За кормой сто тысяч ли

Битва на Цейлоне

Третья экспедиция вышла в плавание в октябре 1409 года и возвратилась в Китай в июле 1411 года. В ней было меньше кораблей, чем в двух первых, — всего сорок восемь, маршрут же ее ненамного отличался от маршрутов первого и второго заморских походов.

В третьем плавании Чжэн Хэ посетил Да-Вьет, Яву, Малакку, Суматру, Цейлон и малабарские гавани.

Цейлон (китайцы называли этот остров Силань), где Чжэн Хэ бывал уже в первых двух плаваниях, на этот раз оказался ареной весьма бурных событий.

Этот сравнительно небольшой остров [33] грушевидных очертаний построен природой весьма просто. В его средней части на высоту двух — двух с половиной тысяч метров поднимается не очень обширное нагорье, со всех сторон окруженное поясом равнин, плавно понижающихся к морю. Пояс этот особенно широк на севере. В ту эпоху густые тропические леса, столь же могучие, как на Суматре, покрывали большую часть цейлонских равнин.

Узкий и мелкий Полкский пролив отделяет Цейлон от Индии, причем через этот проход тянется цепь мелких островов — Адамов мост; наиболее удобные морские пути проходят поэтому не через Полкский пролив, а вдоль юго-западного и южного берега Цейлона и далее следуют вдоль его восточного побережья.

Коренные обитатели Цейлона — сингалы, или сингальцы, связанные родственными узами с народами соседней Индии, создали высокую цивилизацию, которая достигла зрелости уже в первые века нашей эры.

Цейлон в IV–V веках стал оплотом буддизма и обетованной землей для буддийских паломников всей Южной Азии и Китая. В старом священном городе Анурад-хапуре, лежащем на высокой равнине центрального Цейлона, и более юной Полоннаруве, расположенной к востоку от гор, близ берегов самой крупной цейлонской реки Махавели-Ганга, созданы были шедевры буддийской архитектуры, не столь грандиозные, как Ангкор-Том или Боробудур, но с характерной для цейлонских зодчих строгостью пропорций и ясностью форм. Должно заметить, однако, что с цейлонскими ваятелями вряд ли могут по щедрости замыслов сравниться их яванские и кхмерские собратья.

Сингальские царства на Цейлоне существовали уже в III–II веках до нашей эры и в первых столетиях нашей вры, когда Цейлон стал одним из промежуточных звеньев Южноазиатского морского пути, приморские города этих царств завязали тесные сношения не только с малабарски-ми и Коромандельскими гаванями Индии, но и с Римской империей, и немало яван осело на цейлонской земле.

В I тысячелетии нашей эры различные сингальские государства то появлялись, то снова исчезали: на короткое время остров был завоеван южноиндийским царством Чо-ла, соперником Шривиджаи, а с XI века здесь стала править сингальская династия, основателем которой был освободитель Цейлона — Виджая-Баху V. Столица этого царства — город Канди лежал в горах. У верующих буддистов он пользовался такой же славой, как у православных Киево-Печерская лавра с ее мощами святых угодников. В одном из храмов Канди хранится до наших дней архисвященная реликвия — «зуб» Будды.

Задолго до вторжения войск Чолы Цейлон, особенно его северные области, стал заселяться выходцами из Южной Индии, главным образом тамилами. Тамилы продолжали оседать на Цейлоне в XI–XIV веках, и повсеместно вдоль северных берегов они основали ряд мелких княжеств, фактически совершенно независимых. Столь же независимы были и многочисленные сингальские феодалы на юге и в центральных областях острова.

Вот как описывает Цейлон Ма Хуань;

«Буддийских святилищ, — пишет он, — очень много на острове… Царь — ревностный приверженец религии Будды и с великим уважением относится к слонам и коровам. У людей этой страны в обычае сжигать коровий помет и мазать этой золой тело.

А говядину они не едят ни в коем случае и пьют только молоко. Когда же корова околевает, ее хоронят… И самое ужасное преступление, когда кто-либо убивает корову; смерти может [такой преступник] избежать лишь в том случае, если в качестве выкупа он даст коровью голову, отлитую из чистого золота. Каждое утро люди в царском дворце, каково ни было их положение, собирают коровий помет, смешивают его с водой и затем мажут им пол в дворцовых покоях…

…Царство Силань велико, густо населено и немного похоже на Чжаова [Яву]. И есть тут у людей все, что необходимо для жизни.

Ходят же они нагие, только на бедрах у них повязка из зеленой ткани, перехваченная поясом. А лицо они бреют начисто, оставляют только не тронутыми волосы на голове… бороду отпускают, коли помирает у них отец или мать, и так выражают свою сыновнюю скорбь. Женщины стягивают волосы узлом на макушке и носят белые одежды. Новорожденным мальчикам бреют голову… Покойников они сжигают и хоронят пепел. Не садятся они за трапезу без масла и молока, и если у них нет пищи, то желание есть всячески стараются скрыть. А бетель они жуют все время. У них нет пшеницы, но много риса, сезама и гороха. И собирают они много кокосовых орехов, и получают из них масло, вино и сахар. Есть у них бананы и джак, сахарный тростник, дыни, садовые цветы и травы… В цене у них мускус и цветная тафта из Китая, чаши и вазы из синего фарфора, камфара и китайские медные монеты… [34] И платят они за эти товары жемчугом и драгоценными камнями. Китайские корабли, возвращаясь на родину, постоянно привозят послов здешнего царя, которые приносят дань императору драгоценными камнями».

По причинам не вполне ясным царь сингальской династии Алагакконара (Ма Хуань и Фэй Синь называли его Ялекунаэр) вступил в конфликт с Чжэн Хэ. Еще на пути в Каликут в 1410 году Чжэн Хэ встретил на Цейлоне не очень теплый прием. Что именно произошло тогда на острове, понять трудно; китайцы обвиняли Алагакконару в вероломных замыслах, в частности в. намерении убить Чжэн Хэ. На обратном пути в 1411 году произошло очень серьезное столкновение с Алагакконарой, которое, видимо, вызвано было цейлонской стороной. Флотилия вынуждена была принять меры к защите, и одновременно Чжэн Хэ с двухтысячным отрядом двинулся на цейлонскую столицу [35], взял ее и захватил Алагакконару, его жен, детей и приближенных. Всю царскую фамилию вместе с Алагакконарой Чжэн Хэ препроводил в Китай. Император Чэн-цзу весьма милостиво принял пленников и вскоре отпустил их на родину.

Не следует идеализировать личность Чжэн Хэ и наделять его качествами сусального героя, защитника сирых и угнетенных, чертами китайского рыцаря печального образа.

Чжэн Хэ был сыном своего века, а Минский век — время совсем не идиллическое, и феодальный Китай этой эпохи отнюдь не был земным раем. Однако в значительной мере в силу того, что Китай конца XIV и начала XV века не был охвачен той стихией первоначального накопления, которая гнала за тридевять земель кастильских и португальских рыцарей наживы, заморская политика китайской феодальной верхушки была куда более умеренной, чем политика пиренейских держав в эпоху Колумба, Ва-ско да Гамы, Кортеса и Писарро.

Поэтому за флотилиями Чжэн Хэ не шла алчная орда конкистадоров, для которых новооткрытые земли были заповедным полем феерических грабежей и разбоев.

В значительной мере именно этим объясняется то обстоятельство, что, имея все реальные возможности для активных завоевательных акций, Чжэн Хэ никогда без крайней на то необходимости не прибегал к силе оружия.

Великий китайский мореплаватель в каждой своей экспедиции располагал таким количеством кораблей и воинов, которого никогда не было в распоряжении Васко да Гамы, Алмейды, Сикейры и Албукерки.

Чжэн Хэ без особого труда мог захватить все приморские княжества Суматры и Малабара и овладеть Явой, Малаккой и Цейлоном. Он мог подорвать торговые связи гуджаратских, бенгальских, арабских и иранских купцов со странами Малайского архипелага и Индокитая и закрыть мусульманским купцам все дороги на Дальний Восток.

Именно так поступил почти столетие спустя Албукерки, который уничтожил египетский флот, захватил Гоа, Хормуз и Малакку и, пользуясь разобщенностью и взаимной враждой торговых городов-государств стран южных морей, установил португальскую монополию на главных путях, ведущих к Китаю и Молуккским островам.

Но в подобных мерах Минский Китай не испытывал никакой нужды, и Чжэн Хэ предпочитал военным акциям мирные сношения; такая политика была необходима для того, чтобы, не нарушая системы торговых связей, которая сложилась к XV веку на Южноазиатской морской дороге, открыть этот путь для китайской торговли.

Чжэн Хэ нигде не прибегал к провокациям, посредством которых португальцы захватывали мирные города и вероломно разделывались со своими вчерашними союзниками. На Яве, в Палембанге и на Цейлоне в первых трех экспедициях и в Самудре в четвертом заморском походе Чжэн Хэ, правда, применял оружие, но, сломив своих противников, он не превращал их земли в китайские колонии, не посягал на их внутренний строй, религию, обычаи, культуру и внешние связи.

Первые три экспедиции не заходили дальше Каликута. Бросок в воды Передней Азии, очевидно, с успехом можно было осуществить, лишь предварительно полностью освоив китайско-индийскую трассу.

В 1411 году, после возвращения Чжэн Хэ из третьего плавания, эта задача была выполнена. На всех участках Южноазиатского морского пути — от Люцзяхэ до Каликута — Китай имел надежные опорные пункты и базы. Бухта Куи-Ньон в Тьямпе, Туван и Гресик на Яве, Малакка в одноименном проливе, ведущем в Индийский океан, Палембанг и якорные стоянки в устье реки Муси, гавани Ачина и Коломбо на Цейлоне, Куилон, Кочин и Каликут стали этими опорными пунктами, и здесь экспедиции Чжэн Хэ всегда могли пополнить запасы продовольствия, прокренговать и проконопатить корабли, обновить такелаж и парусное хозяйство.

Поэтому в 1411 году уже создалась реальная возможность для рейда к берегам Гуджарата и Ирана, где до того времени китайские корабли появлялись очень редко.

«На двенадцатом году Юнлэ [1414 год], командуя флотом, мы явились в Хулумусы [Хормуз] и другие страны». Так начинается в люцзяганской надписи Чжэн Хэ сообщение о четвертом плавании. Хормуз, гавань в Персидском заливе, был главной целью новой, четвертой, экспедиции, и маршрут заморских походов был, таким образом, продлен на 20 дней пути [36].

Флотилия вышла в конце 1413 года из китайских вод и возвратилась обратно в августе 1415 года.