За двумя зайцами

Глубокий яр. Слева под горой хорошенький домик Серко с садиком, за ним забор и еще чей-то сад и домик, справа гора, забор, а дальше овраг. Вдали на горах виден Киев. Вечер.

Явление первое

Прокоп Свиридович и Евдокия Пилиповна сидят на лавочке у дома.

Евдокия Пилиповна. Ишь, как сегодня вечерню рано отслужили, еще и солнышко не зашло! А все оттого, что новый дьячок славно вычитывает.

Прокоп Свиридович. Чем же славно?

Явдокия Пилиповна. Как чем? Громогласно: словами, что горохом, сыплет.

Прокоп Свиридович. Верно, верно! Как пустит язык, так он у него, что мельничное колесо, только — тррр!.. И мелет, и обдирает разом…

Явдокия Пилиповна. А твой старый мнет, мнет, бывало, язык, что баба шерсть.

Прокоп Свиридович. Разве можно равнять этого щелкуна со старым дьячком! Тот таки читает по-старинному, по-божественному, а этот…

Явдокия Пилиповна. Заступается за свой старый опорок, видно, что табачком потчует.

Прокоп Свиридович. Так что с того, что потчует!

Явдокия Пилиповна. А то, что и в церкви табаком балуешь, словно маленький…

Прокоп Свиридович. Лопочи, лопочи, а ты заступаешься за нового потому, что молодой.

Явдокия Пилиповна. Еще что выдумай!

Прокоп Свиридович. И выдумаю!

Явдокия Пилиповна. Вот уж не люблю, как ты начнешь выдумывать да говорить назло! (Отворачивается.)

Прокоп Свиридович. Ну, ну, не сердись, моя старенькая, это я пошутил!

Старуха, надувшись, молчит.

Не сердись же, моя седенькая!

Явдокия Пилиповна. Да будет тебе!

Прокоп Свиридович. Чего будет? Хвала богу, прожили век в добром ладу и согласии, дождались и своего ясного вечера… Да не зайдет солнце во гневе вашем…

Явдокия Пилиповна. Ладно, я уже на тебя не сержусь. Только не блажи.

Прокоп Свиридович. Нет, нет, не буду. А нам и правда жаловаться не на что: век прошел, горя не ведали, хоть облачка и набегали, от тучи господь уберег. Есть на старости и кусок хлеба, и угол.

Явдокия Пилиповна. Да ведь и поработали, рук не покладаючи.

Прокоп Свиридович. Так что ж! Кто радеет, тот и имеет! Непрестанно трудитеся, да не впадете в злосчастие. Лишь бы чужого хлеба не отнимать, да на чужом труде не наживаться!

Явдокия Пилиповна. Уж на нас, голубок, кажется, никто не может пожаловаться!

Прокоп Свиридович. А кто знает? Может, и нам зря перепала чужая копейка.

Явдокия Пилиповна. Как же без этого торговлю вести? Это уж пусть бог простит! Нам ведь надо было стараться: дочка росла единственная; на приданое-то нужно копить.

Прокоп Свиридович. Так-то оно так… И наградил нас господь дочкой разумницей.

Явдокия Пилиповна. И-и! Уж умны — прямо на весь Подол! Ну, да ведь и денег на нее не жалели: во что нам эта наука стала — страх! Сколько одной мадаме в пенцион переплачено!

Прокоп Свиридович. А за какой срок? Долго ли там пробыли?

Явдокия Пилиповна. Мало, что ль? Целых три месяца! Ты б уже хотел свое родное дите запереть в науку, чтоб мучилось до самой погибели.

Прокоп Свиридович. Я не о том; мне эти пенционы и не по душе вовсе, да коли деньги за год плочены, надо было за них хоть отсидеть.

Явдокия Пилиповна. Денег жалко, а дите так нет, что оно за три месяца исхудало да измаялось, хоть живым в гроб клади! Там мало того, что науками замучили, извели, так еще голодом морили! Дите не выдержало и домой подалось.

Прокоп Свиридович. Это ничего: дома откормились; одно только неладно…

Явдокия Пилиповна. Что еще? Уже снова блажить принимаешься?

Прокоп Свиридович. Да я молчу, а только этот пенцион…

Явдокия Пилиповна. Что пенцион?

Прокоп Свиридович. Вот он где у меня сидит! (Показывает на затылок.)

Явдокия Пилиповна. Опять?

Прокоп Свиридович (вздохнув). Да молчу!

Издалека слышна хоровая песня:

Явдокия Пилиповна. А славно поют! Я страх люблю мужское пение!

Прокоп Свиридович. Славно, славно! Завтра воскресенье, а они горланят.

Явдокия Пилиповна. А когда ж им и погулять, как не под праздник! За будни наработаются!

Прокоп Свиридович. Вот и расходились бы спать, а то и сами не спят, и другим не дают… (Зевает.)

Явдокия Пилиповна. Так ты иди себе спать, кто ж мешает?

Прокоп Свиридович. По мне, уж и пора бы лечь, да ведь Проню дожидаемся.

Явдокия Пилиповна. А правда, что это они так запоздали? Уже и ночь на дворе, ты бы пошел поискал их.

Прокоп Свиридович. Где же я их буду искать? Да их и кавалер проводит.

Явдокия Пилиповна. Проводить-то проводят… кавалеров за ними, что половы за зерном, а все-таки страшно.

Прокоп Свиридович. Не бойся — не маленькие. (Зевает во весь рот). О господи, помилуй мя, грешного раба твоего! (Снова зевает и крестит рот). Чего это я так зеваю?

Явдокия Пилиповна (тоже зевает). Ну вот, ты зеваешь, а я за тобой.

Прокоп Свиридович (снова зевает). Тьфу на тебя, сатана! Так зевнул, что чуть рот не разорвал.

Явдокия Пилиповна. Прикрывал бы ты рот, а то и глядеть нехорошо.

Прокоп Свиридович. А ты думаешь, мне хорошо глядеть, когда ты свою вершу разинешь?

Явдокия Пилиповна. Это с каких же пор у меня вместо рта верша?

Прокоп Свиридович. А разве не пришла еще пора?

Явдокия Пилиповна. Тьфу! Тьфу! (Рассердившись уходит).

Прокоп Свиридович (почесав затылок). Рассердилась моя старушка, разгневалась, надо идти мириться. (Тоже уходит через ворота в дом).

Явление второе

Мещане, мещанки и хор.

Хор (за сценой, но ближе).

Через сцену проходит несколько пар: девчата с парубками и одни девчата; последних догоняет Голохвостый, в цилиндре, пиджаке, перчатках. Полебезив, перебегает к другим.

Голохвостый. А хороши тут девчатки-мещаночки, доложу вам: чистое амбре! Думал, найду меж ними ту, что около Владимира видел — так нету, а она, сдается, с этого конца. Вот пипочка, просто — а-ах, да пере-ах! Одно слово — канахветка, только смокчи! Чуть ли я не влюбился даже в нее, честное слово: прямо из головы нейдет… Господи! Что ж это я? Не проворонил ли из-за нее главный предмет, Проню? Вот тебе и на! Побегу искать… (Быстро уходит оврагом направо).

Парубки (выходят на передний план, поют).

Издалека слышно, как другая группа поет ту же песню.

Первый бас. А у нас басы лучше… у них точно битые горшки!

Второй бас. Или как старые цыганские решета.

Все (смеются). И правда!

Парубок. А какой теперь хор самый лучший? Семинарский или братский?

Первый бас. Известно, братский.

Второй бас. А я говорю — семинарский.

Первый бас. Ан брешешь.

Второй бас. Ан не брешу. В семинарском хоре один Тарас как попрет верхами, так о-го-го! Либо Орест — как двинет октавой ур-р-р, аж горы дрожат.

Первый бас. А в братском Кирило чего-нибудь стоит?

Второй бас. Ну, что ж? Кирило — и обчелся.

Первый бас. Э-э!

Степан. А кто, по-вашему, господа, всех умнее в Киеве: семинарист, или академист, или университант?

Парубок. Голохвостый!

Степан (хохочет). Ну и отколол!

Первый бас. Попал пальцем в небо!

Кто-то. Нашел умника на помойке! Ха-ха!

Парубок. А кто ж разумнее его? Говорит по-ученому, что и не поймешь ничего!

Степан. У тебя, часом, все клепки дома?

Парубок. Чего ты прицепился?

Степан. Глядите, люди добрые, как по-свинячьи хрюкает, так и умнее всех, значит!

Другие. А что, на самом деле, смеяться? Голохвостый и верно не лыком шит, умный, образованный, совсем барин, и ходит, и говорит по-господски!

Степан. Овва! Не видела роскоши свинья, так и хлев за палаты показался!

Кто-то. Да будет вам черт знает из-за чего вздорить!

Степан. И то правда, тьфу!

Кто-то. От мещан отстал, а к панам не пристал.

Степан. А как же! Натянет узкие брючки, обует сапоги со скрипом, да еще на голову напялит шляпу, ну и пыжится, как лоскут кожи на огне! Какие были у отца деньги — промотал, а теперь что на нем, то и при нем.

Первый бас. Верно; батько его, бывало, на базаре брил, кровь пускал да банки ставил, вот и копейка водилась, а он, вишь, уже цирюльню по-модному…

Степан. Не знаю, стрижет ли других, а что себя обстриг — это так!

Первый бас. А уж до девчат лаком, кружит головы — беда!

Второй бас. Так через то же Степан на него и ярится.

Кто-то. Опасается, значит, чтоб не отбил дивчину.

Степан. Печенки я б ему отбил!

Другие. О! Он таковский!

Первый бас. А у тебя есть уже милая?

Степан. Что ты их слушаешь? Вздор несут!

Кто-то. Есть, есть…

Первый бас. А кто?

Парубок. Галя Лымаришина.

Первый бас. Красивая?

Парубок. Чудо, как хороша!

Степан. Ты гляди у меня, честь знай, а то язык и окоротить можно!

Парубок. Что ж я такого сказал? Вот напасть!

Другие. Тсс! Вон Голохвостый идет!

Явление третье

Те же и Голохвостый.

Кто-то. Здравствуйте, Свирид Петрович, а мы вас как раз вспоминали…

Голохвостый. А, добре-хорошо…

Степан (в сторону). Жаль, что не слышал!

Голохвостый (кое-кому подает руку, остальным кланяется свысока). Меня таки везде вспоминают: значит, моя персона в шике!

Степан (в сторону). Как свинья в луже!

Голохвостый (вынимает портсигар). Нет ли у кого иногда спички?

Парубок. Вот у меня есть. (Зажигает.) А мне, Свирид Петрович, можно одну взять?

Голохвостый. На! Может, угодно еще кому? Папиросы первый сорт!

Кто-то. Давайте, давайте! (Закуривает.) Ничего себе!

Голохвостый. Ничего! Понимаете вы, как свиньи в пельцинах! Это шик — не папиросы! Каждая стоить пять копеек; значит, примером: затянулся ты, а уже пяти копеек и нет.

Парубки. И дорогие же!

Степан (в сторону). Брешет гладко!

Кто-то. Вы таки швыряете силу денег!

Голохвостый. Чего мне денег жалеть? Главное дело — себе удовольствие! Может, у меня их перегорело иногда сколько тысячов, так зато ж вышел образованный, как первый дворянин!

Степан (тихо остальным). Такой дворянин, что только под тын!

Другие. И правда: надел жупан, так уж думает, что пан.

Голохвостый. Теперь, следственно, меня везде и всюду первым хвасоном принимают, а почему? Потому, что я умею, как соблюсти свой тип, по-благороднему говорить понимаю!

Степан (громко). А по-собачьи, господин, случаем не умеете?

Кое-кто смеется.

Голохвостый. Еще нет! Придется разве, что ли, от вас науку получить!

Степан. Вы таки моей науки дождетесь!

Голохвостый (свысока). Наведите себя сначала политурою!

Степан. Что с дурака взять!

Другие. Да будет вам!

Голохвостый. Невежество неумытое! Что тут с вами фиксатурничать? Еще увозишься в мужичестве!

Парубок. А скажите-ка, будьте добреньки, хоть что-нибудь по-хранцузскому!

Голохвостый. Да что вы можете понимать?

Парубок. А какое платье на вас, Свирид Петрович, — чудо! Верно, дорогое?

Голохвостый. Известно, не копеечное! Хвасонистой моды и загрянишного материала, да и шил, можно сказать, первый магазин. Вот вы думаете, что платье — лишь бы что, а платье — первое дело, потому что по платью всякого встречают.

Степан (к остальным). А по уму провожают!

Голохвостый (не обращая внимания). От возьмем, примером, бруки: трубою стоят как вылиты, чисто аглицький хвасон! А чего-нибудь не додай, и уже хвизиномии не имеют! Или вот жилетка, — сдается-кажется, пустяк, а хитрая штука: только чуть не угадай, и мода не та, уже и симпатии нету. Я уж не говорю про пиньжак, потому что пиньжак — это первая хворма: как только хвормы нету, так и никоторого шику! А от даже шляпа, на что уже шляпа, а как она, значит, при голове, так на тебе и парад!

Кто-то. Хорошо в этом разбирается, ничего не скажешь!

Парубок. А материя какая! Рябая, рябая да крапчатая, вот бы и мне такого на штаны!

Голохвостый. Крапчатая?! Шаталанская!

Парубок. А что ж это значит — шарлатанская?

Голохвостый. Э, мужичье! Что с тобой разговаривать.

Парубок. Да я так!

Кто-то. Расскажите нам лучше что-нибудь! Вы ж везде бываете, умных людей видаете.

Голохвостый. Не все то для простоты интересно, что для меня матерьяльно.

Кто-то. А все же может, и нам любопытно будет. Вот идемте на гору: споем, побеседуем.

Голохвостый. Хороший был бы для меня кадрель — водить с вами кумпанию!

Кто-то. Э, вы нос дерете аж до неба!

Другие. Да бросьте, ну его!

Степан. Не знаете разве поговорки: не тронь добра…

Парубок (Голохвостому). Да идемте, Свирид Петрович, не церемоньтесь!

Голохвостый. Ей-богу, нельзя: тут, понимаете, деликатная материя… Кахвюру, значит, нужно подстерегчи и спроворить… Одним словом, не вашего ума дело!

Парубок. Что ж оно такое?

Голохвостый. Интрижка.

Парубок. Как?

Степан. Да брось его, идем!

Другие. И в самом деле! Чего с ним вожжаться? Ну его к дьяволу! Пошли!

Все уходят.

Явление четвертое

Голохвостый, один.

Голохвостый. Дураки серые! Идите на здоровье! Что значит простое мужичье! Никакого понятия нету, никакой деликатной хвантазии… Так и прет! А вот у меня в голове завсегда такой водеволь, что только мерси, потому — образованный человек. Да что, впрочем, про них? Достаточно, довольно! Как бы вот Прони не пропустить! Высматриваю; нигде нету: уж не прошла ли разве? Так куда ж пройти ей, когда мы каравулили? Удивительное дело! Требовается подождать. Надо сегодня на нее решительно налягти. Сдается, я ей пондравился… Ну, да кому ж я не пондравлюсь? А вот чтобы Проню не выпустить из рук, так то необходимо. Богатая: какой дом, сад! А лавка, а денег по сундукам! Старого Серко как тряхну, так и посыплются червонцы! Одна надежда на ее приданое, потому иначе не могу поправить своих делов: такой зажим, хоть вешайся. Долгов столько — как блох в курятнике. В цирюльне уже заместо себя посадил гарсона, да что с того? Цирюльня все одно лопнет. От как на Проне женюсь, то есть на ее добре да на ее деньжонках, я тогда бритвы через голову в Днепр позабрасываю и заживу купцом первой гильдии; завью такие моды, аладьябль! Только ж Проня и дурна, как жаба… Да если запустить руку в ее сундук, так мы на стороне заведем такое монпасье, что только пальчики оближешь! От бы, примером, ту дивчину, что я за ней возле Владимира гонялся! А-ах!

Явление пятое

Голохвостый, Проня, Настя и Наталка.

Голохвостый (увидев девчат). А вот и они с кумпанией! Ну, Голохвостый, держись!

Проня, Настя и Наталка идут с томным видом, прощаются с каким-то кавалером.

Как бы это подойти похвасонистей, чтоб так сразу шиком и пронять? (Пробует поклониться.) Нет, не так… (Одергивает на себе платье.)

Проня (приближается; за нею подруги). Голохвастов, кажется?

Голохвостый (подлетает). Бонджур! Мое сердце распалилося, как щипцы, пока я дожидал мамзелю!

Проня (манерно). Мерси, мусью! (Подругам.) Таки дожидался: я нарочно проманежила.

Голохвостый. Рикамендуйте меня, пожалуйста, барышням! Хочь я и не знаю их, но надеюсь, что вы не будете водить кумпанию лишь бы с кем!

Проня. Разумеется. Это мои близкие приятельки и соседки.

Голохвостый. Рикамендуюсь вам: Свирид Петрович Голохвастов.

Настя. Мне кажется, мы где-то встречались.

Голохвостый. Ничего нету удивительного — меня знает весь Киев чисто.

Наталка. Неужели?

Голохвостый. Решительно. Меня всюду принимают как своего, значит, без хвасона.

Проня. Там, верно, красавиц нашли порядочно?

Голохвостый. Что мне краса? Натирально, первое дело ум и обхождение: деликатные хранцюзкие манеры, чтоб вышел шик!

Проня. Разумеется, не мужицкие: фи! Мове жар!

Наталка (Насте). Какой пригоженький!

Настя. Ничего. Только чудной!

Наталка. А я вас где-то сегодня видела.

Голохвостый. Я человек не очень-весьма посидящий, люблю в проходку с образованными людьми ходить. Ноги человеку, видите, для того и дадены, чтоб бить ими землю, потому они и растут не из головы…

Наталка (Насте). Какой он умный и острый, как бритва!

Проня (подругам). Не говорила я вам, что первый кавалер!

Голохвостый. Не угодно ли, барышни, покурить папироски?

Наталка. Что вы, я не курю!

Настя. И я нет; да и пристало ли барышням!

Голохвостый. Первая мода!

Проня. А вы не знаете? Дайте мне. (Закурила и закашлялась.)

Голохвостый. Может, крепкие? Я, как что дозволите, Проня Прокоповна, принесу вам натиральных дамских.

Проня. Мерси! Это я глотнула как-то дыму…

Наталка и Настя. Да бросьте папироску, а то еще закашляетесь.

Проня. Глупости! Я еще в пенционе курила…

Голохвостый. Чем же мне барышень прекрасных угощать? Позвольте канахветок! (Вынимает из кармана пиджака.)

Настя (Наталке). Ишь, какой вежливый!

Наталка. Настоящий хрант.

Берут конфеты.

Проня (манерно берет одну конфету). Мне так сладкое надоело! Кажинный день у нас дома лакомств этих разных, хоть свиней корми! Я больше люблю пальцины, нанасы…

Голохвостый. Сю минуту видно — у вас, Проня Прокоповна, не простой, а образованный скус.

Настя (Наталке). Куда там! Дома пироги с маком да вареники с урдой[1] трескает, а тут — пальцины!

Наталка. Это на нас критика.

Голохвостый. Только дозвольте, Проня Прокоповна, я вам этой всякой всячины целый воз притарабаню! Меня, знаете, на Крещатику так эти все купцы деликатными материями — прямо на руках носят. Потому я им всем денег заимствую, и там перед начальством звестно что, через это у меня будочник в струне! Так уже все они силком: бери сколько хочешь, значит, этой дряни — пальцин, кавунов, разных монпасьев, миндалу… Я уже прямо отпрошиваюсь — что куда мне это переесть все, потому лопнуть, пардон, треснуть — раз плюнуть, так нет таки — бери да бери! Как прицепятся, так и берешь, да и раздаешь уже всяким там разным, потому что пущай хоч на сметник не выкидают… Так я вам целый воз…

Проня (обиженно). Того, что на сметник выкидают?!

Голохвостый. Что вы, Проня Прокоповна? И в думках не было! Как можно, чтоб я такой мамзеле — и непочтительство… Ну и хлесткие же вы! Язык с вами, представьте себе, нужно держать как в части, на замке.

Проня. Вы так и понимайте.

Голохвостый. Ах-ах! Да я со своей стороны при полном аккорде, лишь бы с вашей стороны не было никакого мнения.

Проня. Другим, может, необразованным, что угодно с губы плюнь, потому понятия никакого не имеют, а я в пенционе все науки произошла.

Голохвостый. Пардон, ей-богу, пардон! Потому у меня с языка, что у мельницы с колеса, так что-нибудь и ляпнет!

Настя (Наталке). Идем домой, а то эта пучеглазая цапля уже начала со своим пенционом, как дурень с писаной торбой…

Наталка (Насте). Это она нам глаза колет.

Настя. Фуфыря чертова! (Проне.) Доброй ночи вам!

Наталка. Пойдем уже!

Голохвостый. Что ж, барышни, так сейчас домой? Пойдемте в проходку: при месяце такой шик!

Настя. Нет, спасибо вам, сами уже ходите на здоровье!

Наталка (Проне). Прощайте, у нас на дороге не вставайте, а мы вам мешать не станем!

Проня. Не задавайтесь на крупу, в решете дырка!

Наталка. Ничего, ваш кавалер соберет, доложить вам воз!

Уходят.

Явление шестое

Проня и Голохвостый.

Проня (вслед). А дули не хотите? Ишь, нос воротят! Только с меня хворму и берут, а от них всех гнилицами так и воняет!

Голохвостый. Ну и ловко же вы их отшили! Эх, Проня Прокоповна, и умны же вы, — без мыла бреете.

Проня. Мне если б модная публика, так я б себя показала! А то с кем тут водиться — необразованность одна! Вот только с вами и имеешь приятность.

Голохвостый. Натирально, куды им всем до вас? Все равно что, примером, взять — Мусатов и хранцюзка помада.

Проня. Мерси.

Голохвостый. А вы тиятры любите?

Проня. Знаете, акробаты антиреснее мне: такие красивые мужчины. Я, бывало, как пойду, то так стревожусь за них, что полную ночь не сплю!

Голохвостый. Так вы бы в таком разе гулять выходили, а я бы мог хоч целую ночь трудиться проходкою!

Проня. Ночью? Что вы? Страшно, чтоб, случаем, какой оказии не вышло… вы мужчина, а я барышня. Вот днем так я люблю гулять в царском саду с книжкою беспременно, потому так приятно роман почитать.

Голохвостый. А вы какие читали?

Проня. «Еруслана Лазаревича», «Кровавую звезду», «Черный гроб»…

Голохвостый. Да, это занятные, но я вам рикамендую один роман… вот роман, так роман… «Битва русских с кабардинцами» — а-ах! Либо — «Матильда, или Хранцюзка гризетка», либо тоже «Безневинная девица, или Любовь исхитрится». Антиресные, доложу вам! Не выдержишь, как дочитать!

Проня. Ах, я такие люблю ужасти как: чтоб про такую любовь писали, как смола чтоб кипела!

Голохвостый. Да, чтоб аж волос палила!

Проня. Ах, это ужасно прежестоко…

Голохвостый. Так только сдается-кажется, а потом очень прекрасно. Вот только, Проня Прокоповна, про любовь бы лучше самим роман завить.

Проня. Известно, занятнее, ежели особливо кавалер душка.

Голохвостый (кашлянул). Проня Прокоповна, дозвольте спросить, какое такое вы обо мне понятие держите?

Проня (манерно). Что ж это вы допытуетесь? Мне конфузно. Я барышня! (В сторону.) Ага, дождалась-таки!

Голохвостый. Что ж что барышня, это ничего, это чистые пустяки.

Проня. Я и понятия в этом никоторого не имею.

Голохвостый. Ей-богу, не беспокойтесь!

Проня. Вы мне такого жару подкидаете, что я прямо краснею. Разве не знаете, как безневинной девице стыдно…

Голохвостый. Да если уж без этого никак нельзя обойтиться: все равно придется.

Проня. Ах, не говорите мне про любовь… И я до вас ужасть как… Только, будьте добреньки, не говорите, пожалуйста, про любовь, потому это шкандаль…

Голохвостый. Что вы? Я, значит, прошу вашу руку-сердце.

Проня. Мерси! Только тут ночью… при луне… так мне ужасно это слушать, аж сердце колотится… Вы завтра приходите до нас предложение делать…

Голохвостый (целует руку). Я только боюсь родителев ваших, а то б давно зашел…

Проня. Ежели что я согласна, так уже небеспременно…

Голохвостый. Вы мне как воды целющей на раны полили, моя зозулечка. (Целует.)

Проня. Ах, не могу! Бежать надо! Приходите же завтра беспременно; я вас атрикамендую, а вы и предложение сделаете…

Голохвостый. Приду, приду, моя канахветочка!

Проня. Душка! (Быстро целует Голохвостого и бежит к калитке.) Ламур! (Убегает.)

Явление седьмое

Голохвостый, один.

Голохвостый. Бон-бон! (Приплясывает.) Трам-тара-ра, ура! Наша взяла! Поздравляем вас, Свирид Петрович! Выиграли дело! Проня, значит, тут. (Показывает кулак.) Старики, верно, не будут противиться, потому потакают дочке во всем. Только ж и погана! Ой, погана! Да еще лезет целоваться! Надо будет купить дорогого мыла, чтоб замывать после нее губы… Но зато ж все мое! От дерну! Хватит вам, Свирид Петрович, зайцем быть, — шабаш, довольно! Можно будет и самому зайцев ловить, а особливо куропаточек… фррр… Хап — есть! Хап — и есть!

Явление восьмое

Голохвостый и Галя.

Галя (идет с кошелкой, вглядывается). Вот мы как с мамой запоздали на старом огороде, уже все и разошлись в нашем конце… Нет, вон кто-то стоит, уж не Степан ли? (Приближается, чтоб получше рассмотреть.)

Голохвостый (увидев ее). А, на ловца и зверь бежит… (Подлетает.) Цып-цып, курочка!

Галя. Ой, это чужой кто-то! (Хочет бежать, но Голохвостый загораживает путь.)

Голохвостый (присмотревшись). Господи! Это ж та самая красунечка, что я около Владимира видел! Вот цыпонька! (К ней.) Да не дрожите, чего бояться, моя зозулечка, — что я, съем?

Галя. Вот, ей-богу, коли не пустите, караул закричу и будочника покличу.

Голохвостый. Выдумаете! Только крикните, я такого наговорю, что вас сразу в часть посадят.

Галя. За что? Вы насильничаете среди ночи, а я буду сидеть?

Голохвостый. Послушайте, серденько, не вздымайте шуму, ведь я только поговорить с вами хотел, моя звездочка ясная. Как повидел я вас около Владимира, так с той самой ночи и пропадаю, — прямо схватило мое сердце горячими щипцами, гвоздем в голове сидит, хоч бритвы в руки не бери!

Галя. А правда, это тот самый… Видите, гонялись, гонялись там, а теперь и здесь не даете пройти; стыда на вас нет, а еще панич!

Голохвостый. Так когда ж влюблен, да так влюблен, что хоч возьмите в руки пистолета и прострелите тут грудь мою!

Галя. Так я и поверила! Ищите себе панночек!

Голохвостый. Да вы лучшие из самых красивых панночек; вы просто такая цыпонька, что аж слюнки текут, поверьте!

Галя. Хороша Маша, да не ваша!

Голохвостый (разгорячась). Чего ж так — не наша? Какая ты строгая, нелюбезная! Да у меня, голубочка моя, всякого добра столько и еще столько, да я озолочу тебя, брильянтами обсыплю — на весь Киев.

Галя. Обсыпайте кого другого, а мне вашего золота не надо.

Голохвостый. Да разве ж я нехорош? Присмотрись, пожалуйста, первый хвасон…

Галя. Так что же, что хороши!

Голохвостый (берет ее за руки). Серденько, буколька моя! Влюбись в меня, потому, ей-богу, застрелюсь вот тут перед тобою, чтоб тебе напасть устроить!

Галя. Ой, что это вы говорите?

Голохвостый. Потому, хоч ножницами перережь мое сердце, так там только одна любовь торчит…

Галя. Пустите же коли любите, а то упаси боже, кто увидит, так беда будет…

Голохвостый. Никто не увидит! Курочка моя! (Обнимает.)

Галя. Пустите же! Так не годится! Ишь какой! Пустите, не то кричать буду!

Голохвостый (прижимает сильнее). У-ух! Пропал я! Пожар!

Явление девятое

Те же и Секлита.

Секлита (увидав Галю в объятиях Голохвостого). Это что, Галька? С паничем! Ой, лихо! Ой, несчастье мое! Добегалась, каторжная! Вот и устерегла! Ах ты подлая! (Подскакивает к Гале.)

Голохвостый оторопел.

Галя (плача). Мама! Прицепился, неизвестно кто и откуда, да и насильничает, как разбойник…

Секлита. Что? Кто его знает? А ты не знаешь, святая да божья! Ах обманщица чертова, матери хочешь глаза отвести? Так и поверила!

Тем временем Голохвостый, оправившись, хочет удрать. Секлита хватает его за полу.

Голохвостый (в замешательстве). Разве ж это ваша дочка?

Секлита. А то чья?

Голохвостый. На вас нисколечки не похожая: у нее голосок, что у соловейки на лугу, а вы как из бочки грохаете!

Секлита. Ах ты ворюга! Ты еще смеяться! Наделал скандалу, а сам зубы скалит!

Голохвостый. Да не орите так, а то всех кожемяцких собак переполохаете!

Галя. Мама, голубочка, бросьте его! Только меня ославите! Ей-богу, в первый раз прицепился!

Секлита. Заступаешься! Домой мне сейчас же! Еще молоко на губах не обсохло, а она уже с хлопцем обнимается!

Галя (плачет). За что вы, мама? Разве ж я виновата?

Голохвостый (в сторону). Как бы вырваться от этой ведьмы? От влопался!

Секлита (Гале). Иди отсюда! Распустила нюни! Дома поговорим.

Галя плача уходит.

Явление десятое

Секлита и Голохвостый.

Голохвостый бросился было бежать, но Секлита так вцепилась в пиджак, что стащила его. Тогда Секлита ухватилась обеими руками за жилетку.

Секлита. Ку-да, каторжный? Чтоб такого шелапута не удержать, да не была бы я Секлита Лымариха!

Голохвостый. Вы что? При своем уме? Не делайте, пожалуйста, шкандалю! (Все время поглядывает на дом Серко.) Я вам заплачу, я богатый.

Секлита (еще громче). А чтоб ты не дождал! Буду я за дочку деньги брать! Чтоб я родное дите продавала? Не выйдет! Не удерешь! Не пущу! У меня дите одно, как солнце одно в небе! Ты на что ее с пути сводишь?!

Голохвостый (в сторону). От орет чертова баба, разбудит всю улицу. (К ней.) Да я, ей-богу, не трогал вашей дочки, только поговорили.

Секлита. Врешь, иродово племя! Сама видела, как обнимались! Знаю я вас, паничей! Знаю, как вы опутываете да с ума сводите девчат!

Голохвостый. Да чтоб мне лопнуть, когда сводил!

Секлита. Докажи, докажи! Я твоему слову не поверю: слова твои, что гнилые яблоки! Ты бродяга, разбойник!

Голохвостый. Да что ж вы лаетесь? Я не торговка, обманывать не буду! От вас, я вижу, не отпроситься, не отмолиться!

Секлита. Ты думаешь, что как я торговка, так мной и гнушаться можно? Я на грош обману, а на рубль вам, сибирщикам, правды скажу! Вот что! Пускай хоть вся улица соберется, а Секлита за себя и за свою дочку постоит. Стреляй в меня, а я таки на своем поставлю, за правду встану! (Бьет кулаком в кулак.) Коли берешь, так бери честно, не бесчесть меня и моей дочки, мы тебе не игрушки!

Голохвостый (в сторону). От не вырвусь! (Секлите.) Да убей меня бог, и не думал бесчестить! (Снова пытается вырваться.)

Секлита. Не кобенься! Не пущу! Караул! Полиция! Полиция! Квартальный!

Голохвостый (в сторону). Ой, пропал я! (Секлите.) Цыть! Не кричите вы!

Секлита. Чего еще? Кричу, потому имею право! Полиция, полиция!

Голохвостый (в сторону). Потопит, чертова баба, чисто потопит! У Серков уже и окошко открывается. Господи, ну что же делать! (Секлите.) Послушайте…

Секлита. Караул!

Издалека слышен свисток.

Голохвостый. Ой, полиция! Шкандаль! (Секлите.) Послушайте, вы, не кричите, я всю правду скажу: мы любимся с вашею дочкою, только у меня честное на уме, я ее хочу сватать…

Секлита. Дури кого другого, а не меня: знаем мы вас, паничей.

Голохвостый. Да я не панич, я простой мещанин, — это только сверху на мне образованность!

Секлита. Врешь!

Голохвостый. Да чтоб мне лопнуть… Тут недалеко и мой дом! Я родич Свинаренков.

Секлита. Которого? Петра?

Голохвостый. Ага. Петров племянник.

Секлита. Так разве ж мещанину пристало быть свиньей!

Голохвостый. Ей-богу, я вашу Галю люблю, как золото, и хочу сватать, от хоч сейчас отдайте, так возьму.

Секлита. Поклянись мне, идем к церкви!

Голохвостый. Да я что, человека убил, чтоб середь ночи клясться! Верьте мне, я человек благородный, образованный, и божусь, и клянусь, что не обманую; чтоб мне завтрашнего дня не дождать, чтоб я завтра на своем ремне повесился, чтоб мне зарезаться в своем доме своею бритвою, когда не верите!

Секлита (берет горсть земли). Ешь святую землю, тогда поверю! На, ешь!

Голохвостый. Что я — волк, чтоб землю ел?

Секлита. Ешь, на, ешь, поверю!

Голохвостый. Да меня от той земли скорчит, так и мужа вашей дочке не будет!

Секлита. Да вы брешете! Присягните мне хоть на Братской!

Голохвостый. Пусть меня покарают все печерские святые! Пусть меня большой лаврский колокол покроет, когда я брешу!

Секлита. Нет, таки присягните на коленях перед Братской!

Голохвостый (в сторону). От не отвяжусь! (Становится на колени.) Ну, пусть меня побьет Братская божья матерь, когда брешу!

Секлита. Ну, теперь верю, теперь верю!

Голохвостый (отряхивая брюки, тихо). От еще через эту каторжную бабу бруки запачкал. (К ней.) Так я к вам скоро и на заручины.

Секлита. По мне, так пожалуйста, только за моей Галей нет ничего, так и знайте!

Голохвостый. На что мне? И своего хватает. Была бы Галя!

Секлита. Так заходите, будем рады!

Голохвостый. А где же ваш дом?

Секлита. Сразу за яром. Спросите Секлиту Лымариху: весь Подол знает. Смотрите же, не обманите, а не то, побей меня сила божья, попадетесь вы мне в руки — живым не выпущу! От Лымарихи не укроетесь!

Голохвостый. Да приду же, приду!

Секлита уходит.

Явление одиннадцатое

Голохвостый, один.

Голохвостый (озирается). Ух! Фу! От баня, так баня, аж три пота сошло, ей-богу! (Утирается.) От это влип, так влип — по маковку!

Занавес