Заблудившаяся муза

Глава 7 Особняк на Английской набережной

Когда Дмитрию Ивановичу случалось раньше читать о том, какое облегчение испытывают преступники, когда их наконец хватают, он только пожимал плечами и вообще был склонен считать подобные утверждения нелепой авторской фантазией. Однако теперь, когда его самого, можно сказать, поймали, он не мог не признаться себе, что ему действительно стало легче от сознания, что все кончилось и ему больше не надо скрываться, прятать тело и дрожать, что его изобличат. О том же, что вслед за этим должно будет начаться, он благоразумно предпочитал не думать.

– Кто вы, собственно, такой? – спросила дама, хмурясь. В руках у нее по-прежнему была кокетливая Оленькина шляпка с криво воткнутой в нее булавкой.

– Я Дмитрий Иванович Чигринский, – с достоинством промолвил композитор, поудобнее перехватывая труп в тяжелой шубе, который так и норовил сползти на землю.

– Чигринский? – Дама приподняла брови, и он уловил в ее глазах искорку интереса. – Так вы тот самый музыкант?

Для человека с трупом на руках, находящегося в центре столицы и в какой-нибудь сотне шагов от ближайшего городового, момент был крайне неподходящим для того, чтобы возмущаться, однако Чигринский все равно возмутился.

– Я не музыкант, сударыня, – обидчиво заметил он. – Я композитор.

– Вот как?

Только женщины умеют вложить в короткую реплику столько оттенков – легкую иронию, помноженную на сознание своего собственного превосходства, снисходительность, любопытство и бог весть что еще. Но Чигринскому было достаточно иронии и снисходительности, чтобы он надулся.

– И куда же вы, господин композитор, спешили со своей ношей?

Дмитрий Иванович открыл рот, чтобы ответить, и тут в голову ему пришла спасительная мысль.

– Я спешил к врачу, – объявил он.

Оленькина рука свесилась почти до самой земли.

– Боюсь, врач вашей спутнице больше не понадобится, – спокойно заметила дама.

– Может быть, вы и правы. Но я надеялся… хотел думать… – Он сбился и замолчал.

Дама смерила его взглядом, который заставил Чигринского поежиться. С реки дул холодный ветер.

– Мой дом совсем недалеко, – сказала наконец незнакомка. – Предлагаю продолжить наш разговор там.

За минуту до этого Чигринский был уверен, что их разговор закончится вызовом полиции, и нельзя сказать, что предложение дамы, от которой веяло сиренью, его не обрадовало.

– Как вам будет угодно, сударыня.

Его собеседница подошла к кучеру своей кареты и вполголоса отдала какое-то приказание.

– Вот мой дом, – сказала незнакомка, оборачиваясь к Чигринскому и показывая на стоящий неподалеку особняк. – Полагаю, мы можем обойтись без экипажа.

Дмитрий Иванович понял, что дама, несмотря на его заверения, продолжает держать его на подозрении и вызвалась сопровождать Чигринского, чтобы он не ускользнул. Кроме того, даже петербургские сумерки не помешали ему заметить, что она хорошенькая, одета дорого и со вкусом – сочетание, в России встречающееся не так уж часто, – и молода. Но хотя в незнакомке не было ровным счетом ничего отталкивающего и до сих пор она вела себя вовсе не враждебно, Чигринский вынужден был признать, что она ему не по душе.

Впоследствии Дмитрий Иванович пытался вспомнить, как он вошел в особняк, держа на руках мертвую женщину, и как на него смотрели слуги, которых наверняка должно было озадачить все происходящее. Но он запомнил только небольшую гостиную на первом этаже, где был мраморный камин, а напротив него – кожаный диван.

– Кладите ее сюда, – распорядилась дама.

Незнакомка была уже без пальто, без шляпы и без перчаток, но где и как она избавилась от них – Чигринский не помнил, хоть убей. Шляпка Оленьки лежала на столе, но, как она оказалась там, он тоже не помнил. Иногда ему казалось, что он двигается, как во сне, и все происходящее – тоже сон.

– …Александру Богдановичу…

Он опомнился. Незнакомка о чем-то негромко говорила со слугой у дверей.

– Госпожа баронесса, а если… – Слуга оглянулся на Чигринского и понизил голос.

– Скажете, что дело чрезвычайной важности. – Дама немного подумала и добавила: – И по его части. Разумеется, сейчас уже поздно, и если он не сможет приехать сегодня, то пусть заглянет ко мне завтра утром.

Слуга удалился, а дама повернулась к измученному композитору. Она и в самом деле оказалась молода – лет 25 или 27, – белокура, и в ее золотисто-карих глазах вспыхивали искорки, которые наверняка заинтриговали бы любого другого мужчину, если, конечно, его не угораздило быть замешанным в убийстве, пусть даже он его не совершал.

– Кто она? – спросила золотоглазая дама, кивая на тело на диване.

– Верейская Ольга Николаевна. Из мещан, бывшая актриса… – Чигринский поймал себя на том, что стал пересказывать какие-то глупые паспортные данные, рассердился и замолчал.

Золотоглазая подошла к Оленьке, расстегнула шубу, развязала шарф и стала внимательно рассматривать рану. Чигринский терпеливо ждал, когда хозяйка завизжит и упадет от увиденного в обморок, но так и не дождался.

– Ее ударили чем-то вроде ножа, – констатировала его странная собеседница. – Где он?

Дмитрий Иванович спохватился, достал нож из кармана и подал ей.

– Почему вы вытащили его из раны? – строго спросила незнакомка.

– Потому что иначе я не мог застегнуть шубу, – честно ответил Чигринский.

– Допустим, – протянула незнакомка, кладя нож на стол. Она вытащила из шкафа белое покрывало и набросила его на тело. Чигринский стоял, переминаясь с ноги на ногу, и гадал про себя, что будет дальше.

– А теперь расскажите с самого начала, что именно произошло, – велела незнакомка, садясь в кресло. – Может быть, вам удобнее все же снять пальто?

Дмитрий Иванович спохватился, засуетился, стал стаскивать верхнюю одежду, но рука застряла в рукаве, и если бы не горничная, которую хозяйка вызвала звонком, он бы еще долго кружил на месте, пытаясь избавиться от пальто.

– Итак? – промолвила незнакомка, когда горничная удалилась, унося с собой пальто и шляпу Чигринского. – Я жду объяснений, Дмитрий Иванович, так что присаживайтесь и рассказывайте.

Чигринский немного подумал, потом, опустив ненужные, как ему казалось, подробности, стал рассказывать, как он решил навестить Оленьку, как заказывал вино и сладости, как приехал к ней и в каком виде ее нашел.

– Где это произошло?

– Фонарный переулок, дом Ниндорф.

– И вы решили везти ее к врачу?

– Именно так.

– Вы не поняли, что она мертва?

Чигринский насупился.

– Я надеялся, что врач сможет сделать что-нибудь… Боюсь, я плохо соображал тогда. Мне казалось, что этого просто не может быть…

Дама поглядела на него и с жалостью (как показалось Чигринскому) покачала головой.

– В доме Ниндорф живет доктор Матвеев, он принимает пациентов круглые сутки, – веско уронила она.

Чигринский открыл рот, но понял, что ему никак не изобрести причины, по которой он повез Оленьку куда-то за тридевять земель, в то время как врач находился совсем рядом, и рот закрыл.

– Это вы ее убили? – спокойно и даже как-то буднично осведомилась дама.

Дмитрий Иванович аж на месте подпрыгнул от такого предположения.

– Конечно нет! – возмутился он. – Когда я пришел, она уже была мертва.

– Но вы все-таки решили спрятать тело, чтобы подозрение не пало на вас?

Тут Чигринский окончательно убедился, что попал в какой-то кошмарный сон, и от души пожалел, что его не арестовали настоящие полицейские, а допрашивала в гостиной аристократического особняка неизвестная дама, не имеющая на то никаких прав.

– Я не понимаю, сударыня… – пробурчал он. – И мне даже как-то странно слышать… Я композитор, я пишу музыку, а такое отвратительное происшествие… убийство беззащитной женщины… – Он гадливо передернул плечами.

– Но вы же не вызвали ни швейцара, ни дворника[6], а попытались увезти тело с места преступления, – тихо заметила дама. – Что еще я должна подумать?

Чигринский не знал, что она могла подумать, но лично он думал, что дама замужем за каким-нибудь следователем или сыщиком и набралась от мужа таких навыков, которые обычной женщине совершенно ни к чему.

– Почему я должен был куда-то увозить тело? – с неудовольствием спросил он. – Я же говорю вам… простите, не знаю, как вас зовут… Так вот, я говорю, что не убивал ее.

– Меня зовут Амалия Константиновна Корф, – отозвалась его собеседница. – А увезти ее вы пытались, потому что решили, что это убийство дурно отразится на вашей репутации. Не так ли?

И тут Чигринский рассердился по-настоящему.

– Да при чем тут репутация, плевать я хотел на то, что обо мне говорят! Если бы речь шла только обо мне…

Он осекся, но было уже поздно.

– Значит, вы все же испугались, – уронила Амалия, зорко наблюдая за ним. – И решили принять меры.

– Я не испугался, – воинственно бросил Чигринский. – Вам легко рассуждать, потому что вы не понимаете, что я тогда испытал. В убийстве генеральши Громовой обвинили человека, который нашел тело. Я виноват только в том, что нашел Оленьку мертвой. Что еще я мог сделать? Позвать полицию? Я бы первым оказался у них на подозрении, а газетная свора смешала бы меня с грязью!

– Нет, если бы вы сразу же бросились вниз, к швейцару или дворнику, и сказали им, чтобы они вызвали полицию, – парировала Амалия. – Конечно, вас бы допросили, но для того, чтобы кого-то начать подозревать, нужны веские основания. Швейцар бы наверняка вспомнил, что вы поднялись наверх веселый и довольный, предвкушая приятный вечер, а вниз сбежали очень быстро, то есть у вас фактически не было времени на то, чтобы совершить убийство. Не исключено, что врач бы установил точное время смерти жертвы и выяснил, что вы вообще находитесь вне подозрений. И расследование пошло бы по обычному пути, то есть стали бы искать другого человека, который имел мотив и возможность убить вашу знакомую. А теперь из-за ваших необдуманных действий все запуталось, и любой полицейский имеет все основания подозревать прежде всего вас.

Чигринский вздохнул. Он и сам понимал, что все запуталось, причем безнадежно, и не видел, как ему выбраться из сложившейся ситуации.

– Вы правы, я должен был сразу же позвать Тихона, – признался он. – Но все это случилось так внезапно… Я никак не ожидал. Просто я думал… думал о…

Еще не хватало, одернул себя Дмитрий Иванович, чтобы он жаловался на «неписец» этой красивой, спокойной и неприятной даме.

…Да и разве она способна понять его?