Забирая жизни

Глава 1

Первого убили случайно. Почти.

Захотелось приличную тачку – просто приличную, даже не крутую – их собственный драндулет закашлял, подергался и испустил предсмертный хрип, как только они пересекли границу Оклахомы с Арканзасом.

Что делать дальше, придумала Элла-Лу. Она всегда отличалась смекалкой и воображением, а после встречи с Дэррилом поверила, что мечты сбываются.

Она тогда работала в ковбойском баре захолустного местечка Драй-Крик, которое многие величали «подмышкой», – располагалось оно на том узком клочке Оклахомы, что вклинивается в Техас. Грезы Эллы-Лу оставались грезами. Парень, с которым она жила, сын шлюхи Коди Бейтс, наградил ее фингалом, разбил губу и бросил валяться на земле у входа в означенный бар.

Элла-Лу чувствовала, что создана для доли лучшей, чем подавать пиво и ядреный виски ковбоям и их бабам с безжалостными глазами; чем подрабатывать, перепихиваясь в туалете и отсасывая в машине у мужиков, которые смердят перегаром и не загадывают дальше очередного рейса.

Лучшая доля вошла в «Ковбой и лассо» одним судьбоносным вечером в лице Дэррила Ройя Джеймса.

Элла-Лу с первого взгляда поняла – вот он! Тот, кто нужен, чтобы жить полной жизнью и превратить грезы в реальность.

Потом она рассказывала, что, когда он вошел в бутафорские салунные двери, от него исходило золотисто-алое свечение. На волосах плясали закатные отблески, а голубые глаза сияли, чистые, как озерная вода с открытки.

Она сразу все поняла.

Дэррил был другим – не чета завсегдатаям «Ковбоя и лассо», которые воняли хлевом и щипали за задницу.

После короткого и страстного брачного танца, когда Дэррил буквально пришпилил ее сначала к дверце туалетной кабинки, а потом к стене у выхода, он сказал ей то же самое.

С первого взгляда! Едва взглянули – полюбили! Строка из книжки. Шекспир, или, как он его называл, пройдоха Уилли. Дэррил почитывал его в колонии для несовершеннолетних техасского Дентона, куда угодил в шестнадцать лет.

В восемнадцать он вышел и попал прямиком в помощники к механику, бойфренду матери. Моторы слушались Дэррила, как других – лошади. Барлоу, который своими придирками доводил Дэррила до бешенства, говаривал, что, вкладывай он в работу столько же энергии, сколько в мечты куда-нибудь сдернуть, – стал бы миллионером.

Дэррил же никак не мог понять, зачем упахиваться до смерти, когда существует много других способов получить желаемое. Лучший из ему известных – позаимствовать у соседа.

И все-таки, опасаясь тюряги, он проторчал в ненавистном гараже три года – целую вечность!

А потом прикарманил шесть тысяч восемьсот долларов. Недоумок Барлоу выручил их за левые сделки и прятал у себя в кабинете в столе с двойным дном.

Кроме того, Дэррил разжился кое-каким оборудованием, запчастями и взломал витрину с ценным охотничьим ножом, рассчитывая загнать его по хорошей цене.

Собрал вещички, пока мать была на вечной каторге, обслуживая посетителей кафе за нищенскую плату и еще более убогие чаевые. Сунул в карман три тысячи двести баксов из кошелька, который она держала в жестянке с мукой. Всего выходило десять кусков.

Считая себя хорошим сыном, не тронул последние шестьсот сорок шесть долларов и приложил записку:

Погрузил все в угнанный пикап и распрощался ко всем чертям с оклахомской Глушью.

В «Ковбой и лассо», а заодно и жизнь Эллы-Лу Дэррил вошел в свой двадцать первый день рождения.

Они решили, что это судьба, ибо стали друг для друга настоящей манной небесной.

Не прошло и суток, как она забросила в его машину рюкзак со своими сокровищами земными и села рядом.

Ехали быстро, сорили деньгами направо и налево, воровали в охотку и при всякой возможности трахались, как кролики.

К тому времени, как Дэррила арестовали в Талсе за попытку стянуть обручальное кольцо для любимой, – просадили все до последнего цента.

С учетом охотничьего ножа, Дэррилу дали четыре года и препроводили в тюрьму, на сей раз в Оклахоме.

Элла-Лу его ждала. Устроилась в бар, перебивалась, отсасывая у клиентов. Ни разу, ни за какие деньги не пошла дальше.

Однолюбка.

С рвением, не посрамившим бы святого отца во время воскресной мессы, она каждую неделю навещала Дэррила и на очередном уединенном свидании забеременела.

Дэррил читал Шекспира, ковырялся в моторах, компьютерах и прочей электронике и учился делать бомбы.

Иными словами, приобретал знания, которые пригодятся на свободе.

Элла-Лу назвала дочь Дарра, в честь Дэррила, и отвезла кроху в Элк-Сити к бабушке.

Застряла там на целых десять дней и чуть не сдохла от долгой разлуки с любимым. Зато бабуля успела привязаться к внучке, а отчим ослабил бдительность.

Зная, что мать не позволит отчиму натравить на нее полицию, Элла-Лу прихватила прабабкино серебро – оно досталось бы ей так и так, – бросила младенца и помчалась в Мак-Алестер, чтобы успеть к дню свидания.

Может, когда-нибудь им захочется оседлой жизни и они вернутся за дочерью. А пока надо жить и любить каждую минуту на полную катушку – как говорил Дэррил, что поделаешь, роковая любовь!

Ребенок в нее не вписывался…

Дэррил вышел через три с половиной года за хорошее поведение. Элла-Лу ждала его у ворот в облегающем белом платье и красных шпильках.

Только-только дотянули до мотеля, как платье уже полетело на пол, а туфли – к потолку.

Оба согласились, что на Мак-Алестер станут смотреть только в зеркало заднего вида, и провели ночь за сексом, закуской и игристым вином, которое Элла-Лу попятила в баре, где больше не будет ни работать, ни отсасывать.

Она хотела перебраться к Атлантическому океану, мечтала об огнях и шуме большого города, который так не похож на Оклахому.

Заявила Дэррилу, что их судьба – Нью-Йорк, единственный мегаполис им под стать, огромный и яркий.

И потому, когда машина зачихала, Дэррил пустил в ход навыки механика, а также запчасти, снятые с чужого авто на парковке, и продолжил путь на восток. Орало радио, рядом, словно продолжение его самого, свернулась калачиком Элла-Лу.

Несмотря на все старания, драндулет не выдержал расстояния и скорости и подох как собака.

Вот тогда у Эллы-Лу и родилась идея…

Дэррил кое-как убрал пикап с дороги, а она изучила данные бортового компьютера и решила попытать удачи на двенадцатом шоссе к югу от Бентонвилла.

Вытащила из сумки белое платье и шпильки, подкрасила губы и, наклонившись, расчесала пятерней длинные светлые волосы.

Ставку делала на мужчину, одинокого, – такой, завидев ее, не проедет мимо. Платье облегало крутые бедра и всю ее ладную фигуру, а волосы рассыпались по плечам, точно у сирены.

Элла-Лу рассмеялась и отпихнула Дэррила, который попытался схватить ее в охапку.

– Терпение, малыш, терпение! И не маячь у дороги. Какой-нибудь мужик наверняка остановится помочь!

– Если бы только помочь! Мать честная, Элла-Лу, ты заводишь, как черные кружевные трусики! У меня стояк!

– Вот и отлично. Женщина может остановиться, а может и нет. Две женщины – тоже не исключено, а двое мужчин – наверняка. В общем, кто его знает… Рано или поздно, малыш, мы своего дождемся!

Она провела пальцами по губам, потерлась бедрами о пах Дэррила, отчего тот застонал, и легонько подтолкнула его локтем.

– Чуть позже, милый. Смеркается, а люди охотнее помогают, пока светло. Спрячься в кустах. Как я прикинусь беспомощной, если рядом сильный красивый мужчина?

Место она выбрала удачно, даже слишком, – солнце уже садилось, а мимо не проехало ни одной машины.

– Может, я его еще заведу? – крикнул из кустов Дэррил. – Дотянем до города или мотеля, а там что-нибудь угоним!

– Нет-нет, Дэррил, все получится. Надо только… Машина! Дай мне время поиграть, а потом выходи и заканчивай как надо. Да, Дэррил?

– Конечно, ты же знаешь.

Она встала около пикапа, молитвенно сжав руки, и придала большим голубым глазам выражение надежды и страха.

Лицедействовать ей всегда нравилось.

Когда автомобиль – очень даже приличный – притормозил, Элла-Лу еще больше раззадорилась. Водитель опустил окно и наклонился к ней через сиденье.

– Поломались?

– Да, мистер!..

В годах, лет пятидесяти. Дэррилу нетрудно будет его вырубить, связать и оттащить в кусты.

– Взял и сломался! Хотела звонить брату – это его пикап, – но телефон не работает, или, может, я забыла оплатить. Вечно что-нибудь забываю…

– Заправиться-то не забыли?

– Нет, что вы! Генри, мой брат, залил полный бак. Генри Бим (так звали их историка в старших классах), из Фейетвилла. Не слыхали? Мне иногда кажется, его все знают.

– Я не местный. Дайте-ка съеду и посмотрю, что к чему.

– Спасибо вам огромное! Я уж и не знала, что делать! Да еще темнеет…

Он заглушил мотор блестящего серебристого авто. Элла-Лу предпочла бы красное, в тон туфлям, но и так сойдет. Попросил открыть капот. Она беспомощно засуетилась, и он сам потянул за рычаг в салоне.

На руке блеснули хорошие серебристые часы, под цвет машины. Вот бы Дэррилу такие…

– Тут, по-моему, серьезно. Я в грузовых не очень разбираюсь… Хотите, подброшу до Бентонвилла? Можете звякнуть брату с моего телефона.

– Спасибо! Никогда не знаешь, кто остановится – всякое бывает… – Она кинула взгляд в сторону кустарника и продолжила щебетать, чтобы заглушить шорох: – Мама от волнения уже, наверно, с ума сходит! До Бентонвилла – это просто замечательно! Она вас самолично поблагодарит, что доставили меня домой.

– Вы же сказали Фейетвилл…

– Что? А, ну, это Генри там…

Возможно, ее выдали глаза или незнакомец услышал осторожные шаги Дэррила, только он выпрямился и повернулся, как раз когда Дэррил поднял монтировку. Угодило по плечу.

Бросился на Дэррила, как черт из преисподней.

Все произошло стремительно – взмахи кулаков, кряхтение, возня. Думая только о Дэрриле, Элла-Лу крепко схватила монтировку, которую тот выронил.

Размахнулась, со всей силы врезала взбесившемуся доброму самаритянину по хребту и поняла, что ошиблась – его это не остановило. Второй раз прицелилась по ногам.

Одна подогнулась, Элла-Лу явственно услышала треск. Даже раненный, он все-таки обернулся и ударил ее наотмашь. Не успела она оправиться и заехать монтировкой по другой ноге, как, яростно вращая глазами, подскочил Дэррил.

– Женщину мою не тронь! Убью!

Оскалив зубы, Дэррил обрушился на обидчика. Элла-Лу едва успела отскочить, как мужчина потерял из-за ноги равновесие и с окровавленным лицом упал навзничь.

Ударился головой о передний бампер пикапа и потом об асфальт. Не раздумывая, она подскочила и со всей мочи дала ему монтировкой по лицу. Раз, другой…

Теперь он застыл, глаза на изуродованном лице были широко раскрыты. Кровь стекала и собиралась в лужицу под головой.

Элла-Лу тряслась всем телом и пыхтела, как паровоз:

– Он… он того?

– Вот хрень-то, вот хрень… – Пялясь на мужика, Дэррил вытащил из заднего кармана бандану и отер со лба пот и кровь. – Кажется, того.

– Мы его убили…

– Не нарочно. Но, черт дери, он тебя прямо по лицу! Никому не позволю бить мою девочку!

– Я боялась, что он встанет и опять на тебя кинется… Надо убрать его с дороги! Тащи в кусты! Шевелись, Дэррил, а то кто-нибудь увидит! Возьми бумажник, часы…

Она нашла в грузовике тряпку, обтерла монтировку и швырнула ее на заднее сиденье их нового авто.

– И одежду – тоже, малыш.

– На хрена?

– Пригодится. Да не стой ты!

Бросилась перетаскивать вещи из пикапа.

– Сваливай на заднее сиденье, потом разберемся.

Сердце в груди Эллы-Лу колотилось, руки тряслись, но двигалась она решительно и уверенно.

– Надо забрать все наше из пикапа, малыш, а еще вытереть баранку и везде, где могли остаться пальчики. Я это сама.

Она с рвением взялась за дело. Вскоре и Дэррил пришел на помощь – переносить из грузовика было особенно нечего. Через десять минут он уже сидел за рулем, а Элла-Лу – рядом.

– Не лихачь. Просто отъедем подальше.

Она крепилась милю, пять, десять… Через двадцать пять не выдержала.

– Съезжай, съезжай! Господи, да сворачивай же, Дэррил! Туда, в лесок!

– Укачало, крошка?

– Мы с тобой пахнем кровью!

– Ничего, ничего, теперь все хорошо, детка… – Он, трясясь по кочкам, съехал с дороги.

– Видел его лицо? Глаза слепые, и кровь отовсюду!

Ее лицо сияло, как солнце, в огромных глазах светились удивление и страсть.

– Мы его убили! Вместе!

Из бросило друг к другу. Секс у них всегда был жестким, бурным и стремительным, а сейчас, от запаха свежей крови и сознания, что они убили человека, стал совершенно звериным. В машине эхом отдавались стоны и крики.

Когда они кончили и пот склеил их тела, от белого платья остались одни лохмотья в пятнах крови, алой, как ее шпильки. Элла-Лу улыбнулась.

– Больше я торопиться не хочу. В следующий раз поиграем не спеша.

– Я тебя люблю!

– И я тебя, Дэррил. Никто до нас так не любил! Мы получим все, что захотим, будем делать что вздумается. С этого места и до самого Нью-Йорка!

Первое убийство, почти случайное, произошло жарким августовским вечером. К тому времени, как они прибыли в Нью-Йорк в середине января, на их счету числилось двадцать девять трупов…

Впервые увидев Нью-Йорк, Элла-Лу отреагировала так же, как при встрече с Дэррилом, – поняла, что они просто созданы друг для друга.

Колючий ветер гнал мусор, щипал лица прохожих, шипел и завывал, пробивая путь между домами из осыпающегося красного кирпича и щербатого бетона. Вся улица была измалевана граффити.

Печальные бледно-желтые лужицы света от уцелевших фонарей и фиолетовые тени… Вместе они напоминали зацветающие синяки.

Кто сюда сунется? Последняя шлюха, с лицензией или без, – укрываясь от холода и ветра, пока парень делает свое дело. Или нарик, которому позарез нужна доза.

Любой прочий, кто решит срезать путь, может с тем же успехом повесить себе на грудь светящуюся табличку: «Я здесь!» – для грабителей, насильников и кого похуже.

Ни одна из этих версий не подходила Дориану Куперу, поскольку он встретил судьбу-злодейку где-то в другом месте, а сюда его приволокли в целлофане и бросили, как истрепанные ветром и погрызенные крысами мусорные мешки рядом с поломанным устройством для переработки отходов. Злобный ветер, словно зубчатым ножом полосующий кожу, больше Дориану не страшен.

Лейтенант Ева Даллас нехотя натянула пониже лыжную шапку с дурацкой снежинкой. От пушистых перчаток решительно отказалась – и то и другое всучил ей холодным декабрьским днем мечтательный Деннис Мира.

Мелькнула мысль, что еще вчера она нежилась, практически голая, на горячем песке личного острова ее мужа Рорка, который лежал рядом, тоже практически голый.

Однако новый, две тысячи шестьдесят первый год вступил в свои права. Ева вернулась в продуваемый ветрами Нью-Йорк. И смерть – тоже.

Ева работала в отделе по расследованию убийств, и, пока обычные граждане досыпали последний сон в предрассветной темноте, она сидела над трупом, намазав голые руки изолирующей жидкостью и прищурив карие глаза.

– Н-да, вышибли из тебя дух, Дориан…

– Живет в Верхнем Вест-Сайде.

Детектив Пибоди, в розовом пальто, теплых розовых сапожках с меховой оторочкой и почти по глаза закутанная в пестрый шарф, переслала напарнице данные с карманного компьютера.

– Тридцать восемь лет, холост, живет один. Работает в Метрополитен-опера. Первая виолончель.

– Виолончелист из Верхнего Вест-Сайда на Меканикс-стрит? Грохнули не здесь. Кровавые мазки на одежде и коже. Странгуляционные борозды на запястьях и лодыжках, гематомы, следы борьбы суточной давности, а то и больше. Моррис скажет точнее.

– Порезы, колотые раны, ожоги, синяки… – Пибоди внимательно осмотрела труп более темными, чем у напарницы, глазами. – Много поверхностных, но…

– …много и серьезных. Связали, заткнули рот – уголки губ оцарапаны, – издевались часами. День, два – пока не надоело. А потом полоснули по животу. Умер от потери крови. Не сразу, помучился. – Достав датчики, Ева определила время смерти. – Мучения окончились вчера в двадцать два двадцать.

– А он в розыске, Даллас! Мать подала сегодня утром. Ну-ка… Ага, позавчера вечером не явился на работу и не отвечал на телефон. Вчера во второй половине дня пропустил пару в Джульярдской школе – он там преподает, – а вечером не пришел на концерт.

– То есть два дня. Свяжись с тем, кто принимал заявление, получи полный отчет. Надо сообщить ближайшим родственникам.

Немного распрямив спину, Ева изучала лицо жертвы. Из удостоверения личности на нее смотрел привлекательный полногубый блондин с зелеными игривыми глазами, длинными густыми волосами и выраженными скулами.

Убийца обкорнал шевелюру, оставив жалкие клочки и отвратительные маленькие раны, выжег на щеках черные ямочки. Белки глаз оплела красная паутинка сосудов. Однако главные усилия и фантазию преступник сосредоточил на теле. Ева подумала, что Моррис, главный судмедэксперт, подтвердит многочисленные переломы и разрывы внутренних органов.

– Кое-где ожоги маленькие и четкие, – заметила она. – Наверно, использовали специальный инструмент. А на руках… Видишь? Большие, размытые. Тушили сигареты или косячки. Виолончелист. Виолончель – это же скрипка такая?

– Э-э… – Пибоди показала руками в воздухе и поводила воображаемым смычком. – Да, вроде большой скрипки. Без рук не поиграешь. Ожоги, на правой сломаны четыре пальца, левая перебита тяжелым предметом. Сводили счеты? Волосы и нагота тянут на личную неприязнь.

Ева приподняла руку и посветила фонариком на пальцы жертвы.

– Частичек кожи под ногтями не видно… – Она передвинулась ближе к голове, осторожно приподняла ее, ощупывая череп. – Здоровая шишка!

– Сцепился с кем-то из знакомых. В смысле, на словах, – развивала мысль Пибоди. – Повернулся спиной – и противник в бешенстве саданул его чем-то тяжеленьким. А потом связал, заткнул рот и издевался.

– В бешенстве? Нет, тут другое. – Ева покачала головой и наконец встала. Кожаный плащ поднялся на ветру, захлопал по ногам. – Терпения и изощренности маловато. Не так, как у Жениха, например. Помнишь?

– Такое не забывается…

– Тот превратил пытки в искусство. Подходил к ним как к работе. А здесь скорее развлечение.

– Развлечение?

– Взбешенный человек, как правило, сразу и нападает. Взбешенный метит в лицо, особенно когда речь о знакомом.

Ева прикинула, что лицо пострадало меньше всего, как будто убийца специально оставил его относительно нетронутым.

Чтобы видеть жертву? Чтобы можно было узнать?

– Взбешенный не издевается два дня, – продолжала она. – Взбешенный и чокнутый – возможно. Хотя, опять же, логично ожидать больше следов от дубинки или кулаков. Гениталии повреждены, но не так, как сделал бы взбешенный друг или любовник.

– Мы все-таки проверим.

Ева повернулась к Мэдисон-стрит, потом посмотрела на север, в сторону Хенри-стрит.

– Была машина. Скорее всего, остановились на Мэдисон, там недалеко свалка. Рост жертвы – сколько там? – метр семьдесят пять, вес – семьдесят. Чистильщики определят, есть ли следы волочения. Вряд ли. В этом адском освещении ничего толком не разглядеть, но в любом случае убийца не слабого десятка. Или ему помогали. Посмотрим, что даст опрос населения.

Ева подняла глаза на темные окна домов.

– Посреди ночи, посреди зимы. Холодно, как у стервы между сисек!

– Правильно «у ведьмы».

– Это почему? А, не важно… – быстро добавила Ева. – И так и так глупо. Если ты ведьма, почему сиськи холодные? Я стерва, и еще вчера мои сиськи были очень даже теплыми.

– Славно отдохнули?

– Не отстой.

Голубое небо, лазурная вода, белый песок и Рорк. Да, не отстой…

Только отдых закончился.

– Вызывай чистильщиков, бригаду из морга и приставь к трупу парочку патрульных. – Ева поглядела на часы. – Сейчас давай к нему на квартиру. Какой смысл будить спозаранок мать с такими новостями…

Ева плотнее натянула на озябшие уши дурацкую шапку и обронила фонарь. Когда наклонилась, взгляд скользнул по телу, куда доставал луч.

– Постой! Это же… Очки-микроскопы!

– Что там?

– Скажу, если дашь очки.

Она опустилась на колени и передвинула левую руку жертвы.

– Твою мать! Чуть не проглядела!

– Что проглядела? – Пибоди достала из Евиного чемоданчика очки и надела ей на голову. Наклонилась.

– Сердце! Столько крови и гематом, что едва не пропустила. Моррис у себя, конечно, обнаружил бы, но в этом свете…

– Да что там?

– Вон, под мышкой! – Ева наклонилась еще ниже и приставила пальцы. – Около дюйма в длину и ширину. Аккуратное, как дорогая татушка. Внутри инициалы: «Д» и сверху «Э».

– «Д», наверно, Дориан.

– Не исключено.

Это, конечно, могло изменить версию.

– Все-таки любовник или отвергнутый воздыхатель? До смерти или после? Подпись или заявление? Края четкие. Убийца не торопился, работал тщательно.

– Маккуин вырезал на жертвах цифры, – припомнила Пибоди, – чтобы копы не сбились со счета. Может, все-таки подпись. «Э» развивает с жертвой болезненные, неадекватные отношения. А поскольку такие отношения ничем хорошим не кончаются, пускает в ход кулаки, связывает Дориана, затыкает ему рот, мучает, убивает и вырезает под мышкой сердце – свои инициалы поверх его.

Ева кивнула – неплохая теория. Достоверная и логичная.

– Прокатит.

– Может, это не первые такие болезненные и неадекватные отношения.

– И это в кассу… – Ева поднялась, сняла очки. – Пробьем по международной базе на похожие случаи. А сейчас поехали к нему. Не исключено, что там кто-нибудь знает его приятеля на «Э».

– Мать живет в том же доме, – сообщила Пибоди, когда Ева жестом подозвала полицейского, маячившего в конце улицы.

– Сэкономим время. Сначала – к нему, потом – к ней.

– И, кстати, тоже играет в оркестре. На виолончели-детке.

– У них есть детки?

– Шучу. Она первая скрипка. То есть маленькая виолончель…

– Будем считать, что смешно. Живут в одном доме, вместе работают. Наверняка знает этого «Э». И вообще его взаимоотношения с коллегами и любовниками.

Ева отвернулась, чтобы дать краткие инструкции полицейскому.

Поскольку опрашивать пока было некого – труп обнаружили патрульные роботы, – она села в машину и с невыразимым облегчением дала голосовую команду включить на всю катушку отопление.

С еще большим облегчением стянула с вихрастой головы шапку со снежинкой.

– Да ладно, ты в ней ужасно милая!

– Если бы я хотела быть милой, не пошла бы в копы. – Ева запустила пятерню в короткие каштановые волосы. – Адрес, Пибоди!

– Западная Семьдесят первая, между Амстердамом и Колумбусом.

– Далековато.

Пальцы Евы отогревались и покалывали.

Одна из команд, которую она освоила в невзрачном с виду, но нашпигованном электроникой автомобиле, который специально для нее заказал муж, – это как программировать бортовой автоповар на кофе.

Мелькнула мысль, что за чашечку настоящего кофе она сейчас, пожалуй, готова и убить.

– Включить автоповар, – начала она.

– Ура!

– Заткнись, Пибоди, а то не перепадет.

– Один черный кофе, один с молоком, в дорожных стаканах.

– Да-да-да, подать.

– Ух ты! – не унималась Пибоди. – Я думала, можно только на заднее. Класс!

Компьютер объявил, что заказ выполнен, и из-под приборной доски выехали два стаканчика.

– С ума сойти!

– С этим лучше не торопись… – Ева взяла стакан с черной крышкой, оставив Пибоди второй, с бежевой.

Кофе был выше всяких похвал, горячий и крепкий.

– До чего хорошо! – Пибоди обхватила стакан обеими руками.

– Не привыкай к кофе. Когда в следующий раз поедем на вызов ни свет ни заря, в минус три и жуткий ветер, то побалуемся. А так и не мечтай!

Пибоди только улыбнулась и сделала первый блаженный глоток.

– До чего хорошо! – повторила она.