Юнги

23

В день, когда Гурька выписался из госпиталя, выпал первый снег. Он покрыл землю, крыши домов и башен кремля, отчего вода в Святом озере казалась черной.

Ветер крутил на шпилях башен флажки – флюгера, сделанные из покрашенного железа.

Гурька остановился у ворот в кремль. Он увидел необычайную картину: перед рослым, недавнего призыва матросом, выставившим вперед штык винтовки, стоял Петушок. Распахнув шинель и выставив тельняшку, он лез грудью прямо на штык часового и кричал:

– На! Коли!… Коли!… Ну, чего ты не колешь?!

Часовой растерялся от такого напора юнги.

Он отклонил штык в сторону, боясь, очевидно, чтобы в самом деле не уколоть мальчишку, и, стараясь загородить прикладом дорогу Петушку, уговаривал его:

– Ну чего ты лезешь? Раз нет увольнительной, значит, нельзя. Поди и возьми увольнительную, тогда пройдешь. Не приказано же без увольнительных или пропусков пущать из кремля…

– Ах, увольнительную?! А без увольнительной не пустишь? Ах ты…

Петушок хотел снова ринуться на часового, схватился за грудь, но увидел Захарова, запахнул полу шинели и крикнул:

– Гурька! Здорово! Давай, давай, проходи!

Пропусти человека. Он только из госпиталя выписался.

Часовой на этот раз не стал сопротивляться и пропустил Гурьку в кремль.

Внутри кремля, вдоль крепостных стен, стоят двухэтажные серые здания с небольшими окнами, выходящими внутрь двора. Когда-то в них помещались монашеские кельи, трапезные, кладовые, производственные мастерские и цехи, в которых изготовлялись самые разнообразные изделия: иконы, канаты, деревянная посуда, предметы церковной утвари, полотна и квас. Центр кремля занимают здания огромных соборов, строгих и величественных. Кресты и разные украшения с них сняты, и высокие, почти гладкие стены соборов от этого кажутся еще более суровыми.

– Ты чего с часовым сцепился? – спросил Гурька Петушка.

– Хотел на озеро посмотреть. Оно же рядом, у самых ворот. А он не пускает, подавай, видишь ли, ему пропуск или увольнительную. Какая же тут увольнительная, если до озера три шага?

– Значит, из кремля без увольнительной не выпускают?

– Сам видел. Тоже порядок. В Савватьеве, там куда хочешь иди. Никто не задержит. А здесь…

– Матрос имел право ударить тебя прикладом или пырнуть штыком, чтобы не лез.

– Мало ли что. Мог, да побоялся.

– Просто связываться не захотел.

– Попробовал бы… Самому же потом и влетело бы за меня. А он струсил. Знаю я таких салаг.

Он еще… – Петушок подставил кисти рук к голове и задвигал ими, как ушами.

Они прошли через двор кремля и обогнули двухэтажное здание. Слева в углу стоял глухой забор с калиткой.

– Гауптвахта, – сказал Петушок.

– Тебе, я вижу, хочется туда.

– Не зарекайся и ты. Кто на гауптвахте не бывал, тот и службы не видал.

– Откуда ты это узнал?

Петушок не ответил. Маленький, рыжий, он шагал независимо, глубоко засунув руки в косые карманы непомерно широкой шинели.

– С Лизуновым вместе живешь? – спросил Гурька.

– Вся смена живет в одном кубрике.

– В кубрике?

– По-морскому это. А так – в комнате. Командиром смены знаешь кто теперь у нас? Боцман Язьков. У него все по-морскому. Скомандует: «По строиться на средней палубе!» Это значит, в кубрике же, в проходе между койками. Я вышел из гос питаля, услыхал такую команду и растерялся. Где же, думаю, тут средняя палуба, а где верхняя или нижняя? Оказывается, только одна средняя есть, а ни нижней, ни верхней нету.

– А Цыбенко где?

– Его в Савватьеве оставили.

– Не слыхал, кто теперь в нашей землянке живет?

– Никто в ней не живет. В землянке теперь

библиотека.

Они поднялись на второй этаж и, открыв дверь, вошли в большую комнату, в которой двумя рядами стояли койки с широким проходом между ними-«средней палубой».

У дверей, возле тумбочки, сидел дневальный Ваня Таранин и читал книгу.

Первым к Гурьке подошел Николай.

– Здорово, болящий! Выписался?

– Здравствуй! Где моя койка?!

– Койка твоя тебя ждет. Вещи твои в сохранности. Командир смены их в баталерку запер.

Гурька разделся, снял бушлат.

В кубрике было тепло и чисто. От большой монашеской печки, возле которой была прибита вешалка, несло теплом.