Юные герои Великой Отечественной

Люся Герасименко

Утром 22 июня, в воскресенье, семья Герасименко собиралась поехать на Минское озеро. Погода солнечная, радостная. Лето, каникулы, скоро у взрослых отпуск.

Десятилетняя Люся любила собирать полевые цветы и потом зарисовывать их в свой альбомчик. Вот и завтра она хотела пройтись с папой и мамой вдоль озера, над которым всегда летало много стрижей и ласточек, и набрать красивый букет из васильков, ромашек, колокольчиков.

Но только вышли они из дома, как послышалось фырканье мотоцикла.

— Товарищ Герасименко, — обратился мотоциклист в кожаном шлеме, снимая защитные очки, — вас срочно вызывают на экстренное заседание.

Отец вернулся только к вечеру. Уже было сообщено по радио, что фашистская Германия нарушила Договор о ненападении и вторглась на территорию Союза Советских Социалистических Республик.

— Объясни, что сейчас происходит! — попросили Люся с мамой.

— Немцы прорвали оборону почти по всей границе. Но стойко обороняется Брестская крепость. Завтра могут начаться бомбёжки Минска. Скорее всего, город придётся оставить, хоть и заявляют пока, что не сдадут его противнику… Я буду работать здесь, а вы завтра же отправитесь в эвакуацию.

Николай Евстафьевич оказался прав. На другой день немцы десять раз бомбили вокзал и аэродром. У нашей противовоздушной обороны не хватало зениток и снарядов. Множество наших самолётов было уничтожено прямо на земле. Разрушены железные дороги. А 24 июня фашисты совершили три налёта. В каждом участвовало по полсотни бомбардировщиков. Они разбомбили жилые дома и почти все промышленные предприятия; лишили город электричества и водоснабжения; повредили хлебозавод.

Бомбоубежищ для двухсот пятидесяти тысяч жителей не хватало: женщины, старики и дети метались под бомбами в поиске укрытия. А германские военно-воздушные силы — люфтваффе — продолжали бомбёжки.

И как ни сражались зенитчики до ночи, вылавливая в чернильно-синем небе лучами мощных прожекторов вражеские бомбардировщики и сбивая некоторые из них, спасти город от разрушения не удалось.

Стремительное наступление противника, ошибки нашего командования, неразбериха и отсутствие достоверной информации привели к тому, что Минск сдали немцам. Части вермахта вошли в город уже через пять дней с начала войны!

— Что же, товарищи, — сказал Николай Герасименко на секретном заседании одной из групп Сопротивления. — Теперь придётся нам бороться с фашистами в подполье. Война, вероятно, будет затяжной и кровавой, но мы победим!

А тем временем вернулись в Минск с десятками тысяч других беженцев Люся с мамой Татьяной Даниловной. Не смогли они уйти далеко. Танковые колонны Гота и Гудериана молниеносно продвинулись далеко на восток и перекрыли все дороги.

В самом же городе уже хозяйничали оккупанты, найдя себе помощников-предателей. Населению приказали сдать охотничьи ружья и радиоприёмники. Ввели пропускную систему и комендантский час. Согнали евреев в гетто. Арестовали и казнили тысячи партийных и руководящих работников, не успевших эвакуироваться.

Татьяна Даниловна часто плакала, рассказывая мужу услышанные от соседей и знакомых печальные вести, что многие знакомые погибли. Николай Евстафьевич отвечал: «Знаю Таня, знаю… Ведь даже архивы не успели уничтожить или вывезти из Дома правительства. А в них имена и адреса многих наших друзей… Но мы за них отомстим!»

Чем свирепее становились захватчики, тем сильнее разгоралось вооружённое сопротивление на всей территории Белоруссии. Даже множество карательных экспедиций, когда сотни деревень были уничтожены прямо с жителями, не сломили дух партизан и подпольщиков. На заводах и фабриках, где фашисты заставляли работать местных жителей, совершались диверсии. На вражеских солдат и офицеров нападали и в городах, и в сельской местности. Шли под откос военные поезда. Подрывались на минах автомашины на шоссе.

И в этой борьбе начала участвовать Люся Герасименко.

Одним из первых её заданий было расклеить антифашистские листовки на уцелевших заборах и столбах в городе. Пока немецкие патрули пристально наблюдали за каждым взрослым, проверяя документы и обыскивая подозрительных, девочка с голубыми бантиками в косичках успевала расклеить несколько листовок, призывавших к борьбе.

Она умудрялась проносить листовки через весь город и даже входила с ними на территорию завода, где работал отец.

— Опять обед тащишь? — спрашивал толстый полицейский у проходной, досматривая её узелок, пожёвывая сигарету в зубах.

— Да, господин полицейский. Мама снова меня послала. Вот в кастрюле каша, а это хлеб и лук…

— Ну, проходи, проходи, не толкайся здесь.

Скоро отец уже ел кашу, зная, что на дне лежат завернутые в пергаментную бумагу листовки. А к концу смены их будут читать все рабочие.

— Молодец, доченька! Великое дело ты делаешь! Люди должны воспрянуть духом, должны понимать, что с каждым днём приближается наша победа!

— Да, папа… Только ты должен быть ещё осторожнее! Сегодня в Центральный парк фашисты согнали людей на казнь подпольщиков. Звери! Но я их не боюсь!

— Да, доченька… Война — страшная штука. А с фашистами — ещё страшнее. Надо быть всегда внимательной и находчивой! Но мы не можем испугаться и отступить… Беги домой к маме. Пусть готовит картошку с салом. У нас сегодня соберутся гости…

Вечером Люся вышла во двор с игрушками: куклами и плюшевым мишкой. Она расположилась на крылечке так, чтобы её было хорошо видно из их квартиры со второго этажа, и крикнула тоненьким голоском соседкам:

— Танечка! Маша! Я уже гуляю… Давайте играть в куклы!

— Идём, — отозвались подружки и сбежали вниз по лестнице.

Со стороны казалось, что Люся полностью занята игрой. На самом деле она внимательно следила за обстановкой на улице. Они договорились с отцом: если нагрянут немцы — надо начать ссориться с девочками, громко кричать и плакать. Если войдут во двор незнакомые подозрительные люди — запеть звонким голоском…

Вот пришёл и поднялся к ним старый друг отца, подпольщик Александр Никифорович.

Появилась какая-то женщина. Люся собралась уже запеть песенку, но незнакомка спросила:

— Девочка, тебя не Люсей зовут?

— Да, Люсей, тётенька… А что?

— Не у тебя ли мама портниха? Ей нитки нужны? Я могу поменять на муку.

— Нитки всегда нужны! А нет ли у вас ещё и шерсти, чтобы носки вязать?

— Нет, вот шерсти — нет.

Это были пароль и ответ. И Люся тихо пояснила: «Второй этаж, квартира двадцать три».

Так собиралась подпольная группа для обсуждения текущих дел. «Гости» знали: если всё же объявится полиция с фашистами, то Татьяна Даниловна тут же поставит на стол сковороду с жареной картошечкой на сале и стаканчики для самогона, будто празднуют её именины.

Приходилось Люсе встречаться с товарищами отца и в городе. Однажды ей поручили повидаться с Александром Никифоровичем на углу двух указанных улиц и передать поддельные пропуска. Они предназначались для группы бежавших из плена красноармейцев.

Люся вышла к намеченному месту с корзинкой в руках. Ей навстречу уже шёл дядя Саша, но вдруг позади него из переулка вынырнул немецкий патруль. Люся тут же поставила корзинку с морковью и свёклой на мостовую. Это был сигнал об опасности. Но она не растерялась и успела прошептать прошедшему дяде Саше: «Через пять минут на площади…» Смелое было решение — передать корзинку, на дне которой лежали документы, в людном месте, где ходило много немецких солдат и офицеров. Но Люся правильно рассчитала: пусть думают, что внучка принесла деду овощи, и они не скрывают своей встречи прямо в центре оккупированного города.

— Молодец, смелая ты и находчивая! — похвалил и погладил её по волосам дядя Саша.

Они будто беззаботно сидели на лавочке, разговаривали и улыбались. Мимо проходили фашисты и полицейские, которые и не догадывались, что у них в корзинке под овощами фальшивые пропуска для красноармейцев, которые завтра же уйдут в партизаны.

В конце декабря, когда по доносам предателей начались аресты в Минске, несколько дней прятался по подвалам и в развалинах секретарь подпольного райкома партии Григорий Смоляр. Он пришёл на окраины города из партизанского отряда, но узнал, что две конспиративные квартиры провалены. И остался без приготовленных для него поддельных документов и без крыши над головой. Вооружён он был лишь пистолетом с двумя десятками патронов. Он почти не ел и зарос щетиной. В таком виде нельзя было попадаться немцам на глаза. Оставался последний, запасной адрес: ул. Немига, дом 25, кв. 23.

Добравшись незамеченным до нужного дома, подпольщик ещё раз оглянулся по сторонам, вошёл во двор и поднялся на второй этаж и постучал в дверь.

— Кто? — спросил детский голосок.

— Здесь живёт портниха? У меня в деревне есть шерсть, чтобы вязать носки. Меняю на муку.

— Мы уже достали шерсть. Но у мамы кончились нитки! — Это был пароль.

Люся впустила гостя в коридор, а сама вышла во двор и осмотрелась: никого, всё тихо. Она вернулась, пригласила его войти в комнату и сказала:

— Спокойно вокруг. Мама и папа скоро придут. Располагайтесь.

— Спасибо! — выдохнул подпольщик и попросил: — Мне бы чаю стакан и хоть что-то поесть. И надо побриться. А пока я прилягу, сил нет…

Он расстелил шинель в углу комнаты, положил под голову шапку, под неё сунул парабеллум и провалился в сон, почувствовав себя в безопасности.

Когда пришёл отец, Люся уже нагрела гостю воды, чтобы побриться, и накормила его картошкой с подсолнечным маслом.

— Здравствуйте, товарищ Скромный (это была подпольная кличка Смоляра)!

— Здравствуйте, товарищ Герасименко! Вот славная у вас дочь: приютила меня, помогла… Спасибо вам!

Обсудили положение. Решили, что Смоляр поживёт два-три дня в комнате Люси, которая выходила окном не во двор, а на улицу Революционную. А тем временем ему подготовят поддельные документы.

25 декабря к ночи Николай Евстафьевич принёс новый паспорт, куда уже вклеили фотографию Смоляра, перевели с помощью яичного белка синюю печать и даже продавили фотографию и страницу ещё второй, объёмной печатью.

— Документы в полном порядке! Завтра утром вам можно перебираться в другое место. Запоминайте адрес новой явки: улица Железнодорожная, дом 3. Пароль: «Могу вырыть погреб и построить сарай». Ответ: «Погреб уже сделал брат. А сарай нам не нужен», — сказал отец и добавил: — Я сейчас ухожу, надо успеть мне выйти за город до комендантского часа. До встречи, товарищ Скромный!

Но только стемнело — в крепкую, из белорусского дуба, дверь застучали приклады.

— Открываем! Сейчас, — крикнула Татьяна Даниловна, и тихо успела сказать Смоляру: — Выпрыгивайте в окно из Люсиной комнаты на Революционную, а там — сразу направо за угол!

Через минуту в квартире хозяйничали полицаи и солдаты.

Они нашли пишущую машинку, на которой печатали листовки; запрещённый радиоприёмник и красный пионерский галстук Люси. Этого уже было достаточно, чтобы арестовать хозяев.

Их выгнали во двор: «Быстро! Ничего не брать с собой! Шнель!»

В тюрьме мать и дочь бросили в переполненную уже камеру. Татьяна Даниловна всё время обнимала и прижимала к груди Люсю. На вопрос, за что их задержали, они отвечали уклончиво — нарушили комендантский час. Люся помнила, что отец учил: «Никогда не откровенничай с незнакомыми людьми. Среди любопытных могут быть провокаторы, шпионы». Вот и здесь, среди десятков измученных, голодных арестанток могли быть подосланные агенты гестапо — тайной немецкой полиции.

Сначала хитрые расспросы о пишущей машинке и радиоприёмнике, а потом — недели избиений и пыток. На них донёс предатель, сообщив немцам, что вся семья — подпольщики, тесно связанные с партизанами. Но ни мать, ни маленькая Люся не были сломлены. Так и не назвала двенадцатилетняя девочка имена бывавших в их доме людей; адреса, куда носила она листовки и поддельные пропуска для бежавших из плена.

Через три месяца Люся, истерзанная и совершено измождённая, с трудом вышла в тюремный двор. Везде стояли часовые. Лаяли сторожевые собаки. Над Минском стояло зарево пожара — партизаны взорвали в пригороде склад с боеприпасами. Борьба с захватчиками продолжалась. Люся пошатываясь, отказавшись от помощи взрослых, с трудом поднялась в машину, которая увезла её с матерью и другими пленницами на расстрел…