Забавы вокруг печки

Про варакостников и про ворожей

В святки немало всяких веселых забав у ребятни. Те, кто постарше, бегают «на шально делать» или «варакостничать». Это такой старый обычай. С Нового года до Крещения, когда в проруби воду освящают и все этой водой умываются, чтобы весь год здоровым и крепким быть, ребятня на улицах устраивает всякие шутки и шалости. То из снега «кулья» скатают и улицы ими перегородят — ни пройти, ни проехать. То для этого чью-нибудь поленицу используют. То к дверному колечку ниточку привяжут, через ворота перекинут и к другому концу поленце примотают. Ветер чурочку раскачивает, колечко и позвякивает, будто кто в дом стучится. Вот и ходит хозяин к двери, прислушивается: то ли гость какой стучит, то ли ветер? Выйдет на крылечко: «Хто хрешчоной?» — никого не видать. «Куляши», видно, балуют.

Часто выведает ребятня, где игрище проходит, ткнутся в двери, да не тут-то было! Строгие попадутся хозяева, смотриц из избы выставят: «Нёчо вам тут делать, малы ешо!» Тогда челядёшки в долгу не останутся: притащат три-четыре снопа соломы, завяжут их сверху, чтобы головы напоминали, и вдоль дороги расставят. Начнут вечеровальники по домам расходиться, глядь, а вдоль дороги какие-то фигуры стоят, под ветром шевелятся, «руками» машут. В темноте не сразу ведь разберешь, что за диво такое — а ну как куляши среди ночи нагрянули. Что тут визгу-то, писку, паники! Добились-таки своего варакостники!

А то затаятся за воротами, выждут, когда все в доме спать улягутся, и потом со смехом потащут у хозяев со двора сани, соху или борону. Все утащенное складывают в груду где-нибудь посреди улицы и спутывают чем-нибудь, так что поутру хозяевам долго приходится разбираться, где чье добро. Взрослые смотрят на эти проказы с усмешкой. «Вот, — говорят, — святьё ноне проехало!» Считается, что все это проделки злых куляшей; они в ночь на Крещение уходят с земли в речки, ручьи, болота да колодцы, а чтобы легче им ехать в эти пропащие места, они и прихватывают с собой сани и телеги.

Иной хозяин не любит шуток, из избы выскочит да варакостников, которые под руку попадут, поколотит. Такому «сердитому» обязательно отомстят: выждут, когда все заснут и все равно какую-нибудь борону да утащат. Разломают ее на куски, зубья разбросают по полям, да еще приговаривать будут: «Потащили боронушку на чужую сторонушку!» Говорят, что от этого старшие девушки скорее замуж станут выходить.

Маленькие же девчонки, их еще «горохом» зовут, наоборот боятся, как бы раньше времени замуж не взяли — а то мама, когда ругать начнет, попугивает: «Погоди-ко, — дескать, — не будешь слушаться — быстро замуж отдам!» Вот они и бегают на Крещение по дворам — в воротах бороны ставят, чтобы к ним женихи не наехали.

Те, что постарше, «горох катать» бегают. Возьмут батог подлинее, подойдут к окну да по стене сверху вниз батогом проведут раз-другой. Стены у избы бревенчатые, так что звук от этого такой получается, будто и впрямь где-то в решете горох катается. Поводят-поводят шалуньи батогом, а потом кричат: «Как суженого-ряженого зовут?» Хозяин или хозяйка в окошко выглянет, видит, что челядёшка пошаливает, пальцем погрозит, да в ответ: «Колотун Безграмотный!» или «Опрокида Перекувырковна!» — такое имя назовут, что детвора со смеху повалится.

Ворожит ребятня пока понарошку, а вот взрослые девушки, сказывают, настоящее гадание устраивают — в не-жировой избе, где никто давно не живет. Туда в полночь идут не крестясь и нательный крест обязательно снимают, а то не «поблазнйт», то есть ничего не увидишь. В избе этой надо залезть на печку, свечу зажечь и ставить ее на голбец, а потом на свечу через дугу лошадиную смотреть и приговаривать: «Дьяво, дьяво, явись вьяво!» И тогда, говорят, увидишь все, что завечаешь [8]. Одна девица загадала увидеть свадьбу свою. И правда, видит, дверь-то распахнулась, и прямо в полые двери столы заносят, пироги свадебные да всякие угощения на них ставят. Народу много собралось, да ни у кого головы не видно; все будто говорят что-то, да вот слова не наши, речь чудная, неясная. Потом глядь — жениха и невесту заводят. Пригляделась, ан это вроде как она сама со своим парнем, за которого замуж собиралась, идет. Только вот парень-то вот уж два года как в деревне не живет. Она испугалась, да: «Ох!» — как крикнет. Тут все к ней поворотились: «Где? Что?» — на печку лезут, схватить хотят. Спасибо, что вовремя успела зачураться: «Чур, дьяво, повно, чур, перестань!» Тут другие девушки прибежали, а она сама не своя, слова сказать не может. Захворала даже. А видение ее сбылось — парень тот приехал и взял ее замуж.

Челядёшки таких рассказов наслушаются — тоже поворожить захотят: просят старших девушек их с собой захватить, когда те в баню ворожить пойдут или на росстани, то есть на перекресток слушать, откуда женихи приедут. Те отмахиваются, отмахиваются, потом скажут: «Ну ладно-те, садитесь-ко на чунки, поехали ворожить!» Усадят на саночки малышню, за околицу вывезут — там темно, да страшно, ветер свищет, волки воют где-то за рекой! — санки опрокинут и давай кричать: «Ой, куляши-то вон, куля-ши-те бегут! Ой, щас вас всех сохватают!» Челядёшки пуще огня куляшей боятся- и ну домой улепетывать, только пятки сверкают!

Дома мама их выслушает, головой покачает: нельзя, дескать, детям по ночам за околицу бегать! Потом скажет: «Завтре Крещение, праздник великий, поворожить бы надо, кто сего года незаможет». Прикажет челядёшкам ложки взять — а в семье у каждого своя ложка, меченая: у кого щербинка, у кого узор другой; чужую ложку брать заказано, а если своя повредится — треснет или сломается — то жди беды.

Мама в каждую ложку воды зачерпнет из кадки и прикажет на поветь [9] их отнести, чтобы вода в них замерзла.

Ребятня старается: на повети ложки разложит и все никак в избе не может усидеть, бегает то и дело ложки смотреть. Мама видит, что челядёшкам не терпится, новое дело им подыщет: «Вот вам, — скажет, — лёнтоцьки да снуроцьки, идите-ко повяжите их на углы избы да на отвода да заворы прицепите. Вам завтре куляши подарков на них навяжут!»

Утром дети первым делом за ложками бегут на поветь. Мама ложки на столе разложит, станет рассматривать: в которых лед с ямкой посередине, это к худу. Значит, будет хозяин ложки в этом году хворать или другие какие несчастья его поджидают. А коли лед в ложках горбиком — будет хозяин здоровым и крепким весь год. Ребятенки ложки свои похватают, кричат наперебой: «Я здоровый буду! И я! И я!»

А после завтрака поскорей подарки от куляшей получать: кому куколку, кому пряничек или орешек в узелочке. Только у непослушных да забияк ленточки пустые. Так что ребятня старается вовсю, чтобы куляшей не обидеть. Без подарков-то и праздников на белом свете и жить скучно!

В непогоду челядёшки дома сидят: метель метет, на улицу носа не высунешь. Вот все вместе и соберутся — и кошка Белогрудка, и собачка Лапа, и ребятишки с дедой Власом. Дедушка волчок смастерит: шарик из дерева вырежет с маленьким носиком, словно клювом голубиным, ручку к нему приделает тоненькую, нитку суровую намотает на нее; вставит волчок в станочек да за нитку-то и дернет. Волчок по полу побежит, зафырчит, а малые ребята, да кошка Белогрудка, да собачка Лапа за ним вдогонку! Потом челядёшки промеж собой тягаться начнут: у кого дальше волчок убежит да у кого дальше пробегает.

Как наскучит ребятам волчком забавляться, станут они у дедушки просить: «Расскажи, дедушко, сказку!» — «А ка-ку тебе, Степушко, сказку-то? Сказка — ласка по стене-то ползла, дегтю воз везла, со стены упала да Степана-то и обмарала. Таку тебе сказку рассказать?» Все ребятки смеются, на Степу пальцем показывают — вон как он дегтем-то обмарался!

Ну да Степу голыми руками не возьмешь: он пока своего не добьется, от дедушки не отстанет: «Не таку, дедушка, сказку, а настоящу!» — «Настоящу? Смотри-ко ты, чего захотел! Ладно уж, скажу тебе сказоцьку, свяжу вязоцьку. Жил-был старицёк со старушкой в маленькой избушке. Была у них хлеба краюшка, да коровушка косорога, да свинья хрюшка, да овецьки цяконьки-бяконьки, да баран буданко, да пес пеганко. И стало им нецего ести: косорога-то рыцит, хрюшка визжит, цяконьки-бяконьки с буданком блеют, пеганко полаивает — смех-от какой! Чуть со смеху не померли! «Ну, — говорит старицёк, — есть тут у нас озерцё, пойду, может, хоть рыбы наловлю!» Взял вёршу да лодоць-ку, поплыл на серёдоцьку, вёршу роскинул, раз-другой вынул, да и попались ему щуцька да елец. Тут и сказке конец!»

Ребятишки только разохотились сказку-то послушать, а дедушка уж и кончил! «Ну, дедушко, ну расскажи ты нам длинную сказку, хорошую», — станут они дедушку Власа уговаривать. «А чем энта-то сказка не хороша? Ну ладно, вот вам еще одна сказоцька:

Замолчит дедушка, глянет по сторонам — что-то притихли внучата, не заснули ли? Где там! Приникли, друг к дружке прижались, сидят- слово боятся пропустить. Ми-шутка маленький даже рот разинул. «Гляди-ко, — деда Влас грозится, — ворона залетит, гнездо совьет, воронят-то выведет, оне станут у тя во рту-то полетывать да покарки-вать — вот и будешь ходить да вороной кричать: кар-кар! кар-кар!» Вся ребятня со смеху покатилась, друг на дружку поглядывают, рот руками прикрывают, как бы ворона кому не залетела!

Только Степка одно себе знает: «Дедушко Власий, а дедушко Власий, а расскажи еще про лихих разбойничков, что в нашем лесу проказили!» Усмехнется дедушка Влас, глаза прищурит, бороду седую огладит и начнет.

«Было то давным-давно, когда в избу ходили через окно, на головах горшки носили да на печи сено косили. Давнее было дело, давнее. Жил в деревне один человек бобылем — силы великой был. Его люди Фомою звали. Откуда он в места эти забрел — никто не знал да не ведал. Сказывали, был он разбойничьим атаманом, много людей по-повывел, да потом раскаялся, бросил своих товарищей и на мирную жизнь в деревне поселился.

Раз, говорят, проходила мимо деревни ватага разбойничков, а Фома в то время в поле пахал. Вздумалось раз-бойничкам над Фомою позабавиться: видят, лежит край поля камень — не малой, не великой, пудов пятьдесят-от потянет! Налегли всем миром разбойники да на пашню камень-то тот закатили: «Ну, — кричат, — мужик, лаптем шти хлебав, бородою нос подтирав, весь век тебе этот камень опахивать!» Не знали разбойнички с кем шутки шутят. Фома-то до камня борозду довел, лошадушку остановил, в камень плечом уперся — тот так с поля прочь и покатился: «Пускай, — говорит, — лежит, где прежде лежал!»

Присмирели тут разбойнички, смекнули, что не простой перед ними человек. Вот атаман их его и спрашивает: «Как звать-то тебя, добрый человек?» — «Добрые люди Фомой зовут, велицяют Васильевицем». — «А как же нам, лихим разбойничкам, тебя звать-величать?» — атаман над ним подсмеивается, испугать желает. Да не из тех был Фома, кого застращать можно: «А вы, — говорит, — Наумкой меня велицяйте, атаманом лесным!» А про Наумку того много слухов ходило — на сто верст кругом, бывало, как это имя услышат, так в колокол бьют, охочих людей собирают со злым разбойником Наумкой биться. Много Наумка душ невинных погубил, много купцов да странников пограбил, никому от него пощады не было!

Услыхал это имя атаман разбойничий, кровь у него с лица спала, бел он стал да бледен, что твое полотно. «Чем докажешь, что Наумко ты, а не самозванец? Коли врешь, прикажу тебя копьями истыкать, саблями иссечь да на сосну повесить воронью на съеденье! Покажи-ко перстень заветный с птицей диковинной, что Наумка от царя заморского в дар получил, когда со своей дружиной за море хаживал». А про перстень тот слух шел, будто он Наумке силу дает, и пока тот перстень при нем — ни стрела Наумку не возьмет каленая, ни сабля вострая.

Усмехнулся Наумка на речи дерзкие, да атаману тому и сказывает: «Воля твоя, прохожой целовек, покажу я те перстень алмазной, токо вот мое слово: дай-ко мне тебя испытать — щелкну я тебя тем перстнем в лоб, коли выдюжишь — быть тебе век атаманом!» Атаману стыдно было от слов-то своих отрекаться: «Что ж, — говорит, — будь по-твоему!»

Вынул тут Наумка перстень заветный, на кукишко надел, да как щелкнул атамана в лоб — так у того и дух вон!

Перепужались разбойнички, стали Наумку умаливать: «Не казни ты нас, Наумушко, будем мы те верну службу служить!» — «Поклянитесь, — говорит, — добрых людей не убивать да не грабить, отрекитесь от свово злово промысла, не то нет вам от меня пощады!» — «Как скажешь, Наумушко, так и будет: матерью — сырой землей клянемся, что отстанем мы от всякого воровства да злодейства!» — «Ну, коли так, — говорит, — пожалуйте, люди добрые, ко мне в гости. Завтра праздницек — Егорьев день, будем в деревне пир править, Егорья славить. Добрым людям у нас завсегда рады!»

Пришли разбойнички к Фоме в дом пир пировать, а сами задумали ему за атамана своего отомстить. День пировали, два пировали, а на третий день подсыпали они Фоме в питье зелье, он и заснул, за столом сидючи. Обрадели тут разбойнички, перстень заветный у Фомы с пальца сняли, все, что под руку попало, пограбили, и в лес подались.

Да только не взяло Фому зелье разбойницкое. Спал он три дня и три ночи, на четвертый шелохнулся, на пятый повернулся, на шестой встрепенулся, на седьмой— на ножки скочил. Видит — нет ни гостей, ни перстня алмазного. Рассердился Фома, ногой топнул, дверью хлопнул, вышел на улицу, кинул клич, созвал мужиков да добрых молодцев разбойничков догонять. Вскочили они на лихих коней: день скачут, другой скачут, на третий видят — костер среди лесу горит, а круг него разбойнички сидят, в кости играют, златом-серебром расплачиваются, что у добрых людей понаграбили. Натянул тут Фома свой тугой лук да пустил калену стрелу: «Полуцяйте, тати, от Наумки подароцек!» Услыхали разбойнички те слова, на ноги повскакивали, за луки да копья похватались. А как был у них тот перстень алмазный, заговореный, то стрела-то в сторону и ушла, сосну вековую расщепила. Выдернул один из разбойников ту стрелу из сосны да и говорит Фоме, издёвывается: «Чтой-то ты, Наумко, гляжу, больно горяч да заносчив стал, не пора ли тя проучить да на путь истинный наставить. Видно, забыл ты, что сила силу ломит: а перстенёк-то твой заветный вот-от, у меня на руке; нет у тебя против него власти!»

Тут прочел Фома святую молитву да, перекрестившись, пустил вторую стрелу. «На-ко, — говорит, — эту вынь!» Прошла стрела прямо сквозь перстень алмазный, в сердце разбойничье угодила, к сосне злого татя пригвоздила. Как увидали то злодеи, и ну бежать кто куда. Да только мало кому спастись пришлось: кого стрела догнала, кто во мху, в болоте увяз — сгинули лютой смертью злодейской за то, что добрых людей убивали да грабили».

Смолкнет дедушка, задумается, а Степка уже тут как тут, покою ему не дает: «Деда, а деда, а этого Фому мог кто-нибудь победить?» — «Были такие люди, Степушка, были, да только кости их давно быльем поросли. Верно видел когда на берегу-то каменья, как копны, посажены? Вот, говорят, жили тут люди такие, чудью их называли. Сила у них была нечеловеческая, никто не мог их одолеть. Как сойдутся бывало, да начнут силой меряться, сосны столетние с корнем выдергивать — только земля стонет да трясется. А то станут на горушках и давай друг дружке каменья метать да перекидывать! Вот, говорят, как-то раз два брата чудйна камнями через речку кидались, да так их здесь и оставили». — «А куда же, дедушка, чудины эти все подевались?» — «Вот вздумалось как-то чудинам с самим Господом Богом потягаться. Стали они грозиться его камнем с неба сшибить. Метали они метали камни вверх, так что все звездочки с неба попадали да небо под этими каменьями чуть не до земли прогнулось. Увидел это Господь Бог, разгневался, выпустил буйные ветры. Дунули они раз, дунули другой, а на третий раз покатились камни вниз, будто сто громов загремело, упали на землю да всех чудинов-то и по-пришибли. С той поры-то эти люди на земле и повывелись». Не успел дедушка сказку кончить, как в избу Петруха забежал, лет двенадцати парняшок, из тех, кто постарше да посмышленее, и давай ребятню стращать: «Залезайте-ко все на лавки, щас буду волков пускать!» Все хоть и храбрые робятки, да волков-то боязно, ими ребят часто попугивают: «Смотри-ко мне там не балуй, волк-то придет и в лес утащит!» Потому, как про волков услыхали, так все на лавки попрыгали да по углам попрятались, на дверь косятся да друг с дружкой перешептываются- зверье в гости ждут. Кто со страху и похныкивать начал. А Петруха зрелищем насладился, дверь в сени открыл и давай страшным голосом волков звать:

А потом ко всем повернулся да и говорит:

Какой тут шум да гам поднялся! Все с лавок соскочили и ну Петруху теребить. Такая кутерьма, что пыль столбом!