Южное седло

24—30 апреля. Медленный переход к лагерю II

Встав на рассвете 24 апреля, я расстроился, обнаружив, что сам стал жертвой «базолагеритиса». Делать было нечего, и единственная надежда заключалась в том, что уход из лагеря меня излечит. С 7.30 при жарком солнце жизнь на ближайшие три часа становится весьма беспокойной, почти неприятной. Мне предстояло провести в этот день «высотную» команду до лагеря II и на следующий день до лагеря III. Грег должен был командовать «невысотным» отрядом; Майклу Уэстмекотту нужно было этот отряд спустить, в то время как мы с Грегом должны были остаться наверху. Джон и Чарлз Эванс вместе с Тенсингом хотели подняться до лагеря III и здесь присоединиться к Эду для разведки Цирка. Все это время Эд и Майк будут работать, обрабатывая путь вверх от лагеря III. Подготовка к недельному пребыванию в высотном лагере требует много работы и точного расчета. Надо установить тесный контакт с шерпами обеих групп, и, поскольку Грег плохо говорил на урду, мне предстояло рассказать им о возложенной на них задаче и распределить грузы. Паек выдавался на весь период. Затем наступило «великое кошачье мучение». Кошки не только ломались, но обнаруживали также тенденцию таинственно улетучиваться, когда их оставляли вне палаток; мысль о том, чтобы держать их в палатках, приводила в уныние.

Оба Тома, чтобы разыскать свои кошки, перерыли все палатки, но ничего не нашли; все, что я мог сделать, сводилось к импровизации и к займу чужих кошек.

Затем наступила очередь расплаты за приведенного накануне яка (122 рупии), который кидал на нас жалобные взоры. Никто из шерпов не хотел его забивать. Когда мы уходили в 10.30, последнее, что я видел,— это Джорджа; одного из них як, по-видимому, долбанул так, что он покатился вниз по Кхумбу, в то время как второй с ружьем в руке озабоченно преследовал животное в надежде его изловить. Вскоре все пропали из виду.

Затем появился шерп с больным горлом, с просьбой о врачебной помощи или, ещё лучше, о замене его кем-нибудь. На шерпов, да и на кое-кого из сагибов навалилась в то время настоящая эпидемия кашля и болезни горла. Том Стобарт ночевал в своей ледяной пещере и вышел оттуда с совершенно заложенным носом. («Чтобы прочистить ваш нос, требуется ледоруб»,— уточнил Джордж Лоу.) Кое-кто жаловался, что подцепил воспаление легких. Врач был постоянно занят. Рецепты Майка: «Попробуй эту дрянь» и «Спускайся ниже!» — начали становиться лозунгами экспедиции. К счастью, лекарства были лучше, чем эти советы.

Наконец в 10.30 мы вышли. Я записал в своем дневнике:

В лагере II мы нашли Джона и Чарлза, которые собирались дойти до лагеря III, но был сильный снегопад, и они решили переждать здесь. Шерпы поставили три дополнительные палатки. Мы установили мачту для радиоантенны. Я залез в палатку, присоединившись к остальным.

Вечером мы наконец устроились в палатках поуютнее. Туман рассеялся, и, словно откровение, покрытая свежим снегом Пумори явилась нам как сверкающее чудо.

Лестница поднимается в лагерь III

25-е, должен признаться, было для меня днем внутреннего раздражения. У каждого альпиниста, очевидно, случаются такие дни, когда человек получает величайшее удовлетворение, если все его товарищи провалятся гуртом в возможно большую трещину. Однако такой день имеет и свои преимущества; я получаю более интимное впечатление о дороге, пройденной неоднократно сагибами и шерпами, — дороге сложной и все же, по-моему, безопасной, если не считать, что, например, пересечение площади Трафальгар является опасным. В течение трех подъемов перед высотной заброской и трех после неё я никогда не считал, что двигаюсь по опасным местам, знал только, что это трудные участки, и трудные в основном потому, что любой подъём после снегопада требует прокладывания нового пути. Сверх того, присутствие шерпов налагает на меня одного обязанности выбора пути и прокладывания следов. Моральное напряжение в связке столь же велико, как и физическое.

В этот день я и шерпы «высотной» группы остались с двумя секциями лестницы, соединенными воедино, так как в лагере II не было гаечного ключа, чтобы их разъединить. Три с половиной часа, затраченные на путь, требующий обычно лишь час пятьдесят, обеспечили мне много свободного времени и позволили запомнить все черты верхней части ледопада, в особенности потому, что четырехметровая лестница давала ясное представление о ширине трещин, а позже, когда мы пробовали тащить её в вертикальном положении, ока показывала, насколько низко нависают карнизы, под которыми нужно было пройти.

Сначала я был вне себя от радости, когда Таши Футар предложил свои услуги для переноски лестницы. Мы знали Футара по предшествующему году, когда он сопровождал Эда и Джорджа на Нуп-Ла, где весьма успешно ухитрялся падать во всевозможные трещины. Накануне он продемонстрировал непреодолимый страх перед снежными мостами. Даже переползая на четвереньках, он чуть-чуть не угодил в самую большую трещину, и его пришлось страховать на туго натянутой верёвке. Однако он, несомненно, был готов на всё. Футар попробовал сперва тащить лестницу в горизонтальном положении на спине, и на первых участках это ему удавалось, так как рельеф был открытый. Позже, когда мы ещё раз оказались среди упавших обломков и лестница начала стукаться и цепляться за все ледяные выступы и все снежные колдобины, мы попробовали нести её вдвоем, причем я шёл впереди. Это оказалось также невозможным, так как при поворотах за угол один из нас оказывался притиснутым к стене, в то время как его коллега балансировал над пропастью. Наконец, лестницу схватил Пемба Норбу. Пемба шёл из Намче с другим шерпом за солью, когда встретил нас по ту сторону Джунбези, и решил сопровождать экспедицию. Он был высоким и стройным, с густой черной шевелюрой и задумчивым выражением лица. Впоследствии, после оставшейся невыясненной размолвки с Тенсингом, он внезапно от нас ушёл, но вновь появился примирившийся к тому времени, когда экспедиция собиралась выступить в обратный путь. Его нам, конечно, не хватало, так как он был одним из лучших носилыциков. Норбу тщательно привязал лестницу к своему головному ремню и понес её в вертикальном положении, Этот способ был хорош для ровного места и для узких проходов, но не годился, когда мы перелезали через глыбы, так как какая-нибудь глыба всегда оказывалась как раз над головой и готова была зацепить похожую на антенну лестницу.

Первый участок от лагеря II, проходимый до восхода солнца, был всегда приятен. Неизменный послеполуденный снег не мог полностью уничтожить тропу. Слабая цепочка следов вела через соседний плавно закругленный шелковистый выступ. Часто о пути к следующему флажку приходилось догадываться. Я говорил уже, что две башни высотой метров по 30 расположились среди сераков по ту сторону площадки лагеря II, справа от неё. Мы всегда считали, что левая из башен опасна, и не очень удивились, обнаружив при последнем спуске, что она обвалилась, частично покрыв обломками место, где ранее стояли палатки. Узнавать эти места в сильно изменившихся к этому июньскому дню условиях было трудно.

Дорога поворачивала за башни, вела вверх по узкой ложбине и далее через широкий склон, над которым угрожающе склонились сераки. Случалось, что во время нескольких более поздних выходов мы находили наши следы заваленными обломками; тем не менее никто ни разу не наблюдал самого обвала, и в то же время сераки были слишком массивными, чтобы их можно было заранее разрушить, разве что с помощью двухдюймового миномета. Пройдя сераки лагеря II, нужно двигаться прямо вверх по ледопаду, пока ещё среди обломков, но более крупных и приемлемых по форме, нежели раньше. Под конец, когда крутизна увеличивается, необходим траверс вправо. Он приводит к нетрудной, залитой солнцем стене, по которой вырублены хорошие ступени и навешены перила. Затем следует идти по сравнительно ровному месту — очаровательный участок, если только четыре метровая лестница не ударяет кого-нибудь по ногам и по голове.

Здесь нас настигла группа Тенсинга, и я просил его сообщить возможно скорее в лагерь III, что нам нужен гаечный ключ; действительно, пожалуй, мы нуждались в нем больше, чем в чем-либо ином на свете. День был нежарким, но работа по рубке ступеней, проводимая Тенсингом, была крайне жаркой. Мы добрались до узкого прохода между сомкнувшимися ледяными утесами, где я ранее проводил неудачный эксперимент по переноске лестницы. Этот проход приводит к длинной раскрытой пасти трещины, источнику наибольшей тревоги на верхнем участке ледопада. Трещина полностью преграждала нам путь, и её верхний край был метров на шесть по вертикали выше нижнего. Лишь в одном месте слева можно было навести мост, и здесь уже лежали 4 метра нашей лестницы. Нас всегда преследовал страх, что эта трещина, подобно другим, станет шире. Даже после того как мы заменили нижележащие мосты бревнами, мы не могли высвободить лишнюю секцию дюралевой лестницы. К несчастью, следующий участок представлял собой подъём по крутому нагромождению глыб, где я должен был направлять конец лестницы, чтобы она не цеплялась за карнизы. Мы продвигались постепенно влево и при этом протискивались через узкий проход, где торчала отколовшаяся от соседнего ледопада тридцатиметровая башня. Такое «приятное» продвижение по направлению к следующей, более широкой седловине в высоком зубчатом нагромождении свалившихся из Цирка обломков продолжалось при начавшемся снегопаде. Под этой седловиной появился Майкл Уэстмекотт с шерпами «невысотной» группы и с гаечным ключом в руке. Страдая от сильного кашля, он спускался на базу. Разъединив нашу лестницу, он промолвил: «Ничего я сейчас не хочу, кроме как выспаться». Я пожелал ему успешного быстрого спуска в мир уютных палаток, и наш повеселевший караван двинулся вперед с разделенной на две части лестницей.

От второй седловины, представлявшей собой обширную серую, покрытую развалинами террасу, путь шёл вправо. Выпавший и продолжающий падать снег укутывал все белой пеленой, придавая окружающему какую-то таинственность. Без сомнения, следовало идти вправо: ледяная баррикада впереди в виде нагромождения обломков, столь же хаотичного, как содержимое тележки бродячего торговца, была совершенно неприступна. Она являлась последним бастионом перед ровным и уютным Цирком. Справа плита, сползшая с верхнего ледника, отошла от него, образовав брешь шириной метра два, похожую на щель в щипцах для орехов. К ней мы и направлялись, чувствуя себя более чем когда-либо пигмеями, ползающими по гигантским глыбам колотого сахара, которые некий великан щедро посыпал сахарной пудрой. Я вспоминаю, как я, доведенный до белого каления, клялся, что кто-то нарочно поставил эти штуковины на нашем пути. При каждом шаге я должен был предварительно ощупать место, куда я ставил ногу, затем зондировал ледорубом и определял ближайшую надежную территорию. Наконец, ориентируясь по удачно расставленным флажкам, мы смогли после одной или двух ошибок осторожно закончить траверс и спрыгнуть на площадку. Отсюда верёвка, прикрепленная карабинами к крючьям, вела через правый склон «Щелкунчика», как и впрямь стали впоследствии называть это место. Вниз шла вырубленная цепочка больших ступенек, однако несчастный Таши Футар, поскользнувшись после неуверенного шага, все же чуть не испортил «сюиту Щелкунчика». Цепочка ступенек кончалась большим шагом через ледяной скол, отсюда путь шёл вверх, к продолжению ледяного хаоса. Худшее уже было позади. Теперь необходимо сделать большой полукруг, прежде чем вновь подойти к основной стене, к точке, из которой можно увидеть наконец пятна желтых палаток. Мы подходили к выступающей части сбоку; вместо того чтобы использовать узкую ледяную щель, преодоленную передовой группой, мы очутились у великолепной восьмиметровой верёвочной лестницы, полученной экспедицией в качестве подарка от Йоркширского туристского клуба. Здесь отличился Пемба, поднявшийся дважды, причем второй раз с ношей Таши Футара. Последний нервничал, опасаясь кувырнуться вверх ногами. Лестница была практически вертикальной, и деревянные ступеньки цеплялись за зубья кошек. Наверху из снежной пелены неожиданно вынырнули улыбающиеся физиономии Канча и Тенсинга, вышедших из лагеря нам навстречу. Скоро последние пологие склоны были преодолены; последняя трещина — и мы уже сидим на ящиках, распивая чаи в обетованном лагере III (6160 м).

Постройка моста через большую трещину

Место было прекрасным. Ровная поверхность Западного Цирка именно здесь раскалывается, образуя ледопад. Колоссальные ледяные плиты, захватывающие порой большую часть ледника, нависают над долиной, дожидаясь своей очереди опрокинуться в нижележащий хаос. К вершине последней плиты Эд и Майкл Уостмекотт прикрепили верёвочную лестницу. Отсюда вместо нескончаемой ледяной неразберихи открылся вид на странное фантастическое ущелье. Ровная снежная поверхность, утомляющая глаз своей монотонностью, плавно вела вверх, к Лхоцзе. Справа возвышалась Нупцзе — каскад падающих ребер, ныряющих с вершины до самого Кхумбу. Обращенная к Цирку скальная стена была теперь уже видна. Слева заявляло о своем присутствии Западное плечо; оно, казалось, висело над нами и все же было надежно отделено кулуаром, сбегающим по склону к леднику.

Лагерь III представлял собой ласкающую взор группу палаток, установленных на плоскости, невдалеке от края ледопада. Я разделил палатку с Тенсингом, весьма внимательным товарищем. Чтобы сохранить в тепле мои ботинки, он спрятал их вместе со своими между надувными матрацами. Джон, Чарлз Эванс и Эд собирались уходить и присоединяли к притащенной нами лестнице ранее доставленную секцию. В предшествующем году швейцарцы при пересечении большой трещины выше лагеря III столкнулись с серьёзными трудностями; для облегчения этой операции и предназначалась наша лестница. Мы, последняя группа, прибыли сюда в 2.25. Теперь было 3.30.

«Должны ли мы идти с вами?» — спросил я.

Через минуту мы уже надевали кошки. От лагеря III дорога ведет влево, по направлению к громадной, прилепившейся под Западным плечом ледяной массе, которой суждено когда-нибудь свалиться в виде гигантских обломков на нижележащую плоскость. Примерно в сотне метров от лагеря начинается ведущая вверх ложбина с ледяными стенками, однако в том месте, где она сужается, переходить опасно из-за возможного обстрела сверху. Поэтому трое наших товарищей соединили три секции лестницы (5,5 м) около более широкой части ложбины. Мы закрепили верёвкой нижний конец лестницы, и все без труда успешно переползли на другую сторону. Дальше зигзаг между трещинами. Затем широкий желоб, подобный предыдущему, но не со столь крутыми стенками. Я как раз начал вместе с Тенсингом обходить влево вверх, когда за нами внезапно начал спускаться Джон. Он усмотрел другой путь и, удерживаемый двумя товарищами, тяжело дыша от нагрузки, но все же равномерно спускаясь, начал рубить на крутой стенке ступени. Достигнув дна, он затем без особых затруднений вылез на другой край. Время приближалось к 4.45, к священному часу радиосвязи. Джон обернулся к нам: «Я знаю, что я поступаю по-свински, но не сможете ли вы вернуться, Уилф, вместо с Тенсингом на связь?»

Мы постояли несколько минут на краю трещины посматривая на таинственное ущелье, открывающееся наконец нашим взорам в просветах редеющего тумана. Они пойдут дальше и увидят его. Я заметил помрачневшее лицо Тенсинга, его темные опечаленные глаза. Однако радиосвязь должна быть обеспечена, и мы поспешили вниз.

Ночь нашего прибытия в лагерь III была одной из самых холодных за все время экспедиции. Крыша палатки при свете свечи сверкала от выпавшего от нашего дыхания инея. Чашка кофе. Последняя сигарета. Завершающее, ни с чем не сравнимое наслаждение — заползти в спальный мешок, укрыть свое обнаженное тело от холода. Единственная ложка дегтя — необходимость манипуляций по приведению в порядок нижней рубашки чтобы она не задиралась ночью вплоть до плеч. Или, возможно, ещё более сильно действующая процедура — подкачивание надувного матраца; на этой высоте это тяжелая работа. В то время после урегулирования моих «носовых проблем» я уже крепко спал по ночам. Обычно я просыпался лишь с заложенным носом и пересохшим горлом, не более.

Дорога к лагерю IV

26-го Джон, Чарлз, Эд и Тенсинг готовились выйти для прокладки дороги к лагерю IV. Первые трое вернулись накануне в 6 часов вечера, весьма довольные тем, что между ними и верховьями Цирка не было никаких непреодолимых препятствий. Тем временем мы с Грегом готовились следовать с нашим высотным отрядом. Членами этого отряда были: Пазанг Дава, семнадцатилетний Гомпу, массивный Канча, маленький нервный Таши Футар, Ангтхаркей (не смешивать с большим Ангтхаркеем), Пемба Норбу и Фу Дорьи, выделяющийся своей оранжевой курткой. Это был веселый сплоченный коллектив. Мы вышли в 9.30, промешкав немного, так как трудно было скомплектовать полноценные грузы из малого количества прибывших к тому времени запасов. В 8.15 из-за большого Западного плеча выглянуло солнце; вскоре стало очень жарко. Поднявшись на снежный бугор, мы по очереди переползли через пятиметровую трещину. Шерпам, по-видимому, такие вещи с каждым днем нравились все более; действительно, было захватывающе интересно смотреть вниз сквозь ступеньки лестницы на голубые глыбы и обломки, рассыпанные по дну трещины.

Вскоре мы дошли до «Трещины Ханта». Я спустился первым, страхуемый Ангтхаркеем. В порыве чрезмерного усердия он так натянул верёвку, что я двигался вниз резкими толчками, подобно кукле на шнурке. После сильного рывка я долетел до самого ледяного дна, отсюда нетрудный траверс вверх по снегу выводил на другую сторону. Шерпы храбро прошли по этому пути.

Одним из результатов нашей радиосвязи накануне было получение сведений о кошках. Так как было невозможно снабдить кошками всех шерпов, работающих на ледопаде, Джон просил меня отослать вниз кошки высотного отряда шерпов, поскольку путь по Цирку выглядел достаточно ровно и в течение недели кошки вряд ли понадобятся; в то же время идти без них на ледопад было бы безумием. Я шёл без кошек, чтобы проверить, можно ли так идти. В этот день шерпы на первых же ровных участках скользили в свежем снегу. Позднее при сухой погоде было легче проходить весь путь без кошек.

Пройдя расселину, мы все ещё находились прямо под нависающими ледяными сераками Западного плеча. Дорога естественно уходила вправо, к ровному снегу середины ледника. Я вытащил маркировочные флажки и начал их устанавливать. Когда мы впоследствии возвращались, сцена выглядела словно покрытая снегом площадка для гольфа. Виднелись лишь лунки от флагов. Приходилось без конца петлять, чтобы обойти гигантские, кажущиеся бездонными трещины, в которые мы с изумлением заглядывали или бросали куски льда, звякающие где-то в глубине и безмолвно исчезающие. Так мы шли вверх и вниз по малым и большим снежным буграм, зачастую поворачивая назад, чтобы обойти какую-то сверкающую голубизной преисподнюю, так что флаг, пройденный 20 минут назад, мог вдруг оказаться в нескольких метрах от вас. Наконец мы остановились перед подъемом в верхнюю часть Цирка.

Было безумно жарко. Грег снимал открывающуюся нашему взору панораму. Прямо перед нами, словно вставленная в раму, возвышалась 1200-метровая стена Лхоцзе, которую нам предстояло преодолеть: правая сторона Рамы — вертикальные черные и желтые прожилки скал Нупцзе, перемежающиеся прямыми лентами жирно поблескивающего под лучами солнца льда. Гребень Лхоцзе казался удивительно хрупким рядом с правильной черной пирамидой, властвующей теперь над всем бассейном,— это Эверест, западное ребро которого падало на 2,5 километра до самого ледника. Между этими двумя великанами повисло Южное Седло, словно верёвка для сушки белья над тускло светящейся ледяной стеной. Тем временем я снял с себя всю, какую только смог, одежду, оставшись в хлопчатобумажной тенниске, вязаной куртке, пижамных штанах и плаще. И все это время солнце издевалось над нами, словно мы были в парнике. Оно накапливало тепло в скалах Эвереста и Нупцзе, чтобы поджаривать нас в нижележащей печке. Я намазался толстым слоем мази и надеялся, что пот её не смоет. Что же касается головы, густая шевелюра и борода казались мне достаточной защитой. Головного убора я никогда не надевал.

К этому времени мы достигли правой (орографически левой) стороны ледника. Преодолевая 180-метровый подъём, известный как первая ступень в Верхнем Цирке, мы уходили влево, к ряду громадных трещин, которые нам предстояло обходить или пересекать по ненадежным снежным мостам, требующим тщательного зондирования ледорубом. Под конец трещин стало меньше. Мы находились теперь на ровной поверхности, ведшей, по-видимому, прямо к стене Лхоцзе. Было 12.30. Шерпы под комбинированным действием груза и жары начали увядать, и не было видно никаких признаков лагеря IV или группы Джона, по следам которой мы шли. Мы остановились и подкрепились шоколадом и финиками. Может быть, Джон в порыве энтузиазма ушел дальше, забыв указать, где находится лагерь IV. Ведь лагерь V должен был быть уже недалеко, и, если мы пойдем ещё дальше, между лагерями III и IV будет непропорционально длинный переход. Мы решили пройти ещё полчаса по плоскому участку и затем сбросить наши грузы.

Было 1.30, когда мы окончательно повернули назад. Шерпы лежали на снегу, тяжело дыша и глотая пригоршнями снег. Мы с Грегом обсуждали вопрос о том, что же будет в мае, если уже сейчас в полдень царит такая жара. Однако спуск оказал такое же влияние, как возбуждающий напиток. Мы спускались по леднику с трудом, но почти весело, пока не остановились, поджидая дне появившиеся наверху точки: Эд и Тенсинг. Они быстро подошли к нам и сообщили, что швейцарский лагерь IV находится в получасе хода выше того места, где мы оставили груз. Джон и Чарлз скоро спустятся, а они пойдут вниз, вплоть до Базового лагеря. Тенсинг нашел швейцарскую банку полузамерзшего апельсинового сока, самого восхитительного из всех мыслимых напитков. Все пошли вниз, причем теперь наши шерпы на плоском участке с небольшими буграми шли медленнее. Не доходя получаса до лагеря III, мы обнаружили в большой яме ниже наших следов все, что осталось от швейцарского лагеря III: два мешка, наполненные консервными банками. Взяв с собой Канча и Ангтхаркея, я спустился по склону, прошел через снежный мост и подошел к складу. Несчетное число банок пеммикана, пакеты с шотландской овсянкой, немного сыра и любимый швейцарцами «Санбол» — один из наиболее укрепляющих напитков. Мы захватили с собой сколько могли унести, и я составил список оставшегося. Экспедиция могла в крайнем случае прожить на одном пеммикане.

Сквозь снегопад, который искажал очертания каждой глыбы и увеличивал её размеры, так что казалось, само Западное плечо вот-вот свалится нам на голову, мы потащились дальше. Лагерь III достигли в 3.45, незадолго до прихода Джона и Чарлза.

Этот день имел важное значение. Проложена дорога от лагеря IV почти до лагеря V, который мог быть не более чем в часе хода выше. Учитывая усталость шерпов, мы максимум должны были на следующий день перебросить грузы с того места, где их оставили, до лагеря IV, исходя при этом из положения, что переход совершается с каждым разом легче и быстрее.

Запись одного дня

Рассмотрим в качестве примера обычный экспедиционный день, например день высотной транспортировки грузов. Мы с Грегом все ещё были в лагере III.

«Разбужены в 6.30 чашкой чаю. Лежу и малость читаю (тоже роскошь!) и наблюдаю, как капли падают с красной крыши палатки, стараясь зацепиться за мои волосы или бороду. Мешок покрыт снаружи ледяной коркой; некоторые вещи отсырели, в частности куртка, которую я использую в качестве подушки. Они должны высохнуть на солнце. Надевать куртку на ночь мне незачем, так как новозеландские спальные мешки достаточно теплые.

Вышли в семь. Небо серое, в Альпах сказали бы — снегопад. Но здесь мы, по-видимому, привыкли к хорошей погоде по утрам. Прямо напротив меня приветствует четкий треугольник Пумори, а у моих ног странный белый мир ледяных глыб и башен. Я сказал «глыб», хотя некоторые из них величиной с дредноут. Прекрасная гамма оттенков от зеленого и серого до кремового.

Завтрак в 7.15. Большое блюдо овсянки, которое сдобрил грейпнатсами. Грегу они слишком надоели в прошлом году. До настоящего времени мы оба отказывались от второго блюда — бекона. Другие блюда мы уничтожали весьма успешно. Только тушеное мясо яка, присланное сюда вчера, заставило нас капитулировать— настоящая подметка. После завтрака вылезаю вторично — навестить шерпов. Кое-кто нездоров: сильно болит голова или горло, просят кодеин. Сегодня очередь Пемба Норбу, который жалуется на мигрень и хочет остаться в лагере. Возможно, это и неплохо, так как все равно груза, принесенного вчера «низким» отрядом, хватает только на шестерых: палатки «Мид», кислородные баллоны, коробки с продуктами.

Мы связались и двинулись в путь. Я шёл впереди, а Грег вел вторую связку, чтобы быть в состоянии нас фотографировать. Мы вышли в девять, и, учитывая неизбежную возню с распределением грузов, нужно сказать, что это совсем не плохо. Обычно я выкладываю и подготовляю грузы примерно около восьми. Когда мы с Грегом вертим в руках верёвки, готовые к выходу, шерпы внезапно усаживаются и начинают поглощать порции тзампы. Покончив с едой, они вылезают и по-своему переналаживают грузы. Сегодня решено оставить Пемба Норбу, чтобы привести в порядок столовую. Мы пойдем вперед быстрее.

Итак, в девять мы выходим. Пазанг Дава идет вплотную за мной и держит в левой руке многочисленные верёвочные кольца. На узком снежном гребне шерпы все ещё без кошек скользят по размякшему снегу. Дорога после «трещины Джона» выглядит более чем когда-либо похожей на площадку для гольфа, где последняя лунка находится за подъемом далеко, вне пределов видимости. Когда мы наконец добираемся до вершины этого бугра, через два с половиной часа ходьбы от лагеря, солнце воистину обрушивается на нас. Кто бы мог подумать, что на 6400 метрах может быть так жарко! Расстояния в Гималаях обманчивы. Кажется, Что до следующего бугорка, укрывающего лагерь IV, несколько сот метров легкой прогулки. В действительности на это уходит целый час, и к концу мы пыхтим, как киты.

Проклинаю выпавший вчера вечером снег. Он совершенно уничтожил следы. Нам приходится пробивать порой по колено в снегу, новую тропу. Останавливаюсь поправить два покосившихся флажка; мы снова отдыхаем, однако не так долго, как вчера. Удивительно, как за три проведенных здесь дня мы акклиматизировались и как улучшилось наше дыхание. Нам кажется, что мы двигаемся так же быстро, как в Альпах. Впрочем, в будущем кино покажет, что это не так.

Наконец! Взглянув налево, видим коробки, обозначающие месторасположение лагеря IV. Пара сотен медленных шагов, и мы пришли, особенно радуясь тому, что дотащили сюда оставленные ранее грузы. Время 12.20. Коробки, частью цилиндрические, частью квадратные] остались от швейцарцев. Одна из них содержит продукты питания: овоспорт, витавит, нескафе, сыр и даже банку апельсинового сока, которую Канча успел проткнуть ледорубом. Я объявил о приказе Джона, запрещающем открывать ящики с продуктами, однако хотел соблюдать это правило в те однообразные дни, когда здесь соберется весь коллектив. Ругая «преступника», мы не можем устоять, чтобы не вкусить плодов «преступления». Но вообще есть не очень хочется — немного малинового джема со снегом и шоколада. Приятнее всего посидеть. Внезапно слева, со стороны трещин, под западным гребнем раздается шум. Лавина! Сильный треск, затем низкий гул. Обломки величиной с добрый собор отделяются от нависающих сотней метров выше ледяных сераков и валятся вниз. Падая, они разбиваются в пыль и катятся волна за волной, заполняя легкой дымкой ущелье. Грег мгновенно выхватил свою камеру и лихорадочно снимал. Я стоял в трансе, следя взором, как медленно оседает каждый вал снежной пыли. К счастью, наш лагерь расположен в центре, вне опасной зоны.

Пока мы сидим, Эверест и Лхоцзе исчезают в дымке светящегося тумана. Солнце пробивается через вуаль, которая, кажется, ещё более усиливает жару. Поднимающиеся к Кхумбу облака заволакивают скалы Нупцзе. Когда мы начинаем спуск, уже падает снег, почти горячий снег. Так душно, что даже теперь мы не рискуем надеть плащи и предпочитаем наблюдать, как снег тает на обнаженных руках и затылках. Настроение шерпов в корне изменилось. Они несутся вниз во всю прыть, с криками и песнями, неохотно уступая сагибам лидерство, которое последние стремятся всячески удержать за собой, дабы не мчаться слишком быстро. Снежные мосты через трещины по-прежнему ненадежны, а шерпы по-прежнему склонны к бегу и прыжкам. Спустившись ниже, попадаем в привычный послеобеденный снегопад. Приходится сделать остановку и одеться потеплее. И опять вперед, подгоняя друг друга, прыгая, скользя, с шутками и остротами. Пересечение ровного участка снова требует многочисленных зигзагов. Попадаются раздражающие подъемы, весьма утомительные, так как темп и дыхание уже настроились на спуск. Слева, в стороне, виднеются жалкие остатки швейцарского лагеря III — небольшая кучка банок с пеммиканом. Мрачный туман скрывает «трещину Ханта» и мост. Одолеваем последний снежный холм. Внезапно неясные желтые очертания палаток просвечивают сквозь мрак. Приближается высокая, хорошо укутанная фигура — Том Стобарт, как всегда, в погоне за кинокадрами.

Пемба, к счастью, уже вскипятил воду, что требует немало времени, когда её приходится топить из снега. Скоро появляется чай, затем по специальному запросу Грега суп и снова чай. Жара и усталость высосали из нас всю влагу. Мы болтаем о том, как идут дела в Базовом лагере, и радуемся, что находимся в таком приятном месте. Мы вернулись в 2.45, что по гималайским стандартам означает вполне приличный рабочий день. В 4.30 мы уже в спальных мешках. Вскоре в палатку вползает холод, и мы надеваем теплое белье. До ужина необходим ещё один выход: раздать шерпам пилюли и сигареты, поболтать малость с ними и заказать Пазанг Дава приготовить вдоволь картошки с мясом и почки (чтобы компенсировать вчерашнего яка). В 6.30 снова появляется Гомпу с ужином. Кофе, трубка и беседа с Томом, оставшимся здесь ночевать. Затем пытаюсь почитать при свете свечи, однако лежать очень неудобно. Верчусь и извиваюсь, поясница затекает, снова верчусь и куда-то скатываюсь. В 8.30 решаю в последний раз подкачать матрац.

Занятный матрац. Как я уже говорил, клапаны обладают жутким темпераментом. Если я к ночи накачаю матрац до отказа, то к 6 часам утра я лежу почти на земле. Поэтому я подкачиваю его непрерывно, скорчившись, с согнутыми коленями. Странный свет пробивается сквозь стенки палатки. Я должен вылезти. Впереди, по ту сторону ущелья, словно сбитая на бок сутана монаха-доминиканца, ослепительная, белоснежная Пумори отражает лунный свет; нереальность вершины усиливается кольцами тумана, скрадывающего и искажающего её очертания. Ближе к нам ускользающий в сторону обрыв гребня преграждает путь свету. Его ледяные склоны отливают чистым серебром на черных скалах. Квадратные, похожие на ломти гигантского пирога сераки ледопада все ещё купаются в серых полутонах. Но за ними, высоко над Цирком, зубчатый черный гребень Лхоцзе пересекает лунный диск.

Я стою, зачарованный красотой, жадно впитывая каждую деталь, пока мои мерзнущие ноги не возвращают меня грубо в мир палаток, надувных матрацев, спальных мешков, в мир прозаических вещей, властно напоминающих о своем существовании. Вползаю обратно в палатку. Правильно сказано, что гималайский восходитель проводит большую часть своего времени на спине. Приятно сознавать, что подобное безделье, хочешь не хочешь, является вынужденным. Хватит читать. Спать — ближайшие десять часов!»

Лавина и спуск

Однако именно в эту ночь сон не очень-то удался. Я проснулся от легкого снегопада на моё лицо. Снег, по-видимому, проникал где-то между палатками, однако при свете фонарика я не смог обнаружить щели. Книги, постельные принадлежности и рюкзаки были покрыты тонким слоем снега. Повозившись немного, я плюнул, завернулся в уцелевшие от снега тряпки, натянул капюшон на нос и снова заснул. Для этой задачи, как для многих других решение найдется в будущем.

Такое приятное и полезное времяпрепровождение длилось до 30 апреля. Нам нравилась наша компания и компания шерпов, нравилось, что мы знаем, что нам нужно делать, и нравилось работать в этом местечке, вдали от Базового лагеря с его неизбежным бесконечным обсуждением планов, личностей, возможностей, со смутным ощущением своей вины, неизбежным в большом коллективе, когда ты считаешь себя лентяем, если не хватаешься сразу за следующую работу.

Шерпы также становились с каждым днем все более расторопными и готовыми к действию. Были установлены рекорды: по подъему по Цирку — три часа двадцать минут, а также по спуску — час тридцать пять. Иногда, к тому моменту как мы добирались до лагеря IV, был мертвый штиль и жара, как в печке; иногда подкравшийся ветер пробирал до костей. Это могло привести на последней стадии восхождения к типичной для больших высот нервозности. Я чувствовал себя глубоко несчастным и был не себя от ярости, если Грег хотел идти первым и прокладывать след, так как тогда должен был приноравливаться ширине его шага. Обычно шерпы «невысотного» отряда приходили снизу и после нашего возвращения уходили, но иногда к нам приходили посетители, как, например, Эд и Джордж Лоу, появившиеся как-то после обеда из снегопада, чтобы сменить наши радиошлемофоны. И при любых обстоятельствах — галки. Эти очаровательные птицы, самые нахальные в мире, сновали вокруг с важным видом, поклевывая каждую крошку или копаясь в спитом чае. Их черные круглые тела и оранжевые ноги придавали им вид придворных времен Елизаветы.

30-го числа Грег пошел вниз, а я вышел с последней заброской. Пока сортировал и переписывал припасы, принесенные в лагерь IV, Гомпу ворчал по поводу того, что ему запретили открывать банку с апельсиновым соком. Таков этот детски непосредственный народ: надутый и мрачный в данную минуту, но всегда ненадолго, в следующий момент он уже улыбается; готов зачастую взять что-нибудь для себя и так же готов положить свою голову, защищая собственность сагиба от других. Высотный отряд пошел вниз под руководством Эда и Джорджа, в то время как Джон, Том Бурдиллон и Чарлз Эванс поднялись в лагерь III, чтобы начать разведку очередной стоящей перед нами проблемы — стены Лхоцзе. Они должны были организовать лагерь V и двигаться дальше. Джон стремился выйти 1 мая в 8.30, так как все применяли в качестве эксперимента аппараты с замкнутой циркуляцией и мои высказывания о жаре, царящей в Цирке, наполняли Тома тревогой. Должен сознаться, что я улыбался, зная, насколько несбыточными были их надежды. Было 9.45, когда они наконец вышли из лагеря. Тому пришлось сначала выполнить большую работу по сборке аппаратов, затем привычная возня с подготовкой шерпов к выходу: подгонка грузов, верёвок, кошек и т.п. Установка с замкнутой циркуляцией выглядела более тяжелой (15 кг) и громоздкой, чем я себе представлял: три зеленых баллона, жестянка в виде ящика, пристроенный снизу «болтун». Повертевшись вокруг регулирующих ремней, я пожелал удачи, отнюдь не завидуя тем, кому предстояло преодолевать пышущие жаром склоны, ведущие к мосту. Что касается меня, я решил ждать, пока поднимется «невысотный» отряд, с тем чтобы вести его вниз. Чарлз Уайли и Майк Уорд могли, если хотели, присоединиться к Джону для исследования стены Лхоцзе. Наведя кое-какой порядок, я уселся на ящик в защищенном от ветра местечке. Рядом с ящиком, как оказалось, лежала «Книга об английской поэзии». Никогда я не читал с таким удовольствием Уордсуорсовские «Оду» и «Школьницу-цыганку», как в это солнечное утро с со знанием хорошо выполненной работы. В какой-то момент моё чтение было прервано громким звуком, донесшимся от Западного плеча,— очередной обвал. Громадные глыбы скатывались с нарастающим грохотом по скальным отвесам до самой мульды на ледниковом склоне, которая очень ловко прекращала их падение. Казалось, что некий гигантский ребенок швыряет вниз ледяные кирпичи весом в тысячи тонн. Туча снежной пыли взлетела вверх и. медленно, очень медленно стала оседать на расположенный метрах в 400 лагерь, образовав миниатюрный снегопад, от которого уже пришлось скрыться в палатке.

В 11 часов моё приятное чтение было нарушено криками шерпов, штурмующих последнюю верёвочную лестницу. Это был «невысотный» отряд под предводительством ветерана Дава Тхондупа. Все были обуреваемы энтузиазмом. Я разжег примус и стал ждать Гриффа, который был техническим руководителем отряда и для которого у меня были припасены послания, касающиеся Да Намгиала и Гиальена, двух заболевших шерпов из группы Джона.

В 12.15 отряду уже не терпелось возвращаться вниз, и мы тронулись в путь. Мы встретили Гриффа Пью как раз у подножия верёвочной лестницы. У него были «неприятности с Мингма». Мингма, четырнадцатилетний сын Да Тенсинга, проходил обучение, работая ординарцем у Гриффа. Когда на Гриффа начинала действовать высота, он мужественно продолжал идти и при расспросах признавал лишь, что «Мингма что-то не очень хорошо себя чувствует сегодня!», и ушел вместе с шерпами вниз. Я согласовал с Гриффом все дела, и мы продолжали путь по хорошо протоптанной дороге, необычайно быстро дойдя до лагеря II. Пройдя ещё ниже, мы встретили Чарлза Уайли и Майка Уорда, поднимающихся, чтобы присоединиться к разведке стены Лхоцзе. Они использовали аппараты открытого типа. В 2.45 мы были на Базе. Здесь был лишь Эд Хиллари, который готовился провести на следующий день вместе с Тенсингом опытный переход с аппаратами открытого типа до лагеря IV и обратно. Джеймса Морриса из «Таймса» мы встретили, когда он впервые преодолевал ледопад (это было вообще его первое восхождение), эскортируемый Джорджем Бендом и Майклом Уэстмекоттом и всем «невысотным» отрядом. Джордж Лоу, Грег Том Стобарт ушли к тому времени вниз, к Лобуе, к первому лагерю, ниже Озерного, где была хорошая вода и зеленая травка. Этот лагерь вообще считался у нас «домом отдыха». В нашей высокогорной работе наступала пауза. За исключением группы разведки, которая должна была спуститься несколько позже, все шерпы и сагибы нуждались в отдыхе перед следующим этапом. Сдал даже Тхондуп; восхитительные лепешки к чаю, о которых я мечтал все время на спуске, так и остались несбывшейся мечтой.

Мы с Тенсингом попытались рассчитать потребности в продуктах питания для шерпов на оставшийся период. Казалось, мы уже истратили значительную часть наших запасов и превысили лимит в 2500 рупий, выделенных на все время экспедиции. Эд связался по радио с лагерями II и III. Как это часто случалось, связь была крайне плохой. Мы поняли только, что как будто лагерь III разговаривал с лагерем IV, установленным в тот день группой Джона. Больше ничего не было слышно, рация была выключена, и я присоединился к Эду в его палатке для ужина: сказочные котлеты из мяса яка! Проблема была решена с помощью тривиальной мясорубки. Затем мы обсуждали, каким путем разведка выросла от группы в два человека до крупного отряда, в который входили шесть сагибов. Затем Эд включил приемник, и мы оба единодушно решили, что цейлонская рекламная программа звучит на леднике Кхумбу весьма странно. «Чистили ли вы зубы сегодня пастой, Мак-Лин?» и «Когда вы мрачны, Эно являются необычной колыбельной для сна среди уединенных холмов». Необычной, но не святотатственной, ибо я думаю, что точка зрения альпинистов в этом отношении претерпела существенные изменения. В тридцатых годах и ранее горы служили средством избавления от таких усложнений в жизни, как, например, наличие радио. В настоящее время Гималаи сами по себе стали интересным усложнением. Лазить на них — занятие, вполне совместимое с рекламой. Фактически оно зачастую требует рекламы. Необходимость оправдания альпинизма описанием природы соответственно уменьшается. Возьмите бестселлер «Аннапурну». Если вы помните, там ведется рассказ о практических вещах, о восхождении, о проблемах снабжения, о страданиях и жестокости хирургии, а вовсе не о солнечных восходах и о красотах снежных полей. И мы прислушиваемся без всякого возмущения к различным видам домашнего комфорта, восхваляемым пискливыми женскими голосами. Я залез в свою палатку с мешаниной песен и грохотом лавин и рекламных дифирамбов, сопровождающих меня во сне.