади разом набухла, и по рукаву охотника так же побежала алая полоска крови.

– По каким делам в город? – примиряюще проворчал стражник.

– В гости к знакомцу, – ответил охотник. – К хранителю библиотеки Намешских палат старику Пате. Приглашение у меня от него.

– Заходи, – коротко бросил стражник и тут же заорал кому-то, кто должен был крутить ворот.

В недрах башни загремела натягиваемая цепь, заскрипела невидимая решетка, заскрежетал тяжелый засов, и створки ворот пошли наружу.

– Не обидь, – пробурчал лысый калека-ветеран, придерживая воротину.

– Как водится, – бросил пару медяков в снятый шлем охотник и, прихрамывая, повел лошадь внутрь городской стены, зажимая рану на ее шее ладонью. Оставшийся на смотровой площадке стражник не мог разглядеть, что кровь, стекавшая по рукаву куртки охотника, капала из второй раны на его же руке. Из раны на шее лошади бежала черная кровь, но шипела и обращалась в пепел она уже в рукаве хозяина коня.

Охотник вошел в южную часть города через его западные ворота. Испокон веку Намеша состояла из двух крепостей. Обе они были окружены высокими стенами и этими же самыми стенами стискивали в каменный рукав речку Бешеную, чье бешенство угасало далеко в горах Западных Ребер. Пагуба, которая три года назад окрасила небо в багровый цвет и запустила в Текан орды мерзости, на первый взгляд не слишком изменила внешний облик столицы клана Крыла – клана Паттар, но народу на ее улицах убавила, и те горожане, что попадались охотнику, выглядели уставшими и как будто сонными. На углах хватало нищих, да и не нищие походили скорее на последних. Против обыкновения чаще обычного мелькали женщины. Многие из них посматривали на незнакомца с надеждой, не скрывая готовности распахнуть ветхую одежду за мелкую монету или даже за кусок хлеба. Но охотник не ловил чужие взгляды, то и дело прикладываясь к фляжке, словно жажда не отпускала его, гость Намеши сам осматривал город, который, чем дальше от стен, тем больше являл приметы беды. И тут и там виднелись сгоревшие разрушенные здания, большая часть лавок была закрыта, переулки захламлены. Окна в домах перегораживали решетки из толстых прутьев, а то и скрепленный известью камень. Возле огромного, как будто нежилого дома намешского урая одинокий пекарь жарил на уличной печи пустые лепешки, наверное, пополам с травой. Рядом пара торговцев томила на углях речную рыбу. Охотник даже не повернул головы в их сторону, его интересовали дома и крылатое создание, мечущееся под облаками. Часы на башне цеховой управы шли, но часовая стрелка подрагивала на месте, и в такт ее дерганью раздавался какой-то неприятный скрежет. Чугунный шар диаметром в два локтя, некогда ударявший по нужде в столь же огромный диск, лежал с оборванной цепью у ступеней оружейной. Город словно застыл в забытьи.

Через узкий каменный мост и пару открытых и как будто заброшенных ворот охотник провел лошадь в северную часть города к холму, на котором находились некогда знаменитые на весь Текан Намешские палаты. Уже издали охотник вглядывался в них с тревогой, а когда под вновь заморосившим дождем достиг невысокой ограды, отпустил несколько неслышных ругательств. На намешском холме не сохранилось ни одного домика для школяров, да и стены самих палат были покрыты копотью.

Стражники, стоявшие на внутренних воротах, являть цвет крови незнакомца не заставили, но от своей доли мзды не отказались, хотя по виду были бы рады и хлебной лепешке. Впрочем, охотнику было не до них. На какое-то мгновение ему показалось, что в спину давит чужой взгляд, он замер, потом медленно обернулся и с минуту с закрытыми глазами ворочал головой. Но мимолетное ощущение пощекотало кожу и исчезло, и охотник снова обратился к стражникам, которые уже открывали ворота. Молодые намешцы в больших, не по росту, доспехах смотрели на незнакомца с любопытством, но не с восхищением, с которым он сталкивался в других местах. Зеленоглазого охотника по прозвищу Весельчак знали уже во многих городах Текана, а вот в Намеше в последний раз он был более трех лет назад и в другом одеянии, да и не в роли охотника, хотя уже тогда представлялся именем Кай.

Из будки привратника выбрался тот же самый согбенный старичок, который обитал там и прежде. Некогда крикливо разряженного юнца в посеченном испытаниями воине старик не узнал. Привратник приложил к провяленному уху ладонь, с трудом расслышал, что незнакомец хочет увидеть хранителя библиотеки Пата, отчего-то рассыпался дребезжащим смешком и махнул рукой в сторону вершины холма:

– Там он. Где был, там и есть. Там. Все меняется, библиотеки уже нет, только Пата как просмоленный пень торчит из земли. Никто мне не верит, но, когда я сам был мальчишкой, он был точно таким же, как и теперь.

Ведущую к верхушке намешского холма аллею застилал все тот же мусор. Под ногами охотника шелестела пожухлая листва, хрустели кости и черепки. На полпути к хранилищу знаний охотник отпустил коня прогуляться по заросшему бурьяном двору. Мощное животное, на втором боку которого оказалось диковинное четырехствольное ружье, тут же направилось к полусухому фонтану. Все говорило о том, что охотник не слишком беспокоился за сохранность собственного оружия. Впрочем, на боку у него еще оставался висеть на первый взгляд простецкий меч.

Не торопясь, осматриваясь да поднимая время от времени голову, чтобы приглядеться к парящему над Намешей сиуну, охотник дошел до закопченного хранилища и постучал в низкую и ободранную дверь.

– Кто там? – послышался сухой раздраженный голос.

– Это Кай, господин Пата, – отозвался охотник. – Я прибыл по твоей просьбе. Я получил твое послание.

– Послание? – В голосе послышалось удивление. – А ну-ка, подай мне его в щель.

Охотник помедлил секунду, потом вытянул из поясной сумки полоску пергамента, просунул ее под дверью. С внутренней стороны ненадежной преграды послышалось кряхтенье, затем все тот же голос прочитал: «Киру Харти, именуемому также Луком, Луккаем, Каем и Весельчаком. Я жду тебя в Намеше. Поторопись. Хранитель библиотеки Намешских палат – Пата».

Чтение сменилось раздраженным хохотком, затем снова дополнилось кряхтеньем, после чего пергамент вернулся из-под двери.

– Это подделка, – произнесли с некоторым облегчением. – Не моя рука, нет моей печатки. К тому же я не знаю никакого Кира Харти, Лука, Луккая и Кая в том числе. А уж весельчаков не встречал года три. Ничем не могу помочь!

– Пата! – ударил кулаком в дверь охотник. – Ты должен меня принять. Три года назад я заплатил золотой за прохождение испытания. Если помнишь, я выбрал историю. Я хочу продолжить занятия.

– Тот самый Кай? – В голосе послышалось удивление. – Одетый как безмозглая туварсинская гадалка на ярмарке? Так ты не умер?

– Обошлось пока, – с нетерпением ответил охотник.

– Выходит, что труп, который торчал головой в печи в выделенном тебе домике, и в самом деле принадлежал вовсе не тебе? – не унимался старик.

– Мало есть чего-то такого под небом Салпы, в чем я был бы настолько убежден, – повысил голос охотник. – Мой труп при мне, и я бы даже заметил, что пока еще он не совсем труп.

– А ну-ка, – за дверью лязгнула задвижка, загремела цепочка, и створка приоткрылась на ладонь, показав охотнику почти забытое им лицо старика, седые усы и бородка которого по-прежнему торчали аккуратными пиками в разные стороны. – В самом деле. Кто бы мог подумать? Господин Кай. Хотя следует заметить, судя по твоему лицу, прошло не три года, а как бы не тринадцать или даже двадцать три. Впрочем, Пагуба не жалует никого. Но это послание я и в самом деле не писал! Хотя дай-ка мне пергамент еще раз…

Пата выставил в щель сухие пальцы, схватил полоску и с минуту изучал ее при дневном свете. Затем побледнел и сунул лоскут обратно.

– Не может быть… Хотя это кое-что объясняет… Ладно… Следовало ожидать… Значит, обуяла жажда знаний? Что же, в старые времена некоторые из приговоренных к смерти преступников в качестве последнего желания выбирали обучение каллиграфии, а потом отгрызали себе пальцы и оставались, таким образом, живы. Иногда это единственный выход, запомни, приятель. Но ты-то должен иметь в виду, что теперь последние желания не исполняются. Или, – Пата выглянул наружу и бросил быстрый тревожный взгляд на небо, – все извещены, что каждое желание может оказаться последним. И все-таки лучше поздно, чем никогда, исключая те случаи, когда лучше никогда, чем когда-нибудь. Заходи, милостью Пустоты, школяр. Да не медли, осень пришла, не выстуживай мою крепость.

Охотник наклонил голову и прошел внутрь.

Пожар не пощадил библиотеку и изнутри. Некогда украшенный изображением карты всей Салпы потолок был не просто закопчен. Штукатурка на сводах облупилась и рухнула. Теперь вместо искусной росписи взгляду представала только кладка. Исчезли и полки, которые тянулись по стенам, столы, скамьи. В оставшихся нишах сохранились какие-то кувшины, горшки, но ни свитков, ни книг охотник не разглядел. В углу виднелся убогий лежак, корзина с лохмотьями, тут и там стояло несколько табуретов и рассохшихся кадушек. В печи, мерцая, истлевал обломок скамьи.

– Странно, – охотник остановился, озираясь, посреди хранилища, – я был уверен, что Намеша пострадала меньше других городов, но видел разрушения и за городской стеной, да и здесь…

– Это сделано самими горожанами, – захихикал Пата, одежда которого выглядела немногим лучше опекаемой им библиотеки. – И внутри городской стены почти все разрушения причинены тоже ими. Есть та Пагуба, которая насылается на нас Пустотой, и есть та, что всегда с нами. Она как зерно, спящее в сухой земле. Когда небо над Намешей окрасилось в черно-багровый цвет, не всем хватило выдержки. Кое-кто отправился в ближайшую лавку, чтобы запастись едой, кто-то побежал разбираться с опостылевшим соседом, а многие пришли вот сюда, чтобы сжечь книги, противные Пустоте. И вот как-то так вышло, что книги сгорели все. Без разбора.

– Печально. – Охотник не скрывал огорчения.

– Во всем есть и хорошие стороны, – не согласился старик, поправляя дрожащими пальцами усы и почему-то семеня по кругу, центром которого был охотник. – Ураю Намеши пришлось усмирять мародеров. Были убиты больше тысячи человек. Пострадала и стража. В тот день словно безумие овладело людьми. Я сам ничего не видел, забился в подвальчик палатной харчевни и просидел в холодном помещении, но в теплой компании окороков и колбас, почти неделю. А город захлебывался кровью. Говорили, что ее пролилось столько, что Пустота решила не насылать на нас своих слуг. А когда бунт был подавлен, урай передал власть сыну и умер от разрыва сердца.

– Он был человеком чести? – спросил охотник, поворачиваясь вслед за хранителем.

– Точно могу сказать только то, что сердце у него все-таки было, – ответил старик. – Впрочем, если не честь, то совесть тоже имеется у каждого. Правда, у многих она страдает глухотой и немотой. У меня, кстати, тоже. Но это от старости. Что ты хочешь узнать, Кай? Книг нет. Учеников в палатах нет. Твоего золотого нет. Нас всех уже давно нет. Или почти нет.

– Я не нуждаюсь в деньгах, – заметил охотник, вновь жадно отпивая из фляжки.

– Но в чем-то ты нуждаешься? – прищурился старик, остановившись.

– Там сиун, – вымолвил вместо ответа охотник. – Он кружит над городом. Чего он хочет?

– Меня, – дрогнув, пожал плечами старик.

– Зачем ты ему? – спросил охотник и медленно опустился на перевернутую кверху дном кадушку. Пата закрыл глаза, вздохнул и нащупал обгоревший табурет, чтобы сесть напротив.

– Ты бы спросил об этом у той, что приглашала тебя от моего имени в Намешу, – прошептал старик, не открывая глаз. – Или ее друзей. Впрочем, у нее нет друзей. Они все или служат ей, или думают, что удостоены дружбой. Они хотят убить меня. И сиун чувствует это. Готовится. Ждет. Всякий раз, когда они затевают это, им нужна моя смерть. Хотя еще ни разу она не помогла им.

– Смерть? – переспросил охотник. – Нужна твоя смерть? И кто это – они?

– Время пришло, – пробормотал старик. – Наверное, они считают, что время пришло. Опять время пришло. Когда же оно кончится, это проклятое время?

– Кто это – они? – повторил вопрос охотник.

Старик не ответил. Он сидел неподвижно, как деревянный истукан, вырубленный без глаз.

– Месяц назад сиун клана Кессар настиг Хуш, – заметил охотник, не дождавшись ответа. – Я был в Хурнае. Кинун, урай клана, устроил празднество, ярмарку по поводу ослабления Пагубы. Хуш как раз вернулась в свой дом. Пустота ее знает, где знаменитая хурнайская гадалка пропадала три года. Конечно, Хурнай не пострадал так, как Хилан, но и там погибли многие. Но с полгода назад там стало тише, чем в других краях. Да и клан Кессар один из самых многочисленных. У них и теперь большая дружина. Когда гадалка вернулась и над ее стеной снова поднялся чудесный фонтан, в городе объявили праздник. А на следующий день взметнувшаяся струя воды вознесла над стеной тело старухи. Вознесла и заледенела, перемалывая ей кости огромной рукой. В пыль. Я видел. Сам едва не заледенел от ужаса. В тот самый день какой-то мальчишка и сунул мне послание от тебя, Пата.

– Это не моя рука, – повторил Пата и хихикнул. – И ледяная рука тоже не принадлежит мне. Нет. Я не писал тебе.

– Да и Харава советовал прийти к тебе, – добавил охотник. – Я уже говорил о нем. Помнишь?

– Это не моя рука! – повысил голос старик.

– А кто управлял рукой, что убила Хуш? – спросил охотник. – Тоже «они»?

– Когда-то она была красавицей, – пробормотал Пата. – Разве только Эшар могла сравниться с нею. Но красота Эшар была подобна красоте клинка. А красота Кессар напоминала нежный цветок.

– Мне кажется, что я сумел разглядеть ее красоту даже сквозь маску старости, – сказал охотник.

– Нет. – Старик, все еще не открывая глаз, покачал головой. – Ты видел красоту Хуш. Ты видел красоту несчастной Хуш. Красоту упивающейся своим несчастьем Хуш. Оплакивающей свою настоящую красоту. Хотя я готов согласиться, что каждый из нас удостаивается той юдоли скорби, которая созвучна нашему существу. Поэтому Хуш просто не могла быть уродиной. Но Хуш – это не Кессар. Хуш только малая часть ее. Сердцевинка. Слеза великой Кессар. Пепел Кессар. Комочек пепла. Крупинка.

– А ты слеза великого Паттара? – спросил охотник. – Пепел великого Паттара?

Старик ответил не сразу. Несколько секунд он сидел неподвижно, затем скривил губы в горькой усмешке:

– Что ты можешь понимать в этом? В прошлый раз ты действительно сослался на то, что обратиться ко мне тебе посоветовал Хаштай или Харава. Я помню… Да, одно из этих имен носил Сакува. Может быть, даже оба эти имени принадлежали ему. У него было много имен. У каждого из нас было много имен, которые ничего не меняли. У тебя такие же глаза, как у Сакува. Но даже если ты его отпрыск, то ты не слезинка, ты мокрое место, оставшееся после ее падения.

– Моя мать Эшар, – твердо сказал охотник. – И если она тоже была слезинкой, то два мокрых места вполне могут сделать слезинкой и меня.

– Эшар? – удивился Пата и открыл глаза.

– Непохож? – напряженно ждал охотник.

– Наоборот, – удивленно засмеялся Пата. – Вот как. А ведь эта полоска пергамента написана ее рукой. Наконец-то все становится на свои места. Только теперь я понял, на кого ты показался мне похожим. Конечно, глаза у тебя Сакува, но все остальное – Эшар. Да, ты тоже напоминаешь клинок. Хотя вряд ли твоя мать, окрутив Сакува, была похожа на саму себя. Иначе твой отец и близко бы не подошел к ней. Когда-то они не ладили. Ох как не ладили. Да, я удивлен. Я очень удивлен. Я не был бы удивлен, если бы ты оказался сыном Киклы, вот уж кому было на роду написано соединиться с Сакува, но Эшар… Хотя если ты и прав, не обольщайся. Ты не сын Сакува и Эшар. Ты слепок двух крупинок пепла. Ты – ничто, парень. Твоя мать была всего лишь тенью самой себя.

– Я видел ее настоящий облик, – сказал охотник. – Перед ее уходом.

– Уходом куда? – поинтересовался Пата.

– Туда, – махнул рукой в сторону охотник. – Или туда, туда, туда. Не знаю. За границу Салпы.

– Так она улизнула? – прошептал Пата и вдруг расхохотался, затрясся, залился слезами. – Улизнула? Частью, слезинкой, но выкатилась прочь? Оставила записку, чтобы выманить тебя в Намешу, и улизнула? Так вот в чем дело. Вот почему Пагуба затянулась. Вот почему сиун Намеши не дает мне выйти из этого горелого сарая! Они хотят закончить Пагубу насильно! Все из-за Эшар! Равновесие нарушилось!

– Из-за Эшар? – нахмурился охотник.

– Ты не понимаешь, – оскалился в гримасе старик и вдруг почти закричал: – Ты не понимаешь! Должно быть двенадцать! Две-над-цать! Асва, Хара, Агнис, Кикла, Неку, Хисса, Паркуи, Сакува, Кессар, Сурна, Эшар и я! И улизнуть никто не может. Но даже если бы имелся способ, он, этот хитрец, был бы уничтожен, раздавлен при пересечении границы! Никто не может вывернуться наизнанку! Но если бы кто и мог… Если бы кто-то был готов, то все равно… Пустота не допустит! Мы все должны оставаться внутри! Навсегда! Навеки! Пока она может сосать соки из Салпы… Хотя… Стой. Стой! Если она тебя оставила вместо себя, тогда равновесие нарушилось не так сильно. Не зря же она легла под Сакува, которого не любила. Но нарушилось. А если они не понимают? Пока не понимают. Ага. Они верят, что можно убить половину из нас и закончить Пагубу? Такое бывало, как же. И будут убивать по одному всех. Сначала Кессар, потом меня. Хотя Асва старше. Много старше. Но он хорошо спрятался. Очень хорошо. Так кое-кто еще старше, и что? А если Асва с ними? Мерзавцы… Сакува, твой папочка, не просто так научился дурить собственного сиуна. Вот как раз для таких случаев. И Хара, дрянь, вечно как-то улаживает свои дела. Поэтому буду убит я. Опять я. Как всегда, я. Старый, больной, уже давно забывший, что такое полет… Но ведь можно все и упростить? Если будешь убит ты, тогда им не придется искать слабое звено? Все встанет на свои места. Ведь ты не сможешь занять место на престоле? Там не твое место. И все откроется. Тогда всех оставят в покое. Ты сгинешь в Пустоте, обратишься в то, из чего ты вышел, в тлен, а мы заживем так, как прежде. Заживем так, как прежде. В клетке, но в тепле и в уюте. И пусть они ищут беглянку. Ведь она ушла только слезинкой. Вся ее сила осталась здесь, на ее престоле. Поэтому надо просто убить тебя.

Старик ударил мгновенно. Только что он сидел, согнувшись, заострив плечи, и вдруг выпрямился, словно пружина самострела. Охотник перехватил его кисть с выставленным тонким ножом уже у груди. Смахнул ее в сторону, раздирая собственную рубаху, и второй рукой отбил удар руки старика. Та, сжатыми в клюв пальцами, метила гостю в висок. Старческое тело отлетело в сторону. Только после этого охотник встал, растирая больную ногу.

– Убьешь меня? – прохрипел Пата, ощупывая ободранное лицо.

– Я не охочусь на безумных стариков, – с горечью покачал головой охотник. – Если я убиваю кого-нибудь, то лишь защищаясь. Конечно, если ты не одна из этих мерзостей, пришедших из-за границ Салпы. И еще. Я не насылаю ни на кого сиунов. Да и не владею ни одним из них. И я уже не тот мальчишка, что приходил к тебе три года назад, Пата. Ведь ты не Паттар? Ты всего лишь слезинка великого Паттара? А я вообще неизвестно кто, потому что мальчишка, который приходил к тебе, три года назад перестал быть. В тот самый миг, когда разглядел подлинное лицо своей матери. Теперь я другой.

– Это да, – прошептал, подтягивая колени к груди, Пата. – Ты другой. Тот Кай не смог бы отбить мой удар. И никто не смог бы. Только кто-то из двенадцати. Да и то… Чего ты хочешь? Зачем ты пришел?

– Я хочу все знать, – твердо сказал охотник. – Кто такие эти двенадцать? Почему их имена совпадают с именами кланов? О каком равновесии ты говоришь, если Хуш-Кессар уже нет? Кто такие – «они»? Почему твой собственный сиун грозит тебе гибелью? Правда ли, что сиуны – это надсмотрщики за вашей дюжиной от Пустоты? О каком престоле ты говоришь? Что такое здесь происходит, Пустота меня задери?!

– Задерет, – захихикал старик. – Дай ей волю, задерет. И не дашь воли, тоже задерет. Уходи. Уходи, парень. Уходи отсюда! Они уже близко, уходи!

Он начал хрипеть и биться головой о камень.

Охотник выпрямился, развернулся и пошел прочь. Выйдя на улицу, он прикрыл дверь, свистом подозвал коня и повел его к воротам. Когда до них оставалось три десятка шагов и стражники уже начали раздвигать створки, сзади послышался крик. Пата бежал за ним.

– Отправляйся в Кету, – кричал старик. – Найди Уппи. Это не может продолжаться бесконечно. Мне тут нечем дышать! Мне уже давно нечем дышать! Пусть она посмотрит в твое сердце. Ведь зачем-то Эшар затеяла все это? Пусть Уппи расплетет все! Она всегда хорошо расплетала! Пусть!

– Зачем? – не понял охотник.

– Чтобы ты все понял, – остановился Пата, и тут сиун его ударил.

Он рухнул с неба подобно падающему на добычу орлу. Охотник ждал, что сиун расплющит старика, но вместо этого мглистый пернатый распустил в стороны крылья и закутал жертву в сверкающую пелену.

– О мать моя, дочь Пустоты! – в ужасе вымолвил один из стражников.

Крылья обняли старика туже, еще туже, обратились белоснежным коконом и вдруг растаяли. Пата, замерший в той позе, в которой его настиг сиун, был мертв. Охотник, которому мгновение назад почудилось, что это его обнимает сиун, его кости трещат, его дыхание прерывается, с ужасом выдохнул, расправил плечи, невольно раскинул руки, словно и сам собирался взлететь, но тут же схватился за рану на боку. Подул легкий ветерок, и старик рассыпался в прах, понесся над Намешскими палатами пылевым смерчем.

– Точно как Хуш, – пробормотал охотник и обернулся на стук копыт. По пустынной улице, которая была видна через приоткрытые ворота, промчались пять всадников в черных плащах. Охотник закрыл глаза, потом выдохнул, погладил фыркающего коня и повел его мимо оторопевших стражников. Посередине улицы он остановился и опустился на одно колено. На камнях мостовой что-то лежало. Охотник наклонился еще ниже. Подобно вылепленному крохотным малышом из сырого песка отпечатку пряжки отцовского ремня на камне отпечаталась крохотная фигурка. В квадратике с закругленными краями шириной в два пальца различался необычно отчетливый отпечаток солнца. Рядом виднелись пятна крови.

Охотник распустил ворот рубахи, сверкнул старым ожогом с точно таким же рисунком и вытащил из-за пазухи висевшую на кожаном шнурке глинку, которая и была причиной ожога. Рисунок был на одной из ее сторон. Охотник поднес глинку к крохотному отпечатку, потом перевернул ее. На обратной стороне было изображено странное, неказистое, словно собранное из разномастных колонн здание, на плоской крыше которого выделялись двенадцать зубцов.

Вдоль мостовой пробежал порыв ветра, и странный отпечаток на камне развеялся пылью. Охотник убрал глинку, вытащил платок и тщательно собрал с камня капли крови.

– Что это были за всадники? – спросил он у выпучивших глаза стражников.

– Не знаю, – пролепетал самый бойкий из них, затем зевнул и начал тереть слипающиеся от недосыпа глаза. – Я думал, что это твои друзья, господин охотник. Один из них спросил, прошел ли к господину Пата господин Кай, я сказал, что прошел. После этого тот, который спрашивал, стал громко смеяться. Рыжий такой, и лицо конопатое. Веселый. Он сказал, что они подождут господина охотника у ворот. Я правда думал, что это твои друзья. А что стряслось с господином хранителем? Это к беде, господин охотник?

– Не знаю, – проговорил Кай и поднял голову, рассматривая наливающиеся чернотой тучи. – Но друзей у меня нет. Здесь – нет. И эти пятеро – не друзья мне.