- Я еще не определилась... А вот моя Нинка - та уже все решила. Она девчонка красивая и себя не разменивала, долго ждала настоящего. А потом дала в газету объявление, мне так никогда не составить: "Седовласый миллионер, желающий обрести супружеское тепло, но смущенный неизбежностью стать рогоносцем, может быть спокоен в отношении девушки двадцати двух лет, воспитанной в лучших традициях деревенской верности. Он должен быть министр иностранных дел или посол, в крайнем случае бизнесмен, не ищущий праздника в семейной жизни, но с конкретным, прибыльным делом. Внешность и духовные данные гарантирую".

Вадим расхохотался. С соседнего столика повернули головы, но услышав иностранную речь, безулыбисто и напряженно отвернулись. Света удивилась:

- С ее данными я думаю, это не так трудно. Она бедная, но порядочная.

- А вы бы дали такое объявление? - спросил Вадим, пристально глядя на нее.

- Почему бы и нет? Живем-то один раз, - говорила она машинально и как бы заученно. С ужасом она вдруг вспомнила, что ударила Вадима по лицу.

- Зачем вы пришли за мной? - тихо спросил он.

От неожиданности Света раскрыла глаза, но Вадим смотрел мимо.

- Какой вопрос! - вырвалось у нее, и ее глаза сверкнули. - Вам что же, неприятно со мной?

- Почему же... я только не понимаю, зачем вы на себя наговариваете?.. ответил он, не поднимая глаз, испугавшись, что скажет неточное или обидное слово.

- Что значит "наговариваю"?.. - произнесла она настороженно, в великом недоумении, готовом перейти в обиду, но, покамест, с наигранной веселостью.

Вадим стушевался и заговорил торопливо:

- Ну, конечно, вы необычайно красивая, такая удивительная женщина, но эти слова - не ваши, не могут быть ваши.

- Почему же не могут? - уже беззаботно, радостно заглядывая ему в глаза, спрашивала она.

- Мне тяжело слышать, что вы себя так... хуже, чем вы есть на самом деле.

- Вы так ухаживаете за мной?! - вскричала она.

- Нет, я совсем не ухаживаю за вами, - просто сказал Вадим.

Света искренне расхохоталась:

- Такого чудака я не встречала!

- Вы, я думаю... совсем другой человек...

- Какой же я человек по-вашему? - не сдержавшись вскричала она, дернув его за рукав, как ребенок, и радостно засмеялась.

- Вы улыбаетесь - у вас чудная улыбка, вы смеетесь - у вас прелестный смех, и все мужчины вокруг влюблены в вас, а меня не оставляет чувство, что вы это делаете через силу, словно вам не хочется, но вы... привыкли и не можете остановиться. Может быть, это вам даже неприятно...

Глаза ее замерцали и погасли. Она промолчала.

- А еще, милая, - продолжал Вадим осторожно, с нежностью глядя ей в глаза, - вы казались такой счастливой, праздничной, а я вот подумал - только не сердитесь на меня! - у вас, кажется, большое несчастье. Может, это было давно, но оно вас мучает. От этого вы несчастны и стараетесь быть иной, не такой, как кто-то и когда-то хотел вас видеть. Простите, если я неправ, добавил он смиренно и оглянулся на нее, удивляясь себе самому.

Света замерла, всматриваясь в его лицо. Она не могла бы повторить, передать в точности, что он сказал: ни слова, ни даже смысл, но все ее существо знало, что она услышала необычайное, важное, то, что не слышалось и не думалось никогда. Пораженная, она пыталась охватить разумом какую-то пролетевшую мысль, но та мгновенно изчезла, оставив внутри глубокую занозу. Она ощутила, что этот заряд будет причинять боль до тех пор, пока не разъяснится, что такое было сказано и какое необычное, но совершенно точное содержание было подумано в ответ. Молча, изумленно она смотрела на него. И он, в ответ, осознав, что произнес что-то не то, возможно запретное, растерянно глядел в ее лицо, пугаясь ее молчания и пытаясь собрать вмиг разлетевшиеся мысли. С минуту они сидели так, не шелохнувшись, и наконец она прошептала:

- Какой вы странный...

Ей показалось, что это не он, а совсем другой человек, словно она увидела в толпе лицо и, вздрогнув, повернулась, долго глядя вслед.

Услышав ее голос, он опустил вдруг уставшие плечи и улыбнулся виновато и светло.

Этот свет и непонятность этого человека легли в ее сердце, удивив ее. Притихшая, она почувствовала себя необъяснимо связанной с ним. Недоговоренная, но тесная связь проступала изнутри, притягивая ее чувствами более властными, чем обычно вспыхивающие между нею и мужчинами живые пути. Ее, ставшим внимательным глазам, открылась бережная осторожность его слов и жестов, доброта и юношеская застенчивость его глаз, так часто опускаемых вниз, и глубокое тепло, обращенное к собеседнику, к ней - под неприметной внешностью тихого человека.

Боже мой... да ведь он... совсем как папа! - с замиранием сердца подумала она и тут же ощутила огромное беспокойство, даже смятение. Сердце ее гулко забило, но, странно, именно в этот момент мысли смешались, потеряли остроту. Одновременно, откуда-то из самых глубин начало подниматься радостное тепло. Она смотрела на него другими глазами. Смущенная, не могла подобрать слова, разглядывала его, нимало не таясь. Они то говорили, то замолкали, и за внешним фоном слов Света чутко улавливала поднимающееся в ней волшебное ощущение: без названия, без границ, но интуитивно уже понимаемое и желанное. День перестал быть мучительно жарким, зелень коричневатых деревьев стала глубокой и яркой, и даже люди больше не отворачивались с оскорбительным отчуждением. В каждой черточке вокруг проступила воздушная улыбка близости и тепла.

Внезапно кто-то закрыл ей сзади глаза. Она вздрогнула и в следующую секунду сообразила, что когда-то давно условилась встретиться с Иркой. Отняла руки подруги, взглянула на нее разочарованно. Обе женщины принялись бурно выяснять, кто из них потерялся и почему. Вадим поднялся, чтобы уйти, но Света не дала ему это сделать. Страстными уговорами обязательно поехать с ними на обед к "очень интересному русскому", нимало удивившими Ирку, она добилась от Вадима согласия заскочить домой и, захватив Лену, отпраздновать Рождество вместе.

Глава 9

Прозевав Свету дома, Шустер кружил по ярмарке, разыскивая ее. Сделав очередной круг, он затормозил недалеко от тенистого кафе. Было невыносимо жарко. В машине работал кондиционер, и он решил, что караулить из холодка удобнее. Терпеливо он просидел в машине с полчаса. Совсем собравшись было уехать, Шустер заметил Николая Николаевича и, имея к нему важное и щекотливое дело, радостно закричал из окошка:

- Кого я вижу! Христос Воскрес!

- Что ты, что ты! - Николай Николаевич замахал на него руками и оглянулся, не слышал ли кто, - Рождество сегодня, а не Воскресение!

- Все едино! - хохотнул тот и открыл приятелю дверь. - Что, опять бабы балаган учинили? - Его физиономия как обычно сияла.

- Почему же балаган? Богоугодное дело, батюшка сказал! - поспешно сказал Николай Николаевич, с обидой взглянув на Шустера.

- Ладно, шучу! У тебя сидим или куда?

- Все готово! Я салмона прикупил, ну, этого... лосося, ах, розовенький какой!

- Розовенький говоришь, - Шустер длинно улыбнулся, - как это у нее... ха-ха-ха!

- Ты о чем? - откликнулся Николай Николаевич с живостью.

- Я одну присмотрел, сладкая бабенка...

- Ты мне не говорил! - в голосе Николая Николаевича послышалось дрожание, как будто его обнесли лучшим куском.

- Расскажу, так и быть, но не тут. Надоело на богоугодные рожи смотреть. Нет ее... пропустил где-то... - Шустер еще раз оглянулся, ища кого-то в толпе. Потом настороженно и внимательно посмотрел на приятеля, разглядывая глуповатое, но солидное лицо его, и решительно произнес: - Дело у меня к тебе есть. Отъедем куда- нибудь?

- Поехали ко мне! - Николай Николаевич задрожал от предвкушения и любопытства. У него был счастливый дар на угадывание будущих интриг.

- Где твоя машина?

- Поедем на моей, а твою... к церкви припаркуем... до завтра, предложил Николай Николаевич, и глаза его на секунду стали оловянными.

- Думаешь - подешевле и скорее уцелеет?

Николай Николаевич стыдливо посмотрел на свои сандалеты. Шустер не возражал. Душа его загорелась нетерпением, и он уже позабыл обо всем на свете.

Через минуту приятели мчались по улицам утопающего в зелени города. Январская жара загнала всех в дома, и улицы опустели, только редкий прохожий пробирался перебежками от одной группы эвкалиптов к другой. Впрочем, категория "прохожий" не очень применима к жителям, которые все поголовно передвигаются на машинах: в ремонт обуви, на почту и в булочную. Забавно видеть усохших, древних старушек, крутящих маленькими лапками баранки новых машин, а, иногда, огромных джипов. Они так велики, а старушки так крошечны, что за рулем видны только волосы и дужки очков. Мчатся автомобили: бабуленьки едут за сосисками к обеду. Нередко попадаются смешные маленькие лягушки под названием "Калифорниец", как будто выпрыгнувшие из мультиков, машины 40-50-х годов - любовно ухоженные и сияющие деталями, а также помпезные американские "крокодилы" из серии "Король - жив!", больше напоминающие крылатые ракеты.

Николай Николаевич несколько рассеянно слушал знакомую ему историю дружбы Шустера и Ильи в московской школе, общем выборе профессии и переезде в Австралию. Наконец, он расслышал некую жалобу в словах своего приятеля. Шустер был не такой человек, чтобы не взять того, что он себе наметил, так что Николай Николаевич слегка изумился и стал прислушиваться повнимательнее.

- Он - удачливый... - раздраженно говорил Шустер, - но надо знать меру. У мужиков есть закон: бабу своего друга не тронь! А этот красавчик...

- Так что случилось? - перебил Николай Николаевич, потерявший нить рассказа.

- Мою бабу отбивает - вот что! - насупился Шустер.

- А кто она?

- Ты видел ее на Новом Году, Света.

- Та красотка длинноногая?! - Николай Николаевич присвистнул: - Ну ты и замахнулся! - Разговор вдруг показался ему необычайно интересным, и он почувствовал прилив сил. Что поделать, Николай Николаевич был чрезвычайно любопытным человеком. - Как ты думаешь такую привязать?!

- Ничего нет проще! - стараясь казаться безразличным, сказал Шустер и равнодушно посмотрел в окно.

Николай Николаевич помолчал, обдумывая, потом крикнул негромко, но сильно:

- Деньги?!

- Николай, - обернулся к нему Шустер и встретил жадно загоревшийся взгляд, - я бы не позволил себе вкладывать деньги в убыточное дело. Теперь у меня другая задача: как это сохранить и приумножить.

- А что Илья? - воскликнул Николай Николаевич, терзаясь вдохновением.

- Илья... - задумчиво протянул Шустер, - На него бабы вешаются... А мне нужно привязать ее намертво, чтобы девочка никуда не рыпнулась.

- Ты мал, а прыток. Любого обскачешь!

- Я не люблю брать нахрапом, хитростью вернее. Все делают то же самое, верно?

- В общем-то да... - протянул Николай Николаевич, заражаясь его мыслями - за компанию. Он с минуту помолчал с умным видом. - Но все разные... довольно "непоследовательно" добавил он.

- Может и разные, да только все грызутся за свой кусок, что, не так? Шустер скосил на приятеля смеющиеся глазки. Его юмористическое отношение к жизни и самоуверенность убеждали и даже очаровывали, и Николай Николаевич почувствовал, что опять согласен с его философией, но неожиданно для себя додумал: "А с ним хочется стать хуже!" - и простодушно удивился собственной мысли.

- А скажи ты мне, - начал он, стараясь замять смущение, - почему Илья не женится: такой мужчина видный?

- Илья у нас женат.

- Где же он жену потерял?!

- Это еще та история! - рассмеялся Шустер, видя, что Николай моментально сел на крючок, и, предвкушая успех, с удовольствием начал рассказ: - Илюша особый, без экзотики не может. Взял он в жены простушку, незатейливую, но добрую бабенку. Валентиной звали.

- Как мою жену.

- Верно. А у Валечки была подружка закадычная: нежная, черноглазая, хитренькая, а сплетница какая, а стерва! Все знала, вынюхивала, во все тонкости входила! - Шустер наслаждался. - Когда уже все закончилось, не утерпела она, ха-ха! у меня дома за бутылочкой коньяка все в сладчайших подробностях расписала - мы-то в одной компании были! - он с удовольствием почмокал губами, глядя вдаль, оглянулся на приятеля и быстро, громко захохотал: - Что, интересно? А?!

Николай Николаевич поерзал, даже вильнул рулем и промычал что-то, обозначающее конечно же согласие, но и изрядный запас вежливого, не истраченного пока терпения. Шустер заливался, коварно поглядывая на дружка и явно растягивая удовольствие. Когда, наконец, измученный Николай Николаевич в полном томлении закрутил головой, сдерживая себя из последних сил и умоляюще завел глаза, Шустер, не затягивая чрезмерно, не дав Николаю Николаевичу на последней минутке совершенно обидеться, хлопнул его по спине и воскликнул:

- Тебе расскажу как другу! Цени!

Николай Николаевич прибавил газку и выключил не нужное радио.

- Валечка влюбилась в Илюшу беспредельно, души в нем не чаяла. Может быть оттого, что до встречи с ним мыкалась она в одиночестве не один год, пытаясь создать собственную семью. Но вот беда: неженатые почему-то оказывались не совсем подходящими, а все интересные мужчины были заняты и женаты именно на ближайших подругах. Валечку это озадачивало, но планы ее никак не меняло.

Сначала она выбрала стройного спортсмена, к тому же увлекавшегося астрологией. Не переставая, занималась Валечка с его женой вязанием, переписыванием все новых видов вязки и примерками, пока не стала самым желанным гостем в семье. Тогда они с подружкой принялись за выпечку.

Между тем засела Валюша за книги, так как астрология также внезапно стала ее страстью, и уже через несколько недель вполне к месту вставляла замечания о восточных календарях, Нострадамусе и тайном знании. Наука эта была ей до одури скучна, но плечи спортсмена так красиво выглядели в облегающем трико, что у Валечки слабело сердце, и вечерами она методично, упорно сидела над глупыми книжками...

Не прошло и двух месяцев, как спортсмен, жарко прижав Валечку в коридоре за шубами, позвал ее с собой на сборы. Она не заставила себя просить дважды, оформила отпуск, и они провели поистине медовый месяц вдали от тягостных уз. Спортсмен был влюблен. Валечка подумывала о настоящем венчании в церкви. Неожиданная и грубая проза разрушила этот восхитительный сон.

Выяснилось, что любимая подруга Валечки и она же - жена спортсмена обладает незаурядным нюхом. Ничего не было открыто достоверно, но спортсмен был водворен к своим двум детишкам, а Валечка навсегда удалена из дома. Он тосковал, мучился, даже написал однажды стихи, но присутствие малышей сыграло свою роль. Поразмыслив, спортсмен решил не оставлять их сиротами. Валечка, пережив фиаско, не упала духом, а задумчиво обвела очами окружающее ее общество.

Обнаружилось, что совсем недалеко есть не менее прекрасная кандидатура: красив, есть машина и только один ребенок. К тому же мать семейства, имея хороший голос, два раза в неделю отлучается на хоровые занятия. В эти же часы папа с дочкой посещают бассейн. Не колеблясь, Валечка купила абонемент в бассейн на те же часы.

Очень скоро ее стали приглашать в дом все чаще и чаще, так как выяснилось, что все любят и немного умеют играть в волейбол. Образовалась веселая компания. На дворе стоял июль, когда решено было вырваться из города на неделю с палатками. Народу собралось много. Валечка вкусно готовила, задорно подпевала подруге у костра и часто отправлялась с новым другом на долгие экскурсии вдвоем, вооруженная тяжелыми фотопринадлежностями, так как теперь Валечка - вслед за ним - стала страстным фотолюбителем.

Вернувшись в город, они проводили долгие часы в темноте ванной, печатая фотографии "для всех друзей", и тут-то крепость рухнула. Роман протекал столь же бурно, что и предыдущий, за исключением того, что Валечка была чрезвычайно осторожна. Подруга ничего не замечала много месяцев. У любящих возникло настоящее взаимопонимание, когда вкусы Валечки в фотографии вылились в интересную и самостоятельную тему. Все шло чудестно. Валюша твердой рукой выводила красивый флирт на столбовую дорогу замужества - не форсируя событий, аккуратно и совершенно неумолимо. Никакие шероховатости не должны были испортить эту блестящую конструкцию. И тут все рухнуло самым неожиданным и отвратительным образом.

Возлюбленный, очарованный Валюшиной красотой, отпечатал несколько ее снимков в обнаженном виде и, налюбовавшись, засунул их в толстый том Шекспира, стоявший на самой нижней полке книжного шкафа. И забыл там. На беду, его дочка, любившая книжки, однажды добралась до никому не нужного классика. Разглядывая картинки, а потом удивительные фотографии, она узнала тетю Валю и, озадаченная, побежала к маме.

Казалось, обвалился потолок. Но, в действительности, только рухнула семья. Но, на беду, не в Валюшину пользу. Может быть, между супругами сохранилась внутренняя связь, а, может, муж не был готов к решительным движениям, но уличенный, припертый к стене, он не нашел в себе сил бросить близких людей.

Однако, семья в одночасье стала несчастна, а Валечка - свободна.

Жизнь ее, без сомнения, трудно было назвать недостаточно увлекательной, но, тем не менее, обременительные нервные издержки так утомили ее, что она решила отдохнуть некоторое время, набираясь сил. Вот тут-то ее и нашел Илья.

Шустер помолчал, оглядел окрестности с холма, на который они поднялись, тонкую линию далеких синих гор и продолжал:

- Илья ее любил, вот что удивительно, но как он умеет - на свой лад. Я-то думал, он вообще никогда не женится, будет вечно по бабам порхать.

Николай Николаевич слушал, зачарованно разиня рот.

- Мы с Ильей учились вместе, и, на самом деле, он интересовался одной только наукой, - Шустер удовлетворенно засопел. - Работал, как зверь: ни на что другое просто времени на хватало. Мы, впрочем, все вкалывали от зари до зари. Квартир не было, жили в общаге, а Илья перебрался к жене. Да, я забыл рассказать, как он Валечку нашел. Жить в нашей общаге было невыносимо: холод, вечно люди, голые комнаты и плохое питание в столовой. И вот однажды Илья взял листок бумаги, поставил в середину точку и обвел ее радиусом. "Это, - говорит, - наш институт, а кружок - район Москвы не дальше, чем десять минут на автобусе. Я возьму себе женщину, которая будет жить в этом круге". И что бы ты думал? Через несколько месяцев нашел! Нашел и женился. Я не раз им восхищался... - добавил Шустер неопределенным тоном. Помолчал. И вдруг стремительно и злобно пристукнул муху на окне.

- Ну-с, - переведя дух, продолжал он с каким-то облегчением и воодушевлением, - перебрался Илья к Валечке, которая жила с матерью. Она Илью любила. Ему было с ней спокойно и надежно, а, главное, он работать мог без помех. Можно сказать, что зажили они душа в душу. Много раз повторял он заносчиво, что вот, посмотрите на меня: все вокруг сходятся-расходятся, не умеют жить друг с другом, а меня любят, ценят и я люблю. А это в семье главное. Верность и надежность. Вам-то Бог этих талантов не дал - талант жить с людьми. У меня настоящая семья, дом. И добавлял: "Дом с большой буквы!" Вот до чего гордыня дурака довела!

Но ему это было говорить, что мертвому припарки: в самовлюбленности и самонадеянности ничего он в жизни не различал, ничье мнение в грош ни ставил и ни считался ни с кем.

Человек не без способностей, но не так, чтобы через край. Однако, считал, что нет ему равного ни по уму, ни по таланту. Однажды, в подпитии, он так выразился о себе перед женской аудиторией: "Во мне соединяется холодный, ослепительный ум с пламенной душой фанатика, жаждущего высокой жизни". Женщины, как водится, ликовали! Все, что он делал - неизменно было верхом гениальности. А сама жизнь его и поступки - мерилом благородства древних кровей, мудрости и справедливости. Так не уставал он говорить впрямую и чужим, и знакомым.

Зарвался Илья со временем окончательно. А народ только дивился на него да посмеивался. Мало кто мог выносить частые встречи с ним. Так и жил он в ослеплении самовосхищения, в реальности не нуждаясь ни в ком, потому что презирал всех и тайно, и явно. Только тот и был ценен, кто ему делал что-нибудь в конкретный момент жизни, как, например, Валечка, которая божеством его считала и для него готова была на все, что угодно. А вскоре случай и представился.

Забыл я сказать, что у Вали был сынок от первого брака, тихий ребенок лет пяти. Мальчонка нашему герою науку делать не мешал, а мешать стала Валина мама, потому что, хотя комнат в доме три, но если ты гений, то без кабинета тебе нельзя, да и вообще под ногами болтается. Хотя старушка была умная и понимала, что от такого зятя лучше держаться подальше, целее будешь, и старалась отсиживаться за закрытой дверью. Ей бы с мальчонкой, однако, у себя сидеть, да вот незадача - уж очень старенькая да хилая была старушонка: ни поднять, ни обслужить ребенка уже не могла. Так и вышло, что герой наш стал неудобства испытывать, а это в планы его жизненные отнюдь не входило. Утвердившись в своем положении, сытый и удовлетворенный, стал он жене своей выговаривать да понемногу скандалить и на старушку покрикивать. Дальше-больше. Оказалось, что характера он чрезвычайно вспыльчивого и даже крикливого, если не видит себе сопротивления.

В заносчивости своей распалился наш герой чрезвычайно, всякую меру потерял, орал весь исказившись, плевался и даже несмотря на благородство древних кровей. Но это ему не мешало, а скорее даже подбадривало.

Валентина же и ее старушонка покорно склонились, всякую силу к обороне потеряв, сомлев совершенно. А он не уставал твердить о глубине супружеского взаимопонимания, великой силе истинной любви и совершенно исключительном месте в мироздании, где он выполняет иное, отличное от других предназначение. Так интересно протекали годы.

Долго ли, коротко ли, но случилось наконец так, что старушонка совсем перестала вставать. Валечка, обожая мать, разрывалась в отчаянии, а наш герой в исступлении. Ничто не должно было стоять на пути великого ученого.

И вот, однажды летом, собралась счастливая пара отдохнуть пару выходных дней на природе. Планы обсуждали задолго, решено было выехать в пятницу, сразу после работы.

Но вернувшись домой и забежав к маме, Валечка обнаружила, что мама мертва, а скорее еще только уснула глубочайшим сном, выпив несколько пачек прописанного ей сильного снотворного. Рядом валялась записка с просьбой не откачивать и планов своих не менять, потому что она устала и не хочет мешать им жить.

В панике бросилась Валентина к мужу, несколько ошеломленному таким поворотом дела, но не потерявшему присутствия духа, потому что, как только Валя схватилась за телефон неотложки, он бесповоротно положил руку на рычаг телефона.

Так и стояли супруги и смотрели друг другу в глаза.

Валечка первая опустила их.

А потом они заторопились, ни слова не говоря друг другу, покидали вещи в машину и, подхватив мальчонку, уехали на два выходных дня.

Не мало воды утекло с тех пор, но не переставала плакать Валюша, добрая душа, о своей матери. Но ни единого слова упрека не сказала она своему возлюбленному мужу.

С Ильей же мало-помалу произошла удивительная метаморфоза. Пока дома все было не то чтобы шатко, но как-то тревожно, и Валечка, впрочем, всегда одобряя действия мужа, разворачивалась и к своей матушке, отдавая ей часть своего внимания, Илья чувствовал себя в чем-то несправедливо обойденным. Но это, правда, мобилизовывало его силы. После же смерти старушонки, увидев Валину сломленность в ту решающую минуту, убедился он, что эта женщина и впрямь готова для него на последнее. И эта мысль вмиг преобразила его поведение. Успокоенный невиданной надежностью своей жены, он затосковал у родного очага, и разносторонняя душа его заметалась в поисках острых впечатлений. А тут как раз, чисто случайно, и подвернулась первая бабенка.

Впрочем, "Дом с большой буквы" не потерял для него интерес, а он, наоборот, стал больше превозносить его и оберегать от нападок всех этих посторонних женщин. Да, если какая-нибудь и захотела, то вряд ли могла бы иметь на Илью влияние, потому что презирал он их и за "распущенность", и вообще - безмерно.

В год, когда прожили они таким образом с Валюшей девять лет, случилось замечательное событие.

С раннего возраста, едва только начал Илья осознавать серьезность своих желаний - понял он, что во что бы то ни стало уедет на Запад. И в самом деле, не тот он человек, чтобы прозябать в безвестности. Имея к тому времени готовую диссертацию и оформляя отъездную анкету, он был практически уверен, что эмиграцию получит. И, действительно, никаких проблем не возникло до того дня, пока при рассмотрении всех справок, не понадобилась последняя бумажонка - письмецо от первого Валиного мужа, что разрешает он своему сыну уехать из страны. Вот тогда и вышла заминочка, так как бывший муж нежданно-негаданно отказался наотрез давать такое письмо. "От сына своего не откажусь!" заявил он грозно и - ни туда, ни сюда.

Валюша металась, рыдала, ночами не спала, ища выход, но никакие уговоры не помогли. Тут-то и доказала она еще раз ни с чем не сравнимую любовь к своему Илюше: решено было оставить сына в России - отцу. С тем и поехала Валечка к бывшему супругу - договариваться. Он встретил ее сурово.

Нельзя не сказать несколько слов об этой личности. Человек этот, по имени Кеша, занимавшийся в жизни многими вещами, ни к чему не имея сильной склонности, живший беспутно и без царя в голове, к среднему возрасту ударился страстно в религию, так что простаивал в церкви по целым дням и ничем другим не занимался. Впрочем, он и раньше был утонченной личностью. Теперь же он взялся воспитывать своих близких по-настоящему, исходя из самых высших идей. Новую семью свою не кормил, так как все его время занимала одна только духовная жизнь. По его идее, если у родственников появлялись какие-нибудь иные, практические потребности, то чепуха эта шла не от Бога, и всякие такие штуки они вольны поэтому решать сами. Известно ведь, что если русский чем-нибудь в жизни займется, особенно, если до того шалопайничал, то ради этого он все на свете похерит, все под откос пустит ради этой новой и главной идеи.

Вот такого устремленного и встретила Валя. Сына их от совместных юношеских лет он помнил скорее отчасти, ибо за постоянной занятостью молитвами и подвижнической жизнью в церкви - на которую он, как водится, сразу положил живот свой - для сына у него времени и оставаться не могло. Так что Кеша не только не видал мальчонку многими годами, не только деньгами не помогал, но и с днем рождения не поздравил ни разу. Но, как страстный верующий, он наотрез отказался сына за границу отпустить, но, также, что любопытно, и взять его в свою семью. На ополоумевшие Валины вопросы Иннокентий важно и достойно объяснил, что с Божественной точки зрения ребенок должен воспитываться матерью, и незачем ей ни возить младенца к иностранцам, ни оставлять его хоть и в хорошей семье, но все-таки одного. Валентина же от Бога отступилась и ничего, кроме корысти, в жизни не знает да привыкла эгоизм свой ублажать. А Иннокентий, как верующий, ближе стоит к тому что истинно и лучше знает, как права ребенка соблюсти.

Так и вернулась Валентина не солоно хлебавши. Теперь, на худой конец, пригодилась бы ей и мама. Еще горше вспомнила Валя о ней, и содрогнулась ее душа от содеянного ею. Догнало ее раскаяние и такое отчаяние, что из пухленькой бодрой молодухи превратилась она в неказистую развалину. Правда, мы не знаем чего тут было больше: ужаса за свой поступок или страх, какое же решение примет теперь ее муж.

Время шло и настал день, когда Илья должен был решать, что ему делать.

Девять совместных лет немалый срок - потому не обманули Валентину предчувствия, хотя она не отдавала себе отчета, что догадывается о самом худшем. Наконец, Илья поставил последнее условие: или договаривайся как-нибудь со своим бывшим, или я уезжаю один.

Не берусь передать, какие бури сотрясали семью в то время, сколько слез и слов затопили этот счастливый "Дом с большой буквы". Но только наступил момент, когда наш талантливый ученый голубых кровей, проживший со своей "настоящей любовью", со своей "жертвенницей" без малого десяток лет, не оглядываясь, гарцующей походкой вышел из подъезда и канул в неизвестность.

- Теперь ты понимаешь, - Шустер посмотрел на собеседника, - он добьется всего, что ему надо!

"Человека убил!" - вскричал Николай Николаевич про себя жалобно и оглушенно и не нашелся, что ответить.

- Н-да... - после долгого молчания отозвался он, подруливая к своему дому, - как это в России говорится: "Такому камень за пазуху не клади"!

- Опять переврал! Ну, в общем, ты меня понимаешь.

- Слушай, Максим, - Николай Николаевич с интересом наблюдал за приятелем, - это Илья тебе приглашение прислал?

- Он. Я не спорю, он немало для меня сделал. Но не обольщаюсь на его счет!

Молчаливые, они вошли в дом и поднялись на второй этаж. Николай Николаевич распахнул огромные стеклянные двери на веранду. Чудный кипарисовый дух ворвался в комнату.

Гость разместился за столом, посередине которого красовался пока толстомясый самовар, а Николай Николаевич, отдуваясь от жары, принялся доставать из холодильника многочисленные тарелки и мисочки и уставлять ими парадный стол. Холодец, селедка, немного икры, всякие разносолы и закуски. Николай Николаевич не то чтобы не любил русскую кухню, даже, скорее, совсем не любил, но в праздник все должно быть как положено.

Шустер, скучая, подобрал с дивана тонкую книжицу, полную закладок. Название гласило: "Учебник родной грамматики". На первой странице упражнение начиналось словами:

"Ванька был именинник и встретил богомольцев.

Бери серп и иди молотить.

Мужик едет в город за горохом".

- Это что за чудо? - охнул Шустер, помахивая тетрадкой.

- Учебник для церковной школы, чтобы детки родную речь не забывали.

- Учебник?! - Шустер заржал.

- Ну да, учебник, - сказал Николай Николаевич веско, - а я улучшаю его, чтобы снова отпечатать.

Тот уткнулся в листы и прочел:

"У мужика сгорел кафтан.

Наш начальник носит на пальце дорогое кольцо.

Девочка нажала сноп ржи.

К борщу забыли сделать кашу.

У Коли сделался жар, и его мать пошла в церковь.

Мои братья не пьют водки".

Шустер закурил, ухмыляясь: "Нарочно не придумаешь... они здесь остановились на одной точке. Намертво. Навек".

- Погоди-ка, погоди! - Николай Николаевич вошел в гостиную с растопыренными руками, пораженный какой-то мыслью. - Илья мне говорил, что дом хочет купить, деньги, значит, собирает. И скоро поедет в Россию квартиру разменивать. Это какую же квартиру?

- Конечно ту самую - где Валентина живет с сыном.

- А куда же Валя?!

- Не его забота. Деньги-то нужны. Главное - разменять удачно, не дать себя облапошить. Все права на его стороне, он - муж и пока официальный.

Николай Николаевич не причислял себя к чувствительным натурам. Вернее было бы заметить, что он презирал всякие сентиментальные глупости. Но жизнь Ильи поразила его своей завершенностью.

* * *

Шустер наблюдал, как медленно и тяжело менялось у приятеля лицо, нимало не разделяя его чувств, но спокойно давая им время отлиться в некую завершенную форму. Действительно, Николай Николаевич был смущен и даже потрясен услышанным, и долго соображал, безъязыко бормоча что-то себе под нос.

- Теперь-то я убедился: Илья - абсолютно аморальный тип, - простодушно и горько проговорил Шустер, взглянув на приятеля. "Мы с тобой люди другой породы!" - приглашали его глаза.

Николай Николаевич с готовностью кивнул головой. Шустер остро ощутил, что минута настала. Наслаждаясь своей властью и подбирая слова, он непроизвольно кинул взгляд на дверь, а, затем, дружелюбно оглядев приятеля, сказал так:

- Кто, как не я, знает Илью вдоль и поперек. Он не только безнравственный тип. К сожалению, он распустился здесь окончательно, потерял такт. Он неблагонадежен! Позволяет себе высказывания более чем критические, иронизирует над местным обществом и порядками. Свою болтовню он называет свободой слова в демократической стране. Что за чушь! Свобода слова не имеет ничего общего с пустым критиканством! Все зависит от того, над чем подтрунивать. Одно дело, если вызывает улыбку обычай пить много пива. Совсем иное - полагать, что западные люди в действительности опасны.

- А что, Илья высказывания делал? - с беспокойством перебил Николай Николаевич в крайнем изумлении.

- Ну конечно! - с негодованием вырвалось у Шустера. - У Илюши на все идеи! Вот слушай.

Он нагнулся к самому уху Николая Николаевича и быстро, жарко что-то зашептал.

- Путано говоришь, я уж и нить потерял... - буркнул Николай Николаевич, почесывая лоб. - Знаю, что ты имеешь в виду... только... в нашей стране все по-другому! - заключил он уверенно.

- Очень с тобой соглашаюсь, но, боюсь, аборигены будут другого мнения. Впрочем, - - Шустер хитро взглянул на собеседника, - по Илюше давно плачет петля. Свобода слова - это разговорчики для бедных, а разворачивать вредные идеи никому не полагается!

Николай Николаевич заложил ногу за ногу, покачал головой, выпячивая губы.

- Неблагонадежный субьект! - выскочило у него откуда-то не употребляемое слово, и он зарумянился от удовольствия.

Шустер с интересом задержал на нем взгляд, усмехнулся и принялся разворачивать этот танкер дальше:

- Ты, Николай прав! "Он слегка подпорчен, как сыр рокфор", - как выразился один человек. Мы с негодованием называем - вслед за прессой такие идейки красной пропагандой. Он, правда, Россию критикует тоже... осекся на секундочку Шустер, но тут же приободрился и с апломбом докончил: А все-таки это подрывает авторитеты! - и с твердостью пристукнул бокалом.

Николай Николаевич, приподняв задик, торопливо подлил гостю вина в совсем еще полный бокал, глаза его пылали негодованием. Поколебавшись с минуту, Шустер пустил поезд под откос.

- Так вот, Николай, я написал письмо его шефу, в институт. Постарался обрисовать, что за разложившаяся в моральном отношении личность находится в нашем окружении. Какой ущерб наносят безнравственные разговоры подобных людей. И поступки... - добавил он про себя и потемнел.

При этих словах Шустера Николай Николаевич вскинул глаза и замер.

- Контракт у Ильи на три года, и срок этот скоро истекает, - продолжал Шустер вполголоса, не глядя в глаза приятелю. - Теоретически, Илья может получить эту ставку как постоянную. Так вот это надо аннулировать... понимаешь задачу?..

Николай Николаевич кивнул, не произнеся ни слова и не отрывая горячего взгляда от лица Шустера. Приближающееся вдохновение овеяло его чело.

- Мне нужна твоя помощь, Коля. Такое письмо писать - не сапоги латать. Я представляю, как я бы в России написал, в русское посольство я уже кое-что отправил. Но вокруг не Россия - свои специфические условия. Проверь язык, подправь, подчеркни так, чтобы сильнее вышло, - он взглянул собеседнику прямо в глаза: - Возьмешься?

Николай Николаевич с бьющимся сердцем медлил, смотря в пол, страшась выдать свою радость и пытаясь угомонить гремевший внутри вихрь. Он еще не знал наверняка - зачем, но чувствовал, что неоценимый случай сам идет к нему в руки. Выдержав паузу может быть слишком длинную, он с наигранным равнодушием, неуклюже краснея, взял протянутые ему бумаги.

- А что он сослуживцам высказывает, может какую критику на начальство наводит? - спросил Николай Николаевич благодарно, повторяя сложные слова.

- А как же! - в восторге закричал Шустер, - примеров - пруд пруди! Директор нашего отдела получил деньги и вместо того, чтобы взять сотрудника на работу, купил себе дорогую машину. Нет-нет, конечно не себе лично, а... директору отдела, на которой он сам, разумеется, и ездит. Но по штату ему личная машина не полагается. А этот гусь, Илья, критиковал да высмеивал! Теперь еще, пожалуйста, - - Шустер с азартом перебирал ворох услышанного в кулуарах. - В соседнем корпусе был парень, экспериментатор. Ставки ему не дали, а так, платили копейки, в общем, подачки. Но он на пособие садиться ни в какую не хотел - талантливый был, собака, и науку бросить не мог. Так и работал, как идеалист, или как... русский. Да он и был русский.

Уже через полгода, работая по десять часов, он не просто что-то нашел, а прорыв сделал в науке, насчитал что-то, что никому до него в этой области не удавалось. Шеф его был в полном восторге и все статьи его подписывал, как если бы они их в соавторстве писали, приманивая будущими деньгами. Хотя там каждый подсобный рабочий знал, что парень этот сам весь результат получил. Дальше- больше. Пошли конференции за рубежом. На поездки деньги нужны. Наш герой на хлебе и молоке пробавляется, а шеф, не мало не сумняшись, покатил совместные работы на конференциях докладывать. Но назвать их "совместными" ему показалось, видимо, неуместным. Он - для простоты - стал с трибуны говорить, что сделаны они в его лаборатории, под его руководством группой сотрудников! Лихо, а? Ну и наш трудяга в общем списке прозвучал. Поди обвини в замалчивании, не подкопаешься! Так этот шефюга выскочил в герои дня: рукоплескания, значение, успех его лаборатории, а также дополнительные деньги.

Поди около трех лет минуло, а главный наш герой так грант на проживание и не получил.

Тут шеф объявляет три новых штатных места! О! Три одновременно! Все уверены: вот уж теперь, когда у шефюги много денег, не сможет он тому, кто так бескорыстно и плодотворно на него работал - отказать. Время, однако, проходит и выясняется, что он ничегошеньки ему не дал.

И тут словно прозрение осенило нашего трудягу: вот именно теперь, ни за что и ни под каким видом не даст шеф ему денег. Гноить будет, пока тот не выдержит такой жизни и не уйдет добровольно. А почему? Да потому, что шеф на международных собраниях выставил себя как автора, забрал себе чужой успех и славу, обокрал другого подчистую, теперь - единственно последовательный ход для него - выкинуть талантливого человека на улицу. Обворовал да выбросил!

А, пожалуй, и опасен может быть, хотя кто он - бесправная песчинка, вся-то власть в руках у шефюги. Жаловаться, разве, побежишь? Нет, батенька, западная демократия высшей пробы на такие случаи не распространяется. Сотрудники объединятся да докажут, как дважды два, что он, этот парень, все у начальника украл. Потому что они, как один, от шефа, его денег и милости зависят. Не станут они своим благополучием и местом так страшно рисковать: кому хочется потом под забором загибаться!

А если кто к шефу станет приставать да спрашивать, отчего денег тому столько лет не давали, на голодном пайке держали, то ответит он со святым негодованием, что сотрудник этот бездельник, работал вяло, отношения с сослуживцами наладить не сумел. Я его проверял и очень терпелив был, а теперь и выгнал! А, пожалуй, возьму на деньги для него потенциально предназначенные, двух аспирантов: они мне насчитают груду всего, что к этой теме относиться, и, видите, я двух человек работой обеспечу, что же лучше?

Ну, а если на закуску наш герой вздумает куда повыше жаловаться, то все профессора университета грудью встанут на защиту шефюги: один раз дашь осечку, а потом и тебя скинут! А так - куда как любо власть иметь - своя рука владыка. Обокрал и выбросил! Вот представь, Николай, - Шустер перевел дух, - Илья вздумал шефа и порядки критиковать, парня этого защищать во всеуслышанье. Говорит, в лаборатории у народа бесправие полное, а шеф бандит и вор.

В России при коммунизме, говорит, - заметь! - во всяком случае в науке - по заслугам человека ценили, потому что люди за деньги не дрались, как псы голодные. Выгнать тебя из института никто не мог, временных ставок не было, сразу же постоянные. Значит, работали спокойно, думая о настоящем качестве науки. Значит, что ты сделал, то ты и есть. Школа, говорит, научная старая, с хорошими и глубокими корнями. А, главное, не было прессинга денег, ученые халтуру не гнали, за деньги глотку не перегрызали. Государство же на науку денег не жалело. Нет, ты можешь себе представить?! - неистово завопил Шустер, потрясая кулачками и брызгая слюной, - чтобы в этой поганой России было что-то лучше, чем здесь?! Чтобы там справедливость была?! Ну и отмочил Илюша! Да мы, Николай, за такое его в порошок сотрем, верно говорю?! заверещал он срывающимся голосом, перехватив простодушный взгляд приятеля. Лицо его порозовело, густой пот выступил на носу и щеках.

Осознав оплошность, Николай Николаевич нахмурился и озабоченно помахал головой в подтверждение своего полного согласия.

"Ах ты сучий потрох! - восторженно думал он, чувствуя, как неожиданный прилив сил пробивает мертвый туман его сознания. - Пни, пни дружка! А мы повеселимся! Да только знаю я, отчего ты грозный стал, справедливости ищешь. Верю, верю, может и не врешь ты, а все-таки лягаешь ты благодетеля неспроста... Уж больно бабенка хороша!" - додумал он, и вдруг сильная и блестящая идея ударила его до озноба. Дрожащими руками складывал Николай Николаевич листки, кивая и возбужденно поддакивая Шустеру, почувствовавшему внезапно, что нашел он в Николае Николаевиче надежного и совсем не глупого союзника.

Шустер сделал глоток душистого вина, и вдруг восторг наполнил все его существо. Он задыхался. Он смаковал победу. "Ты совсем, совсем не глуп! пело внутри. - Все мое! И - ах как удалось!"

Он сильно потянулся и победительно обвел глазами стены, а, заодно, и расстилавшийся перед ним мир.

Конечно, Николай Николаевич не благоговел перед приятелем, как-то трудно допустить такую мысль. Да, это было бы сильным сгущением красок. Но все-таки он трусил немного перед Шустером, его умением устроить все, что лучше не придумаешь, так что это даже немного пугало, как иной раз пугает полное совершенство. Но по природе своей Николай Николаевич, улавливая, как антенна, происходящее вокруг и мельчайшие перемены в собеседнике, конечно не упустил этот праздничный взгляд победителя. Глазки его легко моргнули. Он пододвинул гостю забытую закуску, разглядывая тарелочки на столе. Потом как-то заторможенно и чрезвычайно странно посмотрел на Шустера, взгляд его стал загадочным и глубоким. Впрочем, он быстро встрепенулся, закивал, засуетился и побежал запирать листки к себе в кабинет. Но вбежав туда, почему-то остановился около самой двери, придвинул к ней плотно свое ухо и прислушался. Лицо его выразило большое душевное напряжение и поток мыслей. Убедившись, что гость не тронулся с места, галопом помчался он по внутренней маленькой лесенке на первый этаж. Оттуда выскочил в сад и через потайную дверку побежал в сторону группки магазинов. Задыхаясь от неожиданного упражнения, он бросил монету служащему и мигом получил несколько отличных листков ксерокопии. Подхрюкивая и наслаждаясь приключением, Николай Николаевич взобрался к себе в кабинет и сложил все листочки в ящик небезызвестного нам, несколько пустоватого очень хорошего дерева письменного стола. Трепеща от блаженства, он предвкушал удовольствия интриги, и душа его ликовала.

Глава 10

Мелодично прозвенел колокольчик, и Николай Николаевич, коряво подпрыгивая, затрусил по лестнице встречать. Внизу, в сияющем свете, заливающем холл, стояла симпатичная женщина, сопровождаемая своим мужем и Ильей. Душа Николая Николаевича дрогнула.

- Я вас жду, проходите, пожалуйста! - засуетился он.

Илья похлопал его по плечу:

- Николай, это Саша и Оля, вы виделись на Новом Году, - он осмотрелся и благодушно заметил: - Все обустраиваешься? Экие хоромы!

Саша и Оля огляделись, и глаза их полезли на лоб.

Лицо Николая Николаевича осветилось. Он радостно оглядывал гостей, улавливая своими маленькими глазками их реакцию: как поражены они невероятностью дома, покорены и даже смяты. Николай Николаевич медленно и ярко расцвел, совершенно растворяясь в этом счастьи, ибо настала очень важная минута.

Но, пожалуй, по нему можно было угадать: гости и должны были отметить великолепие дома. В этом состояло особое изящество, внутренняя тонкость Николая Николаевича. Никогда не стал бы он говорить того, что думает, особенно прямолинейно; но так же, как он сам привык угадывать чужие мысли и побуждения, также и иные должны были непременно догадаться до всего сами и самым неприметным, но все-таки явным способом дать понять именно то, что ждет от них хозяин.

Сейчас Николай Николаевич получил сполна, ибо его не только щедро хвалили. Гости оказались правильные, тонко заметив, как Николай Николаевич воспользовался своим правом ждать и получить похвалу и, в свою очередь, очень изящно одобрили его на это.

Вся эта игра так сладко возбудила кровь, что он даже пошел чуть-чуть дальше, дав понять, как благодарно, но привычно он принимает эти заслуженные похвалы. Николай Николаевич сложил губки, несколько истомленно оглядел лица и дал себе еще лишнюю минуточку наслаждения, а потом, стараясь никак не быть поспешным, сказал:

- Стараюсь по мере, так сказать, моих скромных сил! - Он с большим эффектом выдержал паузу и обратился к Оле: - А вы теперь к нам приехали? Очень хорошо, когда русские приезжают. Что же мы тут! Пойдемте к столу, сюда по лесенке, - и Николай Николаевич услужливо потоптался на месте.

Оля поднималась первой, не спеша, давая шедшим сзади мужчинам рассмотреть свои ноги. По мере того как ее глазам открывалось необъятное пространство и роскошь гостиной, острый взгляд ее подведенных глаз становился все более цепким. На верхней ступеньке миловидное лицо ее сделалось перекошенным.

- Что, Оленька, нравится? - подмигнул Илья.

- ...Конечно, красиво... - расстроенно протянула она.

Сзади стоял ее муж, подавленно разглядывая особняк.

- Я, Николай Николаевич, тоже дом хочу купить, - выдавил он из себя наконец.

- Мы дом хотим! - Оля стряхнула оцепенение. - Саша на хорошем счету, он будет много денег получать. Так что мы планируем быстро дом купить!

Она повела плечами, так что несколько просевшая грудь ее сделалась выше. Мужчины машинально оценили это движение, и Николай Николаевич торопливо заметил:

- Сейчас можно неплохо дом подобрать. Вы, Саша, в университете работаете?

- Да, я быстро нашел работу. А теперь получил постоянную ставку! прытко воскликнул он.

- Не чета нам, контрактникам! - Илья обернулся к хозяину. Глаза его смеялись.

- Вам повезло! С работой здесь хуже некуда. А уж с постоянной совсем трудно, - миролюбиво согласился Николай Николаевич.

Оля вздернула головой:

- Не повезло! Саша закончил отличный вуз - его ценят по достоинству!

- У вас дом шикарный... - выдавил из себя Саша примирительно.

- Да уж... ничего себе, - добавила его жена.

- Ну вот и хорошо, а теперь можно и к столу, - запел Николай Николаевич, - вот какие у нас интересные люди появляются!

Он придвигал гостям тарелки, мелко смеялся, заражая своим воодушевлением и предвкушением праздника. Замелькали передаваемые над столом закуски.

- Вы что кончали? - Илья обратился к Саше.

- Университет! - Оля быстро обернулась, блестя глазами, и, расчитывая удар, добавила: - Он был лучшим студентом университета! Потом защита. Так что Сашенька у нас, - она потрогала его рубашку, - Сашенька - молодец, да, Саш?

- Здесь немало способных ребят... Я вот чертову уйму работ закончил! заметил Илья и значительно посмотрел на Олю.

- Дорогой мой, да что эти статьи! Их и штампуют только затем, чтобы имя себе сделать!

Илья весело рассмеялся:

- Что вы говорите! А как насчет таких вещей, как наука, страсть создателя, некое горение, если хотите?! - он презрительно вскинул голову.

- Это понятно! Только! - она всплеснула руками, и глаза ее загорелись нездешней страстью, - в поганом совке мы получали тридцать пять долларов, а здесь-то!

- Да, за хорошие деньги и поработать можно, - солидно подытожил ее муж, выражая свое согласие поработать.

- Горение никуда не денется! - прибавила она дипломатично, повела грудью, делая глазки, и подняла запотевшую стопочку: - С приятным знакомством!

Кто-то хмыкнул. Все чокнулись и потянулись к тарелочкам. Николай Николаевич зачарованно прислушивался к разговору ученых.

- Оля, - Саша посмотрел на жену неодобрительно, - без творческого дела тоже скучно.

- Вы думаете, я таких простых штучек не понимаю! А все-таки, дорогой мой! - она вызывающе уставилась на Илью, - мы должны быть благодарны, что австралы столько лет всех кормят!

- Вот дура - баба! - пробормотал Шустер, безнадежно махнув рукой. Илью передернуло, он с усилием подавил раздражение.

- За несколько последних лет я опубликовал шестнадцать работ в известных журналах мира, - заговорил Илья, и было видно, что он делает над собой насилие и этот разговор ему противен. - Из того, что сделано здесь достойного - в значительной мере сделано эмигрантами и русскими в частности. Ни по образованию, ни по эрудиции многие местные "специалисты" - увы! просто не дотягивают. У нас консультируются, обращаются как к ходячим энциклопедиям. Местные студенты - я преподаю математику третьему курсу - это атомная война! Мало того, что на курсе полтора десятка человек против сотен русских студентов на аналогичных курсах в России, но еще и знания у них на уровне средней школы. Они некомпетентны в простейших вещах. А русские аспиранты дают семинары, и их принимают за зрелых сотрудников. Так что, милочка, я думаю, это они должны быть благодарны, что мы здесь работаем. Ну, а вы чем предполагаете заниматься? - спросил он, разглядывая ее прямой круглый взгляд, остро накрашенные дуги бровей и рот, сложенный в тугую и непримиримую гримасу - лицо, готовое к нападению до конца.

- Я хороший инженер! По куриной технологии. У меня тоже была в совке статья, и, между прочим, мой отец... тоже много написал, - добавила она, подумав, но почему- то не объяснила, что это было такое. - А насчет работы, я знаете, себя не на помойке нашла! - она горделиво встряхнула волосами, отвернулась от Ильи и устремила свое обаяние на остальных. - Мы когда сюда собирались, я доступно объяснила совкам, моим подругам, что работать не намерена. У меня есть муж, он должен много зарабатывать, чтобы дом купить и чтобы все было! - Она напыжалась, оглядывая слушателей.

- Да, - веско подтвердил ее муж, - пусть теперь нам совки завидуют, верно? Но с другой стороны, - развивал Саша мысль, - если дом купить, так нужно, чтобы оба в семье работали.

- Конечно! Вы разве не знаете - дома нужно новые покупать! Я быстро себе работу найду приличную, и тогда будет денег завались! - подхватила Оля, не сознавая, что эти ее слова входят в противоречие с заявленным ранее. Она до сих пор металась, не решаясь выбрать самый достойный, приличный вариант. И, действительно, что же лучше: сидеть дома, описывая голодным подругам свою царственную жизнь, или работать, выплатить быстрее дом и, опять-таки, описывать подругам свое везение, деньги и дом. Не каждый сумеет принять единственно правильное решение.

В этот момент в комнату вошел юноша с застенчивыми от молодости глазами.

- Вот мой сынок, Сережа! Садись, накладывай себе. Вот еда. - Николай Николаевич долил рюмки. - Сережа у нас водопроводчик. Можно много денег иметь. Зачем ходить в университет? Зачем ходить учиться? Очень хорошие деньги. Я работал всю жизнь и в пустыню ходил работать, много денег зарабатывал, - повторял Николай Николаевич, не в силах слезть с одного слова, - денег много, и дом быстро выплатил, и первый дом, и второй. Теперь Сережа будет свой дом выплачивать. А для этого нужны деньги. Вот водопроводчики хорошо зарабатывают, много ходют на заказы, я ему и говорю: "Ты иди и деньги зарабатывай, чтобы, значит, дом-то выплатить. Быстрее, чтобы проценты меньше набежали".

- Да... а я в университет хожу... - протянул Илья.

- А вы кем работаете? - смущаясь, спросил Сережа.

- Физикой занимаюсь.

- А что это такое?

- То есть как?!

- Что это - физика?

За столом стало тихо. Гости уставились в тарелки.

- М... м... - протянул Илья, не находя слов, - а вы знаете... что такое... химия?

- Химия - да. Я этот предмет в школе один семестр делал.

- Ну, это, вроде, похоже... - бормотал Илья беспорядочно, растерянно оглядывая сидящих.

- Конец этому миру идет! - брякнул Саша, и они с Ильей уставились друг на друга.

- Ладно, за что пьем? - Илья поднял рюмку, а Саша бодро воскликнул без связи с предыдущим:

- За хорошие деньги и хорошие профессии! Я хочу дом купить. Жена мне, мол, туфли хочу, в кино, поехать на море, прическу новую сделать, а я нет и нет. Шутка ли: билет в кино десять долларов, а парикмахерская и сорок может стоить. Нет, я решил деньги собирать. Мы зачем сюда приехали, чтобы их транжирить?

- Вот это серьезный человек! - Николай Николаевич хлопнул Сашу по плечу. - Я тоже так начинал. И вот смотрите, чем кончил! - он обвел рукой гостиную, и глаза его заблистали едва ли не слезами умиления.

- Правильно, Николай Николаевич, вот это - настоящая жизнь! - не вытерпев, вскричала Оля, изнывая душой.

Вдруг на лестнице послышался смех, топанье, и в гостиной появилась сияющая Ирка с предвкушением событий на лице. За ней поднимались Анжела, Света в компании мужчин, а в хвосте плелся Вадим с потерянной улыбкой.

- Вадик, где жену потерял?

- Приболела она.

- Да ты сам-то здоров?

Света повернулась к спрашивающему:

- Он отбрыкивался - ехать не хотел. Но мы ему болеть не дадим, правда, Ириша?

Гости рассаживались за столом болтая. Николай Николаевич суетился, гонял сына на кухню за посудой, наливал, подкладывал, крутясь вокруг Светы, - только что не шаркал ножкой - так что сынок его, не выдержав, опустил глаза.

Но она мало обращала внимания на нового ухажера.

С обеих сторон от нее сидели два человека, с чрезвычайным вниманием наблюдавших, что она говорит, оценивая, что же, в действительности, произошло в эти дни. Она чувствовала себя в центре внимания, и ее мелодичный смех беспрерывно звенел среди разгоряченных голосов. Эта ситуация смешила ее оттого, что она единственная знала события и перебирала возможные развязки. Своих новых поклонников она привязала к себе стремительно, не делая для этого ничего особенного. Но это только казалось. Обладая цепкой сообразительностью, Света тонко ощущала характеры окружавших ее мужчин и интуитивно выбирала наиболее короткий путь к достижению цели. Сейчас она наслаждалась собственной обольстительностью, а более властью над этими жадными до нее, но мало значащими для нее людьми.

Но за этим столом, на другом его конце, сидел человек, который не разглядывал ее, не обращался к ней, не поднимал на нее своих глаз, когда она смеялась - на нее! - маленькое сияющее солнце! - к которому тянулись все до единого мужчины, и даже женщины прощали ей красоту, привлеченные ее непосредственностью и сердечной теплотой. Он, Вадим, взъерошенный, непонятный, смотрел на ее, нисколько не выделяя среди обычных женщин и, что самое гнусное, Света ощущала всем своим существом, не ценил ее. Это раздражало, и через некоторое время она заметила, что смеется больше прежнего и, рассказывая шутки и анекдоты, завладела вниманием всего стола.

Николай Николаевич сомлел окончательно, не сводя с нее счастливого лица.

Илья, в самоуверенности и надменности своей будучи непоколебимо уверенным, что эта женщина, как все предыдущие, старается для него, осчастливленная его страстью, и оттого став очень легкомысленным, благодушно поглядывал на нее и на Шустера.

Шустер, в свою очередь, веселился вместе со всеми, но время от времени на душе у него скребли кошки. Он знал, что в действительности означает сытая физиономия его дружка, и волна подозрения до дрожи продирала все его существо. Он уже понимал, что ради этой женщины он готов отдать не только деньги. Это было странно и ново, и его собственная решимость пугала его, так как до сих пор все его поступки диктовались строго обдуманным расчетом, касалось ли это отношений с коллегами, на которых он работал или которые работали на него, приятелей или друзей. Люди - материал, а ты умелый скульптор. Но лучший друг Илюша был отменным скульптором тоже. В основном, разумеется, с женщинами.

Главное, о чем стал догадываться Шустер после того, как в новогодний вечер он, задыхаясь от сладострастия, заставил эту невыносимо-притягательную женщину лечь с ним в постель, что и она умеет лепить не хуже мастеровитых. Все это было конечно очень туманно, совсем не выяснено, но за невинно сияющим взглядом красавицы Шустер ощущал провалы, с которыми ему еще предстояло схватиться.

Он нашел себе кресло в уголке и затих в нем. Оттуда блестели только бусины пристальных глаз, неотрывно ловя улыбки, реплики, кажется уже понимая, но страшась и не доверяя своим ощущениям, мучаясь и изнывая. Света все понимала, и ее немало веселила его вытянувшаяся, как бы вслушивающаяся физиономия.

Шум и возбуждение переполнили пространство и всех бывших в нем, захватывая одним зарядом, одним чувством, подкрепленные музыкой, облаками сигаретного дыма, вытекавшего в черное небо, как в трубу, и непрерывно появлявшимися бутылками шампанского из ящиков, которые ошалевший от возбуждения Николай Николаевич доставал из всех шкафов и полок.

Света взяла Вадима под руку и сказала ему негромко: "Давайте выйдем на воздух. Кажется, только мы здесь не курим". Она увлекла его на балкон, провожаемая ревнивым взглядом Шустера, удивленным Ильи и облегченным вздохом Оли, сидевшей с колом внутри, пока голые ноги Светы с явным бесстыдством торчали перед носом ее мужа.

Стоя в глубокой темноте, вдыхая густые запахи распаленной земли и трав, Света вспомнила Вадима на пикнике, их разговоры, встречу в кафе; с тех пор она не забывала ни те минуты, ни его. Она чувствовала его рядом, и ее заполнили неразъясненные слова, взгляды, недоговоренность и время, занятое им и только им.

Она разволновалась, ощущая его присутствие, его близость, краем глаза видя плечо, длинную руку, волосы и тонкий профиль. Его глаза смотрели мимо нее. Она нервничала, боясь, что кто-нибудь войдет и разрушит эти минуты. Ей было хорошо, и она уже знала почему. Она тепло говорила ему о питерских знакомых и жалела, что не жила в этом городе. Вадим стал рассеян. Она ненастойчиво расспрашивала его о прошлой жизни. Он отвечал ей, разглядывая силуэты этой ночи, так непохожие на родные и знакомые ему. Его взгляд был глубок и непонятен, как непонятен весь этот спокойный, словно отстраненный от нее человек, слишком редко останавливающий на ней свой взгляд. Когда это случалось, она вся подтягивалась, устремляясь к его лицу, как если бы он невидимо ослаблял или подтягивал ее чувства. Они стояли очень близко к друг к другу. Она чувствовала неодолимое желание подойти ближе, еще ближе, дотронуться до него. Ее глаза сияли, а рука, дрожа, лежала рядом с его рукой. Ближе, еще немного... она подождала с минуту колеблясь. Закрыла глаза. Еще мгновение, и она бы прижалась к нему.

- Вы часто влюбляетесь в мужчин, которые не хотят вас? - спросил Вадим спокойно, взглянув ей в глаза.

Света окаменела. Она стояла, вцепившись в свой бокал, пока он осторожно обойдя ее, не вошел в дом.

Такого не бывало в ее жизни. Такого нельзя было даже предположить. Ненависть пронзила ее мгновенно и люто, от злобы закружилась голова, и он, и эта ненависть завладели неистово всем ее существом. Онемевшая стояла она в темноте, затем протащившись несколько шагов, упала в кресло и будто провалилась в пустоту. Мало-помалу из этого черного провала одной мучительной волной вырвались позор и стыд оскорбления, ослепительное, как горячий ключ, отчаяние и мрачная страстность нашедшего и узнавшего себя чувства. Она болезненно, немузыкально застонала, оглядываясь вокруг, беспорядочно и бессмысленно поправляя что-то на себе. Немало времени пробыла она в темноте веранды - стыдясь и терзаясь, вдыхая, не чувствуя, сладкую теплынь южной ночи и, разглядывая, не видя, желтые россыпи ночных огней.

Вдруг стукнула дверь и рядом с ней выросла фигура хозяина дома. Сверху затарахтел добродушный голос:

- Я вас ищу по всему дому, красавица моя!

- Николай Николаевич, хорошо что вы пришли! - встрепенулась Света с нетерпением. - Посидите со мной! - воскликнула она и вздрогнула от своего зазвеневшего голоса.

- Что вы тут спрятались? - спросил он изумляясь.

- Здесь, с холма - так красиво. Я люблю иногда... помечтать, - мрачно заметила она.

- Да, это место красивое. Но я не много люблю в окошки смотреть, лучше на вас буду любоваться!

Она темно взглянула на него, хотела что-то сказать, но промолчала. Взгляд ее стал мягче и, с усилием справившись с собой, она хохотнула, но резко, неузнаваемым голосом:

- Что вам на меня смотреть... Вы живете обалденно. Такой дом!

Николай Николаевич насторожился, удивляясь все больше, но смысл слов был так привлекателен, что он не удержался:

- Да, оно удовлетворительно. Я как раз все, считай, закончил. Только хочу в саду прудик сделать. Но уже вижу, что делать почти нечего... - В голосе Николая Николаевича зазвучала такая печаль, что Света спросила удивленно:

- Что ж расстраиваться? Дом готов, живи да радуйся!

Тот замычал что-то нечленораздельное, а потом тягостно проговорил:

- Я вот, понимаете, всю жизнь строил. И первый мой дом, и второй. У-у-у-ух, сколько лет! Ничего больше не делал. Потом начал этот, хе-хе. Все хотел дворец иметь... - почти шепотом докончил он и повесил голову.

- Чудак-человек! Такой дом отгрохал и горююет. Теперь и пожить!

- Вот-вот! - обрадовался Николай Николаевич найденному пониманию, - я как раз и говорил жене: "Вот дострою - тогда и поживем!" А теперь все закончил, а жизни-то и нет! - в смятении воскликнул он.

- Никак я вас не пойму! - Света с любопытством развернулась к нему, стараясь отодвинуться, защититься от собственных мыслей, чувствуя, что ее сердце понемногу отмякает.

Глуповатое лицо Николая Николаевича как всегда искренне отражало перемены чувств своего владельца, и сейчас на нем по-детски чистосердечно сияла вся его душевная работа.

- Делать-то мне, вишь, нечего стало. Дом-то я кончил! - жалобно пискнул он и отвел глаза.

Как маленькие актеры старинного провинциального театра, освобождающие сцену для главного действия, от Луны красиво и легко разбежались серебрянные облачка, и мир залил воздушный дрожащий свет ночи. Взволнованная нежными лучами, сине-бархатная глубина подалась, раздвинулась, засияла, наполнившись воздухом, словно огромная раковина.

Николай Николаевич долго смотрел на легкие звездочки в этом сияющем озере света, покоряясь его поднебесной красе и невинности, растворяясь в ней и в беспомощной немоте склоняя перед ней голову. Взгляд его становился все добрей и печальней. Потом он сказал:

- Мне одиноко... Вы знаете, что это такое?..

Она тягостно вдохнула, отведя взгляд.

Они помолчали, не мешая друг другу. В глубокой задумчивости он заговорил:

- Такая тоска и некуда податься. И дома сидеть плохо, и идти куда-то... не нужно. Только время провести... Вот жил я и вдруг увидел, что я совсем один, что я - стар. Знаете, что чувствует старый человек, как одинок он и заброшен, как не нужен никому... и даже своим детям... - сказал он тихим и глубоким голосом. Сердце его задрожало. Он взял ее руку и поднес к своему лицу, и прижал к нему. Она не убрала ее. Глаза его медленно наполнились кроткими слезами.

Долго они сидели так, в темноте, печалясь, - в бездонной и несбыточной минуте понимания. И как все самое глубокое в жизни человека, эта минута прошла сквозь сердце и...

Он поднял голову и прошептал:

- Вот если бы вы...

- Что, я?

- Я имею в виду, вот если бы такая красавица, как вы... - замирая повторил он и осторожно, тихо поцеловал ее ладонь.

- Да что? - она ласково взглянула на него.

Николай Николаевич вздохнул:

- Мне бы такую подругу... Сколь бы я рад был!

...Минута прошла, и от нее остался дым.

"Старый хрыч!" - подумала она, а вслух сказала по-детски:

- Мы с вами друзья, ведь правда? - помолчала, мечтательно взглянула в иссине- темное небо и протянула: - Максик тоже хороший друг... Я решила зажить самостоятельной жизнью, так он помог мне с квартирой, а теперь и с машиной! - она захлопала в ладошки и звонко рассмеялась: - Я сама на машине буду кататься!

- Я давно Шустера знаю, очень культурный человек. А что он вам в помощь вошел, я не знал. - Глаза Николая Николаевича стали тверже, и он новым взглядом посмотрел на собеседницу. "Никак ты обоих за нос водишь!" мелькнуло у него в голове. Удивительно, ведь ничего казалось бы доброго такие новости для него лично сулить не могли, однако же Николай Николаевич не то, чтобы обрадовался, но почему- то воодушевился.

Света как будто почувствовала его мысль, помолчала минутку и, переложив ногу на ногу, легко заметила:

- Лучше Максика друга нет, правда?

- Конечно это так... - Николай Николаевич заерзал в кресле, - вам оно виднее, как говорится. Только я думаю, лучше иметь солидного друга. Может такой друг и не красавец, но зато в хорошем возрасте и на других заглядываться не будет.

- А что, Максик не очень надежный? - Света наслаждалась ситуацией.

Николай Николаевич весь подобрался.

"Будешь топить или нет?" - с интересом подумала она.

В принципе, он ничего против Шустера не имел. Пожалуй, ему нравилась хватка и особая юркость приятеля. Иногда ему даже льстило поговорить с ним о чем-нибудь этаком, о чем-нибудь умном в окружении своих знакомых. Но сейчас случай шел в руки. Николай Николаевич унял дрожь и зачем-то вгляделся в темное пространство веранды.

- Я, конечно, ничего не говорю, - не глядя на нее, начал он, - только был тут случай. Одна женщина из России приехала погостить, а потом захотела остаться. Туда-сюда, что делать? Никто ничего придумать не мог, как тут поможешь? А вот Шустер умно придумал: взяли они и поженились.

- А... давно это было?

- Года два назад.

- Выходит, он человеку помог?

- Как же мне не знать, я во все тонкости с ним ходил! - обиженно сказал толстяк, а Света улыбнулась: "Ну и язык!"

- Да только вы не знаете, что потом было!

- А что потом было?! - подхватила она в тон.

- Максим эту женщину поселил куда-то и даже работку ей приискал. Довольно только завалящую - все, заметьте, от чистого сердца! Но она довольна была, и все шло хорошо. Только крепился он, я думаю, неспроста, а потом взял и заставил ее с ним переспать! Выходит, значит, в награду! - с жаром воскликнул Николай Николаевич и придвинул свое негодующее лицо к собеседнице, в нетерпении ожидая ее слов.

Глаза Светы затуманились печалью, она грустно качала головой, а сама думала: "Твой главный козырь! Что-то в вас есть похожее: в тебе, в моем папаше. Какая наивность..." Так она думала, но также почувствовала, что эта история ей чем-то неприятна и поняла, что надо быть начеку. Но особенно было нехорошо, что этот болван что- то имеет в виду, и, кажется, его история не про кого-то, а именно про нее.

Она отодвинулась в раздражении, а он мигом придвинув кресло, быстро, страстно зашептал:

- Как вы красивы, сокровище мое....

Она резко вскочила и шагнула в сторону, но он с неожиданной стремительностью сгреб ее, не успевшую пикнуть в охапку, и, крепко держа одной рукой, другой стал доставать из кармана сложенные листочки.

- Вот, вот... для вас... - бормотал он ей в лицо, начиная шалеть от ее близости и своих чувств. - Посмотрите только!

- Да разве одним глазком заглянуть... - она дотронулась пальчиками до краешка письма, приостановилась на секунду, заглянув в его возбужденные глаза, и тихонько выдернула письмо из его руки.

- Специально для вас, радость моя, сокровище мое... - глухо сопел Николай Николаевич с затуманенным взором. - Читайте, смотрите, каких подлецов земля носит... Земляка, старого друга пре-да-ет! Донос, настоящий донос на Илюшу накатал! - захлебывался он, дрожа и крепко прижимая Свету к себе.

Но она словно не замечала его рук, впившись глазами в письмо.

- А вы откуда знаете? - при последних его словах она вскинула голову. Откуда у вас это?!

- Я много чего знаю... - хитро прищурился Николай Николаевич, чувствуя неожиданный свой вес и значение. - Хорош Шустер? Сегодня он вас медом кормит, а завтра с потрохами продаст! да хоть... такому же, как сам, а?!

При этих словах Света начала страшно бледнеть и невидящими глазами уставилась на собеседника, потому что перед ее глазами скакала возбужденная Иркина физиономия и гремели слова подслушанного из чуланчика разговора. Николай Николаевич, не ожидая и не понимая такого впечатления, но мгновенно и сильно обрадовавшись, весь прижался к ней.

Света инстинктивно дернулась в сторону, вырвавшись наконец, с усилием переводя дух. "Ай да Максик-шалун!" - в волнении, дрожа, заговорила она, пройдя несколько шагов. Ярость охватила ее. Она обернулась к Николаю Николаевичу и резко спросила:

- А вы-то зачем мне такие гадости даете!

- Я как порядочный человек... Это мое доверие вам! - выпалил Николай Николаевич, рассчитывая на неуязвимость этого аргумента.

"Что-то за этим, конечно, скрывается..." - вполголоса протянула Света, стремительно раскладывая в своей голове пасьянс. Сердце ее гремело. Отношения ухажеров быстро становились сложнее, и в них намечалась сильная трещина. Все это стоило крепко обдумать. Новость была интересна и, конечно, могла быть использована с разных сторон. Она обернулась.

- А все-таки... - начала она, с удовольствием выговаривая этому лопуху, - если к вам, Николай Николаевич, это письмо попало не случайно, а ведь, наверное, с какой-то целью!.. - прибавила она, проницательно взглянув на него, - то нехорошо этим пользоваться и кому-то третьему показывать!

Николай Николаевич озадаченно смотрел на нее, как будто не сознавая ее слова, но понимание наконец проступило на его лице: он сконфузился и смущенно развел руками:

- Виноват, Светланочка, сам вижу, нехорошо... я это...

- Признайтесь, Николай Николаевич, вы для меня расстарались? - спросила она строго, но глаза ее потеплели, и он, подхватив ее настроение, приободрившись, радостно закивал головой.

- В другой раз так не делайте! Не станете больше, правда?

Он посмотрел на нее стеклянными глазами, помедлил, открыв рот, будто к чему-то прислушиваясь, и неожиданно брякнул:

- Отчего же, и в другой раз так сделаю.

Света не произнесла ничего, изумленно усмехнулась, отошла и вновь оглядела его пристально. Будто что-то стукнуло Николая Николаевича: он испугался, и, не зная как поправить положение, с досадой на себя заговорил:

- Я вас уберечь хочу! Зачем с плохими людьми водиться? И папу вашего я знаю - он очень хороший человек!

Света нервно дернула ногой, но он не оценил ее впечатления.

- Эти волчары вас пользуют! - вскричал он с сильным чувством, распалился и лицо его покрылось синюшным цветом. - То там, то здесь ищут, как бы схватить и в кусты! А вы! - взревел он, - я вас отдавать не хочу! Постойте, не уходите! Вы мне верьте, мне так одиноко! Я уже не молод. А вы!.. Вы мне позвоните, позвоните, да хоть на той неделе?!.. - скороговоркой шептал он, хватая ее за плечи.

- О чем вы, Николай Николаевич? - медленно произнесла она, смотря на него тяжелым взглядом, а он осекся на полуслове, глядя на нее жадно и робко, и так исказилось его лицо этими несочетаемыми чувствами, что ее передернуло и она почти прошипела:

- Засиделись мы с вами тут... Нас искать будут. Пойдемте в дом.

В гостиной было шумно. Она быстро нашла глазами Вадима, и сердце ее заколотилось. Он разговаривал с Ильей, не смотрел в ее сторону. Света мигом забыла о Шустере, Николае Николаевиче, доносе, забыла о своей ненависти, ощущая только гулкое колотье внутри. Илья, заметив ее взгляды и приняв их на свой счет, самодовольно улыбнулся:

- Какая женщина... Хороша?

Вадим задумчиво потрогал бокал.

- Нет, - просто сказал он.

Илья посмотрел с интересом, но не сказал ничего.

* * *

Время, однако, подходило к полуночи, и захмелевшая компания, вспомнив о Рождественской службе, постепенно переместилась в нижний холл с твердым намерением не опоздать. Но болтовня и неразбериха достигли такой силы, что Николай Николаевич, помнящий, что если и есть здесь верующий, то это именно он, умаялся, подыскивая наиболее трезвых на роль водителей и рассаживая народ по машинам. Света знала, что Вадим где-то рядом, возможно в машине Анжелы, но когда они собрались у ворот церкви, обнаружилось, что его нет. Илья обнял Свету и Анжелу за плечи и повел вперед, следом потянулись остальные.

Церковь была заполнена народом, многие кивали друг другу. Служба шла, и пел хор. Иконы поблескивали в полутьме, сияя золотыми пятнами в мерцании свечей. Лампадки, волны ладана, слова и снова мерные волны древнего запаха. Внешний гул затих, пропал, отодвинулся вдаль: начала совершаться другая жизнь. В другом ритме, на другом языке. В своем собственном представлении. Загадочные слова сплетали особую, невиданную ткань прошедшего, древнего, несуществующего мира, но вошедшего тонкими нитями в мир наш и пропитавшего самые отдаленные точки нашего сознания. И этот несуществующий мир начал мало-помалу воскресать, по капле восстанавливаться из небытия прямо здесь и сейчас в дрожащем воздухе. Странное и неповторимое чувство! Магическое, волшебное возрождение ушедших веков с их философией, устоями и представлениями, с тем, что они понимали как добро и как распад. С пра-языком - удивительными, неугасающими звуками пращуров, вдруг наполняющими наши головы, - полные таинственной и глубокой красоты. Звуки, пропитавшие мелкие поступки и крупные деяния всех живших до нас, всевластно вбирая души в поток общей жизни. Торжественно, неизменно, нетленно прошедшие сквозь столетия, нанизывая их на единый стержень связующего все смысла. Смысла речи, памяти, духа нации.

Стоявшая внизу группка людей, вероятно не знавшая до конца ни одной молитвы, вслушивалась в слова древних распевов, не удивлялась им, как неслыханной ранее музыке, но ощущала, как родные, исконно знакомые звуки, связавшие их память и все другие памяти бывшие раньше. С дрожью входишь ты в этот воскресающий мир, трепеща, слушаешь его, глубоко разворачивающего тебя к прошлому, и ты видишь свою жизнь необходимым звеном в этом сгустившемся потоке памяти, заполненным до краев проторенной глубиной поколений. Это твоя жизнь, твой род. Это то, что сотворило тебя. И ты стоишь перед этим воплощенным прошлым, не понимая очень старых слов, но ощущая их прожитую мощь и незаменимость. Это твое прошлое, и другого не будет никогда. Хотя ты будешь отрицать все и вся, не разводя черное и белое, давнюю память и недавнюю, кратковременную память: события столетий, напитавшие тебя добром и события последнего столетия, напитавшие тебя ненавистью. Ты только слабая былинка в этом густом бору. Тебе понятней то, что лежит ближе к тебе и связано с твоей жизнью. И ты смотришь себе под ноги.

В своей решимости спрятаться от себя самого тебе не поможет бегство, переплывание океанов и перелеты на другой конец Земли, тебе не помогут старания забыть, а также попытки врасти в чужую жизнь. Ты будешь тратить годы и годы, убеждая себя и других, приводя аргументы и доводы, меняющиеся в зависимости от обстоятельств. Сегодня ты сумеешь написать четыреста страниц в защиту, а завтра четыреста страниц в опровержение той же самой идеи - ты сам поверишь в то, чему ты хочешь верить! Но однажды ты услышишь службу в простой церкви или, может быть, в неожиданный и неподходящий момент тебе сведет горло, и ты скажешь устами блудного сына: "...моя родина".

Хор пел. Из голосов выделялся глубокий мужской голос. Он не был очень сильным и не был очень красивым, но певший человек кажется забыл все на свете. Он был не здесь, он не старался для других. Благодарением и сильным светом был наполнен его голос. Стоящие внизу притихли, кто смущенно, кто с любопытством и даже с изумлением, кто в глубокой задумчивости, нечаянно, но сильно тронутый искренностью немолодого человека.

Света смотрела перед собой очень серьезно, не в силах оторваться от непонятных, могучих звуков. Она затосковала, сердце ее заныло, она обрадовалась и встревожилась одновременно, внезапно захотев домой, в Россию. И, вдруг, без перехода, увидела перед собой лицо Вадима и услышала его невозможные слова на веранде. Сердце ее снова забилось, как тогда, но не сухо и быстро, а, наоборот, глубоко и властно. Жар и краска ударили ей в лицо, и чуть не в слезах, мученически, повернула она голову и обвела глазами окружающих людей.

На ее счастье, в эту секунду стоявшая рядом Ирка восхищенно шепнула приятелям:

- Как поет! Это Тропишин. Он поет почти двадцать пять лет каждое воскресенье! А ведь это тот самый "шпион", о котором я рассказывала, помните?

Света отошла в сторону и обвела глазами храм. Голос пел, и соединенные глубоким сокровенным чувством в храме стояли люди, страшась разрушить этот мир.

Но не в их силах было бы разрушить его.

Глава 11

Немало времени прошло с жарких новогодних празднований. Нарождались и в истоме умирали, ослепленные огнедышащими страстями закатов, синеглазые дни. Трепеща сладким духом и теплом, одурью захмелевших пышнотелых цветов, их осыпающимися лепестками, пронзенные вскриками незнакомых птиц, валились они все дальше и дальше за границу мира - туда, где кончалась и Австралия, и Последняя Снежная Земля - туда, откуда не было никакого исхода. Письма приходили все реже, все чаще пропадали где-то в необъятном пространстве между точками назначения "А" и "Б".

Вадим писал статьи, тосковал, пил. Он почти никого не видал, никому не звонил. Знакомясь с кем-то по случаю и встретившись раз, он видел, что общение это не интересно и приносит разочарование: в темах, страстно занимавших приезжих, - деньги, покупка дома, работа, опять деньги, Вадим не годился, чтобы составить приятную беседу.

Шустер старался неотлучно находиться при Свете, но большую часть его дня занимала служба, и когда он днем пытался застать ее дома, телефон традиционно молчал. Известно, что она появлялась в разных заведениях города и часто в новых компаниях, всегда в сопровождении мужчин, тащившихся за ней следом, но последнее время чаще одна.

Месяцем позже Шустер метался по городу, разыскивая ее: она сбежала, не оставив записки. Чувство попранной справедливости, бесчестности жизни и неблагодарности женщин больно ранили его сердце. Но была и еще одна пренеприятная черточка: именно обстоятельство, что Света перестала брать его подарки, совершенно подкосило Шустера. Могло это означать только, что она вышла из-под его контроля и непокорна больше власти тех могучих рычагов, что служили Шустеру верой и правдой, направляя людишек в нужном ему, Шустеру, направлении. Это было болезненное открытие. Сначала отвергнутый любовник даже приуныл, но затем, всполошившись, кинулся к Илье добиваться правды. Каково же было его изумление и растерянность, когда выяснилось, что Света там и не появлялась. Сомнений быть не могло: что-то изменилось кардинально.

Илья был подавлен, на работе у него началась какая-то чертовщина. Камешки, брошенные вовремя умелой рукой Шустера, подняли невеликие, но неостановимые волны в сознании начальника отдела. Шеф, отношения с которым у Ильи относительно устоялись уже к концу первого года, стал необычайно внимателен ко всему, что говорил Илья, но как-то настороженно, слишком сдержанно, и сам больше не начинал бесед. Несколько раз Илья ненароком ловил на себе долгие и до чрезвычайности странные взгляды и поневоле начал нервничать, не понимая происходящего. К его великому смущению дело не ограничилось разрушением добрых отношений.

Тема, которую он предполагал разрабатывать с шефом и, заручась его именем и поддержкой, позднее протолкнуть в хорошие журналы, была шефом отклонена. А, точнее, он устранился вовсе от совместной работы, ссылаясь на занятость, и вместе с тем стал проводить много времени с другими сотрудниками. Надежда попасть на хорошую конференцию таяла на глазах. Ветер переменился.

Совсем уже недавно, около месяца назад, Илья заставил себя пойти к шефу. До окончания контракта оставались считанные месяцы, и если раньше шеф собирался продлевать срок правдами и даже неправдами, то теперь вся конструкция медленно и неотвратимо сыпалась на глазах - пугающе и непонятно. Илья ломал голову, но все было безуспешно: ни одна мало-мальски осмысленная идея не объясняла этого развала.

С шефом в кабинете сидел сотрудник, долго метивший на постоянное место, и наконец получивший его пол-года назад. Они сосредоточенно что-то обсуждали и, судя по выражению их лиц, не имеющее отношения к науке. Самое отвратительное, что увидев Илью, они оба не только стремительно замолчали, но заметно смутились, причем шеф, не сдержавшись, дернулся и подхихикнул. Илья вышел и с вытаращенными глазами долго сидел у себя, уставившись в противоположную стенку. В эту ночь он не сомкнул глаз. Жизнь дала трещину.

Если бы в это ужасное время у Ильи хватило сил на наблюдательность, он с не меньшем изумлением поймал бы на себе глубокие и загадочные взгляды Шустера, мерцающие затаенными переливами трудно определяемых чувств. Шустер нe оставлял его, благо работали они в одном отделе, крутился неподалеку, отслеживая все этапы крушения соперника, страшась пропустить что-нибудь важное. Несколько раз острая жалость охватывала его, ведь его нельзя было назвать злым человеком, но единожды запустив карающую машину, он был не в силах остановить ее, даже если б и захотел.

Почувствовав, что продление контракта в этом университете переходит в разряд несбыточного мифа, Илья разослал по всему миру бесчисленные запросы, надеясь получить работу. Вскоре с замечательной регулярностью стали приходить стандартные, по шаблону написанные отказы. Видимых причин тут было несколько. Во-первых, в каждом новом месте требовалась характеристика его научной деятельности, а высылал ее по месту назначения именно шеф. Во-вторых, мир, по- видимому, был перезаполнен физиками, а еще более - тесно сбитыми группами, поддерживающими "своих". Их с легкостью можно было назвать мафиози от науки, ибо если ты имел легкомыслие подать на работу к членам одного клана, имея в своих трудах ссылки на статьи членов другого клана, то, без сомнения, был бы подвергнут остракизму на годы своей карьеры, без малейшей возможности найти работу в контролируемых ими институтах. Илья, как новичок в этих условиях, совершил последний возможный грех: посещая какой-то семинар и встретив там новые лица, он попил чай с "ученым" из одной мафии, а попросил работу - у другой!

Вообще, работая чрезвычайно много и радуясь своим успехам, Илья нимало не позаботился установить широкие личные контакты с самого первого года, что, конечно, необходимо было сделать даже и в первую очередь - в среде, где именно закулисная жизнь определяет судьбу и каждого труженика, и генеральное развитие науки в целом.

В своем же отделе Илья не сделал ни единой попытки улестить разгневанное начальство потому, что презирал он эти нравы и необходимость "прогибаться", зарабатывая благосклонность. Держась независимо, надменно, зная себе цену, как ученому, он ни на йоту не потрудился изменить свое поведение в новой стране. Без запинки и сомнения начинал он свои семинары изящной фразой: "По поводу данной темы у вас тут бытует заблуждение..." Такой стиль не оставлял надежды на хорошие отношения и получение работы. Шустер, видя это, изнемогал от ненависти и злорадства, но также от зависти, чередующейся жалостью, а, иногда, резким, но быстро подавляемым раскаянием. Не в силах работать, он бегал из кабинета в кабинет, вынюхивая и выспрашивая, избегая, впрочем, попадаться на глаза шефу. Мало-помалу Илья остался почти в полной изоляции, ибо доброжелательные сотрудники предпочитали пробегать мимо, озабоченно вглядываясь в даль. Илья с презрением наблюдал эту человеческую метаморфозу. Через пару месяцев он готов был оставить этот город навсегда, но тут-то и открылась перед ним новая и неразрешимая проблема.

Женщина, его женщина, без которой он уже не мог помыслить свое существование, эта невыносимая баба, от которой волнами исходила сила порока, наотрез отказалась ехать с ним куда бы то ни было. Это был удар. В голове у Ильи не было пространства для всяких там идей о женском самоопределении. Все женщины, которых он себе выбирал, быстро привыкали исполнять его волю. Это было разумно и справедливо. Так был устроен мир. Теперь начиналось что-то странное, то, что ни разум, ни чувства больше не воспринимали.

Мы мало знаем, как в точности развивались события, но только Илья черный, как туча, с голодными и тягостными глазами караулил около дома Светы, приезжал к ней внезапно вечерами и, если заставал там бывшего дружка, устраивал бурные скандалы, а однажды пытался выбросить его из дома. От Ирки, знавшей обыкновенно все события, стало известно, что он, собираясь в Россию для размена квартиры бывшей жены, поездку эту отложил ввиду полной неясности и неприятного развития событий. Стал внезапно раздражителен, рассеян и дошел до того, что яростно шпионил за своей неуловимой любовницей, подглядывая в занавески.

Теперь, как выяснилось, Света сбежала не только от него, но и от Шустера, и бывшие друзья, от дружбы которых под разрушительным напором ревности и соперничества не осталось и следа, еще раз решили объединить усилия, чтобы отловить пропавшую любовницу. Теперь, когда по идее Шустера Илья дошел до последней точки падения и отчаяния, Шустер, трепеща, в самых деликатнейших выражениях предложил солидную договоренность. Он брался похлопотать перед начальством о работе для Ильи, намекая на свои загадочные связи, в обмен на маленькую услугу: Илья должен оставить ему, Шустеру, "эту женщину". Собственно говоря, это и был заключительный аккорд всей возведенной им конструкции. Осторожно подобранные выражения, любезность и задушевный тон мало помогли Шустеру в этом деле. Известно, что переговоры шли, но в последний момент их союз все-таки не состоялся: Шустер был крепко избит, а разъяренный Илья опять кинулся на розыски.

Две недели поисков не принесли результата.

Примерно тогда же Оля, долго и безуспешно искавшая работу, получила предложение. И на деньги большие, чем у ее мужа. Но в другой город. Дома поднялась буря. Супруги долго ругались, кто же должен уступить и бросить работу. В конце концов Саша пошел к шефу и предложил ему добавить еще восемь тысяч в год, в точности до суммы, предложенной жене. Шеф восемь добавить отказался, но сказал, что пять сможет. Супруги, очень довольные, остались. Прошло, однако, немного времени, и Оля, не выдержав, пошла работать уборщицей в отель. Скандалы в семье быстро возобновились, так как работы этой она стыдилась, а отказаться от денег была не в силах.

Анжела много писала, выставляла свою живопись в хороших залах, преимущественно в Европе, и, наконец, стала известным и очень покупаемым художником. В ее парижской студии собиралось рафинированное общество, и все меньше приветствовались там случайные и малоизвестные личности. Стали появляться знаменитости из России.

Она несколько раз и сама наезжала в Москву. Посещение это требовало незаурядного мужества, так как в России Анжела не бывала больше двенадцати лет - не к чему было. Теперь она отправлялась туда ненадолго, с какими-то загадочными и тщательно скрываемыми целями. Возвращаясь, долго приходила в себя и со вкусом рассказывала, какие все в "совке" жулики.

Однако, около месяца тому назад Анжела вновь бросила свое творчество и свой салон. Она стремительно выехала в Москву в окружении нескольких женщин - для текущих дел и мужа - для серьезной подмоги. На этот раз, кажется, подворачивалось что-то крупное: стало известно, что она сможет приватизировать значительный кусок земли в старой части Москвы - в каких-нибудь культурных целях.

* * *

Как-то в сумерках, когда ее сестра Ирка вязала перед телевизором, поджидая своего Боба, на двери задрожал колокольчик.

На пороге стояла Света.

Ирка, не отрывая глаз от лица подруги, сделала шаг назад и застыла, не в силах вымолвить слова. Перед нею было чужое лицо, как будто незнакомое. Они не виделись давно, и ничего в этом лице не осталось от сверкающей смехом обольстительной женщины. Ирка пропустила Свету, не спрашивая, заперла дверь и безотчетно плотно задернула шторы.

Казалось, облака пробегали по лицу гостьи. Она мрачно молчала и, не замечая окружающего, бесцельно оглядывалась по сторонам. Наконец взглянула на Ирку, усмехаясь.

- Где ты была-то?! - вскричала Ирка, помедлила и вытащила из холодильника бутылку. Изучая подругу вытаращенным взглядом, налила ей полный бокал. Подумала и налила себе тоже.

- Живу себе. - Света пожала плечами.

- С кем живешь-то? Тебя все ищут, с ног сбились!

- Что, трясли тебя женишки? - проговорила та, запнувшись.

- Ты ведь ни строчки не оставила! Что с тобой стряслось? Мне бы ты могла позвонить!

- Извини. Не в себе я... - нетвердо сказала гостья.

- Ну ладно, - протянула примирительно Ирка. Бесприютный вид подруги разжалобил ее сердце. - Я тебя не ругаю. Ты есть-то хочешь?

- Нет, я посижу и пойду.

- Куда же ты пойдешь! - Ирка всплеснула руками. - Не пущу я тебя никуда!

Света смотрела так несчастно, что Ирка потянулась к ней всем сердцем. Почувствовав это, та пролепетала:

- Добрая ты, Ириша, но не сможешь мне помочь... - она подняла лицо и в мрачном волнении уставилась в глаза подруги. - Больше не могу. Понимаешь?

- Не очень, Светик... Ты что имеешь ввиду?

- Со мной что-то не в порядке... Я - это не я, - терзаясь, прошептала она. - Почему со мной происходят такие вещи, я ни-че-го не понимаю!

- Какие вещи?!

- Вся эта проститучья жизнь! Меня кто-то любит, и я кого-то люблю, но все неправда. А потом такая пустота... словно изгадила саму себя! И конечно того, с кем любилась. Я кажусь свободной? Выбираю любого? Но я - не свободна! Потому что я та, которую хочет видеть мужчина, понимаешь?! Я завишу от его денег, услуг, от него. За его деньги я должна стать такой, какой хочет он! Вот гадость! - красная, она закрыла лицо руками.

- Светик, но есть же выход! - с тревогой, разделяя чувства подруги, воскликнула Ирка. - Не надо авансов прохиндеям раздавать, а появится хороший человек - выходи за него замуж!

- Ириша, столько у меня перебывало умных и добрых! И замуж звали! ожесточенно крикнула Света.

- Так что же ты?!

- Я всегда хотела замуж выйти. И подругам завидовала, кто хорошо жил! сказала Света с такой искренностью, которую Ирка не предполагала в подруге. - Ты не знаешь, до слез завидовала! А как дорогой да любимый меня своей считал, на меня колотун находил, ужас такой, все - связана по рукам и ногам, конец мне пришел! Ничего у меня с порядочными не выходило... - она перевела дух, вслушиваясь в себя, - зато со всякой швалью получалось как нельзя лучше. Я знала, что им от меня надо и заставляла платить хорошие деньги. Жаль, что у Шустера миллиона нет - я бы его облегчила!

Ирка слушала подругу в великом смущении. Она, как и все, встретившие Свету на своем пути, имела о ней мнение простое, легко укладывающееся в набор нескольких черт. Этот расхожий облик мужчины, смеясь, называли словом секс-бомба. Женщины никогда не употребляли это выражение, оно их раздражало. Некоторые из них говорили, что она красивая девочка, другие, да, ничего, но не так, чтобы чересчур. И те, и другие сходились во мнении, что несмотря ни на что, она, безусловно, полная дура, но мужчинам нравится.

Ирка и была, и не была из этого исключением. Ей нравилось разговаривать со Светой, которая почти всегда соглашалась с доводами Ирки, особенно если Ирка нуждалась в ее понимании, внимательно выслушивала все "за" и "против", не противоречила по пустякам, навязывая свою волю и советы тогда, когда от нее требовалось совсем другая роль: принимала рассказы Ирки именно так, как Ирка старалась это преподнести, словом, была отзывчивым собеседником. Знакомые женщины вроде бы и соглашались, что это умно, но мнение свое о Свете не меняли.

Да, Ирке было приятно дружить со Светой, легко дружить и весело, но... Иногда Ирка испытывала неодолимое раздражение, глухое и тяжкое. Она говорила себе, что вчера та нарочно смеялась слишком громко, она выставляется, специально привлекает к себе внимание и вообще не умеет себя вести в обществе. У Ирки от этих мыслей быстро портилось настроение, и она не звонила Свете, удивляя домочадцев своим мрачным видом. Она сердилась на Свету и за свои собственные чувства к ней. Но через день-два ее раздражение приобретало иную окраску, ибо Ирка начинала совеститься этими, внезапно одолевающими ее чувствами, тогда она несколько недель думала о Свете самое лучшее. Но и этот срок проходил, вновь проявляя в голове Ирки общую и вполне устоявшуюся идею, что Света хотя и миловидна, но как человек совсем неинтересна, обсуждать даже нечего, разве что ее похождения.

Теперь, кроме неожиданных откровений, Ирку поразило лицо этого человека. Оказывается, во все эти времена Света тоже жила, как окружающие люди, имела укрытую собственную жизнь, какие-то трудности, не высказываемые никому на свете, и вместе с ними разнообразные и глубокие чувства, совершенно, кстати, пропущенные Иркой. Это было как-то неожиданно, хотя удивляться тут было собственно нечему. Просто все, что казалось естественным для других Иркиных подруг и выглядело труднообъяснимым в устах Светы, оставалось для Ирки совершенно закрытым миром, и уж, конечно, все те перемены, которые в этом мире исподволь накапливались и совершались. "Хм! подумала Ирка, и еще: - Нда... - и еще раз: - Хм!.." - и что-то такое разное, что она подумала о Свете, взглянув на нее новыми глазами. Тут заинтригованная Иркина мысль остановилась, не пронзая дальше морок чужих глубин, а предложила Ирке разумный и по-человечески очень понимаемый совет.

- Слушай, Илья был у меня, чуть не плакал, правда! Он в тебя ужасно влюблен, просто по уши. "Скажи, где она? - кричал. - С кем сбежала?!" Я от него палкой отбивалась, так наседал - еле выгнала!

Света смотрела без любопытства.

- Вот я и думаю! - продолжала Ирка порывисто, - он ведь неплохой, а? Не всякий еще полюбит так. Что же ты молчишь, ответь что-нибудь!

- Не обижайся, Ириша, - утомленно проговорила Света, - не любит он меня. Он свое самолюбие любит - неудовлетворенное, распаленное до крайности.

- Чем же распаленное?

- Я в ножки ему не рухнула, как его несчастная жена, не восторгалась им, вообще с ним не считалась. Это как раз мужиков до остервенения доводит, очень увлекает. Заставляет за женщиной бежать, все на свете позабыв: детей, жену, дела забросив. А потом и сам не знает, любит или ненавидит - так распалится! Знай ему только кукиш показывай. Они не женщину любят... они за своим распаленным самолюбием бегут на край света! И такие, как Илья, когда удовлетворен, больше всего женщин делят, разменивают. Пользуются! Угощаются! Тщеславятся!

- Как же ты с ними? - выдохнула Ирка сокрушенно.

- Больше никак! - в полный голос крикнула та.

Они замолчали, сидя уже в сумерках. Зажегся первый фонарь напротив. Мимо окон прошел человек. В полной тишине дома начал пробовать свой голос сверчок.

Да, Ирка была удивлена словами подруги, ее непривычным, твердым взглядом на вещи. Обычно Света не имела склонности рассказывать о каких-то там проблемах, имела облик любезный и довольный - этакий укор и пример для окружающих: беспечный вид ребенка любимого и холимого всеми. Отработав этот облик до тонкости, она проявила несгибаемую волю в умении следовать ему и подвести всех окружающих к единственной вере, чтобы ни у кого и мысли не возникло: это восхитительное лицо - плод неустанной, изнурительной работы.

Теперь, как выяснилось для Ирки, произошла ошибка в среде ушлых знакомых: все приняли сыгранную Светой роль за чистую монету, уверились в ней настолько, насколько хотела того она.

- Светик, - робко позвала Ирка, - как ты вдруг поняла?

- Думаешь, я раньше не знала? А, может, и вдруг... - Света несколько секунд колебалась, потом глухим голосом сказала:

- Люблю я, Ириша.

Ирка в искреннем изумлении вскинула глаза, а Света вскрикнула:

- Ты что удивляешься, я как-никак человек!

- Господи, я ничего! Кто он?!

Та стушевалась от резкого вопроса, медленно ответила:

- Один седой и непонятный человек.

Ирка помолчала, вдумываясь в ее слова, потом пораженно спросила:

- Ты что же, хочешь сказать, что он не...

- Вот именно, - перебила Света, - он не.... - она помолчала. - Не любит он меня.

- Женат?

- Женат.

- Я знаю его, верно?

- Да... - с явной неохотой отозвалась Света.

- Если непонятный... то это... Вадим? - замирая, брякнула та.

- Не пытай меня! Мне и без того муторно, хуже некуда, Ирка! Я никому не нужна. Идти... идти мне некуда...

- Я тоже это чувствую, - внутренне подчиняясь, сказала Ирка, и чувствовалось, что эта мысль ей не чужая. - Да... изменилась ты здорово... ласково заметила она, с состраданием рассматривая подругу. - Что же ты делать будешь?

- Не знаю, - проговорила та потерянно.

Они надолго замолчали.

Ирка зажгла лампы, прислушалась к звону цикад и наивно, но стараясь казаться загадочной, произнесла:

- Кажется... он скоро будет свободен!

- Откуда ты знаешь?!

- Я кое-что слышала, они с женой вроде на грани развода.

- Не верю! - в отчаянии воскликнула Света. - Здесь никто из приезжих не разводится!

- Тем не менее! - подтвердила Ирка в восторге. Ее жизнерадостная рожица сияла.

Щеки Светы горели, и тяжелая головная боль мучительно била в виски, в глаза. Она глотнула вина, не ощущая его нежного вкуса. Дело совсем не в жене!

- Дело не только в жене, - сказала она. - Он меня не воспринимает. Я имею ввиду, что он не видит во мне женщину...

- Это в тебе-то! - ахнула Ирка. - А что же он в тебе видит?!

Света резко встала, прошла вдоль стены, разглядывая картинки, тарелки и побрякушки, густо облепившие стены. Ирка понимала, что подруге тяжело говорить, ее незатейливое и доброе сердце разрывалось от сочувствия, но в этом было столько необычного и привлекательного, что Ирка, поколебавшись, не нашла в себе сил отказаться от вопроса:

- И что же он, Светик?

- Не могу я говорить о нем. Он - настоящий... может быть, моя первая любовь.

- Я думаю, не может он не влюбиться, - поколебавшись, поддакнула та.

Света отвернулась. Головная боль усиливалась, на сердце тучей поднялась маета, острой тоской охватив душу.

- Тонкое лицо и такое... равнодушие. Ему ничего от меня не надо. Я не могу без него... Это - ловушка. Я думаю о нем, даже когда не думаю... меня тянет к нему... - бормотала Света, как будто не вполне сознавая, что говорит кому-то постороннему. - Я просыпаюсь ночью и не могу спать от этого... уже как боль... невыносимо. С тобой было такое, Ириша?

- Нет, думаю не было, - проговорила та взволнованно, дивясь и безотчетно испытывая благодарность к подруге, подарившей ей такие увлекательные минуты. - У меня все спокойнее, без страстей. Давай лучше сообразим, что нам с тобой делать, - торопливо и предупредительно начала она. - У меня есть такой план.

Но не судьба была Ирке изложить свою идею, потому что в эту минуту колокольчик неистово задребезжал, и перед ее испуганными глазами внезапно выскочил из-за угла и, отодвинув ее рукой, незадерживаемый никем, быстро вошел в дом Илья.

Было ясно, что он ожидал увидеть здесь Свету. Но когда он разглядел ее в сумраке гостиной, то остановился, как вкопанный, и с отчаянием, с тяжелым напряжением впился в ее черты.

Ирка машинально вскинула руки и замерла так у стены.

- Пожаловал! Я так и знала, что выследишь! - Света откинулась в кресле, сразу успокоившись, только лицо ее вытянулось и недоброе выражение играло на нем. - Ну, выследил! А теперь что будешь делать? В ноги мне упадешь, будешь в любви клясться навек. Иди, вались в колени, мы с Иришей тебя послушаем!

Илья содрогнулся, лицо его начало темнеть, и в какой-то момент Свете показалось, что он бросится на нее, но он не бросился, а подошел и рухнул на колени. Глаза ее жадно вспыхнули.

- Все-таки по-моему! - закричала она властно.

- Вернись ко мне... - сказал он безвольно.

Она подвинула к нему лицо и зашипела:

- Что же ты на колени передо мною встал?! Ведь ты - любимец женщин, они из-за тебя свою жизнь ломали! Все для тебя приготовлено и устроено, для тебя, красавчика, Земля крутится. А я только телка - как ты с Шустером говоришь - я гожусь, чтобы меня трахать, когда тебе угодно! - голос ее резко пошел вниз, осекся, и она впилась в него страшным взглядом: - А если поднадоест, то мной можно торгануть, махнуться со своим дружком!

- Не было этого! - закричал он истерично. - Я люблю тебя, ты знаешь это!

- Наверное мне померещилось?! Будто не говорил ты этого в первую встречу, не повторял в постели! - она порывисто вскочила, оттолкнув его в ярости, но Илья схватил ее за ноги, и Света по инерции упала поперек кресла. Он бросился на нее всей тяжестью и впился то ли губами, то ли зубами в ее лицо. Она истошно закричала, а Ирка, стоявшая, как в ступоре, заполошилась и резко дернула Илью за рукав. Нитки треснули, но Илья, казалось, не почувствовал ничего. Света заколотила руками, тогда Ирка, помедлив, рванула рукав на себя. Он оглушительно хруснул. В секунду общего смущения Света стремительно выскользнула с кресла, забежала за большой стол и закричала:

- Убирайся отсюда! Ты мне противен, слышишь, ты!

- Девочка моя, что я тебе сделал?!

- Все, что ты сделал, мне противно! И не смей называть меня "девочка"! И никогда я не была твоей! - неистово завопила она.

- Ты что же - притворялась? Ведь ты говорила, что любишь меня?!

- Конечно, притворялась!

- Не верю!!! Я помню твои ласки, твои руки! Я помню, как ты хотела меня!

- Никогда этого не было! - она смешалась, но мгновенно нашлась: - А ваша дележка! Забыл?!

- Какая еще дележка?!

- Ириша, напомни товарищу их сочную беседу!

Ирка задумчиво посмотрела в окно, а Света воскликнула:

- Я подслушала, как вы меня с подлецом Шустером делили! Сколько за меня предлагалось отступного?!

Лицо ее подурнело и, казалось, она сейчас ударится об пол. Илья окаменел.

- А что ты, мерзавец, со своей женой сделал?!

- Откуда ты знаешь? - взвизгнул он, и его передернуло.

- Твой друг ситный доложил! У него не задержалось: предавать дружка или нет - он еще и утопит с наслаждением. Два ученых! Два ученых дружка!

- Не твоего ума дело - о науке судить! - Илья остервенился, чувствуя, что все сыпется на глазах: - Развратная шлюха!

- Я??? - У нее закружилась голова. - Потому, что я с тобой переспала? А разве ты не переспал с сотней других женщин?! Значит, ты - шлюха! Распоследняя шлюха!!!

- Это ты... Не только развратная, но и корыстная шлюха!

- Ты!

- Ты!!!

Ирка у двери опустила глаза.

Вдруг Илья стремительно обернулся к ней и, резко захохотав, воскликнул:

- Домашняя скромница! Ты-то как за Боба выскочила за две недели - чтобы здесь остаться?! Меркантильная блядь! Все вы - продажные, грязные шлюхи!

Глаза Светы зажглись невероятным темным блеском.

- Что?! Это ты говоришь нам... Да ты... знаешь ли ты, как я ненавижу тебя! - она по- кошачьи приближалась к нему, и Ирке, замершей у притолоки, показалось, что она сейчас взовьется стрелой и с тонким воем вонзится ему лапами в волосы.

Опустошенность, преследовавшая Илью с некоторых пор, его мучительная прикованность к этой женщине, безволие, подкашивающее ноги, упорное и горячее чувство, что вот - все пропало, внезапные страхи и предчувствия как мало это походило на то, каким он себя знал. Глубоко, странно эта женщина перевернула его. Но почему, почему именно она? Ведь таких у него было и будет немало. Конечно, именно она сумела стать с ним вровень - не считаясь, не дорожа им ничуть. Именно такую сладко преодолеть. Всякий раз, когда он думал о ней, он терял свою привычную силу, и эта целомудренная беспомощность открывала другого его, другую грань - естество, о котором он сам только догадывался: робкое, не отвердевшее сердце, вдруг сумевшее доверчиво открыть себя, как в стародавние детские времена. Илья обрадовался этому, как внезапному тайному кладу. Он понял, что он богаче и больше, а, главное, много, много лучше. Это новое состояние было тепло, сладко, он упивался, размягченный. Тогда взгляд и душа его очистились, мысли сделались спокойнее, добрее, терпимее к тем вещам, право на существование которых он никогда не признавал до сих пор и которые по большей части и составляют окружающий мир. Сердце его отогрелось от этого понимания и от своей терпимости. И счастливый этими чувствами, он понял, что знает теперь разгадку любви: он любил ее, он любил и себя, и свои мысли о ней, и о себе, а, главное, о своей перемене, о своей новой вере, и в этом было великое приятие мира - то состояние, которое он не ведал раньше как единственное дарующее счастье.

Глядя в это светлое лицо, никто теперь не смог бы сказать, что у него трудная улыбка. Теплом отзывались его глаза навстречу другим глазам, и открытой нежностью смеялись губы. Но некому было порадоваться этой перемене: Светы не было рядом. Ее жизнь, лишь задев его краем, отошла и совершалась вдалеке, более не пересекаясь. Она иногда замечала его перемену, но это чувство не удивляло ее сердце как нечто новое и решительное, ибо ее глаза были развернуты на перемены, происходящие в других людях.

Бегая по своему пустому дому, стараясь справиться с неостановимой болью, Илья постепенно стал утрачивать свое новое, волшебное состояние: ему не хватало благотворной подпитки. Ведь известно, как нечасто, трудно родятся возвышенные чувства, уступая место другим, более каждодневным, более общепонятным, особенно если ничто не вливает в тебя дополнительные силы быть иным, быть больше, чем ты был всегда. Тогда ты остаешься один на один со своей высокой заявкой, уже понимая, что осуществление ее дело только твоих внутренних усилий, невидимых, ненужных ровным счетом никому и неизвестно, свойственных ли тебе. Иногда в такой момент бывает трудно отказаться от вполне законного раздражения.

Для Ильи это было тем более естественно, поскольку в своей неожиданной и трудной перемене он все острее стал замечать невыносимую свою оторванность в этой стране от того, что он знал и любил, от того, что мириадами неуловимых черт пронизывало, наполняло и составляло когда-то жизнь. Его гордость, его независимость надломились: с изумлением и даже страхом он ощутил себя по- настоящему одиноким. Среди австралов, где он не мог найти ни эрудиции по своему вкусу, ни психологического сближения, на работе, где он не уважал коллег за их невежество и отсутствие самозабвенного увлечения наукой, в русской компании, где он привык насмехаться над скудоумием знакомых, которые, живя здесь, быстро и неумолимо "отставали". Может и был один человек, от которого можно было услышать самостоятельные слова - это Вадим, но, черт побери! это был совсем не тот человек, с которым Илья хотел бы искать сближения!

Светка, она - яркая, близкая и - какая бы ни была, но насквозь своя, русская - она, она была последней близостью, последним пристанищем в этой сумасшедшей пустоте. Он понял ее, как шанс, как последнее спасение. И так решив свою жизнь в момент, когда он оказался один на один с отсутствием будущего, в вакууме, который стал слишком велик для него одного, теперь он страстно и нетерпеливо ждал ее прихода.

Сейчас, в одуряющей слабости перед ней, он услышал вещи невозможные, слова, которые люди наверняка говорили о нем, но которые он не желал ни понимать, ни знать, ни даже единожды преклонить к ним ухо, - потому они ударили его ослепительной молнией, оказавшись несправедливейшей и чудовищной новостью. Она, она презирает!

Сердце его сотряслось, и вся новосотворенная вялость отступила. И, освободившись, душа его тотчас вернулась к своим истокам, к своему обычному, понятному состоянию. Медленно и точно лицо его потемнело от страсти: все немедленно должно стать так, как хочет он! Окатив его стремительной волной, она невидимыми, волшебными мазками тяжело изуродовала его красивое лицо. Он молчал, трепеща и сдерживаясь из последних сил. Свысока, но остро, даже болезненно разглядывал лица женщин, не ставя ни во что их мнение, но, как настоящий деспот, прищемленный в чем-то, нетерпеливо старался любой ценой вернуть свое безусловно особенное положение среди людей.

Света, с насмешкой улавливая эту игру на его лице, приостановилась и проговорила замедленно:

- Что, красавчик, тебе неприятно? Как же мы тебя недооценили... - она впилась глазами в его мрачное лицо и заговорила, с наслаждением подыскивая слова, но волнение мешало ей это сделать: - А! с тобой нельзя так разговаривать...

- Не сметь... - произнес Илья в беспамятстве, а в голове черт знает отчего крутилось: не соизмеримы твои достоинства даже с похвалами возносящих.

- ...Я и говорю - с другими-то можно, а с тобой нельзя. Особенно при свидетелях. У нас самолюбие ого-го! нас ценить надо, ласкать самолюбие наше! Все могут в дерьме оказаться, да ты не таковский. Ты не все, другим не чета! "Охлажденный скептик и романтик одновременно"! Какой он исключительный! А уж талантлив! Куда нам, черной кости, с тобой образованным тягаться, да еще кровей каких древних. Разойдись - он идет! - она метнула на него тяжелый взгляд. - Еще мы чувствуем себя, - она вспомнила, - "чуждым обществу". Верно! Людей ты презираешь! Да ведь ты без них дня не утерпишь: только бы вокруг егозили, в рот заглядывали. Без похвалы, поди, и заболеть можешь, ха-ха-ха!

"Вот тебе и Светка!.." - ахнула Ирка.

- Кто твоими красотами восхищаться станет? Только женщины! Мужики, тебя разглядев, плюнут и уйдут, а с женщинами есть чем заняться. Ты их можешь задурить и, на их слабость надеясь, свое величие показать! - она рассмеялась, и неожиданно свободно и сильно прозвучал ее смех. - Как ты пыжишься перед нами, дурами жалкими, бедняга! Лезешь высоко, а оборвешься оттуда с треском, на потеху! Ты на себя любуешься, чванишься, а все напрасно: того не видишь, что никогда тебе вверх не подпрыгнуть, чтоб ты, парень, знал! - прибавила она со злобным юмором.

Точно ударом лицо его продернулось судорогой - Илья, наконец, что-то понял всерьез. Последние силы оставили его: породистые черты лица вдруг утратили изящество, поползли и сложились в безобразную харю. Долго сдерживаемое страдание, вынужденная покорность и бессилие рванули наружу. Он успел еще подумать, что именно унижение - вот чего он не простит! В какую-то секунду он вспомнил свою бывшую семью, свой Домашний Храм и, почувствовав в себе необыкновенную силу - как тогда, в те времена, бешеную нахрапистость, которой не смел перечить никто, заорал в точности, как в те пресветлые времена:

- Да кто ты такая передо мной!!! Ты - ничтожество!!!

Ничем не сдерживаемый вал чудовищной разрушительности, злобы невероятной силы обрушился на них. Женщины смотрели на него завороженно. А он, сжавшись весь, плюясь, дико завизжал какую-то похабщину, приближаясь к Свете. Та не могла поднять руки, ступить шагу. Полный ступор нашел на нее. В следующее мгновение он бы, наверное, раскроил ей череп, если бы дверь не звякнула и в комнату, гогоча, не ввалился Костик, а за ним и Боб с портфелем под мышкой.

Все бывшие в комнате как будто были пойманы на лету, схваченные внезапностью вторжения. Боб, не успев договорить слова приветствия, уставился на замороженную группу. Бурно меняющиеся выражения лиц так изумили его, что он остолбенел с поползшей вкось улыбкой. Ирка судорожно вздохнула.

- Ничего, Боб, ничего не происходит! - выкрикнул Илья и врезал по стулу каблуком, отчего тот, с неистовым звоном грохнув о напольные часы, выбил стекло. Илья истошно взвизгнул, с разбегу пнул входную дверь и вылетел вон.

Загрузка...