За опасной чертой

Высшая проба

Разные бывают полеты: иные навсегда ушли из памяти, другие вспоминаются изредка, к слову, к случаю. Этот, сентябрьский, останется с ним на всю жизнь.

Трудным ли был полет? Для испытателя абсолютно легких не бывает — уж очень велик груз ответственности, слишком дороги ошибки. Да разве только для испытателя? Все летчики, военные они или гражданские, в одном одинаковы — каждый из них сделает все, что предусмотрено программой полета, вложит все свое умение, знания и опыт, чтобы выполнить задание. А полетов ради прогулок, как известно, не бывает.

…Испытательный аэродром жил привычной размеренной жизнью. Каждый спокойно занимался своим делом.

— Георгий Константинович сказал, что не задержится, — сообщил товарищам механик самолета, вытирая руки чистой ветошью. — У него билеты в театр. То-то, я смотрю, веселый он сегодня.

Руководитель полетов время от времени запрашивал борт самолета и получал короткие, четкие ответы. По ним можно было составить достаточно полное представление о том, что делает летчик, как ведет себя его самолет. Все шло нормально, по программе. Ждали посадки.

И тут произошло то непредвиденное, что предусмотрено профессией летчика-испытателя. Самолет резко тряхнуло и бросило вниз. В оглушительном скрежете растворился звонкий голос турбины.

Двигатель называют сердцем самолета. Машина Мосолова осталась без сердца — оно словно разорвалось от напряжения на огромной скорости полета. Летчик ощутил сильный удар. Потом еще и еще…

В туманной пелене перед глазами заметались, заплясали стрелки приборов. Ничего нельзя было разобрать в этом сумасшедшем вихре. Потом все смешалось и исчезло.

«Двигатель…» Это последнее, что отчетливо воспринял мозг.

Сколько летчик был без сознания? Секунду, десять, минуту? Нет, все произошло почти мгновенно. А рука уже нащупала рычаг управления двигателем и потянула его на себя. Это «сработала» та пружина, которая натуго взведена известным методическим положением: «Довести действия летчика в особых случаях до автоматизма». Сейчас убирать обороты было незачем — двигатель был мертв. Но Георгий подсознательно, еще не осмыслив происшедшего, не опомнившись от тряски и ударов, боролся за две жизни: самолета и свою.

На командном пункте услышали по радио позывной и сообщение летчика о случившемся. Все замерли в напряженном ожидании. Только, как всегда размеренно и бесстрастно, крутились магнитофонные диски да откуда-то ветерок доносил приглушенную расстоянием легкую музыку.

Связь то и дело прерывалась. «Теряет сознание», — предполагали на земле. И все же верили: «Сумеет. Должен суметь… Ведь такое уже бывало».

Тихо стало в эфире. Совсем тихо. Все летчики, выполнявшие задания, прекратили работу на передачу — нельзя мешать товарищу, у которого создалась сложная ситуация. А она была действительно сложной.

Беспорядочно падающую машину охватило пламя. Летчик его видел, но не это сейчас было главным. Надо было сначала выровнять самолет, заставить его подчиниться рулям. А это никак не удавалось. В скупых строчках летно-испытательных отчетов такое явление называется «отказом управления», причины которого потом можно, не торопясь, обдумать, промоделировать последний режим полета на электронно-вычислительных машинах, найти истину и уже затем внести изменения в конструкцию каких-то узлов, дать необходимые рекомендации летчикам. Но это потом. В воздухе размышлять некогда.

— Спокойно! До земли еще далеко. Впереди уйма времени…

Это, конечно, в понимании летчика, привыкшего вести счет на секунды. А оно не ждало, это время. Самолет перешел в пикирование и одну за одной терял тысячи метров, с пронзительным свистом врезаясь в упругий воздух.

«Выпустить воздушные тормоза! Не терять головы. Ошибка может быть роковой», — говорил сам себе Мосолов.

Самолет все еще не реагировал на отклонение рулей. Летчик ждал, но не безучастно, не пассивно. Он боролся и верил в победу. Иначе… Он знал, что еще можно покинуть самолет с парашютом. Вот она, ручка катапультной установки! Одно движение — и вслед за сброшенным фонарем пиропатроны «выстрелят» в небо креслом с летчиком. Так что же ты медлишь, Георгий?

Никак не собрать воедино мысли:

«Машина горит… Пожалуй, ее уже не спасти… А если успеть посадить, прежде чем огонь доберется до баков? Но как сажать неуправляемый самолет?..»

На плечи, на все тело наваливается тяжесть перегрузки. Значит, скорость продолжает расти.

«Что же дальше? Что?..»

Теперь уже почти не оставалось времени ни на раздумья, ни на попытки спасти машину. Самолет развил на пикировании колоссальную скорость и пылающим метеором падал на землю.

«Надо катапультироваться, немедленно оставлять обреченную машину!»

Ты опоздал, Георгий. Слишком много думал о машине и слишком мало о себе! За горячим остеклением фонаря с гулом океанского прибоя рвался в клочья тугой воздух. Он безжалостно раздирал и корежил металл обшивки. А тебя он просто раздавит! И все же…

— Покидаю машину!

Это последнее, что услышали из динамика на пункте управления полетами.

Что было дальше? Кажется невероятным, но летчик запомнил все до мельчайших подробностей.

Страшный удар — который уже за несколько последних минут! Это о воздух, спрессованный до гранитной твердости безумной скоростью самолета. Словно в полусне ощутил, как отделилось от него сиденье, рывок раскрывшегося парашюта.

Еще удар — теперь уже о землю. Неведомо как проскочил между острыми верхушками сосен, и они отгородили летчика от мира высокой темной стеной. Белым парусом безжизненно повис на колючих ветках парашют. Ободранный толстыми сучьями и бесполезный сейчас, он сделал доброе дело — доставил человека на землю.

Георгий лежал на спине и смотрел на покачивающиеся под ветром высокие кроны деревьев. Потом попытался приподнять голову, но нестерпимая боль скрутила все тело, выдавила стон.

В сознании мелькнуло: «Жив! Кажется, еще жив! Но что за чертовщина: ни встать, ни пошевельнуться».

Закрыл глаза. Так легче.

«Ждать. Спокойно ждать. За мной придут, обязательно придут».

Это он знал наверняка. Он предупредил, что катапультируется.

Попробовал пошевелить пальцами рук. Не вышло. Нога тоже не подчинилась, а время, казалось, застыло на месте.

— Эй! Эо-о…

Адская боль в голове мешала громко звать на помощь. Но хоть так, тихонько. Ведь его ищут… Надо помочь…

Над головой, в разрывах между шапками сосен виден серо-голубой шатер неба.

Прошел час, второй… Стал накрапывать дождь.

Георгий все так же лежал на земле, неподвижный, с полуприкрытыми темными ресницами глазами. Высотный компенсирующий костюм и «знаменитые» кирзовые сапоги были залиты маслом. На голове и лице запеклась кровь.

Распухшие губы поймали несколько дождевых капель. Только несколько. Как хочется пить! А вокруг ни одной живой души. Никого…

Снова кричать нет сил. Да и кто услышит его в этом дремучем лесу! Здесь только ветер гуляет по верхушкам сосен да скрипят, покачиваясь, их стволы.

Но вот застрекотал вертолет. Громче… совсем рядом. Нет, не заметил… Улетел куда-то.

— Эо, эо!..

Хриплый, неузнаваемый голос приходил откуда-то со стороны. Снова кричал, звал, напрягая последние силы. Никого! Лес, как губка воду, впитывал слабые звуки.

Потом забылся. Сколько пролежал так, неизвестно. И вдруг резкий хруст валежника, топот. Ближе, ближе… Почудилось? Нет, кто-то дышит над ним, что-то кричит.

Георгий приоткрыл глаза. Рядом стоял незнакомый парень.

— Что с тобой, родной? Помочь чем?

Георгий снова попробовал приподняться и снова не смог. Не было ни одной клетки, где бы не отдавалась эта проклятая боль.

— Лежи, лежи… Я все сделаю сам.

— Ладно. Только сначала слушай внимательно, что я скажу, и запоминай. Если что-нибудь со мной случится, позвонишь по телефону, который я сейчас назову, и передашь вот что…

Георгий коротко, слабеющим голосом перечислил все, что он заметил в полете, назвал вероятные причины аварии.

— Понял? Повтори!

Парень сбивчиво, но в целом довольно точно пересказал все, что услышал от летчика.

— Верно. Как тебя зовут-то?

— Александром. Глазов я. Александр Васильевич.

— Саша, значит… А теперь…

Георгий показал глазами на ногу, еле слышно прошептал:

— Сними сапог и перетяни ее чем-нибудь. Только покрепче. Не могу, брат, сам…

Широкий в голенище сапог на этот раз плотно сидел на распухшей ноге. Пришлось стягивать его в несколько приемов. Наконец нога освобождена. Глазов вдруг засуетился, стал стягивать с себя рубаху…

— Да нет! Не то ты делаешь. Зачем рубаху? Режь парашют и стропы тоже.

Потом Георгий попросил снять остатки парашюта с сосны и расстелить на поляне, ближе к центру, чтобы не заслоняли деревья.

— Теперь насыпай рядом хворост и поджигай.

Александр торопливо выполнял распоряжения.

— Спасибо тебе, брат! Большое спасибо! Теперь уже скоро. Найдут обязательно.

Дым, клубясь, уходил вверх. Поднялся до верхушек деревьев. Потом выше. Его заметили. Снова в небе застрекотал вертолет.

«Интересно, кто его пилотирует?»