Забудь свое имя…

1

Капитан Геринг в отличие от своего высокопоставленного однофамильца не выказывал патологического тяготения к титулам и регалиям. Это, разумеется, не значило, что он был совершенно лишен честолюбия, но, прослужив в абвере не один год и постепенно осознав, что громкое имя Геринг не помогает продвигаться по служебной лестнице, капитан благоразумно примирился с мыслью, что ему суждено быть и остаться «рабочей лошадью» контрразведки. Если, конечно, господин Случай не изволит вмешаться и дать капитану шанс…

Последние полгода Геринг работал в «Команде Панвица» под непосредственным руководством штурмбаннфюрера Бёмельбурга. Операция по уничтожению брюссельской группы принесла капитану крест «За военные заслуги» — орден не из значительных, которым обычно награждали интендантов, и Геринг счел себя обойденным. Бёмельбург, представлявший подчиненного к Железному кресту первого класса, кисло поморщившись, утешил его сентенцией, что любой крест лучше деревянного, и в виде компенсации устроил капитану командировку в «Зону Виши»…

Целые сутки Геринг просидел, запершись в кабинете, и вышел из него только тогда, когда прочитал до конца все документы, заключенные в коричневой картонной папке. Все они в той или иной форме доказывали, что в «зоне» работал нелегальный передатчик, располагавшийся в Марселе или его окрестностях.

По данным экспертов, способ и система перекрытия текста соответствовали «русскому стандарту», и Бёмельбург считал марсельскую радию аналогом РТ-иксов.

Сначала предполагалось, что в «зону» поедет Панвиц, но передвижные пеленгаторы все чаще стали натыкаться на передачи, идущие из Парижа, и это приковало гауптштурмфюрера к улице Курсель. Кроме того, по ходу комбинации, задуманной Бёмельбургом, нужен был человек, владеющий французским и английским, а Геринг знал оба языка в совершенстве.

Комбинация была итогом допросов Венделя.

Убедившись, что Центр и не думает сообщать пароли и явки и что радиоигра, по всей видимости, провалилась, Бёмельбург перестал церемониться с радистом и передал его в руки следователей СД. Венделя хватило на четверо суток; к исходу пятых он назвал псевдоним «Маленького шефа» — Жан Морель — и сказал, что Морель живет в «зоне». В Марселе… Но где? Ответа на этот вопрос Бёмельбург не сумел добиться, и теперь вся надежда оставалась на пеленгаторы нового типа, свободно умещавшиеся в портфеле. Панвиц был уверен, что оперативная группа, оснащенная такими пеленгаторами, словно гребнем вычешет «Маленького шефа», а по его следам доберется до «Большого».

По указанию Панвица штурмбаннфюрер Бёмельбург сформировал команду из десяти операторов, дав каждому мотоцикл и удостоверение сотрудника полиции Виши. Подчиненная Герингу, она должна была отправиться в Марсель и, координируя свои шаги с высшими властями «зоны», начать поиски Мореля. Геринг, свободно говоривший по-английски, получил фальшивый британский паспорт; Бёмельбург превратился в Хуана де Пуэрто Карреро — он достаточно долго воевал вместе с Франко, чтобы сыграть перед французами роль испанца и не быть сразу же разоблаченным.

Следуя принципу сочетать полезное с приятным, Бёмельбург выехал на юг Франции 28 октября и избрал местом резиденции Ниццу — отель «Савой», где снял прекрасный номер с видом на набережную и Кап Ферра. Геринг, отправившийся днем позже, устроился в Марселе, причем гораздо скромнее: капитану и операторам отвели под жилье флигель бывшей казармы Дуан, на окраине города.

Впрочем, и штурмбаннфюреру недолго пришлось бездельничать в Ницце. Уже 31 октября Геринг установил, что подпольная рация находится в квадрате между кварталом Кавалери и вокзалом Прадо. Не ожидая указаний Бёмельбурга или Панвица, он собрал операторов и объявил им, что к вечеру все десятеро должны выйти на прочес квадрата. Если данные коричневой папки верны, то очередной радиосеанс — в 17.25. Продолжительность — до десяти минут.

Бёмельбург, которому Геринг позвонил в Ниццу, пообещал прибыть к этому часу и действительно приехал — с лицом, отекшим от пьянства, и в сопровождении девицы по имени Жаннет.

— Не хотите ли проверить операторов за работой?

— К чему? Вы превосходно обойдетесь без меня…

Геринг подумал о Жаннет и не стал настаивать.

В 17.25 он был на рю де Жарден.

Почему именно с нее, а не с Кавалери или авеню Тулон, находившейся ближе к казарме Дуан, начал капитан обход постов — он так и не смог объяснить. Интуиция? Телепатическая причуда, позволившая Герингу словно бы прочесть мысль оператора, обращенную к нему, и — единственный раз в жизни! — поймать шанс господина Случая?! Так или иначе, но Геринг приехал на рю де Жарден как раз вовремя: оператор, обер-ефрейтор, присев на ступеньки особнячка, с досадой копался в рюкзаке.

Геринг остановился рядом, делая вид, что завязывает шнурок.

— Поломка?

— Да, отказал индикатор.

Улица была совершенно пуста, и Геринг наклонился над рюкзаком. Неисправность оказалась пустячной: от тряски отошла лампа… Впоследствии капитан говорил, что пять минут спустя его прошиб пот при мысли, что оператор мог не найти дефекта и покинуть рю де Карден…

— Включайте!

Обер-ефрейтор щелкнул тумблером и едва не выронил рюкзак.

— Контакт!

— Что?

— Есть прямой контакт!

Геринг склонился над круглым зеленым экранчиком. Танцующая змейка выброса не оставляла сомнений — контакт! Рация была где-то совсем рядом, в нескольких десятках метров. Оператор, подстраиваясь, крутил и крутил ручки. Геринг, забыв обо всем, корректировал линию на планшете: визир давал направление на особняк напротив… Еще немного, и оператор нашел оптимальные величины: пеленг, продолженный взглядом Геринга, уперся в окно особняка — крайнее слева на третьем этаже…

— Какой номер?

— Двадцать один.

— Пошли отсюда…

Известие, принесенное Герингом, заставило Бёмельбурга распроститься с Жаннет. К полуночи операторы сосредоточились на рю де Жарден возле дома номер 21. Десять пеленгаторов и десять линий на планшетах. В 00.09 все они сошлись в одной точке, и точкой этой оказалось уже известное Герингу окно. Рация была поймана.

— Утром из полиции доставили справку: в доме номер 21 размещался пансион, причем его хозяйке принадлежал и другой дом по рю де Жарден — семнадцатый. Справка, как водится, содержала сведения о жильцах обоих домов. Это были в основном французы: несколько чиновников, небогатые коммерсанты, две кокотки. Среди них обращал на себя внимание уругваец сеньор Бариентос — единственный иностранец, если не считать госпожи Барча, по мужу Зингер, о которой полиция сообщала, что она — любовница Бариентоса, хотя и скрывает это, живя отдельно в доме номер 17.

Ближе к полудню в оба подозрительных дома порознь въехали новые постояльцы: англичанин — сухой и высокомерный господин с большим багажом и бумажником, набитым кредитками, и толстый испанский торговец с довольно приятным и добродушным лицом алкоголика. По сигналу гонга новички встретились с другими жильцами за общим табльдотом в громадной столовой дома номер 21.

Ели в пристойном молчании, пили сухое вино, и Герингу не стоило труда украдкой рассмотреть присутствующих. За десертом его внимание невольно привлекла молодая, поразительно красивая дама, сидевшая напротив в обществе мужчины и девочки. Девочка, бледная и анемичная, лениво ковыряла ломтик ананаса и, капризничая, пыталась утопить его в бокале с минеральной водой; дама шепотом выговаривала ей, мужчина же ласково улыбался девочке и придвигал ей новую порцию сладкого.

Это трио покинуло столовую раньше других, и Геринг, проводив их взглядом и мельком глянув на Бёмельбурга, поймал на лице штурмбанифюрера откровенное восхищение.

Четверть часа спустя они встретились в саду.

— Она изумительна! — сказал Бёмельбург. — Уругвайцу повезло.

— Это Бариентос?

— Да. А дама — Маргарет, которую зовут еще и Эля.

— Кто зовет? Уругваец?

— Не я же!.. Кстати, он ваш сосед: его дверь напротив вашей.

В 17.25 Геринг, убедившись по тишине в коридоре, что там никого нет, включил пеленгатор и, держа чемоданчик на весу, вышел из номера. Он не сделал даже шагу, как змейка на экране вспыхнула яркой зеленью, зарегистрировав работу передатчика. Геринг качнул чемоданчик в сторону двери напротив: сигнал усилился почти до пика.

Рация работала в апартаментах сеньора Бариентоса!

…К вечеру капитан и Бёмельбург обследовали сад и оба дома. Они оказались хотя и не смежными, но соединенными общей тыльной лужайкой, ограда которой выходила на рю де Хеффер. Здесь и разместились трое операторов, все — в штатском, тщательно проинструктированные Бёмельбургом. Остальные посменно вели наблюдение за рю де Жарден.

Пожимая руку Геринга, Бёмельбург с чувством сказал:

— Действуйте. И помните: я в коридоре.

Отыскав хозяйку, Геринг попросил ее немедленно передать уругвайцу записку. В ней была всего одна строчка: «У меня есть вести от Германа. Эссекс». От того, как отреагирует Бариентос на эту фразу, зависело, состоится ли комбинация, придуманная Бёмельбургом, или же «Маленького шефа» придется брать сейчас же. В том, что уругваец и есть Морель, а не простой радист, Геринг и Бёмельбург не сомневались. Записка должна была подтвердить или опровергнуть это.

Спустя несколько минут Геринг постучал в номер Бариентоса.

Бёмельбург, притаившись за поворотом коридора, держал наготове пистолет. Операторы, засевшие по обеим сторонам дома, были готовы встретить уругвайца огнем, если он попытается бежать через окно; им было приказано стрелять только в ноги.

За дверью раздался мужской голос:

— Войдите!

Геринг переступил порог.

Бариентос встретил его посередине комнаты, держа руки в карманах. Капитан попытался улыбнуться.

— Вы получили мою записку?

— Да. Кто вы?

— Эссекс.

— Я вас не знаю!..

— Это так. Но я знаю Германа.

— Кто это?

— Мой добрый друг… из Брюсселя…

«Сейчас он выстрелит», — подумал Геринг и едва не закрыл глаза.

— Садитесь, — сказал Бариентос. — И объясните толком, кто вы такой.

Геринг присел на край стола.

— Я уже сказал — Эссекс.

— Англичанин?

— Считайте, что да.

— Кто такой Герман?

— Иоганн Вендель.

— А при чем здесь я?

— Я мало что знаю: выполняю поручение, и только. Меня просили передать вам привет от Директора и сослаться на Германа. Только и всего.

Это был самый скользкий момент во всей комбинации. Поверит или нет? Успел ли Центр предупредить своих людей о провале Венделя, и если успел, то как вести себя дальше?

Бариентос угрюмо рассматривал Геринга в упор. Сказал:

— И все же я не понимаю: чего вы от меня хотите. Или объясните толком, или убирайтесь вон!

— Вы напрасно сердитесь. Я же сказал: Герман передает вам привет от Директора. Сделать лично он это не может… Он арестован!

Бариентос не ждал удара. Вздрогнул. Спросил:

— Когда? — И Геринг понял, что выиграл.

Теперь он врал спокойно, будучи убежденным, что психологический шок сделал свое дело, и «Маленький шеф», расшифровав себя восклицанием, не откажется от дальнейшего разговора и не всадит в него пулю… Не заостряя внимания на деталях, Геринг рассказал, что Вендель привлек его к работе два месяца назад и тогда же предупредил, что в случае провала надо бежать в Париж или Марсель. Дал адреса…

— В Париже? Какой?

— Если вы его знаете, то зачем я буду его повторять? А если нет, то надо ли мне его называть?

«Маленький шеф» внимательно посмотрел на капитана.

— Вы осторожны, Эссекс.

— Зовите меня лучше Геринг!

— Значит, вы немец?

— А вы?

Бариентос впервые улыбнулся.

— Ну, знаете ли… Вы прямо могила для секретов… Где вы думаете жить?

— Здесь.

— А вот это неосторожно. Снимите комнату поближе к порту и подальше отсюда.

— Хорошо. Мы еще встретимся?

— Через три дня.

«За это время он запросит Центр», — подумал Геринг.

— Как я найду вас, сеньор Бариентос? Мне не хотелось бы приходить в пансион.

— Через три дня зайдите на городскую почту и предъявите кредитку в пять франков с оторванным правым верхним уголком, цифра серии должна кончаться на ноль. Возьмете открытку.

— Да, месье Морель!

На этот раз Бариентос не повел и бровью. Протянул Герингу руку.

— Прощайте… Итак, через три дня!

2

11 ноября 1942 года германские войска оккупировали «Зону Виши».

Сент-Альбер узнал об этом несколько раньше большинства парижан — за полночь «Техник» позвонил Пиберу, а тот, в свою очередь, примчался к Полю домой. Все попытки связаться с Марселем и предупредить Райта оказались безуспешными.

Было решено, что Дюбуа попросит одного из радистов «присмотреть» за Райтом и его передачами Центру: в случае нарушения связи можно было догадаться, что в Марселе что-то стряслось. Райт не доставил им повода для беспокойства ни в первый день оккупации, ни в два последующих, но на четвертый пропустил вечерний и ночной сеансы. Радист, записывавший по поручению Дюбуа телеграммы из Марселя, прислал их Сент-Альберу. Поль внимательно прочел их, боясь найти среди текста аварийный сигнал, и, не найдя, успокоился. Скорее всего Райт предпочел свернуть передатчик до той поры, пока обстановка не прояснится. Пибер тоже считал, что оно так и есть, и называл эту меру разумной.

Вечером 14 ноября Райт снова вышел в эфир и заработал как ни в чем не бывало, а вскоре пришла открытка с условным знаком, извещавшим, что в Марселе все обстоит благополучно. Пибер, принеся ее с почты в контору, сказал:

— Вот видите, я был прав! Не стоило волноваться!

Сент-Альбер покачал головой: стоило!

Аламо…

Эрнстрем…

Деме…

Вендель…

Первые жертвы. К мысли, что друзей уже нет, трудно привыкнуть. Только недавно — кажется, вчера — звучали их голоса, руки сплетались в крепком пожатии, а сегодня — где они? Исчезли бесследно, и никто не узнает, как провели они последние в своей жизни дни и часы. У разведчика нет имени, нет дома, нет спокойного «завтра». Есть долг…

Покидая семью и землю, вскормившие его, уезжая в свою дальнюю, часто бессрочную, командировку, он ставит себя вне права и закона, не надеясь ни на снисходительность судей, ни на место в списке погибших в бою. Без вести пропавший! И, стоя перед взводом у рва, беззащитный и безымянный, единственно, чем утешится он на грани смерти, — мыслью, что воевал до конца и сделал все, что мог.

…С обратной связью радисты Сент-Альбера получили два новых запроса Центра.

От Директора. Соответствует ли действительности, что 7-я танковая дивизия ушла из Франции? Куда? Когда прибыл в Шербург штаб новой дивизии? Какой номер?

От Директора. Срочно доложите о формируемой во Франции 26-й танковой дивизии. Директор.

Все глубже увязая на Волге, немцы в поисках резервов перетряхивали свои тылы по всей Европе. Заслон, оставленный ими вдоль атлантического побережья, напоминал кисею — участки, занятые летом дивизиями, к зиме ушедшими на Восточный фронт, прикрывались батальонами ландштурма, плохо обученными и имевшими лишь легкое оружие.

Произошли изменения и в штабе Тодта. Взамен щеголеватых полковников и майоров, убывших на Восток, из рейха приезжали вислобрюхие старики с полевыми сумками, набитыми пилюлями. Основной темой разговоров в кулуарах штаба, помимо Сталинграда, стали болезни: застарелые катары, камни в печени и почках, ожирение сердца. Сент-Альбер намекнул некоторым из вновь испеченных офицеров, что располагает знакомствами на черном рынке, и обрел в лице почечников и гипертоинков закадычных друзей, не имевших секретов от человека, искренне пекущегося об их здравии. Взамен дефицитных средств он получал обильную информацию о строительстве оборонительных сооружений «Атлантического вала», с каждым днем все больше и больше убеждавшую его, что «вала», по существу, нет и в ближайшие месяцы создано не будет. Бюджет штаба Тодта во Франции по распоряжению Берлина был резко сокращен: основные подразделения строительных и инженерных войск, техника и склады убыли на Восток и поступили там в подчинение армейского командования. Это был многозначительный факт, характеризовавший изменение концепций ОКВ, и Поль сообщил о нем Центру.

Выполняя задания Центра, шедшие теперь, как правило, с грифом «Очень важно», Поль не упускал из виду и «Команду Панвица» на улице Курсель. В отличие от прочих частей и подразделений команда росла как на дрожжах. Парк машин пополнялся, и теперь автобусы радиопеленгаторной службы встречались на улицах Парижа, пожалуй, чаще похоронных катафалков. При взгляде на те и другие Поль темнел, прогоняя невеселые предчувствия.

Система, изобретенная им, в известной мере страховала пятерку радистов от пеленгации, но Сент-Альбер знал, что для специалистов любая система рано или поздно перестает быть тайной, и в предвидении этого искал новые варианты. На один из них — лучший — его натолкнули игральные кости, и Пибер, познакомившись с ним, пришел в восторг. Впрочем, ненадолго: осуществление нового плана требовало денег, а счет Поля в банке был почти исчерпан. Дюбуа, финансовый гений группы, испросив согласие шефа, пустился на рискованную спекуляцию строительными материалами и довел ее до благополучного конца, выручив при расчете несколько десятков тысяч рейхсмарок. Выгодно обменяв их на франки, он распределил их по трем счетам, два из которых Поль зарезервировал «про черный день».

В общих чертах новая система, названная Пибером «покерной», повторяла «эстафету», при которой радисты последовательно передавали одну телеграмму. Разница была в том, что теперь они делали это из разных квартир — для каждого было снято по четыре-пять комнат в различных районах Парижа. Порядок выбора квартиры для очередной передачи определялся цифрой на игральной кости, выбрасываемой самим радистом.

Около тридцати квартир и столько же передатчиков, да еще деньги на ежедневные переезды — средств на счетах могло хватить максимум на несколько месяцев! И все-таки Сент-Альбер ввел систему в действие.

Отныне пеленгаторам Панвица пришлось бы забраться в лабиринт, выход из которого им не нашла бы и сама Ариадна! Рация, еще позавчера отстукивавшая свои точки-тире на севере, назавтра перемещалась на восток, чтобы день спустя очутиться на юге. Все менялось — и менялось произвольно! — расстояние от улицы Курсель, направление, очередность приема «эстафеты», шифры и вдобавок само расписание!

Со стороны пеленгаторов опасность не грозила.

Но она была. И ближе, чем Сент-Альбер мог предположить.

Райт не случайно пропустил два сеанса. Часы, отделившие их от выхода рации в эфир, были часами допросов в казарме Дуан.

3

День за днем. Год за годом. Дорн понимал, что живет в Женеве недопустимо долго для разведчика, но сознавал также, что замены не будет. Даже если бы Центр рискнул прислать нового руководителя и заместителей для Сисси, Лонга, Джима и радистов, легализация и передача связей заняли бы недели или месяцы, в продолжение которых поток информации сузился бы до размеров струйки, текущей из водопроводного крана. Поэтому Дорн, хотя и чувствовал усталость, смешанную с беспокойством, не позволял себе думать о смене, зная по опыту, как далеко могут завести подобные мысли.

С помощью Центра «Геомонд» постепенно выкарабкалась из долговой ямы, и денежные вопросы сошли с повестки дня, перестав занимать Дорна. Предчувствие беды было связано не с ними и далее не с чем-то конкретным, а, образно говоря, напоминало настороженность многоопытного лося, распознающего в сложном букете запахов тонкую горчинку грядущего лесного пожара. Еще не представляя, где и когда займется пожар, Дорн поторопился подыскать для членов группы запасные квартиры. Сделать это было не просто: сам Дорн, как эмигрант, зарегистрированный в полиции и БЮПО, мог передвигаться по стране лишь в редких случаях, поскольку на каждую поездку требовалось отдельное разрешение. Помочь с квартирами могли Роза и Сисси, имевшие швейцарское гражданство, или муж Сисси — Бэтчер. Дорн, не колеблясь, остановил выбор на них двоих и не раскаялся: в течение недели квартиры были найдены и сняты на вымышленные имена. Для самого Феликса отыскали комнату в Берне у надежного человека, не проявившего излишнего любопытства.

Впрочем, при всей своей важности дело с квартирами было все же второстепенным, и Дорн уделил ему внимания не больше, чем требовалось. Главным по-прежнему было и оставалось — своевременно отвечать Центру на запросы, связанные со Сталинградом.

После почти недельного отсутствия из поездки по кантонам вернулся Лонг с известием, что ему посчастливилось наткнуться на целую группу немецких антифашистов. Во главе группы — некто Рот, человек, близкий к бывшему канцлеру Вирту. Рот готов содействовать в получении информации из Германии.

— Вирт за него ручается, — добавил Лонг. — Кроме того, люди Рота помогают американцам.

Дори невесело приподнял бровь.

— Даллесу?

— Точно не знаю. Это важно?

— Если Даллес участвует в деле, советую держаться от Рота подальше.

— Почему? Американцы — наши союзники.

— Не в этом соль, мой дорогой. Даллес беспечен и, кроме того, чрезмерно активен. И то и другое опасно.

— Но Даллес в Берне, а Рот и Вирт — в Тессине!

— Тем хуже: длинную связь легче проследить.

Лонг ушел расстроенный. Он был уверен, что Дорн не прав, и в жестоком споре выговорил разрешение встречаться с Ротом на свой страх и риск. Скрепя сердце Дорн пошел на это: он не ждал от Рота самородков, пусть будут хоть крупицы — Центр нуждался и в них.

19 ноября 1942 года начался второй этап битвы на Волге. В 7 часов 30 минут сотни орудийных стволов вспороли воздух снарядами, превратив степь под Клетской в подобие лунного ландшафта. Юго-Западный и Донской фронты, маневрируя, рассекли укрепленные рубежи и, расширяя прорыв, ринулись на юг.

Двумя днями позже Дорн с удовлетворением подвел первые итоги. Вертер через Люси известил, что возле Красноармейска 3 немецких и 5 румынских дивизий смяты и сметены. Штаб 4-й танковой армии едва успел бежать на западный берег; меньше повезло штабистам 5-го румынского армейского корпуса: их пленили в районе селения Перелазовского. «В ОКВ все исполнены пессимизма», — заключал Вертер.

Все эти дни и последующие Люси ухитрялся получать из Берлина по нескольку телеграмм кряду и пересылал их Дорну. Тейлор, точно челнок, сновал между Женевой и Люцерном. Черный от напряжения, он приобрел способность дремать на ногах. Через неделю силы его подошли к пределу, и он сказал об этом Дорну Вместо ответа Феликс положил на стол очередную радиограмму Центра:

«Норд». Срочно проверьте через Тейлора последнюю информацию о решениях ОКВ. Директор.

Тейлор медленно отстранил бумагу.

— Хорошо. Но и Люси измотался…

— Надо продержаться.

— Он это понимает… Глянули бы вы на него — кожа да кости.

Феликс отвел глаза: на это нечего было сказать. Тейлор уехал, выпив полгаллона кофе. Думая о нем и Люси, Дорн избегал смотреть на себя в зеркало — за последнее время он пугающе быстро старел, и знал, что это не только возрастное.

Вечером 11 декабря Тейлор позвонил с вокзала.

— Не сердитесь, Виктор, до вас не меньше часа ходьбы, а дело не терпит.

Язык его заплетался, и Дорн подумал, что Тейлор пьян. В гневе он едва не наговорил Тейлору колкостей и был рад, что успел сдержаться. Шифруя сообщение для передачи радистам, Дорн привел его без комментариев. «Паулюсу. Начинаю завтра наступление, чтобы вас освободить. Рассчитываю на то, что проведу рождество с вами. Гитлер».

За полночь, укладываясь спать, Дорн с благодарностью вспомнил Гесслера. Тейлор передавал, что Адольфу становится все труднее ускользать от своих опекунов: Массон охранял его, как короля. С чем это связано? Неужели ХА считает, что Гесслер в опасности? Или здесь что-нибудь другое?

По иронии судьбы именно в эти дни бригадный полковник узнал о существовании Дорна. Криминалисты ХА и агенты БЮПО недаром ели свой хлеб. Каждый шаг Гесслера скрупулезно фиксировался в ежедневных отчетах, и Тейлор оказался в числе лиц, вызвавших подозрения. В ХА недолго гадали, кого он представляет: американцев, англичан, французское Сопротивление или русских. По следам Тейлора контрразведка добралась до «Геомонд». Несколько раньше, в конце лета, в списки ХА попали Роза и Мод.

Массон забил в набат. Если Гесслер работает на русских, то в первую голову следовало искать рации советской разведки. СД могло подобраться к ним раньше ХА и, пройдя по цепочке, ликвидировать Гесслера.

Агенты Массона проявили чудеса ловкости, стремясь не попасться на глаза радистам и Дорну, и если последнему удалось угадать приближение пожара, то это нельзя было отнести за счет промахов людей Массона. Не их оплошности, а выдающаяся интуиция предупредила Дорна о скрытой опасности.

Докладывая Гизану о результатах расследования, Массон не просил инструкций. Он знал — их не будет. Все, что генерал хотел сказать по поводу группы советских разведчиков, он сказал раньше, и не в его привычках было менять свои распоряжения. Дорна и других следовало арестовать не раньше, чем СД или абвер подберутся к ним.

Превентивные меры Массона можно было бы считать блестящими, если бы в РСХА полагались только на свою агентуру. Но Шелленберг не случайно заработал в кругах СС репутацию «ловкого малого». С ведома Гиммлера бригаденфюрер замыслил и осуществил комбинацию, которой мог гордиться: в ней, пожалуй, впервые в практике разведки вся государственная машина империи была поставлена на службу органам шпионажа.

Идея, родившаяся в голове Шелленберга и согласованная с шефом СС, была представлена на рассмотрение Гитлера, и фюрер пришел в восторг. В ставку ОКВ в Цоссене был направлен приказ приступить к разработке плана нападения на Швейцарию; Кейтель получил устное указание закончить все к середине января. В несколько дней штабисты представили свои соображения и после совещания у Йодля наметили кандидатуру командующего армией вторжения. Им стал Диеттл.

В субботу 30 января 1943 года взволнованный Гесслер приехал на виллу Штуц и потребовал свидания с самим Массоном. Ему пришлось подождать, пока бригадный полковник добирался из Берна до Костаниенбаума.

Гесслер сутуло склонился над столом.

— Немцы готовы напасть, полковник.

— На кого же? — спросил Массон.

— На Швейцарию! — был ответ.

Стрела, пущенная Шелленбергом из Берлина, достигла цели. Теперь бригаденфюреру оставалось недолго ждать. Если только он был прав в своих предположениях, считая, что ХА ведет двойную игру, то через считанные часы швейцарская армия должна была стянуться к границе. Всем заслуживающим доверия агентам СД было предложено проследить за этим передвижением.

Шагая по кабинету из угла в угол, Шелленберг ждал сообщений. Все продумано, и осечка исключается. Как только швейцарские войска стронутся с места, Массон из равноправного партнера по переговорам превратится в покорную жертву. Шелленберг продиктует ему свои условия, и главным из них будет пункт о немедленной выдаче русских разведчиков и тех, от кого «Русский оркестр» получает информацию.

4

На первых порах Райта допрашивал Геринг, сменивший штатский костюм «Эссекса» на мундир капитана контрразведки. Бёмельбург по военному телефону связался с Панвицем и получил указание ни в коем случае не применять к арестованному методов физического воздействия.

— Внушите ему мысль, что мы согласны считать его военнопленным. Иначе он замкнется, как Аламо, и мы потеряем бездну времени.

— Может быть, для страховки арестовать и Маргарет Барча?

— Не стоит. Лучше покажите ее «Маленькому шефу» будто невзначай… из окна машины, что ли… Можете сказать ему, что жизнь и свобода красотки зависят от него.

— Понимаю.

Райта содержали в подвальном помещении казармы Дуан, чистом и сухом, но лишенном окон. При аресте у него отобрали пояс, галстук и некоторые мелочи, включая записную книжку, оставив сигареты, спички и даже часы. Геринг полагал, что человека умного такое отступление от правил наведет на некоторые мысли, и Бёмельбург был с ним согласен, считая, что никогда не поздно изменить обращение и перейти к обычным приемам СД. Перед началом допроса он позвонил в казино и распорядился доставить в кабинет коньяк и хорошие сигареты.

Геринг встретил Райта у двери. Поддерживая под локоть, проводил к столу и указал на кресло. Сел сам, сцепив пальцы на колене. Бёмельбург стал за его спиной под портретом фюрера.

— Коньяк? — спросил Геринг.

Райт с тоской смотрел в окно. Городской шум, накатывая волнами, врывался в комнату; осеннее мягкое солнце растекалось по крашеному паркету. Геринг, позевывая, повторил вопрос:

— Коньяк?

Бёмельбург не торопясь наполнил три рюмки. Придвинул Райту одну.

— Выпейте. Это «Мартель».

Райт отвел взгляд от окна.

— Хотите купить?

— Нет, — сказал Геринг. — Вы ведь не продаетесь, не так ли?

— А вы?

— Ну, ну, — сказал Бёмельбург. — Не грубите! Выпейте-ка лучше, и поговорим. Еще не все потеряно, сеньор Бариентос.

— Для меня — все.

— Что вы имеете в виду — жизнь или свободу?

Райт поднес к губам рюмку, отпил глоток.

— Что с Элей… с госпожой Барча?

— Она на свободе!

— Не верю!

— Хотите повидаться?

Райт махнул рукой.

— Может быть, вы и не лжете…

— Разумный подход, — сказал Бёмельбург. — С нами всегда можно договориться. Только не надо темнить.

Геринг наполнил пустые рюмки.

— Приятно видеть, что вы понимаете с полуслова.

— Ну, а если нет?

— Тогда — смерть. Но не сразу. Медленная и очень мучительная. И разумеется, показания, которые мы получим в любом случае.

— Ну, а мои друзья?

— Думайте о себе.

— Думал.

— Ну и как?

— Никаких подписок!

— Естественно.

— Никаких документов.

— Их не будет.

— Я могу рассчитывать?

— Слово офицера, — сказал Геринг. — Только не мелочитесь.

Бёмельбург засмеялся: схватывает на лету! Все еще посмеиваясь, он обогнул стол и, подойдя к Райту, похлопал по плечу.

— Англичане и французы, попадающие к нам, не спешат на тот свет. Хотите поговорить с ними? Среди них немало хороших профессионалов, и тем не менее они сотрудничают с СД.

Геринг, отогнув рукав мундира, посмотрел на часы.

— Господа, мы увлеклись частностями. Я предлагаю построить разговор следующим образом: сначала наш гость с полной откровенностью расскажет о способах и технике связи, потом — перейдем к людям и в заключение договоримся о будущем.

— Очень дельно, — сказал Бёмельбург. — Протокола не будет, я сам запишу, что надо.

Райт, нервничая, пощелкал ногтем по рюмке.

— Вы уверены, что я соглашусь?

— Да, — сказал Геринг. — Вы же хотите жить.

— Он понимает, — сказал Бёмельбург. — Он все отлично понимал с самого начала. Еще при аресте. Вспомните, Геринг, у него был пистолет, но он не застрелился; было время порвать бумаги, но они здесь. Сколько мы провозились, с дверью? Минуты три?

— Все пять…

— Достаточно, чтобы принять решение. Когда ломают дверь, разведчик или стреляется, или рассчитывает варианты, не хуже шахматиста… Полноте, Бариентос! Переходите к делу… Можете, если хотите, начать не с техники, а с людей. Итак, с кем вы связаны?

Райт был готов ко всему — к пыткам, расстрелу, петле. Но не к этому — мягкому тону и «джентльменскому» поведению следователей. К чему они ведут?.. Страх ледяной лапой придушил Райта, едва не лишив сознания.

— Ну же! — поторопил Бёмельбург. — Начинайте с Парижа. Адрес?..

— Рю Марбеф, — сказал Райт, холодея…

Закончив первый допрос, Геринг отправил Райта в подвал, распорядившись хорошо накормить и не беспокоить до вечера. Обед принесли из ближайшего ресторана. Бёмельбург, не теряя времени, созвонился с Парижем и коротко информировал Панвица об итогах допроса.

— Спросите его о Женеве, — сказал Панвиц. — Это очень важно.

— Понимаю… Кстати, в его паспорте есть швейцарская виза и полицейские отметки.

— Вы думаете?..

— Если позволите, я повременю с ответом.

— Хорошо. Постарайтесь заставить его записать свои показания. Прощупайте Париж и Женеву со всех сторон и, главное, добейтесь ясных ответов. Не давайте Бариентосу вилять.

До утра Бёмельбург и Геринг успели, сменяясь, исписать стопу бумаги. Райт не запирался: перечислил парижские и брюссельские адреса Сент-Альбера, Пибера и Дюбуа; назвал он и радиоточку Сезе в Остенде; отдохнув, стал диктовать расписание связи и частоты. Геринг спросил о шифровальных книгах. Райту были известны не все, только три, и он круглым отчетливым почерком занес в блокнот капитана их названия.

На рассвете в казарме неожиданно объявился Панвиц. Отмахнувшись от рапорта, он приказал отправить Райта в подвал. Судя по всему, он был не в духе, и Геринг, переглянувшись с Бёмельбургом, приготовился к разносу.

Гроза разразилась немедленно.

Выдвинув как таран тяжелую нижнюю челюсть и став удивительно похожим на Муссолини, Панвиц, не повышая голоса, сообщил офицерам, что Шелленберг намерен предать их суду.

— За что же? — с плохо разыгранным спокойствием спросил Бёмельбург.

— За превышение полномочий.

— Не понимаю…

— Кто просил вас торопиться с арестом?.. Не улыбайтесь, Бёмельбург, дело гораздо серьезнее, чем вы думаете. Если до утра я не получу веских доказательств, что Бариентос искренен, то днем с первым же поездом вы и Геринг поедете в Берлин.

Геринг вспыхнул.

— Я не подчинен Шелленбергу! Абвер, который я представляю в команде, — армейская инстанция!

Панвиц с интересом посмотрел на него.

— Скажите об этом бригаденфюреру. Впрочем, если вы предпочитаете попасть под суд по приказу адмирала, то так оно и будет… Не тратьте время, господа, доказывая мне свою добросовестность. Единственно, чем я мог вам помочь, — это задним числом дать санкцию на арест. Вы понимаете, что это значит?

Бёмельбург устало пригладил волосы.

— Не вижу за собой вины.

— Бариентос передал аварийный сигнал?

— Нет.

— Это так, Геринг?

— Нужны доказательства?

— Будет лучше, если вы сумеете заверить Шелленберга, что молчание рации «Маленького шефа» само по себе не является аварийным сигналом!.. Сколько осталось до сеанса?

— Около часа.

— Дайте ему рацию и его шифровки.

— Подлинные?

— Конечно! У нас нет времени для составления правдоподобной дезинформации.

Бёмельбург щелкнул каблуками.

— Хорошо…

Райт, доставленный из подвала, равнодушно выслушал Панвица. Сел за стол, покрутил верньеры рации, проверяя исправность. Геринг положил перед ним наручные часы, забыв, что оставил Райту его собственные. Панвиц расстегнул кобуру.

— Вот что, мой друг, если вы начнете фокусничать, я застрелю вас.

Телеграммы Райт передал, уложившись в десять минут. Контрольные операторы, дежурившие в соседней комнате, позвонили по внутреннему телефону и заверили Панвица, что аварийного сигнала не было. Геринг перевел дух. Бёмельбург, бледный и сосредоточенный, грыз ногти на подоконнике. Панвиц с улыбкой протянул Райту портсигар.

— Браво, мой друг! Вы сделали неглупый шаг. Теперь отдохните и приготовьтесь к разговору о Женеве. Хотелось бы, чтобы вы по-прежнему проявили реализм.

Райт, не спрашивая согласия, потянулся к бутылке. Налил себе полную рюмку и, не взглянув на Панвица, медленно выпил коньяк.

— Не понимаю, о чем вы?

— Полноте, Бариентос!

Райт пожал плечами.

— Говорю вам: не понимаю.

— Вы бывали в Женеве?

— Разумеется… Как турист!

5

Перед отъездом из Парижа Сент-Альбер, измученный зубной болью, выкроил время и навестил стоматолога. Доктор Малепла держал кабинет возле площади Сен-Лазар, в модном районе; и попасть к нему на прием было нелегко. Поль, ожидая своей очереди, около часа провел в обществе старой аристократки, кутавшейся в меха, и двух юрких молодых людей с повадками спекулянтов черного рынка.

Малепла, словно маг, манипулировал блестящими инструментами; пальцы его были подвижны, как у мима. От него пахло духами и чистым бельем. Поль, борясь с болью, невнимательно слушал болтовню врача. Малепла ругал осень, парижан и падение нравов. Подумать только, дороговизна растлила парижан! Госпожа Н. — вы видели ее в приемной? — спит с немцем, а ее прадед, маршал Франции, воевал с ними. О-ля-ля! А что поделаешь, если желудок не хочет считаться ни с чем? Ему нужны доброе мясо и свежая зелень, а не дерьмо, выдаваемое по карточкам…

Назначив Сент-Альберу явиться через неделю, Малепла неуловимым жестом опустил в карман двести франков и выпорхнул в приемную навстречу тучному старику с жировой шишкой возле уха и громадным бриллиантом на пальце.

С вокзала Сент-Альбер позвонил в контору. Дюбуа сказал, что новостей нет, можно уезжать, и Поль, продиктовав ему для памяти дату визита к Малепла, как был налегке, сел в вагон и спокойно проспал до самого Лиона.

В Лионе он пробыл меньше суток, затратив их на поиски подходящей для радиста квартиры. Еще две такие надо было снять в Ниме и Нанте. Дюбуа считал, что Пиберу пора отделиться от «Симэкс» и создать самостоятельную группу. В этой мысли был резон, и Поль решил осуществить ее, не откладывая в долгий ящик. Имея резервный филиал, Пибер мог взять себе часть источников и работать независимо, страхуя парижан в случае осложнений. Думая об этом, Сент-Альбер ворочался на жесткой скамейке третьего класса и, сойдя в Ниме, едва поборол искушение позвонить в Париж из местного отделения Тодта.

А между тем его звонка ждали. Но не Пибер и не Дюбуа.

Утром 17 ноября специалисты парижского гестапо, получив приказ Панвица, подтвержденный Берлином, включились в линию телефонной связи, обслуживающую контору «Симэкс». Все разговоры стенографировались и номера телефонов немедленно брались гестапо на заметку. Одновременно агенты наружной службы взяли под контроль служащих конторы и посетителей, фотографируя их и устанавливая адреса.

Слежкой руководил Бёмельбург, отозванный из Марселя в Париж. По прибытии Панвиц поздравил его со званием штандартенфюрера и крестом первого класса «За боевые заслуги». Прочтя бумаги, в которых ни словом не упоминались ни Геринг, ни он сам, гауптштурмфюрер, оскорбленный, связался с Шелленбергом.

— Арестуйте Сент-Альбера, — сказал Шелленберг, — и все пойдет как по маслу. И не завидуйте Бёмельбургу — он сейчас слишком на виду… Вы поняли?

— Хорошо, — сказал Панвиц. — Но кто поручится, что он и Поля не запишет себе в актив, как сделал с Райтом? Учтите, бригаденфюрер, мои операторы и без признаний Райта выследили три рации в Париже.

— Поручите Бёмельбургу Пибера и Дюбуа.

— Он возьмет их и станет генералом!

Шелленберг мягко засмеялся в трубку.

— А может быть, и нет. Тогда генералом будете вы…

От этой шутки Панвицу стало легче. Бёмельбург, конечно, обошел его на повороте, но в будущее ведут узкие тропинки, и горе тому, кто сорвется на полпути. На всякий случай Панвиц поторопился вызвать в Париж и Геринга, поручив ему доставить Райта в тюрьму Фрэн. В такие дни Геринг мог оказаться незаменимым.

Докладывая Шелленбергу о раскрытых радиоквартирах, Панвиц позволил себе допустить известного рода преувеличение. Квартиры он установил, но о личностях радистов не имел ни малейшего представления. Засады, оставленные гестапо в соседних домах, коротали время за картами — в квартиры никто не заходил.

Бёмельбургу же, как назло, продолжало везти. Его агенты состряпали целый справочник из адресов, задав гестапо и абверу работу на ближайшие несколько недель. Панвиц не сомневался, что из десятков людей, выявленных Бёмельбургом, какая-то часть окажется связанной с «Симэкс» не только легальными отношениями. Он попытался ускорить процесс выявления о помощью Райта и, съездив во Фрэн, показал ему список, но потерпел неудачу. Райт заявил, что с него довольно и разговаривать он будет только в Берлине. После первых признаний, касавшихся Парижа, он словно ушел в себя, не реагировал на лесть и угрозы. Геринг считал, что пора применить сильнодействующее, и Панвиц был согласен с ним, но приказ Шелленберга исключал пытки, и оставалось одно — говорить с Райтом вежливо.

Сдерживая раздражение, Панвиц заставил себя на время забыть о Райте, надеясь, что после ареста Сент-Альбера им удастся столковаться…

…Итак, Сент-Альбер. Все сходилось на нем, и только на нем.

Бёмельбург, получив самостоятельность, не стремился информировать Панвица о ходе охоты. Вместо отчетов агентов гауптштурмфюрер получал сжатую сводку, из которой извлекал минимум полезного. Единственное, что он знал твердо, — Пибер и Дюбуа не сумеют ускользнуть. О Сент-Альбере в сводках не было ни строчки.

Геринг, получивший задание наблюдать за конторой параллельно с людьми штандартенфюрера, утверждал, что владелец «Симэкс» не подает признаков жизни. Консьержка, расспрошенная с осторожностью, уверяла, что месье Сент-Альбер не приходил домой с 16 ноября, однако ничто не указывало на его отъезд. Панвиц распорядился под благовидным предлогом арестовать консьержку где-нибудь вне дома и доставить на улицу Курсель. Геринг выследил ее на рынке и привез в своем автомобиле, испуганную и готовую рассказать все. Обливаясь слезами, она твердила как заведенная, что месье Сент-Альбер, наверное, в конторе или гостит у друзей. Не мог же такой шикарный господин уехать далеко без чемодана и чистого белья!

Консьержку отправили в камеру, а гауптштурмфюрер скрепя сердце позвонил Бёмельбургу и пригласил его к себе.

— Что слышно о Сент-Альбере?

— Полагаю, он ночует в конторе. Ему непрерывно звонят, и секретарь отвечает, что он занят и не может подойти. Что-то держит его там, мешая отлучаться.

Панвиц, улыбаясь, достал из сейфа бутылку кюммеля и налил бокалы.

— Ваше здоровье, штандартенфюрер.

Бёмельбург умел пить, не пьянея, зато Панвиц после двух стаканов едва стоял на ногах. Выпроводив штандартенфюрера, он позвонил Герингу и заплетающимся языком продиктовал телефонограмму брюссельскому гестапо с указанием первым же самолетом отправить в Париж Венделя.

…Венделя привезли днем. Часом раньше Геринг из кабинета Панвица позвонил в «Симэкс» и от имени Германа назначил Пиберу свидание в пассаже Лидо. Говорил он по-французски, имитируя тяжеловесный фламандский акцент, характерный для тех, кто хотя бы год прожил в Брюсселе. Закончив разговор и положив трубку на рычаг, капитан пожал плечами.

— Он не придет…

— Отказался?

— Напротив, сказал, что будет точен, но, по-моему, он должен задать стрекача. Не обижайтесь, гауптштурмфюрер, однако я не улавливаю идеи. Представьте себя на месте Пибера: вам звонит проваленный агент и назначает рандеву. Как бы вы поступили?

— Я бы пришел, — сказал Панвиц. — И, поверьте мне, Пибер не пренебрежет возможностью поговорить с Веиделем.

— Почему?

— Да хотя бы потому, что арестованные, случается, бегут из тюрем, и у Пибера нет оснований считать, что Вендель нами перевербован… Он придет, Геринг, обязательно придет, и мы возьмем его тепленького, неготового к сопротивлению, и все, что ему останется, — это удовлетворить нашу любознательность.

…В кафе «Империаль», расположенное в глубине пассажа, Панвиц заходить не рискнул, предпочтя расположиться со своими людьми в меховом магазинчике — поодаль и наискосок. Сквозь зеркальную витрину, бедно украшенную дешевым товаром, он мог беспрепятственно видеть зал и угловой столик, за которым сидел Вендель. Гримеры гестапо поработали на славу: синяки на лице радиста исчезли под слоем пудры и белил.

Двое агентов с видом гуляк слонялись у входа, заигрывали с проститутками. Геринг, торгуясь, покупал у разносчицы букет поздних астр.

Пибер вошел в кафе в назначенное время. Панвиц поднял руку, и агенты, уловив сигнал, торопливо шагнули следом. Они догнали Пибера возле столика, не дав ему сесть, и схватили под мышки. Секунду спустя он уже лежал на полу с вывернутыми за спину локтями. Даже через мутноватое стекло Панвиц разглядел гримасу ужаса на лице Венделя.

Парни из СД, доставившие Пибера на улицу Курсель, были неплохими мастерами; Панвиц дал им «карт бланш» в выборе средств, и они использовали все — от резиновых дубинок до иголок под ногти, но Пибер только мычал от боли, теряя сознание, и не ответил ни на один вопрос.

Геринг предложил подождать до утра и тем самым переполнил чашу. Панвиц взорвался.

— К черту! Езжайте на рю Марбеф и берите их сейчас!

— Но…

— Никаких «но»! Берите всех, кто окажется в конторе. Есть там Сент-Альбер — хорошо, нет — найдем позже. Но только не мешкайте!

Геринг медленно застегнул перчатки.

— Под вашу ответственность, гауптштурмфюрер.

…К ночи на улицу Курсель свезли арестованных. Заодно Геринг прихватил бумаги — все, какие нашлись в конторе. Два или три мешка бумаг, среди которых были, разумеется, важные, но они не могли заменить Панвицу отсутствующего Сент-Альбера.

Геринг с непроницаемым лицом положил на стол опись.

— Рация, карта, часы с секретом… Целый вагон добра, гауптштурмфюрер.

— Что Дюбуа?

— Он внизу и тоже молчит.

— Передайте его в гестапо. Пусть заставят говорить.

6

Берлин объявил траур. Наступление советских войск в междуречье Волги и Дона, начавшееся 19 ноября, закончилось 2 февраля окружением и полной капитуляцией 330-тысячной группировки под командованием фон Паулюса, которому Гитлер, словно в насмешку, в последний миг присвоил звание генерал-фельдмаршала. Декретом имперской канцелярии по всей Германии вывесили черные флаги.

Дорн, сам или через Сисси, поздравил товарищей. Настроение у него было приподнятое, и только сообщение Центра о провале во Франции, ударившее как обухом, надолго стерло с его лица улыбку, заставив сразу же вслед за поздравлением передать по группе приказ удвоить осторожность…

Защитные меры, принятые Дорном, в упрощенном виде сводились к следующему. За каждым передатчиком закреплялись определенные источники, информация которых проходила только через «Геомонд». Отсюда тремя ручьями она растекалась к Гамелям, Розе и Джиму, но не лично, а через «почтовые ящики», что полностью исключало всякий контакт между радистами и теми, кто поставлял сведения. Телеграммы Лонга и Люси, за редкими исключениями, Дорн шифровал, как и прежде, сам, введя для них новые шифры. Тейлор, Сисси и Бэтчер работали в качестве курьеров и с радистами не общались. Завершив реорганизацию, Дорн известил о ней Центр…

С первыми лучами весеннего солнца Юлия стала поправляться, а с приходом марта настояла, чтобы Феликс передал ей часть работы с шифрами. Полусидя в постели, обложенная подушками, она или вязала бесконечные шарфы, или возилась с кодовыми книгами, бисерным почерком исписывая длинные полоски почтовой бумаги. Феликс и не заметил, как оказалось, что в ее ведение перешли издательские счета, переписка с заказчиками и многое другое, на что всю зиму он тратил часы, оторванные от сна.

Роза продолжала встречи с Петерсом; однажды спросила: а если мы поженимся? Дорн понимал, что вопрос риторический, однако попытался высказаться начистоту. Но Роза, словно испугавшись, отшутилась, свела разговор к каким-то пустякам. Мало-помалу Дорн пришел к мысли, что в урочный час одиночество девушки кончится, и, сознавая свою некомпетентность в вопросах любви, решил положиться на здравый ум Розы и ее интуицию. Другого решения и не было: запасные радисты не обивали порога конторы с предложениями услуг, а Гамели и Джим не смогли бы одни обработать все телеграммы.

ХА и БЮПО вели себя тихо, словно их совсем не было. Охрана, сопровождавшая Люси при передвижениях, не слишком его обременяла. Он встречался с Тейлором то на вокзале, то в соборе во время службы. Иногда рандеву назначалось в кафе, но Тейлор старался по возможности избегать мест, посещаемых агентами контрразведки. Знакомый капитан из ХА как-то вскользь предупредил его, что Роже Массон особенно интересуется ресторанами, кафе и кинотеатрами, и Тейлору не понадобилось выслушивать совет дважды. Тот же капитан несколько дней спустя напросился к Тейлору в гости и за чашкой кофе по-турецки завел разговор, полный скрытых намеков и недомолвок. Начав с выпада в адрес «назойливых бошей, вечно нарушающих правила для иностранцев», он поведал Тейлору историю о некоем господине Н., настойчиво ищущем в Швейцарии русских разведчиков.

Тейлор сделал круглые глаза.

— И это ему удалось?

— Представьте, да. Точнее, почти удалось; во всяком случае, он очень близок к цели. Зная немцев, готов поручиться, что они применят методы мясников — убийство для СД почти ремесло, не так ли?

Тейлор прекрасно понимал, что капитан действует не по собственной инициативе, и с интересом ждал, чем еще собирается удивить его Роже Массон. Одно было ясно: бригадный полковник, руководствуясь причинами, о которых Тейлор мог только гадать, через посредника предупреждал, что ему известно о существовании группы и о том, что Тейлор входит в нее.

— Русские — хорошие ребята, — сказал капитан. — Собственно, у Берна нет причин быть недовольным теми, кто ведет войну за всю Европу… И тем не менее… Вы гельвет, Кристиан, и должны понимать, как это трудно — быть маленьким и очень богатым. Лакомый кусок, а? Гитлер проглотит его и облизнется, дай только повод.

— Этот повод — русская группа? Вы так считаете?

— Я этого не сказал. Но она может дать толчок для создания повода.

Обдумывая сказанное, Тейлор сосредоточенно резал сыр. Ломтики, тонкие, как лепестки, ровно ложились на тарелку, образуя веерообразный ряд. Терпкий запах заполнил комнату. Капитан, раздувая ноздри, склонился над тарелкой.

— Хотел бы я увидеть кого-нибудь из русских парней. Не удивляйтесь, Кристиан! Это так… Я бы сказал им: бойтесь женщину! Бойтесь и помните: маленькая смазливая Ева погубила большого и умного Адама!

Передавая Дорну содержание разговора, Тейлор воздержался от выводов, предоставив Феликсу самому сделать их и принимать решения. Но тот промолчал. Рассказ стоил того, чтобы обдумать его во всех деталях и только потом прибегнуть к каким-либо мерам… Что он имел в виду, говоря о Еве и Адаме?

Три последующих дня прошли спокойно, не прибавив ничего нового к деталям, сообщенным Тейлором. Люси регулярно слушал Берлин и по тону телеграмм чувствовал, что его друзья не испытывают затруднений: охрана, как и прежде, застревала в проходных дворах, и Тейлор беспрепятственно довозил до «почтового ящика» четвертушки папиросной бумаги с обзорами. Оперативная информация шла через почту — случалось, что Дорн получал в день по три-четыре открытки.

Джим, на чьей рации «замыкался» Люси, был не в состоянии передать все телеграммы, и Дорн часть из них, наименее важную, переключил на Розу. Это, как правило, были ответы на те запросы Центра, которые не имели грифа «экстра» или же дублировали сведения, полученные раньше от Пакбо, Грау, Вирта и иных источников. Роза шифровала их сама и с помощью кода, известного только ей.

Поступая так, Феликс предупредил Розу, что это ненадолго, и не предполагал даже, насколько близок к истине. Розе довелось получить и отправить не больше пятнадцати телеграмм Люси. Последняя по счету оказалась для нее роковой.[26]

…Открытку с проявленным текстом Дорн вручил Розе в музее, где они встретились будто невзначай у стенда с индонезийскими редкостями. Открытка была в плотном конверте из секретки, который Дорн незаметно опустил в подставленную радисткой сумочку.

Подождав ухода Розы, Дорн вернулся в контору, не надеясь увидеться с радисткой раньше следующего вечера, но она пришла утром, и по синим кругам возле глаз было ясно, что ночью она и не прилегла.

Солнце настойчиво лезло в окно, и Дорн зажмурился.

— Виктор, — почти прошептала Роза. — Все очень плохо, Виктор…

— Поссорилась с Петерсом?

— Я сяду, — сказала Роза. — Мы не поссорились… Он видел телеграмму. Так получилось…

— Как это произошло?

— Я порвала конверт. По ошибке… Я думала, что там счет из прачечной, старый счет, уже не нужный, и порвала, а потом испугалась, полезла в корзинку, и Ганс увидел его…

— Конверт?

— Он вошел, когда я склеивала клочки.

— И прочел текст?

Роза поднесла руки к щекам.

— Он никому не скажет, Виктор! Ручаюсь!.. Он просто парикмахер и не интересуется ничем, кроме кино…

«Маленькая Ева погубила Адама», — вспомнил Дорн. Совпадение? Кого имел в виду капитан из ХА?.. Роза встала.

— Скоро сеанс. Я пойду?

— Сеанса не будет, — сказал Дорн.

7

…Он бродил по Парижу, открывая его для себя заново. Заходить в метро он не решался, боясь засад на станциях; автобусные линии тоже, без сомнения, проверялись нарядами полиции и агентами контрразведки. Несколько часов он провел на Монмартре, пока не сообразил, что одет слишком элегантно для района искусств; тогда он стал спускаться к центру, избегая многолюдных улиц и придерживаясь переулков, о существовании которых прежде и не догадывался. Устав, он присаживался на мокрые скамейки под деревьями и прислушивался к своему сердцу. Страха не было, сердце билось ровно и четко, как метроном.

На набережную Сены у моста Аустерлиц, где в запасном тайнике хранились паспорта и деньги, можно было идти только вечером. Старое удостоверение и все бумаги, какие только нашлись в карманах, Поль порвал на мелкие клочки и отправил в урны. Любая случайная облава или обычная для парижского быта уличная проверка документов сулили арест, но Поль надеялся, что сумеет выкрутиться в участке, тогда как со старым удостоверением его ожидало гестапо… В захудалой, на два кресла, парикмахерской, приютившейся в тупике возле кладбища Сент-Эжени, Поль коротко постригся и подбрил брови: косые височки и набриолиненный пробор превратили его в представителя того достаточно распространенного и известного полицейским типа парижанина, на котором они, как правило, не задерживали ищущего взгляда.

В пустующем бистро Сент-Альбер обменял стофранковую кредитку на мелочь и позвонил одному из радистов, жившему в Версале. Радист ответил, и Поль повесил трубку с надеждой, что за спиной собеседника не торчали сотрудники СД. Блуждая вдоль Больших бульваров, он одного за другим обзвонил тех, кто, по его расчетам, не был арестован, и только в двух случаях услышал незнакомые голоса. Разгром, по всей вероятности, затронул центральное ядро, пощадив периферийные точки. Зная Пибера и Дюбуа, Сент-Альбер был уверен, что они будут молчать и он успеет перевести уцелевших на резервные квартиры. Следовательно, группа имела возможность возродиться в течение нескольких месяцев, и если работать не покладая рук, то примерно через полгода Центр сможет получить первые информации. Намечая этот срок, Сент-Альбер считался с тем, что ни одним из старых источников воспользоваться не удастся, а на поиски новых требуется не только время, но и деньги, которых еще нет, и надежная «крыша», которой тоже нет и не будет неопределенно долго.

И все-таки, каким бы тяжелым ни было положение, Поль не считал, что все потеряно, и, хотя имел приказ Центра в случае раскрытия «Симэкс» покинуть Францию, не спешил посылать через уцелевшие рации сообщение о своем отъезде. Квартира, снятая им для себя в качестве аварийной, давала серьезный шанс переждать первый этап. Когда же немцы ослабят рвение, следовало через третьих лиц попытаться воспользоваться небольшими секретными счетами в провинциальных банках, открытыми загодя в преддверии черного дня. Шифры этих счетов, кроме Поля, знал один Дюбуа…

Обдумывая перспективы, Поль как привязанный колесил вокруг Марше, не решаясь зайти на аварийную квартиру. Он снял ее сам и был уверен, что контрразведка никак не могла нащупать адрес, и все-таки не сумел заставить себя открыть дверь дома и подняться на третий этаж. Нерешительность, похожая на ту, которую испытывают дети перед порогом темной кладовой, останавливала его и гнала, прочь. Это была естественная и закономерная реакция нервов на шок, испытанный после звонка в контору, когда вместо баритона Пибера или тенора Дюбуа в мембране зашелестел обволакивающий голос конторщицы Мари. Присутствие Мари во втором кабинете, засекреченном, как спальня Синей Бороды, означало, что «Симэкс» превратилась в ловушку гестапо.

В конце концов Сент-Альбер заставил себя сделать первый шаг в сторону Шерш-Миди и, нащупав в кармане пятифранковик для консьержки, постарался больше не думать о пугающей пустоте, которую найдет в квартире…

До вечера было еще далеко, и Сент-Альбер, разбитый усталостью, не заглядывая в кабинет, прошел в спальню. В костюме и ботинках лег поверх одеяла, затянулся сигаретой и так и уснул, и проснулся от дыма, разодравшего легкие судорожным кашлем. Затоптав тлеющий коврик, Поль с тяжелой головой и слипающимися глазами добрел до крана и вымылся до пояса холодной водой.

Был час «между кошкой и собакой» — еще не вечер, но уже и не день. Без ночного пропуска, порванного вместе с удостоверением, Поль с темнотой рисковал нарваться на патруль. Обратную дорогу с набережной можно было считать прогулкой — в тайнике наряду с паспортами хранились заполненные бланки документов, гарантировавших беспрепятственный проход в любое время суток. Подумав об этом, Сент-Альбер решил идти немедленно, хотя и знал, что в такой час в зоне моста Аустерлиц не бывает безлюдно.

Набережная встретила его пронизывающим ветром. Сена, щедрая на запахи, воняла псиной; прохожие торопились, гонимые холодом и вонью, и все же Сент-Альберу пришлось добрые десять минут проторчать на ветру, делая вид, что шнурок на ботинке никак не хочет завязаться в пристойный бант. Справившись с ним, Поль оказался обладателем плоского сверточка, лежавшего дотоле в углублении парапета и потому промерзшего и влажного…

Обратный путь до квартала Марше Сент-Альбер, продрогший до основания, проделал, не задерживаясь ни на миг. От холода и волнения у него вновь тягостно и остро заныли недолеченные зубы.

Зубная боль истязала Поля всю долгую ночь и не менее долгое утро. Он провел их, сидя на полу и привалившись щекой к теплому кафелю печи. Консьержка, худая и жадная, как Гобсек, продала ему полдюжины брикетов, заломив за них цену, чудовищную даже для черного рынка. Поль заплатил, не споря, — у него не было талонов, а следовательно, и другого выхода.

Утром боль отпустила, почти улеглась, позволив Сент-Альберу позавтракать в бистро на углу. Просохшие за ночь документы и измененная внешность развязали ему руки. Фольксдойчу Бауэру нечего было опасаться полиции и патрулей.

День был сер и промозгло-влажен. По переулкам, стекавшим к Сене, Сент-Альбер добрался до Ситэ, не забывая, позвонить то из лавки, то из кафе своим радистам и удостовериться, что старые места покинуты ими.

Думая о тех, кто помогал ему, Сент-Альбер вспоминал их, каждого в отдельности. Они сделали не меньше, чем подпольщики из Сопротивления или волонтеры маки, хотя их пальцы нажимали не на гашетки пистолетов, а на головки телеграфных ключей.

Мысли о товарищах помогли Полю ненадолго отвлечься и забыть о боли, но на полпути к Ситэ она вспыхнула вновь, острее, чем прежде, и уже не отпустила — ни в этот день, ни в два последующих. На третьи сутки Сент-Альбер, вспомнив о приеме у Малепла, капитулировал и, дождавшись полудня, поехал на площадь Сен-Лазар.

Часы показывали 14.00.

Малепла, величественный, как архангел, в белом халате и черной шапочке, возник в дверях кабинета, заставив больных встрепенуться. Глазами совы, сонными и круглыми, Малепла обвел приемную и, задержав взгляд на Поле, небрежно кивнул:

— Прошу пройти.

В дверях он посторонился, пропуская Поля, и тут же шагнул следом, тесня его жирной грудью. Рвануться назад и выскочить Сент-Альбер не успел — двое в черном, стоявшие по сторонам проема, держали его мертвой, хваткой, а третий, тоже в черном, с серебряными погонами гауптштурмфюрера на плечах, не спеша пошел от окна, улыбаясь и покачивая бедрами.

Еще один немец — капитан вермахта — молча похлопывал стеком по голенищу, сидя на стуле в углу. «Конец», — подумал Поль и спросил:

— В чем дело, господа?

Продолжая улыбаться, гауптштурмфюрер корректно качнул пробором.

— Панвиц!

Повел рукой в сторону капитана. Представил:

— Геринг… Месье Поль Сент-Альбер, я не ошибся?

— Это он, — сказал Малепла.

Капитан покачался с пяток на носки.

— Обыщите его.

Гибкие пальцы с профессиональной быстротой и сноровкой ощупали Поля с головы до ботинок. Панвиц полистал протянутую агентом паспортную книжку. Передал ее Герингу. Сказал:

— Значит, Бауэр? Пусть так…

Капитан встал.

— Поехали? Где наручники?

— Не надо наручников, — сказал Панвиц. — Он не станет шалить. Сейчас ему не до этого.

«Конец, — как о чем-то постороннем, подумал Поль. — Кто сказал им о враче — Дюбуа?.. Нет, нет, не надо имен!.. Забыть все! Забыть раз и навсегда! Любые имена. Свое — тоже… Бауэр или Сент-Альбер — вот и все для протокола…»

Панвиц все еще покачивался на каблуках. Повернулся к Герингу.

— Как по-вашему, о чем он думает, капитан?

— Почему мы здесь.

— Ну нет! У этого господина отличная память, и он не мог забыть о записи в настольном календаре. Сдается мне, что он, придя сюда, готовился к встрече и его визит означает почетную сдачу в плен. Сейчас он в последний раз прикидывает, как подороже продать свои секреты, и пытается сообразить, чем мы располагаем.

«Значит, не Дюбуа!» Сент-Альбер, не пытаясь вырваться, стоял меж стражей. Страха не было. Метроном в груди, участивший было колебания, снова вернулся к обычному ритму. «Хвалят память, а я забыл… Глупый, чудовищный просчет… Но почему — конец?» Додумать он не успел: Панвиц, перестав улыбаться, ударил его коленом в пах. Оседая на пол, Сент-Альбер, как сквозь туман, увидел расплывающееся лицо Малепла и его всплескивающие руки… Новая боль внизу живота убила прежнюю. Разгибаясь, Поль сжал зубы и не почувствовал ничего…

Через пустую приемную, где уже не было посетителей, его вывели на лестницу. У подъезда ждали машины.

Улица смотрела на Поля стеклянными глазами окон. Воздух бил в лицо, согретый автомобильными моторами. Прохожие шарахнулись в стороны, освобождая проход. Вид бегущих родил в сознании Поля ассоциацию, окрепшую, пока его вталкивали в машину. Бежать! Еще не представляя, каким способом и когда он это сделает, Поль был уверен, что сумеет вырваться на свободу…

8

Парижская трагедия была для Дорна уроком; повторения ее в Женеве он не имел права допустить. Именно этим объяснялись суровые меры, принятые им в отношении Розы и почти совершенно исключившие ее участие в деятельности группы. При содействии Мод Гамель рацию демонтировали и перепрятали в укромное место; Розу предупредили, что она не должна появляться в «Геомонд» или звонить Дорну. Роза спросила: а что же мне делать? Феликс ответил: выжидать. Он не хотел верить, что Петерс — германский агент, но тем не менее допускал такую возможность и полагал, что, прочитав телеграмму, Ганс рано или поздно или попытается объясниться с Розой, или каким-нибудь иным способом проявит заинтересованность. Тейлору было предложено при удобном случае навести справку о парикмахере Гансе Петерсе у капитана ХА.

Конец марта и две первые декады апреля не прояснили ничего. Капитан выслушал Тейлора, но от ответа уклонился, делая в дальнейшем вид, что разговора не было. Рация Розы продолжала бездействовать; Петерс ни словом не упоминал о происшествии; сведения от источников поступали без перебоев, и Центр выделил для их приема дополнительного оператора…

Заметка в утренней газете, подверстанная в левом углу первой полосы, попалась на глаза Дорну день спустя после выхода номера в свет. За строчками петита Дорн без труда угадал ответ — тот самый, которого тщетно дожидался от капитана швейцарской разведки.

Радиограмма, помеченная индексом «исключительно важно», ушла в Центр через передатчик Мод с ближайшим сеансом. Она гласила:

Центр ответил:

Прочитав телеграмму до конца, Феликс улыбнулся. В иную пору Мод, разумеется, не отказалась бы съездить в Давос, где апрель особенно хорош. В иную, но не сейчас, когда все члены группы понимают: предстоящая летняя кампания на Восточном фронте может оказаться решающей для судьбы войны. Все известия, сходящиеся в Женеве, указывают на то, что Гитлер готовится взять реванш за Сталинград…

Как Дорн и предполагал, Мод предложение об отпуске отклонила. Относительно работы на второй резервной квартире они договорились, что Гамели сами снимут где-нибудь в горах домик, по возможности не очень далеко от Женевы, чтобы Эдмонд был в состоянии ежедневно забирать бумаги из «почтового ящика».

Феликс ни в малейшей степени не был намерен пренебрегать советами Массона, хотя и переданными в весьма необычной форме. Поэтому и без того сведенные к минимуму встречи членов группы между собой были окончательно прекращены, а Джим получил задание взять на себя часть «почтовых ящиков» и пересылать Центру содержащуюся в них информацию, минуя «Геомонд». Только для Сисси было сделано исключение: с ней, как и с Тейлором, Феликс продолжал встречаться, заранее договорившись о явке и мерах взаимной предосторожности. Он превосходно сознавал, что меры эти не особенно надежны, и если формально следовать правилам ведения разведки, то группа должна «уйти на спячку», прекратив сбор, обработку и пересылку сведений, откуда бы они ни исходили и какой бы громадной ни казалась их ценность. Только после месяцев консервации, после смены адресов, «крыши», паролей, методов связи о коренной реконструкции системы общения с источниками следовало вновь распаковывать рации и вызывать Москву. Но чем чреваты для фронта эти самые месяцы покоя? В какой степени отразится на разработке операций штабов РККА молчание Женевы? И что значат, если быть откровенным перед собой, опасности, подстерегающие «женевцев», в сравнении с тысячами и тысячами жизней солдат, которыми будет оплачена «спячка»?

Приняв решение, Дорн не то чтобы примирился с предстоящими потерями, но, вплотную осознав их неизбежность, сказал себе: «Никто не упрекнет нас в том, что они напрасны», — и эта мысль, обдуманная им и взвешенная, пересилила остальные соображения…

…В мае Сисси посетили неожиданные гости. Их было двое, и они представились как супруги Вильмер. Сисси так и не уяснила, откуда они получили ее адрес. Вильмеры, отрекомендовавшись, назвали свои псевдонимы — Лоренц и Лаура и произнесли пароль, данный когда-то «женевцам» для встречи с Райтом. История, изложенная ими и выслушанная безмолвствующей Сисси, казалась правдоподобной и вместе с тем невероятной. По их словам получалось, что в качестве радистов «Интеллидженс сервис» они работали в Марселе и там случайно связались с Райтом через эмигранта-латыша — поставщика информации. В середине прошлого года контакт с Лондоном оказался утраченным, и Вильмеры целиком «замкнулись» на Райте, предупредившем их, что при провале надо пробираться в Женеву и использовать пароль с сигаретой и зажигалкой.[27]

Сисси мастерски разыграла негодование:

— Еще одно слово, господа, и я звоню в полицию!

Лаура схватила ее за руку.

— Не торопитесь, мадам, выдать нас никогда не поздно. Лучше подумайте, откуда бы мы знали все?

— Что — все?

— О вас и ваших обязанностях по отношению к соотечественникам господина Райта.

Сисси, не тратя слов, выставила их за дверь, но они пришли вновь, раньше, чем Дорн успел принять определенное решение.

Феликс терялся в догадках.

Если Вильмеры провокаторы, намеревающиеся внедриться в группу, то почему начинают не с него, а с Сисси? Расшифровав ее, контрразведка, чья бы она ни была, выходила на Дорна, при этом нетрудно было установить, что Сисси не располагала полномочиями принимать ответственные решения… Этот факт в слабой мере свидетельствовал за версию Вильмеров. Но, с другой стороны, Райт не имел представления о существовании Сисси, и к тому же пароль, переданный когда-то Центром, адресовался не ей, а непосредственно Дорну…

Единственный, кому была известна правда о Вильмерах, хотя и не вся, — Джим и пальцем не пошевелил, чтобы прийти Дорну на помощь. Больше того, он благодарил бога, что Дорн не догадывается о его осведомленности, и стремился скрыть ее, равно как и то, что о Вильмерах его информировал резидент «Интеллидженс сервис».

Это был трудный для Джима разговор, после которого он едва поборол искушение собрать чемоданы и, бросив все, бежать куда глаза глядят.

— Вильмеры — люди гестапо, — сказал резидент. — Не надо вздрагивать, Алекс, ибо то, что я скажу дальше, еще поразительнее. Вы должны постараться во что бы то ни стало переключить их на себя. Понимаете?

Джим потер лоб.

— Но это же… это равносильно гибели для меня!

— Не совсем. Дело ограничится кратковременным арестом, Алекс. Не делайте каменное лицо и поймите: ваша группа обречена. Вы слышали о Петерсе? Если нет, поясню: этот юноша ухаживает за одной из радисток. Помимо прочего, он осведомитель германского консульства и совсем недавно узнал кое-что об истинном лице своей подружки. Люди Массона наблюдают за ним, но он не дает повода для санкций. Но это не все. Один из ваших, взятый в Марселе, дал немцам показания о Женеве. Сведения точные — мы получили их прямо из Берлина. Вильмеры присланы сюда не ради вас и господина Дорна: немцам нужен тот, кто необходим и нам. И второй — Пакбо.

— Первый — это Люси?

— Вот именно, Алекс!

— Но при чем здесь мой арест?

— Вы — громоотвод. Простите за сравнение, но другого я не нашел. В глазах Вильмеров вам надо предстать в качестве руководителя. Они клюнут на это, и, когда достаточно скомпрометируют себя, БЮПО отправит их вместе с вами в тюрьму.

— Не понимаю…

— Вы расшифровали Люси? Нет? А Пакбо? Тоже нет?.. А господин Дорн знает их, но — убежден! — и не подумает передать их нам добровольно, пока мы не заставим его это сделать. Политическая ситуация меняется, Алекс, и правительство нажмет на Гизана, потребовав очистить Конфедерацию от красных агентов. Массон начнет с периферии, изолируя людей, подобных вам. Когда же господин Дорн останется один — с источниками, но без связи с Москвой, появимся мы и уладим сделку.

— Почему вы уверены, что Дорна возьмут последним?

— Он знает Люси, а тот — человек ХА. Нам слишком поздно удалось это установить.

Ярд встал. Прошелся по комнате. Покусывая губу, посмотрел на резидента. Англичанин сидел прямой как палка.

— Мне не импонирует ваше предложение.

— Тем хуже для вас, — был ответ.

9

Развязка наступила осенью.

Все лето и первые осенние месяцы группа действовала с полным напряжением сил. Дорн с одобрения Центра дал своим помощникам явку в Мадриде на случай бегства и предложил обеспечить нелегальный переход швейцарской границы, но желающих оставить работу не нашлось.

Ярд, преследуя собственные цели, избавил Дорна и Сисси от общения с Вильмерами. Ему удалось не без труда убедить товарищей, что если супруги — люди СД, то лучше будет спутать их карты, представившись в качестве руководителя: в крайнем случае Ярд, как британский подданный, мог воспользоваться защитой посольства.

Ярд был достаточно умен и ловок, чтобы Вильмеры не заподозрили его как подставное лицо. Время от времени он «проговаривался», подбрасывал им «материал», не оставлявший сомнения, что Лоренцу и Лауре повезло и они наткнулись на того, кто им нужен. Работали они грубо, и Джиму порой приходилось изо всех сил стараться не замечать допускавшихся супругами явных промахов.

В первую же декаду знакомства, когда Джим, приглашенный Вильмерами в гости, пил чай в гостиной в обществе Жоржа — Лоренца, Лаура (в быту — Иоганна) выпотрошила карманы его плаща в прихожей. Прощаясь, Джим обнаружил это и едва удержался от резкостей. Следом за тем обыску подвергся бумажник, предусмотрительно «забытый» Ярдом в куртке, которую он снял при следующем визите, ссылаясь на духоту. Внутренний карман куртки был заранее скреплен тонкой шелковинкой, оказавшейся порванной руками все той же Иоганны.

Оба случая стали известны резиденту «Интеллидженс сервис», но от Дорна Джим скрыл их, предвидя приказ прекратить встречи с Вильмерами и покинуть «засвеченную» квартиру.

В конце июля Лоренц и Лаура перебрались в Лозанну, поближе к жилищу Джима, где сняли маленькую двухэтажную виллу — комфортабельную и дорогую. Для эмигрантов, не располагающих средствами и затрудненных в передвижениях крутыми полицейскими правилами, этот шаг был, мягко говоря, неестественным, и Дорн забил тревогу. Джиму с трудом удалось успокоить его рассказом о наследстве, полученном Жоржем и Иоганной и депонированном загодя в Цюрихском банке.

«Деза», подброшенная Джимом Вильмерам, по всей очевидности, была принята в Берлине за правду. Игра продолжалась, напоминая дурно скроенный детектив. В первое воскресенье сентября Жорж пригласил англичанина на очередную чашку чая и, пока Иоганна хлопотала по хозяйству, вывел гостя в сад. Они гуляли по дорожкам вдоль фасада; рассказывая забавный анекдот, Жорж положил руку на плечо собеседника, развернув его лицом к окнам виллы. Заинтересованный этим маневром, но не подав и виду, Джим исподлобья скользнул взглядом по рядам окон. На втором этаже, прячась за портьерой, Иоганна наводила на него объектив фотоаппарата…

Поздно вечером, покидая виллу, Джим чувствовал легкий озноб при мысли, что в ближайшую неделю его фотография станет достоянием досье на Принц-Альбрехтштрассе. Будь его воля, он бежал бы тотчас же, не заходя домой, но приказ резидента был не из тех, которые можно было нарушить, не опасаясь непоправимых последствий…

История красными числами помечала дни календаря.

25 июля — крах фашистского режима Муссолини в Италии и свержение фашизма.

5 августа — первый салют в Москве в честь освобождения Орла и Белгорода войсками Западного, Центрального, Воронежского, Брянского и Степного фронтов; салют, положивший начало залпам и фейерверкам, ставшим традиционными для завершающего этапа войны.

8 сентября — капитуляция Италии; освобождение Донецка (Сталино).

10-14 октября — ликвидация плацдарма германских войск на левом берегу Днепра…

Женева сообщала:

22.07.1943. Директору. Курьером от Рота. ОКХ планировало на Восточном фронте… наступление, чтобы взять за 5 дней Курск. Оно было готово пожертвовать двумя дивизиями… Из-за неудачи наступления и очень высоких потерь в ОКВ и штабе Клюгге царит большая растерянность. До 11 часов: вечера немцы полностью потеряли 3 дивизии, и еще 4 понесли тяжелые потери. Благодаря этому нужна перегруппировка. Резервы и материалы на Восточный фронт следуют из Берлина, Ганновера, Касселя, Людвигсгафена, Кайзерслаутерна, Штутгарта, Карлсруэ, Ульма, Бреслау, Сагана, Франкфурта-на-Одере, Клюгге потерял четверть наличных самолетов и шестую часть танков. «Норд».

Предупреждала:

10.10.1943. Директору от Вертера, 5 октября.

а) Между Волховом и участком Ленинграда… генерал Линдеманн начал оставлять выдвинутые вперед позиции.

б) В районе севернее Луги работоспособное население в течение двух недель мобилизуется и отправляется в Эстонию и Латвию. Большая часть депортированных будет использована для строительства в Латвии укрытий, бомбоубежищ и зимних помещений для вермахта… «Норд».

Отвечала на запросы:

Директору. От Вертера… Решительная атака на Витебск ожидается в юго-восточной части города, там, где нет связанных друг с другом оборонительных сооружений… Хорошо оборудованы позиции лишь с северо-восточной и северной части города на участках Сураж и Городок. «Норд».

Спокойно и деловито, словно и не висел над головой дамоклов меч, «женевцы» выходили в эфир, выстукивая позывные Центра.

…Первыми были арестованы Гамели.

8 октября 1943 года две черные машины с седоками в штатском резко затормозили у подъезда дома № 192 по улице Флориссан. Было 9 часов утра.

Комиссар полиции из дивизиона Ротмунда предъявил Эдмонду ордер, подписанный Генеральным адвокатом. В нем ни словом не упоминалось об основании на арест, и дело внешне выглядело как превентивный шаг полиции, совершаемый вне всякой связи с ХА. Эдмонд прочел бумагу от первой до последней строчки, давая тем самым Ольге несколько минут, чтобы выставить в окне «аварийный сигнал». Комиссар ничем не проявлял нетерпения: его люди стояли в столовой, ожидая приказа приступить к обыску.

— Я подчиняюсь насилию, — сказал Эдмонд и пожал плечами. — Это ошибка, господа.

— Вполне возможно, — ответил комиссар и посмотрел на агентов: приступайте…

Дорн подошел к дому на улице Флориссан в 9.40. Ваза в окне, выставленная Ольгой и не стронутая с места во время обыска, предупредила его. Описав дугу, Феликс свернул на авеню Крич, а с нее — на Маланю, откуда было рукой подать до улицы Генри Мюссара. Может быть, удастся предупредить Розу.

Но было поздно.

Две машины, приткнувшиеся у тротуара неподалеку от дома 8-бис, не оставляли сомнения: у Розы — непрошеные гости. Шагом гуляки Дорн обогнул угол и остановился возле галантерейной лавочки.

Ждать пришлось недолго. Несколько минут спустя Роза возникла на пороге дома. Ее сопровождали двое. Еще двое вывели скованного наручниками светловолосого парня. Когда его усаживали в машину, Дорн узнал Петерса… Машины отъехали, и Феликс проводил их взглядом.

Из телефона-автомата он позвонил Джиму, не надеясь, впрочем, что и здесь его не опередили агенты БЮПО. Гудки, догоняя друг друга, били в мембрану набатом, пока, оборвав их, Ярд не ответил; голос у него был глухой и сонный.

— Эдуард заболел, — сказал Дорн. — Роза также захворала. Немедленно идите за доктором.

Линия Женева — Лозанна работала с перегрузкой, и голос Ярда исчезал, превращался в неразборчивый шепот.

— Хорошо…

Феликс повесил трубку и вздохнул с облегчением. Оставалось предупредить Сисси, и после этого можно было подумать о себе.

Сисси поняла все с полуслова.

— Я и Бэтчер готовы, — сказала она. — Сейчас уходим.

— Перебравшись, ждите: я найду вас.

— А вы сами?

— Поторопитесь, Сисси!..

На рю де Лозанна Дорн не вернулся. «Геомонд» умерло; оставалась только легальная оболочка, которой предстояло сделаться предметом полицейского любопытства. Имущество издательства, очевидно, должно было пойти с молотка в счет уплаты по закладной под оборудование конторы и удовлетворения мелких претензий заказчиков.

Обосновавшись на нелегальной квартире и избегая появляться без надобности на людях, Дорн выжидал, наблюдал издалека за всеми, кто остался на свободе. Сисси и Бэтчер ушли в подполье: все источники, включая Пакбо, Люси, Грау, Рота и связанных с Тейлором помощников, были предупреждены и успели уничтожить компрометирующие материалы. Люси все еще находился под охраной ХА; за домом надзирало не меньше десятка сотрудников БЮПО. Было ясно, что Роже Массой готов защищать своего лучшего информатора любыми средствами.

Удивлял Джим. Он жил, как и до арестов, на старой квартире в Лозанне и продолжал встречаться с Вильмерами, хотя Дорн не раз пытался заставить его сменить квартиру и документы.

— Посольство прикроет меня, — отвечал Джим на упреки Дорна. — Моя квартира чиста, и, согласитесь, было бы смешно бежать ни с того ни с сего, давая полиции пищу для подозрений.

В этих словах была своя логика, и Феликс по совету Центра предоставил Джиму полную самостоятельность для решения вопроса, как быть.

Рация Джима — единственная — продолжала выходы в эфир.

К несчастью для Ярда, Дорн так и не дал ему права самому шифровать сообщения Люси и передавал их уже закодированными, что заставило резидента поторопить события. Последнее объяснение представителя «Интеллиджеис сервис» и Джима было бурным. Резидент считал, что Александр Ярд подошел к порогу своих возможностей и дальнейшая игра с «Нордом» шла на пользу только русским.

— Вас арестуют завтра, — предупредил резидент. — Навязывать Массону час и условия мы не в состоянии, так что будьте начеку.

— Я все уничтожу, — заверил Джим. — Рацию, бумаги… Каким временем я располагаю?

— Я же сказал: вас арестуют завтра. Постарайтесь в последнюю минуту связаться с Центром и послать «аварийный сигнал».

Джим догадался. Запротестовал:

— Я не давал согласия работать с вами после войны.

— А я и не предлагаю…

— Тогда зачем все это?

— На всякий случай, Алекс… Мужайтесь и ждите…

За Ярдом пришли 20 ноября. Был 1 час. 15 минут ночи. Запершись в спальне, англичанин работал на ключе. Дверь трещала, когда он отстукивал последние слова — открытым текстом: «За мной пришли! Прощайте!» Центр ответил: «Вас поняли». И прекратил связь.

Дубовая дверь все никак не могла рухнуть. Джим налил в тарелку бензин и углом сунул в огонь кодовую книгу. Сгореть она, разумеется, не могла, но в протоколе попытка уничтожить шифр должна была найти отражение. Подождав, пока угол обуглился, Джим шагнул к двери и открыл ее…

Группа «Норд» лишилась последней действующей рации.

Передавая себя в руки БЮПО, Джим не догадывался, конечно, что резидент, торопя его арест, тем самым неожиданно оказал своему агенту немаловажную услугу. Из захваченных после войны архивов РСХА выяснилось, что супругам Вильмер было поручено подготовить физическое уничтожение мнимого руководителя группы. Дата убийства была отнесена на 23 ноября.

…Узнав о судьбе Ярда, Дорн встретился с Сисси.

Дорожки завели их в глубь парка. Голые деревья, пугающе черные от дождя, ныли под ветром. Феликс кончиком зонта отбрасывал камешки из-под ног. Лицо его, затененное обвисшими полями шляпы, казалось серым.

— Вы больны? — спросила Сисси.

— Скорее устал…

— Где Роза и остальные? Что-нибудь известно о них?

Дорн снял шляпу. Стряхнул капли.

— Арестованных содержат в тюрьме Буа-Мермет. Это в Лозанне…

— Прекращаем работу, Виктор?

— Посоветуемся. Я рассчитываю на вас и Бэтчера.

— У вас есть план?

— Разумеется, — сказал Дорн и улыбнулся. — А у вас?..

10

11

Хмурым утром последнего вторника декабря Гизан ожидал шефа ХА в каминном зале. Генерала знобило, и он кутался в теплую венгерку на двойной подкладке. Массон задерживался.

Впрочем, ожидание затянулось не настолько, чтобы вызвать гнев Гизана, и первый вопрос, обращенный к вошедшему Массону, звучал дружелюбно.

— Со щитом иль на щите?

Массон, бесстрастно посасывая погасшую трубку, прошел к камину. Прежде чем ответить, погрел ладони над огнем.

— Наши английские друзья не хотят верить, что группа была такой малочисленной. Им все кажется, что двое или трое — самые главные — ускользнули и плетут новые сети.

— И вы?..

— Я разуверил их…

Микрофоны, вмонтированные в стены комнат, заставляли Массона быть особенно осторожным в этой части разговора. Даже правительству ни к чему было знать подробности о планах ХА, видное место в которых занимали поиски скрывавшегося Дорна. Русский разведчик словно испарился, и хотя сотрудники Жакийяра «зацепились» за Сисси и Бэтчера, им не удалось проследить линию связи между ними и «Нордом». Массон понимал, что Гизан ждет от него ответа, однако такой разговор неизбежно оказывался сопряженным с именами Адольфа Гесслера и Ксавье Шниппера, а полковник при всем желании не смел и думать о том, чтобы назвать их вслух. Гесслер и сегодня продолжал оставаться лучшим в истории ХА источником информации, и Массон не собирался уступать его никому. После ликвидации ядра русской группы ХА позаботилось о Гесслере, утроив меры предосторожности и наладив хорошую связь между ним и виллой Штуц. На крайний случай Массон решился прибегнуть к особым мерам: БЮПО имело приказ оборудовать в одной из камер тюрьмы Буа-Мермет приемо-передающую станцию, а самую камеру превратить в жилье для почетного «гостя». Жакийяр, единственный, кому Массон доверял, взял на себя выполнение этой задачи и справился с ней как нельзя лучше.[29]

— Ну, а немцы? — спросил Гизан, круто меняя тему разговора.

Массон перевел дух. Беседа скользнула в безопасное русло.

— Полагаю, они удовлетворены.

— А войска на границах?

— Шелленберг все еще надеется, не влезем ли мы в ловушку с головой. Вспомните, генерал, он много ждал от демарша с фальшивым планом нападения. Счастлив бог, что белые нитки слишком торчали наружу и в совете, прислушавшись к ХА, не дали себя спровоцировать…

…В эти же дни декабря в разных местах Европы состоялось еще два разговора, затронувших примерно те же темы.

Первый из них произошел в Берлине на Принц-Альбрехтштрассе, и участниками его были Кальтенбруннер и Шелленберг. В результате разговора и достигнутого в его ходе сговора двух высших руководителей службы безопасности в анналах РСХА был закреплен миф о 35 тысячах русских агентов, пронизавших Западную Европу и объединенных в некий, сверхъестественно осведомленный «Русский оркестр».

Встреча началась с упреков Кальтенбруннера и ссылки на то, что сообщения швейцарской печати об аресте русских разведчиков четко обрисовывают границы группы, сведя ее численность к десяти-двенадцати работникам. По мнению Кальтенбруннера, и эта цифра была завышенной примерно вдвое, поскольку в нее включались источники.

— Вместе с Парижем, Женевой, Брюсселем и марсельской ячейкой Райта мы не наберем и полутора десятков кадровых разведчиков русских. Чем вы думали, Шелленберг, когда называли тысячи?

Шелленберг, улыбаясь, посмотрел на Кальтенбруннера.

— Цифра исходила от абвера, и я только согласился с его доводами.

— Дополнив их своими? Смотрите, Канарис докажет, что РСХА валит с больной головы на здоровую…

— Пусть попробует, — сказал Шелленберг.

…Третий разговор состоялся в Москве.

Кабинет на втором этаже. Стол; еще один, поставленный перпендикулярно к первому и покрытый зеленым сукном; венские стулья; телефоны на тумбочке, в том числе и белый аппарат ВЧ.

Тихий дом на тихой улице.

У начальника управления на плечах шинели, на погонах таял снег. Стряхивая его, он весело поглядывал на плотного немолодого генерала, листавшего бумаги в ожидании, пока начальник разденется. Оба только что вошли в кабинет, встретившись на лестнице.

— Чем порадуешь?

Генерал раскрыл папку. Бланк сводки лег на стол.

— Женева дает знать о себе.

— Как Дорн?

— Перебрался на новое место.

— Попросите его не торопиться. Напомните, что война идет к концу, а с ней — и его работа в Швейцарии. Впрочем, не лучше ли отозвать его сейчас? Запросите его мнение на этот счет.

— Он откажется уехать.

— И все-таки запросите.

Генерал сделал пометку на бланке. Достал еще один.

— Срочная из Парижа.

— О чем?

— Сообщают о побеге Сент-Альбера… Бежал примерно месяц назад.

— А мы узнаем сейчас?! Как это произошло?

— Вы имеете в виду задержку сообщения?

— Да нет же! Побег!

— В общих чертах дело обстояло так: Сент-Альбера вывезли на обследование к врачу. Сопровождали, как водится, сотрудники гестапо и отдельно наряд фельджандармерии. Командовал обер-лейтенант Вилли Берг.

— Что за лечебница? Кто хозяин?

— Стоматологический кабинет «Бэйи». Личности участников этой истории устанавливаются и проверяются.

— Кто сообщил?

— Источник — органы французского Сопротивления.

— Что еще известно?

— Сент-Альбера ищут по всей Франции. Подняты на ноги охранные части, гестапо, абвер, французская полиция и старая агентура «Сюртэ женераль» и Второго бюро.

Генерал захлопнул папку и встал.

— У меня все!

За окном декабрь валил и валил снега.

Белые частые хлопья, медленно кружась, устилали землю. Ветер гнал их на запад, туда, где вздыбленная взрывами земная кора напоминала дымящуюся рану.

Орудийные стволы, раскаляясь, изрыгали огонь.

Солдат, отдыхая перед атакой, отер рукавом ватника терпкий пот со лба и, прислушавшись, передернул плечами — осколок просвистел над самой головой. Он очень хотел жить, солдат, и берегся от зряшной смерти, забывая о ней лишь во время боя, когда не оставалось места для мысли о себе, а была одна — одолеть эти двадцать, пятьдесят, сто метров и, переждав немного, рвануться снова вперед, одолевая следующие сто…

Война…

Бой за боем за плечами. И тысячи боев — впереди.

Ротный свисток поднял солдата.

Он встал, поудобнее перехватил автомат и вместе с другими людьми в ватниках и шинелях, рабочими войны, побежал, проламывая плечом стену из стали и свинца. И не было на свете силы, способной остановить его — человека, чей ратный путь мог окончиться не раньше, чем с последним выстрелом, знаменующим Победу…