Юность

Восьмая глава

Армия де Вета взломала границы Капской колонии, и буры хлынули полноводной рекой, затопив окрестности. В седло, кажется, сели и старые и малые, по домам остались только женщины, детишки, и вовсе уж древние старцы, не способные самостоятельно вскарабкаться на коня и удержать винтовку в дрожащих руках.

В авангарде, заворачивая постепенно на Запад, пошла кавалерия Дзержинского с приданными ему силами буров. Не ввязываясь в сражения, они кружили вокруг британцев, нарушая коммуникации, не давая им соединиться и хоть как-то координироваться свои действия.

В небе постоянно висели летадлы, и стоило только британцам собраться в единый кулак или выстроиться в походную колонну, как сверху сыпались бомбы и флешетты[15], убивая и калеча лошадей и личный состав. Помимо флешетт, сбрасывались сверху и поистине дьявольские изобретения Кошчельного: особым образом обработанные металлические детали, воющие в полёте воистину инфернальным образом. Лошади отчаянно пугались этого воя, и приходилось долго успокаивать их, собирая по вельду.

Несколько погодя налёт повторялся – когда с флешеттами и бомбами, а когда и с одними только «дьявольскими свистками» Кошчельного. Далее следовала атака наведённых летадлами буров, знающих едва ли не досконально расположение и численность врага. Деморализованные англичане, держась порой с большим мужеством, оказать хоть сколько-нибудь организованное сопротивление были уже не в силах.

Де Вет с основными силами громил разрозненные отряды врага по частям, вступая в бой только при значительном численном и тактическом преимуществе. Лишённые какой-либо связи, британские войска и части ополчения Капской колонии сражались отчаянно, но положение их с каждым днём выглядело всё более безнадёжным.

Сниман тем временем осадил Кимберли, разом блокировав руководство Капской колонии и добрую треть кадровых британских военных. С миномётами Кошчельного и европейскими консультантами при штабах, осада эта не выглядела занятием безнадёжным и хоть сколько-нибудь длительным.

Луис Бота двинулся на Порт-Элизабет, не встречая значительного сопротивления и не ввязываясь в осады. Эти земли буры не рассчитывали удержать даже в самых смелых своих мечтаниях, и потому действовали самыми варварскими методами, уничтожая вражескую экономику. Не довольствуясь подрывом шахт и уничтожением заводов, буры с мелочной мстительность выводили из строя железные дороги, разводя костры на стыках рельс. Жгли фермы, резали и угоняли скот, потянувшийся на Север огромными стадами. Война всё больше и больше начинала походить на набег варварских племён в предместья Рима.

Капских буров, оставшихся верными британскому правительству, почти не трогали, руководствуясь то ли родственными чувствами, то ли какой-то иезуитской логикой. Чем аукнется такая политика, Бог весть, но зёрна сомнений и обид Бота посеял знатные.

– Здесь, – Феликс обвёл карандашом район со стороны Северо-Северо-Запада от Кимберли, – дислоцируются британские войска, вытесненные Сниманом при начале осады.

– Около… – он поморщился, растирая бедро и сел, опираясь тяжело на костыль, – батальона, согласно предварительным данным, но могли пристать и разрозненные подразделения, подсчёт которых почти невозможен.

В усталом голосе звучит досада. Для человека, привыкшего к маневренной войне и опирающегося на самую активную разведку, все эти «около» звучат личным оскорблением. Но увы, не всегда бывает так, как хочется нам.

– Хуже всего, – выдыхает он, чуть ссутулившись, – что в тех местах, помимо войск и ополчения, присутствуют и отряды из личной армии Родса. Щуку съели, да зубы целы, н-да… Бойцы там отменные, штучной выделки, и если такие ударят вовремя в тыл, могут наворотить немало дел.

– Угу… – я склонился над картой, пытаясь соотнести её с уже виденным, но получалось так себе. Котяра, без лишних церемоний плюхнувшись рядом, разложил кроки с пометками высот, ущелий и тому подобных нужностей, слишком небрежно намеченных на излишне масштабной карте.

Слушая его, делаю пометки в попытке сообразить – где же может пройти достаточно крупный отряд, и как мне составить полётную карту, дабы не блуждать лишнее. Наконец, што-то начало вырисовываться в голове и на бумаге.

– Вот как-то так, – показал свои наброски Дзержинскому, – если верить картам, то они не могут миновать эти точки.

– Если, – снова вздохнул Феликс, ухватив в кулак донкихотовскую бородку.

– Угум… обещать ничего не могу, если только проглядеть сверху – нет ли их поблизости от Кимберли.

– И то хлеб, – согласился фехт-генерал, кивая вестовому, штоб приоткрыл полог штабной палатки. Тоже ведь… казус с его генеральством. Полторы тысячи руснацких сабель в бой водит, а всё коммандер! Политика, штоб её. Верхушка местная к марксизму настороженно относится, н-да… Звание генеральское Дзержинскому присвоили, когда совсем неудобно стало, и ропот в войсках пошёл.

– Да! Пока не забыл, – повернулся я к возмужавшему Коту, изрядно ушедшему в рост, – не в службу – передай моим, пусть устанавливают фотоаппарат.

– Флешетты возьмёшь? – поинтересовался друг, не одевая пока шляпу.

– А… пожалуй што, и нет. Горючего лучше под завязку, хочу охватить как можно больший район, заодно и какая-никакая, а картография. Пугалочек разве только пусть кинут в кабину пару десятков, может и пригодятся.

Обговорив ещё раз со штабными примерный район полётов, дабы в случае чего знали, где искать, пошёл мыться. Плещась под самодельным душем и морщась от собственной вонючести, яростно отдирал кожу намыленной мочалкой.

Блицкриг, оно канешно здорово с точки зрения военной, но толком ни помыться, ни пожрать, ни… хм, посрать. Всё на бегу, всё галопом, да с выпученными глазами. Всем тяжко, а авангарду, разведке и логистам особенно.

– Пообедаешь с нами? – предложил Котяра, подавая полотенце.

– Давай, – яростно растираюсь чистой тканью, – Только знаешь… без этих штоб… без лекций! В прошлый раз ложку в рот положить толком не дали.

– Я уже… – смущённый Котяра показал сжатый кулак, – выговор сделал и предупредил. Щи, а?! По-нашему, с говядинкой!

– Щи… – в животе предвкушающе квакнуло. У буров всё больше мясо с мясом, а если официальщина какая-то, то изыски европейские. Оно вроде как и вкусно, но непривычное брюхо потом частенько бурчит, до конфузов иной раз доходит.

Поднявшись в воздух, сделал круг над Кимберли – по настоянию Снимана, ага! Летадлы мои не успели ещё приесться в войсках, и буров чрезвычайно воодушевляет видеть то, што есть у нас, но нету у врагов. Вроде как пролетел, помахал крылами, и сразу боевой дух вырос в разы. Хером, ага…

Сверяясь с картой и раздражённо находя всё больше и больше ошибок, лечу, делая поминутно пометки. Благо, руль можно застопорить, пусть и ненадолго. Воздушные потоки для моей этажерки вполне чувствительны, постоянно корректировать приходится.

Получасом позже начинаю опасливо поглядывать на небо, где явственно собирается гроза. В горах это особливо опасно, а мне тем паче. Ёбнет молонья, и прости-прощай, белый свет, только комок огненный вниз полетит.

Всматриваясь вниз до рези в глазах, ищу подходящую площадку. А вот и она: ущелистая долина, поросшая по краям обильной растительностью.

Нос чуть вниз, и проваливаюсь мягко, с тревогой ощущая порывы ветра всеми своими крылами. Захожу на…

… выстрел! А потом ещё, ещё и ещё! Небольшой отряд из четверых мужчин при десятке лошадей ведёт яростную стрельбу, находясь аккурат на моём пути.

Рули вверх…

… но нисходящий поток воздуха с силой прижимает меня вниз с такой силой, што вся конструкция застонала жалобно. Резко снижаюсь, едва успевая удержать управление.

Ветер давит, и я с вытаращенными глазами и застрявшим в глотке матом, в пологом пике иду фактически на таран! Лошади разбегаются, да и людям как-то не до стрельбы!

Едва ли не в последний момент успеваю вытянуть рули на себя, пройдя чуть ли не по макушкам обстрелявших меня людей. Дальше лечу низом, опасаясь подняться над долиной. Там, наверху, уже рокочет гроза и сверкают молнии.

Продырявленное пулей крыло разлохмачивается на глазах, и я с превеликим трудом удерживаю летадлу, стремясь уйти как можно дальше. Несколько минут, и не в силах более держать аппарат в равновесии, нахожу относительно ровную площадку и сажусь, как по учебникам.

Пробежка с подпрыжками, и… стойка шасси подламывается, я крепко врезаюсь бедром в ограждение кабины, ломая его и вылетая на каменистую землю.

– Ах ты ж ё… – несколько минут ругаюсь в голос, собирая в кучу весь свой страх и боль, и только затем беру себя в руки. Встав не без труда, скидаю амуницию с исподним, и со свистом втягиваю воздух. По бедру будто врезали окорённым бревном – ссажена кожа до самого мяса, и хорошо ещё, што нога не сломана… кажется.

С осознанием приходит ещё большая боль и желание упасть, ничего не делать, ждать… хоть кого-нибудь! Приходят мысли о плене, и некоторое время я вполне серьёзно рассматриваю этот вариант.

А што? Награду за меня сулят немалую, притом не только Величество, но и всякие там… спонсоры.

Потом приходит понимание, што почётный плен – сильно не факт! Скорее – объявление меня военным преступником со всеми вытекающими. Или как вариант – сразу вздёрнут, на месте. Для очень и очень многих я олицетворение врага. Разведка, бомбы, флешетты…

Желание жить заставило шевелиться, и я захромал к ледатле.

«– Хм… а почему, собственно, к летадле? Правильно же – самолёт или аэроплан!»

Выкидываю из головы неуместные мысли, вытаскиваю из кабины всё нужное. Промыв рану крепченным ромом, щедро намазюкал мазью из аптечки и перевязал. Вроде как… пусть нет пока полной уверенности, но рана не столь опасная, как показалось в начале. Болезненная, и даже более чем, но кожа скорее содрана скользом, чем продавлена. В противном случае, даже не потеряй я сознание от боли, ходить бы просто не смог.

Более серьёзных ран у меня нет, если не считать отбитого ливера, но ободран так, будто пытался отнять котят у дикой кошки. Промыв раны, поглядывая поминутно наверх, где в небе разворачивается вовсе уж инфернальная картина, спешу одеться и забрать из летадлы всё нужное.

– Н-да… покачав в руках деревянную кобуру маузера, разбитую скорее пулей, достаю пистолет, и…

– С-суки… – шиплю я совершенно по гадючьи! Ствол погнут и немножко смят, – ёб…

В последний момент удерживаю себя от истерики и начинаю спешно перетаскивать вещи повыше метров на двадцать, в длинную горизонтальную расщелину, узкую и неглубокую. С неба уже льётся вода, и я опасливо ожидаю ревущие буруны, в кои за считанные минуты может превратиться почти пересохший ручеёк на дне долины, то и дело пропадающий средь камней.

Сделав пару ходок, напоследок полусаблей нарубаю веток под жопу, и на этом всё. Следующие пару часов я провожу крайне неинтересно, забившись поглубже в расщелину, куда то и дело влетают порывы ветра пополам с водой. Сидеть так холодно, сыро и скучно, но утешаю себя мыслью, што снаружи ещё хуже. Утешается плохо, но снаружи и в самом деле отвратно. Мимо проносятся потоки грязной воды с ветками и камнями, а то и мелкими животными в бурлящих потоках.

Пару часов спустя дождь утихает и я осторожно выглядываю вниз. Ну… бывало и хуже! Внизу не то штобы безмятежные лазурные воды, но и не бурление говн. Так, средней руки горная речушка, разве што склоны сейчас вовсе уж склизкие. Глинисто-каменистые почвы, да подмоченные водой со всей щедростью природы – ни убавить, ни прибавить.

Отчаянно бьёт нетерпёжка, но останавливаю себя тем, што не с моей ногой лазать по таким говнам. Дабы успокоить нервы, сжираю шоколадку и обсасываю вяленое мясо, необыкновенно вкусное, и совершенно немилосердно солёное и перчёное.

Стрелки всё время лезут в голову, и хотя я понимаю, што шли они к выходу из ущелья, а никак не вглубь, утешается плохо. Будь то хотя бы оружие… хотя даже пистолет-карабин «Маузера» никак не вундерваффе в здешних краях. Н-да… сам дурак.

Чуть подсохло, и спускаюсь вниз, то и дело оскальзываясь. Вырубил себе посох, и дело пошло легче. Доковылял до самолёта и осмотрел, што же там за повреждения.

Стойку шасси поменять несложно – благо, в багаже есть топорик. Вот же, а? Топорик есть, а винтовку… сам дурак, действительно.

Двигатель… двигатель захлебнулся водой, но в принципе, решаемо. А вот крыло… обойдя, покачал его… тоже решаемо, нужна только ткань. Расчистить площадку за пару дней смогу, даже с учётом ноги, а там и доковыляю – на одном крыле.

Пока искал стойку для шасси, вырубил заодно и нормальный посох – не железное дерево, но сойдёт. Вырубил, и не успокоился, пока не примотал к посоху полусаблю ремнями от портупеи, будто подгонял кто.

Вот же ж! Голым себя без оружия чувствую, и хотя против винтовок с моим копьём толку никакого, а всё легче.

Чуть погодя сделал ещё дротик из невесть как завалявшейся в кабине флешетты. С некоторым сомнением покачал его в руке, придерживая пальцем за верёвочную петлю.

Здравый смысл во мне начал бессмысленную борьбу, вынуждая принять решение из двух заведомо худших. Одна его часть приказывала бежать как можно дальше, опасаясь закономерно враждебных стрелков…

… и она быстро победила. Опираясь на копьё, я захромал прочь от летадлы, отмахнувшись от голоса разума, призывавшего хотя бы привести двигатель в полную негодность. «Рарога» было просто жалко, будто живое существо…

Влажная земля, прогревшись под солнечными лучами, сильно парит, на свет божий вылезли многочисленные насекомые. Растения попёрли в рост чуть ли не глазах, а настроение – ровно наоборот.

Не успел я отойти на пару вёрст, как нога разболелась, и я начал искать ночлег. Настроение окончательно испортилось, и в голову полезла всякая херота, навроде партизанской войны с этими чортовыми стрелками.

Сверху осыпалось несколько камней, я вздёрнул голову…

– Сука… – в горле застрял вязкий ком, и я, выставив вперёд копьё, начал пятится от льва. Старый, основательно истощавший и потрёпанный жизнью, выглядел он не самым желанным трофеем, но…

… мне хватит.

Удерживая левой рукой копьё и дротик, правой отчаянно шарю по карманам, лапаю амуницию в тщетной надежде на… хоть што-нибудь! Хлоп по боку… пусто. По карману, по груди… сгрёб машинально командирский свисток и прикусил губами.

Лев, оскальзываясь на осыпающихся камнях и на глинистой почве, спешил неловко ко мне. Вот он уже подбирается для прыжка…

… и свист! Заполошный, отчаянный! Хищника будто дёрнули в воздухе за задние лапы, и он осел мешком. Тут же – дротик, н-на! Флешетта, к превеликому моему отчаянию, вонзилась не в бок, куда я целил, а в лапу.

Отчаяние тотчас переросло в ярость, и я приготовился драться так, штобы стать последним обедом для этой твари! Будто почуяв што-то, лев чуть помедлил, но голод и боль гнали его вперёд.

Подобравшись, он бросился было вперёд, и почти тотчас оступился, скомкав атаку от боли в раненой конечности. Лапы его заскользили по влажной глине, и внезапно целый пласт почвы с шорохом поехал вниз.

Напрягая все силы, отпрыгивая в сторону, и тычу копьём в бок престарелого хищника, растопырившегося совершеннейшей кошкой на льду. Раз, да второй… попал удачно, и навалился всем весом, вгоняя лезвие как можно глубже, перерезая и протыкая львиное брюхо. Мной овладела злая ярость, и кажется, я даже рычал диким зверем.

Дёрнувшись несколько раз совершенно отчаянно, лев было выбил копьё из моих рук, но я тут же ухватился за корявое, даже не ошкуренное древко. По львиному телу пробежала судорога, и старый хищник затих. Я почувствовал, как вытекала его жизнь.

Постояв так минуту, выдернул копьё и отошёл чуть в сторонку. Сев на сырую корягу, полусгнившую и вывороченную из земли прошедшим ливнем, я бездумно уставился на мёртвого хищника, глядя на вытекающую кровь и вдыхая запах скотобойни.

– Однако… – я встал, опираясь на копьё и стараясь не ступать на болевшую ногу. Мыслей никаких – ни возвышенных, ни низменных, одна сплошная звенящая пустота в голове и слабость в конечностях.