За рычагами танка

Из окружения — к своим

Уже спустились сумерки, когда я добрался до котлованов на окраине Минска. Там меня окликнули. Пошел на голос. В одном из котлованов увидел лейтенанта в авиационной форме и трех красноармейцев. Все четверо настороженно глядели на меня.

— Откуда ты взялся, танкист? — поинтересовался лейтенант.

На такой вопрос в двух словах мне было и не ответить. Попросил:

— Дайте отдышаться, расскажу…

— Отдышись, — согласился лейтенант и спросил, как меня зовут. Потом представился сам: — Лейтенант Иван Иванов.

А был он летчиком-истребителем. После неудачного воздушного боя, в котором его сбили, выбросился из горящего самолета с парашютом и пробирался к своим. В пути повстречал красноармейцев, выходящих из окружения.

Отдохнув немного, поведал и я свою историю, а затем мы стали решать, каким путем пробираться к своим. Никто из моих новых товарищей не знал, где теперь проходит фронт. Правда, я слышал еще от майора, что бои идут в районе Борисова, но то было утром. Достал и показал карту, которую дал мне майор.

— Пойдем в сторону Борисова, — решил лейтенант, и мы отправились в путь.

Идти было трудно, рана все еще ныла, чувствовал слабость, ноги подкашивались, и я все время спотыкался о корни деревьев. Однако старался не отставать от шагавших впереди товарищей.

Мысли мои обращались к дому, к родителям, к жене… Я вспоминал о том, как познакомился с Раей. Это случилось в сентябре 1939 года, вскоре после возвращения из Монголии. И в первый же выходной отправился в гости к ней, в Ефимово. Раи дома не оказалось. Тогда я зашел к ее соседке Соне, с которой тоже был знаком. Мы посидели, поговорили о том, о сем. Раю дождался, но она, увидев меня в обществе своей соседки, рассердилась и в ответ на все объяснения твердила одно: «Ступай к Соне».

Лишь вечером, за столом, мы с Василием Тимофеевичем — отцом Раи — едва уговорили ее прекратить дуться. Она опять стала веселой, приветливой, вертелась перед зеркалом, прикладывая к поясу шелковый отрез, подаренный мною. А затем тепло провожала меня. Больше размолвок между нами не было.

И вот теперь в Ефимово могли уже быть немцы.

Как-то утром мы расположились на небольшой лесной полянке. За разговором мне удалось как следует рассмотреть своих попутчиков. Летчик, совсем молодой с виду, был стройным, голубоглазым, общительным, живым и энергичным.

Мое внимание привлек красноармеец в помятой, порванной в нескольких местах шинели. Ему было за тридцать, он носил рыжеватую бородку и такого же цвета усы. Звали его Василием.

Рядом с ним выглядел совсем мальчишкой боец по имени Ахмед, щуплый, невысокий, чернявый. Третий — высокий украинец Павло — запомнился мне с самокруткой в зубах, которой дымил почти беспрерывно.

Оружие имели все: Иванов — пистолет, остальные — винтовки. У меня же не было ничего.

— Добудешь в бою, — сказал Иванов. — Схваток с фашистами нам не избежать.

В тот день после детального изучения карты он сделал вывод:

— Отошли мы пока недалеко. Километров двадцать всего отмахали. Надо увеличить ночные переходы, чтобы быстрее выйти к своим. Сейчас — отдыхать.

Расположились в густых зарослях орешника, на краю поляны.

Позавтракали двумя банками рыбных консервов и сухарями — последним, что было в запасе.

— Надо бы разжиться продуктами, — сказал Иванов.

— Позвольте, я наведаюсь в ближайшую деревню? — предложил Павло.

— Сейчас все отдыхаем, а к концу дня сделаем разведку, — ответил лейтенант.

В кустарнике устроили постель на охапках папоротника и еловых ветках. Дежурили поочередно. Я улегся на свежий папоротник и раскинул руки. Спать почему-то не хотелось — не привык ко сну в дневное время. Лежал и думал: «Что с майором и курсантами? Где они? Неужели все погибли? Почему немцы не искали, не бросились вдогонку?!»

И вдруг пришло объяснение. Видимо, фашисты посчитали, что экипаж танка Т-28 состоял из пяти человек, а нас было шесть. Они обнаружили пятерых и успокоились, решили, что все. Значит, товарищи погибли или захвачены в плен — эта догадка обожгла болью. Мысли тревожили, отгоняли сон…

С наступлением темноты двинулись дальше. В лесу набрали немного земляники, но она была еще зеленая, малина — тоже. Но вот лес кончился, и мы остановились на опушке. Увидели впереди, в километре, деревню. А ближе, на лугу, паслись корова с теленком, возле них стояла девочка лет десяти и размахивала хворостиной. Она была в длинной кофте и повязана белым платком.

Летчик подозвал ее к себе и поинтересовался, из какой она деревни и есть ли там фашисты.

Девочка пояснила, что они приезжали один раз, но тут же уехали.

Зося посмотрела на наши усталые, изможденные лица и вдруг предложила:

— Может, вы голодные? Может, вам поесть принести?

Неловко нам как-то было, но что делать, верно говорят, что голод не тетка. Мы виновато молчали.

— Я сейчас, — сказала Зося, — вы ждите тут и за коровой поглядите.

Зося повернулась и побежала к деревне. Мы ждали ее долго. Потом увидели бегущую обратно с узелком в руках.

— Вот мамка собрала: хлеб, яйца, немного сала, — протянула она летчику узелок.

— Спасибо тебе, Зосенька, и твоей мамке, — проговорил тронутый такой добротой Иванов. — А папка твой где?

— Там, где и все, — в армии, бьет фашистов, — ответила Зося, гордо вскинув голову.

Мы поужинали и с наступлением темноты двинулись вперед. Шли ночью, а днем отдыхали в лесных зарослях. И так несколько суток. Пищу удавалось доставать в деревнях у местных жителей.

Я все ближе узнавал своих новых товарищей. Нравился мне летчик — сообразительный, волевой. Он уверенно вел наш небольшой отряд на восток. По душе был и Павло — степенный, рассудительный. Он обычно мало говорил, обдумывая каждое слово, но делал все основательно.

Наблюдая за Павлом, я вспоминал другого такого же немногословного человека — техника, работавшего у нас на складе ГСМ. Тот был очень молчаливым и медлительным, всегда долго думал, прежде чем что-то сказать; каждое движение у него было рассчитано, и казалось, что он не хотел затрачивать лишних усилий на то или иное слово или жест. Таким казался мне и Павло. Да и другие — Василий и Ахмед — тоже выглядели неплохими парнями.

Во время одной из дневок у нас произошла первая схватка с фашистами. Как-то, когда группа отдыхала в кустарнике, а дежурил Ахмед, вдали послышались голоса. Он выбрался из кустарника и осмотрелся. Недалеко от рощи, в которой мы отдыхали, проходила по полю проселочная дорога. По ней шли три гитлеровца с катушками телефонного провода и длинными шестами. «Связисты», — сообразил Ахмед.

Гитлеровцы дошли до небольшого взгорка и уселись на нем. Начали закусывать, запивая из фляжек шнапсом. Ахмед быстро подошел к Иванову и прошептал ему на ухо:

— Немцы!

Иванов сразу же вскочил:

— Где? Сколько?

— Там, у дороги. Трое, связисты…

Иванов внимательно осмотрел местность, дорогу, у которой сидели гитлеровцы, и тянувшийся к дороге овраг. После короткого раздумья сказал:

— Решаем так. Мы с Василием, Павлом и Ахмедом пробираемся оврагом до того места, где он подходит к высотке, на которой устроились немцы, и внезапно нападаем на них. Ты, танкист, — обратился он ко мне, — остаешься здесь, все равно у тебя нет оружия, и наблюдаешь за местностью. Если появятся еще немцы, дашь нам знать. Договорились?

Все ответили согласием.

— В таком случае — вперед! — скомандовал Иванов и первым пополз к оврагу. За ним, передвигаясь по-пластунски, двинулся Павло, потом Василий и Ахмед. Я остался на месте. Встал во весь рост за кустом, чтобы лучше видеть местность впереди себя.

Время тянулось медленно. Вдруг на взгорке прогремела автоматная очередь. И сразу же раздались выстрелы со стороны оврага. Я не мог видеть, что там происходило. Через некоторое время на опушку вернулась группа — все были целы, только у Василия из левой руки сочилась кровь. Ахмед сиял от восторга, неся два автомата и свою винтовку. У Иванова тоже был автомат. А Павло подталкивал долговязого рыжего гитлеровца со связанными руками.

Я вышел к ним навстречу:

— Поздравляю вас с удачей, друзья! Вижу, помешали им закончить обед.

— Да вроде получилось, как задумали, но не все прошло благополучно, — сказал лейтенант, присаживаясь на пенек у куста. Другие тоже сели, с удовольствием вытягивая ноги, — видно, напряжение только начинало проходить у них. Лишь гитлеровец продолжал стоять, исподлобья оглядываясь по сторонам.

— Ну как все было? Расскажите! — подсаживаясь к Иванову, попросил я.

— Да сначала все шло хорошо, — начал тот свой рассказ. — Незаметно пробрались оврагом, поравнялись с высоткой и только начали взбираться наверх, как Павло зацепился за камень и тот с шумом покатился в овраг. Немцы услышали шум, и один из них выпустил в нашу сторону очередь из автомата. Одной пулей зацепило Василия. Но Ахмед снял этого немца первым выстрелом из винтовки. Другие не успели взяться за оружие, как мы налетели на них. Один хотел оказать сопротивление и тоже поплатился жизнью. А этот вот, рыжий, — он кивнул в сторону молчаливо стоявшего пленного, — сдался.

— Что же с ним делать? — спросил я у Иванова.

— Будем пока держать с собой, доставим через фронт к нашим. Это — «язык», — ответил тот. — Но главный наш трофей — оружие. Три автомата. Теперь ты, танкист, не будешь безоружным. — Иванов взял у Ахмеда один автомат и вручил его мне. — Держи и бей фашистов их же оружием. Второй автомат останется у Ахмеда — он заслужил его своим метким выстрелом по фашисту. Ну, а третий будет у меня. Теперь огневая мощь нашей группы намного повысилась.

Я перевязал Василию руку. Его рана оказалась легкой, пуля не задела кость.

На дневку забрались поглубже в лес, потому что враг мог хватиться пропавших связистов и начать поиски. Иванов, используя кое-какие свои знания немецкого языка, выяснил у пленного, что тот принадлежал к тыловой части 2-й полевой армии, главные силы которой двигались к Днепру, что бои идут уже под Оршей и Могилевом.

— Да, невеселая картина, если это так, — заключил после допроса пленного лейтенант. — Но не будем падать духом. Все равно дойдем…

* * *

Прошло уже больше недели нашего путешествия по вражеским тылам. По-прежнему шли в основном ночами, ориентируясь по карте и компасу. А теперь приходилось вести с собой и пленного, которого охранял Ахмед.

Как-то на рассвете мы подошли к дороге, соединявшей города Борисов и Березино. Движение по ней было довольно оживленным. Мы залегли в ельнике в готовности к переходу через этот тракт и ждали команды Иванова, который выдвинулся к самой дороге и наблюдал за частотой движения вражеского транспорта. Туман, окутывавший низкие места, начинал мало-помалу рассеиваться. Мимо нас промчались одна за другой три крытые брезентом машины, проехала повозка с ящиками, и дорога опустела. Иванов вернулся к нам и сказал:

— Пока на дороге тихо и пока еще не совсем рассвело, попробуем перебежать. Первым пересекает дорогу Малько, на обратной ее стороне залегает и прикрывает огнем остальных. Затем следует Павел, потом Ахмед с немцем. Мы с Василием перебегаем последними.

Я вскочил и, держа автомат наготове, бросился к дороге. Быстро перебежал ее и спрыгнул в канаву на обратной стороне. Затем показалась высокая фигура Павла, вскоре и он лежал рядом со мной. Потом появился Ахмед с пленным. Однако гитлеровец вдруг упал на дороге и не поднимался. Ахмед толкнул его в бок, тот нехотя сел. Он что-то выкрикивал и потирал руками колено, видимо показывая, что ушиб ногу.

— Тащи его, Ахмед! — крикнул Павло и хотел броситься на помощь, но в это время вдали послышался шум машины.

— Быстрее в канаву! — приказал Иванов.

Ахмед подтолкнул пленного и указал ему рукой на канаву за дорогой. Тот что-то забормотал и снова схватился за ушибленную ногу.

Между тем шум машины приближался, и вот уже на дороге показалась легковушка. Она шла на большой скорости. Вдруг гитлеровец вскочил и побежал по дороге навстречу машине. Связанные руки мешали ему, он пригнулся, вытянул вперед голову, как бы буравя ею воздух.

— Уйдет, гад! — крикнул Иванов, поднимая автомат.

Однако его опередил Ахмед. Он мгновенно прицелился и дал очередь. Гитлеровец упал, растянувшись на дороге.

Из машины, видимо, заметили происходящее. Она притормозила, и из нее прозвучал выстрел. Ахмед, стрелявший в немецкого связиста, взмахнул руками и рухнул на землю. Лейтенант дал длинную очередь по колесам и по окнам, затем распахнул дверцы — в машине лежали убитые офицер и шофер. Иванов обыскал офицера, взял его парабеллум и документы. Потом открыл пробку бензобака, смочил в бензине свернутую газету и поджег ее. В это время мы с Павлом унесли с дороги раненого Ахмеда, подтащили к машине убитого немецкого связиста и затолкали его внутрь. Лейтенант бросил горящую газету в машину, и мы все кубарем скатились в канаву, убегая подальше.

Через минуту в машине раздался взрыв — взорвался бак с горючим, и пламя охватило ее.

— Пусть те, кто найдет обгорелую машину и трупы, думают, что она наскочила на мину, — сказал Иванов. — А нам надо уходить. Немцы могут и другое заподозрить — действия партизан — и начнут прочесывать все вокруг.

Мы перевязали Ахмеда, разорвав нательную рубаху. Ранение у него оказалось в ногу, выше колена. Кость, видимо, не была затронута, но кровь шла сильно. Понадобилось несколько слоев повязки и жгутов, чтобы остановить ее. Мы с Павлом взяли Ахмеда под руки, и вся группа ускоренным шагом двинулась к лесу. А на дороге догорала немецкая автомашина, и черный дым от нее смешивался с утренним туманом.

Спустившись с высокого, заросшего кустами берега, мы увидели широкую гладь Березины. Перебраться через реку без переправочных средств, да еще с раненым, было невозможно. Лейтенант приказал нам укрыться в кустах, а сам пошел искать лодку. Скоро он вернулся с невысоким стариком, которого нашел в лесу за заготовкой хвороста. Тот оглядел нас спокойно — видимо, уже не раз приходилось ему видеть окруженцев — и сказал, что может переправить нас в лодке, но только ночью. Днем опасно, могут заметить немцы.

До вечера мы прятались в прибрежных зарослях. А как стало темно, старик перевез нас на восточный берег реки. В благодарность за это Иванов подарил ему трофейный парабеллум.

За Березиной нам встретилось болото, тянувшееся на добрый десяток километров. Принесенная мною карта кончилась, поэтому мы не знали, как обойти его. Ориентировались дальше по солнцу днем и по звездам в ночное время, так как компас Иванов где-то потерял.

Целая ночь понадобилась, чтобы обойти болото. Трудно было с Ахмедом. Мы то поддерживали его попеременно под руки, то несли на носилках, устроенных из двух жердин, связанных по концам ремнями. Но Ахмеду становилось все хуже. При смене повязки я заметил, что рана на ноге вздулась и кожа вокруг нее потемнела.

— Как бы не началась гангрена, — сказал я Иванову, после того как закончил перевязку Ахмеду. — Надо что-то предпринимать.

— Выход один: или оставить его у местных жителей, или найти врача, — прошептал Иванов.

Мы старались переговариваться тихо, чтобы Ахмед не слышал.

Прошло еще двое суток. И вот как-то утром мы вышли на опушку леса и увидели одинокий хутор. Лейтенант приказал Василию разведать, есть ли кто на хуторе. Тот ползком, перебежками направился к одинокой хате-пятистенке. Вернулся он минут через тридцать и рассказал, что на хуторе живет бабушка с дочкой и внуком. Сейчас дома одна бабушка, а дочь с внуком гостят в соседнем селе Заозерье, у родственников. К вечеру должны вернуться.

Вскоре все мы уже сидели в хате. Бабушка кормила нас вареной картошкой, молоком. Ахмеда уложили на кровать, бабушка осмотрела его, принесла из сеней каких-то трав и приложила их к ране. Дала раненому попить отвару из трав, ему стало лучше, и он уснул.

— Оставьте его у меня, — сказала бабушка. — Я полечу его, а коли потребуется, то пошлю внучонка за фершалом. Есть у нас знакомый в Заозерье.

— Спасибо вам, бабушка, — поблагодарил ее Иванов. — Мы и сами хотели просить вас об этом. Боимся, как бы не стало плохо нашему Ахмеду. Только вдруг немцы нагрянут? Как вы?

— Не бойтесь, места у нас глухие. Супостаты навряд ли. сюда придут. Ну, а коли нагрянут, то выдам солдата за племянника или в погребе спрячу.

Поблагодарив гостеприимную хозяйку, мы ушли обратно в лес. Там отдыхали до вечера, а вечером снова зашли на хутор. К тому времени вернулись дочь хозяйки — средних лет русоволосая женщина с мягкими чертами лица — и ее сын — двенадцатилетний Михаська. Познакомились. Женщина грудным, певучим голосом назвала себя Дуней. Она рассказала, что с сыном они были в соседней деревне Заозерье у свекрови, помогали по хозяйству. Свекровь осталась одна, муж ее умер, а сын — муж Дуни — на фронте.

— Свекровь ходила в Белыничи и попала в немецкую облаву, — сказала Дуня, — еле выбралась.

— А в Заозерье не было немцев? — спросил Иванов.

— Они туда боятся заходить, — ответила Дуня и пояснила, что там учитель создал отряд из старших школьников. И они охраняют деревню.

Бабушка покормила бойцов ужином. Перед уходом они подошли к Ахмеду, лежавшему на кровати, и попрощались с ним. Отдохнув, он чувствовал себя лучше.

— Ну, поправляйся, Ахмед! — крепко пожал ему руку Иванов и приложился губами к заросшей щеке.

— До свидания, друзья! — сказал Ахмед, стараясь быть веселым, но не мог скрыть грусти. — Я чувствую себя уже хорошо, — прибавил он, — и скоро буду догонять вас.

Попрощавшись с Ахмедом и жителями хутора, мы ушли в ночную темноту.

А наутро мы встретили пятерых окруженцев. Двое из них были одеты в форму комсостава, двое — со знаками различия сержантов и один — красноармеец.

— Кто такие? — спросил, обращаясь к лейтенанту Иванову, капитан, очевидно старший.

— Бойцы Красной Армии, — ответил тот. — Пробираемся к своим.

Иванов представился сам и назвал всех нас. Сказал, что мы идем из-под Минска. Надеялись догнать фронт, да пока не удается. И сейчас не знаем, где фронт. Идем просто на восток.

— Тогда присоединяйтесь к нам, — произнес капитан. — Мы тоже двигаемся к своим.

Он рассказал, что их полк вел тяжелые бои недалеко от Минска, понес большие потери и был окружен фашистами.

Пробивались небольшими группами. Их группе удалось вырваться из кольца, и вот уже неделю они двигаются на восток. Из разговора выяснилось, что капитан Давыдов является начальником штаба полка, младший лейтенант Горохов — командиром комендантского взвода. Один из сержантов занимал должность старшины роты, а другой — командира отделения.

Все пятеро тоже были измучены минувшими боями и тяжелыми переходами, но форму сохранили в исправности, были чисто выбриты, подтянуты. Из оружия у Давыдова и Горохова были пистолеты, у сержантов — винтовки, а красноармеец нес ручной пулемет.

Расположившись на завтрак, мы угостили новых своих спутников тем, что сами получили на хуторе, и улеглись отдыхать, установив дежурство. Я прилег рядом с младшим лейтенантом Гороховым. Начали рассказывать друг другу о себе. Я, между прочим, поведал о том, что оставил под Минском, в деревне, жену и беспокоюсь, как она там. Горохов сообщил, что его жена тоже находится в тылу немцев — теперь уже недалеко отсюда, в деревне Шиловичи Белыничского района, у своих родителей. Прожили они вместе совсем мало — поженились в ноябре сорокового. Жена работала в Могилевской облвоенкомате, а он с полком весной сорок первого ушел в лагеря, потом полк перевели ближе к Минску. Там и застала война. Полк вел тяжелые бои, пока не оказался в окружении.

— А главное, — понизил голос младший лейтенант, — с нами знамя полка. Оно у начштаба Ивана Федоровича Давыдова, намотано на груди. Мы должны его спасти.

Вечером, перед тем как двигаться дальше, устроили совет: как быть со знаменем. Капитан Давыдов произнес небольшую речь, которая относилась главным образом к вновь присоединившейся нашей группе. Он сказал, что командир полка поручил им вынести полковое знамя.

— Мы выполнили эту задачу, — сказал капитан. — Но неизвестно, как дальше сложится наша судьба, где и когда нам удастся выйти к своим. Могут быть встречи и схватки с врагом, поэтому угроза знамени остается. Такой угрозы нельзя допустить. Ибо пока знамя живо, жив и полк! Какие будут предложения?

Первым заговорил Горохов:

— Предлагаю оставить знамя у моих родственников. Это недалеко отсюда, в деревне Шиловичи. Там живут моя жена Аня, ее отец и мать. Спрячем знамя у них… Они сохранят его до нашего возвращения.

— Действительно, это выход, — согласился капитан Давыдов, — а то ведь кто знает, что нас ждет впереди. Значит, идем в Шиловичи, — заключил он.

В Шиловичах нас встретили радушно. Хозяин, Ефрем Ильич — тесть Горохова, — поздоровался с нами со всеми за руку и пригласил в хату.

— Мы к вам ненадолго и с большой просьбой, — сказал капитан Давыдов.

— Мы уже знаем, — промолвил Ефрем, — Ваня рассказал нам, — кивнул он в сторону Горохова, который сидел на лавке рядом с женой Аней — молодой черноволосой женщиной. — Можете доверить нам. Мы с дочкой сохраним.

— Вот и хорошо, — удовлетворенно ответил Давыдов. — Теперь мы можем пробираться к своим. А за знаменем вернемся, когда погоним фашистов из ваших мест.

Нас накормили плотным ужином. Потом Ефрем повел всех на сеновал. Там знамя завернули в крепкую мешковину и спрятали в яму, которую забросали сеном. Здесь же, на сеновале, мы устроились на ночлег.

— Спите, а я присмотрю и, если что, дам знать, — промолвил Ефрем.

Рано утром, еще до восхода солнца, мы были уже в пути. Распрощались с хозяевами, наказав беречь знамя. Горохов долго стоял у Плетня с Аней.

— Береги себя, — твердила Аня.

Но не уберегся Горохов. Уже с пути он вернулся, чтобы забрать документы, которые забыл в хате у тестя. Мы ждали Горохова в кустарнике недалеко от деревни. Когда услышали выстрелы, то выдвинулись поближе. Видели машины с немцами, выезжавшие из деревни. Иванов вызвался проникнуть в деревню и узнать, что там произошло. Ждали его в кустарнике. Он вернулся удрученный. Рассказал, что Горохова схватили немцы, внезапно появившиеся в деревне.

Он был в хате и не успел выскочить в огород. Только открыл окно, чтобы прыгнуть, а во двор уже набежали фашисты. Выстрелил несколько раз и прыгнул, однако нога подвернулась. Хотел встать, но на него уже навалились, скрутили руки и стали допрашивать.

Ничего не ответил Горохов. Избитого, его бросили в машину и увезли. Ефрем с трудом удержал Аню, которая рвалась к мужу.

— Ты ничем ему сейчас не поможешь, а себя и нас погубишь, — говорил он ей, не выпуская из хаты.

Наша группа двинулась вперед, стараясь подальше отойти от деревни. Долгое время мы не знали ничего о судьбе своего товарища. Лишь много позже услышали, что Горохову удалось убежать от немцев под Могилевом, куда они его везли.