За Тридевять Земель

I Жестокий шторм у берегов Аляксы. "Преподобный Нил Столобенский" покидает Охотск. Нет ничего печальней похорон на корабле. Клабаутерманн - сотоварищ беды.

Корабль несло на скалы. Римма с ужасом взирал на громады пенистых волн, что готовы были в любую минуту пожрать 30-пушечный корвет, казавшийся теперь ничтожным суденышком, жалкой щепой посреди разъяренной стихии. Наверное, одному господу известно, как он, позабыв про панический страх, всегда внушаемый ему одним видом выбленок, в мгновение ока оказался едва не у самого клотика, неведомо почему отыскивая спасения в подобном месте. Проскочив спасительное воронье гнездо, он сидел посредине ничтожной площадки марса, свесив ноги в собачью дыру и крепко-накрепко обхватив руками мачтовый ствол. Теперь, сотворив в душе молитву, готовился он к неминуемой смерти, ибо с каждой минутой гигантские темные валы становились все страшнее и страшнее, то стремительно поднимая судно едва не к самым звездам, то бросая его в распахнутые объятия зиявшей преисподней. Оборванный кусок парусины нещадно хлестал Римму по лицу, обвивался вокруг хрупкого его тела, явно желая сбросить в пучину несчастного. Но сам Римма уже не чувствовал ни боли ударов, ни ужаса и только, повинуясь инстинкту самосохранения, заложенному от природы в каждом из смертных, все сильнее прижимался к осклизлому дереву...

Внезапно по курсу корабля — если теперь можно было говорить о каком-либо курсе — возникло исполинское чудовище. Громадных размеров кит выпрыгнул выше гребня самой высокой волны и, взмахнув гигантским хвостом, метнулся в сторону обреченного корвета. Страшный удар потряс судно. Но прежде, нежели в образовавшуюся в корпусе корабля рваную пробоину хлынули мощные потоки воды, надломившись, повалилась за борт единственная уцелевшая до того времени мачта, унося за собой в пучину и нашего героя. Черная бездна сомкнула над ним свою жадную пасть. Но прежде чем разуму покинуть бренное тело, странные видения пронеслись перед мысленным взором послушника валаамского...

Он совершенно явственно узрел поначалу заваленный дикими и величественными каменными глыбами валаамский дремучий бор — все больше сосны да ели,— и такой густой, что кажется, ни одна человеческая нога не ступала здесь со времен Ноева Потопа. Тишь. Покой. Вроде даже и птиц и зверя лесного не слышно. Угрюмые, но вместе с тем до боли в сердце родные места... Промелькнула сирая деревушка средь страны Тысячи озер, потом — старенький погост с покосившимися крестами и ушедшими глубоко в землю замшелыми могильными плитами... Еще выплыл вдруг крутояр красного с черными и серебристыми прожилками гранита. А на берегу том, подле светлых ладожских вод, расположились монастырские насельники. Пыхтит пузатый самовар с петушиной маковкой кранца да курьими же лапками у поддона. По соседству — полные корзины лесных гостинцев. И видит Римма, будто со стороны, себя же самого, вытаскивающего на берег утлый челн с крутым носом, да с уловом, кстати сказать, немалым.

Невдалеке попыхивает огоньками костер, потрескивает хвоя, потягивает сладким дымком — не дурно братии и ушицы доброй отведать. Ширкают прошку охальники-иноки да потягивают благостный липец, поскидав с себя кто клобук, кто скуфейку — благо настоятеля-архимандрита не видать... За высокой монастырской оградой лает и подвывает собака...

Шел 182... год. Охоцкий, как его тогда называли, порт поразил Римму обилием и необычайностью кораблей и судов. Одни из них поднимали якоря и уходили в открытое море, другие мирно стояли у причалов под выгрузкой или погрузкой, третьи, взяв рифы, неспешно входили в гавань, становились на рейд. Уже после того, как гребной полубаркас доставил послушника вместе с другими отъезжающими на борт готового к отплытию компанейского судна «Преподобный Нил Столобенский», он и оттуда продолжал с неподдельным любопытством взирать на бесчисленные боты и барки, бригантины и шнявы. Широко раскрыв глаза, глядел он на величественный российский фрегат, который в сопровождении трехмачтового шлюпа с открытой батареей в восемнадцать отливавших солнечной медью до блеска надраенных орудий, уходил теперь, как объяснил Римме вахтенный кондуктор, в кругосветное плавание. Среди сновавших со всех сторон маленьких, юрких суденышек его внимание привлекли лодки со сплетенными из циновок парусами. Римму немало забавляли желтолицые люди с узкими прорезами глаз и смешными косичками, торчавшими из-под широкополых соломенных шляп. Они громко перекрикивались на непонятном, чудном языке и смешно размахивали руками. Это были китайцы с далекого Желтого моря, приплывшие на своих джонках и сампанах торговать с россиянами.

Отрок, верно, долго еще простоял бы как завороженный, не окликни его кают-юнга, приглашая в командирский салон, где теперь восседали за длинным, крепко приделанным к полу столом красного дерева все члены православной духовной миссии, направлявшейся по повелению Священного Синода в Русскую Америку для обозрения духовной паствы и церковного благоустройства. Миссия везла с собой множество атрибутов церковной символики, богатую утварь, ризы, облачения, витые церковные свечи для разного рода торжественных служб, а также немало книг как духовного, так и светского содержания — пожертвования богатых вельмож и ученых мужей.

На баке дернули рынду-булинь. Прозвучала команда: «Отдать якоря», а вслед за ней послышался певучий скрип вымбовки, сопровождаемый глухим грохотом выхаживаемых якорных цепей, пролезающих сквозь узкие оконца клюзов. Спустя совсем немного времени оставшиеся на берегу городские начальники да местный батюшка с немногочисленным причтом, провожающие миссию после торжественной литургии святого Иоанна Златоустаго, стали свидетелями того, как судно, поставив паруса бабочкой, почти бесшумно двинулось навстречу своей неведомой судьбе.

Сильный норд-ост без устали надувал полотнища парусов; на бизань-мачте развевался архимандричий брейд-вымпел с изображением Георгия Победоносца, поражающего дракона; на гроте гордо реял трехцветный флаг Российско-Американской компании с золотым двуглавым орлом посредине.

Попутный ветер гнал «Преподобного Нила» по Великому океану к Аляксе — как называли в ту пору северо-западную часть Американского Континента российские мореходы. Под водорезом весело рассыпались искристыми брызгами пенистые волны. Вокруг кружились чайки, добывали себе пропитание альбатросы, изредка попадались навстречу морские бобры.

Спустя несколько дней плавания повстречали стадо китов. Животные размеренно пускали высокие, искрящиеся фейерверки сжатых водяных паров и не обращали ровным счетом никакого внимания на судно. Когда стадо подошло поближе, с палубы корабля отчетливо можно было различить странные звуки, похожие на тяжелые вздохи; время от времени кто-то из исполинов потрясал выплеснутым из воды хвостом и шумно ударял им о морскую волну, порождая тем самым гулкое эхо, разносящееся на многие мили вокруг. Прерывисто урча, в сетчатую пасть левиафанов струилась соленая морская вода, вместе с которой просачивались мириады рачков, креветок, целые cf аи медуз и мелкой рыбешки.

Благополучно миновав Уналашку, судно вошло в Аляскинский залив (Отсюда для удобства прочтения будем называть Аляску и Охотск в нынешнем их звучании).

В скором времени ветер переменился, погода заметно испортилась. Небо плотно заволокло свинцово-синими дождливыми тучами. Лето было на исходе, на Великий Восточный океан надвигалась пора осенних штормов. Намертво затянулись на снастях пеньковые узлы. Ветер посвежел до шести, а потом и до десяти баллов.

— Кончилось баловство наше, будет погода,— негромко проговорил шкипер стоявшему рядом на шканцах отцу Епимаху. Иеромонах никак на это не отреагировал, лишь поглубже натянул на голову зюйдвестку, выданную ему из подшкиперской по случаю грядущего ненастья.

Приходилось постоянно менять курс судна. Римме то и дело слышались команды: «Брасопить реи, лечь на прежний курс!.. Лечь на... Руль на борт!.. К брасам!..»

Ныне большинству из нас трудно даже и вообразить, сколь сложно было управление морским судном первой половины прошлого столетия: одних парусов у него насчитывалось от полутора до двух с лишком сотен, и каждый имел свое специальное, особое назначение. А сколько сил, энергии, сноровки отдавали отважные мореплаватели всего света в любую непогоду: и в стужу, и в зной! Но, пожалуй, как нигде сложным и опасным было плавание мореходов российских к Чаемой Земле Американской. Туманы, дожди, жестокие штормы в полной мере пришлось познать на себе и нашему «Преподобному Нилу».

...Рыжебородый боцман орал что есть мочи, перекрывая шум волн, на марсовых матросов. Могучие кормщики едва справлялись со словно взбесившейся вымбовкой. Шторм, налетевший к вечеру, свирепствовал несколько дней и ночей. Только на пятые сутки, поутру, услышал наконец Римма ровный скрип просмоленной обшивки судна и тяжелые вздохи утомленного океана.

Наступил черед выяснения нанесенного штормом ущерба. Оный был весьма и весьма ощутимым... Несколько моряков оказались смытыми за борт. Спасти же удалось далеко не всех. В корпусе судна образовался значительный пролом. Каким образом он возник, теперь можно было лишь гадать. Не исключено, что виною тому был один из многочисленных подводных камней. Вполне вероятно также и то, что сражающемуся с бушующей стихией кораблю довелось встретиться с кем-нибудь из исполинских обитателей океанских вод. Так или иначе, но для ликвидации образовавшейся в трюме течи употребить пришлось немалые усилия. Однако и это было еще не все. Самое печальное произошло, увы, под конец. В то время, когда утихающий шторм практически совсем уже перестал свирепствовать, глава духовной миссии, архимандрит Амфилохий, с великой срочностью поспешивший отблагодарить по сему случаю Всевышнего, невесть каким образом сподобился со шканцев влететь в отверстие грот-люка. Полет сей был совершен головою вперед, а потому и неудивительно вовсе, что часом позже архимандрит скончался, так и не приходя в сознание...

Согласно древнему поверью покойник на борту сулит напасти великие, ибо беспокойная душа его манит за собой и живых. Хоронят на море скоро, и нет ничего грустнее похорон на корабле. К тому же, архимандрита не похоронишь как простого матроса, зашив его в собственную парусиновую постель да сбросив в море. Поэтому искусные корабельные мастера соорудили из имевшегося под рукою кое-какого материала вполне приличный гроб и для крепости сбили его железными обручами. Нелегкие заботы почившего принял на себя Епимах. После заупокойной литии и воззвания иеромонаха («Во царствии Твоем, Господи, помяни раба Твоего... от Ада воздвигни, Человеколюбче...») по чину облаченного архимандрита поместили в сию заготовленную домовину. На правой стороне судна, как раз в том месте, где обычно подвешивается парадная лестница, устроен был гладкий деревянный настил наподобие стапеля, по которому гроб, имея в ногах чугунный балласт, плавно соскользнул в воду. Раздался всплеск, и последний приют инока российского скрылся в океанских пучинах.

Словно оплакивая покойного архимандрита, несколько суток держался полный штиль, колдунчик не подавал никаких признаков жизни, мертвые паруса застыли на стеньгах. Случалось, поднимался иногда чуть слышный ветерок, но и то было не лучше. По морю блуждала мертвая зыбь, судно слегка покачивало из стороны в сторону, шуршали да вяло похлопывали паруса, наводя на всех безмерную тоску.

Однако прошло время, и от норд-веста потянуло свежим ветром.

Миля за милей оставались за кормой... Буря отнесла судно далеко к югу, и теперь путь до Кадьяка оказался значительнее, нежели это можно было предположить по слишком благополучному началу кампании. Похолодало. В некоторых местах обмерзли ванты. Каждый новый день встречал российских мореходов очередными неприятностями. Люди страдали от нехватки пресной воды. Большая часть из имевшегося запаса неожиданно протухла. А где в открытом море найти драгоценную влагу? Оставалось надеяться разве что на небеса... Однако дождь пошел лишь на одиннадцатые сутки после окончания шторма. Тогда на палубу были выставлены все имевшиеся посудины: бочки и лагуны, котлы и кастрюли с камбуза. Стекавшая с рангоутных деревьев вода имела смолистый привкус. Но косохлест был короток, и снова пришлось ввести строгую норму. Кончились запасы топлива, и пищу стали выдавать сухим пайком. В каютах развелась сырость, одежда сделалась влажной, обогреться и обсушиться было негде. Запасы продовольствия, состоявшие из солонины, бобов да каменной твердости сухарей, постепенно таяли. Изнемогшие люди тощали, превращались в бродячие тени. Наконец пришло одно из самых страшных, хотя и естественно ожидаемых несчастий сих мест — скорбут! От болезни той кровоточили распухшие десны и вываливались зубы, тело покрывалось цинготными пятнами, пухли суставы, людей постоянно тянуло ко сну, иных одолевало безотчетное чувство страха перед чем-то неведомым. Не помогали и молитвы, возносимые иноками к угодникам божиим...

Каюта, занимаемая прежде архимандритом, перешла после гибели последнего к Епимаху и Римме. Была она до смешного мала и вмещала всего-навсего привернутую к полу койку, обыкновенный подвесной гамак для послушника да ничтожный столик-тумбочку. Табурета и того поставить было негде. Роскошества же каюты (панели мореного дуба, ворсистый ковер — дань почтения духовному начальству, позлащенный обод иллюминатора) вовсе не радовали теперь ее обитателей.

Сморенный морской скукой Римма лежал в своем гамаке. Скорбут пощадил его, однако послушник слабел день ото дня — без посторонней помощи он уже, пожалуй, и не вышел бы из каюты. Зато Епимах, несмотря на все невзгоды, держался по сравнению со многими бывалыми моряками молодцом. Иногда, случалось, даже подменял кого-нибудь на собачьей вахте. Каждый раз, возвращаясь в каюту, он ласково гладил по голове послушника и непременно давал ему то сухарик, то горсточку зерен, уделяя их от своего и без того скудного пайка. В такие мгновения Римме делалось так тепло на душе, словно возвращался он в родной дом, на далекий и, казалось, выдуманный им самим, никогда реально не существовавший Валаам.

Даже если бы мы очень захотели, то все равно не смогли бы сосчитать, на какой день перед взорами оставшихся в живых насельников «Преподобного Нила» открылся окутанный сероватой дымкой, мрачный лесистый берег. Молитвы ли благочестивых иноков православных помогли или что другое — кто знает! Но как бы то ни было, прямо по курсу «Преподобного Нила» лежала Чаемая Аляска. Судно взяло курс на Павловскую гавань. Прижавшись к оконцу иллюминатора, Римма с радостью глядел на пустынный и загадочный берег. Нигде никакого признака жилья — ни дымка, ни огонька, одна только темная зелень хвойных лесов, стеной поднимавшихся над крутым берегом. Позади мрачно-величественных столетних елей и лиственниц вздымались горы с оснеженными вершинами.

Когда миновали гавань Трех Святителей, погода снова стала портиться. Чаемую Землю заносил мелкий бус. Вдобавок ветер стал прижимать судно к каменистому берегу. Шкипер «Нила» приказал убрать верхние паруса и во избежание опасности взять мористее. Теперь уже нельзя было углядеть ничего, кроме сплошной сети моросящего дождя. С рассветом подошли к Павловской гавани — проливу от полтораста до пятидесяти сажен шириной. Бросили якорь.

Штормовой порыв разорвал на время серую пелену и открыл слева по борту российское поселение на высоком скалистом берегу — Павловск. По правую руку лежал остов разбитого трехмачтового парусника Ост-Индской компании, рискнувшего, имея при свежем ветре довольно резвый ход, проскочить узкий пролив.

Запасшись на берегу необходимым продовольствием и пресной водой, «Преподобный Нил Столобенский» обратно благополучно миновал Павловский пролив и взял курс на Ново-Архангельск — конечный пункт своего назначения. С моря нес легкий полуденный бриз. Штормгласс обещал добрую погоду. Поначалу плавания, невдалеке от берегов, вода была мутноватой, попадались поросли морской капусты, плавающей промеж небольших льдин; изредка встречали нерп, но больше — морских котиков, крупными стадами уходивших с лежбищ в открытое море. Потом и животные, и птицы пропали. Вода изменила свой цвет, сделалась чистой и синеватой. На четвертые сутки ветер переменился с норд-веста на противоположный и посвежел до пяти-шести баллов. На следующий день на Великий океан опустился густой туман: не было видно не только неба, но и самой воды — люди ходили по палубе, натыкаясь на корабельные снасти и друг на друга. Ветер ослаб. «Преподобный Нил» медленно пробирался, больше ориентируясь на доносчика, нежели на штурвальный компас, находившийся наверху. Потому вестовые то и дело сновали снизу вверх и обратно. Туман поглотил судно целиком, со всем его стоячим и бегучим такелажем. На укутанном липким туманом корабле только и развлечений было, что ловить на уду палтусов, окуней да налимов морских. То и дело подбирали с палубы оглушенных чаек, альбатросов, бакланов, натыкавшихся с налету на такелаж. Птицы эти по большинству были несъедобны.

По мере продвижения вперед опасность все возрастала, ибо ничего не стоило напороться на любой из помеченных или не помеченных на карте островков. Шкипер решил переждать туман в дрейфе. Судно было приведено носом против ветра, марсовые взяли рифы — заполоскались обезветренные паруса. «Преподобный Нил» погрузился в глубокий, но тревожный сон...

На нижней койке после обыкновенного причащения-возлияния в корабельной баталерке — более теперь на судне делать было нечего — похрапывал Епимах. Батюшка не снял с себя ни сапог, ни скуфейки. Над головой его преподобия негромко, в ритм качке позвякивал на вбитом им же самим гвозде серебряный павловский наперсный крест. Под мерное, неспешное покачивание судна послушника также сморило...

И без штормгласс было понятно, что сызнова грядет ураган: пеньковые веревки снова стягивались в тугие узлы, резвящиеся дельфины собирались в косяки... На реях заискрились блуждающие огоньки Святого Эльма. Римма поглядел на ют и обомлел — из-за косой бизани показалась хитрющая рожа Клабаутерманна. Уродливый маленький человечек строил послушнику рожки и, подмигивая, косил на один глаз. На едином вздохе Римма оказался там, где мы его впервые и застали. Шквальный ветер сменился смертоносным ураганом. Корабль несло на скалы...

Как уже, наверное, догадался читатель, происшествия, описанные в этой главе, явились, по сути своей, отправным моментом интереснейших приключений, выпавших на долю наших героев. И теперь, прежде нежели продолжить наш рассказ, представляется совсем не лишним сообщить читателю кое-какие сведения из истории и географии Американского Континента, ибо именно Он является ареной дальнейших событий сего повествования.

Первопоселенцы

... Доктор Кабрера перевел взгляд в другую сторону, и ужас сковал его члены. Вдоль волнистого хребта с едва заметными признаками тощей растительности медленно тянулось стадо гигантских бронтозавров. Мощные хвосты этих «блуждающих гор» волочились следом, поднимая невообразимые тучи пыли. На спинах животных сидели завернутые в шкуры человекоподобные существа с несуразно большими яйцевидными головами. Бронтозавры неспешно брели у самой кромки воды зажатого ущельем озера, над гладью которого на змеевидных шеях торчали отвратительные морды каких-то ящеров — громадные тела их были скрыты в глубине водоема. «Наверное, брахиозавры или, может, диплодоки»,— подумал доктор. В этот миг над ним пронеслось нечто исполинское. Доктор машинально пригнулся к земле. С опаской подняв через некоторое время голову, он увидел удаляющегося крылатого ящера, несущего на себе очередное человекоподобное. «Мустьеры!» — промелькнуло в мозгу ученого...

Вечерело. Вдалеке, соприкасаясь с линией горизонта, переливно поблескивала океанская гладь; чуть ближе поднимался дымок от костров. В сумеречном небе плавали какие-то удивительные, странной формы округлые предметы. Иные какое-то время кружили, другие исчезали, растворяясь в воздухе, едва успев появиться...

Неторопливой трусцой к доктору Кабрере приближались два стегозавра...

— Значит, я был прав! О, Америка! Континент загадок и открытий...— чуть слышно простонал доктор и лишился чувств.

Когда и как проникли первые люди на Американский Континент? Какими путями шли предки индейцев, заселявших его к моменту появления у берегов Нового Света ладей викингов и каравелл Колумба? Ибо аксиомой считается, что ни в одной из Америк никогда не существовало обезьян — по некоторым данным, прародителей определенной части ныне существующего рода человеческого, которая именует себя Хомо Сапиенс; не обнаружено там никаких следов ископаемых питекантропов и неандертальцев. Сомнительно также, чтобы человек палеолита мог добраться сюда даже самыми кратчайшими морскими путями: чукотско-аляскинским (впервые эту гипотезу выдвинул в 1650 году англичанин Томас Гейдж) или антарктически-огнеземельским. Впрочем...

По свидетельству ученых, в последний ледниковый период, то есть около 25 тысяч лет тому назад, уровень моря в районе нынешнего Берингова пролива был ниже по крайней мере метров на семьдесят. Значит, затонувшая Берингия и развалившаяся на ледовые куски Арктида, как называют геологи суши, существовавшие когда-то в районе Чукотского и северной части Берингова морей, могли служить теми самыми сухопутными мостами, по которым первопоселенцы Америки перебирались с одного континента на другой. Но и здесь указывается обычно несколько путей. Прежде всего — это самая узкая часть Берингова пролива, между мысом Дежнева и мысом Принца Уэльского, в районе скалистых островов Диомида. Второй путь: цепочка Командорских и Алеутских островов. Согласно же точке зрения американского геолога Бейерса переселение происходило в районе острова Святого Лаврентия и залива Нортон.

В далекие времена Берингия вовсе не была ледяной пустыней. На роскошных пастбищах ее разгуливали стада бизонов, мастодонтов, мамонтов, шерстистых носорогов, слонов (последние превосходили размерами всех прочих животных и достигали пятиметрового роста), встречался пещерный медведь. По ту сторону пролива обитали саблезубые тигры, гигантские ленивцы, бизоны, ископаемые верблюды и императорские мамонты. Следует отметить, что в Америке некоторые ископаемые виды вымерли значительно позже, нежели в Европе. На их костях время от времени встречаются следы от оружия древнего человека. Животные меняли пастбища. Следом за ними, с запада на восток, перекочевывали первобытные охотники: где посуху, а где на плотах, в кожаных и долбленых челнах переправлялись они через многочисленные реки и озера. Первопоселенцы Америки, далекие предки индейцев, умели изготовлять каменные орудия труда и охоты: наконечники для стрел и копий, ножи-скребки, топоры. Для поделок употреблялись также дерево, кость, рога, панцири черепах и раковины моллюсков, шипы мечехвоста. Люди эти умели добывать огонь, одевались в шкуры убитых ими животных, плели корзины и пряли, приручили собаку. Достигнув необитаемого материка, первопоселенцы устремились на юг...

Но как давно происходило переселение первых палеоиндейцев — европеоидов и монголоидов? К единому мнению ученые пока не пришли. Самая скромная из называемых дат — 15 тысячелетий. Археологические раскопки, произведенные в долине реки Иллинойс в конце 60-х годов нашего столетия, и изучение обнаруженных там предметов материальной культуры (черепков посуды, орудий из камня, кости и рога) показали, что жителями существовавшего некогда здесь поселения были палеоиндейские люди, переселившиеся из Азии как минимум 20 тысяч лет назад. В штате Пенсильвания, близ Питсбурга, под одиннадцатью культурными слоями с остатками костров, костей диких животных и каменных орудий профессор Роберт Шукенрат открыл пещеру — «гостиницу первых американцев», возраст которой 23 тысячи лет. В районе реки Юкон на Аляске археолог Ли Портер обнаружил следы деятельности древнего человека, жившего не менее 30 тысяч лет назад. К тому же времени, по определению бразильского, ученого Нейде Гидона, относятся наскальные рисунки и каменные изделия, открытые в 1979 году на доисторической стоянке в штате Пиауи. Радиоуглеродный анализ стоянок в Санта Роса Айленд (Калифорния) и местности Вальсекильо, недалеко от города Пуэбла (Мексика), отнес начальный период заселения Америки ко времени 30—40-тысячелетней давности. По мнению же боливийского археолога и этнографа Дика-Эдгара Ибарро Грассо, этот процесс протекал не позднее 50 тысяч лет назад. Наконец, поистине сенсационная находка! Стоянка палеолитического человека со следами древнего очага, обнаруженная археологами на глубине семи метров в калифорнийской пустыне Мохаве, позволила сделать поразительный вывод: «В Северной Америке более 120 тысяч лет назад существовали поселения первобытных людей!»

Согласно мнению специалистов длительная история первозаселений Северной Америки характеризуется существованием трех последовательно сменивших друг друга палеоиндейских культур: древнейшей — Сандиа, затем — Кловис и, наконец, Фолсом. Однако до поры до времени исследователям не попадался, увы, даже «кончик мизинца» хотя бы одного из первопоселенцев загадочного Американского Континента. Тысячелетия назад погибли Берингия и Арктида. Толщи океанских вод навсегда сокрыли под собою следы «колумбов каменного века». Тщетными были попытки обнаружить их на суше по обе стороны Берингова и Чукотского морей.

Но ничто не уходит абсолютно бесследно...

В феврале 1947 года археолог Хельмут де Терра обнаружил в долине Мехико (местечко Тепешпан) находившийся на глубине одного метра череп со стертыми до основания зубами, а затем и полные останки 50-летнего мужчины-монголоида, жившего более 10 тысяч лет назад. Почти в то же самое время археолог-любитель Кейт Глассок раскопал в Мидленде (штат Техас) останки тридцатилетней женщины, которая жила около 20 тысяч лет назад. За первыми палеоиндейскими находками последовал ряд других... Во время раскопок стоянки Олд-Кроу в провинции Юкон (Канада) была найдена челюстная кость человека, возраст которой около 22 тысяч лет. 28 тысячам лет равняется возраст окаменевшего человеческого черепа, найденного недавно в Эквадоре. По сообщению археологической комиссии, « в чертах этого древнего человека первобытные признаки комбинируются с признаками, свойственными современному человеку; хорошо выражены надбровные дуги, а строение челюсти говорит о сильном развитии жевательных мышц, но передние зубы мало отличаются от зубов современного человека».

Любопытна судьба палеоиндейского черепа, найденного в 1929 году возле местечка Дель-Мар в Калифорнии и отправленного тогда же прямиком в музей, ибо возраст геологического слоя, в котором он был найден, превышал общепринятую датировку возможного появления человека на Американском Континенте. Лишь в наши дни геохимик Джеффи Бад методом воздействия аминокислот на протеины костей точно установил возраст находки — 48 тысяч лет! Но вплоть до недавнего времени вся эта «палеоиндейская цепочка» обрывалась у берегов Берингова моря. В 1964 году археологической экспедицией Академии наук СССР, возглавляемой членом-корреспондентом Н. Н. Диковым, была обнаружена стоянка древнейшей камчатской культуры на южном берегу незамерзающего Ушковского озера. Находки свидетельствовали о несомненном сходстве палеолитических культур Старого и Нового Света. Тут же последовал еще целый ряд открытий: несколько палеолитических стоянок в Якутии, палео-эскимосская стоянка на острове Врангеля, древние стоянки в долинах Лены и Ангары, на Алдане и берегах Амура... И наконец, сенсация! Доктор исторических наук из Сибирского отделения АН СССР Ю. А. Мочанов обнаруживает в 140 километрах от Якутска Диринг-Юряхскую стоянку древнейшего человека возрастом... более полутора миллионов лет! Кстати сказать, азиатское происхождение коренных жителей Нового Света не являлось откровением и для века минувшего. Так, к примеру, отвечая на соответствующий запрос Священного Синода, глава Православной духовной миссии в Русской Америке епископ Иоасаф сообщал: «Хотя жители Кадьякские разумеют, что все около их живущие народы произошли от них, но по сообразию их языка с аляскинцами и даже с чукчами догадываться можно, что они произошли из Азии через Чукотский мыс».

Географические и геологические открытия, археологические раскопки, исследования в области антропологии и этнографии — все это позволило сделать вывод: прародиной американских первопоселенцев — палеоиндейцев — были Якутия, окрестности озера Байкал, Забайкалье и Монголия.

Следует ли, однако, полагать, что Берингия являлась единственным путем, по которому шло заселение Нового Света, столь многообразного, а порой и противоречивого? Поиски ответа на этот вопрос породили самый широкий круг различного рода гипотез, характеризующихся той или иной степенью вероятности. Впрочем... Ее Величество История учит нас тому, что даже самые фантастические на первый взгляд догадки и предположения оказываются подчас... Но не будем забегать вперед. Вопрос не случаен, ибо во времена палеоиндейских переселений большую часть Североамериканского континента покрывало знаменитое Висконское оледенение, окончившееся всего 10—// тысяч лет назад. Возможно, ледник и оставлял кое-где проходы, в частности прибрежную полосу. В таком случае разумно предположить, что расселение шло здесь преимущественно по двум направлениям: на юг, вдоль горных цепей, и на восток. Ну а если названный выше путь все же не был единственным? В разное время высказывались предположения, что переселение могло идти через цепь Гавайских островов или по маршруту: Австралия — Тасмания — Антарктида — Огненная Земля — Южная Америка (мнение португальского антрополога Мендес-Корреа) или, наконец... из Атлантиды.

Атлантида! Сколько преданий! Сколько восторгов и анафем! Проблема. Древнейшая из загадок. Неудивительно, что именно о ней вспомнили в первую очередь, когда на открытом Христофором Колумбом материке были обнаружены могущественные и высокоразвитые государства и народы. «Не потомки ли они тех легендарных атлантов?» — вопрошал еще в 1530 году итальянский гуманист и поэт Джироламо Фракастро.

О гибели Атлантиды поведал нам в начале IV века до н. э. древнегреческий философ Платон в своих знаменитых диалогах «Тимей» и «Критий»: «Остров этот был больше Ливии и Азии, вместе взятых, и от него открывался плавателям доступ к прочим островам, а с тех островов — ко всему противолежащему материку, которым ограничивался тот истинный понт. ...Впоследствии же времени, когда происходили страшные землетрясения и потопы, в один день и бедственную ночь... остров Атлантида исчез, погрузившись в море». Вполне возможно, что Платонова Атлантида, некогда действительно существовавший остров (о котором повествуется, правда туманно, и в древнеирландских преданиях), была разрушена неистовым цунами.

Многие географы античности, в том числе и Страбон, упоминали об Атлантиде, однако... с непременной ссылкой на Платона. Тем не менее еще за полвека до него об атлантах писал древнегреческий историк Геродот, хотя и без указания на то, что Атлантида является островом. С той поры Загадочная страна не переставала волновать умы человеческие, обретая из века в век все новых себе приверженцев и отрицателей. Епископ Карфагенский, знаменитый Тертулиан, не находил свидетельство Платона «противоречащим Священному Писанию». Загадочный Материк воспевали многие великие мыслители прошлого: автор «Новой Атлантиды» Фрэнсис Бэкон лорд Веруламский; «первый француз, осмелившийся самостоятельно мыслить», философ-скептик Мишель Монтень и даже, как правило саркастичный, Франсуа-Мари-Аруэ Вольтер. Известный ученый геолог середины XVII века иезуит Афанасий Кирхер, воспроизведя в своей книге «Подземный мир» (1664) Платонову Атлантиду, объявил землетрясение причиной ее гибельного погружения в пучины морские. Светило магии прошлого столетия Фабр д'Оливе свидетельствовал, что «около миллиона лет назад красная раса, населявшая цветущий остров в Атлантическом океане, покорила все народы земного шара, но по окончании Великого Цикла Лет была уничтожена страшной катастрофой вместе с островом Атлантида». Согласно его же утверждению «средняя раса» атлантов — тлаватли основали впоследствии Великую Цивилизацию в Калифорнии.

Что ж, вполне возможно. Во всяком случае, и сегодня существуют подобного рода удивительные гипотезы. Так, например, в сравнительно недавно вышедшей книге «Великое бедствие» французский египтолог Альбер Слосман, основываясь на дешифровке иероглифов, обнаруженных в одном из храмов Верхнего Египта, пришел к выводу, что египетские фараоны «были выходцами из описанного Платоном погибшего континента Атлантиды». Интересно, что в качестве доказательства своей гипотезы ученый ссылается на планисферу храма, запечатлевшую положение звезд во время катаклизма. Это, в свою очередь, позволяет установить точную дату трагедии. Компьютер уже назвал ее — 9792 год до нашей эры. Кстати, возможность существования Атлантиды и катастрофы, связанной с ней, «не выдуманной, а действительной и обусловленной окончанием ледникового периода», допускал и крупнейший советский ученый Владимир Афанасьевич Обручев.

В 1982 году на страницах западноевропейских газет появился сенсационный заголовок: «Русские нашли Атлантиду!» Советская экспедиция на научно-исследовательском судне «Витязь» действительно обнаружила на вершине подводной горы Ампер в Северной Атлантике предположительно остатки древнейших поселений: огромные цирки, развалины домов, заросшие краснобородыми водорослями, руины базальтовых двухметровых стен «умелой кирпичной кладки». Но была ли это «искомая» таинственная Платонова цивилизация?..

Кстати, Атлантиду искали не только в Атлантике, но и на средиземноморских островах Санторина, Мальта, Корсика и Крит... на Дунае и в Африке (во владениях легендарной королевы туарегов), в Северном море на острове Гельголанд, в Индийском океане (Мохенджо-Даро), в Перу (океанская впадина Мильн-Эдвард) и на островах Пасхи, в Греции, на Шпицбергене, Северном полюсе и, наконец, совсем недавно — в Антарктиде (Страна Посейдония). Сторонники последней версии ссылаются на неоспоримость библейского «Апокалипсиса» и географических карт Оронсо Финея и адмирала Великой Порты Пири Рейса (XV—XVI вв.), где «изображена береговая линия свободной ото льдов Антарктиды».

Поиск первопоселенцев Нового Света ведется не только на Атлантиде, но и на других исчезнувших легендарных материках: Терра Инкогнита Аустралис, погребенной Южным морем, Пацифиде, Андинии и My — тихоокеанских островных и материковых империях, затонувших в результате грандиозных катаст роф... и даже на Гондване — «прародительнице материков», которая согласно научной гипотезе раскололась на ныне существующие континенты примерно 200 миллионов лет назад. Парагвайский писатель Моисес Бертони добавил к ним еще один, «собственный» материк — Аркинезию.

Увы, все эти гипотезы, предположения и догадки, равно как и попытки отыскать Хомо Америндус — американского человека, происшедшего от какой-то особой, неизвестной теперь породы высших приматов, пока не опираются на сколь-нибудь заслуживающий внимания фактический материал. И даже открытие в 1986 году палеонтологом Ф. Джинджеричем в штате Вайоминг (США) фрагментов челюстей и зубов небольшого длиннохвостого млекопитающего по имени кантиус торреси — «самого древнего нашего предка», обитавшего на планете около 53 миллионов лет назад, пока окончательного ответа не дало. Подавляющее большинство ученых и по сей день считают, что Новый Свет не входил в область прародины человека и заселялся Хомо Сапиенс, то есть человеком современного вида, уровень которого соответствовал мезолитическим культурам Старого Света. И все же...

Десятки тысяч камней, собранных на тихоокеанском побережье Перу, южнее города Ика, изучены перуанским доктором медицины Хавьером Кабрерой Даркеа. На камнях мелкой сеткой высечены различные изображения. Всадник на лошади, на слоне, на динозавре, на летающем ящере... Трансплантация сердца... «Самая древняя карта мира», изображающая Тихий и Атлантический океаны, а также... погибшие континенты Атлантиду и My. Что это: реальность? Мистификация? Высокоразвитая неандертальская цивилизация, тупиковая ветвь, не имеющая отношения к позднему классическому неандертальцу, достигшая своего расцвета 150—200 тысяч лет назад и исчезнувшая вместе с исчезновением своих «энергетических ресурсов» — слонов, динозавров, летающих ящеров, прирученных 40—45 тысяч лет назад? Не ее ли знаниям обязаны потомки столь поразительным и быстрым расцветом культур Мезоамерики, которые застали испанские конкистадоры во время колонизации Нового Света? Американский археолог доктор Дж. А. Массон считает, что в древнем Перу еще в доинкский период бытовали представления о внеземных цивилизациях и разумной жизни на далеких звездах: «Ясно, что не из тех знаний, которые соответствовали уровню развития их общества, могли обрести древние эти сведения. Источник их, вероятнее всего, лежит где-то вне рамок известных нам цивилизаций». А строители фантастических холмов-маундов в нынешнем штате Огайо (США), пользовавшиеся для их возведения прирученными мамонтами? (По крайней мере такую гипотезу выдвинул в 1880 году американский ученый Фредерик Ларкин.) Загадочные ольмеки, сапотеки и тольтеки Мексики, вальдивийцы Эквадора, рыжебородые и голубоглазые валлийские индейцы-манданы из Луизианы,.. Пещерные изваяния в джунглях Гватемалы и древнейшая цивилизация Боливии, молчаливые исполины острова Пасхи, племя светлокожих индейцев и пирамиды в долине Амазонки, американское йети, блуждающее на Аляске и в горах Сьерра-Невады, гигантские таинственные знаки на посадочных площадках инопланетян (или летающих ящеров?) в Перу: на плоскогорье Наска, в долине Осморе, подле Мокегуа, и посреди пустыни Де-Майя-и-де-Сихуа в провинции Арекипа... Что из всего этого (причем далеко еще не полного списка) может иметь отношение к творцам мустьерской культуры, «неандертальцам разумным» доктора Каб-реры?..

Кто только не фигурировал в качестве первопоселенцев Нового Света! Гунны и скифы (мнение голландского ученого XVII века Иоганеса де Лаета), татары и монголы «на слонах», самоеды и китайцы (точка зрения немецкого ученого середины XVII столетия Гуго Гротиуса), греки и римляне, ассирийцы, шумеры, этруски,- древние ливийцы, кхмеры Камбоджи и хетты Малой Азии, индийцы и малайцы... А испанец Энрико Мартинес добавил к ним еще и прибалтов — жителей окрестностей города Риги, «поразительно похожих на индейцев Америки». Уже в наши дни возникла версия, что древние культуры инков и майя основали... воины исчезнувшего флота Александра Македонского! При всей абсурдности некоторых из этих гипотез, здесь налицо еще и смешение понятий: «первопоселенцы» и «первооткрыватели».

Следует отметить, что не оставались в стороне от этой волнующей проблемы и богословы. Ортодоксальная католическая доктрина основывалась на учении блаженного Августина, согласно которому «на стороне земного шара, противоположной Европе, нет и не может быть суши», и мнение Козьмы Индокоплова, чья география в течение более восьмисот лет считалась непререкаемо авторитетной. Последний саркастически вопрошал последователей учения о шаровидности Земли: «Как же люди на другой половине шара увидят Господа, нисходящего через воздух в день Страшного Суда?» Науке было строжайше запрещено идти дальше Иоанна Златоуста, святого Августина и блаженного Иеронима.

Понятно поэтому, что богословы из Саламанки во главе с великим кардиналом-примасом Испании, которым была передана просьба Колумба «обогнуть земной шар», неподдельно изумились сему нечестивому предложению, вопрошая при этом: «Хорошо, допустим, что Земля круглая... Но скажи на милость, каким же образом сможешь ты вернуться назад после того, как спустишься вниз по океану? По какой же стороне ты возвратишься: по противоположной или по той же самой? Если по той же самой, то как же ты сможешь подняться вверх, снизу вверх?» В то время самым обычным делом было «производить» народы от баснословных героев или от древних патриархов. Французы происходили от Франка — сына Гектора, бриты от Брута — сына Энея, генеалогия саксонских королей восходила к самому Адаму, добросовестные же испанские летописи доходили только до Фувала — внука Ноя. Части Старого Света — Азия, Африка и Европа — были приписаны сыновьям Ноя: Симу, Хаму и Иафе-ту; от них согласно легенде и велось заселение этих континентов. Таким образом, все человечество составляло одну семью, так как все люди были потомками Адама; все были в равной мере если не «участниками», то, наверное, «жертвами» его греха и падения.

Пока полагали, что Земля Колумба составляет часть Азии, то не было никаких затруднений, но, когда узнали действительное положение Америки в ее отношении к другим материкам, разобрались, что отделена она от Азии непроходимым пространством воды в несколько тысяч миль, тогда усомнились: как смотреть на новых «пришельцев», так внезапно появившихся на исторической сцене. Голос древнего предания был совершенно против возможности их происхождения от Адама. Известно, что святой Августин отрицал шаровидность Земли и существование антиподов: «Как могут быть люди на том, что называют другою стороною Земли, когда о них ничего не упоминается в Писании». И действительно, ни Моисей, ни Христос, никто из пророков и евангелистов не упоминает Нового Света, а не зная о нем, Господь, естественно, не мог направить туда своих апостолов для утверждения христианства. Не случаен поэтому сарказм, с которым великий утопист Томмазо Кампанелла вопрошал о Новом Свете: «Разве всемирный потоп на него не распространился? Разве там люди, как лягушки, возникли сами собой?» Разумеется, не внесло ясность и предположение знаменитого «изобретателя» гомункулуса, швейцарского фармацевта Аврелия-Теофраста Парацельса: «Не создал ли Господь другого Адама, специально для Америки?»

Католические богословы продолжали усердно листать Писание и труды отцов церкви, пытаясь найти в них хоть какой-то намек на Новый Свет... Вразумительного ответа не получалось. Однако Америка и ее туземцы оставались сугубой реальностью, с которой нельзя было не считаться. И... Эврика! Это же те самые потерянные было «десять колен израилевых», исчезнувшие из Палестины после разгрома в 722 году до нашей эры Израильского царства ассирийским правителем Саргоном II. «Бесстрашные израильтяне,— повествует источник,— во главе с великим Лехи отправились в Америку около 600 года... Одни из них, неофиты, основали Великие Государства в Центральной Америке и Андах. ...Другие, сделавшись кочевниками, стали прародителями индейцев». Объявился и апостол Фома, который в стародавние времена посетил Америку и крестил индейцев. Последние, правда, «по свойственным им порокам и невежеству», вновь впали в язычество, но это было уже впоследствии. Конечно же, далеко не все согласились с гunoтeзой «десяти колен». Так, например, по твердому убеждению знаменитого американского «охотника за ведьмами», проповедника из Бостона Коттона Мазера, не кто иной, как Диавол, «самолично увел индейцев в Америку, чтобы держать их подальше от звуков серебряных труб архангелов и таким образом воспрепятствовать спасению их душ».

II Оставленная хижина. Долгие будни на острове. Папские корсары. "Тиара" появляется вновь. Корабль-призрак. В утлом челне.

Неширокая песчаная коса уходила в океан ярдов на сто. К северо-западу тянулась гряда небольших безлесных островков. Морское пространство, заключенное между ними и сушей, было относительно спокойно даже в штормовую погоду. Зато к югу, там, где поднимающийся к дремучему лесу берег постепенно переходил в изломанную цепь скалистых фиордов, все было совершенно иначе. Нескончаемый гул исходил от разбивающихся о камни черных пенистых волн. Тревожно и предостерегающе гудели зловещие буруны. Вдоль береговой полосы протянулся на добрую четверть мили страшный подводный риф. Названная часть побережья представляла собой настоящее кладбище погибших кораблей. На переднем плане обращал на себя внимание остов большого трехмачтового судна, давно уже, судя по всему, обретшего здесь свою последнюю, сухопутную стоянку. Корпус корабля со всех сторон был облеплен водорослями и мхами. На палубе произрастала трава, а также мелкий тальник. Пошарив, думается, вполне можно было бы отыскать среди этой растительности и птичьи гнезда.

Говорят, никто и никогда не видел целиком гигантского кальмара из породы архивялых, обитающего на невероятных глубинах в четыре тысячи футов и лишь изредка всплывающего к поверхности Великого океана. Так что человек в лохмотьях, медленно бредущий вдоль берега крохотного островка, расположенного в нескольких милях юго-восточнее устья реки Медной, был, по всей вероятности, первым, кому предоставилась такая невероятная возможность. Однако лицезрение океанского исполина, казалось, ничуть не взволновало его. Одно лишь отметил он, проходя мимо пятидесятифутового монстра,— то, что присоски последнего, расположенные на концах змеевидных щупальцев, размером были аккурат с медный таз, в котором валаамские монахи имели обыкновение летом и по осени варить себе медовые варенья, набирая окрест своего жилья малину и княжицу, чернику и голубику, а также иные съедобные ягоды. Без внимания оставил он и выброшенную на берег тушу громадного кита с распоротым брюхом, равно как акул, скатов и прочую живность, вывалившуюся из рваной раны исполинского левиафана. Единственным предметом, сразу же приковавшим его взгляд, являлось совсем бесприметное, казалось бы, существо без каких бы то ни было признаков жизни. Существо это, по всему судя, еще совсем недавно состояло в компании кита и монстра с присосками. Как могло оно очутиться на расстоянии двух-трех десятков аршин от бывших своих соседей, к которым, кстати сказать, уже давно начали проявлять настойчивый интерес чайки и альбатросы, оставалось загадкой.

— И-ех! — со вздохом пробормотал пилигрим.— Дух ты, прости, мя, Господи, или человече?..— молвил он, принимаясь освобождать свою находку от опутывающих ее водорослей и ракушек.— Малец-та никак живой? — Тут он осекся... перекрестился... и, подняв едва теплившуюся жизнь на руки, побрел в сторону леса.

В это время от скальных хитросплетений раздался пронзительный свист, а затем глухое утробное мяуканье, перемежающееся с торжествующим кличем: «Хгоу! Хгоу! Ру-ру-ру!..» Островитянин приостановился, сызнова перекрестясь, на этот раз уже мысленно — руки заняты. Если верить эскимосам, кричать так может только дух-оборотень Тугныгак...

Когда на другой день чудом спасшийся после крушения «Преподобного Нила Столобенского» Епимах (а именно им и являлся наш островитянин) возвер-нулся на место происшествия, дабы раздобыть немного драгоценной амбры и спермацета, от кита остался один лишь голый костяк. Сухопутные и морские хищники устроили себе славный брашенный стол, и океанские волны уже примеривались к оставшейся на их долю добыче...

Много дней и ночей провел в беспамятстве Римма... Первое, что узрел очнувшийся послушник, была покрытая изморозью всклоченная борода иеромонаха, просунувшаяся меж двух лафтаков, служивших пологом и отгораживающих его закуток от остального помещения, невесть кем и когда сооруженного на этом острове. Затем показался и сам Епимах. От него пахло морем и водорослями. В руке держал он плошку с горящим жиром.

— Ну как, служивый, опамятовался? Чать таперича ровно на Сионе? Епимах отдернул сивучью опону.

— Не буде лиховать? Аль язык проглотил, горемычный? А ить сколь днев зело витийствовал да отца Назарья, игумна валаамского, поминал.

В прищуре глаз иеромонаха угадывались веселые искорки.

— Везучи мы с тобою, Римма-отрок, ох как везучи...— промолвил он погодя немного.

В избе было тепло. Приятно пахло лесом, смолистой хвоей и какими-то неведомыми Римме травами. Пол был устлан свежесрубленными лапами ельника. Возле ленивки лежали плетенные впереборку короба лесных ягод, грибов и диких кореньев. (Трудно припомнить хотя бы один из проведенных на острове дней, когда не посылали иноки наши устные либо мысленные благодарения неведомым основателям теперешнего своего жилища, невесть откуда взявшимся и невесть куда пропавшим). В необыкновенного размера очаге, сложенном из необтесанного камня, потрескивали поленья душмянки. На коробившейся коре их с шипением проступали пузырьки.

Приятная сладость разливалась по всем суставам послушника. Словно укрыт он своим меховым покрывалом в этой избе, топившейся по-черному, от всего мира, от всех невзгод и лихолетий... Словно все страшное, что пришлось пережить за неполную дюжину лет его, осталось по ту сторону... Едкий, слегка покалывающий глаза чад выходил наружу через прорубленный на высоте в полтора аршина дымволок. По медному котелку, что висел в печи, скользили отблески огня. В красном углу, подле пасмурного лика какого-то угодника божия, коптила заправленная сивучьим жиром самодельная лампадка. По законопаченным мхом стенам вперемешку со связками душистых и целительных трав развешано было старинное оружие и другие диковины, добытые кем-то с потерпевших крушение судов. В дальней кути стоял невесть как попавший сюда громоздкий якорь времен римского императора Калигулы.

Некоторое время царящее в избе безмолвие нарушаемо было лишь негромким потрескиванием дровишек да покряхтыванием Епимаха, вычесывавшего из своей бороды морскую соль. Не забывал он и время от времени подкладывать в очаг поленце-другое пахучего дерева. Горит, пошумливает печь русская, ласкает все чувства человеческие, успокаивает душу...

Немало интересных рассказов из уст иеромонаха довелось Римме выслушать в такие вот вечера. Открыла же их длинную череду собственная его история...

Итак, Епимах. Личность весьма приметная. И дело не в том, что росту он был среднего, волосы имел русые, а глаза голубые и со смешинкой. А в том дело, что был тот монах наделен весьма обширными знаниями. Ученый был монах. Особенно много знал он из истории и географии, а более всего являлся знатоком по естественным предметам. Происходил он из старинного, но обедневшего дворянского рода, известной фамилии. Ну а коль дворянин, да беден, да связей нужных нет, то два пути ему: либо по военной, либо по духовной стезе. Каким путем добрел Епимах до знаний по тому времени великих, неведомо. Ведомо только, что ежели историю его с географией начальство духовное еще могло кое-как сносить, то с рассуждениями Епимаха о мироздании никак согласиться не могло. «Матирьялист!» Потому и решено было в другой раз отослать его с духовной миссией в Русскую Америку от греха да от высшего начальства подалее: пусть он там с дикими, что и всеясного господнего слова узреть не могут, порассуждает о «сущностях природы и вещах, в ней происходящих». А до того случилось плавать Епимаху вместе с самим Николаем Резановым. Существует на сей счет и исторический документ.

В донесении уполномоченного Священного Правительствующего Синода, Александра-Невские лавры иеромонаха Гедеона на имя высокопреосвященного Амвросия, митрополита Новгородского, Санкт-Петербургского, Эстляндского и Финляндского, указано: «1805 года июля 28 дня Кадьяк обрадован был приездом его превосходительства камергера Резанова... Российско-Американское училище в числе пятидесяти учеников имело удовольствие показать плоды свои на публичном экзамене в присутствии сего господина — попечительского образователя Российско-Американских областей, господ морских обер-офицеров и некоторой духовной особы...» Этой особой и был наш Епимах.

Потому нет ничего мудреного в том, что беседы иеромонаха с юным послушником валаамским редко касались до дел духовных. Темами бесед чаще всего становились отнюдь не откровения Иоанна Богослова или какие божественные истины, «сему дню подходящие»; зато о предметах естественных или окостенелостях разных живностей, невесть когда исчезнувших с лика земного, разговор вести не уставали. А еще больше просвещал Римму Епимах о житии людей древних, первобытных: как научились они добывать огонь, строить жилища, делать орудия труда и охоты — поначалу каменные, потом бронзовые и железные; как охотились они на мамонтов и прочих, ныне ушедших в небытие животин, заманивая их в ямы-ловушки и побивая затем каменьями...

Затянутое рыбьим пузырем крохотное оконце посветлело. Епимах затеплил угасшую за ночь лампадку и устроился на коленях перед образом, творя господнюю молитву.

—...Вот таперича и у нас свой Иона объявился,— заключил он, поднимаясь.— И-ех! Чудны дела твои, Боже праведный... Ну, отрок, давай трапезу проворить, чем господь оделил.

Достал огниво, высек искру, и вот уже сызнова шипело, пузырилось выступившее на почерневшей коре американского кипариса курящееся смолье. В избе опять воцарился неповторимый благостный дух леса. Иеромонах пододвинул переметку и уселся напротив, поправляя скользящий по умелому сооружению огонь. Спустя короткое время поднялся, затушил коптящий в жирнике фитиль и, подойдя к стене, срезал кусок хорошо провяленной сивучины, кивнув при этом головой, чтобы Римма присаживался к столу. Ближе к печи — по стене и под потолком — было развешано мясо, прокопченное и завяленное в летнее время на открытом воздухе. Вкусом отдаленно напоминая свежевыпеченный ржаной хлеб, оно хорошо сохранялось в избе во всю зиму.

Большую часть времени проводили иноки наши вне хижины. Ходили в лес. Собирали грибы-ягоды, дикий щавель, заготовляли впрок коренья: сарану, кутагарник, стебли борщевика. Сушили листья морошки вместо чаю. Многие травы целительные знал умудренный Епимах, готовил из них, следуя Наставлениям Шелихова, «для лучшего сохранения здоровья и сбереженья от цинговой болезни вместо чаю травяные соки, через что скорее кровь очищается и здоровье исправляется...». Варил пиво из еловых шишек. Во многих местах Русской Америки знали сие снадобье за верное средство от скорбута. Ставили звериные ловушки — клепцы, кулемки. Подолгу пропадали на берегу моря, собирая птичьи яйца, съедобных черепокожих. Лучшую добычу составляли королевские крабы с размахом конечностей с лишком в три аршина да весом без малого в треть пуда. Рыбу не ловили. Больше собирали по берегу, равно как и выброшенного волнами морского зверя. По зиме, подобно эскимосам, лакомились сивучьей кровью, смешанной с морской водой. А то готовили из того же продукта горячую целительную похлебку с добавлением одному лишь Епимаху известных приправ. А однажды, в осеннюю пору, обнаружили неведомое им дотоле морское животное с темным веретенообразным телом в десять аршин длиной от несоразмерно маленькой усатой головы до широкого хвоста с бахромчатой оторочкой. Не знали иноки, что была это так называемая морская стеллерова корова, или капустница. Мясо животного, похожее на телятину, оказалось чрезвычайно вкусным. Жир и кровь Епимах также пустил в дело. Может, именно эти снадобья вкупе с сырой акульей печенью и рачением заботливого иеромонаха оказали столь чудодейственное влияние на скорую поправку послушника.

Дни сменялись неделями, недели месяцами... О том, чтобы перебраться на Матерую Землю, пока, за неимением плавательных средств, не могло быть и речи. На смену нежаркому, дождливому лету приходили долгие зимние ночи с разноцветными, лучистыми пазорями: то вставали на дыбы высокие искрящиеся столбы; то протягивалась из конца в конец горизонта светло-оранжевая арка, блестящие части которой окаймлялись черными полосами; то темное, безоблачное небо разражалось грохотом и пламенем играющих сполохов — тогда наступало время крепких штормов и гроз... Лишь иногда монотонность жизни россиян нарушалась некими явлениями, которые иноки приписывали хлопотам неугомонного Лесного Дива — Тугныгака: то сами собой передвигались вещи в хижине, то пропадала провизия, а на месте ее появлялись россыпи морских звезд и причудливых раковин. Время от времени до хижины доносилось ставшее уже привычным: «Хгоу! Хгоу! Ру-ру-ру...», а в чащобе мелькала мохнатая шкура животного, передвигавшегося на задних конечностях. Но кем сие животное являлось: лесным зверем, одичавшим робинзоном, а может быть, и впрямь мифическим Тугныгаком? Не исключено, что именно так...

Впрочем, загадок на острове хватало и без Тугныгака. Так, однажды исследовавшими «свой остров» иноками была обнаружена чья-то неизвестная могила с покосившимся крестом. Неподалеку от нее нашли серебряный рублёвик времен Петра Великого и медный котел. В другой раз с удивлением приметили странным образом так долго остававшуюся вне поля зрения медную пушчонку, застрявшую в расщелине скал. Кто из мореходов оставил нашим горемычным сие невеликое наследство? (Невеликое ли?.. Ведь замечательную их хижину тоже кто-то построил и обогрел...) Быть может, то были их соотечественники — чириковцы, первые из европейцев открывшие Американский Материк с Запада. Кто-нибудь из команды штурмана Дементьева, высадившегося на берег негостеприимной, но Чаемой земли 17 июля 1741 года, или боцмана Савельева, бесследно пропавшего несколькими днями позже?

Нередко попадались инокам и останки вымерших много веков назад животных, на которых в незапамятные времена охотились наши прародители...

День угасал. Потускнел небосвод, и на нем засветились первые ласковые звездочки. В ветвях ближайшей к хижине разлапистой ели, ветви которой нависали над самой крышей, а зимой страшно скреблись своими заледенелыми иглами в обмерзший проем дымволока, суетились белки. Мелькнул в пожухлой траве бесхвостый лемминг. Где-то в глубине леса проухал собирающийся на ночную охоту филин. Отец Епимах оглядел совсем потемневший в предвечерних сумерках сруб. Казалось, он еще глубже ушел в землю. Много думал инок о его созидателях. Вздохнул от накатившей от чего-то гнетущей грусти... Случалось, что-то будто находило на Епимаха; начинала вдруг мучить его неясная, тревожная мысль: то ли от грядущей беды какой, то ли от чувства, будто не одни они хозяева на диком острове этом — богом, но не людьми, забытом. Дурными причем людьми. Чудище мохнатое — Диво Лесное, разумеется, не в счет. И мучило его это смутное предчувствие неведомой опасности до той поры, пока не обрело наконец реальные очертания в образе паруса, показавшегося в один из редкопогожих дней на горизонте безбрежной океанской глади. Спустя некоторое время судно вошло в укрытую от всех ветров и посторонних взоров бухту на северо-восточной оконечности острова. Епимах только и успел, что закрыть своей огромной ладонью рот едва было не завопившему от восторга Римме.

— Разрази меня господь, если это не папские корсары...— насупившись и сдвинув мохнатые брови, проговорил иеромонах.

Тем временем юный послушник, присев на корточки, рассматривал подошедшее судно. Темно-красный корпус, желтые паруса, на носу — статуя какого-то неизвестного Римме праведника. На фок-мачте — белое полотнище с изображением святых апостолов Петра и Павла, одного с ключами, другого с мечом; папский стяг согласно историческим хроникам был сотворен рыцарем Годфреем еще во времена крестовых походов на Иерусалим для освобождения гроба Господня. Зоркий Епимах умудрился прочитать и латинское название судна — «Тиара». Суетливо сновали матросы, а между ними видны были люди в черных монашеских рясах и чудных шляпах с закрученными полями. Что делали на шхуне эти люди, что выносила на берег или, напротив, поднимала на борт ее команда, не было видно из укрытия наших иноков. А подобраться поближе, полюбопытствовать... Куда там! Люди недобрые, по всему видно — воровские.

Душа в пятки ушла. До самих бы не добрались!

Судно простояло в бухте всю ночь, и всю ночь не смыкали глаз Епимах с Риммой. Как только рассвело, «Тиара» ушла к горизонту так же быстро и неожиданно, как и появилась.

По прошествии определенного времени, когда страхи несколько улеглись, Епимах не только объяснил Римме, какой смертельной опасности они подвергались, но и поведал ему едва ли не всю историю морского пиратства. С замиранием сердца слушал послушник валаамский о воровских каперах и королевских пиратах, африканских корсарах — берберийцах, буканирах Эспаньолы и свободных охотниках за чужим добром — флибустьерах, о Великих вольных братствах джентльменов удачи на Черепашьем острове — Тортуга и в Гояве, о знаменитых предводителях их: Джоне Консоне и Легране, Эдварде Мэнефилде, Джоне Куке и Эдварде Дэвисе; о Либерталии — пиратской вольнице на Мадагаскаре... Теперь, когда Римма засыпал, являлись ему по ночам видения одно страшнее другого: болтался под бушпритом фрегата лейтенанта Джорджа Мей-нарда кровожадный пират Эдвард Тич; огнебородый грек Аруг пытался достать Римму клинком, зажатым в мертвой руке из литого серебра; лукавый пират Сэм заманивал корвет на рифы острова Барбадос; корабль престарелой леди удачи, герцогини Киллигрев, шел на абордаж «Преподобного Нила»... То и дело слышались послушнику поминальные стоны колокола с фрегата «Лутина», извещающего мир об очередной морской трагедии; виделись повешенные в портсмутском Доке Казней пираты с высунутыми языками...

Епимах поддел топором доску... гвоздь со скрежетом вышел наружу. Не первый год мастерили иноки лодку из выброшенных на берег обломков корабельных; никогда ранее ремесла сего они, правду сказать, не пробовали, а потому и не совсем ведали, что у них получалось. К полудню ветер подразогнал тучи, над зыбучим морем засветился закрой осеннего неба. Высоко-высоко пролетела стая курлыкающих журавлей. Иноки оторвались от трудов праведных и посмотрели вослед.

— Неспешно летят, разговаривают,— промолвил Епимах.— К доброй зиме. Обратно, на Астафья тепло, да туманно было.

И вновь работа... В полуверсте от того места, где корабельничали иноки и откуда, если чуть повыше подняться, различима была сливающаяся с горизонтом узкая полоска Матерой Земли, а за ней — оснеженные вершины далекого кряжа гор с курящимся кратером Святого Ильи, находился галечный пляж. Неширокой полосой спускался он к морю. Много раз бродил здесь Римма, отыскивая разные разности: чего только не приносили океанские волны... Нередко Епимаху приходилось долго кликать загулявшего послушника.

Так было и в тот раз, когда просмотрели иноки наши пиратский корабль, бесшумно проскользнувший в свою бухту. Худо кончилось бы дело для юного послушника валаамского, столкнись он с папскими корсарами, не услышь вовремя перебранку отдалившихся от «Тиары» двух разбойников...

— Диабло! (Диавол) — воскликнул рыжебородый, нервно теребя манжеты брабантских кружев и постукивая по камню-голышу тростью из позвонков акулы с костяным набалдашником в виде морского конька, в глаза которого были вставлены некрупные изумруды.— Мне ли не знать всех до единого островов в Море Загубленных Душ! Но ты спросил меня, хочу ли я рисковать «Инфантой»?!

— У тебя нет другого выхода, шкипер Йорт,— криво усмехнулся монах в черной иезуитской рясе.— Российская компания давно уже дышит на ладан, от государя поддержки не имеет — это мне доподлинно известно. И потому скоро, очень скоро россияне поднимут отсюда свои паруса. И ты пойдешь на службу к бостонцам? Навряд ли... Вот и выходит, что это — твой последний шанс!

Ни жив ни мертв, застыв, точно мышь, притаился послушник. И едва пираты подались в сторону своего судна, со всех ног кинулся он прочь...

Оставив позади каньон со ступенчатыми склонами, иноки двинулись в сторону сумеречной пущи. Место было хотя и тихое, но дикое. Епимах, обернувшись, хотел сказать что-то Римме, как внезапно исчез с глаз идущего позади послушника. А следом в бездонную пропасть полетел и сам Римма...

...Двухсотсаженная пропасть в Мексике. Бездны-близнецы Бревер-Кариас на юго-востоке Венесуэлы. Да мало ли их еще, неведомых до поры до времени, гигантских провалов... Разные чудеса случаются на белом свете. Трудно судить, сколько времени падали наши герои в бездну и что спасло их от неминуемой гибели; как бы то ни было, бесспорным остается то, что лежал Римма на отлогом склоне дна пропасти среди обломков гниющих кряжей. Вокруг, к едва различимому наверху отверстию провала, поднимались пятнадцатисаженные деревья с осклизлыми стволами и черными корнями. Кое-где по стенам струились ручьи. Неподалеку, у входа в пещеру, лежал, покряхтывая, иеромонах...

Воздух узкого прохода по мере продвижения вперед становился все более удушливым. Силы иноков совсем уже были на исходе, когда сбоку потянуло свежестью. Проглянуло отверстие потаенного хода. Несильно ударившись о твердую почву, послушник невольно зажмурился от внезапно брызнувшего ему в глаза света и потерял сознание.

Первое, что увидел очнувшийся послушник, была надвигавшаяся на берег трехмачтовая гафельная шхуна с пепельно-блеклыми парусами.

«Тиара»...— будто выдохнули в одно слово иноки.— Неужели снова папские корсары?..» — тревожно пронеслось в голове.

Управляемое неведомой рукой, судно сделало резкий поворот, вышло из ветра и мало-помалу стало терять ход. Заполоскали обвисшие паруса... С ходу врезавшись в галечное дно, шхуна сильно накренилась на бок, так что швартовый клюз оказался перед самым носом послушника. Словно обезьяна карабкаясь по якорному канату, цепляясь за фальшборт и абордажную сетку, Римма благополучно оказался на палубе. Затем помог взобраться Епимаху. На баке ни души. Дальше — то же самое. Шлюпки спокойно висели на боканцах. Абсолютная тишина. Слышно было лишь поскрипывание такелажа да шум волн, перехлестывающих через борт.

Римма облазил весь корабль: побывал в кают-компании и на камбузе, в подшкиперской и бомбовых погребах, заглянул даже в канатный ящик, но... корабль был мертв. В матросских кубриках смирно стояли рундуки с нетронутыми вещами. Здесь же лежали аккуратно уложенные черные рясы. На камбузе дымилась розлитая в медную посуду похлебка. В адмиральской каюте на полу валялись астролябия, нивелир и штурманский циркуль. На столе лежала мореходная карта с указанием направления ветров и караванных путей по всем океанским дорогам. В серебряном кенкете, наглухо приделанном к стене, догорала свеча желтого воска...

Легендам о «Летучем Голландце», Корабле-Агасфере, лет, видимо, нисколько не меньше, чем самому парусному флоту. Покинутые суда и яхты обнаруживают и по сей день; причем, увы, не только в районе злосчастного Колдовского моря, именуемого Бермудским треугольником, но и у берегов Южной Америки, Африки и Австралии, в Средиземном море и возле Азорских островов, в Сиамском заливе и Дьявольском море, южнее острова Хонсю... Тайны судов «Мэри Селест», «Эбби С. Харт», «Марлборо», «Кэрролл А. Диринг», «Сити Белл», «Оранг Медан», равно как и многих других, покинутых или найденных с мертвой командой на борту, никому пока раскрыть не удалось, хотя в версиях недостатка нет...

В трюмах Римма обнаружил великое множество самого разнообразного товара: от восточных пряностей и тончайшего китайского фарфора времен династии Мин до драгоценного розового масла и аравийской амбры, от ливанского ладана и пальмового сахара до оружия и опиума. Все, в том числе и продовольствие, было в целости и сохранности. Вот только нигде почему-то не видать было иеромонаха. Римма не мог даже припомнить: где именно, увлекшись осмотром судна, потерялись они с Епимахом; сколько времени прошло с тех пор... Почуяв неладное, бросился послушник вторично обыскивать судно и, только вконец измучившись, потеряв уже всякую надежду на обретение вновь своего спутника, обнаружил его в кормовой крюйт-камере, между тюком марокканской кожи и бочонком тринидадского табака, причем мертвецки пьяного. По-видимому, нет необходимости описывать читателю эту трогательную встречу. Что же касается соображений, следуя которым отцы-иезуиты превратили пороховой склад по преимуществу в винный, то они так и остались неизвестными.

— Опоили, нехристи... Да, силен враг человеческий...— бормотал преподобный отче, мучительно взбираясь на палубу.

Поднявши глаза вверх, иноки наши только теперь узрели куски человеческой кожи, развешанные для просушки на ноках-рей...

Океан ревел в изнеможении. Казалось, он отдал все свои силы на то, чтобы расправиться с утлым челном, бившимся среди волн, словно рыба в сети. Теперь же он несколько стих, хотя время от времени посылал вдогонку безумцам тяжелые валы. Разорванные тучи уже не казались такими хмурыми, где-то позади начинала тускло проглядывать линия горизонта. Мерная зыбь неспешно бросала с волны на волну легкую лодчонку в сопровождении беспощадных прожор. Справа и слева, за кормой и впереди по курсу видны были их острые, узкие спинные плавники. Инокам нашим, все ближе и ближе подплывавшим к линии рифов, предстояло на выбор: попасть ли живьем на частокол страшных зубов-клиньев ненасытных тварей или, разбившись о рифы, передать им свои тела уже бездыханными. По всему было видно, что третье вряд ли даруется... Но провидение смилостивилось: грозные волны еще раз подстегнули невесомую посудину, а набежавший следом вал довершил дело...

Наверное, именно так или примерно так достигали в свое время первооткрыватели американских берегов.

Первооткрыватели

В убогой келье одного из монастырей, основанных еще в начале V века святым просветителем Зеленого Эрина архиепископом Патриком, сидит монах по имени Дикуил. Бесхвостая кошка, свернувшись клубочком, примостилась на столе отшельника. Лет семь будет с тех пор, как привез ее один из насельников монастыря с острова Мэн, да так и прижилась она в келье Дикуила. И стоило только затеплить огонек, как кошка тут же перебиралась на стол и укладывалась на строганых досках подле светильника. Только что закончил отшельник свой труд на латыни «Об измерении Земли», и теперь картины прошлого вставали перед его утомленным взором... А прежде всего — изможденное лицо рыжебородого монаха, утлый челн которого прибило однажды под утро к берегу со стороны Овечьих островов. Много дней и ночей провел Дикуил с рыжебородым скитальцем, записывая историю его странствий. Удивительные то были странствия. Однако ученый монах знал, что все поведанное ему, от слова до слова, сущая правда. Ведь рыжебородый, чьи останки теперь покоятся во внутреннем дворе, подле монастырской ограды, был, как и сам Дикуил, гэлом — потомком кельтов и уроженцем Скотий. В рукописи Дикуила были страницы, содержание которых он знал наизусть... «К северу от Британии в океане есть много других островов, до которых при постоянном попутном ветре можно дойти в два дня и две ночи. Монах, вполне заслуживающий доверия, рассказал мне, что он в два дня добрался до этих островов на малом гребном судне с двумя парами весел. Эти острова большей частью очень невелики, отделяются один от другого узкими проливами и вот уже не менее ста лет посещаются отшельниками из нашей Скотий. С сотворения мира были они необитаемы, да и теперь оставлены отшельниками из-за разбойничьих нападений норманнов. На них бесчисленные стада овец и стаи различных птиц. Ни у одного из авторов не нашли мы упоминаний об этих островах...»

Близился конец первого завтрака, рассказывал рыжебородый, когда вбежавший в трапезную молоденький послушник, едва переводя дух, известил во всеуслышание настоятеля, что на горизонте появилось множество парусов и какие-то диковинные суда приближаются к острову. Встревоженные монахи повскакали со своих мест и кинулись к оконным проемам. Поистине удивительное зрелище предстало взорам: к их затерянному среди необъятных океанских просторов скалистому островку Линдисфарн у северо-восточного британского побережья неслись, рассекая волны, драконоподобные ладьи. Трепетали раздуваемые свежим морским ветром пурпурные прямоугольники парусов, змеино извиваясь, щетинились зубатыми пастями форштевни, огнем горели подвешенные к бортам раскрашенные щиты липового дерева. Могучие кормщики направляли бег ладей. Словно завороженные, смотрели монахи на диковинных пришельцев. Многие годы ни один корабль не показывался у острова, не тревожил покой отшельников-гэлов. Но недолго суждено было продолжаться этой идиллии... Королевская ладья, высоко задрав причудливый форштевень (ушастый дракон терзал свое собственное горло) и заскрежетав днищем, врезалась в прибрежную гальку в том месте, где выбросили волны резные фигурки языческих богов... Можно ли почитать за благо судьбу двух рыжебородых братьев-монахов, которых викинги взяли на свои драккары, так как они имели счастье — или несчастье — бывать ранее на Овечьих островах. Скорее всего они предпочли бы разделить участь своих собратьев, чьи окровавленные тела, изуродованные боевыми топорами, валялись теперь по всему побережью. Скудные монастырские богатства были погружены в драккары, все остальное предано огню. На королевской ладье конунг затянул песню Ворона-Краки: «Жарко дрались мы мечом!.. Пот падал в кровавые волны, Гела держала свою косу над головами всех воинов». Скот фаланги уходил на север, увозя с собой двух рыжебородых пленников.

«Это случилось ветреным июньским днем лета 793 года»,— пометил Дикуил.

«Ни один город, ни один монастырь не оставались неприкосновенными,— повествуют древние сказания.— Все обращалось в бегство. С особой жестокостью убивали язычники священников и монахов, которые вынуждены были бежать дальше на северо-запад: сначала с Оркнейских и Шетландских, затем с Фарерских островов, а потом и из Исландии».

Кто они, эти кочевники северных морей, чьи быстроходные ладьи-драккары, увенчанные пастью дракона, наводили ужас на жителей Атлантики и Балтики, Средиземного и Черного морей, начиная с конца VIII и почти до середины XI столетия? Кто они, викинги, осаждавшие Париж, Лондон, Лиссабон, африканские и азиатские города; варяги, доходившие до Каспия и Византии?..

«Бог послал этих одержимых из-за моря,— рассказывает Летописец,— дабы напомнить франкам об их грехах. В морях они ищут себе пропитание: ведь они — жители моря!» Днем их ладьи шли, ориентируясь по Солнцу, ночью путь указывала Полярная звезда, когда же небо затягивали тучи или туман покрывал море, они доставали кусочки магнитной руды либо Солнечный камень. Похоже, умели они пользоваться и картами.

Разбойниками были сражавшиеся за Одина и Тора норманны-язычники, разбойниками долгое время оставались и их обращенные в христианство потомки. Одна из саг XII века рассказывает, как король Сигурд, покинув свою легендарную столицу Йомсберг, отправился посетить короля Иерусалимского Балдуина. Отплывая от устья Одера во главе большого флота, он говорил своим людям: «Когда вы встретите судно, начинайте грабить его, если экипаж окажется христианский, мы возвратим ему половину того, что возьмем у них, ибо нужно помогать своим братьям, если же это будут язычники, мы возблагодарим Бога!»

Исландию викинги заселили во второй половине IX столетия, частично перебив, частично вытеснив оттуда «западных людей» (так называли норманны от-шельников-гэлов). События эти связаны с именем Ингольфа Арнарсона, покинувшего Норвегию из-за совершенного его братом убийства и появившегося в Исландии в 874 году. Через три года, перейдя на юго-западную окраину острова и обнаружив прекрасные пастбища и незамерзающий залив, Ингольф основал Рейкьявик (Дымящаяся бухта), названный так потому, что «там из-под земли шел пар». Викинги создали здесь своего рода республику, учредив первый европейский парламент — альтинг, заседавший среди скал в долине Тинга и просуществовавший триста лет! Примерно в то же время, что и Ингольф, или немного позже другой викинг по имени Гунбьерн, сын Ульфа Крака, был отброшен бурей далеко на запад от Исландии к скалистым, покрытым снегом островам, получившим позже название Шхеры Гунбьерна. Тяжелые льды помешали тогда Гунбьерну высадиться на землю. Сто лет не давали мореходам покоя таинственные шхеры. В 981 году Эйрик Турвальдсон, по прозванию Рауди, что значит — Рыжий, изгнанный за убийства и беспокойный характер из Исландии, миновав острова Гунбьерна, достиг Ледяной Земли. Пройдя вдоль берега на юг и обогнув мыс Варф, известный теперь как Фарвель, Эйрик прибыл на Западное побережье, где и основал первое европейское поселение в Новом Свете. В целях привлечения колонистов, желая составить «хорошую репутацию» суровой и бесплодной Ледяной Земле, Эйрик Рыжий окрестил ее Гренландией — Зеленою Землей. Хитрость викинга «вполне удалась». (Это мнение о «хитрости» Эйрика Рыжего, подтверждаемое сагами XII века, держалось долгие столетия. И лишь в наши дни экспедиция датских исследователей во главе с профессором Копенгагенского университета Вилли Дансгаардом, изучив геологическую структуру и состав льдов Гренландии, пришла к неоспоримому выводу: вплоть до XIII века это была действительно зеленая страна с весьма мягким климатом.) Вскоре норманнов оказалось здесь не меньше, чем эскимосов.

В 985 году из Исландии в Гренландию отбыл торговец Бьярни, сын Херь: юлфа. После многодневных блужданий «по дикой прихоти волн» корабли Бьярни, сбившись с курса, были отнесены далеко на Запад к безвестной лесистой стране. Соотечественники, и прежде всего сам Эйрик Рыжий, укоряли Бьярни в том, что он не послушал свою дружину и не обследовал неведомые берега. Спустя пятнадцать лет сын Эйрика Рыжего, Лейф Эйриксон, направился вместе с дружиной в 35 человек и католическим падре на борту по пути, указанному Бьярни. Достигнув некой земли, норманны высадились на берег. Кругом простиралась каменная равнина. Лейф сказал: «С этой землей у нас получилось не так, как у Бьярни, ибо мы ступили на нее. Теперь я дам ей имя и назову ее Хеллуланд — Страна Плоских Камней». Впервые в истории водрузив крест на американской земле, викинги поплыли дальше и нашли другую землю. Здесь за пологими песчаными отмелями стеной стоял дремучий лес. Лейф сказал: «Этой земле мы дадим подходящее имя и назовем ее Маркланд — Лесной Страной». Драккары двинулись на юг и еще долго шли под парусами, пока не наткнулись на новую землю. «В той благословенной стране был мягкий климат, реки кишели рыбой, росли пестрые клены, были там поля самосеяной пшеницы и сочные луга». Во всяком случае, именно так повествует «Сага о гренландцах». Дядька же Лейфа, немец Тюркир, обнаружил здесь дикий виноград, а посему землю ту решили именовать Винландом — Страной Виноградной Лозы. С того времени Лейфа прозвали Счастливым.

Норманнские поселения в Гренландии просуществовали, видимо, до середины XIV века, ибо когда в 1350 году епископ Ивар Бордсон отправился в те края, то его ладья пристала к безлюдному берегу с брошенными церквами и поселениями, вокруг которых бродил одичалый скот...

Хеллуланд, Маркланд, Винланд... Но где находились эти страны? Как далеко вдоль берегов Нового Света ходили ладьи-драккары викингов? Хеллуланд, по сложившемуся мнению, Баффинова Земля, или же Ньюфаундленд, где в долине реки Черной Утки норвежский исследователь Хельге Ингстад раскопал норманнский поселок тысячелетнего возраста. Маркланд—Лабрадор. Винланд же «помещают» в самые различные географические точки: от Баффиновой Земли до Бостона (Массачусетс), где в 1887 году был установлен памятник первооткрывателю Америки Лейфу Эйриксону, и даже до Флориды. По некоторым сведениям, викинги проникали и в глубь континента, в район Великих озер, доходя на Западе до Миннесоты.

Многочисленные следы (даже если не принимать во внимание саги) оставлены викингами в Северной Америке: скандинавские надписи на скалах в Дайтоне, знаменитый Кенсингтонский камень с рунами, датируемый 1362 годом, каменная башня с останками викинга у Ньюпорта, серебряная монета времен норвежского короля О лафа Кюрре Спокойного (1067—1093), найденная на месте древнеиндейского поселения неподалеку от городка Блу-Хилл (Мэн), десятки образцов норманнского оружия, дыры, высверленные в гранитных скалах, пирамиды камней в штате Миннесота, тысячелетние развалины поселения и кузни в районе рыбачьей деревушки Ланс-о-Мидоуз на северной оконечности Ньюфаундленда. А недавно открытые археологами наскальные рисунки в , штате Западная Вирджиния и расшифрованные лингвистами надписи под ними позволяют сделать вывод, что древние ирландские мореходы по крайней мере дважды достигали берегов Америки еще в VI веке!.. Но наиболее удивительные сообщения поступают из Южной Америки. Аргентинские археологи обнаружили следы викингов в Парагвае! В горах Сьерра-ди-Амамбаи неподалеку от развалин небольшой крепости они наткнулись на остатки каменной стены с «автографами» викингов — руническими надписями. Близ города Такуати, на месте древненорманнского поселения, также обнаружены руны и изображение верховного божества викингов — Одина.

В девственной сельве, населенной индейцами гуарани, французская экспедиция нашла 40 больших пещер, где на стенах сохранились надписи викингов, явившихся, как полагают ученые, из Мексики. По мнению специалистов, расшифровавших руны, гипотеза подтверждается еще и древнемексиканским источником, гласящим, что прибывшие с Севера из страны Хвиттерманаланд «высокорослые блондины помогали индейцам сооружать их город». Время по- . явления в Мексиканском заливе, подле селения Пануко, драккар конунга по прозвищу Бог Охотников, датчанина Ульмана из Шлезвига, датируется 967 годом. Экспедиция профессора Жака Майе отыскала в Бразилии наскальные рисунки с изображением трех драккар на фоне креста, а в Перу — наскальное изображение якоря, неизвестного индейцам. Близ Вильярика (Парагвай — Бразилия) у индейцев племени гуяков нашли керамическую посуду с руническими письменами, начертанными в «обратном порядке», как это делалось во времена викингов... Некоторые следы давних связей с Новым Светом имеются и в Старом. Об этом, в частности, свидетельствуют кости завезенных из Америки и неизвестных до того в Европе индюков, раскопанные под руинами замка Шванибург (Швейцария) и в Буде (Венгрия), а также изображения этих птиц на трех кругах-печатках (могильники X—XIII вв.)...

На многие и многие загадки Истории, в том числе и на феномен викингов, могли бы пролить свет документы, хранящиеся в Ватикане, но они и по сей день недоступны цивилизованному миру. «То, что узнавали норманны, доходило до Римской церкви»,— пишет в книге «Америка викингов» исследователь Джеймс Роберт Энтерлайн. После принятия викингами христианства в ново-учрежденную Гренландскую епархию был назначен католический епископ; на Западном берегу насчитывалось восемнадцать церквей и два монастыря. Однако с конца XIII — начала XIV века сношения Гренландии с метрополией в силу различных причин, в том числе чумы, завезенной в Норвегию ганзейскими кораблями, становятся все реже и реже, а затем и вовсе прерываются. Почему викинги покинули свои гренландские и североамериканские поселения (в XIII веке их насчитывалось более 300 с четырьмя тысячами колонистов), остается пока загадкой...

Отшельник поправил фитиль в светильнике. Бесхвостая кошка, негромко мяукнув, повернулась на другой бок. Рыжебородый скиталец, словно живой, продолжал стоять перед глазами Дикуила... С Овечьих островов перекочевали те викинги в Ирландию, откуда братьям удалось бежать. Долго плыли они на Запад, потом на Юг, потом снова на Запад, пока не ступили на какую-то большую и зеленую землю, обитатели которой ходили, «не прикрывая свой стыд ничем». Один из братьев остался в Той Земле, другой добрался до Скотий, до кельи Дикуила, которому и поведал о своих злоключениях и тех далеких землях, что лежат на Западе... Не случайно, наверное, индейские легенды и древние мексиканские иероглифические книги повествуют о том, как со стороны Атлантики пришли светлокожие рыжебородые боги в длинных одеяниях и с посохами в руках. Был ли среди этих апостолов отшельник с острова Линдисфарн? Кто знает...

Теперь уже не подлежит сомнению, что Христофор Колумб знал, куда плыл. «Открытие Колумба,— пишет Тур Хейердал,— не было результатом случайного дрейфа. Достаточно прочитать дневник его плавания, как сразу же убеждаешься, что он вышел на преднамеренный поиск, основанный на кропотливых расчетах, после серьезнейшей подготовки. Кое-кто, опасаясь умалить заслуги великого пионера, сам того не замечая, превращает его просто в отважного мореплавателя, который случайно натолкнулся на Америку, потому что она оказалась на его пути... Тот, кто изображает Колумба этаким мореплавателем-авантюристом, оказывает ему плохую услугу».

Открытия викингов, не говоря уже о прочих древних мореплавателях, были, если так можно выразиться, открытиями «в себе» — в X—XV веках мир о них и понятия не имел. Тогда как после плаваний Колумба весь цивилизованный мир узнал наконец о Великой Суше, что лежала по ту сторону Атлантики. Несомненно, Колумб был знаком как с посланиями скандинавских мореплавателей в Ватикан, на 400 лет опередившими его открытия, так и с «Географией Северных Земель» 1070 года Адама Бременского, в которой довольно подробно излагаются сведения о Северо-Западной Атлантике. Знаменитый гуманист XIV века епископ Бартоломе де Лас-Касас упоминает о таком примечательном факте: где-то около 1484 года Колумб встретился на острове Мадейра с каким-то неизвестным бискайским лоцманом, который незадолго до того был отнесен бурей далеко на запад Атлантики и достиг Антильских островов. По некоторым же сведениям, пытливый мореплаватель сам побывал не только в Исландии, но и на северо-восточном побережье Америки еще за пятнадцать лет до «официального» открытия им Нового Света. «В феврале 1477 года я плавал под парусами в сотне миль от острова Туле в направлении к острову, южная часть которого расположена на 73-м, а не на 63-м градусе широты, как поговаривают некоторые, и этот остров не вписывается внутри западных границ карты Птолемея, а расположен еще западнее. И тогда же к тому острову, который по величине почти как Англия, плыли с товарами англичане, в основном из Бристоля». Эти слова принадлежат самому Колумбу, бывшему участником скандинаво-португальской экспедиции Енса Скульпа, которая в конце 1476 года отправилась из Бергена на северо-запад Атлантики. Итак, выходит, что Новый Свет и сам Колумб открыл еще «до Колумба»!

Как бы то ни было, но бесспорным является факт, что великий мореплаватель ни на минуту не сомневался в правильности избранного им маршрута. Тот же де Лас-Касас, сам четырнадцать раз пересекавший Атлантический океан, отмечает: «Колумб перед началом плавания был так уверен в местоположении искомых земель, словно они находились в его собственной комнате». Установлено также и то, что какая-то карта лежала в каюте флагманской каравеллы «Санта-Мария». Именно эту карту показал адмирал Мартину Алонсо Пинсону — старшему из братьев-капитанов своей флотилии, одновременно предсказав, что на следующий день (12 октября 1492 года) должна показаться земля. По мнению норвежского писателя и исследователя Корэ Прюса, изучавшего старинные архивы в музеях Италии, Испании, Португалии и Западной Германии, Колумб пользовался картой морского пути к берегам Нового Света, изготовленной по наброскам мореплавателей из Нурены — древнего государства викингов.

Осенью 1965 года почти одновременно в Англии и США появилась книга, где была опубликована карта с изображением Западной и Северо-Западной Европы, Африки, Исландии, Гренландии и громадного острова «Винланда инсула». Карта датируется 1440 годом! На ней начертана легенда, повествующая, что «Эйрик Гнупссон, епископ Гренландский, прибыл в эту обширную и богатую землю в последний год понтификата папы Пасхалия II», то есть в 1118 году. Более семи лет потребовалось ученым Вельского университета для того, чтобы установить подлинность карты, составленной в Базеле и приобретенной в октябре 1957 года Лоренсом Уиттенем, антикваром из Нью-Хейвена. и сразу же стал вопрос: а не эту ли карту Колумб показывал капитану Пинсону? Увы, анализ чернил, проведенный в 1974 году, заставил все же усомниться в подлинности документа. Вопрос остался открытым... Но не подлежит сомнению подлинность карты XVI века, составленной иезуитами Трнавского (Надь-сомбадского) университета и обнаруженной в 1945 году в венгерском городе Эстергом. Географические сведения о побережье Нового Света (на карте показаны: Гренландия, Баффинова Земля, Лабрадор, Ньюфаундленд, а также Страна Великанов, Страна Девушек, или Племен, не говоря уже о более близких к Европе землях), надпись руническим шрифтом, равно как и целый ряд других особенностей древнего документа, позволили венгерским ученым после тщательных и всесторонних исследований сделать непреложный вывод: «Надь-сомбадская карта скопирована с одной из карт викингов начала XI века». А в 1957 году в одном из дворцов Стамбула были обнаружены карты, принадлежавшие капитану Пири Рейсу — бывшему корсару, ставшему в середине XVI века адмиралом оттоманского флота; на картах изображены берега Северной и Южной Америки, Антарктиды. Гляциологи выяснили, что эти карты воспроизводят конфигурацию берегов перед последним ледниковым периодом; их приблизительный возраст — 10 тысяч лет!

Грамота гласила: «Мы послали Вас, дон Христофор Колумб, открыть острова и материк, находящиеся у Индий...» Ее католическое высочество, испанская королева Изабелла, не послушавшись своего духовника, уверявшего, сколь «суетно и химерично» это дело, приказала снарядить каравеллы. 3 августа 1492 года из города Палоса вышла флотилия Колумба, которому были дарованы титулы адмирала и вице-короля всех буде открытых им земель. «Долгие несчастья Колумба известны,— писал Альфред Деберль в своей «Истории Южной Америки от завоевания до нашего времени».— Этот, умирающий от голода, чужеземец, покрытый пылью, стоящий у ворот монастыря на дороге, идущей в Палое, и просящий милостыню, кусочка хлеба и воды для своего ребенка,— это был тот человек, который должен был сделать Испанию настолько великой, чтобы солнце никогда не заходило в ее владениях. Борясь с нищетой, почти всеми отвергаемый, он должен был преодолеть недоверие, испытать насмешки, бороться с духовным советом, противопоставлявшим его расчетам библейские тексты.

В течение восьми лет боролся он против сомнений религиозного характера, ставших между короной и им. Эта история, в которой неблагодарность королей соперничает со злобой правоверия, описана много раз...» Каравеллы шли уже более месяца, когда капитану «Пинты» Мартину Алонсо Пинсону почудилась земля. Через четырнадцать дней землю «увидели» с «Ниньи». Каравеллы шли теперь, более доверяя птицам, нежели приборам. Первому заметившему землю была обещана награда в десять тысяч мараведи. На «С ант а-Марии» назревал мятеж. Капитан «Пинты» подвел свою каравеллу на расстояние голоса и посоветовал адмиралу: «Удушите с полдюжины негодяев и выбросите их в океан!» Команда смирилась.

Христофор Колумб — первый из известных мореплавателей, попавший в сумеречную зону Саргассова моря и пересекший печально известный Бермудский треугольник, где были отмечены «гигантский сноп огня, упавший в море, необычайное поведение стрелки компаса и странный свет, появившийся в отдалении однажды ночью». Полным штилем встретили мореплавателей так называемые Конские Широты, где ошалевшие от жажды лошади рвали привязи и кидались в пучину. Нередко и сами люди помогали в том наиболее ослабевшим животным. По ночам «лошадиные призраки», подобно сомнамбулам, блуждали по палубам, тревожа покой суеверных мореходов. Потом снова начались штормы. Однажды Колумб вывел всю свою команду на палубу и велел взглянуть на мачты. По верхушкам мачт, по стеньгам и реям бегали голубоватые огоньки — добрый знак! «Огни Святого Эльма, спасителя моряков...»— переговаривались матросы. Прошло время, и с «Ниньи» выудили из воды «веточку, усеянную мелкими ягодами», с «Пинты» выловили «тростинку, сук, обломок доски, незнакомое растение явно наземного происхождения» и, наконец, палочку, «обтесанную, судя по всему, железом».

В десять часов вечера матрос по имени Педро Искьердо закричал с вороньего гнезда, что видит огонь и землю. Но никто ничего разглядеть не смог. И вот, наконец, в два часа пополуночи впередсмотрящий «Пинты» Хуан Родриго Бермехо де Триана, житель Молиноса, что в севильской земле, «когда показалась луна, увидел белую песчаную отмель». Выстрел из баллисты слился с восторженным воплем: «Терра! Терра!» (Земля! Земля!) Это произошло на тридцать третий день плавания, 12 октября 1492 года. Каравеллы приближались к Багамским островам. Индейцы подплывали к судам на лодках, выдолбленных из цельного древесного ствола. Адмирал в ярко-красном плаще, при всех знаках своего достоинства, со шпагою и знаменем кастильско-арагонской короны, первым ступил на пологий берег острова Самана, названного им Сан-Сальвадором. Он преклонил колено и поцеловал землю, где согласно легендам «прекрасные амазонки перебирают жемчуг». Полагая, что флотилия пришла к Индиям, он назвал краснокожих туземцев «индос».

«Для Кастилии и для Леона Новый Свет открыл Колон» — этот девиз был пожалован в герб великого мореплавателя. Тот, кто «открыл Америку для европейской цивилизации», по словам Тура Хейердала, «изменил историю как Старого, так и Нового Света, и сама история об этом свидетельствует». Во второй понедельник октября месяца по решению конгресса США Америка ежегодно отмечает День Колумба — день нового открытия Нового Света. День открытия Америки, день Лейфа Счастливого, отмечается 9 октября. «Язычники Африки и Восточной Индии — Португалии, язычники Западной Индии — Испании». Так решил «по собственному побуждению, на основании точных сведений и в силу своей апостолической власти» непогрешимый Александр VI Борджиа, выговорив для себя десятину с новообращенных. Святым перстом очертив линию раздела, папа издал в 1493 году подходящие сему случаю буллы, которыми окончательно закрепил сферы грабежа и разбоя в Новом Свете: «Этот дар включает по воле Всевышнего все, что есть по направлению к Индии, но сохраняет существующие права каждого из христианских государей. Булла воспрещает, под страхом отлучения от церкви, кому бы то ни было торговать в этом направлении, угрожая гневом Всевышнего и его святых апостолов Петра и Павла. Он повелевает покорить варварские народы и употребить всевозможные средства для обращения индейцев в христианство... Всякий, оказавший сопротивление этому решению, считается нанесшим оскорбление всемогущему Богу и блаженным апостолам Петру и Павлу».

Последствия этого нелепейшего раздела не замедлили открыться: пограничные споры прекращались лишь для того, чтобы вспыхнуть с новой силой. Что делать, если «люди охотно сражаются за религию, но весьма неохотно живут по ее предписаниям». Так называемая «александрийская линия», понятно, никак не могла устраивать других католических монархов: английского Генриха VII и французского Франциска I, который настоятельно просил папу показать ему то место в Священном Писании, или в Завещании праотца Адама, где говорится об этом самом разделе. И вот 5 марта 1496 года, презрев папские декреталии, король Генрих, оговорив себе пятую часть от возможных с предприятия доходов, выдает патент на имя Джона Кабота и его сыновей — Людовико, Себастьяна и Санчо — с разрешением им плавать «ко всем местам, областям и берегам Восточного, Западного и Северного морей, чтобы искать, открывать и исследовать всяческие острова, страны, области и провинции язычников и неверных, остающиеся до сего времени неизвестными христианскому миру, в какой бы части света они ни находились».

О первой (1497 год) экспедиции Кабота и его восемнадцати спутников «в Катай» — на грузовом судне «Мэтью» — куда плыли и каких мест достигли — сколь-нибудь достоверных исторических сведений и документов не найдено. Можно лишь догадываться, что они все же видели берега Ньюфаундленда, а может быть, и ступали на твердую землю. Вторая экспедиция была организована бристольскими купцами весною следующего года. Теперь уже в плавание вышло шесть судов. Джон Кабот умер в пути. Существует, однако, и другая версия, что скончался он в 1498 году в Лондоне, по возвращении из плавания к устьям рек Ла-Платы. Но о результатах этого плавания так же мало что известно. Разве только то, что суда Кабота прошли далеко на юго-запад, «но встречали там не катайцев, а людей, одетых в звериные шкуры, не имевших ни золота, ни жемчуга», а несколько позднее, у берегов Флориды и Антильских островов, повстречались с испанцами. Тогда же испанец Хуан де ла Коса нанес на свою карту «море, открытое англичанами» (к северо-востоку от Кубы).

В 1499 и 1501 годах совершает свои плавания к берегам Нового Света Америго-Эмеригус Веспуччи. Собственно говоря, именно он дал открытой Колумбом псевдо-Индии название Нуово Мундо — Новый Свет. Сама фигура Веспуччи во многом загадочна, как и его роль в открытии Америки. По словам профессора исторической географии Оксфордского университета, автора капитального труда «История географических открытий и исследований» Дж. Бейкера, «некоторые считают его выдающимся исследователем, другие — солидным мясоторговцем по профессии и ничтожеством во всех других отношениях».

В 1500—1503 годах португалец Гаспар Кортереал вновь открыл Гренландию и Землю Пахаря — полуостров Лабрадор. В 1502 году исчезла экспедиция его брата Мигеля, отправившаяся на Ньюфаундленд. В 1507 году Новый Свет получал название «Америка». В 1508 году Винсенте Пинсон высадился на берегах Юкатана. В 1513 году кастилец Васко Нуньес де Бальбоа, прослышав от одного из туземных вождей, что «с той горы можно видеть и другое море», преодолел с отрядом из 190 испанцев и 600 туземцев джунгли и горы Панамского перешейка и первым из европейцев увидел воды Великого океана с Востока. В сентябре 1520 года отправляется на поиски прохода в Южное море «сквозь толщу» Нового Света флотилия Фернана Магеллана. Пройдя между материком и Огненной Землей, его корабли вышли на просторы Тихого океана...

«Из всей плеяды конкистадоров,— замечает автор классического сочинения «Земля и люди», знаменитый французский географ XIX века Элизе Реклю,— большинство, надо сказать, заботились более о приобретении богатств и личных выгодах, нежели о расширении знаний. Исключение составляет разве что Себастьян Кабот, но за то, что он больше заботился о науке, нежели о богатстве, и не привозил из своих путешествий золота и жемчуга, прославивших Колумба, затем Писарро, Кортеса и других,— он и оставался в свое время почти неизвестным».

Итак, великий Колумб вовсе не был первым иностранцем, ступившим на землю Нового Света. Но кто же в таком случае был первым, самым первым европейцем, азиатом или африканцем, добравшимся до его берегов? На этот счет существует великое множество более или менее достоверных преданий, гипотез, легенд и даже вещественных доказательств. С достаточной степенью уверенности можно сказать: категорический ответ на этот вопрос вряд ли когда-нибудь будет получен. Все дело в том, что тот «самый первый», по всей видимости, попросту не осознавал своей высокой миссии первооткрывателя.

Имеются сведения, что в разное время Новый Свет посещали арабы: китайские хроники Чу Фюфена (1178) и Чжао Юкуа (1225) рассказывают о древних их плаваниях от своей страны Та-ши к стране Му-лан-пи в Америке, откуда доставляли кукурузу, плоды ананаса, папайи, авокадо, привозили «высоких овец» (надо полагать, лам, по крайней мере, к такому выводу пришел профессор Пенсильванского университета Хун Лин Ли). Американскую кукурузу тысячелетие назад знали и нигерийцы племени йоруба. В 217 году до новой эры, в те времена, когда Ганнибал воевал с Римом, на калифорнийском берегу, близ Монтерея, побывал китаец и «с похвалой отзывался о тамошнем климате». Время от времени в Мексике находят римские монеты и статуэтки, относящиеся ко II веку нашей эры. В 458 году в Калифорнии высадились прибывшие из Таханя китайские миссионеры — монахи-буддисты, а в VI или VII веке, также с миссионерскими целями, туда прибыли семь испанских епископов. Предание о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола сообщает о путешествиях сего легендарного повелителя бритое и защитника кельтов в Северные Земли, где он обосновал поселения. В VI—IX веках Атлантический океан неоднократно пересекали ирландские монахи-миссионеры. Первым из них в исторических хрониках упоминается уроженец графства Керри святой Брендан (родился в 484 году), который на лодке, сшитой из бычьих кож, семь лет проскитался в Атлантике вместе со своими сподвижниками и на 900 лет раньше Колумба совершил плавание к берегам Северной Америки, где встретил обретавшихся там... монахов!

Древняя мусульманская книга «Масалик аль-абсад» повествует о плавании в начале XIV века правителя центральноафриканского Царства Мали султана Мухаммеда «на двух тысячах кораблей» к устью Амазонки. В числе первооткрывателей называют также бретонцев и датчан, плававших к северному побережью Америки в последней четверти XIV века, португальцев, побывавших, как свидетельствуют некоторые карты XVI, на Ньюфаундленде и близлежащих к нему землях Нового Света, капитана Джона Ллойда, ступившего в 1477 году на берег вблизи Гудзонова залива (версия английского профессора-географа Артура Дэвиса), рыбаков из города Бристоля, которые, как утверждают английский историк Форбес Тейлор и профессор Гарвардского университета Джон Парри, достигли берегов Ньюфаундленда в 1479 году.

Археологические изыскания профессора Гарвардского университета Бэрри Фелла и профессора Лавальского университета Т. Ли позволили выдвинуть ряд новых гипотез, согласно которым карфагенский наместник в Америке Ганноу основал «по воле бога Ширама» поселения на территории нынешней Канады за две тысячи лет до Колумба. Тысячу лет спустя Новый Свет освоили древние кельты, ливийцы, португальцы и баски. Древние памятники горных районов Восточной Грузии, поразительно похожие на монументальные сооружения инков, равно как и некоторая общность грузинского лексикона с инкско-ацтекским, по мнению тбилисского исследователя Шота Хведелидзе, не исключают кавказо-американские контакты, существовавшие в далеком прошлом. С незапамятных времен бороздили воды Атлантики корабли, украшенные на носу конской головой; отважные и искусные покорители морей — «сыны Ханаана из Сидона» — финикийцы основали в VI веке до нашей эры колонию в Пенсильвании. Однако и они не были первыми. Существует гипотеза, что за 1500 лет до финикиян подданные легендарного царя Древнего Крита Миноса достигали берегов Нового Света.

Появление у берегов Калифорнии азиатского леса — под влиянием господствующих к северу от 40° северной широты западных ветров — свидетельствует о возможности дрейфа японских джонок. В январе 1966 года доктора из Смитсоновского института в Вашингтоне, супруги Клиффорд Эванс и Бетти Меггере, во время раскопок в Эквадоре обнаружили черепки японской керамики неолитического периода дзёмон. «Углерод-14» позволил сделать вывод, что «японцы побывали в Новом Свете примерно за 4500 лет до того, как Кортес достиг Мексики». Однако наиболее древними мореплавателями, возможно, посетившими Америку, считаются все же полинезийцы — «идущие вдаль под парусами», как называли они сами себя. На связках челнов-однодревок, ориентируясь по солнцу и звездам, волновой зыби и прутиковым морским картам, усеянным ракушками каури, отважные мореплаватели пускались в тысячемильные путешествия. Почти столь же древним является искусство мореплавания у жителей острова Таити, обитателей побережья Японского моря — айнов, а также эскимосов-нивхов, в сказаниях которых говорится, что, возвращаясь из длительных путешествий, отцы-рыбаки заставали своих маленьких детей уже взрослыми.

Что касается французского ученого Ле-Плонжона, то он полагает, что американцы сами были первооткрывателями иноземных территорий. В частности, именно колонисты из Нового Света «принесли в долину Нила древнеегипетскую цивилизацию в готовом виде». Как бы то ни было, но факт остается фактом: остовы индейских пирог, вмещавших по нескольку десятков людей и не уступавших мореходными качествами тогдашним судам европейцев, находят и в Западной Африке, и в Европе. Пыльцевой анализ остатков подобных долбленых лодок, обнаруженных сравнительно недавно в Голландии, позволил ученым определить их возраст — 9500 лет! О посещениях Старого Света «до нашей эры» странными краснокожими людьми, «говорившими на чужом, непонятном языке», повествуют галльские и римские исторические хроники.

К семнадцатому столетию история Великих географических открытий могла похвастаться довольно ощутимыми успехами. Да это и неудивительно. Ведь прошло уже более шести веков с тех пор, как Лейф Счастливый нанес первый визит Новому Свету, и более сотни лет, как упрямый генуэзец и великий географический еретик (с точки зрения ортодоксальной католической доктрины, разумеется) открыл страну, не дожив, к своему счастью, до того времени, когда стараниями издателя «Писем Америго Веспуччи», картографа из лотарингского городка Сен-Лье Мартина Вальдземюллера ей было присвоено стороннее имя. Ошибка Истории! Незнание фактов или честолюбивые интриги? Исследователи более склонны разделить первую версию, нежели вторую, ибо наше невежество, как справедливо заметил один из них, зачастую может сравниться разве что с обычной готовностью судить о вещах, нам неизвестных.

III На Матерой Земле Колоши. Тамагно-Ус-великий шаман тлинкитов. Явление Одноглазого Пришельца. Неожиданное освобождение.

- А нутка, новоначальный, подымайся. Неча мешкотничать. Пора путь-дорогу держать...

Римма, опершись о землю у столба с медной доской, удостоверявшей, что сие есть Российское Владение, нащупал под рукой нечто острое, крепко засевшее в почве. То был обломок старого скудельника или, может, ставца. Задолго до того дня специальным указом предписано было для описи Земли Американской «по берегам ставить кресты и закапывать в землю обломки горшешные, кору березовую и уголья», в подтверждение прав Российской империи.

Пенистые волны прибоя, окаймляющие сушу, навевали скорбь. Ветер свежел. Свинцовые тучи заволакивали ледяную океанскую зыбь, высокий лесистый берег и протянувшиеся позади суровые горные кряжи. Где-то неподалеку со стороны леса, словно клича напасти бесприютным, прокричал ворон. Все ниже и ниже опускались хляби небесные, сливаясь на горизонте с темными водами Великого океана. Стало темно и до того тихо, что сердце заныло, защемило предчувствием неясной беды...

Римма поднялся и, обернувшись, хотел было что-то сказать Епимаху, но в это самое мгновение ощутил на себе леденящий душу взгляд диких и страшных, неведомо кому принадлежащих глаз, в упор взиравших на него из-за соседнего валуна. От неожиданности отрок вскрикнул и подался назад.

— Чегой-то с тобой?..— удивленно спросил Епимах.

— Там! — Римма указал на валун.— Там кто-то есть...— добавил он еле слышно.

Какое-то время оба с опаской вглядывались в то место, где стояла оглаженная океанскими водами гранитная глыба. Не приметив ничего подозрительного, иноки двинулись вперед, но, как только обогнули таинственный камень, остановились как вкопанные.

— Господи, спаси и помилуй! — Епимах перекрестился.

На сыром песке отчетливо вырисовывался уходящий в сторону леса след голых человеческих ступней...

...Спустя сутки выявилось более чем досадное обстоятельство. Как вычислил иеромонах, держа вместе со своим юным спутником курс на северо-запад, они должны были попасть к крепости Воскресенской, что в Чугатской губе, или же к крепости Константина и Елены, основанной в 1793 году подле удобной гавани Нучек, на острове Тхалка, где обитали мирные индейские племена эйяков, именуемые россиянами также медновцами или медновскими. Увы, предположениям сим не суждено было сбыться. Приключилось именно то, чего более всего и следовало опасаться, ибо брели наши горемычные герои вдоль берегов, населенных воинственными племенами тлинкитов-колош, столь много бед причинивших российским поселениям...

Думается, что непростительной оплошностью со стороны автора явилось бы пренебрежение интереснейшими свидетельствами достославных наших соотечественников, кои имели в свое время удивительную возможность воочию познакомиться с экзотическим бытом воинственного краснокожего народа. Последний, право, заслуживает того, чтобы рассказать о нем читателю более подробно.

Тлинкиты, что в дословном переводе означает «люди повсеместные», обитали вдоль северо-западного берега Аляскинского залива и по прилегающим к материку островам в широте от 52° до 62°, то есть примерно от острова Ванкувер до горы Святого Ильи. Дикие эти племена не искали постоянного места и переселялись каждогодно по удобности. Все они имели шаманов и руководствовались исключительно их вымыслами, которые сводились черт знает к чему. Во всяком случае, главным персонажем их являлся, как правило, сам Дьявол. Россияне впервые познакомились с названным народом в 1783 году. Но до начала правления Александра Баранова, по незнанию языка, не были сколько-нибудь примерно осведомлены о его нравах и обычаях. Тем более что, сколько у колошей родов, столько и различных об одном и том же предмете понятий.

Исподнего платья колоши не имели, а прикрывали лишь стыдную часть тела, да и то, кстати сказать, далеко не все. Когда же сбрасывали с себя верхнюю одежду и оказывались в натуральном виде, то приводили всякого в крайнее удивление, если не сказать больше. Все тело представлялось вышитым, раскрашенным и вымаранным полосами. Нельзя точнее изобразить чудовища. Вправду говоря, художникам, живописующим деяния Сатаны, во всем белом свете не найти себе лучших натурщиков. Так описывают их очевидцы.

Особо следует сказать о представительницах прекрасного пола, ибо между колошанками нередко можно было встретить и красивых женщин. Если бы не различные украшения, которые вставляли они в нижнюю губу, прокалывая ее при вступлении в девичий возраст, многие из них, верно, заняли бы далеко не последнее место в конкурсе красоты. Главным украшением их были так называемые калужки из зеленого минерала серпантина-змеевика (отсюда и русское название сего народа). Еда для колошанок являлась не столь простым занятием и требовала немалого искусства из-за наличия упомянутых «драгоценностей». Пищу употреблять должны они были с крайнею осторожностью, дабы не коснуться своего украшения, которое, «ежели, по несчастью, выпадало из прореза губы, наносило превеликий стыд».

Пищу тлинкитов по преимуществу составляли: тушеная рыба с печеным картофелем, квашеные коренья и толкуша — подтухший китовый жир с дикими ягодами. Из неведомых сакральных соображений, само мясо китов почиталось к употреблению негодным. Вместо табака все индейцы, включая детей и женщин, курили наркотическую медвежью ягоду.

Поселения свои индейцы-тлинкиты устраивали в труднодоступных местах. Дома их представляли собой бревенчатые курные бараборы, в которых посреди пола постоянно горел квадратный очаг с сооруженной над ним незамысловатой рыбной коптильней. Повсюду внутри жилища можно было видеть выточенные из дерева или кожи изображения духов-предков — вахташей, в качестве которых выступали филины, лягушки, медведи, морские петухи. Покатые спереди крыши сдвигались в ненастье и раздвигались в добрую погоду. Входам-выходам барабор придавался вид пасти чудовища; обращены они были обычно в сторону воды. Перед жилищами стояли громадные двадцатисаженные тотемные столбы прямых кедровых стволов. Украшенные фантасмагорической резьбой, являвшей изображения птичьих голов и звероподобных чудищ, тотемы увековечивали историю и легенды племени. Удивления достойна выносливость индейцев-тлинкитов, зимой и летом ходивших босыми, презиравших боль и даже «из одного хвастовства» подвергавших себя жестоким истязаниям. Колоши-мужчины едва ли не с самого рождения приучались своими родителями к перенесению всевозможных лишений: голода, холода, боли... Бывало, что после бани, в самую жестокую стужу, идет колош на море, где сидит в ледяной воде с четверть часа, а затем выходит на берег и просиживает там совершенно нагой еще довольно долгое время. Случалось также, что после вышеназванных процедур тлинкит, едва переступив порог своего жилища, созывал всех сечь себя. Вытерпев это добровольное наказание, он, как герой, имел полное право выбрать любую женщину.

У тлинкитов царила полигамия. Знатные и богатые колоши имели до пяти жен, а иногда и более... Между женами нередко случалась ревность, оборачивающаяся подчас не только бранью, но и настоящей поножовщиной. Если жена оказывала неверность мужу и была обнаружена на месте преступления, гневный супруг убивал и ее, и обольстителя... Бывали, впрочем, и снисходительные мужья, кои позволяли старшей жене иметь молодого помощника, который проживал в их хижине, исполнял все работы, а в отлучку мужа занимал его постель.

Всякого рода торжества индейцы Нового Света проводят по обыкновению в беспрерывных плясках и сладострастных песнях, единоборствах и играх-игрушках. Едва ли не везде почитаются дикарями в качестве главных наслаждений жизни три вещи: пресыщение, особенно масляной и жирной пищей, любострастие и пляски. Тлинкиты вовсе не составляли исключения из сего правила.

С пленниками своими колоши поступали весьма жестоко, но более всего простиралась их лютость на европейцев... Тут уж оказывали они себя злее самых хищных зверей. Забрав волосы в руку и обчертя ножом, вместе с кожей их с головы сдергивали. По частям отнимали члены, кололи и делали небольшие раны для одного лишь мучения и страдания. И престарелые, и дети приходили истязать несчастных своих пленников, неизменно выказывая при этом величайшее проворство...

...Тамагно-Ус, верховный шаман Земли Тлинкитов, с неослабным вниманием наблюдал за передвижением двух усталых путников.

Индейские воины появились одновременно со всех сторон. Можно было подумать, что перед ними не пара измученных человеческих существ, а по крайней мере боевой аванпост неприятельского войска. В сумраке леса, среди обомшелых елей, причудливые маски тлинкитов, изображавшие росомах, кугуаров и лесных северных рысей, напоминали лики сказочных чудищ. Пластинчатые панцири и нарукавники были накрепко стянуты китовыми жилами. Поверх накинуты толстые, не пробиваемые пулями, лосинные плащи. Боевые доспехи венчали высокие разрисованные шлемы с кожаными кисточками, из-под которых выбивались черные, прямые и жесткие волосы. Лоснящиеся от жира, украшенные замысловатыми рисунками, писанными ярко-красной охрой, киноварью и сажей, свирепые лица внушали такие чувства, передавать кои пером на бумаге попросту бессмысленно. Воины были вооружены томогавками, декорированными человеческими волосами; некоторые имели при себе ружья бостонского образца. Одним словом, зрелище, способное привести в трепет даже самых сильных духом.

Подгоняемые гортанными покриками, в плотном окружении пластинчатых панцирей, онемевшие от ужаса и задыхающиеся от смердящего, тошнотворного запаха прогорклого масла, исходившего от краснокожего воинства, пленники двинулись навстречу уготованной им судьбе.

Ближе к селению, когда лес стал редеть и перешел в перелесок с полянами и прогалинами, появились смуглолицые, черноглазые индейцы «в статском»: накидках из звериных шкур, в птичьих и нерповых парках со стоячими воротниками, в пончо из нежной шерсти горных баранов, в плащах до колен из коры красного кедра, отороченных полосками меха морской выдры.

Озеро, подле которого расположилось селение колошей, с одной стороны опоясывали высокие холмы. Их крутые склоны были сплошь покрыты зарослями лиственниц и столетних елей. Несколько дальше берег был более отлог. Здесь, соседствуя с пахучим кипарисом, произрастал преимущественно тальник. По другую сторону высились скальные обрывы. Барабора верховного жреца тлинкитов стояла на отшибе, прижавшись к отвесной гранитной скале и несколько возвышаясь над селением. Прекрасный обзор и два громадных сторожевых пса позволяли Тамагно-Усу всегда заблаговременно быть извещенным о появлении кого бы то ни было у его жилища. Здесь, в этом капище, он общался с так называемыми ёками — бесчисленными духами, являющимися к шаману не иначе как под грохот бубна и перестук амулетов, да еще при условии соблюдения со стороны языческого пастыря обязательного трехмесячного целомудрия и поста.

Неподалеку от апартаментов верховного жреца, в малоприятном соседстве с его четвероногой стражей, и определено было временное пристанище горемычным путникам российским, находящимся в томительном ожидании дальнейшей своей участи.

Солнце склонялось к закату. Надвигалась безумная ночь. В вонючей ворвани неярко горел моховой фитиль обсидианового светильника. Лохматый шаман (стричь волосы сему чину не положено) заканчивал осматривать принадлежности предстоящего священнодейства: погремушки из рога горного козла, черепаховую трещотку, бубен с натянутым на обод сивучьим желудком. Из множества масок выбрал он любимую, изображавшую трехглавого ворона с разверстыми клювами. Надел браслеты из раковин, колдовской пояс со множеством громовых стрел и чертовых пальцев. Постучал посохом по человеческому черепу на верхушке трехаршинного тотемного столба, где томился привязанный за лапу сонный ворон. Отомкнул его и сунул под мышку. Хлебнув, в который уже раз, дурманящего ядовитого зелья, Тамагно-Ус выглянул наружу...

По краям расположенной близ капища овальной площадки — сажен двадцать в окружности — проступали силуэты молчаливых таинственных фигур. Тойоны племени во главе с Таху Вороном явились на праздник Кижуч-Рыбы. Вспыхнул громадный костер, осветив горностаевые накидки и причудливые головные уборы тойонов, ожерелья из медвежьих и акульих зубов, в несколько рядов обнимавшие их шеи, зловещие в своей раскраске лица колошей.

Ёки вместе с зельем, видно, уже вошли в колдуна, и теперь дурная улыбка блуждала по его лицу.

Сначала из капища доносились нечленораздельные сдавленные звуки заклинаний, стоны и причитания, а чуть позже, позвякивая в бубен, с вороном под мышкой появился и сам кривляющийся шаман. Представление началось.

Спустя некоторое время едва слышный голос колдуна вдруг поднялся, развился и фейерверком бессвязных звуков обрушился на зрителей. Вместе с «и-пи-пи-пи... о-то-то-то...» все явственнее слышались резкие каркающие крики ворона, тут же подхваченные экзальтированными зрителями. Эхо приносило их обратно. Шаман начал свое бешеное кружение. Он сорвал с себя одежду и остался в одной лишь набедренной повязке из вороновых когтей и клювов. Безумные крики и завывания, сопровождавшие это дикое беснование, скоро обратились в хрип. Белая пена выступила на устах. Злые ёки, видимо, уже окончательно заполонили тщедушное тело колдуна.

Внезапно Тамагно-Ус, на какое-то мгновение замерев, рухнул на землю. Все кругом смолкло. В течение нескольких минут слышен был лишь шум отдаленного водопада. Затем верховный жрец неспешно поднялся и, пошатываясь, направился к тому месту, где находились злосчастные наши иноки. Кульминацией больших шаманств является жестокий обряд вырывания языка у живой выдры. В настоящем же случае его решено было заменить принесением в жертву пленных. Тамагно-Ус запустил уже было свою костлявую, точно у хищного кондора, лапу в спутанные патлы Епимаха, как вдруг над Священной Поляной прозвучал оглушительный выстрел. Шаман машинально отпрянул...

Находящимся на волос от гибели инокам так и не дано было до конца осмыслить, почему кровожадные тлинкиты, исключая разве что колдуна, почитавшего пленников своей собственностью, с каким-то, можно сказать, даже суеверным подобострастием отнеслись к их нежданному спасителю. Таху Ворон почтительно выслушал незнакомца и едва заметным движением руки недвусмысленно дал понять тойонам, что отпускает пленников согласно воле Одноглазого Пришельца (именно так величали краснокожие неизвестного). Особо следует отметить тот факт, что вопреки всем законам и традициям пленные россияне были освобождены без какой бы то ни было мзды.

Спустя некоторое время Римма и Епимах знали уже кое-что о своем освободителе. Лешек Мавр еще мальчиком участвовал в польских событиях 1794 года, выступая под знаменами Тадеуша Костюшки. Потом обучался на естественном факультете Ревельского университета. Поднял восстание крестьян в Могилевской губернии против владетельных отцов-иезуитов, за что был сослан на поселение в Сибирь. Там сблизился он с декабристами, в особенности с Дмитрием Завалишиным. Заразившись его идеями освобождения индейцев Калифорнии от испанского владычества, бежал еще далее на Восток. Позже подрядился на корабль Российско-Американской компании, но до острова Ситхи-Баранова так и не дошел по причинам, о которых не слишком распространялся...

— Виа эст вита, дорога — это жизнь.— улыбнулся Римме черными, как у нерпы, глазами Лешек.— Алеа якта эст и тэрциум нон датур! (Жребий брошен, и третьего не дано!) Держись веселее, отрок! Трэс фациунт коллегиум... (Трое составляют коллегию...) — Два ряда ослепительно белых зубов представляли разительный контраст со смуглым, обветренным лицом бунтаря-поляка.

Что и говорить, замечательного спутника обрели наши горемычные герои. От всего его облика веяло необычайным теплом. Римма приник к широкой груди Одноглазого и дал волю слезам. Лешек нежно погладил послушника по голове, поправил ремень своего длинноствольного голландского ружья и зашагал вперед. Следом двинулся Римма. Замыкал шествие Епимах.

Поначалу шли посуху. Пройдя гряду низкорослых сосен и обогнув пресноводное озерцо с плавучими льдинами, оторвавшимися с дальних Скалистых гор, путники вступили в прибрежную полосу темного, угрюмого бора. Вверху пошумливали качающиеся вершины, внизу царило безмолвие и сумеречный покой; лесные запахи слегка дурманили голову. Здесь, на огалине, пахло морем и лесом. Римма оглянулся на оснеженные вершины сиерр, откуда в океан истекали бесчисленные, цепляющиеся за скалы, плутающие в хвойных дебрях потоки. Остановились у устья порожистой речушки. Здесь нашли небольшую, выдолбленную из дерева, украшенную резьбой пирогу с заостренными к концам, широкими веслами. Обходя опасные водовороты, лавируя среди потайников и коряг, пристали к противоположному берегу.

Ночлег устроили в низменном логе. Сквозь редкие деревья и расщелины гранитных утесов виднелось беспокойное море, было слышно, как волны накатывались на галечные черни, а потом уходили, чтобы тут же вернуться вновь. Ужасы остались позади... Умолк птичий гомон. Путеводными огоньками засверкали ясные звезды. С края до края темно-синих небес протянулась призрачная Моисеева дорога. Над дикими просторами мерцал таинственный Воз. На лицо послушника, впавшего в тяжелую, беспокойную дрему, опустился мягкий свет луны...

Неумолимо течет Время. Но, надо думать, те же звезды светили над миром за две с лишком сотни лет до описываемых событий, такой же мягкий свет луны нисходил на суровые лица славных первопроходцев и мореходов российских, прокладывавших путь на Восток. Потому в самую пору нам, читатель, обратиться мысленным взором к тем далеким временам Славной Истории нашей, когда Россия выходила в Великий океан.

Россия выходит в океан

Настоятель Валаамского монастыря, приюта монахов-молчальников, что на Ладожском озере, старец Назарий еще и еще раз перечитывал послания отца Германа. Отряжен был сей монах с группой миссионеров для проповеди Святого Евангелия и утверждения веры Христовой среди язычников Америки. И полутора лет не прошло, а в руках игумена вот уже два письма с далекого острова, прозывающегося Кадьяком. Сомневался старец: посылать или не посылать оные депеши владыке Гавриилу, митрополиту Санкт-Петербургскому, Новгородскому и Олонецкому. Уж больно строг владыко, выдумок не терпит. А в письмах Германа столько диковинного... Пишет он между прочим, что прознал от тамошних местных жителей про поселение российское, учиненное якобы новгородцами еще в конце XVI века, во времена государя Ивана IV; а если быть абсолютно точным — в 1571 году от Рождества Христова. Бежали будто бы те новгородские ушкуйники от царского гнева в Сибирь: проходили по рекам и озерам, переваливали через горы высокие, пробирались лесом дремучим, плыли морем студеным. Пять их муравленых ладей пристали — какая где, шестая же девалась без вести. Оттого и думают, что непременно принесло то судно в Америку; порушилось оно о берега Аляскинские — высокие и суровые. Те же, кто спасся тогда, церкву соорудили, а вокруг нее, «на берегу некой богатой рыбой реки», жила себе понастроили... Не знал преподобный Назарий, что к этому времени многим уже его соотечественникам, побывавшим в тех далеких краях, ведомо было об ушкуйниках новгородских. Про то, что «есть-де на Востоке за морем Большая Земля, где живут бородатые, белокожие люди», слышал от чукчей и камчадалов в 1648 году Семен Дежнев. В 17II году якутский служилый человек Петр Попов рассказывал, что «противу того Анадырского Носу с обеих сторон — с Кавымского моря и с Анадырского — есть-де значитца остров, и про тот остров подлинно ему, Петру со товарищи, сказывали носовые чукчи. Есть-де на том острову люди зубатые, а верь-де иной всякой обыкности и языку не их чюкоцкова...». Капитан Шпанберг, участник Второй Камчатской экспедиции, в 1746 году в рапорте Адмиралтейств-коллегий доносил: «В бытность мою в тамошних местах доводилось мне слышать о некоих русских, поселившихся на Американском материке». В 1762 году анадырский казак Иван Гребешков сообщал в канцелярию Охотского порта о бородатых русских поселенцах на «Большой Американской Земле»: «Домы у себя строют оные народы рубленные как русские, а платье носют долгое и едят из посуды деревянныя». Другой казак, Леонтий Вершинин, подтверждал сказанное: «А за теми двумя островами имееца да Большая Земля, на которой живут бородатые, подобно русским людям». Тойон с Диомидова острова Каигуню Момахунин и чукча Ехипка Опухин рассказали сотнику Ивану Кобелеву, что «на американской земле, по реке Хеврене, острожке, называвмом Кынговей, жительство имеют российские люди; язык у них свой, и писание они сохраняют, разговор имеют по-российски ж, читают, пишут, из книг молятся и иконам поклоняются, и прочая собою от американцев отмениты, ибо у американцев бороды редкия, а и те выщипают, а у живущих-де там россиян густые и большие».

Туземцы-кускоквигмюты сказывали русским землепроходцам о «белых людях, похожих на россиян», что живут на Аляске в «деревянных и каменных домах, покрытых тонкой медью, и крышки сии блестят весьма ярко в солнечные дни»; и что до тех белых людей «надобно идти лето и зиму, перегон к ним речками, и во многих местах байдарки переносят волоком, и показали идти на восток». Не было старцу Назарию ведомо и о карте ученого чукчи Николая Даур-кина, составленной в Анадыре в 1754 году, где была помечена река Хеврен (Хеуверен) и сказано было, что «то есть река глубокая, и по ей лес есть стоячий, который ухвата два-три и четыре, а именно березняк, сосняк и кедр, пихт, ельник, еще ж есть лес, подобно кость, толстой, а на нем листья широкия». На правом берегу, неподалеку от устья реки, показана крепостца и семь вооруженных людей, а под изображением подпись: «Люди живут, носят платье соболье, лисье и рысье, разговор с чукчами не сходен, а торг у них имеется на правом острову, противу Чукоцкой землицы». Не знал игумен и о карте Ивана Кобелева, начертанной в 1779 году. «Хутор Верен, где живут люди российские», был показан и на карте, приложенной к книге Г. И. Шелихова — о его «странствовании в 1783 году из Охотска по Восточному океану к американским берегам».

На поиски легендарного поселения новгородских ушкуйников и реки Хеу-верен были отправлены экспедиции: П. Корсаковского (1818—1819), В. Хром-ченко и А. Этолина (1821), А. Авинова (1821). Снаряжались они Российско-Американской компанией на средства, полученные радениями государственного канцлера, графа Николая Петровича Румянцева. Главный правитель РАК Матвей Иванович Муравьев писал графу: «Почти баснословное предание о жительстве русских в самых северных пределах Америки и в недавнем еще времени повторенные некоторыми из наших колоний, посланными для опознания земель сего материка, обратили внимание вашего сиятельства... Сколь ни мало заслуживают вероятия сии рассказы, но нельзя вовсе йе уважать или по крайней мере должно доказать их несправедливость».

К поселениям новгородцев на Аляске проявляли интерес и иностранные исследователи. Английский мореход А. Маккензи сообщал в 1789 году о полученных им от индейцев озера Атабаска сведениях о «белых людях, прибывших с Запада и теперь живущих в Америке». По свидетельству американского морехода О'Кейна, капитаны европейских кораблей, посетивших Аляску в конце XVIII столетия, рассказывали, что они «видели у туземцев бухты Бобровой русскую одежду, подбитую лисьим мехом, и цветные лоскутья». О встречах с «белыми и белокурыми индейцами» рассказывали и испанские мореходы, о чем есть упоминание на рукописной «Генеральной географической карте... собранной с разных описаниев в Иркутске, 1797 года».

В 1939 году в «Путеводителе по Аляске» М. Колби сообщалось об обнаружении на Кенайском полуострове, близ селения Касилова, древнего поселения, «возраст которого определялся по крайней мере тремя столетиями». Тогда было обнаружено три десятка домов, «сложенных из морской гальки, прибрежного песка, кирпичей, бревен и дерна; в центре каждого дома имелся очаг».

Впервые об Америке узнали россияне из древнего манускрипта «Инока Максима Грека сказания отчасти недоуменных неких речений в слове Григория Богослова», написанного около 1530 года в Иосифо-Волоколамском монастыре, где приглашенный в Московию великим князем Василием III для перевода церковных книг инок сидел в заточении за участие в боярском сговоре. Следом появился в Московии манускрипт «О Молукицких остовех и иных многих дивных, их-же новейшее плавание кастелланов, рекше гишпанских...», то есть о плавании Магеллана. Во многом содействовал развитию этих знаний тогдашний русский посол в Италии, писатель и переводчик Дмитрий Герасимов. Из краковской «Хроники всего света» (1554) М. Вельского узнали россияне о походах Америго Веспуччи: «Амъерикус прозван именем от великого острова Амъерика. А тот остров можно прозвать за четвертую часть света: а пошел тот остров от Амъерикус Веспуцыа». Вскоре на картах мира появляется загадочный Анианский пролив, которым «можно пройти» к берегам Америки, к Индии...

Пока строились всевозможные догадки и предположения, как проникнуть в Вест-Индию «через Анианский пролив», землепроходцы российские пробивали себе путь на Восток.

В 1639—1642 годах казак Иван Москвитин разведал берег Охотского моря. Следом, по Амуру, двинулся письменный голова Василий Поярков (1643—1646). В 1647 году с Колымы на Анадырь посуху отправился Михаил Стадухин. В 1648 году из Якутска «для плавания в обход Чукотского Носа» на семи кочах под кожаными парусами вышла экспедиция Семена Дежнева и казака Федота Алексеева...

Европа напряженно следила за открытиями и исследованиями на Востоке. В Рим, к папскому двору, регулярно поступали сведения «о северо-востоке Московии и смежных странах». Собирали их путешествовавшие по Сибири ученые-иезуиты Филипп Авриль и Жан-Франсуа Жербильон. В 1652 году шведский дипломат Иоганн де Родригес доносил королеве Христине о предстоящей экспедиции русских в американские земли, будто бы «открытые якутским воеводою Дмитрием Францбековым». О подвигах российских землепроходцев и чореходов писал знаменитый ученый-серб Юрий Крижанич: «Ленские и нерчинские сборщики ясака прошли всю Сибирь до океана; у морского края Сибири они видели плавучие льды, но на вопрос, есть ли какой-либо материк между Ледовитым и Восточными морями, землепроходцы отвечали отрицательно».

В 1667 году на русской карте Сибири Петра Годунова впервые появляется название «Камчатка». В 1694 году монах Чудова монастыря Корион Истомин написал и поднес царевичу Алексею «Книгу Град Царства Небесного», содержащую первые стихи об Америке:

Америка, часть четверга, Новоземля взнань отперта. Волнохищна Америка, Людми в нравах в царствах дика.

Тысяцми лет бысть незнанна,

Морем зело отлиянна...

Шел пятый год правления Петра Великого. Знаменитый немецкий ученый Готфрид Вильгельм Лейбниц посоветовал тогда царю вновь «исследовать берега северо-восточной Азии, чтобы узнать, соединяется ли Азия с Америкой или же они разделены проливом...». Любимец Петра, славный шкипер Федор Сой-монов убеждал царя, что Камчатка находится неподалеку от Америки и что «остров Калифорния уповательно не в дальнем расстоянии найтится может». В 1697—1699 годах Камчатка исследуется приказчиком Анадырского острога, пятидесятником Владимиром Атласовым. Камчатский Ермак открывает и северные Курильские острова. Наконец, в 1700 году на карте якутского воеводы Дорофея Траурнихта впервые появляется Аляска. В 1706 году мореход Михаил Наседкин проходит до мыса Лопатки и удеждается, что «за проливом видна земля». В 1711 году Данила Анцыферов вместе с Иваном Козыревским «ходили с Большой реки на Камчатке до мыса Лопатки, а отсюда на малых судах и байдарках на первый Курильский остров, или Шумшу».

На Камчатке и Чукотке русские землепроходцы то и дело встречали выходцев с противоположной Большой Земли. Снаряжая в 1725 году Первую Камчатскую Правительственную экспедицию, Петр I указал генерал-адмиралу Федору Матвеевичу Апраксину: «На сей морской карте проложенный путь, называемый Аниан, проложен не напрасно. В последнем путешествии моем в разговорах слышал я от ученых людей, что такое обретение возможно. Оградя Отечество безопасностью от неприятеля, надлежит стараться находить славу через искусства и науки. Не будем ли мы в исследовании такого пути счастливее голландцев и англичан, которые многократно покушались обыскивать берегов американских? Потому надобно искать, где оная земля сошлась с Америкой, и чтоб доехать до какого города Европейских владений, или ежели увидеть какой корабль Европейской, проведать от него какой он кюст называется и взять на письме, а самим побывать на берегу, и взять подлинную ведомость, и, поставя на карту, приезжать сюды». Через год якутский казачий голова Афанасий Шестаков доставил в Санкт-Петербург карту, на которой один из тех пропавших — известных или, может быть, многочисленных безвестных — мореходов-землепроходцев российских четко обозначил «Берег Большой Земли».

Попытки россиян проникнуть на Большую Землю продолжались.

В 1728—1730 годах состоялось плавание А. Мельникова к Берингову проливу и Чукотскому Носу, где он безуспешно уговаривал чукчей перевезти его на другую сторону пролива на собаках по льду. Наконец, осенью 1730 года к берегам Аляски отправился «Святой Гавриил», бот подштурмана Ивана Федорова и геодезиста Михаила Гвоздева, с лоцманом Кондратием Мошковым. Описав острова Диомида и Кинга, они после жестоких бурь в конце августа 1732 года первыми из россиян достигли берегов Северной Америки, южнее мыса Принца Уэльского, окончательно установив, что это «не остров, а земля великая», и впервые в истории положили на карту пролив, разделяющий берега Азии и Америки. Теперь эта дата считается датой открытия Америки с Запада.

Нельзя не сказать о замечательных плаваниях и открытиях в водах Великого океана мореходов Витуса Беринга и Алексея Чирикова. В 1728 году Первая Камчатская экспедиция Беринга — Чирикова прошла проливом из Тихого в Северный Ледовитый океан на пакетботе «Святой Гавриил» и, установив, что Азия «не сошлась» с Америкой, попутно открыла острова Святого Лаврентия. В 1733 году Чириков писал в Адмиралтейств-коллегию: «Америка не весьма далече от Чукотского восточного угла, лежащего в 64 градусах... А можно достовериться и освидетельствовать о Америке и не доходя к Зуйду до гишпанского владения».

В 1740 году был основан Петропавловск-Камчатский, а летом следующего года отсюда на Восток уже отправились пакетботы Второй Камчатской экспедиции: «Святой Петр» и «Святой Павел». Согласно инструкции Адмиралтейств-коллегий им предстояло отыскать легендарную «Землю Гамы» и обследовать новооткрытые берега. Не обнаружив мифической «Гамы» и потеряв друг друга во время первого же шторма, пакетботы достигли Американского Континента в разных пунктах. При возвращении корабль Беринга «Святой Петр» попал в очередной шторм и был выброшен на берег безлюдного каменистого островка, на котором 8 декабря 1741 года умер и сам капитан-командор. Оставшийся в живых экипаж соорудил из обломков судна небольшой парусный бот и в августе следующего года вернулся на родную землю.

Трагически сложилась судьба и части экспедиции Чирикова. Пройдя на северо-восток, капитан «Святого Павла» решил сделать первую высадку на берег для «надлежащего о земле разведывания» под 58° северной широты, где мореходы видели «огнища и след человеческий и лисиц бегающих». Сначала на берег высадился штурман Авраам Дементьев с десятью моряками. Неделю ждали их возвращения — безрезультатно. На выручку отправилась другая партия во главе с боцманом Сидором Савельевым, но и они как в воду канули. Не было шлюпок, кончалась пресная вода — Чирикову ничего не оставалось, как спешно возвращаться... Спустя некоторое время «Святой Павел» бросил якорь в Петропавловской гавани. Повествуя о российских открытиях в Великом океане, капитан-командор Алексей Ильич Чириков писал в Адмиралтейств-коллегию: «Открылось на малой части земноводного глобуса много земель и островов, о которых до упомянутого времени не было известно...»

Значение исторических плаваний Беринга — Чирикова трудно переоценить — Камчатские экспедиции практически ликвидировали «белые пятна» на картах северо-западных берегов Нового Света. Определяя границы Аляскинской епархии 1799 года, глава православной миссии архимандрит Иоасаф писал: «А промысел Компаниею производится до острова Ситхи, на коем гора Ешом от англичан именуемая, торговля и описание берегов на северо-восток и восток простерты, до того самого места, где приставал прежних экспедиций в 742-м году российский мореходец Чириков и оставил квартирмейстера Дементьева с двенадцатью человеками...»

Вторая Камчатская экспедиция проложила российским землепроходцам и мореходам путь на Восток. С того времени и до конца XVIII столетия у берегов Аляски и Алеутских островов побывало более восьмидесяти изыскательских и промысловых судов. Первой отплыла из Петропавловска-Камчатского экспедиция тобольского крестьянина Емельяна Басова. Следом мореходы Михаил Неводчиков, Андреян Толстых и передовщик Яков Чупров открывают группу Ближних и Андреяновских островов; Санников на шитике «Святой Иоанн» отправляется к Командорским, а Наквасин на «Святом Петре» к Алеутским островам; Трапезников на судне «Борис и Глеб» открывает остров Атка... В 1758 году яренский посадский Степан Глотов вместе с казаком Пономаревым и тоть-мичами Петром Шишкиным и Холодиловым выходит на боте «Иулиан» для «изыскания новых островов и народов». Через год судно подходит к острову Умнак. Окрестив сына местного алеутского тойона и назвав его Иваном, Глотов отправляется дальше и открывает почти все острова из группы Лисьих. Продвигаясь на северо-восток, мореходы добираются до Кадьяка.

Плавают к берегам Аляски экспедиции И. Студенцова (открывшего остров Кыска), Г. Пушкарева, купца Бечевина... В 1762 году алеуты осадили и разгромили первую русскую крепостцу, выстроенную на Уналашке мореходом Петром Дружининым. Несколько позже мореход И. Коровин и передовщик И. Соловьев на судах «Троица» и «Святые Апостолы Петр и Павел», лейтенант флота И. Синдт (открывший остров Святого Матфея) на галиоте «Святой Павел» уточняют карты новооткрытых земель. Устюжский купец Василий Шилов представляет в Адмиралтейств-коллегию опись Алеутской гряды от острова Беринга до острова Амля. По личному указанию императрицы Екатерины II к северо-западным берегам Нового Света на галиоте «Святая Екатерина» и гукоре «Святой Павел» отправляется экспедиция капитан-лейтенанта Петра Креницына и лейтенанта Михаила Левашова. В течение года мореходы завершили открытие Большой Алеутской Дуги...

Интерес государства Российского к Северной Америке не ослабевал. Мореход П. Зайков на боте «Святой Владимир» проводит опись острова Медный, Правительственная экспедиция И. Биллингса — Г. Сарычева на судне «Слава России» составляет описи и карты северо-западных берегов Аляски, исследует прилегающие к ней острова... Летом 1791 года казачий сотник Иван Кобеле в на семнадцати чукотских байдарах, во главе с «лучшим пешим мужиком» Опреем, пересекает Берингов пролив и достигает Аляски. Тогда же, производя опись берегов полуострова в Бристольском заливе, участники экспедиции Д. Бочарова—Г. Измайлова (галиот «Три Святителя») впервые посуху пересекают Аляску в кратчайшем ее расстоянии — с севера на юг — и выходят на берег против острова Кадьяк, на котором семью годами ранее рыльский купец и мореход Григорий Шелихов основал постоянное русское поселение...

пел славу отважным российским землепроходцам и мореходам, зверобоям и ученым великий Михайло Ломоносов. ...Славу тем, кто вдали от России неутомимо прокладывал пути на Восток, открывая неведомые доселе другим европейским державам земли и свершая свой великий подвиг во имя Отечества, вписал незабываемые страницы в Историю Великих Географических Открытий.

Открытие землепроходцами и мореходами российскими Аляски и Алеутских островов явилось как бы само собой разумеющимся продолжением начавшейся еще в XVI веке колонизации и заселения Сибирского края. Прослышав про несметные богатства Нового Света, вслед за первооткрывателями потянулись туда промышленные — звероловы и охотники на пушного и морского зверя. Следом за ними — купцы и торговцы, скупавшие у промышленных, алеутов и индейцев пушнину, менявшие на нее муку и соль, порох и свинец, сахар и чай, мануфактуру и табак... Богатеющие купцы объединялись в торгово-промышленные компании. Только со времени открытий Беринга—Чирикова и до основания Российско-Американской компании подвизались в Русской Америке до пяти десятков подобных компаний, артелей. Различные купеческие компании не только враждовали между собой, но и втягивали в свои беспрестанные распри чукчей и эскимосов, алеутов и индейцев, пока не была в 1781 году основана Американская Северо-Восточная, Северная и Курильская компания, объединившая две самые крупные торгово-промышленные артели: Г. И. Шелихова и И. И. Голикова.

По ходатайству сибирского генерал-губернатора И. В. Якоби летом 1787 года Компанией «при секретном наставлении» были получены первые десять «Знаков Медных» да пятнадцать «Гербов Российских», которые надлежало выставлять «без потеряния времени» на твердых «обысканных землях Восточной Америки, называемой Алякса». Цель — очевидна. Ее просто и ясно определил Григорий Шелихов: «Дабы других наций подданныя не могли входить в пользы, Отечеству нашему принадлежащия». Через семнадцать лет названная Компания объединилась с Иркутской компанией купца Николая Мыльникова в Соединенную Американскую компанию, а еще через год — 8 июля 1799 года — на ее основе оформилась знаменитая Российско-Американская компания. Согласно дарованным Высочайшим Манифестом Привилегиям Российско-Американской компании «дозволялось пользоваться всеми промыслами и заведениями по берегу Америки, також на островах Курильских, Алеутских и других, по Северо-Восточному океану лежащих». Со временем Компания получила право-привилегию нанимать к себе на службу офицеров военно-морского флота России, срок прохождения коей засчитывался им как военный. Первыми морскими офицерами, поступившими на службу РАК, были лейтенант Николай Хвостов и мичман Гаврила Давыдов. До этого кораблями Компании управляли лишь шкиперы-самоучки. В конце июля 1803 года из Кронштадта в первое кругосветное плавание вышел шлюп Российско-Американской компании «Нева» под командованием И. Ф. Крузенштерна. Всего же до 1841 года — года продажи крепости Росс — Российско-Американская компания снарядила тринадцать кругосветных экспедиций. Под ее флагом плавали такие прославленные мореходы, как М. П. Лазарев, П. С. Нахимов, В. М. Головнин, И. Ф. Крузенштерн, Ф. П. Литке, Ф. П. Врангель, Л. А. Гагемейстер, Ю. Ф. Лисянский, О. Е. Коцебу...

Долгие годы минули со дня основания первой крепостцы Петра Дружинина во время зимовки на реке Убиенной. Ко времени, нами описываемому, десятки российских поселений-крепостей, редутов, одиночек, миссий Русской церкви были разбросаны по всему северо-западному берегу Чаемой Земли Американской и прилегающим к ней островам. Резиденцию главного правителя Русской Америки давно уже перенесли с Кадьяка на остров Баранова-Ситху, в Ново-Архангельск. В далекой Калифорнии основана была Колония Росс, а в ней: крепость-форт с церковью православной, порт Румянцева, ранни Хлебникова, Костромитинова, Черных... а разных заведений и пажитей — не счесть! Множество славных имен могли бы мы назвать, вспоминая о тех, кто закладывал основы Владений Российских на Матерой Земле Американской... Но прежде всего воспомянем имена Писсаро Росского — Александра Андреевича Баранова и верного его помощника, основателя Колонии Росс, Ивана Александровича Кускова...

IV Долгий путь. Визит старого Эфраима. Орден Восстановления. Опальный мичман. Еремей Ветка рассказывает о себе

Нежданно-негаданно на другой день, к ночи, с отдаленных гор пришла гроза. На небосклоне то и дело сверкали зубчатые молнии. Оглушительные громовые раскаты гулко разносились по округе. Хлестал проливной дождь. Кинжальные водяные струи без всякого сострадания били по измученным, истомленным лицам путников. К утру дождь перестал, но тучи продолжали все так же низко висеть над омытой землею. Похолодало. В сыром лесу царило угрюмое безмолвие. Над близким, начавшим уже обозначаться Якутатским заливом расстилалась серая мгла.

Погода шла с гнилого угла. Осень кончилась, зима не начиналась...

За валообразными нагромождениями моренных каменных глыб и скоплениями ледниковых обломков показался небольшой, обтянутый шкурами, куполообразный вигвам. Рядом, отступив сажен на сто, высились гигантские туи. Здесь же протекал довольно глубокий ручей с устроенным по-индейски заколом для рыбной ловли. Подле шалаша стояла каменная ступа с толченым мясом, сдобренным квашеными кореньями и нерпичьим жиром. На особом настиле лежали почерневшие ребра лахтаков. Внутри жилища было пусто, хотя по стенам висело довольно много копченой рыбы: сушеные гольцы, сиги, горбуши, а в огне запекалось изысканное лакомство индейской кухни — бобровый хвост. Ждать приглашения к трапезе было некогда...

Плотно закусив и отдохнув, путники совсем уже было собрались уходить, когда на пороге показались наконец хозяева: двое мужчин и женщина. Церемония взаимных вежливых приветствий длилась недолго и тут же сменилась церемонией прощания. Лешек, сунув руку в походную котомку, достал из нее бисеру и несколько корольков, чему индейцы, надо сказать, были весьма обрадованы. Памятуя о безусловно нелегкой предстоящей дороге, гости решили более не задерживаться. Поблагодарив краснокожих обитателей хижины за гостеприимство и отведав по настоянию последние напиток из жира выкидного кита, наши герои тронулись в дальнейший путь.

Продираясь сквозь густые кедровые заросли, минуя водопады и стремнины, перебираясь через бурелом и дурные болота, проваливаясь в вертепы, к ночи не успели пройти и десяти верст. По ходу попадалось множество звериных следов: волчьи, лисьи, заячьи... В пожухлом ковре побуревших мхов мелькнуло извивающееся тело змеи-медянки, сорвался со скалы одинокий, отставший от улетевших к югу собратьев, нетопырь. Протопала подпрыгивающая вереница коротколапых бобров, спустились к водопою грациозные олени-карибу. Что и говорить, славные угодья имела Аляска. Какой только дичи не водилось в лесах, рыбы — в реках и озерах.

...Порывистый северный ветер дул все чаще, небо окончательно заволокло. Тяготы пути усугубились нехваткой провианта. В те дни, когда ружье Лешека по различного рода причинам бездействовало, приходилось взбодрять свои силы лишь последними болотными ягодами: темными мякотными плодами шик-ши, клюквой да морошкой. Изредка по берегам помутневших ручьев находили выкидную рыбу, называемую туземцами чинтагноя, что означает — «под рылом рот».

Расстояние до Якутатской крепости представлялось весьма смутным и относительным. На счисления туземных жителей, отмеряющих путь числом ночлегов или привалов, сходственные с нашими «гаком» да «рукой подать», полагаться было более чем сомнительно. Ибо известно, что индеец, рассказывая о своем пути, ничего не пропустит: места, на котором курил трубку или пил воду, видел какого-либо зверя или птицу. При каждом подобном «происшествии» туземец загибает палец, ведя таким образом счет отдыхам и остановкам. Надобно обладать известной решимостью, дабы, считая загнутые пальцы краснокожего, брать на себя смелость утверждать при этом положительно, что десять становьев составляют десять дней перехода.

Иноки российские во главе с Лешеком Мавром миновали вытянутый полуверстовой разлог и поднялись на невысокий каменистый берег, начисто лишенный, если не принимать в расчет несколько чахлых кустов тальника, какой бы то ни было растительности. Посему в целях подыскания хоть сколько-нибудь приличного ночлега снова пришлось повернуть к лесу. В конце концов расположились на краю подковообразной ровной долины с мягко закругленными склонами, подле небольшой заводи.

За полночь высветлилось. В усыпанном крупными звездами небе повис рыжий месяц. Увешанные мхами ситхинские ели вплотную подступали к крохотному лагерю. В лесу было тихо и покойно, и все бы ничего, кабы не зловредные насекомые, изводившие всех скитальцев этого Дикого Пустынного Края. Не проронить ни слова о комарах и москитах значило бы умолчать об ощутительнейшей муке, которую несчастным героям нашим довелось испытать во время нелегкого своего похода. Никакие тяготы и лишения пути не идут в сравнение с мучениями, испытываемыми от этих богомерзких созданий; мучениями, к которым привыкаешь как к необходимому злу, ибо не имеешь ни средств, ни воли от него освободиться.

Проклятая мошкара исчезла лишь при первых заморозках. Долгая полярная зима с бесконечно длинными ночами, короткими тусклыми днями и трескучими морозами пришла как-то неожиданно и сразу. По утру выпал снег, и мрачный край первозданной дикости оказался весь под легким белым саваном. Снег лежал не только в узких ущельях и по каменистым склонам дальних Скалистых гор, рваными цепями устремленных на север, но и покрывал таинственный молчаливый бор, пустынную, окруженную со всех сторон отвесным иссеченным временем и непогодой гранитом бухту в Якутатском заливе, которую и огибал теперь наш невеликий отряд. Одни только клокочущие, порожистые реки с пенистыми, стремительными водопадами свободны были от снежного покрова.

Зима на сей раз выдалась вьюжной и необычайно суровой. Вот уже несколько суток стоял жуткий холод. Озера покрылись толстым слоем льда. Куда ни глянь, кругом белым-бело. Свирепый ветер, сдувающий снежную пыль со скальных нагромождений, лишь изредка обнажал кое-где их верхушки.

Измученным путникам, прокладывающим себе дорогу на юго-восток, от мыса Святого Ильи к крепости Якутат, через беспрестанные снеговые заносы, день ото дня приходилось все тяжелее. Каждый думал о своем. В едва теплящемся, готовом вот-вот окончательно угаснуть сознании Риммы то и дело проносились жуткие картины, иллюстрирующие, хотя и далеко не полно, впечатления минувших дней и ночей...

...Вот он вместе со своими спутниками обмазывает лицо и потемневшие от ягодного сока руки липкой глиной, пытаясь таким образом хоть как-то защитить себя в бесконечных сражениях с армадами крылатых тварей... Вот он просыпается и с ужасом взирает на сомкнувшиеся вокруг костра ощеренные, брызжущие слюной голодные волчьи пасти, мерцающие холодными огнями колючие глаза, внимает страшному вою стаи, отступившей прочь лишь после того, как порция свинца уложила на месте громадного вожака-альбиноса... А вот он уже вместе с изможденными своими товарищами увязает в глубоком снегу, с великим трудом выбирается из него и, вырубая ножом приступки для ног, медленно, шаг за шагом, продвигается по склону высокой ледяной скалы, неожиданно поскальзывается, теряет равновесие и стремительно катится по обледеневшему сорокосаженному водопаду вниз...

Трудно сказать, на которые по счету сутки с начала своего пути оказались наши герои в узком глухом ущелье. Именно здесь, как нельзя более кстати, суждено им было набрести на полуразрушенную, набитую снегом пустую хибару с обвалившимся вовнутрь потолком. Сколько могли, расчистили и подлатали строеньице. Из найденного в углу лачуги хлама: подгнивших деревяшек, прутьев, кусков ровдуг и обрывков лафтачных ремней — умелец Лешек тут же принялся сочинять для Риммы лапки-снегоступы, кои вышли у него на удивление вполне приличного вида. Однако к вечеру, когда непогода вновь разыгралась не на шутку, послушника окончательно свалил жар; он бредил и метался в тревожном сне.

Наскоро соорудили ему ложе, покрытое шкурой белого волка.

— Жаль мальца. Вживе, а не жилец. Того гляди хизнет...— покачивал головой Епимах.

Лешек был немного оптимистичнее.

— Абсит! Аркус нимиум тэнсус румпитур (Не приведи Господь! Чересчур натянутая тетива лопается). Но будем надеяться на лучшее. Отрок молод, и ему надо жить...

Злой зимний ветер неистово бился за намертво заколоченными ставнями. Горемычным путникам отнюдь не требовалось иметь великую фантазию, дабы в качестве вполне реальной перспективы завтрашнего утра представить себя заживо погребенными в снежной могиле.

Одно только и было утешение, что лачуга (судя по печи — одна из множественных, но оставленных за неудобством российских одиночек на этом печальном берегу) представляла собой буквально дровяной склад не слишком сырого плавника. Высекли огонь, затеплили очаг; в какой-то бесформенной, потерявшей свое изначальное призвание посудине вскипятили снегу. Немного обогрелись. С пропитанием же было много хуже...

Наступили тревожные сумерки. «Интэр канэм эт люпум» (Пора между собакой и волком (то есть: сумерки)). В печной трубе завывал полуночник. Пленники, стеснившись поближе, прислушивались к шуму бури и шорохам снега на крыше, внимали звучанию отдаленно грохочущего Великого океана. После тщательных поисков в хибаре удалось обнаружить несколько окаменелых рыбин, кои и ели три дня; на четвертый и пятый — крепили силы подошвами от изодранных в клочья торбасов Лешека. Варили их ночь и еще пол-утра; впрочем, все одно, приходилось попеременно сберегать постоянный огонь; и для света, и для поддержания хоть сколько-нибудь пригодной для жизни температуры. Поистине, удивления достоин тот факт, что, несмотря на подобные условия существования, юному послушнику удалось за поразительно короткий срок пересилить свою болезнь.

Вынужденное заточение наших героев подходило уже к концу, когда случилось новое неожиданное происшествие...

Огонь в очаге почти догорел, и сквозь широкие щели недужной хибары пробивался странный тускло-серый свет. Проснувшийся от тихого, неясного шума Римма еще не совсем пришел в себя, как глухой удар, потрясший лачугу до самого основания, заставил всех вскочить на ноги. Следом за ужасающим, леденящим душу рычанием последовал другой удар, за ним — третий... Послышался хруст раздираемой крыши. Скоро сквозь разодранную в щепы кровлю просунулась оскаленная звериная морда. Когтистые лапы размером с добрые вилы уцепились за верхнее бревно сруба. Полуторасаженный в рост аляскинский медведь дико поводил налитыми кровью глазами... Если верить рассказам индейцев, даже свинец рикошетит порой от мощных черепов этих животных, наделенных огромной силой, неукротимой свирепостью и поразительной живучестью. Ходили слухи, что некоторые из подобного рода страшилищ продолжали преспокойно жить, имея с полдюжины пуль в легких и даже тяжелые повреждения сердца. Медлить было нельзя, и Лешек Мавр, схватив свое длинноствольное ружье, совсем уже было изготовился, желая проверить степень правдивости туземных басен, но мохнатый великан неожиданно вдруг отступил... всего-навсего от запущенной в него Епимахом той самой непонятной посудины, в которой путники разогревали снег для питья. Старый Эфраим, как зовут его местные жители, поклацав зубами, выпустил из своих лапищ чахлую лачугу и, глухо ворча, убрался восвояси.

...Выбравшиеся на волю пилигримы наблюдали с высокого каменистого откоса, как появившееся из-за Береговых хребтов солнце оторвалось от оснеженных вершин и неспешно направило свои огненные стопы к Западу. Надлежало продолжить путь и нашим героям...

Все время длительного продвижения их к острову Баранова-Ситхе, несмотря на постоянные мытарства, а порой и просто невыносимые, казалось бы, условия, Лешеку Мавру удавалось сохранять неунывающий вид. Неизменно доброе и почти всегда веселое лицо мужественного поляка вселяло уверенность в сердца его горемычных спутников. Но иногда не могли они не заметить, как глаза их славного предводителя становились вдруг против обыкновения чрезвычайно серьезными и сосредоточенными. Весь он будто уходил во власть великих, одному ему лишь известных дум.

То были мысли относительно неудавшейся попытки его друга Дмитрия Завалишина основать в солнечной Калифорнии, посредством учреждения Ордена Восстановления, независимое государство. По всем калифорнийским делам и начинаниям Завалишина Лешек Мавр, ставший в короткий срок его единомышленником (что, кстати сказать, вовсе не удивительно, если вспомнить биографию мятежного поляка), имел целый ряд поручений. Припоминая последнюю свою встречу с опальным мичманом, Лешек еще и еще раз восстанавливал в памяти слова товарища, страшно боясь упустить что-нибудь важное из сказанного при расставании. Говорил тогда юный декабрист о знаменитом индейском вожде Помпонио — калифорнийском Робин Гуде, по прозвищу Серая Пума, одним своим именем наводившем ужас на испанских колонистов; сетовал на то, что нет у индейцев оружия, которое, впрочем, вполне можно было бы достать у бостонских шкиперов за золото, запрятанное отцами-иезуитами по изгнании их из Америки в тайниках Сьерра-Невады.

Про клады те ведал один лишь золотоискатель Гамбузино, к которому нес Лешек Мавр нечто вроде условного знака — простую пуговицу от флотского френча, по которой должен был признать его, Лешека, таинственный старец. Пылко повествовал Дмитрий и о своей любви к племяннице коменданта пресидии Сан-Франциско, прекрасной Ане-Марии Тересе-Меркадо дель Рока-Верде...

Шел 1830 год. Холодное сибирское солнце, поднимаясь к зениту, равнодушно взирало на скорбную землю, когда у одного из поворотов дороги, ведущей из Читы к Петровскому каторжному заводу, показалась, позвякивая кандалами, процессия варнаков. Впереди, с клюкой, что была раза в полтора выше его самого, и преогромной Библией под мышкой, выступал Завалишин. Одет он был в собственного изобретения черный балахон, сродни квакерскому кафтану, на голове — круглая шляпа с несоразмерными полями. Следом шел Якушкин в детской курточке, которая едва налезала ему на плечи и не сходилась спереди, а потому была перепоясана пестрой пеньковой веревкой. Прочие были кто в долгополых пономарских сюртуках, кто в испанских мантиях или блузах, так что, как свидетельствовал позже один из участников этой печальной процессии, порядочный европеец вполне мог счесть их за гуляющий дом сумасшедших. Замыкал шествие князь Волконский в женской кацавейке.

Опасаясь возможного побега, декабристов удаляли подальше от искусительной границы, приблизив к Европе на 634 версты — весь путь был проделан пешим порядком. Вдали показалось здание Петровского каторжного каземата в форме подковы, под красною крышей и без единого оконца...

Когда князю Голицыну доложили, что некий флотский мичман завел в Русской Америке противуправительственное тайное общество, вельможа не на шутку испугался. Однако, прочитав представленный ему статут Ордена Восстановления, он же со свойственным ему добродушием заметил: «Все это так хорошо, что я и сам бы готов был присоединиться к такому обществу...» Тем не менее Завалишин, по личному распоряжению Александра I, был срочно отозван в Санкт-Петербург. Здесь, представ перед членами специальной комиссии, предложил он проект присоединения Калифорнии к России. Адмирал Мордвинов поддержал Завали шина:

«Если правительство имеет причины отказываться от всякого вмешательства в это дело, то почему не попытаться Русско-Американской компании, частным образом, сделкою с местными властями Калифорнии, добиться расширения территории Колонии Росс до залива Сан-Франциско; а когда Компания утвердится там, то кто знает, может быть, и явятся благоприятные обстоятельства, которые дозволят утвердить формальными договорами право Компании и России на новозанятые земли?..» Однако у главы комиссии, графа Аракчеева, была своя точка зрения на сей предмет. Всесильный граф был вооружен против беспокойного мичмана тем, что последний пренебрег его личным знакомством и протекцией, когда имел к тому случай, коим подорожили бы и сами министры. Хотя император принял Завалишина и даже похвалил его за усердие, проект был отвергнут...

Девятого ноября 1824 года вышедшая из берегов своенравная Нева в бурных водах своих потопила все чаяния и надежды командора Ордена Восстановления. Попутно ему было отказано в переводе на службу в Российско-Американскую компанию и повелено «с военно-морской службы не уходить и из России никуда не выезжать». Все это послужило серьезным толчком для одаренного, самолюбивого и мечтательного юноши к сближению с членами тайного Северного общества.

Все нити северного заговора тянулись к стоявшему неподалеку от Сенатской площади большому серому особняку у Синего моста на набережной Мойки под номером 72, принадлежавшему Российско-Американской компании, где с января 1825 года нередким гостем стал и Завалишин. С той поры Русская Америка служила постоянной темой бесед за знаменитыми завтраками Шиллера Российского — Кондратия Рылеева.

Михаил Кюхельбекер красочно повествовал о селении нашем в Америке, называемом Росс; о том, как стреляют бобров и котов морских... Николай Бестужев предлагал на основании представленной Завалишиным коллекции испанских карт Америки составить подробную карту Калифорнии.... Согласно одному из проектов, выработанных тогда заговорщиками, Российско-Американскую компанию должен был после государственного переворота возглавить Рылеев, главным правителем колоний Русской Америки предполагалось назначить Батенькова, правителем крепости Росс и всей Калифорнии — Завалишина. Однако «назначения» сии, как известно, не состоялись, а государственный канцлер Карл Васильевич Нессельроде, указуя место будущего пребывания заговорщиков, ткнул пальцем куда-то за Байкал и определил: «Дно Мешка».

Уже не одну милю брели наши путники по пустынному берегу. Таинственный морок, пришед с моря, уничтожил здесь почти всю растительность, лишь изредка встречались темно-бурые кустарники и совершенно оголенные деревья. Изуродованный берег был сплошь покрыт выкидной рыбой, черепокожими и мертвыми птицами. В воздухе повис тлетворный дух. Еле передвигая обмотанные изодранными лохмотьями ноги, скитальцы не без труда преодолели овраг с замерзшей речушкой, поднялись из последних сил на довольно высокий холм. Впереди над вершинами столетних елей легкой и неторопливой струйкой поднимался к чистому небу едва приметный дымок. Спустя непродолжительное время взору измученных долгими странствиями героев открылась запрятанная в глухом лесу, неподалеку от суровых бушующих вод Великого океана, российская крепостца.

Словно завороженные, сквозь выступившие невольно слезы, глядели иноки на нее — такую маленькую, веселую, будто невсамделишную, сказочную. Морозный воздух шибанул Римму так, что дух захватило: сияющий, переливающийся алмазными брызгами снег ослепил глаза. Его шатнуло... закружило...

Население крепостцы, помимо десятка алеутов, составляли двое русских и четверо креолов. Один из них являлся достаточно искусным лекарем, не без успеха пользовавшим хворых и немощных снадобьями, приготовленными из различного рода трав и кореньев, а также крови и желчи некоторых морских животных. Медвежье сало, к примеру, хорошо заживляло легкие; от скорбута же, столь распространенного в этой части света, было у него несколько рецептов: от знаменитого «эликсира» Баранова и настоя из еловых шишек до проросших зерен редких злаков и «пшеничного ила». Под рукой у ученого лекаря всегда был рукописный экземпляр травника XVII века под названием «Прохладный вертоград». Скоро поставил он на ноги и наших обессилевших иноков. Что же касается Лешека, так тот и вовсе не нуждался в лечении. Одноглазому, казалось, все было нипочем.

В избе, как и положено по зимнему времени, пылал очаг. Тускло светились иконные лики. По стенам развешаны были берестяные короба с сушеными кореньями и ягодами — малиной, брусникой, мамурой... рыбацкие и охотничьи снасти, шкуры. Двое промышленных потчевали гостей чем бог послал. На столе лежали продымленные тешки из сушеной чавычи, полувяленая подмороженная нельма, мелкие однолетние сиги. От изготовленного по древнему рецепту горячего бражного напитка, поданного к столу в небольшом каганце, у не слишком окрепшего еще Епимаха голова сразу же пошла кругом. Хозяева попытались было уговорить захмелевшего гостя выпить еще — «для полегчания», но монах наотрез отказался. Римме, по малости лет, горячительного не предлагали. Так что оставалось угощать одного только Лешека. Поляк пил много, закусывал и нисколько не пьянел. Себя промышленные также не забывали. Весело потрескивали в очаге поленья. Сотрапезники неспешно переговаривались. Постепенно вниманием всей собравшейся компании завладел коренастый светлобородый Ермей Ветка.

Прибывший в Америку камергер Н. П. Резанов имел при себе до трехсот золотых и серебряных медалей, предназначенных для вручения, по представлению главного правителя А. А. Баранова, особо отличившимся на службе Компании землепроходцам и мореходам. Одним из первых удостоенных этой чести стал новгородский крестьянин, партовщик Ермей Ветка. К тому времени, о котором ведем мы ныне речь, Ветка имел солидный стаж службы в Русской Америке. Еще в 1803 году плавал он вместе с известными мореходами Таракановым и Швецовым на судне «Эклипс», промышляя бобров в бухтах Сан-Диего и Сан-Кентин. Славное было плавание: более тысячи шкур добыли они тогда, да еще почти столько же купили у испанских монахов-францисканцев. В 1806 году вместе с компанейским приказчиком, тобольским крестьянином Сысоем Слободчиковым, впервые ходил он к берегам Калифорнии. Год спустя вместе с байдарщиком Швецовым плавал в поисках новых охотничьих угодий и достиг устьев Колумбии, где провел целое лето, спустясь затем еще далее на юг. Под 38° северной широты обрели они тогда залив Бодега и установили на берегу медную доску с российским гербом и надписью: «Земля Российского Владения». 1809 год — новое плавание к берегам Калифорнии, на сей раз с будущим основателем Колонии Росс Иваном Кусковым. В 1814 году направлявшиеся на бриге «Ильмень» к Сандвичевым островам Ермей Ветка и промышленный Тимофей Тараканов были захвачены в плен испанцами. Лишь два года спустя российский мореплаватель Коцебу. зайдя в Монтерей на «Рюрике», выручил несчастных. Позже вместе с байдарщиком Дорофеевым исследовал Ветка северную часть залива Сан-Франциско, осев впоследствии надолго в крепости Росс...

Вдали от Отчизны, сделавшись волею судеб землепроходцем и мореходом, продолжал оставаться Ермей исконно российским крестьянином. Со вниманием вбирал он необходимые познания: где учился уму-разуму у других, а где доходил до самой малости сам сметливым, мужицким умом. Как и заведено у россиян, делал свое дело неспешно, но крепко и добротно, что называется — «на века».

С превеликим любопытством внимали слушатели повествованию Ермея Ветки, искренне дивясь столь богатой на яркие события биографии новгородца. Никого не оставил равнодушным и следующий его рассказ, о трагической истории здешней крепости.

Случилось это более трех десятилетий назад. Страшную участь уготовила судьба мирно обитавшим здесь русским поселенцам. В злосчастную весеннюю пору того года два дурных знамения примечено было: сперва в Кенайском заливе поймали туземцы двух белых лисиц; затем, уже в Ледяном проливе, видел Ветка, как медленно катился по воздуху метеор, подобный раскаленному ядру; потом быстро пал, скрывшись за горизонтом. Знамения те скоро сказались. Спустя некоторое время пришли к Ветке местные тойоны и стали упрекать его, что-де компанейские промышленные не только лишают их пушных зверей, но и грабят вещи, положенные в могилы умерших туземцев, и затем объявили, что прерывают с ним и его спутниками дружественные сношения. Ермей как мог старался доказать индейцам всю нелепость их обвинения, но они ничего не хотели слушать и мало-помалу начали заводить с промышленными ссоры под самыми ничтожными предлогами. Много позже узнал новгородец о том, что нежданный конфликт сей вырос при подстрекательстве бостонцев, желавших чужими руками истребить русских с алеутами.

Когда пламя поднялось над крепостью, Ветка вместе с Трофимом Лопотовым и Панкратом Мякотой, такими же, как и он сам, промышленными, рыбачил в море. Не успели рыбаки высадиться на берег, как были схвачены индейцами. Над пленными россиянами зверски издевались: заставляли ходить босиком по раскаленным углям, жгли бороды, с мясом вырывали ногти на руках. Обо всем этом донес главному правителю работный человек Абросим Плотников, сбежавший в лес через скотный двор и в течение восьми суток скрывавшийся в дупле громадного дерева, лишь изредка выходя ночью пособирать ягод. Главный правитель Русской Америки выкупил Ветку и Лопотова через известного бостонского морехода и промышленника Барбера. Мякота же к тому времени умер.

Лишь через год, к зиме, близ горестного пепелища была заложена новая крепость. И скоро над бастионами ее вновь затрепетал российский флаг.

С той поры не раз еще являлись Ермею Ветке страшные видения. Чудилось, будто сызнова взмывается пламя над бастионами крепостцы... Ярким светом слепит глаза. Прожорливый огонь лижет обугленные бревна. Несчастные, повязанные пленники ожидают своей неотвратимой участи, а вокруг костра, неспешно покуривая калюметы, сидят с каменными лицами молчаливые индейские тойоны. Камлает шаман...

Впрочем, ошибочно было бы полагать, будто одни лишь печальные сказы довелось в тот вечер слушать нашим героям. Желто-зеленые, как у кота, глаза Ветки с затаенной хитринкой выдавали запрятанную пропасть лукавства. Немало презабавнейших историй, приключившихся с ним на океане и в Калифорнии, благовестил Ермей своим слушателям, оглаживая по обыкновению меховые бока своих торбас. Из рассказанных Веткой историй Римме в особенности запомнилась одна; послушник всякий раз не мог сдержать улыбки, вспоминая, как Ермей изображал из себя корову.

— ...Так вот, значит, говорю я ей по-русски — не разумеет, по-аглицки — тож нет, а по-ихнему, по-гишпански, значит, я ни в зуб ногой. А молочка страсть как охотно испробовать. Сама из себя красивая, статная, черные волосья и все прочее, ну все при ей — я про сеньорину ихнюю говорю, корова-то та пегая была. Начал, значит, я ей знаки разные делать, а она, леший ее дери, смеется, да и токмо. Могет быть, понимает, а токмо весело, значит, ей со мной беседу вести. Ну что ты тут поделаешь. Чужа душа что темный лес. А молочка попить пуще прежнего от этих бесед хочется. Ну, думаю, не на таковского напала: я в семи печах хлеб испекал и сорочьи яйца едал, а коли надо, и из петуха уху сварю. Стал я тогда на четвереньки и... (Ветка выставил два пальца над головой в виде рогов, да что есть мочи заревел по-коровьему). Ну она тогда еще пуще в смех... А молочко ничего — доброе, не хуже супротив нашего российского, значит, будет... Аной-Тересой сеньорину ту звали; я ее еще, могет, раза два видел в пресидии Сан-Франциско, когда исправлял поручение Ивана Александровича, значит, Кускова...

Услыхав последние слова Ветки, Лешек Мавр насторожился. Не та ли это Ана-Тереса, к которой вез он поклон от Дмитрия Завалишина? «Надо бы потом порасспросить,— подумал он.— Фэстина лентэ» (Спеши медленно).

Под воскресенье, по заведенному обычаю, в небольшой крепостной часовенке совершалась вечерняя служба. На этот раз все было необычайно торжественно — впервые здесь настоящий монах совершал настоящую литургию, тогда как ранее дело все ограничивалось чтением некоторых псалмов и молитв из часовника. По-праздничному горели воткнутые в пристойных местах смолистые лучины. Римма прислуживал Епимаху. Помимо промышленных, за здравие царя православного молилось с дюжины полторы крещеных туземцев из соседнего селения, после чего все они были угощаемы чаем с патокою и сухарями.

С вечера не в меру усердный и к тому же на радостях хвативший лишку «хлебной слезы» алеут так натопил в помещении, что Римма вместе с его преподобием едва не угорели до беспамятства...

Через несколько дней флотилия Ермея Ветки вступила в Ново-Архангельскую гавань. В неподвижном морозном воздухе струились над столицею Русской Америки высокие столбы дыма, неслышно исходившие из десятков печных труб. Работный люд собирался ко трудам праведным. Готовились к выходу в океан российского флага корабли, дабы еще и еще раз приумножить славу родимой Отчизны.

Здесь автор полагает не лишним осведомить читателя, что в те давно прошедшие времена одними из главных действующих лиц выступали иноки российские, православные. Думается, нет особой нужды подробно объяснять причины этого. Но так как кое-кто из них, этих подвижников духовных, призван сыграть определенную роль в нашем дальнейшем рассказе, необходимо посвятить им хотя бы несколько строк.

Первоходцы-иноки

Долго смотрел отец Герман в сторону темного угрюмого бора, где скрылись монахи Макарий и Ювеналий. Неведом был путь их в стране диких американцев, да только не устрашились они пойти на подвиг сей во имя Христово, во славу Земли Русской. Перекрестил лоб отче, натянул поглубже покрытую изморозью скуфейку да, поплевав себе на руки, сызнова взялся за топорище — надо было лес рубить, божию храмину сотворять, а без этого нельзя — Россия теперь здесь строилась.

Нелегок был путь первых православных миссионеров в Америке. Высокие горы, дремучие леса, оснеженные тундры и топкие болота проходили они в беспрестанных кочевьях, перенося на себе немудреный скарб свой да скудные припасы. Иногда, случалось, нанимали проводников-носильщиков с байдарками и ездовыми собаками. Голод, холод, всевозможные лишения и опасности подстерегали на каждом шагу. Но, пожалуй, самые великие угрозы исходили от тех, к кому направлялись они со святой миссией своей, ибо были оные люди дики, непокорны, коварны замыслом. Мало кому из иноков довелось возвратиться. Ну а кому повезло, того, сказывают, и узнать-то не было возможности...

Многие иноки-грамотеи вели тогда путевые заметки. Будучи весьма любопытными для современников, немалый интерес представляют они и теперь.

В самом конце позапрошлого столетия прибыла в Новый Свет из России, с далекого острова Валаам, первая группа иноков — миссионеров православных. Были среди них подвижники и новокрестители, монахи кадьякские: Герман Аляскинский, Макарий, что ходил на Уналашку островитян просвещать, Ювеналий, бывший горной науки унтер-офицер Яков Федорович, принявший постриг в Александро-Невском монастыре... Иеромонах Ювеналий плавил поначалу вместе с Барановым руду медную и железную, добывал для России первый аляскинский уголь. Но пришло время, и молвил главному правителю: «Не гневайся, Лександра Андреич, Господь позвал меня к диким идти... И им, неразумным, должно познать слово Христа!» Отправился тогда монах в Нучек и там, оставшись зимовать, крестил до семисот чугачей. Оттуда по весне подался южным берегом Аляски. Потом, повернув к западу от Кенайского залива, направился в не изведанные дотоле никем земли индейцев-танайна; впоследствии сами индейцы отправили его, повязанного по рукам и ногам, еще далее к северу, к водам горного озера Илиам, где обитали дикие племена копиан и коннан. Ювеналию и раньше доводилось видеть этих свирепых индейцев-людоедов, приходивших в Чилькуты для расторжек и выменивавших у колош ружья и порох на собольи шкуры и самородную медь. Интересно, что вместо свинца употребляли антропофаги драгоценные камни, находившиеся в большом числе по склонам Чилькутского перевала.

Встречаться с этим народом, по свидетельству миссионеров, страшились даже медновские, чугатские и чильхатские обитатели. Скоро, по прибытии в Ке-найские Земли, умер в редуте Святого Михаила крещенный Ювеналием толмач по имени Афанасий. Это обстоятельство еще более осложнило миссию иеромонаха. Преподобный восставал «противу многоженства и разных других гнусных обычаев». Но «прежде нежели успел заслужить любовь жителей и внушить им отвращение к пороку», до того обозлил туземных вождей-тойонов, что они, не мудрствуя лукаво, отдали беспокойного инока на съедение каннибалам. Слишком уж буквально понимал фанатичный монах — да и только ли он один? — правило Карфагенского собора, повелевавшее «всех идолов уничтожать и остатки их искоренять».

Камергер Резанов писал о том печальном происшествии: «На полуострове Аляска завелся было на озере Илямне, что названо озером Шелихова, торг с горными народами, великие пользы открывавший. Монах Ювеналий тотчас улетел туда для проповеди, крестил их насильно, венчал, отнимал девок у одних и отдавал другим. Американцы сие буйство его и даже побои долго сносили, но наконец опомнились, что етого урода и избавиться можно, и, посоветовавшись между собою, кончили тем, что убили преподобного; да об нем и жалеть бы нечаго, но принесли в жертву ожесточению своему и всю артель русских и кадьякцов, не оставя ни одного живого».

Российское благочестие начало проникать на Американский материк вместе с направлявшимися сюда из Сибири землепроходцами. Первым проповедником Слова Божия на новооткрытых землях, о котором дошли до нас сведения, был казак Андреян Толстых. В 1759 году яренский мещанин Степан Глотов на открытых им Лисьих островах крестил сына одного из алеутских тойонов. На Куско-квиме крестили и сочетали браком язычников-индейцев землепроходцы Колма-ков и Лукин. Разумеется, подобные «таинства» с точки зрения ортодоксального православия силою не обладали, так как совершались мирянами. Потому прибывший вскоре миссионер А. Петелин повторно соединил новокрещенных уже по чину церкви.

В 1787 году Григорий Шелихов, почитающийся Русской православной церковью первым ктитором в Америке, обратился в правительство и Священный Синод с просьбой «о назначении на Алеутские острова духовного лица с необходимым причтом, принимая все расходы по снабжению храма необходимою ризницею, содержанию духовенства и обучению американцев... на свой собственный счет». Компания обязалась отпускать ежегодно до 25 тысяч рублей ассигнациями на довольство четырех церквей и причтов при них. Высочайшим указом от 30 июня 1793 года императрица Екатерина 11 повелела «таку просьбу исполнить», возложив распоряжение «по этому богоугодному делу для проповеди Слова Божия народам, приобретаемым под Российскую Державу», на синодального члена, митрополита Санкт-Петербургского, Новгородского и Олонецкого, Свято-Троицкия Александро-Невской лавры священно-архимандрита и разных орденов кавалера Гавриила. В свою очередь, владыко перепоручил это дело прозорливому старцу Назарию, игумену Валаамскому.

В начале 1794 года Первая Кадьякская миссия в составе иеромонахов Афанасия, Макария и Ювеналия, иеродиаконов Нектария и Стефана, монахов Германа и Иоасафа да десяти бельцов не по стриженных, непосвященных собралась в дальнюю дорогу. Во главе Миссии поставлен был иеромонах Иоасаф (Болотов), которому «для благолепия священное лужения по имянному указу тогда же пожалована была архимандричья митра и крест». Служители посуху добрались до Охотска, а оттуда — к средине осени — на судне «Три Святителя» под командой штурмана Герасима Измайлова прибыли на Кадьяк. В 1795 году архимандрит Иоасаф писал игумену Назарию: «С сентября 24-го дня живу на острове Кадьяке. Слава Богу, более семи тысяч американцев перекрестил да более двух тысяч браков обвенчал. Состроили церкву во имя Воскресения Христова, а время позволит — сделаем другую, да походные две, а то и пятую нужно сделать. Живем хорошо, они нас любят, а мы их. Народ добрый, но бедный. Так усердно приемлют крещение, что все свои шаманские наряды изломали и сожгли... Единого от Вас себе ищу удовольствия, чтобы Вы нас не исключали из числа любезного братства Валаамского, а считали своими и незабвенно имели в святых молитвах Ваших». Начинания миссионеров поначалу получили всемерное содействие главного правителя. А. А. Баранов искренне радовался успехам их в просвещении туземцев, приобщению диких народов к «благовестию Святой Евангельской Веры». В этой связи писал он тогда Г. И. Шелихову: «От усердия моего отдал для пользы церкви и духовных особ 1500 рублей за себя и 500 за разных служителей». В 1796 году освящен был Воскресенский храм на Кадьяке: «В новой церкви служат и звонят!» — сообщал правитель Русской Америки.

По-разному сложилась дальнейшая судьба членов Первой Кадьякской миссии: только двое из них — монахи Герман и Иоасаф — до конца дней своих не покидали американской земли. Удалились в Россию иеродиакон Нектарий и иеромонах Афанасий. Иные из иноков и бельцов непосвященных были высланы в Иркутск главным правителем Барановым, иные, подобно иеромонаху Макарию, самовольно сбежали... О печальной участи Ювеналия уже говорилось. Остается лишь добавить, что впоследствии в ходе различного рода мирных переговоров кенайские индейцы выдвигали непременное условие: коли русские хотят с ними расторжки иметь, пусть не присылают попов, ибо «убьют первого приехавшего к ним». Спустя много лет землепроходцы, плававшие по рекам Аннанык, Тогиак, Анчагуктули и Кускок-вим, видели у старика индейца медную табакерку с монограммой императора Александра I да переломленный медный крест, «что одна девка на лбу носит»,— вещи, судя по всему, принадлежавшие злосчастному отцу Ювеналию. Кенайцы говорили тогда россиянам: «Вы, верно, братья тому странному человеку, которого еще недавно мы никак не могли умертвить; он обращал нас к своему богу, а мы не хотели оставить многих жен, и привязали его к дереву; но он, уже совсем мертвый, три раза вставал и начинал убеждать нас, пока не отдали мы его соседям, чтобы те съели...»

Июля 19-го дня 1796 года архимандриту Иоасафу было высочайше повелено прибыть в Россию, где «за сей успех и чтоб в тамошнем крае положить прочное основание христианству», он был рукоположен во епископа Кадьякского и «Всей Тамошней Страны» с титлом викария Иркутской епархии. Преосвященный Иоасаф послал тогда из Иркутска в Санкт-Петербург на имя Синода «Краткое, но довольно обстоятельное Топографическое, Клима-терическое, Статистическое и Нравственное описание острова Кадьяка». Это было первое из подобного рода сочинений. 10 мая того же года отплыл он на «Фениксе» из Охотска к пастве своей, однако судно безвестно исчезло в океане. Всего вместе с преосвященным пропало 88 человек, в том числе члены Первой православной миссии: иеромонах Макарий и иеродиакон Стефан. После сей оказии по представлению РАК в американские земли архиереи не посылались, но император Александр 1 повелел все же сохранить викариат.

В 1804 году на Кадьяк прибыл уполномоченный Священного Синода, иеромонах Гедеон. Однако ж не прошло и года, как пастырь возопил от выпавших на его долю тягот и лишений. «Да исправится молитва перед тобою,— писал он первоприсутствующему члену Синода, митрополиту Амвросию,— ибо сердце скорби исполнено. Утешь Святейший Архипастырь, услыши мой вопль... Скоро, скоро услыши мя, изведи из темницы душу мою». В 1807 году «вопль» был наконец услышан, и иеромонах навсегда распрощался с Новым Светом. Однако будем справедливы. За три года пребывания в Русской Америке этот пастырь сделал немало, и первое свидетельство тому — аттестат, выданный Гедеону 22 мая 1807 года. Коллежский советник А. А. Баранов удостоверял своей подписью и «для большей вероятности» печатью Кадьякской конторы, что служитель сей «быв упражняем священное лужением всегда, и при кадьяцком училище с марта месяца 805 года главным директором, где и паче явил свои способности, прилежность и усердие в образовании здешнего юношества, отличив себя и нравственности благосклонном поведением, удаляясь всяких раздоров и несогласия».

Гедеон объездил с миссионерскими целями многие открытые россиянами острова, знакомился с жизнью туземцев, вел записи. В одном из своих донесений он сообщал: «Быв на всех алеутских жилах, всеми мерами старался проникнуть в прежние их предрассудки, кои неприметно раскрывал дружелюбными советами...» По поручению Н. П. Резанова иеромонах проводил «опыты по внедрению хлебопашества, огородничества и скотоводства», перепись местных жителей, принимал участие в составлении грамматики их языка, организовал на Кадьяке «правильное училище». В 1805 году в училище было 50 учеников. Через год число их удвоилось, и среди них было пятнадцать «аманатов колюжского народа», принявших греко-российскую веру. Из «Записок» иеромонаха Гедеона следует, что детям диких (алеутов, эскимосов, индейцев) преподавали не только грамоту и катехизис, географию и математику, но и... французский язык! Реестр учебной литературы Кадьякского училища в бытность Гедеона содержал 286 названий книг!

Однако нельзя также не отметить, что ко времени появления иеромонаха Александро-Невской лавры Гедеона в Новом Свете отношения между духовенством и Российско-Американской компанией резко осложнились. А. А. Баранов вконец разуверился в успехе Кадьякской миссии. Сведения о 27 тысячах крещеных «за полотняную рубаху иль порты, да пару листьев табаку» язычников оказались, по свидетельству Главного правления РАК, «по ошибке очень извинительной» увеличены: «Одни и те же семейства были вдвойне и даже втройне под разными именами внесены в списки новокрещеных». 6 ноября 1805 года Н. П. Резанов доносил директорам РАК из Ново-Архангельска: «О духовной миссии скажу Вам, что она крестила здесь несколько тысяч, но только что литерально сказать — крестила. Видя нравы кадьякцев несколько смягченными, не отношу я нимало к трудам миссии, но ко времени и собственным способностям их. Монахи наши никогда не шли путем Езуитов в Парагвае, не искали развивать понятия диких, не умели входить в обширные виды ни Правительства Российского, ни Компании. Они купали американцев, и когда по переимчивости их умели они в полчаса хорошо крест положить, то гордились успехами и, далее способностями их не пользуясь, с торжеством возвращались, думая, что кивнул, мигнул и все дело сделано».

Не особенно затрудняли себя отцы и изучением местных наречий. Возмущался, стыдил камергер Резанов иноков за то, что «не знают они американского языка по сие время... Поручил собирать словарь, но как всякое дело им медведем кажется, то между тем приступил я сам к сочинению словаря сего...». Даже исповедь шла через толмачей, самих-то знавших русский язык с пятого на десятое. «Система, которой следовала сия миссия в обращении народов к христианству, была, кажется, ошибочна,— писал впоследствии К. Т. Хлебников.— Она не обращала ни малейшего внимания на изучение языка кадьякцев и ожидала все от чудесной силы креста».

Во многих случаях монахи-миссионеры противопоставляли себя светским властям, стремясь высвободиться из-под их опеки и образовать некое подобие теократии, «государства в государстве». Характеризуя определенную часть духовенства, «по большей части беспокойного нрава и предосудительной нравственности», К. Т. Хлебников писал: «Распри и брань отцов между собою, преданность некоторых из них к пьянству и плотскому распутству не могли также служить примером, достойным подражания». Трудные условия жизни, междоусобицы да, вдобавок еще, постоянные, раздоры с главным правителем — все это привело не только к отвращению местных жителей от церкви божией, но и вовсе к прекращению службы в Кадьякском храме.

Не внесла существенных изменений и визитация Н. П. Резанова, который ни своей властью, ни авторитетом не мог сдержать поток жалоб, посылаемых духовенством своему начальству в Санкт-Петербург. Так, в секретном донесении иноков на имя митрополита Амвросия говорилось: «Кроме внушения алеутам многих укоризненных нелепостей, кои только могли быть выдуманы со стороны Компании к посрамлению чести духовных... члены миссии оказались предоставленными самим себе и питались в основном овощами с возделываемого ими огорода, морской и речной рыбой, которую сами ловили, и собранными в лесу грибами». В донесениях Священному Синоду, пересылаемых затем в высшие правительственные инстанции, вскрывались факты, которые Главное правление РАК вряд ли стремилось предать гласности: о притеснениях алеутов, о лихоимстве и казнокрадстве компанейских чиновников... Нередко сами миссионеры настраивали местных жителей против светской власти. Не мудрено, что Главное правление Российско-Американской компании не оставалось в долгу. «Одного двора собаки — ни дня не проживем без драки»,— сообщал о своих взаимоотношениях с монахами правитель Кадьякской конторы Степан Никифоров.

Надо думать, потому и весьма сдержанно отнеслось Главное правление РАК к предложениям Синода об умножении числа миссий и миссионеров в Русской Америке. Более того, оно даже просило ограничить беспрестанные поездки святых отцов по островам. Ибо, как говорилось в одной из записок на имя обер-прокурора Синода, «ездят сии посетители под видом осмотра, не имеют ли в чем нужду тамошние жители, и будто бы для проповеди, а вообще для получения меховых вещей на табак и водку».

Шли годы. Остатки Первой Кадьякской миссии, дряхлые старцы, не могли уже окармливать свою духовную паству, не могли совершать дальних и небезопасных путешествий... В 1840 году по постановлению Священного Синода вместо викариата была образована Камчатская епархия, объединившая приходы Камчатки, Охотска и Русской Америки. Через год к месту своего первого архипастырского служения отбыл епископ Иннокентий (Вениаминов) — наиболее яркая фигура из представителей духовного сословия за всю историю существования Русской Америки. В новоучрежденной епархии своей владыко уже не застал никого из Первой духовной миссии...

Будущий митрополит Московский и Коломенский, автор знаменитых «Записок об островах Уналашкинского отдела», владыко Иннокентий (в миру Иван Евсеевич Попов-Вениаминов) родился 26 августа 1797 года в деревушке Агинское Иркутской губернии, в бедной пономарской семье. Обучаясь в семинарии, он попутно приобрел специальности плотника, кузнеца, механика, часовщика, что позже немало пригодилось в его апостолических странствованиях. В Русскую Америку молодой батюшка прибыл в 1824 году. За год островитяне у палатки под руководством отца Иоанна воздвигли церкву из кирпичей, им же самим и изготовленных. Инок уже тогда довольно знал по-алеутски. Позже он написал «Грамматику языка народностей Алеутских и Лисьих островов», «Заметки о языках колушанов и кодьяков», перевел Катехизис и Евангелие от Матфея, составил алеутский букварь и сочинил для туземцев знаменитую проповедь «Путь в Царствие Небесное», выдержавшую сорок семь изданий! В 1840 году, овдовев, отец Иоанн постригся в монахи и принял имя Иннокентия; в конце того же года он был хиротонисан во епископа. Возвратившись в Русскую Америку, владыко продолжил свою просветительскую деятельность: учредил новые школы и училища, изучал быт, нравы и материальную культуру туземцев Аляски и Алеутских островов. Научные заслуги этого выдающегося иерарха Русской церкви общепризнаны, труды его переведены на многие языки. Владыко Камчатский, Курильский и Алеутский с большой теплотой отзывался о коренных жителях Америки. «Чем больше я узнаю туземцев,— писал он митрополиту Московскому Филарету (Дроздову),— тем больше люблю их и тем больше становлюсь убежденным, что мы со всею нашей просвещенностью значительно отклонились от пути к самосовершенству и вряд ли сознаем это, в то время как многие «туземцы» гораздо чище морально, чем многие «просвещенные» люди... Учить всех детей простых людей — эта мысль долгое время занимала мой ум. И в этом я частично преуспел и, по милости Божией, добился некоторых результатов... Если алеуты любят меня, то это просто за то, что я учил их».

К 1850 году стараниями Иннокентия в Русской Америке насчитывалось уже девять церквей и тридцать семь часовен. В 1858 году резиденция епископа была переведена в Благовещенск; учреждены были викариаты в Ново-Архангельске и Якутске. В 1850 году Иннокентий становится архиепископом, а в 1865-м получает за свои труды в Русской Америке высокую награду — орден Святого Александра Невского. Через год после ликвидации Российско-Американской компании он — митрополит Московский и Коломенский. Но и на этом посту не забывал владыко свою американскую паству. Апостол Америки, как называли его современники, был похоронен в 1879 году под Москвой, в церкви Святого Духа Троице-Сергиевой лавры. Один из сподвижников достославного первопроходца-инока пишет о нем в своих воспоминаниях: «Я до сих пор вижу епископа Иннокентия, одетого в шубу из оленьей шкуры и сидящего темной зимней ночью на камне в центре природных обитателей камчатской глуши, жующих сушеную рыбу, и среди нескольких сотен лаек, свернувшихся клубком и заснувших от усталости. Никогда ни один русский иерарх не раздавал когда-либо своих благословений в такой глуши».

Между тем с ликвидацией Российско-Американской компании и продажей Аляски Соединенным Штатам деятельность Русской православной церкви в Новом Свете не прекратилась. После 1867 года потомки землепроходцев и мореходов российских объединились вокруг православных церквей, дети их под руководством священников и причетников обучались арифметике, географии, родному языку и закону божьему в приходских школах. Однако время брало свое. В 1892 году тогдашний епископ Алеутский и Аляскинский отмечал в своих «Путевых заметках», что в приходских школах «по-русски читают плохо, поют несколько лучше, но вместе с тем и довольно странно: поют херувимскую «На разорение Москвы», а простых гласов не знают... Молитвы знают, но без осмысления оных...»

V Ново-Архангельск - столица Русский Америки. Прибытие архиерея. Первый главный правитель. Старовояжный знакомец. «Инфанта Изабелла».

Семикратный салют, произведенный с крепостных бастионов, приветствовал входящий на рейд величественный 46-пушечный фрегат «Камергер Резанов». Высыпавшее на пирс от мала до велика население Ново-Архангельска любовалось двадцатисаженным карминного окраса корпусом быстроходного судна. Фрегат ответствовал равным числом залпов. Мореходы, собравшиеся на его борту, в свою очередь, с любопытством рассматривали дикую красоту открывшейся береговой панорамы: круто спускающиеся к морю, островерхие пирамидальные горы и возвышающийся над ними пик Святого Лазаря, погасший вулкан Эджкомб (самый верный в сих местах предсказатель погоды) и цепи поросших лесом скалистых островков с узкими, извивающимися между ними проливами.

Стоит лишь миновать лабиринт названных островков, как картина еще более оживится — перед очами предстанут: русский флаг, гордо развевающийся над крепостью, расположенной на высоком утесе; палисады с башнями, окружающие дом главного правителя, магазины и казармы; по правую руку — храм божий, по левую — верфь и соседствующее с ней селение диких американцев. Длинной чредой протянулись вдоль берега дома и огороды. В гавани и на рейде красуются парусные суда, в числе коих и иностранные. Все это, вместе взятое, являет картину порядка, живости и благосостояния, приятно контрастирующую с некоторой угрюмостью окружающей природы.

Ново-Архангельск — место пребывания главных правителей, средоточие управления всеми колониями российскими на матерых берегах Северной Америки и островах Великого Восточного океана. Незамерзающий обширный рейд этого «Компанейского Гибралтара» мог вместить едва не целую флотилию кораблей. Крепость, вторично (после учиненного индейцами пожара) воздвигнутая в конце 1804 года на высоком, выступающем в море каменном холме — ке-куре, была надежно защищена батареей из тридцати различного калибра пушек. С тех самых времен, как Ситха сделалась административным центром Русской Америки, Ново-Архангельск постоянно отстраивался, селение у подножия крепости с каждым годом разрасталось.

Нетерпение ситхинских граждан, с жадностью и восторгом устремивших свои взоры на пребывающее из Охотска судно, было вполне даже объяснимо.

He столь часто доставлялись в американские колони^ форменные бумаги, газеты, письма... да и только ли одно это!

Однако, прежде нежели войти в гавань, «Камергер Резанов» принужден был двое суток выжидать удобной погоды. Только на третьи, заручась поддержкой прибывшего в лодке лоцмана и пройдя благополучно при свежем ветре надводные камни Вицкари, бросили наконец якорь. Тут же заспешили навстречу туземные байдарки, а вскоре прибыл на борт и посланный от главного правителя с поручением принять депеши. Спустив шлюпку, командир фрегата капитан Ру-жевский отправился на берег с рапортом. Свидание моряка с моряком есть встреча родных, непонятная жителю твердой земли...

Из записок капитана второго ранга Ружевского Дмитрия Ивановича: «...пассажиром до Ново-Архангельска был преосвященный Мелитон, епископ Камчатский, Курильский и Алеутский, отправлявшийся впервые в этом сане для обозрения своей паствы. Нет слов для выражения тех чувств, которыми были преисполнены жители при встрече своего Владыки. Главный правитель Русской ] Америки, сподвижник в изгнании двунадесяти язык из Отечества и не первый год I уже находящийся в колониях, видал архиереев, прочие знали этот сан только j понаслышке. Все народонаселение острова жаждало принести по сему случаю I благодарение Всевышнему. И вот на другой день, также неожиданно, приезжает, почитавшийся в России за погибшего, священник, иеромонах Епимах. Доставленный, благодарение Богу, промышленным Ермеем Веткою из самых глубин Матерой Земли Аляксы, где пребывал он в плену у свирепых колош. Владыко обласкал многострадального инока и бывшего при нем богомаза, валаамского послушника. Монах — мужественный, сурового вида, не старый еще мужчина футов шесть росту, несколько худощав; умный человек, много знает из естественных наук... Он мне очень понравился. На другой день поутру во храме Святых и Небесных сил воеводы и архистратига Михаила отслужили благодарственный молебен, и не было слушателя, который бы не прослезился от умиления и радости при кратком приветственном слове святителя. Христианская вера сблизила алеутов по духу с нами, наши обычаи с жадностью перенимаются ими. Съехавши на берег, два дня я провел в обозрении острова».

Прекратившийся колокольный звон свидетельствовал о том, что владыко уже вступил под своды храма божьего. Отец Епимах в эпитрахили и фелони вместе с диаконом из местных креолов и Риммою, облаченным в стихарь, встречали преосвященного у западных дверей. Во множестве горели доставленные на фрегате из Охотска яркие свечи, освещая сосредоточенные лица молящихся. Слышалось благостное пение. В той половине храма, что подале от алтаря, стояли алеуты и десятка полтора-два колош, едва ли понимавших что из божественной литургии. Меж тем владыко, взойдя на горнее место, возглашал: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас...»

На улице ребятишки лепили снежную бабу, бросались снежками. Разноголосо заливались всепородные ситхинские псы. Вокруг то и дело раздавались различного рода призывные выклики. «С пальцем полтина, с соленым огурцом восемь гривен!» — весело прозвучало где-то совсем уже рядом.

— Будто и не в Америке, а в Москве,— заметил архиерей шедшему с ним рядом правителю.

Влиятельных особ, направлявшихся к двухэтажным апартаментам ситхинского начальника, сопровождала многочисленная свита, состоящая из компанейских, гостей с фрегата и приглашенных к столу «единожды и навсегда» всех наличных ново-архангельских офицеров. На протяжении всего пути следования проходящие были окружены толпой глазеющих зевак. Любопытно, что процессия вызвала значительный интерес не только среди промышленного люда, но и у алеутов с колошами. Впрочем, не следует думать, что абсолютно всех интересовал лишь высший духовный сановник. Некоторые молодые колошанки, смешно разодетые в полуиндейские-полуевропейские наряды, игриво поглядывали на промышленных и мореходов.

— Совсем обессовестело бесово племя,— посетовал правитель Мелитону.— И ведь хитры тутошние стервы, не безобразят себя калужками; знать, прознали выгоды прелестей своих. Верите ли, ваше преосвященство, иные из этих девиц не хуже европейских танцовщиц умеют разорять своих обожателей. Ну да и бес бы с ними, собаками, только ведь торговле урон какой! Множество товаров, коими должна бы приобретаться мягкая рухлядь, проматываются на туалеты этим, с позволения сказать, прелестницам; обесцениваются товары...

— Сношения сии нравственностию порицаются! — нарочито назидательно прервал тираду правителя преосвященный, всем своим видом при этом выказывая явное неудовольствие подменой сугубо нравственных, по его разумению, понятий проблемами экономического порядка.— Уж не трапейские ль игры вы тут завели? — после короткой паузы поинтересовался архиерей.— Никак не могу взять в толк, что довелось мне видеть в телескоп, подступая к причалу,— замедлив шаг, объяснил он свой вопрос.

— Что делать, владыко,— сокрушенно, но вместе с тем как-то иронически отозвался правитель.— Это вам не Рассея-матушка, где суд да подьячие, да пока дошло до дела, его уже коза съела. Я им тут и суд, и указ, и воинский начальник. Здесь людей надоть в строгости блюсти, а то, не ровен час, сбунтуются. Ужо слыхали небось, какой смуток противу Александра Андреича, в бытность его, учинили? А что до нонешних, то их, родимых, за «мягкую денежку» с кекуру побросали, дабы другим неповадно было. Ишь что удумали — «картинки» с марок компанейских писать...

Но вот наконец и дом главного правителя с застекленным бельведером наверху, служащим одновременно в качестве маяка. Вокруг дома мощный частокол с амбразурами и четырьмя сторожевыми башнями. Многое, очень многое напоминало здесь о ситхинском первооснователе, человеке недюжинной силы, воли и энергии — Александре Андреевиче Баранове,— человеке, обрекшем себя на 28-летнее отлучение от горячо любимой родины в край совершенно новый и дикий в ту пору для всей Европы.

Из ранних лет жизни каргопольского купца Александра Баранова известно, что торговал он в Москве и Санкт-Петербурге, потом объявился в восьмидесятых годах XVIII столетия в Иркутске, где поставил два завода, а затем направился к Великому океану: промышлять, торговать, вести дела по питейному откупу. В тех краях познакомился он с Григорием Ивановичем Шелиховым и, прознав, что собственные товары его и заведения в Анадыре начисто разграблены чукчами, согласился поступить к нему на службу. 15 августа 1790 года в Охотском магистрате был скреплен нижеследующий договор: «Мы, нижеподписавшиеся, рыльский именитый гражданин Григорий Иванов сын Шелихов, каргопольский купец, иркутский гость Александр Андреев сын Баранов, постановили сей договор о бытии мне, Баранову, в заселениях американских при распоряжении и управлении Северо-Восточной Компании, тамо расположенной...»

Спустя четыре дня Баранов на галиоте «Три Святителя» под командой штурмана Бочарова вышел в море. У острова Уналашка судно разбилось. Восемь месяцев жили и зимовали мореходы на острове, потом построили себе две байдары и перебрались на Кадьяк. Там Баранов и вступил в должность правителя Российских колоний в Америке. В два года изучил он остров, самолично обойдя его на кожаной байдаре, составил точное топографическое описание оного. В Чиниатском заливе, на высоком берегу, возвел правитель свою столицу — Павловскую крепость. Года не прошло, как сделал он примерную опись побережья полуострова Кенай и, несмотря на ранение колошенским копьем, выстроил вместе с мастером Шильдсом на Воскресенской верфи в Чугатском заливе три судна: «Феникс», «Дельфин» и «Ольга», после чего с отрядом в тридцать русских и сто пятьдесят туземцев отправился покорять чугачей.

В Павловской церкви созывал к заутрене православных людей российских, крещеных алеутов и индейцев пятипудовый колокол, сработанный мастером Шапошниковым. С грузом бесценной пушнины плыл к Охотским берегам штурман Герасим Измайлов. Федор Сапожников засевал ячменем окрестные поля... А Баранов тем временем обследует на куттере «Ольга» берега Аляскинского залива вплоть до Ситхи — острова, названного позже его именем.

На островах и Матерой Земле одна за другой возводятся крепости, вырастают редуты и одиночки; ставятся столбы с Российским гербом, в землю закладываются чугунные доски с медными крестами, на коих начертано: «Земля Российского Владения». Баранов в присутствии и с согласия местного тойона Котчика занимает берега Якутатского залива и, подняв флаг, основывает поселение Новороссийск. Редут Нучек в Чугацком заливе принимает в управление бессменный помощник правителя — Иван Александрович Кусков.

«Испросив согласие колошей на постройку крепостцы и одарив их,— сообщает А. А. Баранов,— произвели мы сначала большой балаган, в который сгрузили с судов и клали приготовляемый корм, потом баню небольшую, черную, в кою я и перешел в октябре, жив до того времени под ненастьем, в изорванной палатке. А ту зиму мучим был в дыму, и от течи при худой крыше в беспрерывных до февраля ненастьях; потом состроили двухэтажную с двумя будками на восемь сажен длины и четыре ширины казарму и для алеут кажимы». Однако по недосмотру промышленных и в отсутствие самого правителя в 1804 году индейцы захватили крепость и истребили заселение. Лишь по возвращении с промыслов кораблей «Ермак», «Ростислав» и «Александр» при поддержке совершавшей кругосветное плавание «Невы» индейцы-тлинкиты были изгнаны из крепости, превращенной ими в пепелище. Спустя же два года двадцать пушек стояло на турах новоотстроенной цитадели; посреди площади высился двухэтажный дом правителя с развевающимся на ветру флагом Российско-Американской компании; кругом крепостных стен воздвигнуты были казармы, лавки, кладовые и прочие заведения, необходимые для оседлого образа жизни. До самого конца русского присутствия в Северной Америке здесь, под 75°3/ северной широты, находилась столица Русских колоний в Америке.

К 1805 году российский флаг развевался уже над тридцатью поселениями и редутами. Удивления достойны плоды неустанного трудолюбия Баранова. Соль он получал с Гавайских островов, кофе из Бразилии, табак из Индии, ром из Чили, плоды хлебного дерева из Полинезии, шелк из Китая, пшеницу из Испанской Калифорнии. Священник ситхинской церкви служил обедню в облачении из китайских тканей, а церковные сосуды отлиты были из гишпанского серебра.

Не следует, однако, полагать, что ситуация, складывавшаяся в Русской Америке, всегда и во всем способствовала процветанию колоний. Увы, множество причин препятствовало этому. Прежде всего следует отметить возрастающее с каждым годом проникновение на русские территории различных каперских судов, скупавших у местного населения пушнину, постоянно поднимая тем самым закупочные цены, снабжавших индейцев порохом и оружием, одновременно подстрекая их против русских и алеутов. Следующая причина — голод; бывали времена, когда поселенцы принуждены были есть ворон и чаек, каракатиц и белоголовых орлов. Корабли с провиантом из России приходили нечасто. Главный правитель вынужден был договариваться с американскими капитанами о поставках продовольствия, покупать у них суда, нанимать иностранных мореходов на службу Российско-Американской компании. Скудость пищи, суровость климата, постоянная опасность нападения воинственных племен... Как выразился посетивший остров Баранова американский мореход Рокфелл, «можно смело утверждать, что одни только русские в состоянии переносить подобного рода жизнь...». И наконец, еще одной причиной, доставлявшей немалое беспокойство, был состав самих колонистов. Набранные по большей части в портовых кабаках Охотска и Петропавловска-Камчатского, они далеко не все отличались чистотою душ и светлостью помыслов. Так, в 1809 году в Ново-Архангельске был открыт заговор ссыльного Василия Наплавкова, бывшего почтового чиновника из Санкт-Петербурга: заговорщики намеревались убить Баранова и, захватив корабль «Открытие», плыть к острову Пасхи. Правитель лично усмирил бунтовщиков и заковал их в кандалы.

В ноябре 1817 года в Ситхинском заливе бросил якорь участвовавший в четвертой кругосветной экспедиции корабль «Кутузов» под командой капитан-лейтенанта Леонтия Андреяновича Гагемейстера. Последний имел полномочия Главного правления РАК «взять под свою руку» российские колонии в Америке, если найдет то полезным. Лишь в январе 1818 года решился Гагемейстер объявить об этом семидесятидвухлетнему «железному правителю богатого края», как называли Александра Андреевича иностранные мореходы. С этого времени главными правителями Русской Америки всегда назначались офицеры военного флота, что было узаконено и соответствующим пунктом устава РАК- 16 апреля 1819 года первый главный правитель скончался на корабле «Кутузов», державшем курс на Россию, которую коллежскому советнику и кавалеру так и не суждено было более увидеть. Воды Индийского океана поглотили останки того, кого современники называли Писарро Российским.

В то время как Римма и отец Епимах были заняты на божественном бдении, Лешек Мавр направил стопы к дому одного здешнего старовояжного, давнишнего знакомца своего еще по Сибири. Старовояжный в собачьей лопатине, под которой проглядывала пестрая косоворотка, встретил поляка с распростертыми объятиями. Сели. Выпили. Заглянул на огонек еще один служивый. Приняли по другой чарке. Вспомнили прибаутку: «Наш Фома пьет до дна — выпьет, поворотит да в донышко поколотит. А наш Филат тому делу и рад». Двор давно окутала темень: хоть глаз выколи, хоть огни вздувай. Позади, на полатях русской печи, стенала и охала хворая хозяйка. Горел, освещая темные лики икон, дымовитый жирник со скотинным салом.

За разговорами да за чаем просидели чуть не до рассвета. В оконце, затянутом нутренною китовою перепонкою, мрак начинал уже рассеиваться, когда под причитания больной пошли наконец вон из избы. Едва отпустив облокотницы крыльца, Лешек тут же наткнулся на деревянную кадку со свежей водой, которая поступала по желобу из дальнего, за версту с лихом, горячего горного ключа-невидимки и уходила по особой стосаженной трубе в море. Поляк искренне подивился столь ловкой выдумке: и по воду не ходить, и всегда она под боком. Пока закадычные приятели проходили мимо рубленых изб с крытыми соломою и корою ситхинских кипарисов крышами, кузни о трех горнах, где ковались сошники для земледельцев Сан-Франциско и Санта-Роза, медеплавильни, отливавшей мелкие колокола для судов и большие для торга в Калифорнии, совсем уже наступило утро. С мохнатых гор, обступивших селение, несло гнилью и сыростью. Пакостно и промозгло было на дворе.

Всю дорогу Татлек-Собака, по прозвищу Волосатый (именно так величали нашего старовояжного), не переставал на чем свет стоит бранить Компанию. За отобранные паи, замененные лафтачной деньгой. За лежалое китовое мясо и протухлую рыбу, подаваемые к общему столу. За мужиков, которые ложились под хлесткие удары шпицрутенов из моржового уса при малейшей провинности. За единственного на всю Ситху вечно пьяного подлекаря...

— Лечимся здесь, как господь или, вернее, дьявол сподобил...— заключил он и, подытоживая сказанное, многозначительно сплюнул.

— Всем досталось! И богу, и дьяволу, и императору за одну компанию...— с иронией заметил Лешек. Но тут же лицо его приняло прежний серьезный вид.— Ты, брат, про обещанное не забудь.

— Да как забыть... вот придет «Изабелла», мне там кой-какой народишко известный есть. А она как раз до Росса и до Фриско вояжирует. Враз устрою — люди позарез нужны: и на суше и на море...

Вышли на площадь или, бог знает, что такое, потому как в Ново-Архангельске, собственно говоря, ни улиц, ни площадей не было. По селению прокатился глухой, затяжной стон. Это нарядчик ударил в колокол, призывая работный люд ко трудам праведным. Непонятно откуда затявкала отрывисто бедолага-дворняжка. Выскочил из хаты босой мужичонка в одном исподнем, видать, с похмелья. Бороденка жиденькая торчком, на шее медный крестик болтается, на голове заместо малахая бабий косник; повел округ шальными, чумелыми глазами — и обратно в хату. Проковылял мимо, опираясь на клюку, хромой расхожий-посыльный в старинном мундире давно схороненного департамента. Гуськом подались к лесу за духмяным деревом лесорубы. Божий день ступил в свою пору... Лешек с Татлеком, миновав новый двухэтажный дом, в котором помещались квартиры компанейских чинов и контора, а также кухню, где приготовлялось от Компании кушанье на всех промышленных, вышли наконец к морскому берегу. Здесь, вне крепостного тына с рожнами из исполинских елей, расположились избы промышленных, кажимы алеутов, колошенские бараборы из древесной коры. Кроме того, находился тут храм божий, где в настоящее время отец Епимах готовился к освящению святой водою, солью и зерном нового, стоящего теперь на рейде и блистающего золотом красной меди красавца брига. Тем больший контраст составляло такого же рода потрепанное штормами и бурями судно, медленно проползавшее меж островов Ситхинского залива.

— Во! — старовояжный дернул Лешека Мавра за рукав.— Глядь! Она самая. «Изабелла». Ишь как ее сердешную нарядило...

«Инфанте Изабелле», исправившей в срочном порядке полученные повреждения и столь же быстро загрузившейся, предстояло теперь идти к островам Принца Валлийского, далее судно должно было следовать в Сан-Франциско за хлебом. Рыжебородый, с лицом цвета спитого чая, шкипер — капитан «Инфанты», завернувшись в парусиновый балахон старомодного квакерского покроя и постукивая по палубе тростью из позвонков акулы, отдавал приказания негромко, но внятно:

— Людей к шпилю! Поднять якоря!

Шкипер Йорт Йорт, датчанин по происхождению, не имел звания капитана на флоте, хотя был капитаном коммерческих судов, да и звали его все капитаном.

Живо был поднят якорь и поставлены паруса. Как положено по Морскому уставу, судно и берег попрощались пушками. «Инфанта Изабелла», разрезая воды Ситхинского залива, заскользила прочь от берега.

— Эй, на баке! Накинуть лот!

Разматывающийся в руках Лешека лотлинь с вплетенными в него кожаными и цветными шерстяными метками быстро натянулся за бортом в тугую струну.

— Глубина живет подходяща! Тридцать семь сажен!

Матросы весело шныряли по шканцам. Свежий ветер развевал над головой послушника трехцветный флаг Российско-Американской компании. Приобрели, видно, мореходы славные у ведунов перышко заветное вороново, заколдованное, потому и ветра сторговали вдосталь. Ближе к ночи по бортам засветили сигнальные огни: по правую сторону красный, по левую — зеленый. Йорт Йорт, продолжая постукивать своей акульей тростью, спустился в командирский салон. На столе лежали квадрант и бронзовый хронометр, стоивший по лондонской цене добрые восемьдесят фунтов стерлингов; рядом — дельная книга, морские ландкарты, предписания РАК. Датчанин пододвинул к себе шканечный журнал и углубился в чтение...