- А если мне всего достаточно, я добиваться ничего не хочу? - сказав это, он увидел, что вокруг острое раздражение перешло в негодование.
- Пользуясь вашими словами: "А зачем тогда было в Австралию приезжать?" - резко спросил Шустер.
- Мы, наверное, от разных причин с вами приехали... - ответил Вадим и неожиданно осознал, что все они от его слов почувствовали себя обманутыми. Здесь иногда себя называли, но никто не считал себя счастливым. Русские эмигранты говорят: "Мне здесь хорошо, а им там, в России, - плохо". Но, в действительности, они думают: "Мне здесь плохо, но так как им еще хуже, то мне здесь уже хорошо".
- Мы тут недавно, - начала Оля любимую присказку, и выговариванием прозвучали ее слова, - а понимаем: нам надо в это общество вписаться, стать такими, как австралийцы. А это тяжелая работа!
- Но если я ломать себя не хочу? - спросил Вадим, кажется, догадываясь.
Илья, с интересом слушавший разговор, вдруг весело крикнул:
- Ишь чего захотел! Заслужить надо. Природу свою еще не вывернул, а уже - в счастливые! Не по чину берешь!
Вадим рассмеялся. Анжела резко встала, сверкнув на Илью глазами, и отошла в сторону. Шустер скривился и принялся доедать что-то с тарелки. Почувствовалось общее смущение и разброд. Вадим тоже встал и прошел бесцельно несколько шагов туда и обратно. Вдруг он почувствовал, что тогда ему указали его место, когда он взялся защищать их прошлое. Он остановился, как вкопанный, от этой мысли и, оборачиваясь, услышал:
- Что мы там видели, в этой стране "хамов, варваров и воров", как сказал один интеллигентнейший литератор под дворянской кличкой.
Вадим подошел ближе и сказал всем:
- Вы видели то, что вам здесь никакими деньгами не заработать!
Начался гам. Кто-то кричал быстро и неразборчиво, упало несколько вилок, стукнула дверь за Анжелой, в негодовании вышедшей в другую комнату, потом - за Иркой, побежавшей ее успокаивать.
- У вас, Вадим, аура такая агрессивная! - возмущенно воскликнула Оля и пересела на другой стул.
- Да что там такого есть?! - выкрикнул Шустер.
- Ваша среда, - ответил Вадим.
Света закусила губу. Многие отвели глаза.
- Среда?! Это как Говорухин нам изобразил - среда?! - завопил Шустер не сдерживаясь. - Сыты, сыты по горло такой средой! Да не верю я ни на минуту, что вы по этой среде заскучали - вам правда глаза ест!
Вадим разволновался, дергая бороду:
- Господь с ним, с Говорухиным, с его ролью судии. Прежде всего этот фильм - о его собственной душе. Но неужели ничего хорошего не было?! К родному, близкому, к своей стране сострадания нет... доброты. Помните у Достоевского: "В вас нежности нет: одна правда, стало быть несправедливо".
- Нет нежности! Капитализм и... каждый за себя.
- Это хорошо сказано, - устало проговорил Вадим. - Все чужие друг другу. Но мы- то из другого замеса слеплены! Другая психология! Возьмите книги или кино. Сравните, какое кино делали в России...
- С человеческим лицом? - сунулся Шустер куражась.
- С человеческим лицом! - сказал, не моргнув глазом, Вадим.
Анжела, холодно щурясь на Вадима, с очевидной издевкой заговорила:
- Сейчас вы будете говорить, как бездарно здешнее кино. Еще - как умна русская литература и как выхолощена западная. Наверняка вспомните, что русские читали взахлеб, книжки шли нарасхват!
- Здесь тоже читают. Кулинария, скандалы среди богатых и детективы. Постоянно читающий человек - что-то вроде академика.
- Именно этого я от вас и ждала! Не забудьте упомянуть, как русские своей поэтической душой обожают стихи, а ведь на Западе поэзия никому не нужна. И, наконец, - продолжала Анжела, - балет! Шахматисты! Музыканты! Грандиозно, прекрасно, как все в этой стране!
- Что ж, давайте посмеемся над балетом, шахматами и ракетами! - Вадим протянул полный бокал Анжеле и поднес свой, чтобы чокнуться. Зазвенел хрусталь. - Давайте дружно, давайте хором, давайте все вместе издеваться над своей страной!
Света с любопытством смотрела на Вадима.
- "Патриотизм - последнее прибежище негодяев"! - радостно осклабившись, крикнул Шустер.
- Патриотизм - явление культуры, - сказал Вадим. - Помните, как у Розанова: "Для немца - великая Германия, для англичанина - гордая Британия, для француза - милая Франция и только для русского - проклятая Россия". Извините... Лена, я пройдусь, - он вышел за дверь и канул в темноте.
- Вадим что-то стал быстро меняться... - заметил Шустер. - Может ему КГБ платит.
Глава 5
Музыка, гам, чудная красота и сладость ночи развязывали языки и желания. Гости изчезали из-за стола и вскоре небольшими группками кружили по саду и дому, подливая вина, болтая и втягивая более трезвых в круговорот праздника.
Перед Шустером стояла тонкая задача: в нужный момент сцапать Свету и под шумок увезти к себе в спальню для дела, о котором он не мог ни на секунду забыть и крутился по сторонам, ревниво выглядывая, куда же она запропастилась.
Света, основательно захмелев, выбежала в сад и нашла скамеечку в кустах. Голова кружилась, она чувствовала себя восхитительно, и лицо ее горело счастливым светом. Одурманивающее марево и томительность южной ночи обвалакивали тело, тонкими нитями пробегая по коже, неистовым стрекотанием миллионов цикад и неистовым сиянием миллионов звезд очаровывая и оглушая. Она прислушалась, насторожилась, как вдруг ветки раздвинулись, и в проеме появился Илья, держа в одной руке початую бутылку, а в другой два бокала. Он стоял над нею и вдруг произнес: "Я вас нашел, - совершенно без смущения рассматривая ее, - красивый и уверенный в себе. - Вы знаете, что вы красавица?" Света засмеялась, как бы приглашая продолжить: этот парень был вполне в ее вкусе - сексапильный и независимый. Правда, сломить сопротивление таких, как Шустер, было проще, но здесь и победа была несравненно интересней.
От ее интимного дрожащего смеха, от этого приглашения неистовая дрожь пробежала по его телу. Он опустился около нее, стал целовать обнаженные ноги. Легко и нежно провел пальцами по бедрам, прижимаясь, шалея. "Илья..." - зашептала Света, дотрагиваясь до его плеч, как будто с намерением оттолкнуть, но, в действительности, ее руки зарылись пальцами в его волосы и остались там - в точности так, как это делают кинозвезды. Он поднял к ней свое лицо. Сейчас оно горело, окрашенное желанием, и удивительно красивы были его выразительные и сияющие черные глаза. Он тянулся к ней, и видно было: он ни секунды не сомневается в том, что задуманное будет доведено до конца. Она поняла это, запомнила, а затем засмеялась, волнуясь грудью, наклонившись к его пылающему лицу. Илья стиснул ее, смял, не вынеся муки, схватил на руки и впившись губами, поволок в самую темень кустов.
- Вкусная девочка! - причмокнул на соседней скамейке Боб, Иркин муж, прислушиваясь к возне.
- Вкусный мальчик! - откликнулась Анжела и налила шампанского Ирке, Бобу и себе. - Как приятно слушать чужую страсть, у меня мурашки... Но, однако, мы не можем позволить этому зайти слишком далеко. Такой чудный мальчик... Да, кстати, и Шустер может огорчиться, ведь он может случайно что-нибудь узнать! Боб, пойди покашляй, да не совсем пугай! - прикрикнула она, услышав, как он ломит сквозь кусты. Вскоре посланный вернулся, а парочка, выбравшись из укрытия, зашелестела в другую сторону. В темноте, прижав Свету к стволу дерева, Илья гладил ее ноги, перебирая и поднимая тончайшую материю платья.
- Ты будешь моей, - шептал он ей в губы. - Поедем ко мне - прямо сейчас!
- Идет кто-то... я голос Шустера слышала.
- Ты спала с ним? Ты ему что-нибудь обещала?
- Какие странные вопросы, нет, конечно!
- Но ведь ты с ним пришла, и, кажется, он тебя подарками заваливает?
- Ну и что! Хочет и заваливает, - легко отозвалась она, - я не принуждала!
- Конечно, не принуждала, но ты... такая... - Илья прижался к ней всем телом, - ты любого мужика склоняешь, понимаешь ты это? Моя будешь... ах, как я тебя...
- Ну это еще неизвестно... - запела она.
- Как это неизвестно! Очень даже известно!
- Максик - между прочим, мой лучший друг!
- Ах, лучший, говоришь... - Илья совершенно распалился и, потеряв голову, зашептал: - Еще не было такой бабы, чтобы я ее так хотел, а она мне не дала! - сказал он и почему-то мгновенно пожалел о пророненных этих словах.
- Ну теперь пусти... хватит! - зашептала Света погромче, но Илья дрожащей сухой ладонью гладил ее живот, забыв все на свете. Она засмеялась как-то нервно и довольно громко воскликнула: "Да отпустишь ты меня наконец! - сделав попытку протиснуть руки между своими бедрами и его руками. - Пусти же!" Как вдруг перед ними вырос темный силуэт и гневный голос Вадима вскричал: "Ах ты, подлец, она же тебе говорит!" Света мгновенно отпрянула назад, а Вадим, развернувшись, влепил любовнику ослепительную оплеуху. Илья присел и хрюкнул. Внезапно Света повернула к Вадиму свое разгоряченное лицо и, трепеща, звонко ударила его по щеке.
- Кто тебя сюда звал?! - загремела она, наступая на него. - Кто тебя просил вмешиваться?! Защитник нашелся! - вопила она как-то грубо, широко разевая рот.
Оба мужчины уставились на нее, выпучив глаза и ничего не соображая.
В ужасной наступившей тишине стукнула дверь, и внезапно веранда, с прилегающими к ней дорожками, осветилась переливающимися огоньками, там и сям спрятанными в листве. "Эй, ребята, где вы тут, в потемках!" - донесся встревоженный голос Шустера. Послышались шаги, смех, кто-то чиркнул зажигалкой, и лужайка наполнилась народом. Боб притащил коробку пива и всучивал каждому по бутылке.
Вадим сидел, оглушенный, на траве. Невдалеке в такой же позе, привалившись к дереву, сидел Илья и криво улыбался Вадиму.
Открывали бутылки. Шустер в смятении тряс Илью за плечо, заглядывая ему в лицо, замирая от вихря внезапных, напугавших его предчувствий и быстро, жестко застучавшего сердца.
Из дома донеслась лихая музыка, и появившаяся Ирка взахлеб закричав: "Ну сколько вас всех собирать! Пошли, пошли, Анжела с Питером уже танцуют!", - потащила народ в дом.
* * *
В маленькой комнатке на другом конце дома Илья горячо шептал Шустеру:
- Ну, давай, давай, соглашайся!
- Со школы такая зараза: вобьет себе что-нибудь в голову, так колом не пробьешь!
- Это не настырность, а настойчивость. Благодаря этому я всего в жизни добился, - заметил Илья высокомерно, со значением посмотрев на приятеля. Да и ты не дурак... Уж кто-кто, а я тебя знаю, старый друг! - блудливо подмигнул он. Улыбка у него была какая-то неожиданная и не легкая: губы слушались с трудом, и видно было, что для него она необычна и неудобна, как досадное, но иногда необходимое действие.
- А зачем ты, собственно, со мной об этом говоришь? - Шустер зорко, с опаской разглядывал лицо Ильи.
- Потому, что мы друзья уже семнадцать лет, и я могу говорить в открытую. Ведь это именно та баба, которой ты снял квартиру?
- Ну, допустим.
- Так вот... откажись от нее.
Шустер вспыхнул и медленно проговорил:
- Это с какой же стати?..
- Просто так. Я прошу тебя об этом, понимаешь?
- Нет, не понимаю. Абсолютно не понимаю. - Шустер смотрел на Илью, чувствуя ползущий из глубин панический страх.
- Эта баба будет моя! - слово "моя" Илья произнес надменно, гордо вздернув голову и выставив вперед ногу.
- Кто тебе сказал?
- Я сказал!
- Нет, милок, - прошипел Шустер, - ты в школе всех девиц щупал... самый удачливый! Эту бабу я для себя нашел, уйму денег на нее ухлопал, а теперь приходишь ты и диктуешь, что мне делать?! - заорал он, остервенясь.
- Поскольку ты мой друг, я говорю заранее, ставлю тебя в известность, понимаешь?
- Что же ты за друг! - яростно огрызнулся Шустер и вдруг завизжал, плюясь: - Шкура ты, а не друг! - а в голове гремело: "Отберет! Отберет!"
- Вот тебе и на! - Илья рассмеялся жестким, холодным смехом. Видно было, что он совершенно спокоен, уверен в себе и ни на йоту не изменит принятого решения.
Шустер это знал и ненавидел его сейчас вдвойне. Потому что он сам никогда не менял главных решений. А отношения с этой женщиной должны были стать своего рода кульминацией его жизни. Не только потому, что здесь, в Австралии, очень мало русских женщин и почти все они, конечно, замужем, и не только потому, что ему, в силу его неказистой внешности и раньше было трудно найти желающих, но еще и потому, что Света оказалась падка на деньги по сравнению с другими, не понимающими выгод такого соглашения. И это самый реальнейший шанс иметь, наконец, постоянную женщину. Но особенная точка была ее невероятная сексуальная привлекательность. Эта женщина состояла из тела и одного, исключительно, тела. И мысли о ней, а, точнее, об этом теле, выводили Шустера из всякого равновесия. Гладко выбритые щечки его тряслись, а в маленьких юрких глазках отражалась бешеная работа: немедленно найти выход, самый радикальнейший, спасительный. И он, этот выход, конечно нашелся.
- Илюша, зачем нам ссориться из-за таких пустяков, - он хохотнул, сально заблестел глазками, оценивающе рассматривая красивое, не знающее сомнений лицо друга, и начал: - Послушай, дорогой, у меня к тебе предложение. Таких баб вокруг - как грязи. Тебе, с твоей наружностью, ничего не стоит любую иметь. Возьми себе другую, а я тебе дам денег. Сколько ты хочешь? - широко ухмыляясь, щедро предложил он.
Илья надменно оглядел приятеля.
- Ну, Шустер, - начал он, - фу-ты, ну-ты, как ты до такого мог договориться! Это нестерпимо пошло. Обыкновенным, недалеким дураком ты бывал нередко, но пошляком! - он выдержал паузу, наслаждаясь смущением Шустера, а в глазах его блестело удовольствие. В то же время было видно, что идея застала его врасплох, и он, в действительности, еще не знает, как к ней относиться. Но привычка выставить ближнего за глупца и, как правило, виноватого, сработала мгновенно, как рефлекс, - задолго до того, как он сам принял решение.
Заметив некоторое колебание в глазах Ильи, Шустер заметно повеселел, оживился, заюлил и, наконец, конфузливо захихикал. На самом деле, он, конечно, не был сконфужен ничуть.
- Елки-палки... а, впрочем, занятно, - тоже посмеиваясь, проронил Илья, принимая обычную для него в отношениях со знакомыми и с чужими роль главного и безусловно определяющего лица. - Просто смешно, забавно это пообсуждать...
Он прошелся взад и вперед, не без коварства поглядывая на приятеля.
Шустер весь подобрался. Привыкнув за многие годы играть роль ведомого, что бывает часто в дружеских, так же как и в брачных парах, где более сильный определяет и навязывает, а зависимый подчиняется, смиряя свою гордость и желания, где, впрочем, каждая из сторон получает за это более или менее щедрое вознаграждение в виде дополнительных удобств, Шустер, наконец, почувствовал злобу. Не один раз за эти годы у него были поползновения освободиться от диктата, надменной беспардонности дружка, но каждый раз оказывалось, что Илья ему опять чем-нибудь да был нужен: то совместная работа, активная и успешная, которую не так- то легко было прервать, да, кажется, и было бы глупо, то присланное Ильей приглашение в Австралию, составившее главное счастье Шустера. Все это витало в воздухе, и не дурак был Шустер, чтобы плевать на кормившую его руку. Но это было, было и прошло, а кто в здравом уме станет вспоминать прошлое? Добро, сделанное другими, забывается особенно быстро.
Теперь же наступил чрезвычайный момент. Склонный к лирическим поступкам только когда ему это ничего не стоило, сейчас Шустер должен был сделать все возможное, чтобы переломить волю, монолит готового решения Ильи. Он должен был сделать то, о чем он только изредка помышлял, то, что еще ни разу не оформлялось в виде готового плана. Куш был сладок, а накопившаяся зависть, приниженность и страстное желание однажды унизить соперника едва ли не слаще самой награды.
- Денежки! Смешно пообсуждать! - в восторге завопил Шустер, кривляясь. - Мы же с тобой всегда понимали друг друга!
- Максик, друг! - воскликнул Илья с восторгом ему в тон, - конечно, понимали! И поэтому я хочу предложить тебе то же самое!
- ???
- Деньги!
- Мне... - растерялся Шустер.
- Ну да, тебе! Стал бы я другому предлагать! Я бы взял эту телку и дело с концом! Но ты как-никак друг, а между друзьями должны быть благородные отношения.
- Ну и б... же ты, - скривился Шустер, чувствуя, что его козырная карта бита.
- Берешь отступного? Деньги же, дурень!
- А... - Шустер сплюнул и ухмыльнулся, - я больше дам!
- Хм. Может, я больше дам... - задумчиво протянул Илья, почесываясь.
- Ну сколько ты мне можешь дать? - насупившись, встревоженно спросил Шустер. - Что у тебя есть такого, чего у меня нет...
- Это, конечно, резонно... А слишком много я не дам, всего только девочка...
- Ну вот видишь! - радостно ухватился за эту идею Шустер. - А я дам много, в долгу не останусь.
- Давай, называй.
- Ну... это обдумать надо, вопрос не простой. Нужно время - решить, тянул Шустер, ужасно боясь прогадать. - А сколько ты хочешь?
- Я нисколько не хочу, но могу послушать, что ты предложишь.
- Ну, например, тысячи три...
- Что-о-о? И это ты называешь деньгами? - Илья грозно повысил голос. Ты что, не видишь, кто перед тобой?!
- ...Нет, нет, я хотел сказать, что четыре вполне могу!
- Ты обалдел совсем! - Илья легко встал и прошелся к окну, играя своим великолепно сухощавым телом, затем, заложив руки в карманы элегантного костюма, улыбаясь, повернулся на каблуках к Шустеру. Его встретил ненавистнический взгляд. Илья содрогнулся, веки его задрожали, но он начал спокойно, тонко улыбаясь красными губами:
- Я полагал, ты мне предложишь тысяч двадцать-тридцать, тогда мы бы могли что- то обсуждать, - сказал он с неуловимым оттенком издевательства. Но твоя сумма звучит просто смехотворно.
- Такие деньги! Чтобы ты просто не трогал мою бабу! - взвизгнул Шустер, испытывая острое желание вцепиться в это надменное лицо ногтями, как это умеют делать женщины.
- А что, - с живым интересом повернулся Илья, - она уже твоя?
- Я подарками ее забросал, куда же она от меня денется... - масляно пропел Шустер.
Илья приблизил к нему лицо и, с наслаждением расчитывая удар, зашептал:
- Я ее полапал немного, а после она, тепленькая, сказала, что не спала с тобой. Если бы этого гуся не вынесло, я бы довел дело до конца - прямо на травке!
- Падла ты! - убежденно сказал Шустер.
- От такого же слышу.
- Нет уж, извини, у меня есть какие-то принципы!
- Неужели? - с комизмом осведомился Илья. - Ты - ничтожество, невероятно оскорбительно-спокойно сказал он и задумчиво посмотрел на приятеля. Шустер неожиданно для себя задрожал.
- Ладно, твою мать, кончилась наша дружба, - он сидел с помутившимся взором. - Берегись, теперь я тебя накажу!
Илья брезгливо рассмеялся:
- Давай, попробуй! Все равно все будет так, как я хочу, - небрежно бросил он и легкой походкой быстро направился к двери, но неожиданно обернулся и, увидев опрокинутое лицо друга, доброжелательно сказал:
- Зря расстраиваешься! Подумай о нормальных деньгах - с тебя не убудет.
* * *
Стеная от раздирающего ее восторга, с трудом распрямляя затекшие коленки, из смежной с комнатой кладовки выбралась Ирка. Подслушанный разговор возродил в ней поистине страстные чувства. Она почувствовала бурю "настоящей" жизни, которая обыкновенно обходила ее стороной, а сейчас влила взаправдашний огонь в ее жилы. "Война из-за женщины! О-о-о!" - голова ее кружилась. Давясь новостями, кипя пламенным нетерпением, так освежающими ее, Ирка побежала к Анжеле. Томно раскинувшись на подушках, та излагала Оле и Саше свою непростую теорию трансформации духовной материи, обильно посыпая пеплом окружающие предметы. Молодая пара, ко всему в новой для них стране относившаяся с умилением, разиня рот слушала монолог, изредка вставляя легкие междометия. Ирка потопталась около них, но не осмелилась прервать сестру.
В изнеможении от доставшейся на ее долю удачи, не в силах более сдерживать гремевшую внутри бурю, она бросилась на розыски Светы, решив взять от жизни сразу все, что удастся. Она нашла ее в ванной перед зеркалом. Приседая, хватая подругу за плечи и захлебываясь, Ирка немедленно с наслаждением пересказала весь подслушанный разговор с прикрасами и дополнениями.
- Вот так они тебя поделили, представляешь! - радостно заключила она, жадно разглядывая следы огорчения на красивом лице.
К ее глубокому разочарованию, Света не только ни обиделась, но была заметно польщена, легко и беззаботно смеялась и, видимо, чувствовала себя на высоте. Это уязвило Ирку. Добрая по натуре, она все-таки ожидала большего. Стараясь выжать еще какие-то упущенные возможности, Ирка с детской жестокостью добавляла все более и более фантастические детали, казавшиеся уже вконец нереальными. Но Света только похваливала Ирку за расторопность.
Вдруг, в самый интересный момент, она обернулась и беспечно спросила:
- А что это за крем у тебя?
Ирка остановилась в крайнем изумлении, словно ударилась лбом в стеклянную стенку.
- Вот - крем, - наивно повторила она, но сердце ее застучало, глаза сверкнули.
- Я хочу себе что-нибудь подобрать, - ласково и просительно протянула Света, мгновенно оценив свой промах и твердой рукой выравнивая оплошность. Вообще-то я раньше не пользовалась, а теперь жарко и, наверное, надо... Ирочка, ты так хорошо во всем разбираешься - помоги мне найти что-нибудь подходящее...
Ирка мгновенно растаяла, открыла шкафчик с принадлежностями, и вскоре две женщины самозабвенно разглядывали баночки, оживленно судача на совершенно особом диалекте.
* * *
Праздничная ночь медленно перетекала в предутреннюю бессонную дрожь, гости, позевывая, разместились там и сям с чаем и сластями, когда дверь отворилась, и в гостиной появилось новое лицо.
- Николай Николаевич, с Новым Годом!
Вошедший сразу привлек взгляды своей необычайной фигурой огурцом, с плавным расширением на уровне талии. Наверху возвышалась закругленная голова, завершающая эту идеальную элипсовидную конструкцию. Голову, в свою очередь, венчала седая, ровненько подстриженная челка, очевидно привнесенная сюда из подросткового возраста и навечно украсившая эту запоминающуюся личность. Однако, известное легкомыслие в оформлении головы составляло только часть правды, ибо в целом фигура Николая Николаевича выглядела необыкновенно солидно. Добавив сюда только достоинство хороших очков, Николай Николаевич мог немедленно быть принят за профессора университета, если бы не неприлично-простоватый его взгляд, которые некоторые находили простодушным, а иные - глупым.
В русском обществе Николая Николаевича любили и охотно звали, потому что с ним можно было оставаться самим собой, но, одновременно, не относились к нему как к равному. В русском обществе сильна иерархичность: каждый чувствует свое социальное место и играет в свои маленькие игры. С Николаем Николаевичем это было не нужно. Кроме того, он многим помогал, хорошо зная условия страны и свободно владея двумя языками. Только удивительным образом и на английском, и на русском он говорил с одинаковым акцентом, так что австралийцы принимали его за иностранца, а русские - за инородца.
Небывалая простота и легкость участия в чужих трудностях мало помогли Николаю Николаевичу в завоевании достойного места в обществе, а, может быть, и явились для него роковыми, ибо его не уважали. Николай Николаевич помогал слишком легко и часто, слишком не ценил своих усилий, а это между нами как раз и почитается за глупость.
Тем временем вошедший с достоинством поздоровался со всеми, только что не расшаркиваясь, и, оглядев компанию, сказал:
- Я к вам на полчасика: решил, Ирочка, вас и Боба с праздничком поздравить! Давайте расцелуемся! - и он трижды облыбызал смеющуюся Иркину мордашку и довольного Боба, который, в свою очередь так же аккуратно и смачно облыбызал его.
- Николай, у тебя Пасха на Новый Год наехала! - раздался голос Ильи.
- Я, Илюша, люблю традиции соблюдать. Мы, кто давно здесь, их бережем: чем дальше от Родины, тем лучше в сохранности их надо пользовать.
На его оборот речи на лицах замелькали улыбки, а Николай Николаевич, не замечая их, подошел к Илье и открыл было рот что-то сказать, но внезапно разглядел через полумрак гостиной новую женщину. Она показалась ему столь соблазнительной, что он остановился на полуслове и изумленно взглянул на Илью:
- Какая красотка... Замужем?
- Такие не бывают замужем, - откликнулся Илья. - Ты старожил, Николай. Она дочь Королькова Леонида...
- Конечно, знаю! Он в Дарвине мыкался, работал, где ни придется и хлебнул порядочно. А что, семья к нему приехала?
- Света и ее мать, Нина Ивановна.
- Погоди-ка, погоди-ка... - Николай Николаевич что-то соображал, глаза его зажглись интересом: - Мне Леня рассказывал, давно... - начал он с солидной допропорядочностью, - жена его имела роман. А потом это всплыло, ну он тихий, конечно, обида, а он терпит да прощает, только, говорит, ты решай что-нибудь, потому что так невозможно нам счастье поддерживать. Ждал он, ждал и дождался. Она, как прошло такой жизни пол-года, из дома-то его и выгнала! "Иди, - говорит, - я с другим теперь буду счастье строить. Ты недотепа, что моему ребенку дать можешь!" - приглашая разделить его чувства, улыбаясь, докончил Николай Николаевич - в точности так, как многие, рассказывая печальные истории и ужасаясь подробностям, случившимся с другими, не могут, хоть и в самый последний момент, скрыть удовлетворенной и радостной улыбки, пусть и еле заметной.
- Ай да тетя! - расхохотался Илья. - А мы-то все наоборот представляли!
Услышав его радостный смех, подошла Света, взглянула задумчиво и томно. Она присела на высокий стул, так что ее длинные ноги протянулись перед лицом мужчин.
- Светочка, это Николай Николаевич - наш русский "австрал".
- Можно просто Коля, - предупредительно заерзал тот, не в силах оторвать глаз от молодой женщины.
- Еще одна жертва, - ехидно шепнула Ирка новенькой Оле. Женщины опустили глаза, помолчали. И вдруг обе враз сказали:
- А кто хочет еще чаю?!
Послышался смех. Оля встала и вышла из комнаты, а Ирка, не моргнув и глазом, воскликнула пылко, даже привскочив со стула:
- Николай Николаевич, а что это за история вышла с вашим родственником Тропишиным? Мне тут Галина Львовна по телефону так сумбурно объясняла-объясняла, я ничего не поняла. А мне страсть как любопытно! - она многозначительно обвела всех взглядом, довольная, что смогла завладеть всеобщим вниманием, к тому же так ловко переменив тему.
Все встрепенулись, а Николай Николаевич нахмурился, но, приосанившись, начал:
- Расскажу вам новогоднюю сказочку, перед тем как вы пойдете спать, хе-хе. Я прожил тут почти всю жизнь, и мой троюродный брат тоже осел в Австралии. Живет здесь с семьей, на хорошем счету всегда был, солидный человек. Несколько месяцев назад он бумаги с работы взял домой - поработать, он так делал и раньше. Да и все сотрудники часто работают дома дополнительно, чтобы перед начальством выслужиться. Время свое личное тратят. И вот, после семнадцати лет работы в этой компании его обвинили, что он - русский шпион и бумаги брал домой, чтобы в Россию пересылать. И не только у него дома, а и у меня! - мы с женой весь дом обшарили - нашли подслушивающие устройства! Весь потолок в шнурах и проволоке был под настилом. Это почему же такое? А потому, что мы русские, вот почему! Я тогда не вынес и статью в газету поместил. В общем, осрамили нас всех. Мне брат говорит, мы с ними семнадцать лет за руку здоровались, домами дружили, а, теперь, говорит, опозорили меня на весь город, в газете написали имя мое. А мне здесь жить! И суд, говорит, еще не кончился, а все уже пальцами показывают: опять полно у нас русских шпионов!
- Волки позорные! - выдохнул кто-то.
Вспыхнула и погасла в подсвечнике последняя свеча, осветив задумавшиеся, утомленные лица. Ночь безнадежно сгорала, испепеляя хлопушки, шарики, бенгальские огни: шелуху, блеснувшую элегантым нарядом богача, взятого напрокат в захудалой лавке. Праздника нет, костюм оказался дешевкой, и надо приниматься жить. Тишина повисла в гостиной.
- Я чувствовала что-то такое, но не понимала, в чем дело, - сказала Ирка тихо.
- Нормальная страна. Деньги есть и дом купить можно, а что еще человеку надо! - изрек Саша.
- Мне иногда домой хочется... - Ирка от рассказа Николая Николаевича неожиданно для себя опечалилась. - Я давно здесь живу, а все какое-то... чужое.
- Плохое?
- Да нет... Именно не плохое - все хорошее, - она скривила мордочку, а - чужое.
Николай Николаевич кивнул головой.
- Я прожил здесь жизнь и скажу, что ваше поколение - везунчики. Двадцать лет назад на улице били в лицо, услышав не английскую речь. Я сам был свидетелем. Да и много чему я был свидетелем, - прибавил он, нехорошо меняясь в лице.
Неожиданно Анжела громко рассмеялась:
- Интересно, что бы ответили на это русские правозащитники - лауреаты премий. Есть такие новые в России иконы. Вот потеха! Им теперь надо не в России - на Западе объединяться и русских защищать!
- А в России не поверят... - заметила Света.
- Западная демократия существует для всех, - сказал Вадим, - но на деле у нее одно качество для своих, а другое для чужих - двойной стандарт!
Шустер скривился. Многие отвернулись.
Вадим вышел в сад, где курила Лена.
- Где Динка? - спросил он.
- Спит. Я наверху ее уложила.
Вадим порылся в кармане.
- Вот ключи: разложи сиденье в машине, я принесу ее сейчас.
- Ты что, домой собрался?
- Конечно.
- Вот так всегда!.. - протянула Лена разочарованным голосом. - В кои-то веки из дома вырвались, и вот - конец празднику!
- Что же тебе интересно здесь? - печально спросил он.
- Да все! Отличная компания. Ученые, художница, торговый атташе - тебе мало?! Ты всегда недоволен! Лучше вернуться в Россию, зажить с мамочкой в лесу и рассматривать чужую мазню на своих стенах? - сказала Лена с негодованием.
- Все. Я устал. Хочу остаться один. Один!
- Ах, один! - вскинулась Лена, ища ссоры. - Ты серьезно?
В глазах ее ходили волны, появилась какая-то глубокая решимость, отчего она вся подобралась и осунулась.
- Kонечно нет. Надо... подумать. Побыть одному.
- А я серьезно! Мне все надоело, все, все!
- Что происходит?! Ты мучаешься и меня мучаешь! - неистово закричал Вадим и, вскочив с земли, сделал попытку обнять жену, но она вырвалась и отвернулась. - Лена, я хочу видеть твои глаза: когда же мы поймем друг друга?! В России мы измучились вместе ужасно!.. - вырвалось у него.
Рывком оглянувшись, Лена с минуту исступленно вглядывалась в лицо мужа, как будто в недоумении.
- Ты, оказывается, измучился со мной!
- Слушай! - Вадим оробел, увидев ее лицо, но стараясь говорить успокаивающим тоном, сказал: - Мы здесь больше двух лет и что же? Сначала тебе понравилась страна, все было увлекательно. Я видел что ты повеселела, оттаяла, и наши отношения наладились, ведь правда? А последний год мы опять живем, как чужие.
- Опять спать! - вскричала она, рассмеявшись неестественно и немного истерично. - - Ты вообще, кроме постели, ни о чем думать не в состоянии!
- Да побойся Бога! - воскликнул Вадим. - Это никогда для меня не было главным! Но я чувствую, я знаю, ты не любишь меня!
- Да ничего подобного! У меня была тошнота... - заметалась она, - этот транспорт, ты помнишь... я дико уставала!
Он напряженно ждал, а она замолчала, потом подняла сведенное судорогой лицо и вдруг словно выплюнула:
- Если есть что-нибудь в этом мире, что я ненавижу, так это грязные сучьи игры! Не выношу, когда ты лезешь ко мне с этим! И никогда, слышишь, идиот, не смей задавать этого вопроса! - завопила она вне себя от бешенства и ринулась к дому, но не добежала, а, передумав, бросилась к машине, села в нее и, крикнув Вадиму: "Я - домой! Сам доберешься!", - прижала стартер и вылетела со двора.
Вадим подошел к открытой двери на веранду, взглянул на осыпанный стеклянными брызгами праздничный стол и нарядных людей, но вовнутрь не вошел, а оглянулся вокруг.
Дом по самую глубину трубы опустился в густой мрак, населенной ночной, тайной и пугающей жизнью. Чернота перевалила в распахнутые окна. Мохнатые ночные тени, задрожав веками, приоткрыли серые глаза и осторожно прислушались.
Стол, такой нарядный недавно, погас, осунулся, скорбя о разорении, незаметно растеряв невозмутимо-плотскую, пышную красоту. Эти вазы, фрукты, цветы! Золото и бордо, хрустальное позвякивание в праздничной, в вечной жажде! Тонкая, нарастающая печаль... Ах, эти вазы, фрукты, цветы... и только усталость и сомнение... Нет, нет, еще не все пропало! Мы здесь, мы пируем, наша плоть жива и рвется вверх. В этом мощь: наверное Богу все равно, чего больше в нас - физического или духовного.
Но цветы увяли, стол высосан, как белая кость, стеклянная ваза неудержимо возвращается в песок, а от сочных фруктов осталась горстка сухих косточек - крошечных зерен неизменно и неудержимо наступающих новых пиров...
Но день погиб, навечно, навсегда погиб. Лодочкой, качаясь, он взмывает в небеса, скользит, плывет по бусинам минут, как фарфоровая безделка, но быстро и страшно покрываясь узором распада, чернотой заливая борта. Умер рассвет и умер закат, умер свет! - невозможный, неудержимый, летучий, как страсть, как случайные надежды, как могучий и жаркий крик последней секунды перед мраком, последний невыносимый зов - как вся жизнь что, лопаясь, звенит в этом проклятом крике! Сейчас, сейчас упадет Тьма!
Когда же мой черед? Нет - не пора. Только усталость и сомнение... И ничего больше. Нет места под этим небом все равно.
Глава 6
Когда мы с Леной ехали сюда, жизнь сулила перемены.
Нашей прежней жизни мы отдали весь свой душевный запас. В ворохе неисполнимых надежд растворились наши усилия и наше терпение. Разочарование осталось нам от прошлой жизни. Мы все хотели перемен.
Это и было как раз то, что мы нашли с Леной в новой стране. Здесь все оказалось совершенно непохожим на то, к чему мы привыкли и от чего так устали. Самые элементарные, но необходимые вещи, как оказалось, могли решаться безо всяких усилий, не утяжеляя жизнь и не угнетая дух. Они заняли подобающее им место - теперь мы попросту забыли о них.
Всякая мелочь в Австралии удивляла новизной: растущие бок о бок пальмы, вереск и березы, непохожие ни на что электрические розетки, к которым неизвестно как подступиться, змеи, иногда прыгающие на людей и газоны, которые не засевают травой, а выстилают зеленеющими лоскутами почвы.
А вода, которая в этом полушарии закручивается в кране в другую сторону!
А совершенно новые созвездия, словно ты сразу улетел на другую планету!
Мы не вылезали из зоопарков, изучали, ощупывали, удивлялись, вдыхая новые запахи и вглядываясь в этот почти зеркальный для нас мир.
Лена совершенно преобразилась. От ее печалей не осталось и следа. Она словно сбросила весь взрослый скарб, и в ней открылся добрый, солнечный ребенок, не видимый, но угадываемый мною раньше. Это было самое чудесное открытие в новой стране. Со мной теперь жило два светлых существа, и, кажется, я не был в их компании посторонним.
Добыв на прокат маленькую машинку, мы отправились в путешествие под звуки любимых всеми "Бременских музыкантов". Мы видели гейзеры и сталактитовые пещеры, белоснежные пустынные пляжи, зеленый океан с плывущими в нем китами, выход из огромных океанских волн самых крошечных в мире пингвинов. Мы видели как огромные вараны промышляют под машинами в поисках пропитания, а ковбои на родео пытаются удержаться на неоседланной лошади.
Вернулись мы через три недели и, кажется, вовремя, потому что Динка стала засыпать в самых неожиданных местах.
А скоро для нее началась учеба на английском языке. В это же время мы с Леной вспомнили, что кроме натуралистического интереса есть еще жизнь. Дома замелькали газеты, испещренные объявлениями о работе. Мы вместе составляли заявления, веером отсылали их и ждали ответа. Приняли к публикации мою первую статью о живописи великих испанцев. Не отказали мне и в другом журнале. Я перевел насколько статей на французский и отослал их во Францию в знакомые журналы. Кое-что приняли и там. Вскоре выяснилось, что постоянной работы нам никто предлагать не хочет, но на мои заработки мы можем жить. Лена, как оказалось, ожидала все-таки большего. Наш уровень жизни был лучше, чем в России, удобнее и полнее, но еще слишком близок к нему. Хотя, мне казалось, это не зависит от самого достатка, а от наших собственных привычек. Моя родная и нужная жена выслушала меня и согласилась: мы понимали друг друга, нам хотелось быть вдвоем, она была ласкова, весела и заботлива.
По утрам она "выкапывала меня из норы", то есть залезала под мое одеяло, покусывала за ухо, смешила, уговаривала "поскорее пожить". Сквозь еще сонные веки я видел полыхающее австралийское солнце, слышал удивительные вскрики бегающих по двору птиц. Мне ли было до сна! Лена включала музыку и, делая завтрак, они с Динкой распевали хором. Между куплетами она смотрела, встал ли я, и пела мне "оду": что-то фальшивое по мелодии, но сердечное по словам. Я не умел ей ответить стихами, я валялся, раскинув руки, задрав бороду вверх, я ждал, когда она придет снова. Она, конечно, знала об этом, потому что в дверях скоро появлялось ее румяное лицо. Она улыбалась мне чудно и долго, не спуская с меня веселых глаз, светящихся, похожих на двух золотистых пчел. Мы снова любили друг друга.
В ней отвечало радостью все: красивые большие губы, припухлые от природы, зазолотившиеся под сильным солнцем волосы и кожа, тоже ставшая от легкого загара почему-то ярко-золотой. Я не мог оторвать от нее глаз.
Мы медленно завтракали, бестолково, теряя кучу времени, делали какие-то дела, не в силах оторваться друг от друга. Счастливая Динка скакала между нами, как заяц. С ней тоже произошла перемена - она стала еще более свободной и открытой. Вот одно из ее писем, написанное бабушке на досуге от изнуряющих наслаждений:
"Бабуля, любушка!
Мы с мамой и папой были на выставке. Там был трех-головый сторож, он живет в прочном доме с надпесью: Академия всевсяческих наук. Это оказываетца Цербер, он злющий-презлющий и нас чуть не заел и глаза у нево красные. А вообще они, бабуля, рисовать не умеют.
Мы однажды на море нашли нефть (а у нас нефть - он) он идет на мясо (т-о-р-ж-е-с-т -в-е-н-н-о идет). Мы его приманили крючком и сделали газ для папиной пичятной машинки. Пичятные машинки работают при помощи газа. Еще мы поймали собаку динго и зделали из нее шубу. Динго наелась яду и поет заунывным голосом как дядя на пластинке, которому режут живот. Я тут ставлю лавушки на скольских и шустрых кошек!
Послушай, у меня к тебе очень строгое письмо. У тебя от снега и красново чая перепуталось все в голове. Я тебя спрашиваю, если ты такая ОБРАЗ-ХНЫКА хватит шлятца, мчись к нам восвояси. Я очень по тебе скучяю и вспоминаю твои формы, милый мой дружок. И даже посылаю тебе конверт под названием 8 Марта. Я даже не представляю, как ты с воем ворвешься к нам в дом.
Храни тебя аллах!
Твоя собака Динка".
В это время у моей жены появилось новое увлечение. Раньше Лена никогда не интересовалась эстетической стороной нашего дома. То, что она делала для него, лежало в границах необходимости: все, кроме картин, в нем было функционально. Я даже думаю, что она всерьез не замечала, были новые предметы красивы или нет.
Теперь все переменилось. И у меня, и у Лены появилось чувство очага и дома, и счастливая, обласканная этим теплом, моя жена начала меняться. Она стильно, ярко одевалась, подкрашивала глаза и губы, а, также, к моему любопытству, стала пробовать себя в неизвестной для нее роли домовитой хозяйки.
Началось украшение нашего жилища. Никогда не занимаясь этим в России, Лена не умела сразу подобрать лучшее место для предмета, но я все равно радовался, наблюдая, как она вьет наше гнездо. На ярмарках и развалах Лена находила массу бесполезных, но интересных предметов, как, например, графин для вина в виде керосиновой лампы. Стоило его поднять, как из него неслась пасторальная мелодия. Дома появились горы подушек, красивых чашек, фарфоровых статуэток и хрустальных бонбоньерок, искусно связанных салфеток, литографий на стенах, множество ковриков лежало повсюду, цветов стоячих, висячих на кронштейнах и, наконец, в дом попала огромная пальма и подперла своей разлапистой головой потолок. Тут я обнаружил, что это все вместе уже не выглядит ни красивым, ни уютным. Я попробовал остановить жену, но не в ее характере было бросить дело на пол-пути.
Через несколько месяцев некуда было положить книжку, так как все поверхности были заставлены статуэтками и сувенирами. Динке негде было попрыгать, так как в комнатах появилось множество столиков и подставок для этих сувениров. Но Лена только входила во вкус: новый, впервые ею созданный дом должна была украсить добротная, по- настоящему элегантная мебель. И она заговорила о деньгах.
- Таких денег у нас нет, - ответил я.
- Знаю. Но думаю, что деньги надо найти.
- Я не знаю, где.
- Я знаю! - воскликнула Лена обрадованно, и в ее глазах сверкнула радость от осенившей ее идеи. - Тебе нужно пойти на хорошо оплачиваемую работу!
- Мысль не нова.
- Конечно нова, Вадик! Работа искусствоведа интересна, но это не то, что может серьезно обеспечить семью. Этим ты можешь заниматься по вечерам. Вот если бы ты смог стать чиновником с хорошим окладом... в какой-нибудь организации, близкой к искусству, - - проговорила она задумчиво, очевидно уже раскладывая в голове комбинацию.
Мне ужасно это не понравилось. Я испугался, что эта идея укрепится в голове жены также стремительно, как это всегда случалось с нею раньше. Я сразу отказался, и Лена отступилась.
Но через неделю этот разговор повторился опять. Я объяснил, что верхнего порога для заработка здесь нет: сколько бы я не заработал, денег все равно будет не хватать, и это лучший для нас ответ. Лена обиделась и отказалась идти на прогулку. И также, как в Питере, она не пошла мне навстречу ни завтра, ни послезавтра, "дожимая" до того момента, когда я махну на все рукой и соглашусь. Я бы так, разумеется, и сделал, если бы не предмет ее требований: отступать мне было совершенно некуда - чиновником я быть не умел. Также, я не хотел зарабатывать деньги ради денег, ради мебели и неуклонно улучшающейся жизни. Я думал, что жизнь улучшается от других причин.
Не найдя во мне согласия, Лена стала отправлять заявления на работу от моего имени, считая, что, если появится место, я возьмусь за ум. Теперь она все дни проводила на курсах английского языка, а вечера у знакомых.
Прошло несколько месяцев. Дома набирали скорость разговоры о деньгах. Легкие уговоры и увещевания незаметно превратились в осуждения, попреки, указания на мое прежнее поведение и ошибки, несогласие с ее, Лениным, опытом, неумение быть мужчиной, нежелание жить, как все, неправильное воспитание в детстве, когда меня приучали только брать и ничего не давать взамен, избалованность и чистоплюйство, присвоенное мною от моей мамочки вся эта интересная тематика свела на нет яркую вспышку нашей с Леной близости.
И тут заболела Динка.
В два дня температура поднялась до 39 градусов, и таблетки сбивали ее только на час - - при этом не было ни одного признака простуды или гриппа. Давать слишком много таблеток я боялся, а без них температура стояла на одной отметке. К нам приезжали врачи: они ничего не находили и предлагали подождать. Советоваться с Леной я не мог - к тому моменту она со мной уже не разговаривала, а только ставила меня в известность о своих решениях.
Я сидел около Динки. Лена заявила, что Динка нас дурачит, а я занимаюсь не своим делом. Назавтра я приглашен для разговора в одну организацию и должен подумать об ответах на вопросы и вообще подготовиться, так как шанс устроиться туда весьма велик. Она посмотрела на розовое Динкино лицо и сказала, что Динка выглядит здоровой, но сонной, я должен дать ей выспаться. После чего уехала.
Динка ничего не ела и почти не пила. В ее глазах был туман. Она поворачивала голову, скользила по мне взглядом, но со мной не говорила. Я только мог держать ее ручку и ждать, ждать и пугаться. Проклятый градусник показывал одно и то же; к вечеру температура начала подниматься. Я запихнул в Динку сразу несколько таблеток, но они помогли нам только на два часа. К девяти вечера градусник показал 40.
Динка перестала останавливать взгляд на моем лице. Рот ее был открыт, рука не держалась в моей руке. Я метался по комнате, то порываясь прижать ее к себе, то укутать в раскаленное одеяло. Наконец, догадался вызвать "скорую". Врач приехал быстро и сделал укол, посидел с нами и сделал второй: было обещано облегчение, и, действительно, температура спала. Мы остались одни и попробовали пить молоко. Началась ночь. Динка заснула шумно и тягостно, я задремал около нее.
Не знаю, сколько прошло времени, но я проснулся от истошного крика. Динка сидела на своей подушке и отпихивала что-то от себя руками - как будто ее облепили какие-то насекомые - глаза ее были совершенно безумны. Волосы мои встали дыбом - я никогда не видел настоящих галлюцинаций у маленького любимого ребенка! Я схватил Динку в охапку и с воем побежал с ней по дому.
Очнулся я от оглушительного стука в дверь. Соседи в ночной тишине услышали страшные Динкины вопли и прибежали к нам. Потом нас везла "скорая", все бежали в палату, отнимали от меня Динку, я не давал, ее кололи, кололи бесконечно, и, наконец, меня оторвали от нее и выдворили за дверь. Но не выгнали, а оставили до утра.
Прошел день, температура немного спустилась, Динка начала пить. Шесть раз в день ей кололи коллосальные дозы лекарств. Я сидел рядом и смотрел на нее. Она стала очень длинной, худой, с большими серьезными глазами. В конце дня нас нашла Лена.
Со мной говорить она не стала, а имела беседу с врачом и назавтра привезла сок и книжку. Потом, кажется, приезжала еще, но я не обращал внимания, не помню.
Я понял, что беда нас миновала в конце этой недели. Динка села на постели и внимательно посмотрела на мое лицо. Потом погладила меня по щеке и задумчиво сказала:
- ...Гадкий утенок!
Я засмеялся и, подыгрывая ей, повесил свой длинный нос.
- Правда, па, тебе идет старость... уже.
Динку выписали из клиники почти через месяц с диагнозом "сливная пневмония". Это означало, что в ее легких был не точечный очаг справа или слева, а оба легких целиком представляли один полыхающий очаг. Она должна была умереть, но случилось чудо.
Лена была в ярости - она считала, что это я довел Динку до такой болезни. Мне много раз объясняли, что каждый должен заниматься своим делом: нечего прачке управлять государством! Дело мужика много работать, деньги получать, думать о семье, устраивать приличный дом, а не заниматься черт знает чем! - кричала Лена день за днем, не сдерживаясь. Она уже перестала сдерживать себя. - Если ты сам готов вечно сидеть в дерьме, то хоть о ребенке бы подумал!!!
Динка в это время писала бабушке:
"Бабуля, мы с папой в болезни вышли на улицу и стали гулять. И увидела божий мир и очень удивилась, когда вспомнила прозрачную Неву. По ней плыл прекрасный лед и шуршал, как мыш, которая шелушыт зерном. А небо было голубое, ужасно голубое, голубее, чем синее море и синее реки. Исакиевский светился в Неве золотым отражением. А утки плавали вокруг нево..."
Глава 7
"А ну-ка, еще горяченькой и мыльца туда. - Николай Николаевич налил в ванну светло-зеленую жидкость и слабо помахал в воде ногами, взбалтывая. Нет, это не так-то просто, надо еще раз. Значит, если я кладу здесь тонкие плитки, то ступеньки как раз в пазы и войдут, но тогда для верхней части зазор будет маловат, а если толстые - все удобно и хорошо, но сами-то они не смотрятся".
От напряжения лицо Николая Николаевича сморщилось в гузку, выдавая сильнейшую душевную работу, в то время как бездеятельное, довольно рыхлое и утомленное тело его в распростертом виде качалось в объемистой ванной, расположенной в великолепно отделанной под мрамор и золото ванной комнате, которая, в свою очередь, располагалась в почти отстроенном третьем доме Николая Николаевича. Все в этом доме, как многое и в предыдущем, было возведено лично Николаем Николаевичем, не считая, конечно, фундамента и стен, и было плодом кропотливейшего и неустаннейшего труда. Ему посвящал Николай Николаевич не только все свободное время, но также душевные силы своей семьи и долгие ночные бдения, в процессе которых он взволнованно обдумывал цвет замазки, толщину ступенек, ширину дверей и другие наиважнейшие детали. Решение каждой из этих задач отнимало у Николая Николаевича сон и аппетит и приводило его в состояние сильнейшего возбуждения, так что он иногда и на четвереньках выбирался ночью из своей спальни и с сантиметром в руках ползал по полу и вдоль стен, бессчетно считая и пересчитывая. Никому бы на свете не доверил Николай Николаевич столь ответственной работы. Этот дом должен был стать триумфом, монументом всей его жизни. И он, конечно, и становился.
Ради этой точки Николай Николаевич юношей оставил свою мать с сонмом младших детишек в Югославии, куда забросила их война. Отец - власовец - еще раньше сгинул где-то в лагере. И как только появилась лазейка, молоденький Николаша, не тратя время на терзания о семейном и сыновнем долге, добыв денег на пароход, отчалил из голодной Европы в солнечную Австралию. Бесплодные душевные переживания не омрачали распорядка жизни юного каменщика, и, кажется, переписка его с матерью, ограничившись десятком писем, благополучно скончалась.
Жизнь сулила блаженства, и, несмотря на недостаток нужных средств, Николаша приступил к ухаживанию за официанткой из соседней закусочной, формы которой, все чаще и чаще возникавшие перед Николашей даже и во снах, вносили незапланированный хаос в его ничем доселе не омрачаемую жизнь.
Девушка эта, по имени Валя, принадлежала к русской семье, покинувшей Китай в один из последних исходов русских из Харбина. Город был густо населен русскими, начиная с периода постройки КВЖД, с конца девятнадцатого века. Детишки инженеров-путейцев, строителей, техников, ремонтников учились в своих русских школах, и русский язык ходил в городе наравне с китайским ассимиляция шла с трудом. К началу второй мировой войны в городе уже было около миллиона русских. Выезжать из Харбина начали по разным причинам: бежали от японцев и от реформ Мао-цзе-дуна. Половина русского населения, родившегося и прожившего жизнь в Харбине, бросив обжитые места, отправилась в Россию, но не в города, а в легкие палатки целинников: энтузиазм помочь родной стране был велик. Вторая половина русских предпочла путешествие в отдаленные городки Сидней и Мельбурн.
Около девяти лет прошло с тех пор. Валя нашла отличное место в закусочной, и теперь молодой и очень приятный каменщик, тот, что и завтракал и обедал у них всю осень, довольно неожиданно предложил ей "закрепить их отношения браком". Валя не стала долго раздумывать, и вот молодые рука об руку устремились к счастью, которое во-первых и в самых главных состояло из заветной цели: купить дом. Влезли в огромные долги, взяв в банке деньги под проценты, купили небольшое, но вполне достойное жилище.
Вот тут-то Николаша впервые смог вложить душевные силы в дело, достойное их применения. Это оказалось сарайчиком для садового инвентаря. Страстно и самозабвенно строил Николаша плод своего четырехмесячного обдумывания. Затем взялся за гараж. Кажется у него родилась и немного выросла дочь, когда он воплотил свой великолепный замысел. Ведь двор-то тоже был отделан! Николаша работал, беря много сверхурочной работы и в невиданно короткие сроки сумел выплатить дом. Затем он продал его, взяв дополнительные деньги за свои постройки, и купил второй - побольше. Этот был тоже, как у людей, но гораздо приличнее, чем у некоторых. Бесспорно приличнее. Теперь перед Николашей стояла грандиозная задача: не только выплатить и его в рекордный срок, но также улучшить. Раз появившись, единственная и главная идея управляла его жизнью, ради которой он был готов на любые жертвы. Эта неугасимая страсть двигала им день и ночь.
Бежали годы, росли дети. Он приклеивал, забивал, прилаживал, снова приклеивал, снова забивал и снова прилаживал, пока не увидал однажды в зеркале округлившуюся талию, отвислые мешки под глазами и седую челку. Тогда он решил, что час пробил.
На собранные от бесчисленных левых заказов деньги был прикуплен участок земли очень удачно, на пригорке, и началось строительство последнего и решающего дома; старый же был продан с большой прибылью. Стены рабочие возвели споро, и, наконец, после массы хлопот, Николай Николаевич смог окунуться в настоящее дело. В ту пору ему исполнилось пятьдесят пять лет. Если и были в жизни Николая Николаевича постройки - они были ничто по сравнению с важностью теперешней работы. Николай Николаевич строил на века.
Сейчас трудно было бы определить точно, сколько лет продолжалась эта грандиозная деятельность. Мы застали Николая Николаевича уже в безусловно отстроенной ванной номер два, расположенной в комфортабельном двухэтажном доме с пятью спальнями и гигантской застекленной гостиной, занявшей почти весь второй этаж. Вид оттуда на город, вечерами переливающийся огнями, был невероятный. Николай Николаевич неустанно рассказывал все новым и новым слушателям захватывающую историю покупки участка земли, оформления бумаг, подсчета количества необходимых кирпичей, выбор цвета стен, количества ступеней на второй этаж и множества других удивительных деталей. К середине второго часа слушатели бывали подавлены необыкновенным талантом Николая Николаевича и разнообразием строительных терминов. И вот уже детально отточенный рассказ подходил к концу, и Николай Николаевич счастливо завершал его любимой шуткой: "Ну вот теперь можно и пожить!"
Не так давно мы оставили Николая Николаевича, вкушающего заслуженный отдых в ванной комнате. Мысли его, крутящиеся вокруг обивочных плиток для маленького прудика во дворе, постепенно теряли свою страстную напряженность, так как он понимал: основная постройка завершена, дело его жизни подошло к закономерному концу.
Николай Николаевич растерся великолепным полотенцем, с интересом разглядывая себя в зеркало. Сначала взгляд его стал несколько критичным, но он быстро понравился себе. Достал из шкафчика красивый флакон и щедро обрызгал себя дорогим одеколоном. Чудесно пахнущий, он обрадовался еще больше, ущипнул себя с нежностью и, слегка пританцовывая, натянул темно-синий бархатный халат.
Неожиданно он в смятении схватил себя за мокрую голову, что-то забулькал и шустро побежал из ванной. В спальне часы показывали приближающийся полдень - час, когда Николай Николаевич должен был, заехав за Светой и ее мамой, отправиться вместе с ними на пикник.
Начало дня было чудесно. А с ним и начало года с многочисленными встречами и пирушками. Николай Николаевич вспомнил, что в конце этих празднований его ждет православное Рождество, и его настроение окончательно приобрело восхитительную легкость. Не мешкая, он переоделся во что-то скромное, но не без щегольства. Причесал челку, подмигивая сразу двумя глазами, сострил сам себе и радостно рассмеялся.
На кухне Николай Николаевич выволок с нижней полки пенопластовый ящик и принялся перебирать лежавшее постоянно: спички, салфетки, пластмассовую посуду, растительное масло. Быстро загрузил в него продукты из холодильника и несколько бутылок вина, которые проводил задумчивым взором. Это последняя капля и вот - все готово. Остался один пустяк.
Он набрал телефон жены, пропадавшей на работе почти без выходных, что-то бегло объяснил, пообещал благодушно и ласково, чмокнул в воздухе губами, еще, еще и повесил трубку. Отволок тяжеленную коробку в багажник и через несколько минут, радостно оглядывая пустынные улицы, мчался навстречу счастливым минутам.
На пикник должны были собраться русские и несколько австралийцев. Обыденная жизнь Николая Николаевича текла так монотонно-однообразно, что новогодние каникулы воспринимались главой из феерической сказки. Окрыленный и улыбающийся, он ввалился в дом, где его ждали.
Народу здесь оказалось больше, чем он ожидал: кроме Светы и Нины Ивановны, которые, понятное дело, жили тут и должны были привечать Николая Николаевича, в креслах сидели, будто свалившись с неба, Шустер и добрый приятель Илья, потягивая ледяное пиво. Мало того, по комнате бегала чья-то девочка. "Динка", - Николай Николаевич быстро вспомнил ее имя. У окна родители Динки - Лена и Вадим.
Попав в такую большую компанию, Николай Николаевич от неожиданности растерялся, расстроился и поскучнел, но не надолго, потому что обольстительная хозяйка увлекла его и усадила рядом.
- Как дела, Николай? - жизнерадостно воскликнул Шустер, подмигивая ему.
- Ничего, погода хорошая, - ответил Николай Николаевич.
Может, такой ответ мог кому-то показаться отчасти глуповатым, но уж тут ничего не поделаешь: Николай Николаевич всегда так отвечал.
Илья засмеялся, а Нина Ивановна, скромно молчавшая до сих пор, всколыхнулась, обернулась к Николаю Николаевичу, и они принялись с интересом обсуждать, какая температура была вчера и какая, вероятно, будет завтра, все более и более оживляясь. Нина Ивановна, имея большой опыт в предсказаниях погоды, склонялась к тому, что парит к дождю, но Николай Николаевич ей не уступал, умея тонко разбираться в этой теме и обладая также незаурядными познаниями. Мнения их не вполне совпадали, но души явно колебались в унисон. Они с четверть часа увлеченно обменивались впечатлениями по этому вопросу, и душевный мир Николая Николаевича был восстановлен.
В комнате стоял легкий гул, полные запотевшие бутылочки на столе быстро становились пустыми. Света внесла приготовленную коробку для пикника, и кто-то сказал: "Пора". Все повскакали, болтая и смеясь. Через несколько минут, подзывая друг друга, собрались у машин, любезно открывая дверцы и уступая места.
Шустер потеснее придвигался к Свете, намереваясь вскочить за ней на сиденье и караулил момент. Она и еще одно заинтересованное лицо - Илья сразу отметили это, и, если Света замешкалась, не отдав предпочтение ни одному и даже устранилась от решения, то Илья, не колеблясь, сам сделал решительный шаг.
- Нина Ивановна, прошу со Светочкой! - уверенно сказал он, указывая дамам на заднее сиденье. Быстро, лукаво взглянул на приятеля, скользнув следом. Николай Николаевич садился за руль, и Шустеру ничего не оставалось, как плюхнуться впереди, наливаясь раздражением и думая о быстрой мести.
Вадим уже выводил свою машину со двора, и Николай Николаевич заторопился следом, боясь потеряться.
Еще через пол-часа кавалькада машин, миновав бесчисленные перекрестки, вырвалась на волю.
Под гибельной, мучительной мощью солнца дорога горела раскаленной серебряной лентой, цепляясь за землю, как в смертной истоме, за землю, сотворенную без участия зеленого цвета. Очумевшие от жары коровы валялись под редкими эвкалиптами, забывая отмахиваться от мух - как в глубоком анабиозе. Никто не бегал, не блеял, не мычал. Мир дрожал в отчаянии, отдавая силы, покрываясь испариной крепкого новогоднего пекла. Сухая земля, забывшая запах воды, закатив выжженные глаза, глубоко продернулась сетью морщин, обнажая бесплодную сердцевину. Время замерло над соломенным миром до дна прогоревшей травы, обессиленными равнинами, под полыханием неутолимого солнца.
- Это и есть настоящая Австралия, - сказал Илья Свете, в изумлении смотрящей на странный пейзаж. На ее лице появились чувства, которые наверняка хоть на минуту испытал каждый европеец, приехавший сюда в любой из прошедших веков и впервые увидевший эту землю. Она замерла, словно в остекленении, и глубокая тоска наполнила ее глаза, отраженная от вековой суши пустынного мира. Ее плечи передернуло.
- Боже мой... - только и выговорила она.
Илья кивнул, разглядывая ее ноги в очень коротеньких шортах слева от себя. Он непременно положил бы на них руку, если бы не мама, тихой кошечкой сидевшая третьей.
Мелькнули придорожные знаки, указатель, поворот, и машины въехали на территорию парковой зоны. Вмиг все переменилось. Нет, лес не стал другим: те же эвкалипты, с рассеянными между ними кустами, под ними горячая земля, засыпанная палками и сухой корой - по которой даже больно представить прогулку. Тихо, сухо, мертво. И несколько бетонных дорожек для любителей походить. Но здесь, в парке, открытые участки, хорошо поливаемые, покрылись зеленой травкой, к тому же ровно подстриженной. Это газончики больше всего напоминали человека, вышедшего от парикмахера: голова кругла и свежа, как кочан, глазки блестят, а щеки радостно пылают.
Машины тем временем оказались на стоянке, вокруг которой в тени насаженных настоящих лиственных деревьев были разбросаны столики. С одного из них им усиленно замахали. Там, попивая вино, разместилась Анжела. Вокруг нее хлопотали Ирка и ее сын, Костик.
В две минуты машины были разгружены, и мужчины потащили ящики к пиршественному столу. Места на нем уже не было.
Кто-то чокался, кто-то предпочитал пиво, радостно делая первые жадные глотки и с облегчением оглядываясь вокруг. Женщины сгрудились над коробками с мясом, деловито тыча пальцами в разнообразные соуса.
Неожиданно у Светы вытянулось лицо.
- А жарить-то на чем?! - воскликнула она, дергая за рукав Ирку, как обычно играющую первую скрипку на кухонном поприще. Та, не оборачиваясь, ткнула пальцем в сторону странного вида тумбы.
Вадим подвел Свету ближе и показал на кнопку сбоку и металлический лист, встроенный наверху.
- Это что же - плита в лесу?.. - протянула она пораженно.
- Вот именно. Газовая, - он, не выдержав, расхохотался, увидев ее лицо. - Эта штука называется "барбекью". Они в лесах, на речках, на лужках. То есть, барбекью - это, одновременно, печка и мероприятие. Будете жарить со мной мясо? - предложил он, включив плиту.
Металлическая поверхность начала нагреваться, а Света побежала к поварам предлагать свою помощь. Они с Вадимом перетащили на печку все, что им поручили пожарить и, заметно развеселившись, затарахтели, попивая что-то и даже забыв об окружающих. Впрочем, поначалу их уединение никто не замечал: утоляя страшную жажду, открыли сразу два ящика пива. Голоса зазвучали бодрее, вскоре естественно слившись в радостный хор.
* * *
Нина Ивановна обвела глазами шумевшую компанию и остановила долгий взгляд на Илье. Она видела его красивый профиль, отметив белую, прозрачную кожу и яркие краски волос и губ, придававшие ему, в сочетании с изяществом всей фигуры, что-то миниатюрное, фарфоровое, хотя, в действительности, он был на голову выше остальных мужчин в этой компании. Он, как провинциальный поэт, откидывал назад блестящие волосы, выставляя вперед то одну, то другую ногу, и часто подбоченивался.
"Грубая работа", - подумала бы Нина Ивановна, если бы оформила в слова свои впечатления. Но вполне вероятно, что и оформила. "Впрочем, женщинам он нравится", - проговорила она почти вслух, разглядев увлеченные лица Лены и Ирки, слушавших Илью, их, пожалуй, чуть-чуть торопливый смех и сверкающие глаза.
Очевидно, у Нины Ивановны были какие-то виды, потому что она посерьезнела и глаза ее дрогнули. Она оглянулась на свою дочь, отметив, что та давно увлеченно и беспечно лепечет что-то Вадиму, и они, не переставая, улыбаются друг другу. Затем покрутив в руке зонтик, с тихой улыбкой, не торопясь, она отправилась туда, где стоял Илья. Незаметно и ненавязчиво встала в кружок, умными глазками оглядывая лица. Голоса женщин вблизи показались ей еще более возбужденными. Она посмотрела вниз, и краешки ее губ презрительно дрогнули. Но в ту же секунду ее лицо осветилось самой приветливой улыбкой.
- Я, девушки, у вас кавалера на минутку отберу, - беззаботно и ласково проронила она.
Илья удивился, но все же покинул аудиторию. Нина Ивановна увлекла его на тенистую лавочку и принялась расспрашивать о житье-бытье: один ли живет, хороша ли квартира, не собирается ли дом покупать. Особенно она интересовалась работой. Сколько еще работать на этом месте, все ли хорошо с начальством; едва не спросила, сколько Илья получает. Но все вопросы у нее выходили заботливо, естественно и совсем не обременительно, так что Илья, вначале насторожившийся, сразу уверился, что он и его бытовое устройство представляют огромный интерес. Впрочем, с ним так случалось всегда.
Нина Ивановна рассказала о себе. Оказывается, она тоже рабочий человек.
- С ребеночком сижу, - проговорила она с нежностью и посмотрела на Илью: - Дома совсем не бываю. Всю неделю ночую там. Моя красавица управляется одна...
Тот смотрел без выражения, но через секунду в его глазах сверкнуло понимание. Он задержался на лице Нины Ивановны и тут же почувствовал, что и она его понимает. Он опустил глаза.
Впрочем, Нина Ивановна уже говорила что-то, и в ее голосе не было места этому ничтожному случаю. Она приветливо рассказывала, что любит Светочка, ее малышка, которой так трудно угодить!
- Красивой дочке нужна особенная жизнь, - сказала она и получила согласие Ильи, потянувшегося к ней вопрошающим взглядом. Их взгляды зацепились. Нина Ивановна стала как будто посмелее и, оглянувшись вокруг, тихо и увлекаясь, шепнула:
- У нас что случилось, не поверите!
Они непроизвольно приблизились друг к другу.
- Светочка Максима прогнала! - соврала она.
- Серьезно?! - вспыхнул Илья, машинально посмотрев в сторону приятеля.
- Прогнала, прогнала и возвращаться не велела! Но он слушался ее только два дня. А теперь опять тут как тут, вот и сегодня пришел! ах, ах, и ходит, и ходит, что ты будешь делать... - горюя прошептала Нина Ивановна и повесила голову.
- А она что?! - сдерживая задрожавший голос, спросил он.
- Ну что она может сделать! - Нина Ивановна всплеснула ручками. Никакой у нее защиты, ведь не прогнать его!
- Это не дело... - мрачно заметил тот.
Нина Ивановна сокрушенно кивнула головой.
- И ходит, и ходит... - как будто про себя проговорила она, все больше огорчаясь. - Посудите сами, ну разве он ей пара?
Илья ничего не ответил, но побледнел. Нина Ивановна заметила это и покорно сказала:
- А что я тут... Не надо бы мне вмешиваться... - Она услышала его дыхание. Они еще немного помолчали, когда она осторожно продолжила: - Вы, Илюша, дружите с Максимом, я слышала?..
- Э-э-э... - уклончиво отозвался тот, - мы скорее приятели...
- Я это имела в виду! - с готовностью подхватила она. - Я вот что думаю. Вы такой человек солидный. Хорошо бы с Максимом поговорить...
Илья поднял глаза.
- ...повлиять на него... Чтобы он приличнее вел себя, чтобы не приставал уж так... - укоризненно и неуклюже докончила она.
На лице Ильи ходили волны и видно было, что ему есть, что сказать, но он сдерживался, вынуждая ее добавить еще что-нибудь. Нина Ивановна пожевала губами и произнесла зависимым тоном, как будто с затруднением:
- Подарки носит и носит... Как же отказаться, чтобы человека не обидеть? Может, вы что посоветуете? Ведь не залаживается у них... прибавила она еще тише и простодушнее, но в опущенных глазах ее промелькнула замечательная твердость.
- Я, конечно, знаю Макса давно, - начал Илья уверенно, но что-то помешало ему, тон упал и в голосе появились несвойственные ему колебания. Он, вообще говоря, не всегда был такой, я знал его... другим. Это здесь он начал портиться, вот именно, пор-тить-ся. Я с тревогой наблюдаю эту перемену.
Чувствовалось, что Илья колеблется. Он посидел, не двигаясь, что-то обдумывая, потом резко отбросил волосы назад, взволнованно оглянулся, поймал подталкивающий и выжидающий взгляд собеседницы и твердо сказал:
- Шустер всегда был беспардонным, это мне известно. Ломит свою линию. С другой стороны, он может кому-то показаться корыстным. - Илья приостановился, для чего-то посмотрел на небо и докончил: - ...Будто он все думает купить на деньги. Да. Вообще-то он по натуре не такой... но... может. Да, может! - неожиданно добавил он.
Нина Ивановна качала головой, разделяя его чувства, покойно сложив руки на зонтике.
- Сколько лет мы приятели, - с сожалением говорил Илья, - но я всегда чувствовал в нем червоточину!
- Червоточину... - повторила она эхом.
- Теперь-то все и открылось! - вырвалось у него, и он хлопнул себя по колену. - Завтра с ним поговорю! Вы когда дома будете?
- Я на всю неделю уеду...
- Ах, да! Я к Светочке заеду, - легко сказал он, как о решенном деле, поймав удовлетворенный взгляд собеседницы.
В эту минуту к ним подкатился мячик, и Илья поймал его ногой. Разгоряченный Костик повалился в тень, а Нина Ивановна поймала за руку Динку, бегущую следом.
- Где вы были? - спросила она девчушку, и та быстро заговорила что-то, объясняя. Нина Ивановна заморгала, в недоумении уставившись на нее. Динка замолкла, в свою очередь смотря с любопытством и непониманием.
- Что это она говорит? - обернулась Нина Ивановна к Илье. - Не по-нашему? Я тебе по- русски, а ты мне по-английски? - поразилась она. - Ты что же, меня не понимаешь?
- Она как раз понимает, только отвечает по-английски. Дети сюда нормальными приезжают, а через пару лет вот это начинается. В саду и в школе по-английски, потом дома все больше, и - каюк!
- Так, может, надо сказки русские читать, песенки...
- Не помогает. Все поперепробовано. Если ребенок сюда маленьким привезен - от него ничего не останется. Я знаю Вадима. Что он только не делал - все бесполезно. В других семьях тоже самое: дети книг не читают, ничем не интересуются, что в России их сверстники любят. Тут детская жизнь упрощена до предела: телик до ночи, игры с погонями. Тупые мультики с жуткими мордами - смотреть противно.
- А фильмы? Сказочки детские?
- Нина Ивановна, нет здесь детского кино!
- Как так? - недоверчиво покосилась она. - "Золушка", "Морозко", сказки волшебные. Я их, Илюша, больше Светочки смотреть любила!
- Теперь вы об этом забудьте! Чтобы сказку придумать, нужно время - ее не сбацаешь, как джинсы или миллион бутербродов. Так что смотрят дети безвкусную дрянь. И книги никому не нужны. Откуда же взяться развитию?
Илья говорил, все более и более увлекаясь, и очень неглупые вещи. Речь его звучала как бы перед аудиторией на семинаре, ибо он мало обращал внимания на слушавшую его женщину. Она нужна была ему, как удобный объект, в функции которого входило смотреть в рот, не перечить и время от времени вставлять осмысленные замечания. Далеко идущие отступления не одобрялись. Если женщина выдерживала отведенную ей роль до конца, она поощрялась в дальнейшем как умный и интересный собеседник. Что ж поделать, такие истории ежеминутно приключались с Ильей, да, ведь как мы замечали, и не только с ним с одним.
- Я давно наблюдаю за детьми из разных семей, - развивал он тем временем свою мысль, - они все кажутся младше, чем на самом деле. Не то, чтобы тут задержка развития в медицинском смысле, нет - это нормальные дети. Но семилетки обычно кажутся пятилетними, а иногда еще младше.
- Глупенькие, что ли?
- Да, как будто глуповатые. Ничего не знают. М-м-м... реакции у них, как у младенцев, вот что я отметил.
- Почему ж такое получается? - поражалась Нина Ивановна.
Через лужок к ним направился Николай Николаевич и, усаживаясь рядом, спросил:
- О чем у вас беседа идет?
- Николай, много здесь русских из китайского Харбина?
Тот согласно кивнул.
- Вот и твоя Валентина. Как она по-русски говорит?
- Хорошо, ты знаешь.
- Верно. А как получилось, что русские, кто родился в Харбине, так здорово язык сохранили, хотя они ни дня в России не бывали? А дети, которых недавно из России привезли, слушают русскую речь старших, а отвечают по-английски?
Николай Николаевич с чувством хмыкнул и пожал плечами.
- Это очень удивительно, мы давно уже думаем.
- Есть идея отчего это так, - заговорил Илья. - Русские в Харбине жили среди кого?
- Среди китайцев, - послушно ответил Николай Николаевич.
- Вот, вот. А я спрошу тебя: захотят ли русские в китайскую среду ассимилироваться, то есть все обычаи перенять и язык свой на китайский сменить?
- Думаю, нет.
- Нет, - поддакнула Нина Ивановна.
- Хорошо. А здесь или во Франции, или в Америке - захотят?
- Что ж... очень даже многие... как я вижу.
- В этом и разгадка. Русские среди европейцев чувствуют себя людьми второго сорта. Это и в России, и здесь среди русских - витает! Если вы приглядитесь и прислушаетесь, непременно заметите. У них на лице пропечатано: "Дайте, дайте мне стать таким, как вы!" Отсюда презрение к языку, "ко всему русскому", как говорили в школе. Так что говорить о детях, когда это со взрослыми происходит! Взрослые, как и дети, здесь мгновенно отставать начинают!
- Отставать... - повторила Нина Ивановна.
- Изоляция. Отсутствие общей жизни, всего, что наполняет общество, культурная изоляция в чужеродной среде. Духовная жизнь на нуле. В принципе, можно сохранить свою самобытность, что удается некоторым нациям. Но большинству русских, живущим на Западе - нечего сохранять. Они сами хотят стать людьми второго сорта!
Илья махнул рукой, встал и пошел к столу.
Николай Николаевич и Нина Ивановна переглянулись, посетовали на трудную жизнь и отправились под ручку к группе молодежи.
* * *
Многие перебрались поближе к печке, и сейчас здесь царило оживление в предвкушении приближающегося обеда. На металлических листах шипели и плевались горы мяса, сосисок, ребрышек. По-видимому, валящий с ног запах покорил не только людей.
Из-за высоких кустов, выбрасывая ноги, показались несколько эму. Почуяв вкусное, они утробно, мощно загудели, как двигатели большого агрегата, и начали свое нехорошее дело, налетев на стол, уставленный закусками. Тут же выяснилось, что ни уговоры, ни грозные слова их не беспокоят. Подойти к ним было страшновато, принимая во внимание могучие ноги и острый клюв. Борьба за плацдарм была отчаянная и длилась бесконечно, так как несносные птицы, сдав позиции, немедленно устремлялись в новую атаку, не ведая страха и не извлекая никаких уроков из предыдущего. Опасная борьба разожгла аппетит с удвоенной силой, и, отогнав обидчиков, голодная толпа набросилась на принадлежащие ей по праву харчи. В притихнувшем мире раздалось отчетливое клацание челюстей. Эму смотрели из-за деревьев.
Когда первые обсосанные косточки заполнили первую мисочку, на стоянку вырулили машины и жизнерадостно загудели. Из них вывалились мужья Ирки и Анжелы, сопровождаемые австралийскими родственниками и друзьями, причем каждый тащил свою коробку и пиво. Многие родственники были одеты в тяжеленные кожаные ботинки, шорты и толстые кожаные шляпы. Показалось, что на лужайке началось собрание фермеров.
Все зашумели, посыпались приветствия, шутки, новые - знакомились и тут же забывали имена, предлагали горячее и холодное, и удобные места. Столик оказался мал, часть гостей перешла под соседние деревья. Открыли "каск" или попросту "каску" - замечательную картонную коробку вместимостью в несколько литров пахучего вина с симпатичным пластмассовым краником на боку, и пир разгорелся, умноженный вливанием свежих, неистраченных еще сил.
В просторной тени платана Анжела делилась своими европейскими впечатлениями. Ближе к осени в Париже должна была открыться ее персональная выставка. Она рассуждала о живописных школах северной Европы, Франции, Германии, и становилось понятно, что начинать блестящий путь к славе возможно только в столице мира. Женщины заводили глаза, мужчины тоже улыбались не без благосклонности, так что вскоре все объединились в приятном взаимопонимании. Удовольствие разрушила Ирка, как обычно внося прозаическую ноту в неординарную тему.
- Я тоже в Германии была, - начала она ни к селу, ни к городу да еще тыча сосиской в печку. - Нас там на пикник пригласили. Ну, мы, понятно, поехали без ничего - в гости все-таки... Народ собрался и давай готовить. Нам тоже винца налили. А потом все с тарелками подошли и каждый себе забрал, кто что привез. И лопают! А мы стоим и смотрим. Нас-то никто не угостил!
Вокруг разинули рты. Кто-то хмыкнул и засмеялся:
- Гостеприимство!
Николай Николаевич, немного волнуясь от общего внимания как всегда, когда он собирался выступить с речью, заговорил:
- Это можно наблюдать и не в одной Германии. А в России, если кавалер даму приглашает, то цветы, шампанское или в ресторане угощает. Это старинный обычай, и нам его надо пользовать с уважением.
- Вы, Николай Николаевич, рыцарь! - воскликнула Лена, а он вспыхнул, зарделся и даже похорошел, весело продолжая:
- А здесь что? Ладно, что дамы уже не совсем дамы, их никто угощать не хочет. На свои деньги жуют! А когда в ресторан муж с женой идут... - он покачал головой и смешливо затрясся, - ...каждый сам за себя платит, со своего отдельного банковского счета, вот что!
Со всех сторон раздался смех. Слушатели кивали головами, что знают и уже повидали.
- Денежки, денежки правят миром! - все загалдели, кто-то заспорил.
- Я представить не могу, чтобы мы с Вадимом по отдельности платили, обратилась Лена к Ирке, стоявшей рядом. - На анекдот похоже! Я не верю!
- Правда, правда! - воскликнула та, обрадовавшись вниманию Лены и подходящей теме: она кишками чуяла, что между Леной и Вадимом что-то неладно, и ей было да смерти любопытно.
- Законы волчьи... - повторила Лена чьи-то слова. - Они всю жизнь так жили, а мы новенькие, неопытные: нам надо побыстрее вписаться и привычки перенять.
Она вопросительно посмотрела на собеседницу.
- Это точно! Особенно язык.
- Да, такая проблема! Учишь-учишь, а все как-то не то... Я вот Дине внушаю, хочу, чтобы она здесь своим человеком стала.
- А мой Костик, - отозвалась Ирка поспешно и с радостной улыбкой, - все хуже и хуже на русском говорит! - она легко вздохнула: - Но зато лучше меня все понимает!
- У тебя Боб - австрал, тебе проще. Вадим процесс воспитания видит иначе, чем я. Приходится бороться на два фронта. - Лена нахмурилась. - А, вообще, тут нужно удачу хватать, как в военных условиях. Лопухам здесь не место!
- Вот именно!
- Муж должен быть надежный, хваткий. Деньги в дом носить. Да где такого взять?
Ирка подобралась, насторожилась. Умея интуитивно нащупать правильную дорожку, она и сейчас не ошиблась, легко зацепив Лену, проводившую жизнь в четырех стенах и нуждающуюся в ком-то, чтобы вылить накопившееся за долгое и, что греха таить, унылое времяпрепровождение.
- Мой-то, - для надежности Ирка добавила масла в огонь, - вместо того, чтобы о доме заботиться, все пропивает! Хорошо еще, что в пабе не сидит с дружками, а дома нагружается. Он шурупа всадить не умеет, зато счета такие приходят - глаза на лоб лезут! Вроде и работа у него хорошая, а мы, однако, столько лет не можем собрать на первый взнос!
- Вы и дом еще не купили?
- Нет, конечно! Пропивает он все, толстопузый! - она засмеялась как будто одобрительно.
- Ой, Ирка, я тебе сочувствую! - заботливо воскликнула Лена. - Если б ты моего знала!.. - лицо ее изменилось и даже голос на последних словах стал другим, никак не похожим на Иркин, словно она говорила с трудом, через силу. - Замучилась я с ним, - произнесла она мрачно, - какие тут заработки... одна чушь на уме. Хотя он сам, как человек, неплохой... - добавила она без связи с предыдущим, увидав светящиеся жарким любопытством кругленькие глазки.
* * *
Художница-австралийка, подруга Анжелы, прислушиваясь к звучащей поблизости русской речи, взяла предложенный Вадимом бокал вина и задумчиво сказала:
- Русский язык такой грубый...
Вадим растерялся, не находя слов. Илья хлопнул его по плечу.
- Я тоже вначале обижался. А потом научился держаться развязно, как американец, и никаких проблем!
Художница густо покраснела.
- Извините, - сказала она.
- Мы уже привыкли! - заметил Илья, сверкнув глазами. - В России мы догадаться не могли, что кто-то нас не любит. У нас-то антизападной истерии не было. Так что теперь, увидев это, мы вынуждены нашу страну защищать.
- Ты в нее осиновый кол вогнал, - буркнула ему Анжела, кивнув на художницу. - Вон она какая красная!
- В другой раз неповадно будет, - бесстрастно отозвался тот.
- В новом месте все выглядит по-другому, а? - заметил Вадим.
Илья покосился с интересом: они с Вадимом явно понимали друг друга. Он сказал:
- Русские тоже выдают прелюбопытнейшие тезисы. Встречаю я недавно Мишу, ученого из нашего университета. Не прошло и минуты, как мы о России говорили. Он, конечно: "Коммунизм ненавижу". Ладно. А нынешний строй, как водится, называет демократией. Я спрашиваю: "Ты когда сюда приехал?" Он назвал меньше года. "Так зачем ты - оттуда эмигрировал? От демократии зачем убежал? Где же логика?" Он вначале изумился, но потом нашелся, приосанился и с гордостью говорит: "А меня вообще эта страна со всей ее историей - не устраивает!" А я подумал: "Ай да страна-дура! Тысячелетнюю историю нажила: музыку, литературу, науки творила, а этому мыслителю угодить не смогла!"
- Всегда будут такие миши! - сказал Вадим.
- Всегда и всюду! - подтвердил Боб. - И у нас таких хватает.
Русские и австралийцы переглянулись с любопытством.
- А я думал: максимализм - сугубо русская черта...
- Пожалуй, как в России, у нас быть не может... - протянул Питер. Россия - страна идеалистов, у вас люди думают только об идеях. Я читал много о России, и думаю, что с веками ничего не изменилось. В Австралии тоже недавно выборы прошли. Были опубликованы программы, почти каждый их знал. Все пункты обсуждались, велись дискуссии. Оба кандидата свои аргументы приводили - детально, доказывая по пунктам, что лучше или хуже для страны и граждан. Каждый, кроме того, точно знал, на сколько долларов он больше или меньше в прошлые годы зарабатывал, до прихода этой партии. Во всем твердый расчет: что выгодно, а что нет. И никакая сила в мире не заставит гражданина проголосовать за кандидата на второй срок, если он знает, что при его правлении он зарабатывал на десять долларов в неделю меньше!
- Русские экономические программы не читают, - уточнил Вадим.
- Вообще знают о них понаслышке! - прибавил Илья.
- Как это понимать?! - воскликнул Боб. - В России люди обнищали, но выбирают тех, кто их вогнал в нищету. Я даже видел, как известные русские интеллигенты - поэт, композитор, артист - убеждали голосовать за... криминалов!
- Это здорово! - заорал Илья в восторге. - Тут весь секрет! Русский всегда выбирает Идею. Идея обыкновенно бывает Старая и Новая. Одна - Вперед, за будущее! Другая - Откат в прошлое. Вот и весь рецепт. У коммунистов программа лучше была, но ведь всем на это наплевать! И интеллигенция, - я бы теперь, после нескольких лет наблюдения, добавил - "так называемая интеллигенция" - продаст все: станет лживой, грязной, бесстыжей. Все похерит, все принципы унизит - если выберет идею на данный момент.
- Брось! Они в нее не верят!
- Разумеется, не верят. Это сполна открылось. Но она нужна им сейчас и делов-то!
- Владимир Ильич сказал, что интеллигенция - это говно, - вставил Питер.
- Это кстати! Я, между прочим, эти слова слышал, но внутренне не согласен был, не доходил до меня смысл, - отозвался Илья. Переглянулись.
- Слушайте, если все-таки о выборах говорить... - Боб, видимо, не мог забыть интересной темы. - Ведь есть реальность. Программы, наконец. Может быть, та программа, что... за будущее - она хуже?
- Да ведь на это никто внимания не обращает! - засмеялся Илья. - У тебя, Боб, другая психология, ты и в толк взять не можешь!
- Это самое интересное, это то, что русскую историю создает, - вдруг сказал Вадим. - Мы, ребята, присутствуем при том, как в России формируется история. Еще недавно это было не видно, а теперь понятно, как большевики когда-то власти добились и почему либералы-демократы все вчистую проиграли...
Боб не дал договорить:
- Хорошо, мне не понять. Вы - идеалисты. Ну а сейчас как жить?!
- А сейчас терпеть.
- Какие терпеливые! Да ведь хорошо жить сегодня надо. Завтра-то мне на что?!
- Сейчас не к спеху, - сказал Вадим. - Главное, чтобы дети жили хорошо. Такая мысль для выбора достаточна - это гвоздь философии!
- Не понимаю! - Боб даже расстроился, - ведь будущее для детей строится сейчас! Мы очень детей любим, в Австралии принято трех иметь, а у некоторых и больше, но как можно на потом оставлять? Я хочу, чтобы у моих детей сегодня жизнь была хорошая, прямо сейчас. Тогда и завтра все будет в порядке.
- По-русски, по крайней мере у русских женщин - хранительниц очага и детей - этот центральный лозунг звучит так: "Сейчас нам плохо и пусть будет плохо. Главное, что детям будет хорошо!"
- А, может, русские лгут: им лень трудиться, делать что-то конкретное для своих детей? - спросил Питер.
* * *
Света, с удовольствием выполнявшая роль главного повара, обносила всех горячим по новому кругу. На нее смотрели кто с нежностью, а кто с ревнивой завистью. Она, бесспорно, была соблазнительна, хороша и, несомненно, понимала это. Некоторые из опоздавших вновь спрашивали ее имя.
Илья прошел с ней от одной группки к другой, помогая. В сторонке, пристально глядя ей в глаза, он зашептал дрожащим голосом:
- Ты завтра будешь дома, да?..
Она, сама не зная почему, колебалась и тихо бормотала:
- Мама, мама же дома...
- Да ведь мама вечером уедет, - настаивал он.
- Куда же уедет?
- Сама знаешь. С ребенком сидеть.
- Может, не уедет...
- Как же, обязательно уедет. Она мне сказала!
Света взглянула в его упрямые глаза, сверкнувшие непререкаемой волей. Он шел напролом. Она секунду помедлила, как будто прислушиваясь к себе, губы ее задрожали. Слегка отвернула от него лицо, красивым и видимо привычным для себя движением повела плечами и, указывая на дерево, в тени которого в компании сидел Вадим, сказала:
- Вон, кстати, мужик, которому не только моя задница нужна... - и отвернулась от Ильи.
Тот мгновенно схватил ее твердыми пальцами за руку и, поворачивая к себе, жестко сказал:
- Что-то новое... Ты о чем с этим гусем битый час шепталась?
Она освободила руку и ответила:
- А он не гусь.
Илья посмотрел озадаченно.
- А что же ты ему по морде заехала? - вспомнил он.
Он всплеснула руками, издав какой-то звук.
Мы не знаем в точности, о чем они говорили дальше. Только видно было по их возбужденным лицам, что обе стороны неравнодушны к теме разговора и, может быть, друг к другу. Они долго гуляли по отдаленному лужку, то расходясь, то близко подходя друг к другу, размахивая руками, и, очевидно было, что Илья кипятится и нападает, а Света защищается от его наскоков. По-видимому, выяснение закончилось миром, так как она, взяв его под руку, повела к общему кругу. И вовремя, ибо Шустер, тревожно наблюдавший за развитием событий, уже был готов поучаствовать в них.
Глава 8
Николай Николаевич переживал упоительную фиесту.
Едва только поутру сияющие рассветные лучи пронзали спальню, лицо его озарялось теплым светом, не оставлявшим его потом во весь день. Блаженно он разглядывал сочные тени каштана, золотые гирлянды солнечных блинчиков, разбросанных в анархическом беспорядке по стенам и выверенную упорядочность деталей, составлявших красоту Большой спальни. Темная мебель, поблескивание золотых ручек, крупные букеты искусственных цветов в напольных вазах - все со вкусом, без излишеств и очень солидно. Он радостно дрожал и тихонько прижимался щекою к дышащей жаром спине жены. Наступали излюбленные минуты.
Впрочем, и душ, и летний завтрак перед огромным окном и вскапывание клумб под жарким солнцем, и разнообразные покупки, и посещения знакомых праздники и выпивоны - да и другие многочисленные дела, которых и не припомнишь все сразу, радовали его, словно он сию минуту впервые попробовал их очарование. Сверкающие дни летели чередой, превращая его скромный двухнедельный отпуск в горячий, волшебный карнавал. Николай Николаевич брился до фарфоровой белизны, прикупил чудесный золотой перстень и подумывал, не покрасить ли ему волосы.
Сегодня, в канун Рождества, только оттенок религиозности смущал его душу: не совсем было ясно, что и сколько дозволено в этот день. Были какие-то колебания, какая-то неуверенность, один раз он неожиданно задумался. Нельзя сказать, что Николай Николаевич был горячо верующим, но пребывание в церкви, а особенно общение со "старыми" русскими, давало чувство приобщения к родной культуре. Трудно было бы также утверждать, что Николай Николаевич чувствовал себя патриотом, взволнованным судьбами России. Да, это сильно сказано. Но нельзя не заметить и того, что он брал иногда на прокат видеокассеты с записями русских песен и плясок, а это о многом говорит.
Итак, настроение было приподнятое, день сулил удовольствия. Илья обещал привезти к обеду русских, а это значило разговоры и новые анекдоты. От себя Николай Николаевич позвал сына, жившего уже в отдельном доме самостоятельно, а жена Валя, приготовившая стол заранее, должна была прийти с работы прямо в церковь на вечернюю службу.
Николай Николаевич вытащил из шкафа несколько свежих рубашек, внимательно рассмотрел их, понюхал и, выбрав одну, бледного шелка, застегнул манжеты шикарными запонками. Затем порывшись в обширном, великолепного дерева, но несколько пустом столе, достал кассету с песнями Кобзона, а маленькую бумажную иконку Сергия Радонежского приколол кнопкой туда, где, кажется, должен быть красный угол.
Шел двенадцатый час, солнце палило нестерпимо. Казалось, что от крыш соседних домов, дорожек внизу, там и сям разбросанных в садах стен поднимался густой дух чего-то подпаленного и дрожащего на огне. До праздничного обеда оставалось немало часов, и Николай Николаевич решил посетить Рождественскую ярмарку, ежегодно устраиваемую "старыми" русскими на лужке возле церкви.
Вдумчиво заперев несколько замков, он спустился в гараж, выкатил новенькую лазоревую "Мицубиси" и, удобно разместившись внутри, покатил с холма вниз.
Когда Николай Николаевич прибыл на место, активная деятельность была в самом разгаре: полтора десятка женщин продавали съестное домашнего приготовления, неизменно называя это "пиро'ожки". Русский язык, на котором они говорили, был нелегко понимаем из-за сильного акцента, но поскольку он был не слишком сложен, необходимо было затратить только несколько минут, чтобы включиться в обсуждаемую тему.
Деньги, собранные от продажи, должны были пойти на содержание батюшки и церкви. Последние часто захиревали, так как русские прихожане, не в пример верующим другим приходов, не утруждали себя богатыми пожертвованиями. Тепла, слаженности и поддержки трудно было бы искать среди этих русских, так же, как разъединены и настороженны русские общества, разбросанные по миру. Многие задавались вопросом, отчего это так, отчего люди других наций поддерживают друг друга, часто собираются вместе, организуют и строят дворцы-клубы, где приятно встретиться с друзьями, и только русские нуждаются друг в друге, не нуждаясь, встречаются, не испытывая тепла, расходятся, не вспоминая, и, живя едва ли не по соседству, не видят друг друга по пятнадцать лет. Один человек затеял устроить такой клуб. Мнения соотечественников немедленно разделились: одни объявили его коммунистом, другие - монархистом и ретроградом, третьи - никчемной личностью. Клуб, конечно, не состоялся.
Впрочем, Николай Николаевич уже облюбовал поджаренную плюшку и принялся отсчитывать монеты.
- Вы, Тамара Ивановна, так хорошо к праздничку подготовляете, - с лукавыми интонациями субретки обратилась к первой женщине соседка, - вот у вас и пиро'ожки покупают! А мне что-то не везет сегодня... - она легко вздохнула, с интересом взглянув на Николая Николаевича.
- Вы, Ольга Петровна, хорошо печете, вот Николай Николаевич у вас тоже купит. Только я всегда хорошо пеку! А в этот раз уж сколько старалась теста замесила почти два ведра. И лепила, и лепила... - самодовольно выговаривала та слушателям. - Мешок сюда тащила полон с провизией! А буттер-бродов сколько! Только мало нам помогают, правда? На нас одних церковь и держится! - она заворачивала булочки в кокетливую розовую бумагу с крестами по углам.
- Богоугодное дело! - одобрительно и важно произнес Николай Николаевич.
- А ваша Валечка не хочет к другому празднику нам помочь?
- Она все работает, - смутился Николай Николаевич.
Ольга Петровна поджала губы, а Тамара Ивановна поставила другой вопрос:
- А вы, Николай Николаевич, сегодня вечернюю-то собираетесь? Двенадцать программа стартует.
- А как же! - с облегчением воскликнул Николай Николаевич, чувствуя, что туча рассеивается и он не окончательно изгнан из общества. - Буду, буду вечернюю! и русских привезу!
- Это, конечно, хорошо, - пропела Тамара Ивановна, сморщив острый нос, отчего лицо ее собралось в узелок, - только странные они какие-то, непонятные...
- Те, что из России пришли недавно?
- Да, я их имею в виду. Жадные они что ли какие. Все им мало!
- Я тоже с ними не видаюсь, - поддакнула Оьга Петровна, - недоверчивая я к ним стала.
- И чего доверять-то! Чего у них в России-то деется, вот уж накрутили! Не хотят от голода истощать и теперь сюда бегут. А мы расхлебывай да помогай им! - воскликнула Тамара Ивановна с грозной правотой сверкая очами. Николай Николаевич немного струсил. Несмотря на долгий брак, он мало понимал женщин и временами их чувства пугали его своею силой, а, главное, неожиданностью.
- Вы благодетельница наша, уж и сколько к вам детей из России приходило! - начал он зависимым тоном, робко присогнувшись в ее сторону. - У вас мальчонка-то живет из России?
- Этот четвертый живет пока. Если б вы знали, как я устала! - чуть закатив глаза, она печально покачала головой, приглашая разделить ее чувства. - Сказали - на месяц. А он, вы подумайте, уже третий живет!
- Что же его не забирают?!
- Эти русские в России говорят, чтобы мы обратные билеты покупали! Мало, что я его кормлю-пою, полный чемодан вещей надавала - от моих детей что осталось и знакомые дали, кому чего не надо, а теперь еще и билет! Ну и наглые же эти русские! То ли это дело им давай, то ли другое! Мы теперь должны их заставить, чтобы они, значить, сами своих детей забрали. Пусть и не надеются, не на таковских напали! - пламенно закончила Тамара Ивановна столь длинный монолог на русском.
Вдруг женщины обернулись, и лица их дружно расплылись в улыбке: к ним придвигался солидный мужчина с очень розовым и очень сладостным лицом.
- Батюшка, с наступающим Рождеством Христовым! - протянули они в нос. Мы уже пораньше, во воспоможествование!
- С праздником вас, добрые христиане!
- Скушайте, батюшка, пиро'ожeк!
- И мой попробуйте!
Батюшка двумя пальчиками подхватил булку и очень изящно отправил в рот.
- Богу милосердие угодно, - он благосклонно оглядел лоток. - Не забываем ли мы о милосердии в праздник Христов? Поделитесь с нами своим удовлетворением.
- Как же можно? По мере сил! У меня ребенок из России живет, я только рассказывала. Хороший такой мальчишечка!
- Вы, Тамара Ивановна, деток у себя приживаете - Бог вас не забудет.
- Как же можно людям бедным не помочь!
- Правильно, - батюшка утер рот. - Я в кэмпе вчера был, за городом, там лагерь для деток организован. Есть у нас в Дарвине энтузиаст, собрал деток из русских семей со всей Австралии - кто хочет в лагере месяц отдохнуть, русский язык поучить. Вы знаете, детки наши на русском плохо говорят.
Батюшка слыл в обществе большим интеллектуалом.
- И мой сынок тоже... - Николай Николаевич сокрушенно повесил голову.
Батюшка посмотрел на него с любопытством и продолжал:
- Лагерь они назвали "Богатырь". Из сказки название, родной язык поддерживают, заметьте. Мальчиков зовут "богатырями", а девочек "богатыршами", а когда всех вместе, то - "лагерниками". Они Устав и режим приняли, очень эффектно по утрам будят, дисциплина строгая. В лагере все по часам, по команде: гуляют, за трапезой сидят. Никаких сластей, кон-фектов, так что лагерники наши здоровенькие и бодренькие. Я свою дочку там на две недели оставил. По моему мнению, ребята должны остаться удовлетворенными, потому что такой отдых и воспитание навряд ли где получить можно.
- Вот какое культурное движение! - воскликнула Ольга Петровна.
- Я перед строем богатырей, - продолжал батюшка, - молебен отслужил на открытие. И началась положенная лагерная жизнь по установленной программе. На закрытие же, отнюдь, Пафнутий Стукач, протопоп, поедет. Вечером все собрались в трапезной и была нормальная ежевечерняя беседа. Еды много было весь день - уж так благолепно! А на другой день Рождества Христова лагерники вместе с администрацией примут участие в организованном колядовании, затем проведут атлетические соревнования на Кубок Великой Княжны Марии Владимировны, чтобы здоровенькими сохраниться. Детки на уроках высиживают немного, но пишут пока... - батюшка вздохнул. - Один богатырь никак не мог вывести столь простое задание: "Ванька купил в лавке ситцу". А моя дочка на уроке композицию писала про экскурсию, за что высший балл получила. Батюшка вытащил из кармана листок и, выдержав паузу, начал с выражением: "После тихого часа мы пошли на прогулку. Мы начали с хорошего шага, но через полчаса сменили шаг на медленный. Было солнце, и отсвечивался яркий свет на ярких красочных формах. Но потом погода повернулась к худшему. По дороге мы, конечно, зашли не туда куда надо, и нам пришлось перелезать через заборы. Пока мы гуляли, мы все промокли и устали, вдобавок, нам пришлось тащить девочку, которая подвернула себе ногу. Шли мы четыре часа и были очень голодны, так как пропустили чай, но если мы не хотели от голода истощать, мы должны были следовать за нашим путеводителем через лужи и другие неприятные места. Когда мы дотащились до места, мы готовы были умереть. Но съеденные апельсины освежили нас. Потом мы ехали на поезде назад в лагерь. Ветер выл беспощадно, качая мокрые мохнатые верхушки мокрых деревьев. Станции теперь были реже. Мой брат устал и поэтому беспощадно пинал меня ногами, а ветер все выл и выл. В поезде было спокойно и удовлетворительно. Скоро, натурально, показался город, и поезд остановился. Ветер выл уже тише и тише..." Подпись: лагерница Лена.
- Она талант имеет!
- Всего шестнадцать лет девочке, - радостно подтвердил батюшка, ребенок малый, а как живописует!
- Может и нам за таким водителем следовать? У нас тоже много деточек в каждой семье... - Тамара Ивановна заглядывала в глаза батюшке.
Николай Николаевич задумчиво выставил вперед ногу.
- Я вот думаю, - произнес он рассудительно, - мы бы собрали, а новые вряд ли захочут... Не очень они религию уважают. Есть, конечно, и хорошие, но "то ли дело" попадаются настроенные очень. Я, бывает, трюки вспоминаю...
- Что же вы встречали? - мигом обернувшись, с азартом спросила Тамара Ивановна.
- Иду я мимо магазина "Армии Спасения", - начал Николай Николаевич, довольный своей не последней ролью среди собеседников, - дай, думаю, зайду, банку воды куплю. Там цены весьма умеренные, и много русских закупается. Посольство там русское - пешком дойти. Ну вот, хожу я мимо одежды и, смотрю, женщина такая симпатичная с другой по- русски про размеры говорят. Чего-то они не понимают. Вот, думаю, я сейчас с этакой и познакомлюсь. Поздоровался, а они мне буркнули что-то, посмотрели, как волком все равно, и тикать от меня. Что это, думаю, за такое удивление? Подошел к кассе, там китайка знакомая сидит, спрашиваю, а она говорит - это посольские, то есть русские из посольства. "Они, - говорит, - ни с кем не разговаривают, всегда боком-боком, чем-то напуганные. Пришибленные какие-то, своих шарахаются, вот какие дела!"
- Я знаю, у меня тоже остались в уме трюки увиденные! - вдохновенно подхватила Ольга Петровна, всплеснув руками. - Мы с сестрой к блинам ехали, а эти русские у посольства сели. Они по-русски, и мы их спрашиваем: "Здравствуйте, вы давно тут живете?" Они молчат и в окно смотрят. Так и притворились, что нас не понимают. Во как!
- Какие с русскими эксциденты проходят... - задумчиво протянул Николай Николаевич.
- Приятно с вами побеседовать, интересного много получить. Мне, однако, пора к службе приуготовляться, - батюшка дотронулся до большого креста на груди.
- Бай - бай!
- Бай - бай!
Вообще говоря, батюшка превращался в православного священника только по некоторым выходным и праздникам, словом тогда, когда у него выдавалось свободное время. Большую часть жизни он перебирал бумажки в налоговом управлении, где служил инспектором. Сейчас он подошел к своему огромному джипу и, подхватив рясу, забрался в задний отсек. Оттуда он вытащил коробку с принадлежностями и зашагал к церкви. Несколько женщин, умильно глядевших на его статную фигуру, оставили лотки и поспешили за ним - помогать.
Покупателей было немного, в основном свои же русские или знакомые и знакомые знакомых приехали поискать экзотики в великом русском празднике среди еды: пиццы, мяса бэф-строганофф, пиро'ожков с капустой и неизвестно как сюда попавших матрешек - незабвенных деятелей партии и правительства. В общем ярмарка, как всегда, удалась на славу!
* * *
Женщина, которую Шустер безуспешно искал все утро, тоже была на ярмарке. Договорившись встретиться здесь с подругой, она меланхолично обошла ряды, роняя легко вспыхивающие улыбки. Странно, непривычно грустно было у нее на душе. Она то отчаянно зевала, то вдруг глаза начинали слипаться без причины, хотя ночь она проспала без снов и встала свежей. Появилось ощущение, что время не движется, а стоит, поджидая чего-то. И это что-то уже совсем близко, неподалеку. Чувство было так сильно, что Света непроизвольно оглянулась, задумчиво осматривая толпу.
В этот момент ей на глаза попалась знакомая машина, и она разглядела Шустера, разговаривающего с человеком, которого она издалека не узнала. Она быстро повернулась к ним спиной, сдвинув большую соломенную шляпу на затылок, зашла за край пестрой палатки и осторожно выглянула оттуда. Шустер и его приятель - ну конечно, это был Николай Николаевич - усаживались в машину, показывая рукой на церковь. Машина завелась и тронулась с места.
Света повернула за угол и, подняв глаза к прилавку, вздрогнула от неожиданности: неподалеку стоял Вадим.
Незамеченная, она шагнула в сторону. Сердце ее билось. Она смутилась, в нерешительности прошла несколько шагов, растерялась еще больше и остановилась, чувствуя полный хаос в голове. Ей не хотелось уходить, ей хотелось вернуться. Она села на скамейку и с любопытством заглянула в свою сумочку. Из кучи мелочей она извлекла пачку старых счетов и начала с интересом их перебирать, раскладывая на кучки. Внезапно достала губную помаду и накрасила губы, а бумажки бросила назад. Улыбнулась себе в зеркальце. Подумала. Стерла помаду платком. Достала другую и снова аккуратно накрасила губы.
Когда она подошла к зеленому лужку, на котором под деревьями были разбросаны столики, Вадим сидел один и, прихлебывая кофе, перелистывал газету. Света колебалась, не решаясь шагнуть к нему. Эта, уже пожалуй затянувшаяся пауза, наполнила ее, одновременно, глубоким, тревожным, но восхитительно приподнятым чувством, ни принадлежность, ни названия которому она не взялась бы определить в те несколько секунд, что пали на краткий выбор у границы тенистого кафе. Несколько человек уже повернули головы, оглядывая стильно одетую девушку с пышными волосами, рассеянно и даже отрешенно оглядывающую сидящих. Пауза становилась неудобной, и Света, стремительно сбросив оцепенение, уверенно шагнула вперед.
Ее глаза засияли, когда Вадим поднял голову, заметив подходящего человека. Его лицо погасло, выдав на секунду какие-то смешанные чувства. В следующий момент он, увидев ее приподнятое настроение, дружески улыбнулся, жестом приглашая сесть. Он здоровался с ней, разглядывая ее бесспорно красивые, но чересчур правильные черты лица, напоминающие прекрасных принцесс из мультяшных сериалов. В жизни было любопытно встретить такое лицо, но в его голове непроизвольно всплыло известное выражение: "...в лице этом было передано сахару". Правда, что-то сглаживало и даже меняло это первое и сильное впечатление - ее улыбка. Она начиналась исподволь, а затем, вмиг, ее лицо расцветало единым сияющим светом. "Красиво и даже гармонично", - промелькнуло в голове у Вадима. Он отложил газету и, поднимаясь, спросил:
- Что вы будете: кофе, сок?
- Эта жара сводит с ума. Что-нибудь пожиже. Прозрачную водичку!
Когда он возвращался к столику со стаканом в руке, Света с серьезным видом смотрела в статью, которую он читал.
- Какая у вас замечательная профессия, Вадим, - мечтательно вздохнув, протянула она. - История искусств - моя любимая наука! Когда кто жил, например. Художники вообще такие стебные, но, думаю, трудно за художником жить... Но если на портрете - я бы не отказалась. А вы умеете рисовать, Вадим?
- Нет, но очень люблю смотреть на картины, - он на секунду осекся, но потом договорил: - Поэтому, давно, я начал их понемногу собирать.
- Ой, правда! Вы знаменитый коллекционер? - воскликнула собеседница.
- Нет, конечно. Я вообще не коллекционер, как это понимается. Я ничего не продаю и не перепродаю.
- А что, коллекционеры деньги на этом делают?
- По-разному. Публика мало знает об этом, и коллекционер для нее фигура даже титаническая. Художники знают это занятие с другой стороны и пожалуй полагают коллекционеров если не за мошенников, то, во всяком случае, за людей меркантильных, хватких и немного, но бесчестных. И даже самые идеалистические личности без этой мысли на тебя не глянут. Им идеалистичность в этом не помеха. Так что я раз и навсегда оградил себя от этих вещей и, если покупал работы, то редко, и не должен был общаться со многими слишком часто.
- Что же получалось?
- Иногда художник старался тебе картину продать, звонил, сбавлял цену, а потом через некоторое время доходили слухи, что он обвинял тебя в корысти, жадности, доказывал, что потому ты работы купил, что нажиться на них предполагаешь и непременно огромные деньги на его наивности заработаешь. Обидно им очень, что сами же они покупателя упрашивают, обидно, что денег нет. Очень самолюбие разжигает, когда богатый заезжий у других покупает, а у тебя нет, но еще более обидно - когда купит! Ведь непременно же здесь обман, денег недодали, вокруг пальца обвели, не оценили по достоинству! Если у него деньги есть, а у тебя нет - значит, он подлец. А еще они уверены, что их работы огромных денег стоят, и деньги эти от них стороной уходят - и деньги, и настоящая слава.
- Я бы хотела повстречаться с кем-нибудь таким! Но трудно, чтобы сразу и слава, и деньги... - глубокомысленно протянула Света. - Да и трудно бывает положиться. А здесь у вас много друзей?
- Сколько вы живете в Австралии?
- Несколько месяцев.
- О дружбе говорить затруднительно, - заметил Вадим, перебирая газету.
- Почему?
- Русские и англо-язычные - слишком разные. Факт прост: русских они не любят. На самом деле, надо помнить, они не любят никого. Спрашиваешь англичанина: "Вам нравятся шотландцы?" - Морщит нос: "Не-е". - "Американцы?" - "Нет, мы их не любим". - "А как насчет французов?" - "Французы - свиньи!" - "Итальянцы?" - "Мы их презираем!" - "Я хочу съездить в Грецию, посмотреть на Акрополь и развалины Трои". - "Как, вы серьезно думаете поехать к грекам?!"
- Не может быть! - Света вытаращила глаза.
- Сущая правда.
- А мы в России думали, что американцы и англичане... такие чистенькие, умненькие - в костюмчиках!
- Вот и афоризм готов! - Вадим засмеялся. - Нет, они совсем другие! Живя дома, я, как и все, этого не знал. А приехав сюда, постарался разобраться, что происходит. Появилась теория, почему англо-саксы часто плохо относятся к нам. Так всегда - мы говорим о Западе, а думаем о России. Но интересно ли это вам?
- Конечно! Я про это не слыхала.
- Я думаю, причина кроется в разных системах ценностей. Они не понимают то, что интересует нас, мы не уважаем то, что для них главное в жизни. Как вы думаете, для чего живет англичанин или американец?
- Я думаю, чтобы все иметь...
- О! Как точно!
- А русский?
- Хороший вопрос. Им непонятно почему мы ищем особую цель. Русский живет размеренной жизнью только до времени, а потом начинает тосковать. И пока не найдет себе идею, желательно - грандиозную, которая бы захватила его без остатка - он не будет счастлив. Помните у Достоевского о мужике, который стоит глубоко задумавшись, а потом в Иерусалим пойдет молиться или дом спалит, или то и другое вместе.
- Сейчас в России так жутко делают деньги...
- Да, когда социальные отношения бурно развиваются, начинается распутство... Я уверен, что деньги - новое увлечение, игра, и она со временем начнет буксовать, потому что для нас деньги - не единственная ценность. - Вадим посмотрел на Свету яркими глазами и увлеченно заговорил: Я много думал об этом и понял, что наш абстрактный поиск не понятен англичанину, он-то и не нужен англичанину. Он презирает то, что это не вписывается в рамки его представлений. Если ты скажешь ему: "Это выгодно, а это - нет", - он поймет тебя отлично! Но никогда не отдаст ни грана своего бытового благополучия ради идеи, не приносящей конкретной прибыли. Англоязычный человек движим прагматизмом и презирает живые, артистичные народы юга Европы, не понимает и ни при каких условиях не поймет Россию, как совершенно чужую его психологии. Для духовной цели, как для смысла человеческой жизни, в этом обществе осталось мало пространства. В этом смысле, - добавил Вадим, - полностью провалилась идея, что богатство обеспечивает лучшее развитие. Идеалистам прошлого столетия казалось, что чем богаче нация, тем больше у нее свободного времени для интеллектуальной деятельности. Жизнь показала, что все наоборот! Чем больше денег в обществе, тем обезличеннее и пошлее жизнь людей. Говоря совсем кратко: здесь возведено в идеал как раз то, что в России для всех наиболее противно и кажется вульгарным!
- Всюду в Европе такая жизнь. Взять Германию: скучно. Да и деньги они любят - будь здоров!
- Я думаю, немцы психологически нам ближе. Внешняя жизнь их по расписанию, пиво и сосиски. Но вот Гитлер объединил нацию под глобальной идеей. Мы не обсуждаем, хороша она или плоха. И что же случилось? Немцы, размеренные и оседлые, встали всей страной и пошли вперед - ради идеи! Они дрались как львы - даже русские солдаты поражались их храбрости - дрались, заметьте, защищая не родную землю, что было бы понятно, а на чужой земле! И готовы были умереть ни за что - за идею!
Света смотрела на Вадима не отрываясь. Он продолжал:
- Русскому главное понять, зачем он живет. Вокруг этой точки крутятся в нашей стране все сумасшествия, творения и войны. В ней происходит развитие. Но развитие не в том, какой моторчик быстрее: эту чепуху называют прогрессом. Развитие - это поиск новых идей, а, может быть, идеалов и попытка их осуществления. Они не все удачны, но люди ищут. Помочь бездомным собакам или бороться за правду, написать книгу или уйти в монастырь - каждый на свой лад, в соответствии с темпераментом. Американцы! - Вадим улыбнулся. - Европейцы создали классическую музыку, а американцы приспособления, на которых ее можно слушать!
Света прыснула.
- С вами интересно! У вас мысли... другие.
- Предрассудки делают людей одинаковыми. Мысли - это то, что делает людей разными.
- А знаете, - взволнованно и немного таинственно проговорила она, - мы с подругой в общаге тоже считали, что нужно как-то особенно прожить.
- Что вы выбрали?
Света смущенно замялась:
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги