За десятью миллионами к Рыжему Опоссуму

Глава VI

За двадцать дней мы прошли 800 километров без помех и закончили половину пути, несмотря на темп праздных вельмож. Река Купер-Крик, близ которой погиб исследователь Берк note 6 , осталась позади в пятнадцати лье от нас. Уже два дня мы движемся по земле, где не ступала нога европейца. Перед нами еще не нанесенная на карту территория, простирающаяся примерно на 1000 километров . Мы – первопроходцы и потому тщательно отмечаем на карте каждую реку, измеряем глубину каждой впадины, и теперь те, кто будет путешествовать в этих местах после нас, будут знать, куда идти. Эта экспедиция аргонавтов XIX века принесет пользу не только тем, кто ее предпринял. Наше сотрудничество, сложившееся ради одной семьи, сочетается со значительным научным трудом: непроницаемая завеса, закрывавшая до сих пор тайны этого неисследованного континента, понемногу приподнимается. Мы – мирные завоеватели земли, которую цивилизация освоит заново.

Привыкшие к европейскому ландшафту, мы медленно осваиваемся с местной природой, которая снова и снова преподносит нам всяческие сюрпризы. Каждый день кажется, что перед нами – предел невероятного. Ничего подобного! Следующий день приносит еще более немыслимые чудеса, опрокидывающие все известные научные основы классификации, чудеса, происхождение которых наши усталые мозги усиленно стараются постигнуть…

Кажется, что эта земля, едва образовавшись, воплотила при своем возникновении все фантазии, которые свойственны капризным детям. Похоже, что этот уголок мироздания, где все разбросано в беспорядке, ожидает другого времени, некой геологической зрелости, одним словом, нового развития сотворенного.

Мы часто находим следы золота. Однако в этих местах почва бедная, не родит ничего, кроме травы, и совершенно непригодна для земледелия, хотя наипростейшая растительность приобретает сказочные размеры. Папоротник, например, достигает высоты в 150 футов . Человеку придется немало потрудиться на этих землях.

Родятся здесь почти исключительно односемядольные растения или же те, которые находятся на самой нижней ступени растительной лестницы. На всем этом огромном континенте хищников нет. Все животные травоядные. Но можно подумать, что добрая волшебница, создавая эти странные существа, исчерпала всю свою буйную фантазию и сотворила всех четвероногих почти на один манер. Начиная с гигантского кенгуру, рост которого достигает двух метров, и кончая мышью высотой в один дюйм, почти все австралийские четвероногие имеют сумку, в которой носят своих детенышей, – отличительная особенность млекопитающих только этой страны. У них по четыре конечности, но при беге они используют только две задние. Пожалуй, единственное животное, передвигающееся на всех четырех конечностях, самое странное – это утконос, наполовину утка, наполовину млекопитающее, которое откладывает яйца и кормит молоком детенышей.

Наипростейшая растительность приобретает сказочные размеры.

Птицы также имеют непривычный для нас вид, начиная с огромного попугая ара величиной с курицу и кончая пестрыми попугайчиками, своего рода птичками-мушками. Я имею в виду, разумеется, лесных птиц, которые живут на деревьях. Окраска их перьев по разнообразию напоминает палитру художника, но их оглушительный крик создает ужасную какофонию.

И наконец, казуар. Это тоже птица, но она не летает. По обе стороны плеч казуара имеются зачатки крыльев длиной шесть дюймов, но лишенные перьев. Самец охраняет дом, растит потомство, приносит пищу, в то время, как самка разгуливает.

Слово "зелень" здесь нельзя употребить в его общепринятом значении. потому что есть деревья с листьями голубоватых, розовых, серовато-белых тонов, мертвые листья и т. д. Их расцветка как бы бунт против зелени европейских деревьев.

Пишу я эти заметки у подножия дерева, не отбрасывающего тени, в адской жаре. Здесь мы устроили привал. Наша пища состоит из куска сушеного мяса и чашки чая.

Радостный крик птиц будит нас на заре. Приоткрыв глаза, мы видим, как они безумно веселятся среди позолоченных солнцем крон деревьев.

Мы складываем багаж, и караван возобновляет неизменное движение на север. Столь желанная свежесть ночи сменяется еще более удушливой жарой, чем накануне. Солнце лишь немного поднялось, а кажется, что мы находимся подле огнедышащего жерла вулкана. Ни малейшего ветерка, листья на деревьях неподвижны и выжжены до белизны, поэтому кажутся окаменевшими.

Проходит три часа, и надо подумать о передышке, в которой так нуждаются измученные жарой лошади.

Мы входим в лес, который кажется стерильно чистым и радующим глаз. Повсюду трава и цветы, и среди этого цветущего океана возвышаются гигантские деревья, чьи кроны поднялись так высоко, что их едва видно.

Ни на одном дереве нет плодов, нет нигде и ручейка, который питал бы их корни. И какое странное, необъяснимое явление, свойственное только некоторым деревьям Австралии – а именно они окружают нас, – все их листья опущены вертикально, ребром к солнцу. Вместо того чтобы развернуть поверхность своих листьев между жгучим солнцем и нашими пылающими головами, они пропускают жар его лучей, который, кажется нам, доходит до самих мозгов. Над нами нет никакого прикрытия! Только эти проклятые листья, как будто прикрепленные к деревьям рукой злого гения.

Наконец, поскольку ничто не вечно, даже страдания, идущие впереди увидели полянку, к которой тут же все устремились. Мы уже дымились, как кратеры вулканов. А посреди поляны гордо высилось единственное дерево, настоящий гигант в сравнении с другими, и какое счастье! – его большие листья, серо-зеленые сверху и серые, как олово, с обратной стороны, росли нормально и отбрасывали тень, сулящую нам дивную прохладу.

Еще минуты три пересекаем последнюю полосу жары и вот-вот устроимся на отдых, который так заслужили.

Но какой неожиданный сюрприз преподносит нам зловредное существо, фантазия которого творит все причудливые явления в Австралии!

Том, старый слуга майора, в страшном волнении. Ведя за собой измотанную лошадь – полукровку Блэк, которую он, между прочим, любит больше себя самого. Том кричит, пытаясь нас остановить. Он протягивает руки, потрясает туземным копьем с костяным наконечником. Том, который обычно говорит на достаточно понятном англо-франко-туземном жаргоне, сейчас пришел в такое волнение, что смысл выкрикиваемых им слов нам совершенно не ясен.

Что случилось? Может быть, у него солнечный удар?

Майор, который лучше его знает, считает, что Том не мог прийти в такое состояние без веской причины. Он просит всех остановиться и подходит к своему старому слуге. Отчаянная пантомима Тома, показывающего на объект нашей мечты, – дерево посреди поляны, – и несколько слов, обращенных к хозяину, производят на последнего сильное впечатление, – Что случилось, майор? – спрашиваю я. – Ради бога, пожалейте нас, пожалейте мисс Мэри! Ведь тень, майор, желанная тень!

– Мне очень жаль нашу дорогую мисс, но располагаться на отдых в этом месте нельзя. Бежим как можно скорее! Здесь нас поджидает смертельная опасность!

– Господи, почему?

– Вы знаете, что здешняя природа, нам совершенно неизвестная, не скрывает своих секретов от Тома.

– Конечно, без сомнения.

– Так вот, это дерево – вай-вайга. Теперь понимаете?

– Вай-вайга? А что это значит?

– Дерево птиц.

– Но, дорогой друг, здесь на всех деревьях полно птиц.

– Я никогда не видел такого дерева, но слышал о нем из наводящих ужас рассказов связных, вернувшихся с равнины Бюиссон. Они ничего не преувеличивают. Посмотрите лучше, что творится с Томом!

– По-моему, перед нами дерево, именуемое Уртика гигас, которое мне кажется совершенно безобидным.

– Символ смерти…

– Вы преувеличиваете.

– Ни в коем случае. Это дерево теперь известно некоторым натуралистам. Оно называется деревом птиц, потому что любая из них, прикоснувшись к его листьям, моментально погибает.

– Черт побери! Значит, это действительно серьезно?

Разве я похож на шутника? Взгляните на эти побелевшие скелетики, разбросанные по траве. Это – жертвы дерева!

– Тогда надо поскорее убираться отсюда.

С любопытством натуралиста я подошел к необычному дереву и с осторожностью осмотрел его.

– Подумаешь! – раздался голос позади меня. – Все это выдумки. Я лично хочу спать, и меня не удержит никакое дерево птиц. Вот растянусь под ним и посплю.

Это был Сириль. Известный скептик, он вознамерился подойти ближе к дереву.

– Берегись! – воскликнул я. – Может случиться несчастье!

– Да будет тебе! Боишься какого-то дерева. Вся эта паника из-за того, что черномазый хочет навредить нам. Какая там опасность? Смотри!.. – Сириль схватился за большой лист и тут же рухнул наземь.

Я вскрикнул, решив, что он погиб.

Том сделал предостерегающий жест, требуя, чтобы мы все отошли от дерева, что мы и сделали, вынеся из-под его тени несчастного молодого человека, недвижного, как труп.

Пальцы Сириля по-прежнему судорожно сжимали лист, и старый абориген обмотал руку тряпкой, чтобы избежать прикосновения кожи к смертоносному листу, а затем вытащил его с величайшей предосторожностью и отнес подальше.

Мы быстро раздели Сириля. Тщетно я пытался понять, что за чудовищное зло сразило такого здоровяка. Нигде не было видно ни следа внешних повреждений. Но мне сразу бросилось в глаза, что вся правая сторона его тела приобрела мертвенно-бледный синеватый оттенок. Она была обескровлена и нечувствительна, словно долгое время находилась под действием сильного анестезирующего средства. Однако сердце Сириля билось, правда, очень слабо. И у меня появилась ничтожная надежда. Я попробовал сделать искусственное дыхание, растер его водкой. Несмотря на тщетность всех своих усилий, я все же продолжал надеяться.

Сириль схватился за большой лист и тут же рухнул наземь..

Но куда подевался Том? Уже более двадцати минут как он умчался, подпрыгивая, словно кенгуру, и пока не возвращался.

Боже мой! Что делать? Наша наука бессильна, никакие средства, применяемые в цивилизованных странах, не помогли.

Гортанный возглас заставил меня обернуться: передо мной стоял Том, державший охапку травы, которую тут же бросил на землю. Затем, взяв небольшой пучок травы, он разжевал ее и из получившейся кашицы выдавил сок на один из участков пораженного тела Сириля, а затем стал растирать его с такой силой, что чуть не содрал кожу. Я присоединился к нему и тоже стал втирать сок с не меньшим усердием. Бедный старик жевал траву так долго, что у него устали челюсти и прекратилось выделение слюны. Зеленоватый сок разливался по телу Сириля, и его грудь стала заметно подниматься и опускаться. Я перевел дух – наконец-то наметилось явное улучшение.

Желая помочь старому аборигену, я взял горсть травы и, засунув ее в рот, стал энергично жевать. И едва сдержал крик!.. Каким же адским снадобьем Том собирается излечить моего друга! Мне казалось, что я жую кайенский перец, смешанный с раскаленным углем.

Если паралич не поддастся столь жгучему лекарству, придется отказаться от лечения.

Я решил освежить рот глотком водки, и она показалась мне настойкой просвирника по сравнению с соком травы, которая, как купорос, сожгла мне нёбо.

Наконец Сириль открыл один глаз, потом второй и слегка пошевелился. Можно было считать, что он спасен. Чтобы ускорить выздоровление, старый чернокожий лекарь растирает на дощечке рукояткой револьвера остаток травы и делает нечто вроде пластыря, которым покрывает затем всю пораженную часть тела пострадавшего. Том просит у меня сигарету, прикуривает, садится на корточки, как факир, и бормочет непонятные слова.

– Ну что, дружище, что скажешь? Ему лучше?

– Лучше будет, когда снимешь.

– Тогда давай снимем эту траву.

– Нет еще.

– Когда же?

– Скоро.

Я успокоил встревоженных людей, ожидавших хоть слово надежды. Через четверть часа я помог Тому снять пластырь, от которого вопил и метался, как безумный, наш паралитик.

Тело моего друга стало красным, как вареный рак. Но до чего же отрадно было видеть эту красноту! Сириль пытается встать, но приподнимается лишь наполовину.

– Друг, – ласково говорит Том и дает ему волшебное зелье. – Ты ешь…

– Слышишь? Том говорит, чтобы ты жевал. Давай-ка быстрее!

– Э-хе-хе…

– Ничего. Жуй, скорее поправишься.

– Я… хочу… одеться.

Подобное возвращение стыдливости, выраженное прерывающимся голосом, заставляет меня улыбнуться. Мы выполняем его просьбу и, взяв под руки с двух сторон, ведем к тому месту, где расположились наши друзья, которых все еще не покидало беспокойство.

– Ты себя лучше чувствуешь?

– Конечно. Только ноги еще слабые. Но что это за чертовщина, которую я жую? – спросил он более твердым голосом. – Похожа на щавель…

– Как? У тебя не горит во рту?

– Нет. А почему должно гореть?

– Ну тогда жуй.

Я рассматриваю это растение – оказывается, оно совсем другое и похоже на обыкновенную кислицу. Его листья шириной а четыре и длиной в сорок сантиметров покрыты красными, как кровь, прожилками. Сок, который они выделяют и который я тоже попробовал, чтобы устранить жжение во рту, очевидно, хорошее нейтрализующее средство от ужасной травы.

Благодаря старому лекарю Сириль уже на ногах. Он выражает признательность своему спасителю, сперва так крепко пожав руку, что у того хрустнули кости; а затем, поскольку Сириль ничего не делает наполовину, дарит ему свои серебряные часы, на которые Том давно поглядывал с восхищением. С этого момента часы-луковица моего босеронца висят на шее у австралийца рядом с амулетом из зеленых камней, подобно платиновому медальону на шее модницы.

Отныне эти двое стали друзьями на всю жизнь.

Мы проделали всего несколько километров от места этого злосчастного инцидента, как вид леса (если так можно назвать поистине неправдоподобное скопление странной растительности) вокруг изменился. Исчезли деревья с резными листьями, пронизанными словно медными или цинковыми прожилками: восхитительный ручеек журчал среди цветов. Нас манила прохладная тень.

– Ура, друзья! – вскричал майор, переводя лошадь в галоп. – Два дня отдыха в этом местечке не помешают, не правда ли?

Наш старый друг скакал метров на двадцать впереди, и все пришпорили коней, чтобы как можно скорей бежать из пекла.

Когда майор пересекал последние метры раскаленной местности, спеша укрыться в столь желанной тени, его лошадь слегка задела боком огромный эвкалипт. Нам показалось, что от дерева отвалился кусок коры и упал на круп лошади позади седла. Вдруг животное подпрыгнуло, словно обезумев, и менее опытный наездник, чем майор, несомненно, бы свалился. Потом лошадь встала на дыбы, начала лягаться и брыкаться, а затем помчалась как стрела. Грива ее развевалась, она жалобно ржала, словно от сильной боли.

– Вперед, господа! – закричал лейтенант Робартс. – Случилось что-то необычайное. Поспешим, не жалейте лошадей!

С десяток наездников вознамерились помчаться вдогонку за майором.

– Нет, господа, вы оставайтесь, не надо всем. Мсье Б., вы со мной, и вы тоже, Ричард! Том, ты тоже следуй за нами, хорошо? Вперед!

– Бедный мастер Блэк! – проворчал Том, поглаживая свою лошадь. Он не без основания опасался мчаться на ней с такой бешеной скоростью.

Мы летели, как ласточки, за лошадью, которая неслась, закусив удила. Ее всадник уже не мог ничего с ней поделать.

– Если бы я посмел, – сказал Робартс, человек редкого хладнокровия и необычайно меткий стрелок, – я бы всадил этой взбесившейся лошади пулю в круп. Тогда бы она сбавила скорость.

– Ни в коем случае, – ответил я. – Конечно, я не боюсь, что вы раните майора, но при таком аллюре, если лошадь упадет, всадник погибнет.

Прошло четверть часа. Расстояние между нами и майором, которое составляло метров триста, значительно уменьшилось. Его лошадь, совершенно измученная, начала хрипеть; прерывистое дыхание вырывалось из раздутых ноздрей. Она была на пределе. Мы видели, как она вертит головой из стороны в сторону, два или три раза споткнулась, а затем тяжело повалилась на бок.

Старый офицер армии в Индии, безупречный наездник, был на ногах подле нее благодаря тому, что некогда занимался вольтижировкой и смог вовремя соскочить. Майор был цел и невредим.

– Слава богу, майор! У вас все в порядке?

– У меня – да. Но я не знаю, что творится с моей лошадью – она словно взбесилась!

Когда мы спешились, лошадь майора сделала невероятное усилие, чтобы подняться и снова попытаться бежать, но наездник сумел удержать повод в своей железной руке, заставив ее лежать на месте.

Тут мы увидели то, что вызвало этот сумасшедший бег. Растянувшись на крупе лошади и спустившись по ее бокам, на ней находилось страшное безымянное нечто. Шероховатое и дряблое одновременно, напоминающее грязно-коричневый вздутый нарост, оно сжимало несчастную лошадь и, казалось, составляло единое целое с ее окровавленной кожей.

– Какое жуткое животное! – воскликнул я с отвращением. – Никогда не видел ничего более мерзкого.

– Вай ненд, – спокойно сказал Том, выхватывая длинный нож из ножен. – А, ты ешь кровь мастера Али! Погоди!

Слова у Тома не расходились с делом. Славный старый абориген разрезал во всю длину безымянную "вещь", и ее плоть, вязкая и дряблая, заскрипела под стальным лезвием. Обнажилось нутро, полное крови, как у насосавшейся пиявки. Несколько секунд спустя это "нечто" комком грязного белья упало на землю.

Лошадь, вскоре успокоившись, повернула умную голову к своему спасителю, а потом попыталась зализать свои бока, по которым сочилась кровь из более чем сорока маленьких отверстий.

Пока Том обмывал свежей водой ранки своего друга "мастера Али", мы рассматривали с любопытством, которое легко можно понять, странное существо, бившееся в последних судорогах.

Существо это имело примерно 70 сантиметров в длину, 20 в ширину и 8 в толщину. У него не было ни головы, ни глаз, к концам оно сужалось; поверхность шероховатая, как кора эвкалипта.

Я перевернул его ногой, и мы увидели живот, вид которого был страшен и отвратителен.

Расположенные в три ряда 75 или 80 отверстий, напоминающих присоски осьминога, расширялись, образуя ряд карманов, как у пиявки. И действительно, это была живая кровососная банка.

Том, наш опытный профессор по местной фауне и флоре, объяснил, что это животное обычно обитает в углублениях стволов деревьев и там ожидает свою добычу, о появлении которой его предупреждают несколько высокочувствительных волосков, единственный орган осязания, которым оно обладает.

Занимается животное только тем, что сосет: сок молодых деревьев, кровь животных с редкой шерстью, лягушек, ужей и голых аборигенов, которых оно застигает врасплох. Оно присасывается с такой силой, что только смерть может заставить его покинуть свою жертву.

Получив исчерпывающие сведения об этой опасной твари, мы вернулись во временный лагерь, где остальные участники экспедиции уже волновались по поводу нашего долгого отсутствия. Два столь ужасных потрясения за одно утро, которое мы испытали, это уже чересчур, особенно для путешествующих в такой стране, как Австралия, которая, казалось, не таит в себе опасностей.

МакКроули курил сигару, растянувшись в тени гигантской софоры, опустившей ветви почти до земли и создававшей тень, которой он наслаждался как сибарит.

– У нас нет никакой свежей пищи, – сказал он жалобно, ибо моральные переживания никогда не отражались на его аппетите.

– Не беспокойтесь, дорогой МакКроули, – заметил я. – Вам же обещали зажарить на завтрак одного из красивых голубых ара, таких жирненьких и вкусно пахнущих…

– Пожалуйста, прекратите эти гастрономические описания, – взмолился с комичным отчаянием МакКроули.

– Кстати, Робартс, посмотрите, как Том отечески выхаживает "мистера коня". А вы хотели пустить пулю в круп бедного Али. Вот было бы обидно!

– Погодите, у меня идея!

– Говорите, дружище!

– Мне жаль МакКроули. Если у нас нет подходящего жаркого, то для него этот день будет потерян…

– А… я угадал: вы хотите раздобыть для него длиннохвостого попугая ара.

– Именно.

– Робартс, – воскликнул МакКроули, – ваша дружба для меня – величайшее благо. Благодарю вас, я согласен потерпеть, а пока посплю немного…

– Нет, нет, вы пойдете со мной. Я хочу подстрелить для вас одну из заманчивых птиц, разворковавшихся там, на высоте четырехсот футов.

– Ну так и стреляйте, дружище!

– Однако я хочу продемонстрировать вам свою меткость, и мне будет приятно видеть ваше восхищение.

Лейтенант нехотя поднялся, надел парусиновую каскетку с надзатыльником, чтобы не обжечь шею на солнцепеке, и присоединился к нам.

Робартс захватил свой карабин, стреляя из которого в тире он показывал нам чудеса.

– Не иначе как вы решили удивить нас чем-то из ряда вон выходящим, мой друг!

– Это уж точно, – сказал Сириль, который пошел за нами, волоча ногу. Чтобы сбить птицу, которая сидит так высоко, нужно быть воистину очень ловким и метким стрелком.

– Вы преувеличиваете, когда говорите об этой птице: через шесть секунд она упадет на землю.

– Вполне возможно, ведь вы так лихо стреляете из карабина, лейтенант! Сириль говорил с искренним восхищением.

Тем временем Робартс, выставив вперед левую ногу. медленно поднял карабин. Через две секунды из дула вылетел белый дымок и прозвучал резкий звук выстрела, сопровождавшийся свистом. Все птицы испуганно разлетелись, и только одна, вцепившись лапкой в ветку и отчаянно крича, продержалась мгновение на макушке дерева, а потом оторвалась от своей опоры и стала медленно падать, распластав крылья.

– Браво! – воскликнул я с энтузиазмом.

– Блестяще! – одобрил выстрел Сириль без тени зависти.

– Все-таки я поем мяса ары!..

Бедный МакКроули! Между выстрелом и поджариванием дичи на вертеле пролегла целая пропасть!

Птица не упала на землю. Летя вниз, она опустилась на большой лист приятного светло-зеленого цвета, шириной в два фута, толстый, мясистый, резной до половины длины. Вдруг при соприкосновении эти резные зубчики листа, сворачиваясь на наших глазах, стали сжимать птицу, словно щупальца, и, будто запрятанная в темницу, она исчезла из-под носа у разочарованного гурмана.

Все расхохотались.

– Придется вам все-таки есть сушеное мясо: во второй повозке его запасы еще не тронуты.

– Давайте подождем, может, она еще упадет.

– Если вам угодно, стерегите птицу. Что до нас, то мы пойдем завтракать. Пока!

– Прошу вас, подождите пять минут! Признайте, что мы наблюдали нечто весьма любопытное. А вы, мсье Б., как ученый-натуралист можете расширить свои познания.

– Да, это поистине удивительно. – признал я, польщенный, что меня назвали ученым. – Прямо-таки тайна какая-то…

– …к которой я сейчас подберу ключ, – подхватил МакКроули. – В конце концов, не съест же меня этот лист.

– Лейтенант, лейтенант, – воскликнул испуганно Сириль. – не трогайте его! Ведь только что меня сразил лист, словно удар грома. Боюсь, и вас может постигнуть несчастье.

– Дружище, я такой же упрямый, как вы. Я дотронусь рукой до этого листа, а там посмотрим.

МакКроули храбро положил сжатый кулак на самую середину сети прожилок листа, лучики которого, искрясь на солнце, были раскрыты как веер. Мы видели, что явление, которым сопровождалось поглощение ары, повторилось: зубчики листа обхватили кулак МакКроули и сжали его.

– Хм, любопытно… – произнес лейтенант, не моргнув глазом. – Такое впечатление, что на мне слишком тесная перчатка… Однако никакой боли… Вот жмет сильнее… Черт! Рука онемела!

– Ради бога, – я не на шутку забеспокоился. – Достаточно для эксперимента. прошу вас.

– Да будет вам, дружище. Еще немножко терпения: мы проделываем физиологический опыт. Когда настанет время, я попрошу вас срезать ножом этот проклятый лист, сжимающий мою руку словно клещами. Странно… У меня такое ощущение, будто руку жжет горчичник… Стало по-настоящему больно… Кажется, что миллион раскаленных иголок впился мне в руку… Хватит! Срезайте!..

Я моментально отсек лист. Полминуты спустя он отпал от руки МакКроули. Она необычайно распухла и приобрела мертвенно-бледный цвет, вены вздулись и стали похожи на веревки… Крошечные капельки крови или скорее сукровицы, медленно сочившиеся из руки. позволяли мне определить присутствие жидкости, расстраивающей функционирование организма, подобно соку дрозера ротундифолия, которую изучал знаменитый Дарвин и которая обладает свойствами, делающими это плотоядное растение похожим на животных.

Мы стали внимательно рассматривать это странное дерево. Оно гораздо ниже своих соседей, по высоте не превосходит шести-десяти футов. У него нет ствола в обычном понимании. Ветви дерева, на которых распускаются цветы, похожи на георгины, правда, не уступающие по размеру кочану капусты, образуют концентрические круги, отстающие друг от друга на равном расстоянии. На верхушке они соединяются конусом, увенчанным букетом. Листья резные, как у веерной пальмы, но толстые, как у алоэ, и имеют множество маленьких коротеньких трубочек, густо их покрывающих, словно волоски щетки. В отверстии каждой трубочки сверкает, подобно опалу, крошечная капелька.

– МакКроули, – сказал я после завтрака, – исследовав этот уникальный образец растительного мира. я делаю вывод, что дерево съест нашу птицу.

– Уверен, что так оно и произойдет, – согласился он. – В следующий раз Робартсу нужно будет лучше выбирать свою цель. Впрочем, и эксперимент, который мы проделали, тоже научит нас кое-чему.

Наши предположения подтвердились. На следующее утро лист принял свой первоначальный вид, а на земле мы обнаружили скелет ары, к которому еще прилипало несколько перьев.

– Ну и чудная страна! – пробормотал Сириль. – В ней можно найти пиявок метровой величины, что запросто высосут кровь из лошади, деревья, способные без труда убить человека, и листья, пожирающие птиц величиной с курицу.

Ей-богу, чудная у тебя страна, старина Том!