За рычагами танка

На подмосковных рубежах

Более трех недель пробирался я вместе с группой бойцов и командиров, выходивших из окружения, по тылам противника. Наконец после долгих скитаний мы вышли к своим недалеко от города Рославля Смоленской области.

К большой радости, я встретил здесь многих своих сослуживцев со склада: майора Денисковского, политрука Фещенко и других. Обменялись воспоминаниями о последних событиях. Мой рассказ о рейде в танке по городу Минску товарищи встретили с большим интересом. Много расспрашивали о подробностях боя, о судьбах других членов экипажа, о нашем походе по вражеским тылам. Потом Денисковский сообщил, что всех танкистов приказано направлять в автобронетанковое управление и что мне тоже надлежит ехать туда.

Так я оказался в Москве. Вспомнил свой первый приезд в столицу три с половиной года назад, когда нас направляли в Испанию. Тогда я был здесь недолго, проездом, но и за то короткое время успел кое-что посмотреть. С тех пор здесь много изменилось, появились новые большие здания, улицы, площади.

В те июльские дни сорок первого года война еще не особенно чувствовалась в Москве. Казалось, так же размеренно, как и прежде, шла городская жизнь, слышались веселые голоса молодежи, смех детей. Но в то же время везде заметно было новое, связанное с войной: на улицах стало меньше жителей, зато больше военных — проходили колонны красноармейцев, двигалась военная техника. Иногда, поддерживаемые с обеих сторон бойцами, проплывали длинные сигарообразные аэростаты воздушного заграждения. На перекрестках стояли зенитные пушки, а на крышах многих зданий — спаренные пулеметные установки. Все окна в домах были перекрещены полосками бумаги.

За время, проведенное мною в Москве, особенно запомнилась тревожная ночь на 22 июля, когда гитлеровцы предприняли свой первый пиратский налет на столицу. С несколькими бойцами-танкистами, находившимися тоже пока в резерве, я был в ту ночь во дворе казармы и видел, как прожекторные лучи шарили по небу и, поймав в перекрестие вражеский самолет, вели до тех пор, пока его не поражали зенитные снаряды. Один бомбовоз даже взорвался в воздухе после попадания в него снаряда, и его горящие обломки посыпались вниз.

В ту ночь мы тушили зажигательные бомбы, ликвидировали последствия налета и лишь потом узнали, что из всего огромного количества самолетов, направленных гитлеровцами на Москву, к городу прорвались лишь единицы. Более двух десятков самолетов потерял враг в ту ночь.

Через некоторое время мы получили новые боевые машины. Я любовался грозным танком Т-34, внимательно осматривал его, сравнивал с Т-28, на котором воевал в Минске, и находил, что новая машина куда совершеннее.

Были укомплектованы экипажи, сформированы подразделения. Я попал в экипаж лейтенанта Лукьянова, а наше подразделение вошло в 17-ю отдельную танковую бригаду. Начались напряженные дни боевой учебы. Мы осваивали новые машины, учились воевать на них против хорошо вооруженного и коварного врага. Приходилось нести патрульную службу на улицах Москвы. А когда в ноябре под Москвой сложилась тяжелая обстановка и над столицей нависла смертельная опасность, наша бригада была брошена в бой.

Перед маршем колонна бригады выстроилась на шоссе Энтузиастов. К ней подъехало несколько легковых автомашин, из передней вышел генерал-лейтенант — позже я узнал, что это был командующий Московской зоной обороны П. А. Артемьев. Он обратился к нам с короткой речью, в которой говорил о том, что наша Родина в опасности, к Москве рвется лютый и жестокий враг. Советские воины дерутся храбро, до последней капли крови отстаивают каждую пядь подмосковной земли. Он поставил перед нами, задачу грудью прикрыть Москву, не дать фашистским захватчикам продвинуться к ней ни на шаг, измотать, обескровить врага и погнать его затем вспять с нашей земли.

А потом был марш к фронту. Мы двигались к Наро-Фоминску, где шли жестокие бои с бронированными полчищами фашистов. Задача бригады мне, механику-водителю танка, конечно, не была известна. Помню, наш танковый взвод придали стрелковому батальону.

Молодой подтянутый комбат, остановившись перед выстроенными экипажами, радостно воскликнул:

— Ну, с вашей помощью мы дадим прикурить фашистам! — И уже строго прибавил: — Нам предстоит отбить высоту, захваченную противником накануне.

Он поставил задачу взводу, и после огневого налета, произведенного нашей артиллерией, мы по общему сигналу ринулись в атаку.

Моя тридцатьчетверка легко сорвалась с места и помчалась по заснеженному полю к высоте. Стрелковое подразделение, с криком «ура» устремилось за нами. Высота огрызнулась огнем, видно, враг успел укрепить ее, создать там мощный опорный пункт. Мы шли по открытому полю. Я не мог видеть, что творится позади танка, но по силе вражеского огня понимал, что пехота несет значительные потери. Конечно, думал так лишь какие-то мгновения. Опыт подсказывал, что начальству виднее и не все должен знать простой механик-водитель, задача которого — неукоснительно выполнять приказ. И я вместе с товарищами выполнял его строго и точно. Это потом уже, после боя, узнал, что мы производили отвлекающую атаку, а основные силы действовали во фланг противнику.

Командир экипажа лейтенант Лукьянов приказал увеличить скорость. Танк рванулся вперед, но тут же на мгновение встал как вкопанный, словно наткнулся на невидимое препятствие. «Попадание», — отметил я про себя. Осмотрел и увидел, как накалилась броня башни. Накалилась от удара и теперь медленно тускнела, остывая. Броня выдержала удар. Танк снова помчался вперед как ни в чем не бывало.

Понимая, что мы оказались под прицелом вражеской противотанковой батареи, я стал маневрировать, стремясь не дать гитлеровцам вести прицельный огонь. Во время одного из маневров увидел второй танк нашего взвода. Он тоже мчался вперед, ведя огонь с коротких остановок. Нет ничего важнее в бою, чем ощущение локтевой связи с товарищами.

Лейтенант Лукьянов подал по ТПУ команду изменить направление движения. Теперь я увидел, что на фланге тоже идет бой за высоту. Прямо перед моим танком замелькали вспышки выстрелов из амбразур дзота, замаскированного на скате высоты.

Лукьянов тоже заметил дзот.

— Короткая! — скомандовал он, и тут же грохнула танковая пушка.

Запахло пороховыми газами, но танк рванулся вперед, и они выветрились. Со второго выстрела дзот был подавлен. Пулемет замолчал. Но теперь перед нами показалось противотанковое орудие в окопе. Оно было выдвинуто на позицию, удобную для стрельбы прямой наводкой по нашим атакующим танкам.

Вот где сработала взаимовыручка! Гитлеровские артиллеристы вели огонь по танкам, атакующим их с фланга. Мы же оказались возле них совершенно неожиданно. Я прибавил обороты, видя, что времени на прицельный выстрел у нас может не оказаться. Фашисты разворачивали орудие в нашу сторону. Но было уже поздно. Тогда они бросились бежать и попали под огонь нашего пулемета. Танк всей своей громадой обрушился на орудие, а в следующее мгновение позади нас остались лишь бесформенные куски металла и трупы гитлеровских артиллеристов.

Танки первыми ворвались на высоту. Развернув башни, они вели огонь вдоль траншей и утюжили окопы. Вслед за нами на высоту вышли и стрелковые роты, наступавшие с флангов. Бойцы выбивали успевших закрепиться на гребне фашистов. Гитлеровцы потеряли свыше восьмидесяти человек убитыми, те, кто уцелел, сдались в плен.

Противник не мог смириться с потерей выгодной позиции и предпринимал одну контратаку за другой. Однако все они были отбиты подразделениями батальона. Наши артиллеристы успели вкатить на высоту пушки и вели огонь по фашистам прямой наводкой. Танки тоже стреляли из укрытий. Мы поставили свою машину в глубокую яму на месте разрушенного немецкого блиндажа и разили врага из пушки и пулемета.

Не добившись своей цели, гитлеровцы отказались от овладения высотой. Они перенесли удар на другое направление. Бой завязался где-то у дороги Наро-Фоминск — Кубинка. Чтобы преградить путь врагу, наше командование выдвинуло туда две танковые роты и несколько стрелковых подразделений.

Наши танки заняли позицию недалеко от шоссе. Редкий березняк едва маскировал машины, и вражеские снаряды часто рвались в нашем расположении. Вскоре мы увидели на дороге и по обеим ее обочинам вражеские танки. За ними двигались цепи пехоты. Наша артиллерия открыла огонь. Завязался бой.

Я видел, как вспыхнула одна вражеская машина, затем другая, третья… Но линия грязно-серых машин с крестами на бортах приближалась. Танки вели беглый огонь, и их снаряды рвались на позициях наших стрелковых подразделений. Мы же стояли на месте, с нетерпением ожидая сигнала. И вот взвилась в небо красная ракета, прозвучала команда «Заводи!» — и взревели дизели тридцатьчетверок, наполнив рощу сизым дымом.

— Вперед! — услышал я в шлемофоне и включил передачу.

Танк выполз из укрытия, я развернул его и повел вдоль дороги. И снова вздыбилась вокруг танка земля, снова застучали по броне осколки.

— Короткая! — услышал я и едва успел остановить машину, как грянул выстрел.

Ближайший к нам вражеский танк вздрогнул всем корпусом и остановился. По броне заплясали языки пламени. «Молодец, командир! Первым выстрелом!» — едва не закричал я от радости, глядя на подбитую машину врага.

И снова команда «Вперед!», снова задрожала земля от разрывов вражеских снарядов. Гитлеровцы усилили огонь по нашей машине. Я заметил второй их танк, идущий прямо на нас. Из жерла его пушки вырвался кинжал пламени, и кустистый разрыв на мгновение закрыл от меня панораму боя. Тут же в нас выстрелил еще один танк. Выстрела я не слышал. Почувствовал глухой удар в левый борт машины, меня бросило в сторону. Танк стал резко поворачивать вправо.

Я попытался поставить его прямо по курсу, но это не удалось. Понял, что снаряд разбил гусеницу, и доложил командиру.

— Разверни танк прямо, чтоб борт не подставлять! — приказал он.

Нажав на правый рычаг, я повернул танк по ходу движения. Командир и стрелок продолжали вести огонь по противнику из пушки и пулемета, а я наблюдал за полем боя. Вот остановились еще два наших танка: один загорелся, а другой вначале завертелся на одной гусенице, а потом задымил. Горело и много фашистских танков — я насчитал их семь в полосе своего наблюдения.

Между тем быстро темнело. Бой переместился в глубину нашей обороны, и, по всей вероятности, мы оказались в тылу противника. Когда стало совсем темно, я с помощью стрелка отремонтировал перебитую гусеницу. Доложил командиру о готовности к движению, но не успел запустить двигатель, как впереди из серой мглы вынырнула машина с крестами на бортах. Она почти вплотную подошла к нашему танку. «Т-IV», — определил я по силуэту. Но что ему нужно?

В этот момент я услышал голос командира:

— Малько, стой на месте и будь готов к движению!

Мы затаились и увидели, как из Т-IV вылез танкист, прикрепил трос к нашей машине и снова влез в люк. Немецкий танк рванул и сдвинул тридцатьчетверку. «Смотри-ка, хотят утащить нас к себе, — подумал я. — Дудки!»

Я включил скорость, и наш танк сначала остановил вражескую машину, а потом потащил ее в противоположную сторону. Наша тридцатьчетверка оказалась сильнее, она потянула немецкую машину волоком, ибо ее гусеницы, пока работал мотор, вращались в обратную сторону. А затем гитлеровский водитель заметил, что противодействие бесполезно, и выключил скорость. Наша тридцатитонная машина с двигателем мощностью пятьсот лошадиных сил легко тащила вражеский танк.

Гитлеровцы поняли, что попали в ловушку, и стали искать выход из создавшегося положения. Но выстрелить из пушки по советскому танку они не могли: он находился слишком близко от Т-IV, да и башня на 180 градусов не разворачивалась. Тогда они попытались выпрыгнуть, но Лукьянов, подняв крышку своего люка, дал по ним очередь из автомата. Один из фашистов был сражен, а другие быстро спрятались в танке.

Так и притащил я вражеский танк вместе с его экипажем в свое расположение. Мы стали героями необычного поединка с противником.

* * *

Между тем чувствовалось, что враг выдыхается; с большим нетерпением мы ожидали перелома на фронте. На языке у всех был один вопрос: «Когда же, когда мы погоним фашистов вспять?» И вот в начале декабря танковую роту, в которую входил наш взвод, придали стрелковому полку. Командир роты вернулся из штаба в приподнятом настроении.

— Наступаем! — радостно сообщил он, а затем собрал командиров взводов для доведения до них полученной боевой задачи.

Мы же, механики-водители, бросились к своим машинам, спеша еще раз досконально проверить все и подготовить танки к боевым действиям. «Неужели скоро свершится то, о чем мечтали долгие месяцы? — думал я. — Скорее бы… Ведь промчусь, обязательно промчусь на своей тридцатьчетверке по освобожденному Минску».

Наступление! Это слово мы повторяли с радостью и надеждой и, конечно, знали, что надеяться нам нужно прежде всего на себя, на свои силы.

И вот в ночь перед боем нас собрал Лукьянов, довел полученную задачу, еще раз напомнил каждому обязанности.

Полк, которому была придана наша рота, освобождал от фашистских захватчиков Истру и Волоколамск. Наступление развивалось успешно, но за Волоколамском противнику удалось закрепиться. Наступавшие войска за ночь сумели перегруппировать свои силы и с рассветом возобновили бой.

Мы переночевали в Волоколамске, в здании бывшей церкви. Здорово продрогли, так как мороз был сильный. Я обморозил уши и еле дождался утра. А утром подъехавший к церкви мотоциклист крикнул:

— Немцы перешли в психическую атаку!..

Мы быстро вывели за город свои машины и вместе со стрелковыми подразделениями двинулись навстречу контратакующим гитлеровцам. Вдруг небо над нами прочертили яркие молнии с дымящимися хвостами. Через несколько мгновений в тех местах, где сгрудились цепи пьяных фашистов с танками, раздался сильный грохот и в воздух поднялись столбы пламени, дыма и султаны взвихренного снега. Мы не знали, что это такое. Лишь позже поняли: это был залп малоизвестных еще тогда реактивных установок, которые прославились потом как грозные «катюши». Психическая атака фашистов захлебнулась, ее накрыл огненный смерч. Наши танки и пехота преследовали уцелевших гитлеровцев, повернувших назад.

На подступах к небольшой деревне мы натолкнулись на сильно укрепленную линию обороны противника. Я увидел впереди ярко блестевшее на солнце возвышение — это гитлеровцы соорудили снежный вал и облили его водой, отчего вал покрылся ледяным панцирем, на который не могла взобраться ни одна машина. Мы попробовали было преодолеть вал с ходу, но танки скользили и не брали крутой ледяной подъем. По валу стала бить наша артиллерия, в ряде мест снаряды разрушили лед, и танки опять пошли на штурм.

Я направил свою машину в одно из таких мест, где лед был раскрошен. С разгону поднял танк на вал, но фашисты его сразу заметили и открыли огонь из нескольких орудий. Один снаряд угодил в башню, другой — в борт, и тридцатьчетверка загорелась. Я все же сумел юзом спустить машину обратно с вала, и мы покинули ее.

Погиб наш командир лейтенант Лукьянов, но населенный пункт был взят.

Вскоре я опять был в бою. Сражался в составе другого экипажа, на другой машине, пока не получил ранение и не попал в госпиталь.