За годом год

Эпилог

Старик выделялся среди делегатов своим ростом, не совсем ладно скроенной фигурой, длинными зачесанными назад волосами. Он был одет проще остальных немцев — серый в елочку пиджак, светло-коричневые узкие брюки, — и только один он был без темных очков. И Василий Петрович, отвечая на вопросы, которыми через переводчика засыпали его, невольно обращался к этому высокому старику. Тот шел, держа шляпу и трость в правой руке, и с печальным вниманием поглядывал по сторонам. На Троицкой горе, возле Оперного театра, он попросил остановиться.

Это было кстати, ибо Василию Петровичу самому захотелось взглянуть отсюда на город — вспомнилось, как несколько лет назад тут же стоял с Валей, Зимчуком, студентами.

"Что она делает сейчас? — подумал он, забывая о делегатах. — Бегает по стройкам? Или сердитая сидит над рукописью Урбановича "Опыт моей бригады" и, небось, ругает себя и его? А может, упрямо звонит тому же Зимчуку или Кухте — самым трудным авторам, которые никак не могут сдать статей о соревновании сталинградских и минских строителей?.. Вечером, как всегда, придет усталая, побледневшая, подставит для поцелуя щеку, а переодевшись, заберется с ногами на диван и затихнет там, как сурок. Потом спохватится, поманит к себе пальцем, чтоб помог встать, и они вместе пойдут на кухню готовить ужин… Она говорила, что недавно тоже приходила сюда, — посмотреть, вспомнить… Как все, действительно, изменилось здесь!.."

Привольно спускается к Свислочи молодой парк, словно перескочив ее, подходит к самому проспекту.

Справа на целый квартал тянется строгое здание суворовского училища, увенчанное скульптурами. Там, на втором этаже, когда-то обосновался и жил Алешка. "Странный, неугомонный парень, которого мало кто понимал, — думает Василий Петрович. — Где он теперь?

Кто-то, кажется Урбанович, говорил, что Алешка решил поступать в Политехнический институт. Поступит ли? Хорошо, если бы повезло. Ему больше, чем кому нужны удачи и внимание других…"

Рядом с суворовским училищем высятся еще не оштукатуренные дома — былые коробки. Левее от них, в сиреневой дымке, маячат каменные взлеты и виднеется Центральная площадь…

Электростанции, что напоминала средневековый замок, уже почти не видно. Ее закрыл поднятый на несколько метров проспект. Из-за насыпи и лип белеет только ее верх. Дальше — новый мост с узорчатыми перилами, с фонарями, похожими на каштановые свечи. Еще дальше — Круглая площадь. Окаймленная липами, она приобрела свою форму. В центре, вознесшись в небо, стоит обелиск, одетый в леса. От светлых полукруглых зданий, что замыкают площадь, к мосту выстроились дома, облицованные кремовыми плитами. "Где-то там работает Алексей", — вспоминает Василий Петрович и с трудом отрывается от своих мыслей.

Вынырнув из-за поворота и плавно обогнув Круглую площадь, по проспекту к мосту одна за другой мчатся синие, серые, песочные машины. Поблескивая, идут автобусы с красными полосками на светло-желтых боках. Важно, ближе к тротуару, плывет троллейбус, и над ним, когда он огибает площадь, как когда-то над трамваем, вспыхивают фиолетовые искры.

— Скажите, пожалуйста, когда намечено закончить строительство города? — спрашивает, вздохнув, старый немец.

— Когда? — удивляется Василий Петрович и немного иронично, вспомнив опять Валю, отвечает. — Город будет строиться вечно!.. Да, да, прошу заметить, вечно!..

Минск, 1952–1956 гг.