За гранью возможного

Владимир Павлович КИСЕЛЕВ

ЗА ГРАНЬЮ ВОЗМОЖНОГО

Повесть

Эта повесть - о чекисте-разведчике Герое Советского Союза А. М.

Рабцевиче, немце-антифашисте К. К. Линке, их боевых товарищах. Бойцы

руководимого Рабцевичем спецотряда "Храбрецы" совершили более 200

диверсий в тылу немецко-фашистских войск.

ОГЛАВЛЕНИЕ:

Испытание на прочность

Били, бьем и бить будем

Крепкие корни

Пахота

Тайное становится явным

Бой под Антоновкой

На новое место

Первый хлеб

Победное шествие

Иначе нельзя

________________________________________________________________

Испытание на прочность

...Короткой июльской ночью по спящей Москве спешил автобус, увозя на аэродром десантников, которые с любопытством разглядывали мелькавшие дома, безлюдные улицы. В темно-сером, чуть подсвеченном робким рассветом небе в тревожном ожидании замерли привязанные к невидимым тросам аэростаты. Кто-то негромко пропел: "Прощай, любимый город..." Но песню не подхватили. "Каждый занят своими мыслями, - подумал командир группы Александр Маркович Рабцевич. - Вон как отрешенно глядит в окно комиссар. Наверное, размышляет о сыне, ведь тот сейчас где-то в глубоком тылу врага. - Мысли Рабцевича невольно перенеслись в родные края, в Белоруссию: - Как она встретит нас? Сейчас там партизанить неизмеримо труднее, нежели в двадцатые годы, когда воевал с белогвардейцами.

Змушко, заместитель Рабцевича по разведке, словно угадав мысли командира, сказал:

- Сейчас обстановка иная, и условия другие, даже бывалому бойцу партизанить будет нелегко.

- Конечно, - согласился Рабцевич, - но год войны научил многому. Теперь известны слабые места у врага, и будем без устали бить по ним днем и ночью, чтобы не знал покоя. А земляки нам в этом помогут, и мои, и твои, Степан. - Рабцевич задорно подмигнул Змушко. - Придет время, и ты сходишь в свою деревню.

- Даже не верится, что такое может быть, - признался Змушко. - Будто не год прошел, а целый век, так враг поломал нашу жизнь...

...Подмосковный аэродром. На взлетной полосе транспортный самолет. От группы стоящих в стороне людей отходит человек, быстрыми шагами идет к автобусу.

- Никто не раздумал лететь? - слышится его чуточку осевший голос.

Все узнают генерала, формировавшего группу, радостно улыбаются.

- Таких нет, - говорит Рабцевич с едва заметной горделивой усмешкой.

- Я и не сомневался. - Генерал подходит к каждому бойцу, крепко жмет руку, желает успеха. - Вот и дождались, товарищ Игорь. - Отныне так будут звать Рабцевича и боевые товарищи. - Домой летите, а в родных краях и стены помогают.

Генерал достает коробку папирос "Казбек".

- Присядем, товарищи, по обычаю перед дорогой!

Все с удовольствием закуривают...

До линии фронта летели спокойно, а над ней вдруг земля озарилась множеством вспышек - открыли огонь вражеские зенитки, не переставая, стучали "эрликоны". Загорелись прожектора, их лучи вспороли небо. В самолете на миг стало светло. Рабцевич видел напряженные лица бойцов, сидевших напротив...

Самолет резко кренится, ныряет в облака...

И вновь становится темно.

Наконец звучит команда: "Приготовиться!" - И вслед за ней: "Пошел!"

Рабцевич встает у открытой двери. Первым прыгает Линке, за ним Змушко, потом один за другим бойцы.

- До скорой встречи, - напутствует боевых друзей Рабцевич и последним ступает за борт...

Под ногами, как и предполагали, болото. Командир освобождается от парашюта, некоторое время выжидает. Ничего не видно: только-только начинает светать.

Рабцевич сигналит карманным фонариком. Перед ним вырастает боец Рослик.

Постепенно собирается вся группа. Можно идти, но куда? Над землей лежит плотный туман.

- Давайте, товарищи, сначала... - Рабцевич хочет объяснить, что следует делать, и замолкает на середине фразы.

В предрассветной тишине отчетливо слышится перестук колес: видно, невдалеке идет железнодорожный состав. "Что за черт? - тревожится Рабцевич. - В месте приземления железной дороги не должно быть".

- Первым делом надо быстро затопить парашюты, - говорит он, - а уж потом разберемся, где мы оказались. Отрежем стропы и привяжем ими сапоги за ушки; стропы надо протянуть за шеей, как у детей варежки.

- Это еще зачем? - спрашивает кто-то.

Рабцевич не отвечает, ведет бойцов в сторону от невидимой пока железной дороги. И только тогда всем становится ясно, зачем командир приказал привязать сапоги, - за лямки их легче вытаскивать из болотной трясины.

Прошли совсем немного. Рядом звякнул металл, булькнула вода - похоже, кто-то достал из колодца воду.

"Час от часу не легче! Жилья здесь не должно быть!.."

Кончается болото, кустарник сменяется деревьями - осинами, березами, липами...

Становится светло, но туман все еще висит над округой. Это и хорошо (если фашисты слышали самолет и послали облаву - не скоро обнаружат), и плохо (трудно самим сориентироваться).

Рабцевич выводит группу на полянку.

- Здесь, пожалуй, и остановимся.

Отправив сержанта Пикунова в разведку, остальным приказывает:

- Костры не разводить, курить по очереди и так, чтобы огня не было видно.

Бойцы живо развязывают вещмешки, устраиваются завтракать.

- Товарищ командир, может, успеем портянки просушить? - спрашивает Шагаев. Он снимает сапог, выливает воду.

Рабцевич, разместившись на плащ-палатке вместе с Линке, дает знак бойцу помолчать. В вязком воздухе слышатся удары кнута, мычание коров гонят стадо. Все настороженно ждут.

На сей раз повезло: стадо проходит мимо. Можно закончить завтрак на скорую руку, но кусок не лезет в горло, слишком велико напряжение, вызванное неизвестностью.

Возвращается Пикунов. С ним старик в залатанном ватнике, аккуратных лапоточках.

- Задержал. Местный, говорит. За лыком сюда шел. - Михаил устало валится на траву.

Старик, подслеповато щурясь, опасливо смотрит на обступивших бойцов в красноармейской форме. Его серо-зеленые усы и кудлатая борода топорщатся: встреча с неизвестными явно не по душе.

- Да ты, отец, садись, - освобождая возле себя место, приветливо говорит Рабцевич, - расскажи нам, кто сам, откуда.

- А что тут сказывать, люди хорошие? Егор я, со станции Злынка. Тут она, недалече. - Он кивает в сторону. - Счас не видать, отсель с полверсты.

Рабцевич и Линке молча переглядываются - летчики выбросили их группу не в том месте, где нужно: не под Кировском в Могилевской области, как намечалось в Москве, а на Брянщине. Старик сказал, что находятся они сейчас не в лесу, а всего-навсего в небольшом перелеске и кругом гарнизоны, до ближайшего леса километров двадцать.

"Разница между местом назначения и местом выброски двести километров, - размышлял Рабцевич. - Следовательно, чтобы добраться до Кировска в обход фашистских гарнизонов, надо прибавить еще столько же, если не больше. Да-а, не весело!"

- Что будем делать, товарищ Игорь? - спросил Линке.

- Посоветуемся с Центром, - коротко ответил Рабцевич.

- Как? - удивился Змушко. - У нас же рация вышла из строя.

- А что, разве радист не починил?

- Где там: еще в самолете, когда уходили из-под огня зениток, видно, от удара повредилась; а потом, приземляясь, добавили... Всю рацию, как есть, перебрал, а она, проклятая, хоть бы пискнула.

- Надо посоветоваться с бойцами, - решительно сказал командир. Отец, - подошел к старику, - ты поешь, не стесняйся, а мы о своем потолкуем.

Они отошли в сторону, расселись.

- Так вот, товарищи, ситуацию вы знаете, - сказал Рабцевич. - Что предлагаете?

Командир не торопил людей. Вопрос был серьезный, его следовало тщательно обдумать.

- Куда ж денешься, - сказал наконец Рослик, - надо пробираться к месту назначения.

- Это двести-то километров, когда кругом фашисты! - возразил Линке. До линии фронта ближе. Доберемся до своих, а уж оттуда - на место.

- А я думаю, нам здесь следует обосноваться, - запальчиво настаивал Пикунов. - Сами посудите, не все ли равно, где бить врага - здесь, там, важно бить его! Ко всему прочему, дед поможет нам подыскать подходящее место для базы и связаться с местными жителями.

- А можно ли ему верить? - спросил Змушко, не скрывая настороженности.

- У нас еще есть время его проверить, - не отступал от своего Пикунов, - я берусь за это.

Рабцевич закурил. Заговорил тогда, когда высказался каждый.

- Так вот, - начал он раздумчиво и тихо. Проницательный взгляд его серых со стальным отливом глаз из-под белесых бровей обежал лица бойцов. Будем пробираться к месту назначения, иначе нельзя, товарищи. Командование послало нас в Белоруссию, значит, там мы сейчас нужнее...

На том и порешили. День группа переждала в перелеске, а с наступлением ночи отправилась в путь.

Целых два месяца двигались к цели. Шли ночами, по возможности избегая столкновений с фашистами. Чего только не нагляделись за это время.

Попадались целые деревни, безжалостно уничтоженные фашистами, обгорелые трупы людей, заброшенные, заросшие лебедой поля...

- Да сколько же мы будем смотреть на все это?.. - не выдержал как-то Пикунов. - Черт подери, или мы не бойцы, или у нас оружия нет?..

Зашумели остальные.

- Ну в самом-то деле, долго ли еще будем оставаться сторонними наблюдателями?

- Когда начнем действовать?

Рабцевич понимающе вздохнул.

- Всему свое время, товарищи. Отомстим! За все отомстим! У нас с вами свои задачи, свое важное дело.

С каждым днем ему все труднее становилось сдерживать ярость бойцов, но он упорно вел их к намеченной цели.

А путь был тяжелый: бесконечные болотные топи, реки и речушки: Ипуть, Беседь, Сож, Днепр, Березина... И у каждой свой норов. Приходилось искать брод или бесшумно валить лес, вязать плоты. Вот где опять выручили парашютные стропы!

Первая встреча с партизанами состоялась в Кировском районе, недалеко от деревни Столпище. В лесу обнаружили группу вооруженных людей. Щелкнули затворы... "Кто такие?" Оказалось - дозор партизанского отряда имени Сергея Мироновича Кирова. Радость всех охватила такая, какая бывает лишь при встрече близких или хороших знакомых, друзей. Партизаны и десантники обнимались, целовались, смеялись...

- Теперь веди нас к своему начальству, - немного успокоившись, сказал Рабцевич старшему дозора - высокому узкоплечему парню.

- Сейчас и двинемся, - неспешно проговорил партизан и что-то шепнул своим товарищам, которые сразу же скрылись в подлеске.

Вечерело. Солнце так прокалило землю, что она дышала обжигающим зноем. Однако бойцы не чувствовали духоты. Шли так, словно и не было позади долгого изнурительного пути. Да и ничего удивительного, так уж устроен человек: стоит завидеть или почувствовать близкую цель, как враз забываешь обо всех невзгодах и прежде всего - об усталости...

Вышли из лесу. На взгорке увидели первые хаты деревни.

Тянуло сладковатым дымком, слышалась песня. На душе у всех стало почти празднично. Шутка ли, опасались даже говорить, а тут поют... Еще прибавили шагу. Оказалось, у последней избы собрались парни и девчата. На широкой завалинке сидел рыжий паренек и громко играл на гармошке. Синяя рубаха расстегнута, милицейская фуражка сдвинута на затылок, из-за спины торчит дуло немецкого автомата. Глаза у паренька мечтательно полузакрыты. Рядом с ним девушка озорно выводит:

Гармонист, не зови,

Сказки не рассказывай,

Ты чего-нибудь взорви,

А потом ухаживай...

Пикунов, обласкав девушку взглядом, от удовольствия даже крякнул.

- Ай да дивчина, хорошо поет!..

Десантники рассмеялись.

В это время группу обогнала тройка верховых. Лицо первого, бронзовое от загара, худощавое, Рабцевичу показалось знакомым. Конник на полном скаку осадил лошадь, с проворством бывалого наездника слетел с нее, лихо бросил поводья товарищу.

- Кого ж я бачу!

Рабцевич нерешительно шагнул навстречу. Потом вдруг раскинул руки. Человек в немецком кителе, перетянутом ремнями, в гражданских брюках, в сапогах, с биноклем на груди, полевой сумкой на одном боку и маузером в деревянной кобуре на другом оказался земляком и партизанским другом времен гражданской войны.

- Комар, Герасим Леонович! - воскликнул Рабцевич. - Неужели ты?

Обнялись. Их сразу же обступили бойцы группы, партизаны...

- Откуда объявился, Маркович? - тискал и тормошил его Комар.

- С Большой земли, Герасим. - Еле высвободившись из жарких объятий друга, Рабцевич представил ему Линке: - Мой комиссар - Карл Карлович Линке.

- Немец? - не сумел скрыть удивления Комар и пристально оглядел несколько растерявшегося Линке.

- Антифашист, коммунист, - пояснил Рабцевич.

Познакомившись со Змушко и бойцами группы, Герасим Леонович вдруг пробасил:

- Вот, бисов сын, что ж мы посеред шляха стоим, а ну марш в хату! Он тут же дал распоряжение всаднику, державшему его лошадь, устроить бойцов группы на ночлег, а сам, взяв Рабцевича под руку и все еще не переставая удивляться встрече, повел его и заместителей в штаб.

В одной половине просторной хаты жили старенькая хозяйка да муж ее, в другой - комиссар Комар и командир отряда.

- Располагайтесь! - Герасим указал на скамейки, окружавшие большой дощатый стол, выскобленный до желтизны, и пошел на хозяйскую половину.

Горница была большая, светлая. В переднем углу висела икона, покрытая расшитым полотенцем, на стене - две большие, неумело раскрашенные фотографии мужчины и женщины, под ними - фотокарточка улыбающегося подростка; чуть ли не полстены, отделявшей хозяйские комнаты, занимала побеленная русская печь, от нее тянуло теплом, - должно быть, недавно стряпали, топили ее; у глухой стены стояли две накрытые одеялами кровати...

С шумом, задорно потирая руки и похлопывая, появился улыбающийся Комар.

- А ты, я вижу, хорошо устроился. Не боишься, что фашисты нагрянут? усмешливо спросил Рабцевич.

- А чего их бояться, мы ж у себя. Вот они нас стали бояться, поняли: неодолим народ, если взялся за оружие. Ты это не хуже меня знаешь.

Вошла старушка в чистеньком шерстяном платье. От него густо пахло нафталином.

На столе появились миски, большой, пышущий жаром чугунок тушеной картошки с мясом, крынка молока, ломти хлеба.

- Кушайте! - с поклоном потчевала хозяйка.

Комар благодарно посмотрел на нее:

- У меня гость важный: друг. Сто лет не виделись.

"Да, - подумал Рабцевич, - не виделись мы давненько". Последний раз Комар был у него, когда Рабцевич возвратился из Испании и возглавил в своем родном Кировском районе отдел здравоохранения. У Комара кто-то заболел из родственников, ему срочно понадобилось редкое лекарство. Рабцевич достал. Договорились собраться семьями, даже день назначили. Но встретиться больше не довелось. В ноябре тридцать девятого, после воссоединения Западной Белоруссии с БССР, ЦК КП(б)Б направил Рабцевича в Брест, где он стал членом Временного управления города и заведующим отделом здравоохранения. В Западной Белоруссии шли революционные преобразования, Рабцевич национализировал больницы, поликлиники, аптеки, конфисковывал медикаменты у частных предпринимателей...

- Не будем терять времени, - весело проговорил Комар и стал раскладывать в миски картошку.

За дверью послышался шум, и в горницу ввалился бородатый мужик гигантского роста с руками молотобойца.

- Да что ж такое получается, Герасим Леонович? - заговорил с порога. - Гнать в шею такого завхоза надо, совсем о людях не думает...

Комар молча повернулся в его сторону.

- У Захарова от сапог одни голенища остались, вместо подметок щепу подвязывает, а завхоз говорит, что нет обувки. Я сам видел у него новенькие сапожки. Куда их дел? Что ж, Захарову лапти, что ли, носить? напирал вошедший.

- А это ты, Фрол Семеныч, здорово сказал! - рассмеялся Герасим. Лапти по такой погоде в самый раз. И по болотам в них лазить очень даже удобно - вода вольется, выльется, и нога сухая. - Помедлил. - А сапог у него действительно нема: Василию-пулеметчику отдал - совсем хлопец оказался босой.

Не успела дверь за бородачом закрыться, прибежал юноша. На конопатом раскрасневшемся лице алмазной россыпью блестели капельки пота, в глазах радостное удивление.

- Герасим Леонович, мы листовку все-таки написали. Почитайте. - И протянул комиссару листок.

Комар, медленно шевеля губами, прочитал, сверкнул глазами.

- Молодцы, хлопцы. Здорово! Перепишите десятка два и сегодня же ночью, как договорились, расклейте. Только на рожон не лезьте!

Когда за вылетевшим из горницы юношей захлопнулась дверь, Комар пояснил с улыбкой:

- Командир в отъезде, дак я верчусь, как бисов сын, - туды, сюды, все надо.

Только принялись за еду, как в дверь постучали и в горницу осторожно вошли и остановились у порога сразу десять человек - старики, старухи, женщины с детьми.

Белобородый старик, опершись на темную от времени еловую палку, глухо откашлялся.

- Да мы, Герасим Леонович, не к тебе... - Он замялся, переступил с ноги на ногу, отчего тихо скрипнула половица. - Тут кажут, у пришлых комиссаром немец. Так мы до него, не откажи глянуть...

- Ну и народ, уже все знают! - раскатисто засмеялся Комар. - Выходи, комиссар, коль народ тебя бачить пришел.

Линке, не зная, как себя вести, нехотя поднялся из-за стола. Он был по-юношески строен. И если бы не морщинки на лице и мешки под глазами, говорящие о пережитом, никто не поверил бы, что он всего на два года моложе Рабцевича.

Старик подступил к нему и, сузив выцветшие глаза, оглядел всего - от хромовых сапог до красноармейской фуражки.

- Гэта так, - старик вздохнул, - и все же немец. Чудно, немец иде против немцев.

- Я, папаша, не против немцев иду, я против фашистов. Вспомните, как у вас в гражданскую войну было: не русский против русского шел или белорус против белоруса, а рабочие и крестьяне - против помещиков и буржуев, пояснил Линке.

И вновь крестьяне подивились: немец так чисто говорит по-русски, а главное, вместе с партизанами будет воевать.

До утра просидели Рабцевич с Комаром. Обо всем переговорили. Комар рассказал об обстановке в Кировском районе, где успешно действовали несколько партизанских отрядов. Несмотря на наличие в некоторых населенных пунктах (и прежде всего в самом Кировске) фашистских гарнизонов, на частые рейды карателей, хозяевами положения в районе являлись партизаны.

- Главная беда у нас в том, что нема взрывчатки и минеров, признался Комар.

Рабцевич дружески похлопал его по плечу, успокоил:

- Не горюй, Герасим, поделимся с тобой взрывчаткой, много не дадим, у самих мало, но для начала хватит, потом добудете. Подготовим вам и минеров. Однако и ты сделай одолжение: дай часть своих людей, так-то легче будет освоиться.

Рабцевич тут же приказал Змушко выделить кировцам немного принесенной с собой взрывчатки, поручил Шагаеву, Пантолонову и Жавнеровичу подготовить группу подрывников.

Немного вздремнули. Устроились прямо на полу. Удобства не ахти какие, хозяйка постелила на пол одежду - всю, какую нашла. Главное, что в помещении, а не в лесу или на болоте, посреди мошкары.

Разбудил всех беспокойный Комар. Спал он или нет, но был бодр и весел.

- Вставай, Игорь, посмотри, каких я тебе людей привел. - Еще вечером Рабцевич попросил называть его только по кличке.

- Сейчас, сейчас! - Рабцевич подошел к окну.

На улице выстроили в шеренгу несколько рослых, крепких парней.

- А почему не у всех оружие? - спросил Рабцевич.

- Где ж его взять? - вопросом на вопрос ответил Комар. И тут же добавил: - Они у меня отчаянные, добудут.

Рабцевич недовольно засопел.

- Мне, Герасим, не столько отчаянные нужны, фашиста ведь только этим не одолеешь. Нужны хитрые, смекалистые.

Комар в усмешке прищурил глаза.

- Копаешься?.. Узнаю тебя! Да они ж белорусы, а когда ты слыхал, чтоб белорус да без хитрости был?

Рабцевич обернулся к Змушко.

- Альберт, - это кличка Змушко, - выйди познакомься, отбери, потом я побеседую.

Объяснив Комару, что группа имеет специальное задание и люди нужны проверенные, надежные, Рабцевич отобрал пятнадцать человек.

К обеду, чтобы не стеснять Комара своим присутствием, Рабцевич вывел бойцов за деревню. Остановились в лесу, недалеко от опушки. Для жилья соорудили шалаши, строить землянки не было смысла - все равно скоро уходить.

Под деревней Столпище Рабцевич пробыл чуть больше двух недель. За это время бойцы под руководством Линке и Змушко сделали несколько вылазок к фашистам. В деревне Михалево разгромили небольшой вражеский гарнизон; на железной дороге у станции Ящицы сожгли сарай, где хранилось сено; потом подорвали вражеский состав со скотом; в деревне Поболово взорвали маслозавод.

Взорвать завод, расправиться с фашистским главарем и охраной помогли русские военнопленные, работавшие там. Их было трое, и все попросились в отряд. Среди них выделялся Сергей Храпов, который впоследствии стал любимцем отряда...

Потом в группу влилось еще несколько человек из подпольной комсомольской организации деревни Китин.

Людей у Рабцевича прибавилось. Это была уже не группа, а целый отряд. Дело оставалось за базой.

Как-то, проводив Линке в деревню, где он по просьбе Комара должен был побеседовать с партизанами о положении на фронтах, Рабцевич с несколькими бойцами побывал на месте намеченной в Москве базы. Возвратился Александр Маркович под вечер задумчивый, усталый. Нехотя поужинал и закурил возле своего шалаша. К нему подсел Линке. Помолчали.

В стороне на полянке бойцы кипятили в кастрюле на костре чай. Доносились шутки. Рабцевич смотрел на бойцов, но думал о своем. Очнулся, услышав басовитый голос:

- Я - старшина Процанов, разрешите обратиться.

Рабцевич поднял голову. Старшина был настолько худ, что форма сидела на нем точно с чужого плеча. Большие серые глаза смотрели неуверенно.

- Слушаю, - проговорил Рабцевич.

- У меня тяжело больны дочка и жена, - робко начал старшина.

- И что?

- Разрешите сходить домой.

- Откуда узнал о болезни? - Рабцевичу было известно, что у Процанова трое детей, семья живет под Бобруйском.

- Вернувшийся из деревни партизан передал.

Рабцевич исподлобья взглянул на Линке. Тот делал вид, что занят самокруткой, а сам следил за разговором.

- А сколько на это надо времени?

- Дня хватит.

Рабцевич достал из маленького кармана галифе часы, положил на ладонь. Не глядя на бойца, сказал тихо:

- Вот что, сейчас двадцать часов, чтоб к восьми утра был здесь. По приезде доложи.

Старшина, все это время стоявший по стойке "смирно", развел руками.

- Что-то непонятно? - спросил Рабцевич и, помедлив, добавил: Возьмите мою лошадь и не тяните время.

Старшина отдал честь и, четко повернувшись, побежал к пасшейся поблизости лошади - подарку Комара.

- Только не загоните коня! - крикнул вдогонку Рабцевич.

Блекла заря, приближалась ночь, но наползала, казалось, не с неба, которое все еще было светлым, а снизу, из-за деревьев.

- Я мать свою не видел с тридцать девятого и до сих пор не могу к ней выбраться, - после некоторого молчания проговорил Рабцевич, - все времени нет. А тут - дня еще не прошло как в отряде, и уже домой... - Хрустнув суставами, он поднялся, прошелся взад-вперед, резко остановился. - Нет, Карл, так дальше не пойдет.

Линке молча вскинул на него глаза. Он не понимал, к чему клонит командир.

- Нам надо срочно искать место для базы. - Рабцевич достал из планшетки топографическую карту, расстелил на траве, опустился перед ней на колени. - Давай-ка, Карл, подумаем, куда перебираться будем...

Это предложение показалось Линке странным. Зачем думать о базе, искать для нее место, когда давно уже все обговорено и согласовано.

От костра донесся беспечный смех. Рабцевич хотел было крикнуть, чтобы замолчали, но сдержался.

- Пойдем в шалаш, там спокойней.

Сложив карту, забрался в шалаш. Нащупал коптилку из снарядной гильзы, поставил поудобнее, чтобы не опрокинулась, и вновь разложил карту.

- Теперь послушай, почему я решил покинуть Кировский район.

Перехватив удивленный взгляд Линке, Рабцевич заметил:

- Да ты не смотри на меня так, сейчас поймешь. - И, загибая пальцы, продолжал: - Первое, край здесь, сам видишь, партизанский. Налажена связь с подпольем, население тоже поддерживает партизан... И мы, если останемся здесь, будем только мешать. Согласен? - Не дожидаясь ответа, будто опасаясь возражения, загнул следующий палец. - Из сорока четырех человек, которые у нас имеются на сегодня, двадцать три местные. А что это значит? Сейчас пришел Процанов, завтра, уверен, кто-то попросится крышу починить у хаты, потом любимую повидать... И так наверняка каждый день. Улавливаешь? Это будет не только расхолаживать, отвлекать от дела бойцов из местных, но и наводить ненужную тоску на тех, у кого здесь никого нет - ни родных, ни знакомых.

Вопросительно глянул на Линке и опять не дал ему раскрыть рта:

- Следующее. Противнику известно, что здесь действуют партизаны. Фашисты боятся их и потому устраивают частые карательные экспедиции. В таких условиях местным отрядам проще: каратели появились - они снялись и ушли. У них база там, где она действуют, у нас база должна быть постоянной, на одном месте. Там должно находиться руководство, склады, лазарет, банька... А как же иначе! Группы, уходя на задание, берут только самое необходимое. Выполнили задание - возвращаются, отдыхают, пополняют боеприпасы, продовольствие - и опять в путь. Лишь при таком условии сможем малыми силами держать под контролем не только большую территорию, занятую врагом, но и коммуникации фашистов. Ведь главные наши задачи - разведка и диверсии на шоссе и железной дороге.

- Где мы найдем такое место для базы? - задал вопрос Линке.

Глаза Рабцевича, блеснув, сузились.

- Хорошенько поищем - найдем. Мы - отдельная самостоятельная единица, имеем специальное задание, а потому должны действовать автономно. Увидев, что Линке собирается возразить, добавил: - Знаю, знаю, что скажешь. В Москве, мол, велели согласовывать свои действия с партийным подпольем, партизанскими штабами, но так это согласовывать...

Обследовав карту квадрат за квадратом, перебрав все плюсы и минусы того или другого участка, внимание остановили на лесном массиве между деревнями Плесовичи и Гармовичи Жлобинского района.

- А тебя не озадачивает, что кругом фашистские гарнизоны? - спросил Линке. - Смотри, они есть в Красном Береге, Радуше, Клинске, Паричах...

- Я помню об этом, Карл, зато какие преимущества! - Указательный палец Рабцевича заскользил по карте. - Кругом болота, леса, реки... Все это позволит нам свободно выходить к Бобруйску, Осиповичам, Жлобину, Калинковичам, оседлать железные дороги. Действуя далеко от базы, собьем фашистов с толку - они нескоро догадаются, что искать нас надо не в местах диверсий. Согласен?

Линке кивнул.

Утром Рабцевич отправился в деревню. Надо было обговорить с Комаром вопросы снабжения продовольствием (хотя бы на первое время), а заодно и попрощаться с другом.

Рабцевичу понравилось, что старшина на целый час раньше вернулся из дома. "Чувствуется, дорожит доверием", - подумал Рабцевич и сказал:

- Будешь у меня хозяйственником.

Процанов попытался было возразить, что не смыслит ничего в интендантских делах, хочет на задания ходить вместе со всеми, фашистов бить, да где там...

- Ты что, думаешь, легко будет? Хозяйственник в таком подразделении, как наше, это ж самый главный человек! Людей надо одеть, обуть, накормить, на ночлег устроить. Да мало ли еще хлопот. А склады, сам понимаешь, у фашистов. И выходит, навоюешься вволю, пока что-нибудь добудешь. Первое время один действуй, потом, когда оглядимся маленько, притремся, помощников дам.

Комара застали в штабе.

- Уходим мы, Герасим, из этого района - не хотим у тебя хлеб отбивать.

- Тебе виднее, - кивнул Комар, - но если что, знай - у тебя здесь верный товарищ.

Рабцевич хитровато улыбнулся:

- Даже другом боишься себя назвать.

Комар хмыкнул.

- Опять, бисов сын, придираешься? Говори прямо, что надо...

Рабцевич рассказал о своих трудностях с продовольствием.

Комар тряхнул головой, прищурился:

- Ох, Маркович, фу ты, Игорь!.. - И засмеялся.

Комар оказался щедрей, чем Рабцевич предполагал. На три подводы он погрузил пару мешков муки, мешок овса, десять мешков картошки, коровью тушу и бочку соленых огурцов.

Возвратились в лес. Не торопясь собрались и к вечеру снялись с места.

Тяжело было Рабцевичу уходить из родных краев. Здесь он родился, вырос, в гражданскую партизанил, после коллективизации работал в колхозе, отсюда добровольцем уехал в Испанию, сюда же через год возвратился израненный, с наградой...

Не хотелось уходить, но дело требовало. Да и Центр, с которым наконец удалось связаться по рации соседнего партизанского отряда, согласился на перебазирование.

Сорок с лишним километров пути преодолели за двое суток. В отличие от недавнего перехода чувствовали себя уверенно: бойцы из местных были проводниками. Трудной оказалась переправа через железную дорогу и реку Олу, но осилили ее за одну ночь. До цели добрались без единого выстрела.

Остановились в урочище Волчий дуб. Место сразу понравилось: взгорок, на нем смешанный лес, ключевой ручей, а кругом, насколько хватал глаз, болота.

Не мешкая принялись за строительство базы. Работали так, будто не было изнурительного ночного перехода. Да это и не удивительно: в отряде была молодежь - ребята крепкие, сильные, на дела горячие.

Быстро, прямо-таки на глазах, среди вековых деревьев появились землянки, шалаши. Стало вроде бы теплей на душе: все равно что до родных хат добрались.

Недолго здесь суждено было стоять отряду. Спустя два месяца фашисты блокировали район. Рабцевич, не вступая в бой с карателями, увел отряд в деревню Рожанов, что приютилась в междуречье Орессы и Птичи в партизанском крае. Но это было потом...

После ужина Рабцевич и Линке сели на траву покурить. Между деревьями там и тут потрескивали небольшие костры, возле них сидели и лежали бойцы, вместе с которыми Рабцевич летел из Москвы, немного дальше - комаровцы, в стороне - бывшие военнопленные из Поболово, потом еще, еще и еще.

Рабцевич смотрел на бойцов, и в глазах рябило от пестроты одежды. Уже второй год, как он вновь стал военным. За это время попривык к форме, даже сроднился с ней. Она невольно подтягивала и ко многому обязывала. Сейчас же все были одеты кто во что горазд. Одни - в гражданские пиджаки, рубашки, брюки, другие - в немецкие, итальянские френчи и только десантники - в красноармейской форме.

"Не воинское подразделение, а маскарад", - подумал Рабцевич и вздохнул.

- Тебя что-то тревожит? - спросил комиссар.

- Да понимаешь, - Рабцевич глазами показал на костры, - выходит, каждая группа у нас сама по себе, не вижу я в них пока единого целого.

Линке улыбнулся.

- Странно, но и я об этом думаю. - Из нагрудного кармана он достал листок. - Посмотри, у Комара взял.

Это была партизанская присяга. Рабцевич прочитал, пожал плечами:

- Как тебя понимать?

- А просто, принять ее надо, она и объединит, сплотит бойцов...

Рабцевич закурил, сощурился, точно дым от самокрутки попал в глаза.

- Так она ж партизанская, а у нас подразделение специальное, надо, чтоб в присяге это чувствовалось.

- Тогда давай напишем свой текст.

Они спустились в землянку, и каждый написал свой текст, потом поспорили, переписали, сократили, и в конце концов присяга была готова.

Утром Рабцевич объявил, что перед обедом состоится общее построение отряда, будут принимать присягу. Взгляд его задержался на бойце из местных, который стоял как раз напротив. Вид у него был неприглядный: волосы не чесаны, рубашка расстегнута, на пиджаке ни одной пуговицы.

Боец перехватил взгляд командира, покраснел и торопливо стал приводить себя в порядок: застегнул рубашку, одернул пиджак.

Рабцевич ознакомил всех с текстом присяги.

И началось: засуетились, забегали бойцы...

У Линке был кожаный кошелек с множеством отделений, в которых хранилось все для сапожно-портновского дела - от набора иголок, моточков ниток разного цвета, пуговиц до шила и ножниц. Комиссар невольно стал центром всеобщего внимания. То и дело слышалось:

- Товарищ Карл, дайте, пожалуйста.

- У вас не будет черной нитки?

- Мне бы пуговицу для гимнастерки, вчера потерял, не одолжите?

- Будьте добры, шильце.

Линке с улыбкой раздавал свои запасы. Чувствовалось, это доставляло ему удовольствие.

Рабцевич, молча наблюдавший за суетой возле комиссара, не выдержал:

- Карл, ты же не нянька. У каждого бойца должны быть нитка, иголка, запасная пуговица.

Линке улыбнулся.

- Привыкнут, освоятся - все будет.

В два часа дня объявили сбор на полянке.

За столом из грубо отесанных досок разместились Рабцевич, Линке, Змушко. Остальные расселись кто где: на подвернувшемся чурбаке, лапнике, прямо на траве. Рабцевич не без удовольствия отметил нарядно-торжественный вид бойцов. Все постриглись, побрились, некоторые умудрились даже погладить рубашки, гимнастерки, брюки.

"Что касается стирки, ясно, - подумал командир, - вода под боком, но как погладились? - Вспомнил Процанова, строгавшего скалку... - Старинный метод использовали..." Рабцевич встретился взглядом с бойцом, вид которого ему не понравился утром. Тоже аккуратно причесан, пиджак застегнут на все пуговицы - деревянные, обожженные.

Рабцевич поднялся, в широкоплечей крепкой фигуре чувствовалась сила, уверенность.

- Товарищи бойцы! - раздался его твердый, властный голос. Этим обращением Рабцевич хотел подчеркнуть, что отныне здесь нет партизан из местных, военнопленных, десантников из Центра, есть только бойцы спецотряда. - Для принятия присяги встать!

Все замерли по стойке "смирно". Рабцевич достал листок с текстом присяги, положил перед собой и, не глядя в него, произнес взволнованно:

- Я, боец отряда "Храбрецы", торжественно клянусь быть преданным нашей великой Родине.

Все на полянке вздохнули и потом, разделяя каждое слово, повторили сказанное командиром.

Рабцевич видел, как менялись лица бойцов. Вначале на некоторых были улыбки, рассеянность, но потом, особенно после слов: "Если я нарушу эту мою торжественную клятву, пусть меня постигнет суровая кара советского закона, презрение товарищей", - они посуровели.

Рабцевич мельком глянул на Линке. Увидел огромные горящие глаза. Комиссар клялся вместе со всеми.

Наступила тишина, но еще некоторое время все находились во власти торжественных слов присяги.

Рабцевич перевел дух.

- Теперь, товарищи, каждый должен подойти и расписаться.

К столу по очереди подходили бойцы. Как же они все изменились! Те же люди - и не те: теперь их накрепко связала кровная клятва.

После подписания присяги Рабцевич объявил, что в отряде создаются две разведывательно-диверсионные группы и штаб. Первую группу возглавит Михаил Пикунов. Он должен уйти под Бобруйск и там начать действовать. Командиром второй группы назначался Григорий Игнатов (его все знали как Аркадия). Районом действия разведгруппы должны были стать окрестности города Жлобина.

Михаил Пикунов и Григорий Игнатов дружили. А внешне да и по характеру ни в чем не походили друг на друга. Пикунов - коренастый, крепкий, острый на язык весельчак. Игнатов - худой, угрюмо-молчаливый. Пикунов из подмосковного поселка Немчиновка, Игнатов - из города Алексин, что под Тулой. Встретились они в одной из рот мотострелкового полка, стоявшего под Львовом в сороковом году. Полк тогда вел борьбу с вооруженными бандами буржуазных националистов, обосновавшихся в лесах Западной Украины. Вместе с Игнатовым и Пикуновым служил и Михаил Шагаев, родом из подмосковного поселка Усово. Когда началась Великая Отечественная война, они втроем участвовали в боях за Львов, Киев, потом все вместе попали на курсы минеров в Воронеж, а оттуда к Игорю.

...Итак, при штабе остались Рабцевич, Линке, Змушко и несколько бойцов из местных. Змушко, как начальник разведки, должен был тщательно обследовать окрестности, чтобы наладить связь отряда с населением.

В группу Игнатова вместе с Росликом, Шагаевым, Пантолоновым, Жавнеровичем, прилетевшими из Москвы, вошли местные Таранчук, Шинкевич, Кожич и Дашковский.

В группу Пикунова вместе с десантниками Шахно, Синкевичем, Пархоменко и Громыко вошли Храпов, Капельян, Царьков, Шевчук, Герасимович и Козлов.

- На первых порах, - продолжал Рабцевич, - группам необходимо освоиться, взять под наблюдение железные и шоссейные дороги, чтобы мы знали о каждом вражеском составе, о любой машине, идущей в сторону фронта. В бой с фашистами пока не вступать...

И только он это сказал - среди бойцов послышался недовольный шепоток.

Рабцевич замолчал, остановил взгляд на командире первой группы.

Пикунов поднялся, вытянулся.

- Мы тут, товарищ командир, говорим, что нам сейчас надо бы не только связь с местным населением налаживать, за дорогами наблюдать, но и фашистов громить, мы же для этого посланы...

- То, что я сейчас сказал, - приказ, - резко проговорил Рабцевич. И, сделав паузу, добавил: - Чтобы умело и наверняка бить врага, надо прежде хорошо изучить его. Осмотримся, тогда и начнем бить, чтобы каждый фашист чувствовал себя приговоренным к смерти.

Били, бьем и бить будем

Спустя некоторое время Змушко доложил, что группы справились с поставленной задачей. Рабцевич вызвал командиров.

Первым явился Игнатов.

- Докладывай, Аркадий! - Сев за стол, Рабцевич приготовился слушать. А слушать он умел, давно взял за правило не перебивать человека, дать ему возможность высказаться.

Скуп на слова был Игнатов, он коротко доложил, где стоят вражеские гарнизоны, их количественный состав, как вооружены. Игнатов установил связь с рабочим ремонтной бригады станции Красный Берег и теперь регулярно получал сведения об охране фашистами участка железной дороги Жлобин Бобруйск.

Выслушав Игнатова, Рабцевич не без удовольствия сказал:

- Что ж, Аркадий, хорошо. - И улыбнулся.

Бойцы отряда уже привыкли к суровости, угрюмости командира. Казалось, легче отыскать летом снег в Белоруссии, чем увидеть его улыбающимся. И поэтому, когда улыбка вдруг появилась на его полном лице, Игнатов озадачился: "К чему бы это?"

- По докладу вижу, - сказал Рабцевич, - пора переходить к более решительным действиям. Подбери удобное место и организуй диверсию, но действуй с умом.

- Слушаюсь.

Игнатов уже было собрался попросить разрешение выйти, как к нему подошел Линке:

- Ну что, Аркадий, теперь по-настоящему начнем громить фашистов! Только зря не рискуй, поосмотрительней будь.

- Постараюсь, - сказал Игнатов, - а как же иначе.

Нравился Аркадию комиссар. Они сразу, еще при формировании в Москве, нашли общий язык. Часто и подолгу беседовали. Здесь, в тылу врага, вместе ходили в первую разведку под деревней Столпище, потом на диверсию. Игнатов знал о жизни Линке в бедной немецкой семье в небольшом городке Герсдорфе, в бывшей Австро-Венгрии. Карл рано начал трудиться: был на фабрике чернорабочим, потом ткачом. В пятнадцать лет его приняли в австрийский союз социалистической молодежи. Вскоре за участие в стачках Линке уволили с фабрики. Он переехал в Германию. С головой окунулся в революционное движение. Стачки, демонстрации, аресты, тюрьмы - вот его жизнь. В тысяча девятьсот двадцать четвертом году Линке возвращается на родину. Вступает в Коммунистическую партию Чехословакии, становится одним из руководителей стачечной борьбы. Реакция преследует его. В тысяча девятьсот тридцатом Линке по решению ЦК КП Чехословакии с семьей (женой и сыном) переезжает в Советский Союз. В Москве несколько лет трудится на трикотажной фабрике, в тридцать седьмом году его переводят в Исполнительный Комитет Коминтерна, после он работает в Главном управлении текстильной промышленности. Начинается война, и Карл Карлович вместе с девятнадцатилетним сыном комсомольцем Гейнцем обороняет Москву в суровую зиму сорок первого года. В апреле сорок второго года сын в составе чекистской группы "Местные" вылетает в тыл врага, а спустя два месяца вылетает на задание и сам Карл.

Игнатов ценил в комиссаре доброту к людям. Общительностью, сердечностью Линке как бы дополнял сдержанного Рабцевича.

За Игнатовым захлопнулась дверь.

Молча стояли командир и комиссар. Трудно провожать людей на задание, тем более в тылу врага. Кто знает, что может выпасть на долю уходящих...

- Все будет хорошо, - глянув на командира, ободряюще сказал Линке.

- Не сомневаюсь в этом, - ответил Рабцевич. - Я знал, кого беру с собой. - И тут же тише добавил: - Все будет как положено.

Группу Игнатова вел Иван Дашковский, хорошо знавший местность. К железной дороге вышли недалеко от деревни Коврин. К полотну сразу подходить не решились. Дорога на этом участке раньше не охранялась. Однако последний раз бойцы группы были здесь сутки назад, с тех пор многое могло измениться.

Чтобы понаблюдать за обстановкой, прилегли в придорожных кустах.

Стояла темная осенняя ночь, тучи низко повисли над землей, пряча от людских глаз все вокруг. Дождя не было, но воздух казался тяжелым, влажным.

Подрывники тихо лежали на сырой траве. Глаза скоро привыкли, присмотрелись, и мрак отступил. Увидели пустынную насыпь, рельсы... Кругом тихо, холодно, а бойцам жарко от нетерпеливого ожидания.

"Идет!" Игнатов уловил еле заметное подрагивание почвы. А скоро со стороны станции Телуша донесся шум идущего поезда.

"Можно ставить", - решил Игнатов и, рывком вскочив на ноги, вместе с Шагаевым кинулся к насыпи.

Остальные бойцы с трех сторон заняли оборону.

Игнатов и Шагаев финскими ножами, словно саперными лопатами, врезались в гравий и вырыли ямку. Сколько таких ямок они понаделали, занимаясь на курсах в Воронеже! Дело привычное. Сложнее установить мину.

Игнатов ввинтил детонатор, аккуратно присыпал мину гравием, чтобы не заметили ни обходчик, ни патруль. Поднялись и, отбежав к своим, залегли. Пошел дождь - мелкий, противный.

Решили зря не мокнуть, возвращаться на базу. Впереди по-прежнему шагал Дашковский - вел бойцов другой дорогой. С первых дней пребывания в тылу врага Игнатов взял за правило два раза по одной стежке не ходить, чтобы не напороться на карателей.

Поднялись на пригорок, невдалеке в поле увидели огонек костра. Возле него находились люди, кони.

- Да гэта хлопцы в ночном, - догадался Дашковский.

Подошли. У пылающего костра лежали, сидели мальчишки в ватниках. Чуть поодаль, похрупывая сочной травой, паслись три лошаденки.

Увидев бойцов, мальчишки испуганно вытаращили глаза - верно, приняли их за полицаев...

На железной дороге между тем нарастал шум приближающегося поезда. Минута, другая - и взрыв. Вспыхнуло небо, послышались новые взрывы, затрещали автоматные и пулеметные очереди.

- Ура! - вскочив, что есть силы закричал белобрысый парнишка и запустил в темноту шапку-ушанку. - Наши бомбят, на-а... - И осекся, уставившись испуганно-радостно на подрывников.

- Ну что, хлопцы, притихли? - не выдержал Игнатов. - Свои мы... - Он шагнул к костру, и мальчишки увидели звездочку на пилотке.

- Неужели десантники? - словно не верил своим глазам парнишка.

- Они самые.

...Дашковский и Шагаев, посланные утром в разведку на место диверсии, установили, что ночью подорвался состав с живой силой противника...

Гитлеровцы подогнали к месту взрыва санитарный поезд и почти сутки грузили в него убитых и раненых.

Еще раз проверив результаты диверсии, Рабцевич послал в Центр радиограмму:

"8 сентября 1942 года в 23 часа 55 минут на перегоне между станциями Красный Берег - Телуша группой Игнатова пущен под откос эшелон противника, который следовал в сторону Жлобина".

Через неделю на базу пришел посыльный от Пикунова. Он принес донесение о подрыве вражеского состава с продовольствием и техникой.

- Вот это отлично, - прочитав донесение, сказал Рабцевич. - У нас жертв нет. Да и противник почувствовал наше присутствие.

Он стал просматривать номер фашистской бобруйской газеты "Новый путь", которую также передал посыльный. Внимание привлекла небольшая заметка, в которой фашисты сетовали на то, что "бандиты из леса" - так они именовали партизан - ведут борьбу не по правилам. В этой заметке упоминался состав, который подорвала группа Игнатова. Гитлеровцы писали, что это был санитарный поезд.

- Как тебе нравится, Карл, брехня фашистская? - обратился Рабцевич к Линке. - Выходит, они на фронт гнали состав с ранеными...

Линке, прочитав, усмехнулся:

- А чего тут удивляться, фашисты еще ни разу не говорили правду!

Крепкие корни

Был поздний осенний вечер. В штабной землянке шло совещание. В помещении было всего трое - Рабцевич, Линке и Змушко. На столе стояла коптилка. Рыжевато-коричневое с черной бахромой пламя отбрасывало на бревенчатые стены колеблющиеся, ломаные тени.

Змушко доложил добытые разведданные. Пикунов и Игнатов подобрали среди местного населения надежных людей, которые не только информируют о всех передвижениях противника, но и отправляются в качестве проводников на диверсии, потом устанавливают размеры нанесенного фашистам урона. Змушко побывал в родных местах, рассказал о земляках, готовых помогать отряду.

- Спасибо за информацию, - сказал Рабцевич, когда начальник разведки закончил доклад.

Командир достал топографическую карту, расстелил на столе.

- Вот зона действия нашего отряда: Осиповичи, Бобруйск, Жлобин. В каждом из этих городов крупный железнодорожный узел. Вот сюда теперь и должно быть нацелено наше внимание. Твоя задача - помочь группам установить связь с патриотами на этих узлах. Потом займешься Калинковичами. Ясно?

Змушко кивнул.

- Еще раз прошу тебя, предупреди командиров групп, всех, кто работает со связными: быть как можно осторожней.

То, как важна конспирация в работе со связными, Рабцевич хорошо познал на собственном опыте. Еще с гражданской он помнил, что бывает, когда оккупанты пронюхивают о связях с партизанами.

Зимой восемнадцатого года белопольский генерал Довбор-Мусницкий поднял мятеж. Его корпус легионеров, созданный еще Временным правительством, занял Могилевскую губернию. Последовали грабежи, насилия... Рабцевич вместе с Кириллом Орловским и Константином Русановым организовали партизанский отряд, чтобы бороться с белополяками. Бойцом отряда был и брат Александра Марковича - Михаил.

Оккупанты проведали, что в партизанском отряде, который встал на их пути, словно кость в горле, воюют два брата Рабцевича. Белополяки схватили их отца и бросили в бобруйскую тюрьму. Они требовали выдачи сыновей. Марк Евстафьевич мужественно перенес жестокие пытки. Но после тюремных застенков так и не поднялся...

- Товарищ Игорь, - сказал Змушко, - я уже говорил вам, что на конспирацию всегда обращаю особое внимание.

- Да, да, знаю. И все-таки...

С полянки послышалась песня. Рабцевич вышел из-за стола, открыл тяжелую бревенчатую дверь. В землянку потянуло дымком.

- Хо... картошку пекут! - радостно потирая руки, воскликнул Линке. Сейчас полакомимся!

Вышли из землянки. Бойцы у костров приглашали:

- Товарищи, к нам идите!..

У Рабцевича, Линке, Змушко, на заботливо постланном возле ближнего костра лапнике, появились дымящиеся картошины.

- А что же петь перестали? - спросил Рабцевич. - Не годится так. - Он поискал глазами Храпова. - Запевай, Сергей, мы поможем, только вот с угощением разделаемся.

Храпов тихо запел. Голос у него был сочный, чистый. Пел он свободно, без напряжения, как поет только одаренный человек. Что там печеная картошка, все забыли про нее. Даже деревья, плотно обступившие полянку, казалось, замерли. Волшебно звучал в ночи голос. Тихо потрескивали сучья в костре, но эти звуки не мешали песне, вплетались в слова, придавая им особую романтичность.

Рано утром Змушко ушел вместе с группой Пикунова. Он решил начать штурм железнодорожных узлов с Осиповичей. Однако проникнуть туда оказалось нелегко. Сильно укрепили фашисты Осиповичи. Все подступы были закрыты. Змушко, Пикунов и его заместитель Шевчук решили хитростью взломать фашистский заслон. Стали искать надежных людей близ города. Установили связь с Константином Яковлевичем Берсеневым - учителем из деревни Корытное. Он, в свою очередь, - со своими знакомыми, живущими под Осиповичами, а после и в самом городе. Так постепенно, шаг за шагом, они пробирались к намеченной цели. Несколько дней ушло на поиски, и наконец вышли на электромонтера железнодорожной электроподстанции Федора Андреевича Крыловича.

Первый разговор с Крыловичем (как, впрочем, и вся последующая работа с этим энергичным человеком) был не из легких. Узнав, кто перед ним, Крылович тут же попросился в отряд. Дело обычное: все, с кем приходилось говорить, просили о том же.

Комсомольцу Крыловичу было двадцать шесть лет. Еще в начале войны он попытался уйти на фронт, но его, как железнодорожника, у которого была бронь, не взяли. Потом пришли фашисты. Они принудили его вернуться на подстанцию. Тогда Крылович сколотил подпольную группу. Комсомольцы добыли приемник, стали слушать Москву, распространять листовки, по возможности портить оборудование. Однако этого Крыловичу было мало. Он мечтал громить фашистов с оружием в руках. И вот он встретился с чекистами...

Змушко было нелегко убедить Крыловича, что гораздо больше пользы он принесет отряду, работая на подстанции.

С тех пор Центр стал регулярно получать сообщения о движении фашистских составов через Осиповичи.

Впоследствии связь с Крыловичем предложили осуществлять Шевчуку. Непростым делом оказалась работа с ним. Горячий, эмоциональный по натуре, Крылович при каждой встрече требовал одно - взрывчатку. Пойти на это Шевчук и Рабцевич не могли. В отряде не было малогабаритных магнитных мин со взрывателями замедленного действия, обычное же минное устройство, которое использовали при подрыве железнодорожных путей, трудно было не только незаметно заложить, но и взорвать в нужный момент.

На последнюю встречу Крылович пришел особенно возбужденный.

- Принесли взрывчатку? - едва увидев Шевчука, спросил он.

Вместо ответа Шевчук протянул кисет. Сам он не курил, но, когда выходил на связь, прихватывал на всякий случай табак.

- Вы не уклоняйтесь, а скажите прямо, - отстранив руку, сказал Крылович, - когда я смогу уничтожать фашистов? Стар и млад воюют, а я?!

- Да ты, горячая голова, не кипятись, - урезонивал Шевчук. - Обещаю принести мины в следующий раз. Товарищ Игорь на последнем совещании командиров групп, их заместителей говорил, что Москва вот-вот пришлет специальные мины, предназначенные для диверсий.

- Надоело ждать! - не в силах сдержаться, выкрикнул Крылович. - Не принесете мины, сам добуду взрывчатку, кстати, мне обещали надежные люди.

Эти слова не на шутку встревожили Шевчука: самостоятельный поиск и добыча взрывчатки могли привести к провалу Крыловича, других подпольщиков. Надо было остановить Федора. Шевчук вынул газету "Правда", протянул ему.

То, что случилось в следующую минуту, превзошло все ожидания. Крылович схватил газету, на лице появились удивление, радость, восторг. Он торопливо развернул ее, пробежал первую полосу, затем перелистал. Не выпуская газету из рук, жадно закурил и улыбнулся.

- "Правда"! - Глянул на число газеты, почесал затылок. - Да она совсем свежая! Вот здорово! - И с упреком уставился на Шевчука. - Да что ж вы сразу-то мне ее не показали, разве ж так можно?

Шевчук хотел ответить, но Крылович уже на него не смотрел, разглядывал первую полосу.

- Портрет Сталина. - Он вновь улыбнулся. - Как живой! А тут Указ о присвоении звания Героя Советского Союза гвардии лейтенанту Красной Армии... - Стал читать. Его большие карие глаза влажно заблестели. - Вот спасибо! Оставьте мне эту газету, покажу товарищам...

- Конечно же дам, я ведь ее вам принес. И даже не одну. Вот, здесь за целую неделю... - улыбнулся Шевчук.

Но это было в прошлый раз, и Шевчук просто не знал, как и с чем пойдет на следующую встречу. Своими сомнениями он поделился с Рабцевичем. Однако волнения оказались напрасными - Москва слово сдержала.

Магнитные мины передали Крыловичу и от Шевчука, и от Павла Воложина. И наступили для него мучительные дни: без мин тяжело, а с минами еще тяжелее. Станция почти всегда была забита эшелонами, но Крыловича сдерживал приказ Рабцевича: мины ставить только на транзитные поезда. Летели дни, а с транзитными получалась прямо игра - стоило Крыловичу уйти с путей, как там появлялся нужный состав. Сразу же вернуться он не мог это вызвало бы у охраны подозрение. Дожидаться на путях нового состава еще опаснее. И он терзался от мыслей, что в отряде его бездействие могут истолковать по-своему: прежде настойчиво требовал взрывчатку, а когда дали - тянет.

Тогда Крылович решил приучить фашистов к необходимости своего присутствия на путях. Умышленно стал портить электропроводку, оборудование - там провод поставит другого сечения, "жучок", там исправный прибор на неисправный заменит, "посадит" мотор. А начальству постоянно говорил: мол, электрооборудование в парке поставлено в незапамятные времена, чем постоянно латать, его лучше заменить на новое.

...День 31 июля сорок третьего года выдался на редкость беспокойным. Через Осиповичи шли и шли составы. Крылович издергался, а поставить мину так и не смог. Тогда перед уходом домой он оголил провод входного светофора. Давно собирался дождь, и Крылович подумал, что, если ливень разразится, светофор непременно закоротит.

Пришел домой, наработался по хозяйству, устал, а дождя все не было. Не заметил, как сморил сон.

Проснулся от настойчивого стука в дверь.

Домашние всполошились: "Кто бы это?.."

На всякий случай Крылович достал из-под кровати топор.

Оказалось - охранник. Станционное начальство требовало Крыловича к себе. Пока шел - извелся: "По работе вызвать меня вроде бы не должны - в депо и на станции есть дежурный электрик, значит..."

В темном переулке хотел броситься на охранника: задушить - и дело с концом. Но что-то удержало его, и не напрасно. Выяснилось - из строя вышел светофор, а дежурный электрик внезапно заболел.

Крылович побежал за инструментом. Вернувшись в диспетчерскую, охранника уже не застал. Дежуривший на станции старый немец приказал:

- Полицай потом будет прийти, идти один делать ремонт.

Крылович бросился к тайнику, прихватил мины.

Над станцией стояла темень, крепко пахло мокрым шлаком. А кругом ни души. Впереди тяжело запыхтел паровоз. Из глубины выбился слабый луч прожектора, блеснули рельсы, замелькали черные силуэты цистерн. "Вот то, что нужно!" Крылович достал из-за пазухи мину, выдернул чеку. "Все! Механизм должен сработать через три часа, поезд к этому времени уйдет далеко..."

Крылович протянул руку к цистерне и разжал пальцы. Мина прилипла к металлу. "Вот и все!" Он смотрел, как исчезает в темноте поезд. Но вдруг, звякнув буферами, состав затормозил. "Новость..." Было похоже, что останется здесь на ночь, Крылович уже хотел бежать к вагонам, чтобы отыскать злосчастную мину, как услышал властное:

- Хальт! - Перед ним выросли два солдата с автоматами.

"Неужели видели?" - застучало в висках.

Солдаты встали с разных сторон. Крыловичу сделалось жарко. "Будут обыскивать?.."

- Документы!

Федор через силу улыбнулся, показал пропуск, объяснил, куда и зачем идет. Луч карманного фонаря ослепил его, задержался на пропуске.

- Хорошо, - наконец сказал солдат.

Со светофором, чтобы не навлечь подозрение, решил повозиться. Не торопясь, заизолировал провод, переменил лампу и только тогда пошел обратно.

Где-то впереди метался в темноте тусклый зайчик переносного фонаря, звонко постукивали молоточки обходчиков вагонов, позвякивал металл.

"Готовят к отправлению..." - понял Крылович и пошел на удаляющийся свет. Перед ним оказался прежний состав с горючим. Вторую мину, для верности, он поставил на цистерну, недалеко от хвоста поезда.

Крылович поспешил к станции, доложил начальству о том, что было со светофором. Думал, отпустят домой, но дежурный, подслеповато щурясь, посмотрел на часы и усмехнулся.

- Спешить дома не сто-о-ит, скоро работа приходит... - и приказал в соседней с диспетчерской комнате заменить электропроводку.

Хочешь не хочешь, а надо подчиняться. Крылович взялся за работу. Но чем ближе время взрыва, тем беспокойнее на душе.

С путей послышался долгожданный гудок. Крылович распахнул окно. Так и есть! Маневровый локомотив затаскивал в тупик злосчастный состав.

Не зная, как поступить, Крылович вернулся к проводке. Все валилось из рук. Опять глянул в темноту. Маневровый тянул новый состав.

Не заметил, как в комнату вошел, словно прокрался, диспетчер неприятный, желчный старик.

- Ты, парень, чего у окна вертишься, почему не работаешь? подозрительно покосился он.

Вопрос заставил насторожиться: мало ли что на уме у фашистского прихвостня?

Вновь взялся за работу. Но попробуй успокоиться, когда вот-вот грохнет, а тебе хоть краешком глаза не терпится глянуть на это зрелище. "Подойти к окну нельзя - если после взрыва начнут разбираться, этот фашистский холуй на меня первого укажет..." - подумал Федор.

И все-таки Крылович увидел взрыв. Когда начал соединять провода, обнаружил, что забыл принести изоляционную ленту. Пришлось идти за ней.

На станции было темно и тихо. Смолк маневровый, растолкав по путям заночевавшие составы. Парило, как перед грозой. И тут в ночи, там, где чернели стальные цилиндры, раздался хлопок. Во мраке вспыхнуло багровое пламя - словно кровь, просочившись, потекла сквозь черную ткань...

"Что-то теперь будет?.." Крылович уловил слабое шмелиное жужжание... "Самолет! Вот она, спасительная мысль!.."

- Русские самолеты! - закричал он и побежал по платформе.

По станции, опережая его, понеслось эхо: "Русские самолеты! Русские самолеты!.."

Завыла сирена, вспыхнули прожектора, разом осветив вереницы вагонов, железнодорожные пути...

Диспетчер, бледный и потный, стоял у раскрытого окна и охрипшим голосом кричал в телефонную трубку:

- Над Осиповичами русские самолеты, горит состав с горючим!

Увидев Крыловича, он зажал микрофон трубки рукой и процедил сквозь зубы:

- Где тебя черти носят? Беги на пути, посмотри, что к чему, и сюда. Начальство требует.

Станцию уже оцепили. На путях началась паника. Русская речь мешалась с немецкой. Все кричали. У горящей цистерны суетились солдаты, полицейские из железнодорожной охраны, рабочие аварийной бригады. Они пытались отогнать горящую цистерну, чтобы огонь не перекинулся на другие цистерны. Отцепили, но так и не сдвинули с места. Помчались искать маневровый. Нашли. Но он долго не мог попасть на нужный путь. Сквозь гвалт пробился истошный крик:

- До стрелки чеши, раззява, и сразу сюда. Того гляди жахнет.

Из разодранного, как после жестокой собачьей драки, брюха цистерны выбивалось пламя. Оно обволакивало землю, полыхало, текло...

Локомотив приблизился к горящей цистерне, стал оттаскивать ее. Наконец она взорвалась. Сделалось светло как днем. Огонь разметало на сотни метров. Потом взорвалась вторая цистерна, третья, четвертая. Пламя перекинулось на составы с танками, авиабомбами. Казалось, горело все составы, земля, небо. Будто ад разверзся. Все бежали куда-то, кричали. И вдруг земля словно приподнялась и зашаталась. Огромный взрыв потряс округу. Над станцией взметнулся гигантский огненный смерч. Бомбы и бочки, падая, взрывались.

Десять часов полыхало пламя над городом, и десять часов земля беспрестанно вздрагивала от взрывов...

В радиограмме Рабцевич сообщил о диверсии Крыловича следующее:

"...В результате пожара сгорели 4 эшелона, в том числе 5 паровозов, 67 вагонов снарядов и авиабомб, 5 танков типа "тигр", 10 бронемашин, 28 цистерн с бензином и авиамаслом, 12 вагонов продовольствия, угольный склад, станционные сооружения. Погибло около 50 фашистских солдат".

Когда стали рваться вагоны со снарядами и с авиабомбами, разбежалась не только станционная охрана, но и охрана фашистского концентрационного лагеря в ста пятидесяти метрах от железнодорожного полотна, и узники оказались на свободе...

Крыловичу передали еще несколько магнитных мин. Через два дня ему удалось заминировать проходящий через станцию состав с горючим. Поезд взорвался в пути.

Фашистское начальство рассвирепело. Оно приказало арестовать чуть ли не всех рабочих депо. Подпольщики предложили Крыловичу немедленно покинуть город, но он колебался: как быть с семьей? И тогда ему разрешили уйти в соседний партизанский отряд.

* * *

День ото дня рос отряд Рабцевича. Вскоре появилась возможность создать новую разведывательно-диверсионную группу и направить ее под Калинковичи. Встал вопрос о выборе командира. Нужен был испытанный и проверенный в деле человек. Рабцевич еще раз перебрал всех, кто с ним прилетел, и остановился на Михаиле Владимировиче Синкевиче. Ему тридцать два года. За плечами уже немалый жизненный опыт, семья...

Родился и вырос Синкевич в Минске. Войну встретил на границе с Маньчжурией.

В то время он был электромонтером поездов дальнего следования. Поезд, на котором прибыл на границу, тут же отправился в Москву. В столице Синкевич попытался добровольцем уйти на фронт - не отпустили с работы. Вывозил заводское оборудование из Смоленска, работал электромонтером на железнодорожных вокзалах в Рязани, Воронеже и наконец в сентябре после настойчивых просьб вновь попал в Москву. Его зачислили в ОМСБОН* НКВД СССР. С тех пор Синкевич неразлучен с Рабцевичем.

_______________

* Отдельная мотострелковая бригада особого назначения. (Прим.

авт.).

В памяти Александра Марковича еще свеж был случай, происшедший с Синкевичем (в отряде его звали Сенькой) в начале сорок третьего года. Это была обычная диверсия недалеко от станции Татарка. Связной из Осиповичского депо сообщил, что станционное начальство со дня на день ожидает какой-то важный поезд. Вот и решили его взорвать.

К дороге группа Пикунова (был в ней и Синкевич) подошла уже ночью. На опушке леса залегли - осмотреться. Дождались, пока прошел фашистский патруль, потом контрольная дрезина, и полезли на насыпь. Мину заложить поручили Синкевичу и Громыко. Финскими ножами выдолбили лунку. Щебенка смерзлась и была подобна граниту: перед этим несколько дней стояла оттепель, даже дождь шел, а потом ударил мороз. Наконец подложили под рельс десятикилограммовый заряд взрывчатки, прикрыли щебенкой - и к своим.

Лежали на стылой земле, ждали. К полуночи послышался слабый стук колес - словно листва прошелестела. Из ночи выплыла дрезина. Спустя некоторое время показался состав. Все складывалось, как и хотелось... Но что это? Бойцы не верили глазам своим: поезд шел по другому, не заминированному пути. Значит, фашисты схитрили, рассчитали: если партизаны вдруг заминируют путь, ведущий к фронту, поезд все равно спокойно минует опасность.

- Мать честная, - не сдержался Пикунов, - да что ж это такое?..

И тут все увидели, что с земли вскочил Сенька и полез на насыпь.

- Ты куда? - окликнул Пикунов. И поняв, что бойца уже не остановишь, в сердцах добавил: - Сумасшедший!

Все в напряжении замерли, наблюдая, как к товарищу, копошившемуся на полотне, черной сопящей громадой приближался состав.

- Вот голова, - не выдержал Шахно, - раздавит ведь!..

И вдруг в то самое время, когда между Синкевичем и составом уже и расстояния-то не осталось, словно из-под колес выпрыгнул боец и покатился под насыпь. Прогремел взрыв.

Отойдя подальше от железной дороги и убедившись, что группу никто не преследует, бойцы остановились перекурить. Свернули по цигарке, Синкевич чиркнул спичкой, и все увидели его руки - они были в крови...

Рабцевич уважал Синкевича за смелость и находчивость. Недаром, когда надо было отправиться на совещание руководителей партизанских отрядов в Любаньские леса, где размещался подпольный обком партии, на встречу со связным или по другим каким делам, брал с собой именно его. Раз Синкевич с ним, все будет в порядке. Казалось, шло к тому, чтобы назначить его командиром. И тем не менее Рабцевич не торопился с назначением, решил посоветоваться с Линке. Разговор с ним начал неторопливо, издалека.

- Давай-ка, Карл, разберемся, что за картина у нас вырисовывается со связниками.

Линке, писавший конспект для своего выступления перед местным населением на митинге, оторвался от бумаг.

- А получается не совсем то, что хотелось бы, - продолжал Рабцевич. Возьмем Осиповичи - Бобруйск, там у нас действует целая группа, со связными поддерживает постоянный контакт. Прикрыт у нас и Жлобин - там хорошо справляется со своими обязанностями группа Игнатова. В Калинковичах и Мозыре работает пока один Змушко. Но он ведь отвечает за разведку всего отряда. Ему надо успеть вовремя побывать и под Бобруйском, и под Жлобином, проверить, как там обстоят дела, помочь, если надо. Да еще тут свой участок. Вот и вынужден разрываться человек на части. А со связными, замечу тебе, что со школьниками, постоянная работа нужна: воспитание, обучение, моральная поддержка - хотя бы своим постоянным присутствием. Ясно: необходима новая группа. Люди у нас есть, дело за командиром.

Стараясь уловить реакцию комиссара, Рабцевич не спускал с него глаз.

Линке молча вздохнул, собрал в аккуратную стопку исписанные листочки, задумчиво наклонил голову. В его голубых глазах блеснула лукавинка.

- Ты, наверное, ждешь от меня кандидатуру? - Улыбнулся широко, отчего на щеках появились ямочки. - А ведь ты правильно решил.

- Ты что имеешь в виду? - Рабцевич поперхнулся.

- Знаю, что думаешь назначить командиром Синкевича.

На усталом от постоянного недосыпания лице Рабцевича обозначились растерянность, удивление.

- Откуда знаешь, что я решил?

Линке покачал головой.

- Ну если комиссар не знает, о чем думают бойцы и тем более командир - то грош ему цена. Не сомневайся, достойная кандидатура...

Рабцевич рассмеялся.

- Ну и хитер!.. - А про себя подумал не без удовольствия: "Повезло мне с комиссаром, понимает с полуслова".

Спустя несколько дней Синкевич с новой группой ушел под Калинковичи.

Надежды Рабцевича оправдались: Синкевич оказался не только находчивым, смелым человеком, но и способным руководителем. Все у него ладилось. Он сделал несколько удачных вылазок на железную дорогу Калинковичи - Птичь, с помощью молодых учителей Ольги Негрей и Ольги Войтик из деревни Михновичи вышел на калинковичских подпольщиков. Вскоре у него появились свои, надежные люди в железнодорожном депо, на лесозаводе, мясокомбинате. Синкевич приступил к организации диверсий на этих предприятиях. Для поддержания связи с патриотами Калинковичей он привлек Домну Ефремовну Скачкову - жительницу деревни Антоновка, мать четверых детей. Впоследствии доставленными Скачковой минами Николай Дворянчиков взорвал токарно-механический цех железнодорожного депо станции Калинковичи, уничтожив все электрооборудование цеха и тридцать станков. Екатерина Матвеева и Екатерина Белякова вывели из строя на мясокомбинате колбасный цех с его механическими мясорубками и запасами сырья...

Осенью сорок третьего года появилась возможность взорвать пилораму калинковичского лесокомбината, выпускающую железнодорожные шпалы для гитлеровцев. Осуществить диверсию вызвался рабочий комбината Антон Клещев. Доставить ему мину Синкевич опять попросил Скачкову. Тяжелой оказалась эта поездка.

Спокойно, на виду у всей деревни, проехала Домна Ефремовна вдоль домов. Любопытным (а такие и в Антоновке имелись) ответила, что едет на мельницу - мука вот-вот кончится, - а лошадь купила в соседней деревне.

Выехала за околицу. Впереди неизвестность, а Домна мыслями с домом никак не расстанется. Все дела свои, какие помнила, перебрала в уме. "А вообще-то счастье мне подвалило с лошадью, завтра непременно из леса заготовленные дрова перевезу. Заодно, если в дальнем стогу еще не сгнила прошлогодняя солома, привезу и ее возок - крыша-то в сенях совсем провалилась..." Потом в памяти Домны всплыла меньшая дочь: стоит кроха совсем разутая, а на дворе того гляди снег появится. "Что же делать? - Но тут же успокоила себя: - После мельницы загляну на базар".

Размышляя так, не заметила, как миновала поле, лес и выехала к железнодорожному переезду, за которым начинался город с его окраинными одноэтажными домишками. У шлагбаума увидела фашиста - такого дюжего, что жутко стало. Другой выглядывал из будки. Здоровяк нехотя поднял руку, приказывая остановиться. Домну будто ледяной водой окатило.

- Аусвайс!

Она отвернулась, покопалась за пазухой, протянула документ. Здоровяк взял его, глянул на мешок.

- А это что такое?

- Да рожь на мельницу везу.

Фашист, уписывавший хлеб с большим куском мяса, что-то прокричал из будки. Здоровяк неторопливо просмотрел аусвайс, похлопал мешок, словно поросячью тушку, ткнул его кулачищем, сказал, "гут" и, крутнув рукой мол, проезжай, - пошел к будке.

"Кажется, пронесло!.." - вздохнула Домна. На душе полегчало. И когда уже совсем успокоилась, когда ничего страшного, как ей казалось, не могло случиться, перед ней, словно из-под земли, выросли два полицая. Один молодой, высокий, узкоплечий, в уголке рта длинная травинка; другой средних лет, надутый, как индюк. Встали на пути, нацелив новенькие карабины.

- Документы, - не вынимая травинки изо рта, сказал молодой.

- Какие такие документы? - возмутилась Домна. - Эвон на перекрестке только что проверил.

- Документы, - потирая пальцами так, как показывают, когда требуют денег, повторил молодой.

Пожилой искоса смотрел на Домну.

Домна, приняв все это за розыгрыш, натянула было поводья, прикрикнула на лошадь.

Молодой схватился за оглоблю.

- Кому говорю!..

Домна опять достала из-за пазухи цветной платочек.

- Куда и зачем едешь? - вертя в руках аусвайс, спросил молодой.

- На мельницу.

- А почему вдруг в Калинковичи?

- Да где же мне еще молоть?!

- Ты мне зубы не заговаривай, отвечай толком. Не скажешь, поедем в управу.

Домне не по себе стало от ледяного голоса, колючего взгляда.

- Да ближе нет у меня мельницы, нету, понимаешь ли?

Полицай будто и не слышал ее.

- А может, не зерно везешь? - Он примкнул к карабину штык, замахнулся на мешок.

Но проколоть его Домна не позволила, разъяренной тигрицей бросилась на полицая.

- Ты что, ирод поганый, детей моих без хлеба оставить задумал или хочешь, чтобы глаза тебе выцарапали?! - И толкнула его с такой силой, что он чуть было не свалился.

Пожилой заржал, точно племенной жеребец.

- Не баба - огонь, ну как есть моя Нюрка! - Он отстранил молодого, подошел к Домне. - И чья же ты такая будешь? - Масляно прищурясь, нагло оглядел ее с ног до головы.

Все еще тяжело дыша, Домна, как могла, улыбнулась.

- Скачкова я, Домна Ефремовна, из Антоновки...

Полицай взял у молодого пропуск, для приличия мельком глянул в него и отдал Домне.

- Вообще-то мы проводить тебя можем, а если после мельницы часть муки на горилку променяем, и вовсе породнимся.

Домну чуть не перевернуло от этих слов. Полицай между тем уселся на подводу. Молодой потянулся за вожжами. Домна замахнулась на него концами.

- Уйди, сосунок!

Пожилой едва успел схватить ее за руку.

- Уймись, баба, дай мальцу порезвиться.

Делать было нечего, пришлось подчиниться, а душа так и зашлась, пресвятую богородицу вспомнила. "Что же теперь будет? Высыпет мельник в бункер зерно, и всем станет ясно..." В ее глазах свет стал меркнуть, будто фитиль в лампе кто подвертывал, совсем как при куриной слепоте, хотя на улице был солнечный день. Вспомнила детишек, пожалела, что старуху-мать не отвела с ними в лес. "Если меня схватят, нагрянут в деревню, дом спалят, а их, крошек..."

Пожилой полицай что-то говорил ей. Слова у него были как пуховые подушки - мягкие, ласковые, но значения их Домна не понимала, все о своем печалилась: "Крошки, мои крошки!.." Искоса глянула на полицаев. Пожилой что-то нашептывал ей на ухо. Молодой внимательно наблюдал, хитровато улыбался. Его маленькая голова на длинной шее покачивалась в такт движению, а тонкий нос с загнутым, как у лыжи, кончиком все время пытался что-то поддеть. "Оружие крепко держат, не вырвешь", - подметила Домна.

Когда они подъезжали к мельнице, от ее ворот отъехала телега, груженная белыми, словно напудренными, пузатыми мешками.

Внутри у Домны все похолодело. "Неужели конец?"

Пожилой слез с телеги и, придерживаясь за край, с хрустом в коленях присел раз, другой, от удовольствия крякнул, прогнув спину, и потянулся. Молодой хихикал, от чего рот у него растянулся, будто резиновый, от уха до уха.

- А я-то думал, Фомич, и к чему это у меня с самого утра нос чешется?

Домне надо было тоже что-то сказать, сделать, ну, хотя бы встать для начала, но пошевелиться она не могла. "Да что же это со мной? - ужаснулась и, мысленно прикрикнув на себя, как делала не раз в трудную минуту: - А ну, вставай!" - вскинулась и вместе с полицаями вошла в здание мельницы.

В просторном помещении кроме паровой машины и мельницы ничего не было. Из топки доносилось гудение, в прорези чугунной дверки виднелось бушующее пламя.

"Ну придумай же что-нибудь, пока время есть, - попросила себя Домна, - ведь ты можешь, недаром к тебе чуть ли не всякий за советом бежит..." Но былая находчивость покинула ее.

Пожилой полицай, стоявший за ней, спросил громко:

- Есть тут кто аль нет? - Его глухой голос, словно булькающая вода, ударился о запыленные стены и застрял в паутине углов.

- А-а, - послышалось откуда-то из-за стены.

И тут же из боковой двери вышел средних лет мужик. Вытирая мокрые руки о подол белой от муки, а когда-то черной рубахи, облизывая сальные губы, недовольно спросил:

- Чего надо?

Домна даже вздрогнула от этих слов. Мельник показался ей похожим на проходимца, который в прошлом году продал ей на рынке кожаные сапоги на картонных подметках. На второй день угодила она под дождь и домой принесла одни голенища. "Вот совпадение, - удивилась она, - даже глаза такие же маленькие, как у сурка". И тут ее осенила мысль. Домна подошла к мельнику и схватила его за грудки, да так, что рубаха под ее цепкими пальцами, давно привыкшими к мужской работе, затрещала.

- Ах, вот ты где мне попался, поганец... - Она трясла его что было сил.

- Да ты бешеная, что ли? - забормотал мельник, тщетно пытаясь высвободиться.

Этого только и ждала Домна.

- Вот паразит, - взъярилась пуще прежнего, - он меня еще и бешеной обзывает. Да ты знаешь, кого обокрал?.. - У нее на глазах проступили слезы. Она сделала вид, что готова его исцарапать, избить.

Растерявшиеся было полицаи еле оторвали ее от перепуганного мельника. Домна не унималась: вырывалась, кричала, топала ногами, плевалась в сторону мельника.

- Да он моих детей обокрал!

Мельник до сих пор никак не мог взять в толк, что же все-таки происходит, а тут вдруг прозрел.

- Да она, гляньте, того... бешеная... Гоните ее...

Пожилой полицай отшатнулся, пропустил Домну и внимательно глядел на нее. На лоснящемся лице появилась гримаса. Он брезгливо сграбастал ее, подошел к двери и вышвырнул во двор.

Домна не сразу поняла, что произошло.

- А как же с помолом? - забарабанила в закрывшуюся дверь, заплакала.

На стук вышел пожилой полицай. Глаза - что у хищника, лапищи, сжатые в кулаки, хрустят.

- Сгинь, нечистая сила, и чтоб духу твоего здесь не было!

Домна испуганно попятилась, коснулась телеги, села, нащупала вожжи, дернула...

Больше в тот день у Домны приключений не было. Знакомой дорогой доехала до Клещева, передала мину и со спокойной душой поехала к детишкам...

Спустя несколько дней в дневнике Рабцевича появилась запись: "На станции Калинковичи связными Клещевым и Беликовым взорваны локомобиль и пилорама. Завод выведен из строя. Мину Клещеву доставила Домна Скачкова".

* * *

...Стоял вьюжный и холодный февраль сорок третьего года. Рабцевич только что возвратился в Рожанов после встречи со связником. Несмотря на то, что ездил на встречу на лошади, устал. Сказывалась бессонная ночь.

Хозяйка заботливо накрыла на стол. Он взялся было за еду, но кусок не шел в горло. Опять вспомнился Линке. Вчера Рабцевич проводил его к Ваупшасову - командиру партизанского отряда, действовавшего неподалеку. На последнем совещании руководителей партизанских отрядов, организованном подпольным обкомом партии, Ваупшасов пообещал Рабцевичу выделить одного из своих радистов вместе с радиостанцией для налаживания постоянной связи с Центром.

Необычно быстро собрался комиссар. Рабцевич даже удивился такому проворству. А когда глянул в его голубые глаза, понял - комиссар надеялся встретиться с сыном, который воевал в отряде Ваупшасова.

Ходко пошел Линке, сопровождавшие его бойцы едва поспевали следом.

- Привет Гейнцу! - крикнул вдогонку Александр Маркович.

Линке обернулся. Во все лицо - радостная улыбка. А у Рабцевича под лопаткой что-то судорожно дернулось и неприятно ожгло. Вспомнилась семья дети, жена. Вроде бы и беспокоиться было не из-за чего - живут в Куйбышеве, далеко от фронта, - а душа болит. Съездил на встречу со связником. Думал забыться - не получилось. "Да что это со мной, досадливо подумал Рабцевич, - не годится так..." Достал тетрадку, принялся составлять сообщение в Центр по сведениям, полученным от связника...

На улице радостно заскулил хозяйский пес - грязный, хвост в репейнике. Рабцевич накинул на плечи полушубок, вышел на крыльцо. Во дворе Пикунов гладил визжавшего от радости пса, за калиткой выстроились бойцы, в снегу, мокрые... Командир привычно сосчитал их. "Двадцать. Все". И что-то сдвинулось с сердца, вздохнулось легко, свободно.

Пикунов увидел Рабцевича, скомандовал: "Сми-ирно!" - и побежал к крыльцу. Насмерть перепуганный пес, зажав хвост между прогибающимися лапами, шарахнулся в сторону...

Приход групп на базу всегда был праздником: бойцы могли здесь хоть немного отдохнуть, а Рабцевич рад был увидеть товарищей здоровыми.

Выслушав доклад о прибытии, Рабцевич приказал Процанову распределить бойцов по дворам и вместе с Пикуновым вошел в хату.

Скинув полушубок на скамейку, он весело посмотрел на Михаила.

- Пришел?!

- Пришел, товарищ командир! Разрешите доложить?..

Рабцевич сел за стол.

- У тебя срочное?..

Пикунов, отняв руку от козырька, отрицательно мотнул головой.

- Тогда присаживайся к столу, вместе поедим.

- Не откажусь, - обрадовался Пикунов.

От его светящейся улыбки на сердце у Рабцевича потеплело, словно погрел иззябшую душу у жаркой печки.

Хозяйка принесла еще миску картошки, кринку молока, лепешки. Пикунов подсел к столу, вчетверо сложил хрустящую ржаную лепешку, откусил.

К Пикунову Рабцевич всегда питал какие-то особые чувства, совсем не похожие на чувства командира к подчиненному. Еще в Москве, формируя отряд, он обратил внимание на этого симпатичного сержанта и сразу же выделил его среди других.

Обычно, прежде чем принять в отряд бойца, он просматривал анкетные данные, потом наблюдал за ним на занятиях, вызывал к себе на беседу либо приходил сам. И лишь после предлагал вступить в отряд или уходил, так и не объяснив, зачем отнимал у бойца время. Пикунов понравился сразу. Потом уж узнал его биографию. У него было среднее образование. В школе верховодил комсомольцами, в армии окончил курсы младших командиров, понюхал пороху, прошел через бои с фашистами... Впервые Рабцевич увидел его на практических занятиях по топографии. Из всего взвода он первым пришел по азимуту к контрольной точке. Потом сержант стрелял из пистолета и автомата. Такой стрельбе мог позавидовать любой - все пули легли в центр мишеней. Рабцевич видел Пикунова и на других занятиях. Ну а беседа с ним покорила: начитанный, сообразительный, культурный. Однако Рабцевича настораживала излишняя лихость сержанта. Стараясь выполнить задание возможно лучше, он подчас забывал об осторожности. Так случилось и на учебном гранатометании. Кинул гранату и не спрятался в укрытие - захотел посмотреть, куда она упадет...

И все же Рабцевич взял его, а когда решался вопрос о назначении командиров групп, сразу остановился на нем. Пикунов, как никто другой, умел ладить с людьми, хорошо ориентировался в любой обстановке. Но тревога за него осталась и была не напрасной...

Справившись с едой, Рабцевич поблагодарил хозяйку за вкусный завтрак и стал неторопливо скручивать цигарку.

- А теперь давай выкладывай, Михаил, что там у тебя за груз. На сытый желудок оно ведь лучше рассказывается.

В глазах Рабцевича появились веселые огоньки, две резкие морщины, расходящиеся по обеим сторонам, обозначились сильнее, он улыбнулся.

Пикунов неторопливо рассказал, что за прошедший месяц его группа совершила две удачные диверсии на железной дороге, установила связь с медицинской сестрой бобруйского фашистского госпиталя Анастасией Игнатьевной Михневич, вышла на связь с официантками столовой фашистского аэродрома в Бобруйске Клавой и Ниной. И самое главное, через них добыла сведения о количестве самолетов, базирующихся на аэродроме, о ремонтных мастерских, об обслуживающем персонале.

"Молодец", - подумал Рабцевич, с интересом слушая Пикунова. Уже собирался поблагодарить Михаила, как вдруг он стал рассказывать о своей последней вылазке с бойцами Шахно и Пархоменко на станцию Татарка, чтобы расправиться с предателем.

Они удачно миновали казарму фашистского гарнизона, подошли к хате. И все бы хорошо, не залай пес. Поднялась тревога, пришлось поспешно уходить.

Лицо у Рабцевича сделалось каменным, неприятным холодком блеснули глаза.

- Мальчишка, - сказал глухо, - в войну играешь...

Александру Марковичу было трудно дышать. Он расстегнул ворот гимнастерки. У него в памяти был еще свеж случай, когда Пикунов днем со своей группой пришел в деревню Замен Рынья и на виду у крестьян разоружил полицейских. Благодаря счастливой случайности все обошлось благополучно полицейские поначалу приняли его за свое начальство. Впоследствии полицаи этой деревни доказали, на что они способны. Они устроили засаду на группу Игнатова, возвращавшуюся с задания. И только выдержка командира, его боевой опыт спасли группу от разгрома. Но в этом бою Игнатов потерял своего верного друга и помощника Ивана Ивановича Шинкевича. Было это всего несколько дней назад.

- Вот что, Михаил, последний раз тебя предупреждаю. - Рабцевич встал, взял с печки кисет.

Пикунов побледнел. Под столом, словно близкая автоматная очередь, хрустнули пальцы его рук, сжатых в один большой кулак.

Михаил хотел что-то сказать, но не успел. В сенях скрипнули половицы, потом постучали в дверь.

- Кто там? - спросил Рабцевич. Ему сделалось неприятно оттого, что кто-то мог подслушивать.

В комнату робко втиснулся Процанов.

- Что, всех бойцов распределил? - вопросом встретил хозяйственника Рабцевич.

- Всех, товарищ Игорь.

Рабцевич посмотрел на все еще бледного Пикунова, с болью ощутил его недружелюбность.

- А как у тебя, Федор Федорович, обстоят дела с баней? - спросил он Процанова.

- Да что с ней может быть? - удивился хозяйственник. - Стоит...

- Затопили?

- Так у нас сегодня, товарищ Игорь, не банный день. - Все еще не понимая вопроса командира, Процанов развел свои длинные жилистые руки.

- Не банный, говоришь? - сдержанно повторил Рабцевич. - Сам не мог додуматься, что бойцы не из теплых хат пришли, - из леса и что для них сейчас нет ничего важнее горячего пара?.. Так вот, - сказал он тихо, но удивительно ясно выговаривая не только каждое слово, каждую букву, сейчас же наладь баню и, когда бойцы помоются, доложишь.

- Слушаюсь, - нахохлился Процанов. - Можно идти?

За старшиной мягко закрылась дверь, затих за калиткой деревянный стук задубевших на холоде и не успевших отойти в хате кирзовых сапог, а Рабцевич еще не скоро нашел, что сказать Пикунову.

- Ладно, Михаил, - наконец промолвил он примирительно, - иди готовь людей в баню.

Пикунов облегченно вздохнул, улыбнулся всегдашней своей доброй улыбкой.

- Но прошу тебя, Миша, без нужды не лезь в омут головой, ты же чекист и знаешь, что врага умом и хитростью одолевать следует...

Через два дня Пикунов с группой вновь ушел на свою базу.

Поход Линке затянулся. Уже пришел радист Глушков с рацией и дружеским письмом от Ваупшасова, а Линке все не было. Рабцевич забеспокоился...

Линке возвратился лишь в начале марта. Оказалось, он по пути заглянул к Пикунову. Там провел с бойцами и населением окрестных деревень несколько бесед о положении на фронтах и даже сходил с группой на диверсионную операцию. Потом встретился с Федором Михайловичем Языковичем, секретарем Полесского обкома, уполномоченным ЦК КП(б) Белоруссии для дальнейшего развертывания партизанского движения и подпольной работы в Полесье. Теперь отряду необходимо поддерживать связь не только с Минским обкомом, но и с Языковичем, который вскоре после своего прибытия создал штаб партизанского соединения Полесья. Для Рабцевича эта встреча была очень важной. Многие вопросы по координации действий разведывательно-диверсионных групп (и прежде всего - вопросы партийной жизни, ведения агитационно-массовой работы среди населения) согласовывались с подпольными партийными органами. С ними решались и различные хозяйственные вопросы: размещение отряда, групп, обеспечение продовольствием... Кроме того, подпольные партийные органы постоянно информировали отряд о пленуме ЦК КП(б) Белоруссии, совещаниях руководителей соединений и отрядов, проходивших в Москве.

Ф. М. Языкович обещал Линке в ближайшее время побывать в деревне Рожанов. Выполнить свое обещание Языкович не успел. Во время проведения одной из дерзких диверсионных операций на железной дороге Брест - Гомель он погиб. Однако созданный им подпольный обком Полесской области, утвержденный в апреле 1943 года ЦК КП(б) Белоруссии, продолжал действовать...

Закончив свой рассказ, комиссар решил закурить. Он достал аккуратно разрезанную на дольки газету.

Рабцевич пододвинул ему свой кисет.

- Э-э, нет! - Линке улыбнулся.

- Почему?

- После твоего табака мое горло на ленточки рвется.

Посмеялись.

Рабцевич посмотрел на Линке, и по его глазам почувствовал, что комиссар намеревается еще что-то сказать, но, очевидно, не знает, с чего начать.

- Ты все сказал?

- Да нет, Игорь, не все... Пикунов женится.

- Что? - Рабцевич изумленно откинул голову. - Как?

- А как женятся? Конечно, со свадьбой...

- А ты что?

- А что я? Война, она ведь свадеб не отменяет. - Однако, видя, что известие ошеломило командира, добавил: - Вообще-то я попросил, чтобы он немного со свадьбой обождал, ну... до возвращения на базу. Я обещал, что мы в отряде справим ему свадьбу.

Рабцевич бросил в печку прижегший пальцы окурок.

- Доконает меня этот мальчишка, право, доконает.

Рабцевич решил в ближайшие дни побывать на базе у Пикунова, проверить, как у него дела, и заодно поговорить по душам. Но Пикунов, словно предчувствуя намерение командира, сам пожаловал в Рожанов - в группе кончились боеприпасы. Поговорить сразу с ним Рабцевичу не удалось. Пришел Игнатов со своей группой. А тут еще радиограмма из Центра поступила:

"Игорю! В ночь с 17 на 18 марта к вам будет выброшена группа старшего лейтенанта Бочерикова. Встречайте. Фомич".

Пришлось организовать встречу.

Группа спустилась с парашютами на поле за деревней. В ней было одиннадцать человек. Только распределили бойцов по хатам, как из Центра последовала новая радиограмма - о высылке еще одной боевой группы, под командованием сержанта Ежова. И на этот раз прилетело одиннадцать человек. А всего - двадцать два бойца. Двое - Бочериков и Ивченко - были коммунистами, остальные комсомольцами.

- Хорошее пополнение, - говорил Линке. - Теперь, Игорь, нам надо создавать в отряде комсомольскую организацию.

На следующий день после приземления последней группы в деревне Рожанов состоялось комсомольское собрание. Секретарем комсомольской организации избрали бойца группы Пикунова Василия Козлова. Он был из местных, учитель, хороший товарищ и человек отважный. В каждой группе избрали комсорга.

С прибытием пополнения отряду стало полегче - все до единого в обеих группах минеры-подрывники. Кроме того, в каждой группе был свой радист с рацией, и теперь отряду гарантировалась бесперебойная связь с Центром.

Чтобы новые группы быстрее освоились с обстановкой и начали действовать самостоятельно, Рабцевич группу Бочерикова направил вместе с Пикуновым, Ежова - с Игнатовым...

Вечером бойцы двух сводных групп выстроились на улице перед штабом отряда. Рабцевич сам провожал их. Сказал несколько напутственных слов и подошел к Пикунову. Прежде не довелось поговорить с ним.

- Миша, удачи тебе! - сказал и, отвернувшись, тяжело пошел к своей хате.

Вечером 17 апреля 1943 года группа Пикунова возвращалась с очередной операции. Все безмерно устали, но были счастливы - сбросили под откос фашистский состав с военной техникой и снаряжением из нескольких вагонов. Не часто случалось такое. Все разговоры вертелись вокруг последней диверсии. Бойцы шутили, смеялись, сыпали анекдоты. И вдруг дозорные сообщили, что от Сторонки ветер несет запах дыма и вроде бы варева. Это было странно: вот уже полгода деревня пустовала. Крестьяне, спасаясь от карателей, ушли в лес, поселились в землянках. Появление людей в Сторонке встревожило бойцов.

Разведка доложила, что в деревне местные крестьяне топят баню. Это известие обрадовало. Ночь бойцы пролежали в мокрой одежде на стылой земле - успех не дался даром.

- Пожалуй, и нам не грех попариться, - сказал Пикунов, - жаль пропустить такое. - И, не сворачивая, повел группу к бане, стоявшей метрах в двухстах от околицы, прямо у перелеска, - в случае чего из нее можно незаметно уйти.

Бойцы напилили и накололи дров, натаскали воды, Санкович сбегал в деревню за березовыми вениками. Добавили дров в притухшую было печку и сели на лавки в предвкушении блаженного чуда парилки, жадно и нетерпеливо поглядывая на остывшие булыжники каменки. Несмотря на то, что в бане было еще жарко, кожа у всех покрылась мурашками - намерзлись прежде изрядно. Но вот в каменку плеснули кипятку, от сизых булыжников пошел пар, и люди повеселели.

- Хорошо-то как! Вот это да-а! - послышалось со всех сторон, дружно заработали веники.

Неожиданно на пороге в клубах пара, словно бог на облачке, в овчинном кожушке и самодельной шапке появился дед Жаврид с большим деревянным ковшом в руках.

- Хлопцы, дак я вам кваску принес. - И на лице у него появилась умильная улыбка.

Квас плеснули в каменку. Вместе с взорвавшимся паром в нос ударил густой хлебный дух. Можно было подумать, что бойцы были не в бане, а в пекарне, где шло колдовство над заварными караваями.

- Вот те квас, ай да квас! - Еще подбавили. - Ну и банька! Ах да банька!

Бойцы усердно хлестали друг друга вениками, обливались ледяной водой, блаженствовали...

Наслаждению этому, казалось, не будет конца. И вдруг откуда-то из-за слезящегося окна в баню пробился детский голосок:

- Не... не... - Сил у него никак не хватало на то, чтобы полностью одолеть непомерно тяжелое слово.

Враз в бане оборвался шум, сделалось тихо-тихо, так, что слышно было, как под половицами, гулко шлепаясь, стекала вода.

- Фашисты! - прокричал появившийся на пороге Шкарин.

С силой ударившаяся о наружную стенку дверь, жалобно скрипнув ржавыми петлями, чуть было не втолкнула его в баню.

В узком предбаннике сделалось тесно. Бойцы хватали одежду, втискивались в нее и выбегали на улицу. Раньше всех выскочил из бани Пикунов. Подпоясывая телогрейку широким ремнем, озабоченно спросил у растерявшегося Шкарина:

- Где, говоришь, фрицы?

Ответил вывернувшийся откуда-то из-под ног белесый малец.

- Да там они, дяденька! - И показал ручонкой на большак, что тянулся за деревней. - Приехали на лошадях и на машинах... Тикать вам надо!

Пикунов поправил шапку-ушанку, задумчиво прикусил губу.

- Командир, - сказал Шахно, - хлопец прав, уходить надо.

- Это мы всегда успеем сделать, - ответил Пикунов, - но сначала надо прикинуть, что к чему. - И приказал: - За мной, товарищи!

Бойцы, увлекаемые Пикуновым, побежали к опушке леса.

Добрались до места, залегли. До большака, на котором виднелись два грузовика и десяток подвод с фашистами, было не больше ста метров. На подножке головной машины стоял гитлеровский офицер, что-то кричал, отдавал распоряжения.

- Командир, уходить надо, каратели, - опять сказал Шахно.

Пикунов ответил не сразу.

- Видишь, у двоих солдат, что стоят во второй машине, шесты обмотаны материей, - проговорил он, - должно быть, плакаты, а в кабине рядом с водителем сидит кто-то в гражданском. Это не иначе как агитпоезд.

Чуть ли не с первых дней войны гитлеровцы создали специальные агитационные бригады, которые, разъезжая по белорусским деревням, пропагандировали фашистский образ жизни, уговаривали обеспечивать гитлеровскую армию продовольствием и фуражом, призывали местное население сотрудничать с оккупационными властями. На одном из последних совещаний актива отряда Рабцевич подробно рассказал об агитпоездах. Он требовал от командиров групп делать все, чтобы не дать возможности фашистам вести агитационную работу среди белорусского населения.

Откуда могли знать Пикунов и его бойцы, что шесты в руках фашистов всего-навсего дорожные указатели, что это был не агитпоезд, а карательный отряд и что такие же отряды остановились и с другого конца Сторонки, за деревней Корытное и дальше. А не развертывались они в боевые порядки потому, что ждали сигнала к началу действий.

- Сейчас мы им покажем, как надо агитировать, век будут помнить!

Пикунов весело подмигнул Шахно и приказал рассредоточиться, ждать его сигнала. Рядом залег Козлов с ручным пулеметом, с другой стороны пристроился Санкович, за ним Пантолонов.

Фашистский офицер тем временем спрыгнул с подножки грузовика, нетерпеливо зашагал взад-вперед, то и дело посматривая на часы. Пикунов взял его на мушку.

- Огонь!

Бойцы открыли пулеметную, автоматную, ружейную стрельбу. Ярко вспыхнул и загорелся головной грузовик, ткнулся лицом в дорогу офицер, послышались крики, стоны.

- Вот как надо произносить речи!

Пикунов засмеялся. Он рассчитывал, что фашисты драпанут и тогда он поведет людей в атаку... Но вышло иначе: гитлеровцев не ошеломило внезапное нападение. Под градом пуль они ловко соскакивали с машин, повозок и, занимая оборону, открывали огонь.

Пикунов понял, что ошибся, когда поблизости стали рваться мины. Как ни обидно было это сознавать, но он сам вовлек бойцов в ловушку. Надо было срочно искать выход из создавшегося положения, пока каратели не развернулись в боевые порядки. Лучший вариант отхода - стремительный бросок через большак и болото в бурелом.

Он приказал передать по цепочке, чтобы все пробирались на сухую гряду к шалашу. Лес с этого края почти вплотную подступил к дороге, и преодолеть расстояние до болота было сравнительно легко, если не считать сам большак, всего несколько метров... Ведя огонь и тем самым отвлекая внимание на себя, Пикунов дал возможность удачно проскочить большак Шкарину, Козлову, Храпову, остальным.

"Всего несколько метров, потом небольшая лощина, какое-то время вне досягаемости пуль, а там пойдут кочки, кусты, деревья - родная природа прикроет". Пикунов уже почти пробежал большак и даже подумал о том, что удачно все-таки выпутался, оставалось всего с метр-полтора... Собрался прыгнуть с насыпи, как что-то больно дернуло его за бок. Ощущение такое, будто зацепился за острый крюк. Земля вздрогнула, качнулась в одну сторону, в другую, и он на мгновение, всего лишь на мгновение соскользнул с нее...

Открыл глаза и подивился - все небо в кровавых точках. В ушах зазвенело. До него донесся знакомый голос, но он никак не мог понять, чей, пока близко перед собой не увидел озадаченного Шкарина.

- Командир, да ты, никак, ранен?

И только тогда Пикунов понял, где он находится, что с ним стряслось.

- Как, успели? - спросил, с трудом шевеля враз пересохшими губами.

- Да, командир. - Шкарин осторожно сволок Пикунова с большака, за насыпью взвалил на плечи, подхватил два автомата и, широко расставляя ноги, пошел к кустам.

Страшная боль пронзила обмякшее тело Пикунова.

- Подожди, друг, - умоляюще простонал он, - дай отдохнуть.

Боец сделал несколько шагов и бережно опустил командира за грядкой сиротливо торчащих, совсем раздетых ивовых кустов. Глянул на свои руки и обмер - они были в крови, в крови оказалась и одежда.

- Да тебя, командир, перевязать надо. - Он стал было расстегивать свою телогрейку, но в это время на большаке послышался топот кованых сапог.

- Фашисты!

Шкарин схватил автомат, дал короткую очередь, и пяток фашистов сразу вывалились из шеренги бегущих.

Рывком, забыв про боль, Пикунов перевернулся на живот, схватил автомат, нажал на спусковой крючок, но выстрела не последовало - кончились патроны. Он судорожно полез в подсумок за другим магазином и нащупал полевую сумку. Страшная мысль помутила сознание: он ранен и, теперь уже ясно, не уйдет от карателей. А в сумке донесения связных, документы. Нельзя, чтобы они достались врагу.

- Так как же быть, Миша? - спросил сам себя и посмотрел на Шкарина. Это была его надежда.

Шкарин, пристроившись за кочкой, вел огонь по карателям.

"Надо торопиться, Миша", - подумал Пикунов, с трудом снял сумку, кинул Шкарину.

- Друг, бери и беги к нашим, а я прикрою.

Шкарин продолжал лежать.

- Командир, не оставлю тебя!..

В глазах Пикунова опять появились кровавые точки.

- Что?! - Ветер донес обрывки немецкой речи. Михаил увидел выглядывающего с большака фашиста, прицелился, выстрелил и, собрав последние силы, приказал Шкарину: - Выполняй!

На глаза бойца навернулись слезы.

- Друг, нельзя, чтобы документы попали к врагу! Понял? - Михаил больше не смотрел на Шкарина, знал: не ослушается.

Пикунов положил перед собой пару лимонок, пистолет - все, что осталось с ним. Странное дело, он не чувствовал боли, забыл про нее. Внимание его теперь было приковано к большаку - там фашисты, их нельзя подпускать к полевой сумке.

- Прощай, командир, - услышал он за собой знакомый голос, потом торопливые шаги, но ничего не ответил.

...На следующий день группа возвратилась к месту, где остался командир. Жители деревни Сторонка после ухода карателей подобрали Пикунова и перенесли в хату.

Лицо у него было спокойное, лишь немного бледнее обычного. Казалось, он просто спал.

Похоронили Пикунова в лесу около деревни.

* * *

Смерть Михаила Рабцевич воспринял как личное горе. Словно сына любимого потерял. Ни с кем не хотелось говорить. Он вывел из стойла лошадь, взнуздал ее и поехал за деревню на строящийся аэродром. Думал уехать тайком, но Линке, понимая состояние командира, снарядил охрану. Рабцевич ехал и вспоминал Пикунова. "Смерть, как она некстати... А когда, собственно, она бывает кстати?.."

Мысли Рабцевича перекинулись на далекую Испанию. Вспомнилась ночь на семнадцатое июля тридцать седьмого года. Это было спустя несколько месяцев после приезда его на Пиренейский полуостров. Командование республиканской армии готовило наступление. Во что бы то ни стало требовался "язык". Добыть его поручили Рабцевичу. На задание Александр Маркович отправился с адъютантом - двадцатидвухлетним рабочим Леоном и еще несколькими бойцами. Линию фронта преодолели легко. Еще днем Рабцевич тщательно изучил местность по карте, побывал на наблюдательном пункте. Все благоприятствовало походу. Во вражеских окопах было тихо, казалось, что там все спят. Дневная изнурительная жара сменилась приятной, убаюкивающей прохладой. Незаметно подкралась безлунная ночь, но высокое небо густо усеяли звезды, их света вполне хватало, чтобы разглядеть каждую тропку, каждый кустик. Рабцевич с трудом сохранял спокойствие - нервы натянулись в струну. Это было первое задание, которое ему предстояло выполнить с такими юными бойцами. И от того, насколько это окажется удачным, зависело будущее группы. Стали подниматься в гору. Бойцы шли за ним осторожно, шаг в шаг, но постепенно к этой осторожности прибавилась уверенность. "Языка" они решили добыть на шоссе, ведущем к городу Санадопулосу. Южные ночи длинные, и Рабцевич рассчитывал, что до рассвета они успеют не только дойти к шоссе и вернуться обратно, но и, если потребуется, пробыть в засаде не меньше четырех часов. Притаились метрах в пятидесяти от шоссе, в колючем кустарнике. Кругом все спало. Спали горы, зубцами вершин упершись в черное искристое небо, спало шоссе, источавшее накопленное за день тепло. И надо всем этим стояла какая-то хрустальная тишина. В горах прозвучал выстрел и затих вдали эхом слабеющей очереди. Рабцевич увидел: сжал автомат Леон, нацелил в темноту винтовку Хосе, Антонио прижался к Марчелло... Для них, толком еще не обстрелянных, это была первая ночь в тылу врага. "Да, подумал Рабцевич, - им еще надо свыкнуться с обстановкой". И поэтому, когда из-за склона донесся шум мотора, приказал бойцам оставаться на месте, а сам перебежал к дороге и залег в кювете.

Шум нарастал. В небо уперлись два расходящихся кверху светлых столба. Прошло мгновение, и вот из-за горы, как призрак с горящими глазами, выехала легковая автомашина. Рабцевич подождал, пока она подъедет ближе, вскочил на ноги и почти в упор швырнул бутылку с горючей смесью. Глухо звякнуло разбитое стекло, машина превратилась в яркий костер, из нее выскочило три франкиста. Увидев офицера республиканской армии, молча нацелившего на них карабин, все как по команде подняли руки. Подбежавшие бойцы помогли Рабцевичу связать пленных, отвести в сторону от дороги. Рабцевич снова залег в кювет, рассчитывая, пока темно, еще попытать счастья. Пролежал пластом около двух часов, однако никто больше не появился.

Двинулись в обратный путь. Шли прежней дорогой. Но идти стало тяжелее: пленные оступались, падали, из-под их ног шумно осыпались камни. Рабцевич приказал Леону идти впереди, сам пошел рядом с пленными приближалась линия фронта, и за ними нужен был глаз да глаз.

Все складывалось как нельзя лучше. На темном фоне спящей земли закурчавились силуэты деревьев. Теперь надо было взять несколько левее и пройти садом, чтобы франкистские окопы оказались справа. Остаток пути по вражескому тылу предстояло пройти так, чтобы ничем не потревожить часовых. Когда шли туда, с этим легко справились. Теперь с ними были пленные. Почувствовав близость линии фронта, они стали упираться. Пришлось каждого взять за руку.

За деревьями мелькнул долгожданный просвет звездного неба. Скоро должна быть лощина, а там в нейтральной зоне можно и отдохнуть. Все шли мелким чутким шагом, поддерживая друг друга. И тут их окликнули:

- Стой, кто идет?!

Словно выполняя эту команду, остановились. Наступила короткая, но похожая на вечность пауза. На размышление не было времени. Да этого и не требовалось - Рабцевич еще на наблюдательном пункте продумал возможные варианты перехода линии фронта.

- Кто идет? - вновь раздался настойчивый голос, и тут же прозвучал выстрел, за ним другой. Послышались голоса и со стороны окопов, расположенных справа.

Темнота, совсем недавно мешающая идти, теперь была на руку.

- Леон, - сказал Рабцевич, - уходите влево, тут недалеко.

И, сделав несколько прыжков вправо, швырнул гранату в сторону, откуда послышался окрик. Рабцевич бежал, падал, вставал, стрелял - отвлекал внимание франкистов. А мысли его были с группой, с "детьми". "Как они там, ушли?.."

Ожила вражеская сторона. Франкисты стреляли трассирующими пулями. Они словно решили высветить ночь. И пули летели справа от Рабцевича, слева, сверху.

Из этого пекла, раненный, он выбрался лишь на рассвете. Группа была уже в штабе. Среди бойцов не было только Леона. Шальная пуля настигла его...

Пленные оказались весьма осведомленными. Это были начальник транспорта одной из франкистских частей, его адъютант и шофер.

Давно все это случилось, ох как давно! Шесть лет минуло. Сколько воды утекло с тех пор, скольких товарищей уж нет в живых.

Рабцевич устало огляделся. Лошадь остановилась, пощипывала траву. Рабцевич нагнулся, поднял сползшие на гриву поводья, натянул их.

Работа на аэродроме, который строили бойцы отряда, соседней 123-й Октябрьской имени 25-летия БССР бригады, шла полным ходом. На огромном поле, усеянном островками деревьев, собралось с полсотни человек. Тут же стояло пять подвод. Бойцы расчищали поле: спиливали, выкорчевывали деревья, сравнивали холмики, закапывали воронки, траншеи. Работали старательно. Глядя на них, Рабцевич успокоился, забылся. Мысли его вновь перекинулись на дела и заботы, связанные с боевой жизнью отряда, выполнением каждодневных задач.

Вместо убитого Пикунова командиром разведывательно-диверсионной группы Рабцевич назначил Степана Бочерикова. Это был двадцатисемилетний кадровый военный. Перед самой войной окончил военно-политическое училище. До прибытия в отряд был политруком роты в 11-м отдельном гвардейском батальоне минеров-парашютистов, действовавшем на Западном фронте.

Возглавляемая им группа ушла на прежнюю свою базу.

Пахота

С наступлением погожих дней Линке заметил, что Рабцевич стал все чаще появляться в поле за огородами. Примостившись на слеге изгороди, он сворачивал цигарку и о чем-то сосредоточенно думал. Однажды Линке застал его с горстью земли в руках. Рабцевич нежно растирал ее в ладонях, нюхал, зачем-то смотрел в небо, на подернутые зеленой дымкой кусты, опять нюхал землю.

- Игорь, - шутя сказал Линке, - уж не колдовством ли тут занимаешься?

Рабцевич тяжело вздохнул, посмотрел на него долгим внимательным взглядом.

- А ты знаешь, Карл, я ведь семь лет был председателем колхоза. Тяжело мне видеть вот такой нашу кормилицу-землю - жалкой, заброшенной. Посмотри, на что она похожа. - Рабцевич горестно развел руками...

И Линке как бы впервые увидел это поле, уже два года кряду не знающее заботливой руки хлебопашца. Война, обрушившая на людей страшные испытания, заставила позабыть об истинном назначении земли - родить на радость людям хлеб.

- А что сделаешь, - Линке понимающе вздохнул, - вот прогоним фашистов, тогда и поля свои приберем, как полагается.

- Нет, Карл, не годится нам дожидаться этого времени. Да и положение обязывает...

Одной из трудных проблем отряда было снабжение продовольствием. Оружие, боеприпасы, газеты доставлялись главным образом с Большой земли. Иногда Центр присылал галеты, сахар, соль, табак, но разве этим накормишь людей? Картошку, муку получали из деревень. Район действия отряда был поделен на две зоны - оккупационную, где стояли фашистские гарнизоны, и партизанскую. В свою очередь, партизанская зона была строго разбита между отрядами на участки. Каждый участок, закрепленный за определенным отрядом, не мог быть использован для питания другим... "Храбрецам" отвели две деревни - Рожанов и Бубновку. Но что могли дать эти две деревни, когда работников в них осталось всего ничего - стар да мал...

- Помочь мы должны нашим крестьянам, Карл, - после некоторого молчания сказал Рабцевич, - помочь провести весеннюю посевную. Таково указание Центрального Комитета Компартии Белоруссии.

- Дело, - поддержал комиссар.

Вскоре состоялось собрание партийно-комсомольского актива отряда.

Свое выступление Рабцевич начал не с директивы из Центра, не с рассказа об удачно проведенной кем-то диверсии или намеченной операции, как того ожидали собравшиеся. Он заговорил о пахоте, о весеннем севе. Размышлял о крестьянских заботах, а вид у него был такой, будто с активом обсуждал план предстоящего боя, от которого зависело дальнейшее существование отряда.

- Так вот, товарищи, - продолжал он, - пришла весна, настало время, когда, как говорится, день год кормит. Нас кормит разоренный войной народ, поэтому...

Промеж собравшихся пошел шепоток.

- Это что ж, винтовку на плуг придется сменить? - сказал вроде бы с усмешкой кто-то.

У Рабцевича посуровело лицо. Но эту случайную, необдуманную реплику оставил без внимания.

- Первейшая наша задача сейчас - помочь крестьянам вспахать землю и посеять рожь, овес, - сказал он, - нельзя терять ни часа. Ответственным за посевную на базе назначаю Процанова...

И не успел он это сказать, как со своего места в углу у стены вскочил хозяйственник.

- Как? - спросил удивленно. - Да у меня, товарищ Игорь, и без того забот полон рот...

- Знаю, Федор Федорович, все знаю.

Процанов говорил правду: с одним только питанием отряда голова кругом, а с одеждой, обувью - совсем беда. Бойцы рвут ее по болотам да лесным чащобам. Пришлось мастерскую по починке одежды, обуви устроить. И опять же проблема: где материал для починки брать?

- Товарищ Игорь, не по силам мне заботиться о посевной, - взмолился Процанов.

- У вас все, Федор Федорович? - спросил Рабцевич.

Процанов, ища поддержки, посмотрел на Линке, потом на другого, третьего и кивнул:

- Все.

Рабцевич дал понять, что обсуждать этот вопрос больше не намерен, и заговорил о роли актива отряда в посевной.

- В первую очередь помогите многодетным семьям, - закончил он...

Затихшая было кузница вновь подала свой голос. Там, как в славные довоенные годы, закипела работа - ремонтировали, ладили плуги, бороны - в общем, готовились к посевной.

Процанов совсем потерял покой. Без того худой и мосластый, еще больше осунулся, даже вроде бы вытянулся. Но когда Рабцевич, посоветовавшись со стариками, сказал ему: "Пора, Федор Федорович, начинать", - он, как положено, вывел на дальнее поле всю деревню и всех своих бойцов, лошадей.

Было раннее утро. На высоком голубом небе от края и до края не виднелось ни облачка, из-за горизонта поднималось солнце. День обещал быть хорошим.

Перед началом работы Рабцевич решил, что напутственное слово будет кстати. Оглядел собравшихся. Впереди, как положено на деревенском сходе, дети, за ними матери, старики, старухи, потом бойцы. Недалеко от людей покорно стояли запряженные, подготовленные к пахоте лошади. Рабцевич не видел стоявших в задних рядах, а говорить он привык, видя всех, чтобы и зрительно общаться с каждым. Озабоченно поискал глазами, на что можно подняться. Взгляд его перехватил Процанов и тут же подогнал телегу, на которой привез семена. Рабцевич влез на нее: "Совсем как на трибуне".

Поднял руку, чтобы успокоить шумевшую детвору, и начал:

- Друзья! - Его глуховатый голос зазвучал торжественно. - Сегодня у нас необычный, праздничный день.

Он посмотрел на лозунг, который Линке и комсомолец Сидоров написали на куске красной материи, натянули на двух больших шестах, так, чтобы видно было всем: "Товарищи, вспахать и засеять поле - это сегодня равносильно тому, чтобы пустить под откос фашистский состав!" Протянул руку к плакату и сказал:

- Совсем не случайно воин становится сеятелем. Эти слова говорят о непобедимости нашего народа.

Детвора закричала "Ура!", взрослые радостно зашумели, старушки потянулись к уголкам платков, чтобы смахнуть подступившие слезы.