О плане Синкевича Бабаевский доложил Рабцевичу.

- А как люди? - недоверчиво спросил командир. - О бойцах вы подумали?

- Это в каком смысле? - насторожился Бабаевский.

- Риск велик...

Наступила пауза.

- Разрешите сходить на место, посмотреть, - после некоторого раздумья сказал Бабаевский.

- Что ж, сходите...

На железную дорогу отправились днем: ночью ее не рассмотришь, да и опасность нарваться на мины или секреты больше.

Братья Косяк вывели прямо к канаве. Залегли в сухих зарослях прошлогоднего бурьяна. Было тепло. Ярко светило солнце. Видимость отличная.

Бабаевский стал рассматривать железную дорогу в бинокль. В этом месте полотно ровное, как линейка. Справа и слева на изгибах доты. Причем ближе к станции Ясельда сразу два: с одной стороны насыпи и чуть подальше - с другой. Из дотов хорошо просматривался не только участок железной дороги, но и подступы к ней. Бабаевский знал, что ночью фашисты выставляют между дотами часовых, подобраться к насыпи трудно.

Пора было уходить. Бабаевский дважды успел все осмотреть справа налево, но не торопился. Протер тряпочкой стекла бинокля и снова поднес его к глазам. Синкевича так и подмывало заговорить, однако молчал: Бабаевский еще перед выходом предупредил - у железной дороги не вести никаких разговоров.

Со стороны Ясельды послышался перестук колес. Вслед за этим из-за поворота вынырнула дрезина, на прицепе - небольшая платформа со шпалами. Бабаевский, отложив бинокль, следил за ее движением. Миновав канаву, дрезина остановилась. С нее слезли рабочие. Послышались немецкая речь, смех. Не торопясь, рабочие выгрузили шпалы, сложили их штабелем, и поехали дальше.

Потом от Парохонска прошел товарняк, судя по грохоту, пустой. Бабаевский проводил его взглядом и, когда все стихло, рукой показал: надо уходить.

Молча поползли в лес, а там пошли быстрым шагом. Привал устроили уже за шоссе. Закурили. Бабаевский все так же молча уселся на поваленную в бурю сосну, задумался. Бойцы Касьянов и Кожич тихо присели рядом. Братья Косяк, свернув по толстенной цигарке, принялись оживленно обсуждать виденное на железной дороге:

- Вот бы по немцам в дрезине резануть, а то ишь разъезжают.

- И я так думаю!

Увидев, что на них смотрит Синкевич, братья замолчали.

Между тем тот не видел проводников и не слышал. Думал о своем, беспокойно расхаживал. Наконец не выдержал:

- Ну так как, товарищ командир?..

- Все нормально, Сеня, место выбрано правильно, план хороший, вскинул Бабаевский белесые брови. - У меня к тебе единственная просьба: после взрыва, пока не опомнились фашисты, как можно быстрее надо вернуться в лес. Сто пятьдесят метров под перекрестным огнем - расстояние огромное.

На подрыв бронепоезда отправились четырнадцатого мая.

Через шоссейную дорогу перебрались засветло. Проверили, не обнаружил ли их кто, и только тогда углубились в лес. Подошли к железной дороге. Залегли.

Примерно в половине десятого из дальнего дота появились солдаты. Кое-кто из них пошел к станции Ясельда, другие - к Парохонску. Солдаты двигались медленно, с обеих сторон тщательно осматривали рельсы, насыпь, по пути выставляли посты. Как обычно, один солдат встал метрах в ста от канавы справа, другой - на таком же расстоянии слева. Остальные проследовали дальше. Часовые осмотрелись, пошли навстречу. Не дойдя метров пятидесяти друг до друга, остановились, о чем-то громко и весело поговорили и разошлись.

Стемнело сразу. Периодически то с одной, то с другой стороны вспыхивали прожектора, в небе то и дело зависали ракеты, иногда сразу несколько штук. Холодный свет, чем-то напоминавший лунный, не ярко, но ровно заливал округу.

Часовые опять сошлись, один другому сказал что-то, правда, не так весело, и, зябко ежась, ушел. Бойцы невольно ощутили холод.

- А ведь правду говорят старики, что редкий май без заморозков обходится, - заметил Касьянов.

- Мороз это плохо, - шепнул Чмут.

- Почему?

- Да если продержится еще чуток, огурцов опять не будет, - вполне серьезно сказал Чмут.

- Да иди ты... - вмешался Кожич. - Огурцы-то в июне сажают. При чем тут заморозки?

Чмут, братья Косяк едва сдерживали смех.

Синкевич погрозил кулаком, а про себя подумал: "Пусть посмеются..." Подождав, пока потухнут прожектора и сгорит очередная ракета, сказал:

- За мной, товарищи! - И пополз из леса. За ним Касьянов, Чмут.

Оставшиеся в охранении взяли на прицел часовых.

Ползти по узкой канаве с двадцатикилограммовым зарядом тола, запрятанным в мешок, было необычайно трудно.

В воздухе зависла новая ракета. Подрывники вжались в землю. Каждому казалось, что ракета висит именно над ним. Потом опять вспыхнул прожектор, луч пробежал над головами, осветил полотно и погас. Подрывники вновь поползли. И вдруг - что такое? - у Синкевича часто задергался шнур, который он тянул за собой. Это из охранения подали сигнал "Внимание!".

Опять вспыхнула ракета, и Синкевич увидел: со стороны дальнего дота по путям движется несколько человек.

"Час от часу не легче! Если гитлеровцы решили выставить дополнительные посты, часового поставят и у канавы. Что делать?" Синкевич решил не ждать, пока погаснет ракета, осторожно пополз дальше, за ним бойцы.

Немцы приближались. Все отчетливей было слышно, как цокают о гравий, гулко ударяются о шпалы сапоги.

Обидно - до насыпи осталось метров тридцать, не больше, и, по всей вероятности, вот-вот должен появиться бронепоезд. Надо торопиться. От того, насколько близко они подползут сейчас к путям, во многом будет зависеть исход операции.

Фашисты остановились возле часового. Это были офицер и два солдата. Офицер громко заговорил с часовым и вдруг насторожился. При свете ракеты его большие очки блеснули, словно вспыхнувшие фары. Он ткнул пистолетом в сторону канавы.

Взяв автомат на изготовку, от группы отделился солдат. Над железной дорогой вновь зависла ракета. Подрывники замерли.

Солдат прошел в нескольких шагах от них, трава, покрытая инеем, шуршала под его ногами. Немец остановился, потоптался на месте. Подрывники вздрогнули, когда прозвучал его надтреснутый голос, с насыпи ответили. И вновь все затихло: ушли фашисты.

Из тягостного оцепенения Синкевича вывел протяжный гудок паровоза со стороны Ясельды. Это мог быть бронепоезд.

И вот уже блестящая игла прожектора проколола лес, а затем, вытянувшись над полотном, высветила рельсы, шпалы.

Синкевич проворно пополз. А когда наконец уперся в бугор, радость так и захлестнула его: "Успел!" Он подтянул мешок, чтобы удобней было на него опереться и затем быстро подняться.

Бронепоезд шел со скоростью не меньше сорока километров. Замерли часовые. До расчетной точки взрыва бронепоезду оставалось пройти меньше ста метров. Уже ничего не слышно было, кроме тяжелого стука колес.

- Пора, - сказал Синкевич и, стремительно вскочив, побежал к насыпи. За ним - товарищи...

Секунда, две - и подрывники на полотне. Теперь часовые наверняка увидели их, однако что-нибудь предпринять не смогли, их срезали меткие очереди партизанских автоматов. Бронепоезд приближался с каждой секундой. Синкевич выдернул чеку взрывателя, бросил мешок. То же сделали остальные.

Взвизгнули, заскрежетали тормоза - но было поздно. Подрывники сделали прыжок, другой, третий - и свалились в канаву. Мощный взрыв потряс округу. Взрывная волна вжала их в землю, опалив горячим дыханием.

Синкевич и его товарищи побежали к лесу. Над местом взрыва стало светло как днем. Загорелся перевернутый паровоз, с двух сторон полотна железной дороги лихорадочно заметались лучи прожекторов, небо, будто на карнавале, осветилось красными, белыми ракетами, воздух прочертили трассирующие пули.

Подрывники знали: если сумеют добежать до леса и затем раньше карателей перемахнут через шоссе, то будут спасены.

* * *

Вскоре после взрыва бронепоезда последовали новые диверсии на железной дороге.

Фашисты свирепствовали. Они вновь вторглись в лес. На своем пути сожгли несколько деревень: Плоскинь, Гребень, Бобрыки, Плотницу, Задубье, Заберезье. Но тех, кого искали, не нашли.

Между тем отряд "Храбрецы" рос. Рабцевич создал новую разведывательно-диверсионную группу и направил ее в район станций Малковичи - Люща. Ее командиром назначили Геннадия Иосифовича Девятова. Бойцом группы стал Процанов. Он наконец упросил Рабцевича дать ему возможность вместе со всеми бить фашистов.

Успешно действовала группа Девятова. На железной дороге она подбила из ПТР паровоз, который тянул вражеский состав, на шоссейной дороге взорвала автомашину.

Из всех крупных городов ближе всего к базе отряда был Пинск. Рабцевич придавал особое значение изучению обстановки в нем. В городе уже имелись надежные связные. Начальнику разведки Бабаевскому удалось с помощью своих людей проникнуть даже в гебитскомиссариат Пинска. Одним из активных связных был двадцатилетний Василий Севко, монтер временной электростанции. Собственно, электростанцией называли мощный дизельный трактор, снабженный динамо-машиной. Вырабатываемый ток ночью предназначался для фашистской больницы, днем - для мельницы.

На одной из встреч Севко передал Бабаевскому схему всей электросети города. Севко раздобыл ее в столе своего начальника, нанес места дислокации фашистских частей, контрольных постов в городе и на подступах к нему. Бабаевский передал Севко магнитную мину и тол для организации взрыва трансформатора.

Придя домой, Севко спрятал мину и брикеты тола в своем сарае, среди дров. Каково же было его удивление, когда однажды, вернувшись с работы, он обнаружил брикеты тола на топившейся печке. В груди все так и похолодело.

- Мама, что вы задумали? - спросил он, взяв брикет.

- Да вот кто-то мыло спрятал в дровах, так я решила его посушить.

- Да вы знаете, что это такое? - собрав с печки брикеты, сказал Василий. - Это же взрывчатка.

Мать чуть не вскрикнула. Лицо ее побелело, она беспомощно опустилась на стул.

- Господи, так кто ж ее подсунул-то нам?

- Да это моя, мама...

- Как? - Мать испуганно посмотрела на Василия, хотела что-то еще спросить и не смогла - слова застряли в горле.

Несколькими днями раньше по городу расползлись слухи о том, что в кабинет фашистского гебитскомиссара партизаны бросили гранату. Она взорвалась в то время, когда фашиста в кабинете не было. В городе начались облавы. Хватали всех, на кого падало хоть малейшее подозрение, и тут же расстреливали.

И вот теперь сын притащил домой взрывчатку...

- И что ж с ней делать будешь? - прошептала мать.

- Как что? Взорву, - решительно сказал Василий.

Мать заплакала. Василий сложил брикетики стопкой, завернул в тряпицу и направился к двери.

- Постой, сынок. - Мать устало поднялась, пошатываясь, подошла к нему, обняла. - Ведь если тебя, родной, схватят, я не выдержу.

Василию стало жалко мать. Перед глазами мелькнула страшная картина. В прошлом году фашисты угоняли молодежь на работу в Германию. Не обошли и дом Севко. Младший брат Василия получил повестку. На сборный пункт не пошел, задумал с наступлением темноты уйти в лес, да не успел. Перед вечером за ним пришли фашисты...

- Не волнуйтесь, мама, все будет хорошо, - как мог, успокоил Василий мать.

Тол вместе с миной, которую мать не заметила, он зарыл в углу сарая. Так было надежней, к тому же он еще не знал, когда удастся совершить диверсию.

...Севко решил, что одному не справиться с заданием, привлек Николая - товарища по работе, которого считал надежным человеком.

После смены они прошли по Первомайской. Даже покурили недалеко от входа в подземелье, где стоял трансформатор. На двери висел амбарный замок. Без ключа не открыть. Подумали о петлях. Они были массивные, кованые. Но можно без особого труда поддеть их ломом и выдернуть. Напротив входа в подземелье располагалась фашистская пожарная часть. Петли без шума не выдернешь, а там вечно бодрствующий дежурный. Решили рискнуть, а чтобы меньше было шуму, накрыть это место пиджаком. Диверсию задумали совершить, когда Василий будет работать в ночную смену. Запустит трактор и уйдет.

Засветло, чтобы не напороться на случайный патруль, обходя контрольные посты, Василий перенес мину и тол к себе на работу. Как обычно, заправил дизель, смазал, запустил. И не заметил, что землю уже окутала теплая летняя ночь. Пришел охранник австриец Штефан, уселся рядом. Коверкая русские и белорусские слова, иногда дополняя речь жестами, стал рассказывать о своей жене, детях, живущих где-то под Веной. Он рассказывал и не спускал глаз с сумки, где лежали мина и завтрак. Василий, делая вид, что внимательно его слушает, извелся: "Черт знает что на уме у этого австрийца, возьмет да и заглянет в сумку..." А ведь положил-то ее Василий на самом виду только потому, что хорошо изучил характер австрийца. Осматривая обычно территорию, обращая внимание на различные мелочи, он никогда не трогал то, что лежало у дизеля. А тут... Неужели что-то заподозрил?

Как правило, австриец выходил к нему ночью из своей комнаты, перекидывался парой-тройкой слов, делал круг, большой или поменьше, около дизеля и уходил. А сейчас вот разговорился.

Василий потянулся к сумке.

- Совсем забыл, мне тут мама поесть собрала, положила и на вашу долю. - Он достал сверток, отрезал внушительный кусок розового сала с чесноком, ломоть черного хлеба и протянул сразу подобревшему Штефану.

Вместе поели, выкурили по цигарке душистого домашнего табачку. И только тогда австриец, одолеваемый зевотой, ушел.

"Вот окаянный, за салом приходил, а я-то думал..."

Василий подождал с часок, осмотрел трактор - работает нормально - и осторожно выскользнул со двора.

На набережной в кустах его уже поджидал Николай. Чтобы зря не рисковать, на Первомайскую они пробрались дворами. На улице не было ни души. Из окна дежурной комнаты пожарной части сквозь зашторенное окно пробивалась слабенькая полоска света. Кругом стояла тишина, только слышно было, как шелестит на ветру листва.

К двери подошли вдвоем. Николай достал ломик и поддел петлю. Быстро открыли дверь. Василий вошел, Николай прикрыл за ним дверь.

Василий включил фонарик. Вниз вела деревянная отлогая лестница, из глубины тянуло сыростью. Василию показалось, будто часто и громко затикало. Замер. Это колотилось его сердце. Пересилив страх, начал спускаться. Впереди мелькнули кабель в свинцовой оплетке, трансформатор. Василий достал из-за пазухи сверток, развернул.

Сверху слабо, тревожно постучали. "Предупреждение. Должно быть, кто-то показался..." Василий выдернул чеку, сунул связку из мины и тола в трансформатор и, спотыкаясь, стал подниматься.

На улице было тихо. Приоткрыл дверь и вышел осторожно.

Николай смотрел за угол, рукой показывал, чтобы Василий торопился.

Было темно, однако патруль их заметил. Раздался властный окрик.

Друзья юркнули в первый попавшийся двор, перемахнули через забор. За ними послышались крики, топот. Опять забор, на этот раз каменный, сад... Давно в ночи затерялся шум погони, а они все бежали и только на набережной расстались. Николай пошел домой, Василий - к трактору, где ждала его новая неожиданность.

Около дизеля сидел старший бригады Иван - кляузный, неприятный человек.

- Почему от рабочего места уходишь? - напустился он на Василия.

- Да я... купаться ходил, - оправдываясь, проговорил Василий, что-то на сон потянуло.

- Купаться? - подозрительно щурясь, переспросил Иван. И тут же сунул под нос Василию костлявый кулак. - Смотри у меня!

- А что, искупаться нельзя? - вытирая рукавом мокрое лицо, шею, виновато проговорил Василий.

- Нельзя. - Иван встал, придирчиво, словно выискивая что-то, обошел двор и, снова погрозив кулаком, ушел, посеяв в душе Василия сомнение, тревогу.

Василий огляделся, увидел свою раскрытую сумку. "Ковырялся, гад".

Утром, сменившись, он решил заглянуть на Первомайскую. Дорогу ему преградил полицай - проход по улице был закрыт. Угол дома, где был вход в подземелье, разворочен, на мостовой валялись кирпичи, бревна, доски...

Родные Севко жили у самого рынка и потому уже знали о ночном взрыве, с нетерпением ждали Василия. Как только он сказал, что надо немедленно уходить в лес, сразу стали собираться.

Опасения Василия были не напрасны. Едва они ушли, в дом нагрянули фашисты. Привел их Иван.

В лесу - опять неожиданность. Когда он проходил мимо хатки Рабцевича, из нее вышел Александр Пекун. При виде его Василию стало не по себе. Он знал Александра как переводчика и секретаря самого гебитскомиссара Клейна. По городу Александр всегда ходил с важным, надменным видом. Василий опасался его. И вдруг - он в лагере. "Значит, свой?! Так вот чья граната влетела в кабинет главного фашистского палача города".

После беседы с Рабцевичем Василия зачислили в группу Синкевича. Отца, мать и сестру определили в соседний семейный партизанский лагерь.

* * *

В журнале отряда появились записи о новых диверсиях на железной дороге.

31 мая группа Синкевича на перегоне Городище - Парохонск взорвала эшелон противника с живой силой и техникой. Разбила паровоз и семь четырехосных вагонов, повредила две платформы с автомашинами.

1 июня группа Игнатова на перегоне Барановичи - Лесная пустила под откос эшелон противника с военными материалами. Были разбиты паровоз и одиннадцать вагонов. Уже возвращаясь с диверсии, переходя Варшавское шоссе, игнатовцы взорвали восемь телеграфных столбов и шестнадцать столбов проводной сети.

5 и 7 июня отличилась группа Громыко. В районе станций Малковичи и Люща она подбила из ПТР два паровоза противника, везущие воинские составы с танками и автомашинами.

8 июня диверсию совершила группа Девятова. На железной дороге Барановичи - Лунинец она взорвала вражеский эшелон. Было повреждено две платформы, паровоз и четыре вагона с военным имуществом...

Между тем обстановка в районе действия отряда накалялась. Гитлеровцы скапливались в Логишине. В город вступили новые фашистские пехотные части, танки, артиллерия.

Сосредоточение вражеских сил недалеко от базы отряда объясняли следующим. Возможно, фашисты, потеряв надежду разгромить партизан силами местных гарнизонов, попросили помощи у командования и теперь готовили крупную карательную экспедицию, а может быть, они укрепляли город в связи с ожидаемым наступлением Советской Армии. О том, что такое наступление готовится, Рабцевич узнал еще в конце мая, из радиограммы Центра. Приказывалось немедленно направить в район Бобруйска разведывательно-диверсионную группу с заданием - сорвать план взрыва отступающими фашистами важных объектов города. В Бобруйск снарядили группу Бочерикова...

Вместе с командиром партизанского полка Рабцевич обсудил создавшееся положение. Картина оказалась незавидной. Если фашисты начнут карательные действия, то партизанский полк и отряд Рабцевича смогут противопоставить танкам и артиллерии всего несколько легких пушек да противотанковые ружья. Соотношение сил явно не в пользу партизан. У них было одно преимущество отличное знание местности, но это преимущество могло стать решающим.

На базах приняли все меры предосторожности: строго запретили разжигать костры, готовить днем пищу, скапливаться большими группами, и тем более на открытых местах. На кухне разрешалось использовать только сухие дрова. Жилые постройки замаскировали под кустарники. Далеко от баз выставили дозоры. Все это было не напрасно.

Утром 16 июня над лесом появился фашистский разведывательный самолет. Все замерло на базах. Самолет с полчаса кружил на большой высоте, потом повернул назад.

Стало ясно: разведчик не обнаружил базы отряда и партизанского полка. Да и вообще, судя по всему, фашисты не знали, где находятся партизаны.

Не успел самолет улететь, как со стороны деревни Доброславки загрохотали вражеские пушки. В лес двинулись танки, за ними - цепи солдат.

Рабцевич, внимательно выслушав радиста Климова, задумался. "Если не остановить фашистов, - размышлял он, - немцы вскоре смогут подойти к базе".

В штабной хатке, где собрались все командиры разведывательно-диверсионных групп и представитель 208-го партизанского полка, наступила напряженная тишина.

- Я думаю, товарищ Игорь, мы правильно решили, - сказал Линке.

Он понимал: на обсуждение времени нет, тем более что план отражения натиска фашистов уже готов, оставалось привязать его к местности.

- Что ж, хорошо. - Рабцевич провел ладонью по лицу, будто снимая усталость. Повернулся в сторону Громыко. - Сидор, двигайся сюда. - И ткнул пальцем в разостланную на столе топографическую карту. - Вот Доброславка, а вот дорога, по которой пойдут немцы. Твоя задача - заставить их свернуть с этого пути.

- Танки - свернуть? - недоуменно спросил Громыко.

- Фа-шис-тов, - гневно сверкнув глазами, по слогам произнес Рабцевич. - Увести от базы, и как можно дальше! Поэтому ты со своей группой прямиком проскочишь к деревне Плоскинь. Вот сюда. - Он опять ткнул в карту. Убедившись, что командир сориентировался, продолжал: - Ударишь из противотанковых ружей. Удар с тыла их, безусловно, всполошит и остановит. Здесь постарайся как можно больше наделать шуму. Понятно? Когда они развернутся, начнешь смещаться влево, немцы, естественно, потянутся за тобой, тогда сделаешь крюк к болоту. Что дальше, сообразишь сам.

- Ясно, - сказал Громыко, - можно идти?

- Действуй, только держись от танков подальше.

Еще не захлопнулась за Громыко дверь, а Рабцевич уже объяснял Девятову:

- Тебе, Геннадий, такое задание. - Помедлил. - Ты со своей группой выдвинешься к деревне Гребень. Времени хватит, но не мешкай. Задача та же - противника уводишь вот в это болото...

Отправив группы, Рабцевич и несколько командиров вышли из хатки. На базе было тихо. У лазарета, где еще оставались больные, возле складов, под деревом, стояли подводы. Бойцы-возницы ждали команду к отправке.

Группы Громыко и Девятова отменно справились со своей задачей. Сначала отстали вражеские танки, потом пушки, пехота же, преследуя бойцов, завязла в болоте, а после повернула на исходные позиции.

В течение всего дня в небе висели вражеские самолеты, обстреливали лес, кидали бомбы по тем местам, откуда бойцы успели уйти.

На следующий день в журнале отряда появилась запись:

"16 июня 1944 года в 7 часов противник при наличии танков, артиллерии и авиации повел наступление на нашу базу и партизанский полк. После 15-часового боя и проведенного маневра противник, понеся потери, отошел в свои гарнизоны. Отряд потерь не имел..."

* * *

Рано утром 24 июня к Рабцевичу постучались.

- Войдите, - делая пометки на карте, сказал командир. Он составлял радиограмму в Центр.

Еще вечером Бочериков сообщил: "Нахожусь в деревне Макаровка, в двадцати километрах от Бобруйска, послал разведку - чтобы найти верный путь в город".

Группа оказалась в районе действий карательных экспедиций. Пришлось уходить от преследования и вместо двухсот километров сделать крюк в четыреста. От гибели спасли болотные топи...

Вошел радист Глушков, улыбаясь, доложил с порога:

- Товарищ командир! Сегодня в шесть часов утра началось наступление наших войск!..

Через какую-то минуту помещение, где находилась рация, было забито до отказа. Звучал голос Левитана:

"...Войска Первого Белорусского фронта под командованием генерала армии Рокоссовского, прорвав оборону противника южнее города Паричи, перешли в наступление!.."

- Наконец-то! - сказал Рабцевич.

Он давно ждал этого дня - с тех пор, как проводили группу Бочерикова. И вот он наступил...

"Надо действовать!" - подумал командир и посмотрел на Линке. Комиссар улыбнулся. "Дождались!" - говорили его радостные глаза. Рабцевич перевел взгляд на Бабаевского.

- Вот что, Николай, - сказал, едва смолк голос диктора, - обеспечь сбор командиров групп. Завтра проведем совещание. Подготовь план работы со связными на период наступления нашей армии...

Бочериков вошел в город вместе с частями Советской Армии. Благодаря стремительному наступлению наших войск фашисты не смогли осуществить свой чудовищный план. Бочериков с бойцами по горячим следам задержал и передал армейской контрразведке четырех предателей, среди которых был заместитель коменданта бобруйского лагеря для военнопленных, известный садист и палач.

Вместе с Линке и Бабаевским Рабцевич разработал план разгрома вражеского гарнизона. Предстояло захватить станцию Малковичи, перекрыть железную и шоссейную дороги, тем самым перерезать фашистам пути отхода. Рабцевич согласовал свой план с Василием Захаровичем Коржом. После этого он поставил и определил задачи каждой группе. Операция начиналась в ночь на 4 июля.

- Помните, товарищи, - напутствовал Рабцевич, - это наш последний бой, поэтому каждый должен тщательно обдумать, что и как будет делать, чтобы избежать ненужных жертв. Предстоит не только взять станцию Малковичи, но и удержать ее до подхода наших войск. А как сложится обстановка - предугадать трудно.

Станцию захватили стремительно, деморализованный гарнизон уничтожили.

Рабцевич отдал распоряжение группам приступить к проведению второго этапа операции.

К рассвету разобрали и заминировали железнодорожные пути, ведущие к станциям Люсино и Люща, заминировали шоссе, перекресток и проселочные дороги. Бойцы, вооруженные противотанковыми ружьями и пулеметами, заняли позиции.

Линке, Бабаевский и Побажеев руководили действиями групп на местах. Рабцевич находился в Малковичах, осуществлял общее руководство операцией.

12 июля наши войска подошли к станции Малковичи. Советские войска встретились с отрядом "Храбрецы". Позади у игоревцев осталось два года жизни в тылу врага...

* * *

В итоговом донесении Рабцевич сообщал, что за семьсот сорок один день боевых действий в тылу врага отряд совершил более 200 диверсий, подорвал бронепоезд и 91 эшелон, 24 танка, в том числе 5 "тигров", 26 бронемашин, 102 автомашины, 2 катера, вывел из строя 5 шоссейных мостов и многое другое. Кроме того, в Центр регулярно поступали сведения разведывательного характера о замыслах и действиях оккупационных властей, передвижении фашистов, их численности и размещении. Советская авиация, используя данные отряда, неоднократно бомбила скопления фашистских войск и техники в Осиповичах, Бобруйске, Жлобине, Калинковичах и окрестностях. За все время боевых действий погиб 21 человек.

После соединения с войсками Советской Армии отряд прибыл в Слуцк. Часть бойцов сразу была направлена на передовую, другая сначала поехала в Минск, для участия в партизанском параде, а после ушла на фронт. Некоторых направили работать в органы госбезопасности. Получили новое назначение и командир с комиссаром. Линке срочно вызвали в Москву. Рабцевич остался в распоряжении органов госбезопасности Белоруссии.

...Александр Маркович пришел наконец домой. Скинул ботинки, расстегнул ворот гимнастерки и прилег на кровать поверх шерстяного солдатского одеяла. Тело приятно заныло, загудело. Сказалась усталость: почти сутки провел без отдыха, прощался с бойцами, командирами отряда.

Закрыл глаза, и в сознании возникли картины прошлого. Вся жизнь вдруг предстала перед ним. Но не день за днем, шаг за шагом, а отрывками, без какой-либо последовательности.

Вспомнил самое начало войны. Шоссейная дорога запружена беженцами, повозками, машинами. Все спешат уйти. Лица испуганные, растерянные, заплаканные. В этой толпе пробирается и он с сыном Виктором. Позади не смолкает грохот: бьют орудия, строчат пулеметы.

- Воздух! - истошно кричит кто-то.

Поднимается паника, машины, люди сворачивают с шоссе.

Рабцевич с сыном бежит в поле. С воем проносятся над землей "юнкерсы". Пулеметные очереди вспахивают землю, слышатся стоны, крики, проклятия. Рабцевич оглядывается на только что оставленный Брест. Город в разрывах снарядов, в огне. Горит завод, где он в последнее время работал коммерческим директором. "Как хорошо, - думает невольно, - что семью отправил на лето к родным в Кировск..."

А вот Рабцевич на барском поле. Как заведующий земельным отделом Качеричского волостного революционного комитета участвует в распределении помещичьих владений среди крестьян, аршином меряет землю. За ним с красным флагом, с гармошкой идут радостные, возбужденные односельчане.

- Это твой, Кондрат, - говорит Рабцевич, втыкая в землю колышек. Паши, сей... Теперь голодными твои дивчины не будут!..

- Спасибо, Александр Маркович, - смеется селянин, смахивая слезы с шершавого, в щетине, лица. Он старается обнять Рабцевича.

- Это не мне надо говорить спасибо, Кондрат, - Советской власти...

Но что такое? Вместо крестьянина он видит перед собой широкоплечего приземистого венгерского писателя Мате Залку. Прославленный генерал Лукач - герой республиканской Испании, которого он встретил однажды на горной дороге во время перехода, пожимает ему руку, обнимает...

Рабцевич сидит за столом, пишет письмо в НКВД СССР:

"В настоящее время, когда Родине угрожает опасность, прошу дать мне возможность защищать Родину. Я должен отправиться в тыл врага и громить его тыл..."

И вновь перед ним шоссе, но уже пустынное, заснеженное Волоколамское. Рабцевич командует ротой в мотострелковой бригаде особого назначения НКВД.

- Иванов, - приказывает вытянувшемуся перед ним лейтенанту, - вы со своими людьми минируете участок от леса до дороги. - Обращается к другому командиру: - Вы делаете то же самое, но с левой стороны. Задание понятно? - И сам с группой бойцов начинает устанавливать мины.

- Танки не должны прорваться к Москве, не должны, - говорит хлопцу, который примостился рядом...

Рабцевич ввинчивает запал, но перед ним уже не мина, а граната. Идет бой. Кайзеровцы наступают. Их так много, что не может справиться пулемет. Рабцевич кидает гранату, еще, еще. Бой обрывается. Командир 6-го гренадерского полка Западного фронта на его опаленную гимнастерку прикрепляет Георгиевский крест, вручает погоны унтер-офицера. Рабцевич залезает в окоп, а там стоит шум: товарищи читают большевистскую газету.

- Как все правильно пропечатано, - скручивая цигарку, говорит один солдат, - ведь если пораскинуть мозгами, выйдет, что ни мы, ни простые немцы не хотим войны.

- Это уж точно, - поддерживает его другой, - мне плуг родней винтовки.

И вот уже говорят все разом:

- Долой войну!

- Хватит нам убивать друг друга!

- Мы такие же, как и они, крестьяне, рабочие!

- Айда к ним!

Солдаты вылезают из окопа.

- Товарищи немцы, братья, погодьте, не стреляйте!..

На той стороне тоже слышатся возбужденные голоса. Немецкие солдаты идут навстречу. Ни у кого нет оружия.

- Сволочи, что делаете? - перекошенный злобой, кричит ротный. Размахивая револьвером, намеревается остановить солдат. Подскакивает к Рабцевичу, хватает за грудь. - А ты, скотина, как смеешь? Ты же георгиевский кавалер!

Рабцевич выхватывает у него револьвер, отбрасывает в сторону, идет дальше.

Солдаты встречаются, начинается братание, кругом смех, восторженные возгласы. Александр обнимается с каким-то молоденьким, как сам, немцем. Они находят ящик, должно быть, из-под снарядов, садятся. Закуривают из одного кисета. Немец весело лопочет. Рабцевич не знает немецкого, но ему до удивления все понятно. Немец рабочий, у него есть жена и маленький Ганс, он сегодня же поедет домой.

- А я, - Рабцевич вздыхает, - я землю люблю...

Он радостно смотрит на немца, и вдруг лицо солдата уплывает. Перед ним Линке.

- Вот чудеса! Так это же Карл!

Карл что-то говорит.

Рабцевич открывает глаза. И точно - перед ним Линке со свертками в руках.

- Спишь? А я тут сухой паек получил. Завтра в шесть часов утра поеду домой! Ха! Вставай, провожаться будем!

Линке развернул свертки, финским ножом порезал колбасу, хлеб, открыл банки с консервами.

- А я думал, что не увижу тебя, - улыбнулся Рабцевич, подсаживаясь к столу. - Обидно было бы не поговорить напоследок.

До отъезда Линке так и просидели, вспоминая прошлое, мечтая о будущем.

Иначе нельзя

6 ноября сорок четвертого года газета "Правда" опубликовала Указ Президиума Верховного Совета СССР:

"За образцовое выполнение специальных заданий в тылу противника и проявленные при этом отвагу и геройство присвоить звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали "Золотая Звезда"..."

Далее указывались награжденные, среди них и Рабцевич.

Стали поступать поздравления - письма, телеграммы, открытки.

Одним из последних поздравил Александра Марковича Карл Линке. Это было в конце мая сорок пятого. Рабцевич взял конверт в руки, увидел знакомый почерк: "Жив!"

Оказалось, после приезда в Москву летом сорок четвертого Карл Карлович получил новое задание. Ему вновь пришлось прыгать с парашютом, но уже на территорию Словакии, охваченную антифашистским восстанием. Пробыл там семь месяцев, был ранен. Сейчас в Москве, но чувствует, что пробудет в столице недолго, - уже готовится к отъезду.

Так оно и вышло: вскоре Линке уехал в Германию, где принял активное участие в создании государства трудящихся на немецкой земле, стал одним из первых его генералов.

Впоследствии министр национальной обороны ГДР Хайнц Гофман напишет:

"После освобождения Германии он отдал весь свой большой боевой опыт социалистическому строительству, усилению и укреплению рабоче-крестьянских сил. Его имя неразрывно связано со строительством вооруженных сил, особенно с созданием и развитием национальной армии Германской Демократической Республики".

Рабцевич надеялся увидеться со своим бывшим комиссаром, строил планы, но им так и не довелось больше встретиться.

По окончании войны Рабцевич работал в органах госбезопасности Белоруссии. Неоднократно избирался в Минский горсовет, Минский горком партии...

Однако многие годы, проведенные в тылу врага в гражданскую, испанскую и Великую Отечественную войны, не прошли бесследно. Особенно подкосила Рабцевича трагическая гибель дочери.

Рабцевич крепился, но все больше чувствовал, что работать ему не под силу.

В пятьдесят втором году вышел на пенсию. Напряженная, по минутам расписанная жизнь сменилась тягостной тишиной. Все время был в гуще событий, все вокруг кипело, бурлило. И вдруг - покой. Не надо никуда рваться, спешить. А что тогда надо? Сидеть на лавочке перед домом и ждать?..

Видя состояние мужа, жена Елена Константиновна подбадривала:

- Не мучь себя, Саша, ты заслужил отдых.

А он не хотел отдыхать - разве для этого он жил, к этому стремился?

Однажды к нему разом нагрянули, будто сговорились, Кирилл Прокофьевич Орловский, Василий Захарович Корж, Станислав Алексеевич Ваупшасов.

Долго сидели в тот вечер друзья. Пока говорили о прошлом, Рабцевич смеялся, шутил - ему было что вспоминать. Но потом, когда разговор переключился на теперешнюю жизнь, замолчал. О своей работе рассказывали Корж, Ваупшасов. Особенно радовался Орловский - он возглавил один из самых разрушенных в войну колхозов, теперь хозяйство поднялось.

- С утра и до поздней ночи кручусь как заводной, - смеялся Кирилл Прокофьевич. - Недавно отгрохали новый коровник, развернули жилищное строительство. Мечтаю, только бы сил хватило, в каждый дом паровое отопление провести. Чтобы люди у меня жили не хуже, чем в городе.

Все рассказывали, а Рабцевичу рассказать было нечего. Ковырять свои болячки? Нет, не по нему это...

Утром друзья разъехались, и опять Рабцевич остался один. Поехал за город, выкопал елочку, кленок, троечку березок, привез домой. Во дворе нашел место, посадил. Поработал и почувствовал, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Добрался до лавочки, сунул под язык таблетку, тело свинцово отяжелело, голова ясная, а тело...

- А, вот ты где?! - окликнул его знакомый голос.

Перед ним стоял, широко улыбаясь, покручивая пышный ус, Василий Захарович Корж.

- Вернулся? - обрадовался Рабцевич.

- На встречу иду, пионеры пригласили, за тобой зашел. Думаю, не откажешь мальчишкам и девчонкам в удовольствии послушать тебя?

- Так я же не готовился, - растерялся Рабцевич.

Корж рассмеялся:

- Чудак, да ты к подобной встрече всю жизнь готовился. Ладно, давай переодевайся, и пойдем.

Так Корж утащил Рабцевича на первую встречу с пионерами.

И началось. Рабцевича стали приглашать всюду. Его хотели видеть курсанты учебных организаций ДОСААФ, школьники, студенты, рабочие, воины, писатели, ученые. Рабцевич никогда не отказывал. Он много ездил по республике. Выступал с лекциями, беседами, рассказывал о размахе партизанского движения в Белоруссии в пору войны, о людях, которые отдавали ради победы все, зачастую и саму жизнь.

Александр Маркович умел находить доверительные слова для слушателей, беседы строил так, что рассказ о партизанах и связных неизменно вызывал чувство гордости их самоотверженностью, помогал глубже постичь истоки патриотизма.

Как-то, рассказывая жене о своих впечатлениях от встреч и бесед с людьми, Александр Маркович признался:

- Лишь сейчас я понял, что нужно рассказывать не столько о том, что мы делали, сколько зачем делали. Молодых надо учить быть людьми.

Рабцевичу много писали. Ребята просили прислать фотокарточки, личные вещи для организации в школах уголков, музеев Великой Отечественной войны. Особенно дороги были письма от связных отряда, которые не получили документы о своем участии в борьбе с оккупантами.

Александр Маркович шел в органы госбезопасности, просматривал архивные документы, подробно отвечал на письма, высылал нужные справки.

Общественная работа увлекла его, он опять не знал покоя.

А здоровье Рабцевича ухудшалось с каждым днем.

Однажды утром он с трудом поднялся. Болело сердце, в голове шумело, в груди жгло и ныло. Хотелось полежать. Но он встал, принял лекарство и начал одеваться.

- Ты куда? - всполошилась Елена Константиновна.

- На встречу с пионерами.

Елена Константиновна уложила его.

- Сейчас придет врач, а ты...

Превозмогая боль, Александр Маркович улыбнулся:

- Надо, мать, идти, иначе нельзя, ребятишки ждут...

11 апреля 1961 года Рабцевича не стало.

Трудящиеся Минска провожали прославленного партизана в последний путь. Похоронили Александра Марковича на военном кладбище, на аллее Героев.

Загрузка...