Южная звезда

Глава VIII РЕШАЮЩИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

В ходе блестящих исследований о растворимости твердых тел в газах — а именно этим он занимался весь предшествующий год — Сиприен имел случай заметить, что некоторые химические элементы, например — кремний и алюминий, не растворяющиеся в воде, растворяются в водяном паре под высоким давлением и при очень высокой температуре. Отсюда пришло решение — проверить, нельзя ли найти еще и газообразный растворитель для углерода с тем, чтобы потом перейти к его кристаллизации. Однако, после нескольких недель тщетных попыток, Мэрэ решил сменить вооружение. Слово «вооружение» здесь вполне уместно, ибо, как мы увидим, важную роль в дальнейших исследованиях должна будет сыграть пушка.

Отправляясь от разных аналогий, молодой инженер предположил, что на рудниках Копье алмаз мог образоваться тем же путем, что и сера в серных сопках. Между тем известно, что сера возникает в результате полуокисления сернистого водорода: после превращения части сернистого водорода в серную кислоту оставшаяся часть осаждается на внутренних стенках пещеры в виде кристаллов. «Как знать,— рассуждал Сиприен,— а не являются ли месторождения алмазов настоящими углеродными пещерами? Поскольку туда вместе с аллювиальными отложениями[59] неизбежно, в форме болотного газа, поступает смесь водорода и углерода, то не может ли окисление водорода совокупно с частичным окислением углерода привести к избыточной кристаллизации углерода?» От этой идеи до попытки наделить некоторое вещество — в условиях аналогичной, хотя и искусственной реакции — теоретическими функциями кислорода для химика не столь уж далеко.

На немедленном выполнении этой программы и остановил Сиприен свой окончательный выбор.

Прежде всего следовало придумать экспериментальную установку, которая бы максимально воссоздавала условия образования природного алмаза. При этом от нее требовалась простота. В природе и искусстве все великое просто. Есть ли что-либо проще таких величайших открытий человечества, как закон тяготения, компас, паровая машина, электрический телеграф?

Сиприен сам спустился в глубины рудника, чтобы набрать породы нужного качества, которое должно было, на его взгляд, благоприятно повлиять на эксперимент. Затем он составил из этого грунта густой раствор и старательно смазал им внутренность стальной трубки в полметра длиной и в пять сантиметров толщиной, калибр[60] которой равнялся восьми сантиметрам. Эта трубка была не чем иным, как обрезком ствола отслужившей пушки, которую он сумел купить в Кимберли у роты добровольцев, увольнявшихся со службы после кампании против местных кафрских племен. Надлежащим образом распиленная в мастерской Якобуса Вандергаарта, она как раз и послужила основой лабораторной установки, то есть сосудом такой прочности, которая позволяла бы выдержать огромное внутреннее давление.

В трубку, предварительно закрытую с одного конца, Сиприен поместил кусочки меди, около двух литров воды и наполнил ее болотным газом; потом тщательно заделал и велел стянуть с обоих концов металлическими обтюраторами[61] высокой прочности. Теперь уже готовую установку оставалось подвергнуть интенсивному нагреву. Поэтому ее поместили в огромную печь с отражателем, где пламя следовало поддерживать круглосуточно, с тем чтобы, раскалив ствол добела, поддерживать ее в этом состоянии в течение двух недель. Следует еще сказать, что трубку и печь одели толстым слоем отражающего грунта; это для того, чтобы они сохраняли как можно более высокую температуру, а когда наступит время остывать — остывали бы как можно медленнее.

В целом сооружение очень походило на огромный пчелиный улей или на эскимосскую ярангу.

Матакит был уже в состоянии кое в чем помогать своему хозяину. Он с исключительным вниманием следил за всеми приготовлениями к эксперименту, а когда узнал, что речь идет о производстве алмазов, то с не меньшим усердием содействовал успеху предприятия. Юный кафр быстро научился поддерживать огонь, так что в этом деле на него можно было полностью положиться.

Трудно представить себе, сколько сил отняли эти приготовления, сами по себе несложные. В Париже, в условиях большой лаборатории, подобный эксперимент запустили бы уже через два часа после разработки, в то время как Сиприену для весьма приблизительного осуществления своей концепции потребовалось не менее трех недель. При этом ему еще повезло — ведь он нашел не только старую пушку, но и нужный ему уголь. Это горючее в Кимберли являлось такой редкостью, что ради одной тонны инженеру пришлось обращаться сразу к трем торговцам.

Наконец, когда все трудности были преодолены и подготовительный этап работы закончился, молодой инженер развел огонь, а Матакит приступил к своим обязанностям, которыми, заметим, он очень гордился. Судя по всему, в порученном ему деле он не был новичком, похоже, что в своем племени ему не раз случалось прилагать руку к подобной адской кухне.

И в самом деле, Сиприен уже не раз замечал, что среди прочих кафров его подопечный пользовался славой настоящего колдуна. Правда, весь его колдовской багаж сводился к нескольким простейшим секретам хирургии да двум-трем фокусам, заимствованным у отца. И однако, к нему то и дело приходили за советами касательно подлинных или мнимых болезней, по поводу толкования снов или улаживания ссор. Ни разу не смутившись, Матакит всегда ссылался на какую-нибудь примету, изрекал приговор и, наконец, давал рецепт. Рецепты были порой странными, приговоры нелепыми, однако соотечественники оставались довольны. А что еще требовалось?

Стоит добавить, что реторты и флаконы, окружавшие нашего туземца в лаборатории молодого инженера, не говоря уже о таинственных операциях, в которых ему дозволялось участвовать, немало способствовали росту его престижа. Сиприен иной раз не мог сдержать улыбки, глядя на торжественные позы, какие славный малый принимал, выполняя скромные обязанности истопника и уборщика, когда подбрасывал в печь уголь, помешивал раскаленные головни, стирал пыль с выстроенных в ряд пробирок и тиглей. Но самая эта напыщенность выглядела трогательно: в ней проявлялось наивное выражение почтительности, которую испытывало к науке существо пусть примитивное, но понятливое и жаждущее знаний.

Бывали у Матакита и минуты мальчишеских радостей, особенно в компании китайца Ли, который в последнее время довольно часто посещал ферму Уоткинсов. Оба они прилично говорили по-французски, оба были спасены от верной смерти Сиприеном и испытывали к нему глубокую благодарность. Естественно, что искренняя симпатия, которая влекла их друг к другу, скоро превратилась во взаимную привязанность. Между собой Ли и Матакит называли молодого инженера простым и нежным именем, которое точно передавало природу их чувств по отношению к нему. Они звали его «папочкой», говорили о нем с восхищением и пылкой преданностью. У Ли она проявлялась в усердии, с которым он стирал и гладил Сиприену белье, а у Матакита в благоговейной добросовестности, с которой он следовал наказам своего учителя.

Иногда в своем старании порадовать «папочку» оба приятеля заходили слишком далеко. Случалось, например, что Сиприен находил у себя на столе — теперь он обедал дома — фрукты или лакомства, которые и не думал заказывать, и никто не мог ему объяснить, от кого они, так как в счетах поставщиков не упоминались. Или на рубашках, возвращавшихся из стирки, оказывались неизвестно откуда взявшиеся золотые пуговицы. Или же, время от времени, среди домашней утвари таинственно появлялись то изящный и удобный стул, то вышитая подушка, шкура пантеры или дорогая безделушка. И когда Сиприен расспрашивал об этом Ли или Матакита, ему удавалось вытянуть из них разве что очень уклончивые ответы:

— Не знаю! Это не я!…

В конце концов Сиприен примирился бы с такими проявлениями услужливости, но его стесняла мысль, что источник их мог быть не совсем чистым. До сих пор, правда, ничто не подтверждало его предположений, и тщательные дознания по поводу странных поступлений не давали никакого результата. А за его спиной Матакит и Ли исподтишка обменивались улыбками, взглядами и кабалистическими[62] знаками, которые с очевидностью говорили: «Эх, папочка, папочка!… Ничего-то он не понимает!»

Впрочем, мысли Сиприена занимали другие заботы, куда более важные. Джон Уоткинс, похоже, решил выдать Алису замуж и в соответствии с этим намерением с некоторых пор устроил из своего жилья настоящую выставку претендентов. Там каждый вечер постоянно бывал не только Джеймс Хилтон, но и все удачливые холостые рудокопы; их успехи в копях, по мнению фермера, наделяли качествами, столь необходимыми для зятя, о котором он мечтал.

Немец Фридель и неаполитанец Панталаччи были в их числе. Среди рудокопов лагеря Вандергаарт оба считались главными счастливчиками. Уважение, всюду сопровождающее успех, окружало их как в Копье, так и на ферме. Фридель, с тех пор как его всезнайство было подкреплено несколькими тысячами фунтов стерлингов, проявлял себя еще более самоуверенным и прямолинейным, чем всегда. Что касается Аннибала Панталаччи, то он уже превратился в эдакого колониального денди[63], блиставшего золотыми цепочками, кольцами и бриллиантовыми булавками, щеголявшего на приемах костюмами из белого полотна, отчего лицо его казалось еще более желтым и землистым. Но, несмотря на все паясничанье, неаполитанские песенки и претензии на тонкий ум, этот персонаж безуспешно пытался развлечь Алису. Разумеется, она не выказывала ему особого пренебрежения и не давала понять, что подозревает о цели его появления на ферме. О нравственном уродстве своего гостя она знала слишком мало, чтобы догадаться о мрачной изнанке яркого оперения, в нем она видела лишь случайного прохожего, заурядного и не менее скучного, чем большинство остальных. Что до Сиприена, то он ужасно страдал, присутствуя при разговоре этого презренного существа с девушкой, которую в своем мнении ставил очень высоко.

Страдание молодого человека делалось тем нестерпимее, что он должен был прятать это чувство из гордости и находя неприличной попытку унизить в глазах мисс Уоткинс даже столь недостойного соперника.

Несмотря ни на что Сиприен Мэрэ ни разу не позволил себе забыть о деле, которому посвятил себя, о тех двух десятках опытов, к которым он готовился, намереваясь приступить к ним, как только первое опробование подойдет к концу. Забыв о времени, он исписывал целые тетради теоретическими выкладками и формулами. То и дело навещал Копье, принося новые образцы скальных пород и грунтов, и вновь принимался за анализы, сто раз проделанные, но уже с той тщательностью и строгостью, которые исключали возможность ошибки. Чем серьезней казалась опасность потерять мисс Уоткинс, тем тверже становилась его решимость не упустить ничего, чтобы эту опасность одолеть.

И все-таки в глубине души он настолько не был уверен в себе, что о своем эксперименте не хотел ничего говорить девушке. Мисс Уоткинс знала лишь, что по ее совету он вернулся к занятиям химией, и была этому очень рада.