Юдоль

Глава 2 Ужас чащи

Чащи между Кетой, Намешей и руинами Харкиса ничем не напоминали Дикий лес, что раскинулся за струями Хапы и Блестянки. В них не осталось ощущения древнего, подспудного колдовства, которое когда-то было уничтожено, затем растворено в земле, но за века, вместе с древесными соками, поднялось в чудные кроны и наполнило воздух магией. Чащи Текана были просто чащами. Деревья поднимались высоко в небо, под ногами, копытами и колесами шуршала хвоя, окрестные заросли делал непроходимыми бурелом. Некогда широкую просеку, по которой теперь вилась дорога, затягивал молодой лес. Сигнальные башни иши, отмеряющие каждые пять лиг пути, от неухода покосились, а кое-где и вовсе упали. Бронзовые зеркала, передающие повеления правителя, пропали. Лес стоял глухой стеной, но все же оставался обычным лесом, и если путник не вглядывался в темноту чащи справа и слева от дороги, то вполне мог представить себя в каком-нибудь сосновом бору под Зеной. Одно отличие все же имелось: в чащах, через которые правил коня Кай и через которые за ним ползли подводы, царила тишина. Не было слышно ни щебета птиц, ни лая заигравшейся лисицы, ни писка мыши, ни зова оленя. Лес затаился. Не так, как затаился однажды Дикий лес, в котором Кай, которого тогда еще звали Лук, наблюдал страшную охоту гончих Пустоты. Нет, теканские чащи никого не боялись. Они сами были страхом. Или же, в отличие от древнего леса некуманза, слились с источником ужаса в одно целое.

Кай двигался не спеша, отмерял за день по полсотни лиг, делая привал в полдень, думая больше не о собственном коне, который не успевал даже утомиться, а о следующих за ним повозках. Всякий раз привал случался либо возле узкой речушки, либо озерца, и во всякий раз никто из обозных и близко не подходил к Каю. В первый же день он обернулся, нашел взглядом Такшана, который держался у первой подводы с невольницами, и, кивнув ему, произнес только одно:

– Двадцать – двадцать пять лиг до полудня, привал на час-полтора, двадцать – двадцать пять лиг после полудня. Я остановился – все встали. Я тронулся – все тронулись. Оси всех телег должны быть смазаны, говорить вполголоса, а еще лучше не говорить, а слушать. На привалах половина народу отдыхает, вторая половина с оружием на изготовку смотрит в лес. Ночью то же самое. Горячее готовить вечером, с наступлением темноты костры гасить. Если что-то будет не так, пришпорю коня, и только вы меня и видели.

Такшан все понял без лишних объяснений. Не молчаливых воинов своих послал, сам отправился назад вдоль обоза, и сразу же прекратились выкрики, брань, да и тележные оси скрипеть стали меньше.

На второй вечер он прислал к Каю девчонку. Она была почти такого же роста, как и Весельчак, но юной, едва ли старше семнадцати лет. В руках у нее подрагивала миска с густой кашей. Кай, который только что обработал начинающие затягиваться раны и сменил тугие повязки, сидел, прислонившись к стволу двухсотлетней сосны, и собирался заснуть. Его черный конь обгладывал ветви дикой вишни неподалеку. Охотник окинул взглядом тонкую, даже худую незнакомку, не упустил ни войлочных бот, ни зачиненного льняного платья с закрытым горлом, рукавами до запястий и подолом до щиколоток, ни коротких, неровно остриженных черных волос. Шея у девчонки была длинной, отчего она казалась еще выше, но между шеей и волосами словно не было ничего – только два огромных глаза с синяками под ними от недоедания или от слез, да что-то изящное, настолько бледное, что казалось миражом, призраком. Чуть полноватые, покусанные губы, впалые щеки, тонкий нос, не слишком широкие скулы. Когда-то один крестьянин, которому пустотник раздробил плечо, умирая на руках у Кая, пожаловался тому, что все девчонки, с которыми он по молодости погуливал, были не слишком красивы, и жена у него была не слишком красива, и дочери, которых она ему нарожала за пятнадцать лет жизни, тоже не могли похвастать красотой, хотя любил он их такими, какими посылала их ему Пустота. И вот теперь, когда пришла пора умирать, когда уже давно были мертвы и жена, и все дочери, одного ему хотелось: чтобы хоть смерть явилась к нему не в виде какой-нибудь деревенской страшилы, а в виде если не красивой, то хотя бы смазливой девчонки. Рабыня, которую прислал Такшан, годилась на роль смерти без оговорок. Она даже была бы смертью-красавицей, но именно смертью. Тут уж без сомнений.

– Чего хочешь? – спросил Кай.

– Такшан сказал, чтоб я отнесла тебе еды, – прошелестела она негромко, но твердо. И тени забитости не было в этом неясном существе. А ведь шла так, словно успела испробовать плетей, старалась, чтоб платье не касалось спины.

– Это все? – нахмурился Кай.

– Все, – кивнула она и после некоторого раздумья добавила: – И еще он сказал, что если ты захочешь…

– Обычно рабынями не разбрасываются, – заметил Кай.

– Я порченая, – вымолвила она чуть слышно.

– Больная? – не понял Кай.

– Порченая, – повторила девчонка, отвела в сторону миску, потянула ворот платья и показала Каю несколько сочащихся сукровицей ран – одну длинную, тонкую отметину от ключиц до начала припухлости девичьей груди и с десяток поменьше, но глубже.

– Чем это? – нахмурился Кай.

– Рукоятью вертела, – гордо расправила плечи девчонка. – Вот эту я, а вот эти Такшан, когда порчу заметил. Осерчал.

– Зачем? – не понял Кай. – Сама себя-то зачем?

– Плохой товар – долгий покупатель, – зашептала она. – Больше времени, чтобы убежать.

– Разве от Такшана убежишь? – прищурился Кай.

– Убежала уже один раз, – гордо выпрямилась девчонка. – Два месяца в бегах была!

– И куда бегала? – спросил охотник.

– На море хотела посмотреть!

Заносчиво сказала, глаз прищурила, следующего вопроса ждала.

– И посмотрела? – спросил так, как хотела.

– Посмотрела! – расплылась в улыбке. – Даже полежала на хурнайском песке.

– А потом-то как тебя угораздило?

– Хотела в Гиену уйти на зиму, поискать родных, но под Намешей опять же на Такшана и наткнулась. Недавно. Он, как оказалось, уже успел раз со своим грузом обернуться. Не повезло. Он к тому же ярлык на меня не выбросил, так и попала опять в клетку…

– Высек? – спросил Кай.

– Высек, – вздохнула девчонка. – А я тогда вертелом себя прижгла. А уж после и он… И вообще…

В глазах ее заблестели слезы.

– А если останется шрам? – скрипнул зубами Кай.

– Точно останется. – Она гордо улыбнулась.

– Каша-то хоть не порченая? – поинтересовался Кай.

– Каша хорошая. – Она вздохнула.

– Охранники что едят?

– Мясо, – поморщилась девчонка. – Сушеное мясо без хлеба. Запивают водой. Ужас!

– Вас чем кормят? – спросил Кай.

– Такой же кашей. – Она сглотнула слюну. – По две горсти три раза в день. Мне по одной горсти. Я порченая. К тому же беглая.

– Ты падала в голодный обморок в Кривых Соснах? – понял Кай.

Она не ответила. Поджала губы, попробовала сузить взгляд, но глаза все равно оставались большими.

– Ешь, – сказал Кай.

Она не сказала «нет», но взглядом, дрожью, пронзившей тонкое тело, дала понять, что за ней могут смотреть.

– Ешь, – приказал Кай. – Такшану скажешь, что на шрамы мне плевать, я и сам в шрамах, да вот хоть на лбу, а девок люблю толстых.

Не испугалась, даже смешинка мелькнула в глазах, но есть стала, забрасывая в рот комки каши и быстро облизывая пальцы. И даже руками делала это аккуратно.

– Съела, – прошептала чуть слышно.

– Иди, – разрешил Кай.

Она уже шагнула в сторону обоза, остановилась, посмотрела назад через плечо, произнесла чуть слышно:

– В лесу очень тихо. Неспроста.

– Почему так думаешь? – спросил Кай.

– У меня бабка была ведьмой, ведуньей, – стала с присвистом шептать девчонка, словно кто мог услышать ее слова. – А я в нее. Чувствую.

– Что же, правильная у тебя была бабка, – кивнул Кай. – Иди уж.

Он был недоволен собой, потому что позволил себе посочувствовать девчонке, хотя прекрасно знал, что сочувствие – словно дыра в мешке. Кажется, через нее способно протиснуться лишь зернышко, но не успеешь оглянуться, как мешок становится пуст, и вот уже несет его ветром как драную тряпку.

На следующий день вдруг опять накатила жажда, которая не беспокоила Кая с Намеши, а вслед за нею стали попадаться следы рыжего и его четверых спутников. Нет, Кай и до этого различал отпечатки копыт, подкованных, что он заметил сразу, ламенскими кузнецами, но именно на третий день пути стали заметны проплешины, оставшиеся после пожаров. Странными показались Каю эти пожары. То обочина дороги, то сам тракт, то целые прогалки в лесу словно были выжжены огненным вихрем. Да выжжены так, что устланные пеплом пожарища соседствовали с нетронутыми зарослями, на которых даже листья не успели подсохнуть и свернуться – столь скоротечным был жар. В одном месте в молодом сосняке оказался выжжен целый грот. Земля почернела от огня, выгорела до песка, но молодые сосны, которые не только лишились части веток, но и стволов, сохранили зелеными верхушки. Так и зависли, сцепившись ветвями с подружками.

Именно там Кай спешился, удовлетворенно кивнул, отметив, что и обоз мгновенно остановился, наклонился, осторожно вошел в выгоревшую полость. В ее конце была лежка зверя. Или засада, в которой тот хоронился. Когда пламя ударило в его сторону, зверь подскочил, снес несколько сосен, вырывая их из земли, развернулся, сковырнув еще пару деревьев, и понесся прочь. Длиной он был не менее десятка шагов, высотою с лошадь, а уж какой породы пустотная пакость почтила здешние земли – оставалось только догадываться. След был странным, казалось, что зверь опирался о землю не лапами, а огромными плоскими клешнями. И там, где он ступал, образовывались ямы. В каждую из них можно была спрятать голову человека. Кай даже приложил одну к другой две ладони, представил, как должна была выглядеть лапа чудовища, и с тревогой посмотрел вверх. С такими лапами неизвестная тварь должна была бы лазить по деревьям. Конечно, если бы нашлись в округе прутики, которые не смогут обхватить и двое рукастых мужиков. Впрочем, подобных деревьев хватало.

Когда Кай выбрался обратно на дорогу, там стояли Такшан, Усити, Туззи и белоголовый паренек с луком, который сверлил глазами охотника с ненавистью. «Педан», – понял Кай. Охотник окинул зрителей взглядом и прошел дальше по тропе. В трех десятках шагов в бурьяне лежали кости, обломки подвод, лоскуты ткани. Лежали, наверное, уже с месяц. Кости, которые успели побелеть, были свалены чуть в стороне, кучей. Они были раздроблены и, пожалуй, переварены.

– Вот и караван прошлый нашелся, – поежился Усити.

– Однако подпалил рыжий зверя, подпалил, – заметил Туззи, подмигивая Каю. – Теперь зверь еще злее будет. Или бежать бросится? Из-за него ведь тихо в лесу, из-за него?

Кай молча прошел мимо, залез в седло, обернулся:

– Если бы до Кеты паслось таких зверьков штук пять, по одному на каждую сотню лиг, я бы радовался.

– Почему? – крикнул ему вслед Туззи.

– Ядовитое дерево можно обойти, а вот ядовитый луг не перепрыгнешь, – отозвался Кай. – Легче пришибить одного огромного пса, чем отбиться от сотни мелких.

– Как ты собираешься пришибить этого пса? – заорал Туззи. – Да он перекусит тебя вместе с лошадью! Или ты думаешь, что у этого каравана охраны не было?

– Если хочешь попробовать пришибить его сам, можешь обогнать меня, – бросил через плечо Кай и двинулся дальше.

Теперь он посматривал не только по сторонам, но и вверх: слишком напоминали отпечатки на земле следы древолазов, что ковыляли в туварсинских джунглях от дерева к дереву, прежде чем повиснуть на плодовых ветвях вниз головой. Конечно, для такого гиганта и деревьев подходящих пока не попадалось, но готовым следовало быть ко всему. Кай по-прежнему надеялся на собственного коня, который позволял ему спать ночами, но рассчитывал всегда только на себя, а значит, крепкий сон ближайшей ночью Каю не грозил. Вечером к нему опять пришла девчонка, и он снова заставил ее съесть миску каши.

– Как ты попала в эту передрягу? – спросил Кай.

– Все вольные в передряге, – ответила она ему. – Многие поселки сожжены. С гор спускаются кусатара, их тысячи. И не только они. Лами с Восточных Ребер и даже малла словно озверели. Или ты не слышал?

– Слышал, – пожал плечами Кай. – Тати хотят очистить левый берег Хапы от людей. Подобное бывало и раньше, но всегда люди брали вверх. Подожди, закончится Пагуба, Текан поднимется, ураи соберут Большую Тулию и изберут нового правителя. А уж ему ничего не будет нужно, кроме маленькой победоносной войны. А еще лучше – большой войны. Кусатара снова спрячутся в своих крепостях, малла в своих дуплах, лами в своих норах.

– И долго мне ждать? – Она наклонила голову к плечу. – И дождусь ли я? А если я скажу тебе, что теперь все иначе? Что все тати объединяются для другого? Что они хотят вовсе уничтожить Текан? Воспользоваться тем, что Пагуба затянулась и проредила число людей как никогда? Многие вольные теперь возвращаются на правый берег Хапы, но не найдут покоя и там. А кое-кто осмеливается строить дома на окраине Дикого леса. Мой отец тоже собирался, да вот не успел.

– И твой поселок тоже уничтожили тати? – спросил Кай.

– Да. – Она судорожно вдохнула, словно вынырнула с глубины. – Странные тати. Словно одурманенные. Некоторые как будто напоминали неведомых чудищ. Было страшно. Многих, кого я знала, разорвали на части и сожрали у меня на глазах.

– Но ведь ты осталась жива? – заметил Кай. – Почему ты осталась жива? Если твой поселок сожжен, если тати хотят уничтожить людей, почему ты жива?

– Сама удивляюсь. – Она покачнулась, оперлась рукой о ствол орешника. – Странно. Второй раз ем досыта, и второй раз меня клонит в сон. Опять просплю до утра. А раньше не могла заснуть. Странно, что я жива. Я ведь многих тогда убила. Но потом меня ударили по голове. У них были такие узкие кожаные мешки с песком. Как чулки.

– Ты многих убила? – не сдержал улыбки Кай. – Наверное, раздавала щелчки малла? А потом тебе сохранили жизнь как самой шустрой? Или самой глазастой?

– Не знаю. – Девчонка пожала плечами. – Если бы ты видел, охотник, скольких перебили в нашем поселке. Оставляли только девчонок да юнцов, что покрепче. Я слышала, что их отправили в Гиблые земли. В шахты. И на рудники кусатара. Говорили, что и там и там – верная смерть. Тати нужно оружие, значит, нужна руда, металл. А девчонок отправляют куда-то под Кету. Будут делать их то ли воинами, то ли женами. Наверное, где-то не хватает жен. Такшан хвастался спьяну.

– Что собираешься делать? – спросил Кай.

– Все равно опять сбегу! – прошептала она. – Чуть позже!

– Позже? – не понял Кай.

– Мне надо в Кету, – почти беззвучно прошелестела девчонка. – Сама собиралась пойти туда следующей весной, а тут такая оказия. Так не проще ли добраться до нее в веселой компании?

– Ты это называешь «веселой компанией»? – удивился Кай. – А что в Кете забыла?

– Ты тоже мне все свои секреты расскажешь? – усмехнулась она.

– Послушай, – он с подозрением прищурился, – не могу избавиться от мысли, что где-то тебя уже видел. Лицо твое мне точно незнакомо, но когда говоришь или двигаешься… Ничего в голову не приходит?

– Приходит, – кивнула девчонка. – Знакомиться не умеешь. Туговато у тебя с фантазией, охотник. Мог бы и поинтереснее что-нибудь придумать.

– Сказала Такшану, что я заставил тебя съесть кашу? – с усмешкой поинтересовался Кай.

– Нет. – Она сжала губы в линию. – Он ведь чего-то хочет от тебя. А вдруг поверит твоим словам, да и в самом деле пришлет кого потолще? А я что? Буду с голоду подыхать?

– Как тебя зовут? – спросил Кай.

– Каттими, – гордо расправила худые плечи девчонка. – Я дочь кузнеца!

– Плохая примета, – вздохнул Кай. – Для меня плохая. Однажды… Ладно. Скажи-ка мне, тебе не показалось, что у твоего Такшана руки длинноваты? И брови уж больно черны?

– Он полукровка, – выпятила девчонка губу. – То ли бабка, то ли дед у него из кусатара. Ну так и руки у него длинноваты, но не до колен же? Он ведь и сам этого не скрывает. А то стали бы с ним разговаривать тати? Он же за героя себя числит! Мол, выкупает у тати людей. А то, думаешь, как ему хиланские ярлыки достаются?

– Понятно-понятно, – задумался Кай.

– Что за плохая примета? – Она все еще стояла в десяти шагах от него, зевала, прикрывая рот ладонью. – У нас в поселке встреча с кузнецом считалась удачей.

– Да так, – ответил Кай. – Однажды я встретил дочь кузнеца, и после этого моя жизнь перевернулась.

– Влюбился? – загорелись у нее глаза.

– Нет, – махнул рукой Кай. – Просто все совпало. С ней все в порядке, думаю, она даже счастлива. Моя жизнь перевернулась. Не из-за нее. Из-за меня. Ты что-то еще хотела спросить?

– Ага. – Она взъерошила короткие волосы. – Почему тебя кличут Весельчаком? Я еще ни разу не видела, чтобы ты улыбался.

– А вот так? – Кай старательно растянул рот.

– Да ну тебя, – надула губы Каттими, – я лучше пойду.

– Ладно, – проворчал Кай и добавил, когда девчонка обернулась: – Как-то я встретил одного путника, у которого была кличка Лохматый. Так вот он был лыс, что твоя коленка. Понимаешь?

– Так ты Весельчак, потому что никогда не смеешься? – поняла Каттими. – А почему ты не смеешься?

– Невесело мне, – процедил сквозь зубы охотник.

Холод накатил под утро. Кай мгновенно открыл глаза и секундой позже услышал предупреждающий храп лошади. Его конь стоял опустив голову, прижав уши, словно он был не лошадью, а огромным псом, и смотрел вперед, в сторону распадка, заполненного утренним туманом, в который дорога ныряла, словно в молочную реку. А ведь только вечером он набирал воду в текущем там ручье.

– Тихо, тихо, – прошелестел Кай, снимая с лошади сразу и ружье, и копье. – Тихо, Молодец. Умник, коняшка, умник. Я тоже вижу. Густоват туман, густоват. Не все чисто с туманом. Только нам никак не нужно встречать его там. Там болотина, его нужно встретить здесь. Но он не пойдет сюда просто так. Ведь ты меня понимаешь?

Конь с сомнением фыркнул охотнику в щеку.

– Ну я же не всегда предлагаю тебе такой трюк? – усмехнулся Кай, с гримасой перетягивая повязку на груди. – Очень редко. И он пока что никогда нас не подводил. Ведь так? С меня лепешка, приятель.

Мягкие губы прихватили охотника за плечо.

– Только будь осторожен, – попросил коня Кай, вытащил из-за пояса нож, вновь надрезал многострадальную ладонь, промокнул в крови платок. – Очень осторожен, – повторил Кай и привязал платок к сбруе. – Он на кровь пойдет, точно тебе говорю.

Конь фыркнул и поскакал вниз по дороге. Не сводя с него взгляда, Кай перебежал на левую сторону тракта, остановился под раскидистой сосной, заставившей даже дорогу вилять у ее корней, сорвал с плеча моток веревки, перекинул ее через толстый сук высоко над головой, свободный конец закрепил на поясе. Между тем конь доскакал до молочного месива, окунул в него копыта, погрузился почти по брюхо и вдруг резко рванулся назад. Каю даже показалось, что он увидел взметнувшуюся над туманом лапу. Раза четыре ему приходилось отправлять верную лошадку выманивать из засады какую-нибудь мерзость, но никогда конь не рвался назад с такой скоростью. И вслед за ним из распадка не побежал зверь, а пополз сам туман. Он накатывал волной, так, будто сердобольная хозяйка подхватила в печи чугунок и выскочила с ним в зимнее морозное утро, и там чугунок покрылся паром, скрылся в пару. И вот уже хозяйки нет, но источник пара словно несется сам по себе и против ожидания окатывает не кипятком, а холодом.

Конь домчался до Кая за секунды, охотник зацепил за упряжь крюк, которым заканчивалась веревка, и ринулся вперед, чтобы присесть меж молодых сосенок, распушивших ветви у обочины тракта. Он разглядел в клубах тумана зверя, когда до него оставалось с пару десятков шагов. Тот не был слишком быстр, верно, думал, если вообще мог думать, что его добыча все равно никуда не денется. Да и запах не обманывал зверя: пахло людьми, лошадьми, кожей, тканями, сталью. Всем, что было столь лакомым и доступным, исключая разве что недавних злых всадников, которые обожгли ему морду, плечи и передние лапы. Всякий, разглядевший зверя издали, решил бы, что он видит медведя. Но медведя-уродца, потому как голова его была непомерно велика даже для медвежьего туловища, а лапы слишком длинны, и сам он был чересчур велик для медведя, и не бежал он, а скакал, потому как отталкивался от усыпанного хвоей тракта не подушками вооруженных страшными когтями клешней, а их оборотной стороной, он словно опирался о землю кулаками! Всякий, увидевший зверя вблизи, умер бы от ужаса, потому как тот был в два раза больше лошади, и на его обожженной морде горели бешеным пламенем вместо глаз огненные щели.

Кай передумал в мгновение. Выставлять против такой туши даже пятилоктевое копье было равносильно попытке отогнать грозовую тучу, надувая щеки. И он выстрелил в зверя сразу из четырех стволов. Однажды ему приходилось стрелять сразу из двух. Тогда он чуть не вывихнул себе плечо. На этот раз Кай оказался более предусмотрителен: к прикладу ружья заведомо была прикреплена прошитая кожей войлочная подушка, да и куртка была усилена кожаными вставками как раз на груди, но все же удар оказался столь сильным, что он на мгновение потерял сознание. А когда пришел в себя, понял, что лишился и слуха. И все же вой зверя перешиб даже временную глухоту. К счастью, конь охотника не оплошал, в момент выстрела он рванулся прочь и в тот краткий миг, на который Кай обратился в безвольную куклу, успел вздернуть хозяина на достаточную высоту, чтобы зверь проскочил под ним.

– Ну и тварь, – только и вымолвил Кай, с трудом взбираясь на толстый сук и глядя, как окровавленное, ослепленное чудовище ломает клыки о выпавшее из рук стрелка ружье, и почти сразу заорал что было силы: – Здесь я! Здесь! Сюда!

Зверь расслышал призыв мгновенно. Ружье отлетело в сторону, развороченная морда, на которой среди кусков плоти остались только зубы, обратилась вверх, и длинные лапы, нащупав ствол, тут же раскрылись клешнями древолаза. Они не просто вцеплялись в кору, они прокалывали, щепили саму древесину гиганта.

Кай встретил чудовище у основания сука. Загнал в глотку копье, подпрыгнул, уходя от удара когтистой лапы, уцепился за следующую ветвь, взобрался на нее, а потом уже сек и рубил ползущую за ним по стволу мерзость мечом, пока та, потеряв обе лапы и изрядную часть головы, не рухнула к основанию дерева грудой распадающейся в черную слизь плоти.

Когда Кай спустился на землю, его ноги дрожали. Сосны больше не было. Верхушка еще держалась, но на три десятка локтей ствол лишился половины сучьев и оказался выгрызен с некоторых сторон до сердцевины. Конь Кая, раздувая ноздри, ткнулся ему в плечо.

– Две лепешки, – хрипло выдохнул охотник и полез в поясную сумку за обещанным. – В этот раз мы обошлись без новых ран, хотя старые, похоже, открылись.

Молодец с удовольствием принял лакомство, а Кай, зажав нос платком, приблизился к поверженной туше и потянул за торчащее между огромных клыков древко. Извлеченное из пасти зверя копье было исковеркано – поперечина смята, лепесток наконечника прокушен. Вдобавок плоть чудовища оказалась ядовитее обычного. Сталь осыпалась на глазах. То же самое стало и с ружьем. От приклада не осталось ничего, стволы были смяты, замки сплющены.

– Говорят, что такая же туманная тварь скоблила когтями ворота Намеши, – хрипло заметил подошедший Такшан. – Ворвалась бы в город, вся намешская гвардия бы не справилась с нею. Но тут на дороге показался обоз беженцев, торопящихся в город, она и отвлеклась. Перекусила обозом и пошла на запад. Может быть, это она и есть?

– Может быть, – кивнул Кай.

– Ты, Весельчак, сделал бы честь любому войску, – с интересом пробормотал Такшан.

– Боюсь, что не любое войско сделало бы честь мне, – ответил Кай и бросил обломки ружья Шарни, который бледнее бледного трясся за спиной Такшана. – Держи, купец. На память. Похоже, придется выторговать у тебя другое ружье.

– Я – не купец, – поправил охотника Шарни и посмотрел на него с надеждой. – Ты не бросишь нас?

Кай смотал веревку, поднялся в седло, взглянул на обоз, готовый то ли продолжать путешествие, то ли разворачиваться вспять.

– Нет, конечно, а то ведь следующая тварь, вместо того чтобы перекусить обозом, пообедает мною. Кажется, в прошлый раз я погорячился насчет пяти таких зверьков. Да и еще одно дельце у меня к тебе появилось, Шарни.

– Какое? – прохрипел тот.

– Копья у меня больше нет, поможешь с хорошим оружейником?

– Это самое легкое, что ты мог у меня попросить! – с радостью отозвался толстяк.

– Вот и славно, – пробормотал под нос Кай и сдвинул брови, разглядев холодный огонь в глазах Такшана.

Птицы запели на пятый день пути. Но вечером четвертого дня Кай увидел, что след рыжего и его спутников покинул тракт. До узкой речушки, которая пересекала спустившийся в глубокий овраг тракт каменистым перекатом, следы коней были, после нее – нет. Кай спрыгнул с коня, скинул сапоги, вошел в холодную воду и прошел вниз по течению с сотню шагов. Когда вернулся, на дороге увидел Туззи, сидящего в седле.

– Рыжий по воде ушел? – понимающе ухмыльнулся верзила. – И ты за своим дружком?

– Нет, – покачал головой Кай.

– Да ладно, – махнул рукой Туззи. – Середина пути почти. Что тебе обоз? Я дорогу по руслу Каменной речки знаю. Выводит она прямо к Эрхе, ну, правда, на сотню лиг южнее Кеты, да и сама речка сотню лиг лишних петлями раскидывает по чаще, но зато без забот. Южный край леса спокойнее.

– Телеги не пройдут, – сказал Кай.

– Так ты ж вроде не нанимался ни в проводники, ни в охранники? – прищурился Туззи.

– Я вот не пойму, кем ты нанялся? – поинтересовался Кай. – Или ты в удовольствие за обозом тащишься.

– Не твое дело, – оскалил зубы верзила. – Может быть, я в Кете наряд на охрану возьму?

– Ага, – кивнул Кай. – За пять лиг от города. Наверное, толпятся уже заказчики? Ждут славного воина…

– Ты язычком-то поосторожнее шевели, – прошипел Туззи. – А то ведь он о зубки пораниться может. Я ведь не мерзость пустотная, с дури под твой клинок не попрусь. Издали возьму. А то и деревенщину свою с цепи спущу. Хочешь стрелку в затылок заполучить?

– А что, приятель? – Кай присел на камень, натягивая сапоги. Он с трудом сдерживался, чтобы не прикончить мерзавца немедленно. Хотя был ли он уверен, что Туззи – мерзавец? Да и если бы пришлось убивать всех мерзавцев, под ногами бы хлюпало от пролитой крови. – Может быть, сойдемся клинок в клинок? Да вот хоть прямо здесь? Ты не бойся, видишь, я и хромаю, да и бок у меня не в порядке. Рискнешь обнажить меч? Как думаешь, если я тебя окорочу на половину локтя, разбежится твое воинство или нового вожака выберет? Ну что, дальше с обозом пойдешь или свернешь на Каменную?

Туззи схватился за рукоять своего меча немедленно, но из ножен его не выдернул. Покраснел, как небо в разгар Пагубы, прошипел что-то неразборчивое и развернул коня прочь.

Вечером к Каю снова пришла Каттими. Нельзя сказать, что она округлилась за последние дни, но что-то на ее лице, кроме глаз, появилось. Она вновь предложила Каю кашу, вновь безропотно съела ее сама, жалуясь, что, с тех пор как стала есть больше, каждый вечер проваливается в сон, как в черную яму. Конечно, может быть, в каше есть какое-то сонное средство, только зачем Такшану усыплять Кая? К примеру, если бы тот спал прошлой ночью, то страшный зверь не только расправился бы с проводником, но и разнес бы весь обоз.

– Я не проводник, – в который раз повторил Кай, с неудовольствием понимая, что любуется девчонкой, глаз не может от нее отвести. – Я иду своей дорогой, так совпало, что за мною тащится обоз. Вот и все.

– Вот и все, – шмыгнула носом Каттими. – Однако горазд ты сам себе лгать. Все вы мужики такие… Слушай, а может, и нет никакого сонного порошка? Запашок какой-то имеется, но Такшан ведь в каждый котел всяких трав чуть ли не по две горсти сыпет. Раньше мне не давал уснуть голод, а теперь я каждый вечер чувствую тяжесть в животе. И сплю.

– Подойди, – сказал ей Кай.

Она послушно двинулась вперед, но в двух шагах от охотника остановилась, задрожала, замерла.

– Дай миску, – попросил Кай.

– Я уже все съела. – Румянец вовсе залил ее щеки.

– Дай миску, – повторил Кай, подхватил жестянку, отметил, что руки Каттими под стать ей самой, тонкие, изящные, но не изнеженные, крепкие, поднес котелок к носу, втянул аромат не так давно наполнявшего его кушанья.

– В другой раз сам будешь есть? – спросила с тревогой Каттими.

– Нет, – мотнул головой Кай. – Я бессонницей не страдаю. Сонной травой разит от твоего кушанья. Но настой слабый. С ног не свалит. Тебе да твоим подружкам по несчастью больше и не надо, а на воина не подействует, разве только добавит пару зевков. Другое плохо – отвыкать от этой травы долго придется. С неделю уснуть не сможешь толком без нее. Прочие рабыни, наверное, и днем спят?

– Точно, – кивнула Каттими. – Спят и не жалуются. Только круглее становятся. Мне раньше голод спать не давал, а теперь и я даже днем то и дело зеваю.

– Тогда зачем он присылает тебя? – спросил Кай. – Кушаньем таким меня не усыпишь, да и догадывается он, что я не ем его каши. Или думает, что ты специально щеки надуваешь, чтобы полнее выглядеть?

– Он странный, – прошептала девчонка. – Спит сидя. Кажется мне, что в темноте видит. У него даже глаза будто светятся. Ну здесь-то над дорогой просветы, ночное небо мерцает углями. И глаза у Такшана мерцают. А еще он постоянно бормочет что-то и на земле чертит и угольки раскладывает. Сейчас не знаю, сейчас я сплю, а раньше точно раскладывал. Он всех на поводке хочет держать. И тебя хочет держать. Днем, пока обоз тащится, он постоянно отстает, с купцами разговоры заводит, но они отмалчиваются вроде. Зато Туззи частый гость. То и дело под полог заглядывает, языком цокает. Туззи хотел купить меня, только не насовсем, а на ночь. А Такшан не продал, сказал, что давал бы коня покататься, если бы у просильщика задница была без шипов.

– Спроси у хозяина, сколько он хочет за тебя? – не удержал во рту глупые слова Кай.

Вспыхнула девчонка, как весенний луговой цвет. Развернулась и только что не бегом припустила обратно к обозу.

Такшан догнал Кая утром. Тот как раз пересек оставшуюся от давнего пожара поляну, на которой поднимался молодой лес, вслед за охотником на поляну выкатили подводы, и впервые с начала путешествия раздавшиеся над головой птичьи трели заставили охотника улыбнуться.

Работорговец поравнялся с Каем, хмыкнул, глотнул вина из висевшей у седла фляжки, наконец спросил:

– Зачем она тебе сдалась?

– Прицениться – не значит покупать, – заметил Кай. – Ты непорченых по какой цене сдаешь?

– По разной, – оскалился в усмешке Такшан. – Оптом сдаю, кучей. Есть нужные… люди, сами все устраивают. Баба тебе зачем? Была бы нужна, давно бы оприходовал. Я ж ее к тебе бесплатно засылал.

– А я подарков не принимаю, – ответил Кай. – Долгов не люблю. Всякий подарок как долг. Хоть поклон, а все одно должен. А когда человек кланяется, с чего бы его не тюкнуть по темечку?

– Да уж, – хмыкнул Такшан, изогнув сросшиеся брови над переносицей, – тебя тюкнешь, как же. Твоя слава вперед тебя идет.

– Славы не ищу, – ответил Кай. – Что под ноги бросается, перешагиваю, что ветром лепится, стряхиваю. Что хочешь за девчонку?

– Да что у тебя есть-то, кроме лошадины твоей? – не понял Такшан. – Пику с ружьем и то потерял. А не кочевряжился бы, хорошую бы монету за этот перегон взял.

– Перегон еще не закончился, – заметил Кай. – Полпути впереди. Разное может стрястись. Когда я на себя работу беру, люблю, чтоб и в закладе я один был. Надорвусь, так сам и пострадаю, на чужой живот грыжу не навешу.

– Брось, – снова засмеялся Такшан. – Ты свою работу уже сделал. Посмотри вокруг: птички поют, цветами пахнет, ветер ветви колышет. Не томи себя домыслами. Избавил лес от мерзости пустотной – радуйся. Монеты на том не заработал, сам дурак.

– Радуюсь, – кивнул Кай. – И сам дурак тоже. Но за дорогой смотрю и смотреть буду. Сколько за девку хочешь?

– А сколько дашь? – оскалился Такшан. – Порча-то у нее немудреная. Если впригляд пользовать, вроде и есть. А если на ощупь, то, Пустота с ней, пальцы-то не занозит. Сама она вот занозистая. Пришиб бы я ее давно, да порчу увеличивать не хотел. Так сколько?

– Порча немудреная, – кивнул Кай. – Но ведь оно как, не в том беда порченого клинка, что выбоина в нем, а в том, что сломаться он может в том самом месте.

– Так ты рубиться ею хочешь или любиться? – загоготал Такшан.

– Мое дело, – отрезал Кай. – Она ж ведь с норовом? Сбегала от тебя, сама себе кожу прижгла. Может быть, я приструнить ее хочу? А захочу, живьем в землю зарою.

– Так и захочешь? – зацокал языком торговец.

– Десять монет серебром даю, – сказал Кай.

– Десять монет за такую девку? – вытаращил глаза Такшан. – Да она одной каши сожрала на две монеты серебра. Ты видел, какие у нее глаза?

– Вот за глаза и плачу, остальное еще откармливать да выхаживать. Хватит придуриваться, Такшан. Я же не на рынке. Сказал бы пять монет, ты бы и за пять ее продал.

– Это почему же? – не понял торговец.

– Тебе нужно, чтобы она была со мной, – объяснил Кай. – Сначала ты посылал ее ко мне с кашей. То, что ты сонную траву в кашу мешаешь, меня не насторожило. Ты еще на перевале у Парнса похожую кашу варил, зачем тебе вопли невольников? Ты их любишь спокойными возить, тихими. Нет, ты хотел, чтобы я к девке прирос. А вот зачем тебе это, пока не знаю. Но всякий воин, у кого на крупе коня девка сидит, считай, это половина воина.

– Э! – погрозил пальцем Каю Такшан. – Правильно думаешь, да неправильно считаешь. Мне что воин ты, что половина воина, все без разницы. Мне главное, чтобы торговля была. Каждый торговец свой товар хвалит. А мой товар сам себя хвалит. Я тебе отдам девку за десять серебряных монет. Полновесных, хиланских. Но не потому, что она столько стоит. Ей цена пять золотых, а если бы не порченая была, все бы десять взял. Но вот если бы не ты, я и ее бы потерял, и остальных девок, да и сам бы не пережил того зверька. А я, как и ты, долгов не люблю. Накинь хоть монетку за балахон ее? Крепкий еще балахон.

– Десять, – бросил кошелек торговцу Кай. – Балахон мне ее ни к чему.

– Ну как знаешь, – оскалился в усмешке Такшан и подал коня назад.

Каттими прибежала в полдень, во время привала. Она была голой, только бронзовый браслет с обрывком стальной цепи поблескивал у нее на правом запястье да татуировка тонким узором овивала шею, талию, запястья и лодыжки. Щеки ее горели, грудь, которую она пыталась прикрыть одной рукой, вздымалась, вторая рука позвякивала цепью у лона. Со стороны повозок Такшана, которые остановились в полусотне шагов, донесся свист. За представлением наблюдала чуть ли не вся десятка Туззи.

– Руки опусти, – приказал Кай.

Она прикусила губу, но руки прижала к бедрам. Никаких отметин на теле, кроме покрывшихся коркой ожогов и странного орнамента, охотник не разглядел.

– Повернись.

Она повернулась спиной, исполосованной следами от плети. Изогнула шею, спросила с неожиданной злостью:

– Может, нагнуться? Все рассмотрел, новый хозяин? Нравлюсь?

– Очень, – серьезно ответил Кай и вдруг и сам почувствовал, что жар захлестывает его от ушей до пят. – Давно не видел такой красоты. Очень давно. Но я не красоту рассматриваю. Такшан ничего не навесил на тебя? Ничего не нарисовал? Ни охрой, ни иглой? Говори сразу, а то ведь наизнанку выверну.

– Ничего. – Она неожиданно всхлипнула. – Татуировки мои, деревенские. От наговора и прочей гадости. А если Такшан и навесил еще что, то я о том не знаю. Злой он. Подошел ко мне с топором, я думала, что зарубит сейчас. А он хватанул по цепи, сказал, что ключ от браслета потерял. А потом платье с меня содрал и войлоковки с ног велел скинуть. Мол, за девку уплачено, а за одежду нет. А эти… смотрели. Туззи даже с этим, как его, с Таджези по рукам ударили, кому я достанусь, когда тебя убьют.

– Ну-ка… – Кай протянул руку, поймал тонкое запястье, пригляделся к тяжелому браслету с затейливым замком. Отполированная поверхность от петли до петли была покрыта какими-то письменами, непонятной упругой вязью.

– Такшан сказал, что в Кете мастеров полно, кто-нибудь снимет браслет, – прошептала Каттими, стараясь держаться за плечом Кая.

– Что тут написано? – не понял Кай. – Что за язык? У остальных невольниц такие же браслеты?

– Нет, – замотала головой девчонка. – У них стальные защелки на лодыжках и замки навесные, обычные. Да и этот он на меня нацепил только тогда, как мы из Кривых Сосен вышли. Как на беглую нацепил. Но ты не думай, вот ярлык на меня, он попятную не возьмет. Вряд ли… возьмет.

Она протянула Каю сжатую во второй руке полоску кожи с печаткой работорговца, неожиданно вновь оказалась перед охотником во весь рост, ойкнула и опять шмыгнула к нему за спину. От подвод Такшана снова раздался свист и хохот.

– Вот. – Кай открыл одну из сумок, висевших на боку лошади, вытащил несколько свертков. – Здесь пара белья, порты, рубаха, платок. Куртки пока нет, придется довольствоваться одеялом, но до осени мы уж точно будем в Кете. Зато есть пара сандалий, их можно зашнуровать под размер. Все будет тебе велико, но уж придумай что-нибудь. Есть хорошая бечева, распусти на нитки, иголку я дам.

– Что ты будешь делать со мной в Кете? – Она судорожно натягивала на ноги большое, не по размеру, белье.

– Ничего. – Он пожал плечами. – Ты же не вещь. Да и забота у тебя какая-то была в Кете. Так ведь? Дам тебе пару монет да отпущу. Хочешь, пристрою в какую-нибудь мастерскую.

– Продашь все-таки? – Она стиснула губы.

– Дура, – заметил Кай и сунул ей в кулак ярлык. – Можешь подтереться им.

– И часто ты разбрасываешься деньгами? – Она снова покрылась румянцем.

– Вот так – впервые, – признался Кай. – И уже чувствую себя дураком. Ты будешь есть или нет? Правда, на кашу с сонной травой не рассчитывай. Я ем простую пищу.

– Куда уж проще. – Путаясь в штанах, она села рядом с ним, оторвала от пласта копченой форели полоску, отломила кусок лепешки, сунула все это в рот, взяла мех с вином, глотнула и чуть не подавилась, закашлялась с выпученными глазами.

– Пей вот из этого, – подвинул ей другой мех Кай. – То слишком крепкое. Я взял его, чтобы промывать раны.

– Разве кто-то ранен? – Она наконец смогла отдышаться. – Прости, забыла про кровь на твоей ноге.

– Нога заживает, бок утихает, – отмахнулся Кай. – Не затем запас запасают, чтобы запасом хвалиться, а чтобы не разориться. Вот тряпица, промой как следует ожоги на груди. Они воспалены, а мне хотелось бы залатать твое тельце побыстрей.

– Зачем? – Она с подозрением сдвинула брови.

– Чтобы ты наконец перестала вызывать жалость, – отрезал Кай. – Ешь быстрее. Скоро трогаемся. До Кеты еще пять или шесть дней пути, но надо покинуть этот лес побыстрее. Как поешь, нарви вон тех оранжевых цветов.

– Зачем тебе цветы? – удивилась Каттими.

– Эти цветы тебе, – поднялся на ноги Кай.

– Мне? – Она вновь разрумянилась. – У нас в деревне парни девушкам дарили бусы. Цветы дарят только перед свадьбой. И потом, парень должен собрать их сам. Собрать и сплести венок…

– Забудь о свадьбе, – оборвал ее Кай. – Это огнецвет. Собери не менее десятка бутонов, затем тщательно их пережуй.

– Зачем? – Она вновь удивленно подняла брови.

– Во-первых, получившаяся кашица хорошо заживляет раны, поможет избежать уродливых шрамов, – объяснил Кай. – А во-вторых, до завтрашнего дня я буду избавлен от твоей болтовни.