Юрген

Глава XXX Расчетливость короля Юргена

Теперь дивный сон Юргена породил в его неугомонной голове различные идеи. Любопытство Юргена было так велико, что он с трепетом вошел в ненавистный Лес, преодолел Коалиснакоан (то есть Собачью Переправу) и совершил все отвратительные вещи, необходимые, чтобы задобрить Фобетора. Затем Юрген обхитрил Фобетора неописуемым способом, при котором удивительным образом использовались сыр, три жука и буравчик, и так вытянул из Фобетора серую магию. И в ту ночь, пока Псевдополь спал, король Юрген попал в город из золота и слоновой кости.

Юрген с отвращением шел мимо высоколобых и длинноруких монархов Псевдополя. Они напоминали ему о том, что именно он давным-давно оставил в стороне, и заставляли его ощущать себя презренным и никчемным. В действительности, как раз по этой причине он и избегал города.

Сейчас он проходил мимо неосвещенных, безмолвных дворцов, идя по пустынным улицам, на которых луна создавала зловещие тени. Вот дом Аякса Теламонида, правящего на окруженном морем Саламине, тут дом богоподобного Филоктета; многоуважаемый Одиссей проживает как раз через дорогу, а особняк на углу принадлежит светловолосому Агамемнону; при лунном свете Юрген легко разобрал эти имена, выгравированные на бронзовых табличках, прибитых к дверям. По обе стороны от него спали герои старой песни, а Юрген крался под их окнами.

Он вспомнил, как безразлично – чуть ли не презрительно – эти люди смотрели на него сверху вниз в тот жуткий полдень, когда он рискнул войти в Псевдополь при солнечном свете. И им овладел злорадный порыв ярости, и Юрген погрозил кулаком огромным безмолвным дворцам.

– Ну, погодите! – проворчал он, так как вообще-то не знал, что именно хочет сказать этим великим, но вместе с тем бездарным героям, которым наплевать на его слова, но знал, что ненавидит их. Затем Юрген понял, что рычит, словно побитая дворняжка, боящаяся укусить, и засмеялся над своим новым состоянием.

– Прошу прощения, господа греки, – сказал он с низким церемонным поклоном, – по-моему, я хочу вам сообщить лишь то, что я – чудовищно умный малый.

Юрген вошел в самый большой дворец, бесшумно, на цыпочках прошмыгнул мимо опочивальни царя людей Ахилла и наконец попал в небольшую, обшитую кедром комнатку, где спала царица Елена. Когда он с должным соблюдением правил серой магии зажег свою лампу, она улыбалась во сне. Царица была бесконечно прекрасна – эта юная Доротея, которую здесь по ошибке называли Еленой.

Юрген отлично видел, что это сестра графа Эммерика Доротея ла Желанэ, которую он тщетно любил в те дни, когда был молод как телом, так и душой. Лишь раз он возвратился к ней – в саду между рассветом и закатом. Но тогда он был потрепанным временем бюргером, которого Доротея не узнала. Сейчас же он вернулся к ней королем, возможно, менее восхитительным, чем многие цари без царств, спящие сейчас в Псевдополе, но по-прежнему весьма неотразимым в своей взятой взаймы молодости, а прежде всего вооруженным серой магией: так что невероятное было возможно. Юрген осмотрелся, провел языком по верхней губе от уголка до уголка, а его рука потянулась к фиолетовому шерстяному одеялу, накрывавшему спящую девушку, и он стоял, готовый разбудить Доротею ла Желанэ так, как часто будил Хлориду.

Но его сдерживала странная мысль. Он вспомнил, что ничто не было способно очень сильно уязвить то с тех пор, как он потерял свою юную Доротею. И в делах, которые грозили завершиться весьма плачевно, он всегда умудрялся придать всему соответствующий оборот, сохраняя сердце холодным. Что если вследствие какой-то ошибки он получит назад свою настоящую молодость и вновь станет легко возбудимым юношей, шарахающимся от восторженного заикания до безумного уныния и обратно из-за малейшего слова или жеста златовласой девушки?

– Нет, спасибо, – сказал Юрген. – Юноша был более восхитителен, чем я, который, по сути, не всецело восхитителен. Но тогда у него была, вообще-то говоря, никудышная пора. Таким образом, возможно, здесь спит моя настоящая молодость, и ни под каким видом я не стану ее вновь будить.

Но, однако, на глаза ему без всякого повода навернулись слезы. И ему показалось, что спящая женщина, находившаяся теперь в его полном распоряжении, была не юной Доротеей, которую он видел в саду между рассветом и закатом, хотя обе были на удивление похожи; и что из них двоих эта женщина почему-то бесконечно прелестнее. И…

– Милостивая государыня, если вы в самом деле дочь Лебедя, то я скажу вам, что давным-давно жил некий больной ребенок. И его болезнь обернулась лихорадкой, и в лихорадке он однажды ночью встал с постели, говоря, что должен отправиться в Трою из-за любви к царице Елене. Когда-то я был тем ребенком. Помню, насколько странным мне показалось то, что я несу такой вздор. Помню, как теплая комната пахла лекарствами. И помню, как грустно мне было видеть встревоженное лицо сиделки, искаженное и старое при желтом свете лампы. Она меня любила, но не понимала. И она умоляла меня быть хорошим мальчиком и не беспокоить спящих родителей. Но сейчас я понимаю, что я не нес вздор.

Он замолк, решая эту загадку, а его пальцы теребили шерсть фиолетового одеяла, под которым лежала царица Елена.

– О твоей красоте люди знают по одним лишь сказкам и не могут ни найти ее, ни завоевать. И по этой красоте я тосковал всегда, даже в детстве. Я всегда стремился к этой красоте, но не совсем искренне. Та ночь предсказала всю мою жизнь. Я тосковал по тебе и, – тут Юрген улыбнулся, – всегда оставался сносным, хорошим мальчиком, чтобы, не дай Бог, беспричинно не разволновать свою семью. Делать так, по-моему, было бы несправедливо; и я по-прежнему считаю, что для меня поступить так было бы несправедливо.

В этот момент Юрген поморщился. Он нашел свои угрызения совести неприлично обстоятельными.

– И, по-моему, то, что я делаю этой ночью, несправедливо по отношению к Хлориде. И я не знаю, чего хочу, а желания Юргена – пушинка на ветру. Но я знаю, что мне хотелось бы любить кого-нибудь так, как любит меня Хлорида и как любили меня многие женщины. И знаю, что именно ты, царица Елена, мешала этому в каждый миг моей жизни, начиная с того ужасного мгновенья, когда я, кажется впервые, обнаружил твои прелестные черты на лице госпожи Доротеи. Это воспоминание о твоей красоте я видел потом отраженным, как в зеркале, в лицах кокеток, и оно ослабляло во мне искреннюю любовь, которые другие мужчины дарят женщинам. И я завидую этим мужчинам. Потому что Юрген не любил никого – даже себя, Юргена! – совершенно искренне. А что если б я сейчас отомстил этой воровской миловидности, этой грабительнице, что лишила мою жизнь радости и печали?

Юрген очень долго стоял у постели царицы Елены, глядя на нее. Его настроение улучшилось, а уродливая и громадная тень, что следовала за ним, колебалась на кедровых стенах опочивальни царицы Елены.

«Моя магия безотказна», – сказал старый Фобетор, когда его помощники подняли ему веки, чтобы он увидел короля Юргена.

Теперь Юрген это вспомнил. И он в задумчивости слегка потянул фиолетовое шерстяное одеяло. Обнажилась грудь царицы Елены, но сама она не пошевелилась, а лишь улыбалась во сне.

Никогда Юрген не воображал, что какая-либо женщина может быть настолько прекрасной и желанной, как эта, или что он когда-нибудь познает подобный восторг. Поэтому Юрген приостановился.

– Возможно, что у этой женщины есть какой-нибудь недостаток, – сказал тут Юрген, – возможно, в ее красоте где-то есть некий изъян. И, прежде чем узнать о нем, я предпочел бы сохранить свои безрассудные мечты и эту тоску, что безнадежна и неутолима, и воспоминание о сегодняшней ночи. Кроме того, если она во всем совершенна, как бы я мог жить дальше, когда у меня не осталось бы больше желаний? Нет, я, в любом случае, предал бы свои собственные интересы. А несправедливость всегда презренна.

И Юрген вздохнул, тихонько поправил фиолетовое шерстяное одеяло и возвратился к своей гамадриаде.

«Мне кажется, – размышлял Юрген, – я веду себя весьма благородно. Да, бесспорно, сегодня ночью я выказал определенную тонкость чувств, которая так или иначе заслуживает особой оценки царя Ахилла».