Прежде чем формулировать нашу личную гипотезу, нам кажется уместным обратиться к высказываниям тех, кто предвидел здесь определенный вопрос.
Исключительно редко попадаются авторы, которые размышляют над загадкой сфинкса. Ни один из них, кстати сказать, не отваживается заглянуть в глубину. Большинство всего лишь довольствуется признанием сверхъестественных явлений. Другие, среди которых можно назвать и оккультистов и мистиков (такие, как Элифас Леви, Эдуард Шуре, д-р Картисс, Ланселин и т. д.), путают греческого сфинкса со сфинксом египетским.
Мы остановимся здесь лишь на самых характерных суждениях. Все они действительно содержат долю истины.
Опираясь на рассказ греческого автора II века нашей эры Ямвлиха Ш., Ланселин дает детальное описание посвящения в таинства Изиды.
«Сфинкс Гизы, — в частности пишет он, — был единственным входом, оставшимся для соискателей посвящения. Этот вход, засыпанный в наши дни песками и щебнем, еще различим между передними лапами присевшего колосса.[38] Он был иногда закрыт бронзовой дверью, секрет которой оставался известен лишь жрецам. В сфинксе и под ним проходили коридоры, связанные с подземной частью Великой пирамиды и расположенные таким образом, что если кто-либо проникал туда без проводника, он вернулся бы к этому входу или к тому, о котором говорится немного дальше.
Геродот говорил о подземном канале, через который воды реки проникали внутрь пирамиды Хеопса. А Менар напоминает, что за пределами этой комнаты находилась новая галерея, которая казалась продолжением первой и достигала дополнительной глубины в 16 метров. Но эта вторая галерея внезапно заканчивается и, как кажется, никуда не ведет. Вполне возможно, что это остатки галереи, которая вела к сфинксу, и такую гипотезу следует запомнить.
Двух первых посвящаемых в зависимости от возраста или тесмотета заставляли спускаться по подобию спиральной лестницы, насчитывавшей 22 ступеньки[39] и заканчивавшейся в круглом зале, где и начинались испытания. Бесполезно размышлять о характере этих испытаний, которые последовательно касались отваги, выдержки, стойкости духа посвящаемого. Скажем лишь, что преодолев многочисленные препятствия и поднявшись на разнообразные ступени, соискатель посвящения оказывается в руках двенадцати Неокоров — жрецов Осириса, хранителей его священных служб, которые вводят его к Иерофанту, великому жрецу последнего уровня».
На этом заканчиваются откровения Ямвли-ха, но, по другим данным, посвящаемого проводили через Великую пирамиду и ее подземные коридоры. Он должен был проползти по Комнате безумия, один из выходов которой открывался в сторону ведущего вверх прохода для тех, кто был допущен к завершению церемонии посвящения, а другой заканчивался у Нила для тех, кто проявил слабость.
Египетская «Книга мертвых» связывает верхние коридоры и комнаты с последней частью обряда высшего посвящения, включая горизонтальное помещение претендента в Сундуке, о котором уже говорилось. Но приводимая далее иллюстрация отводит сфинксу лишь роль огромной двери и ничего не говорит о его глубокой непроницаемости.
Намного более волнующей и относящейся к делу является интерпретация д-ра Мадруса в книге «Всесилие посвященного», которая касается исключительно самой сущности Большого сфинкса[40].
«Невыразимый — это его имя. Запрятанный из запрятанных — его имя, Амон из Амонов — его имя. Фре Хармакхис Хефра Тоум — его имя. Все, что существовало, все, что существует, все, что будет существовать, — это его имя».
Здесь также сделан намек на три дня гробницы, так как в течение трех дней и трех ночей посвящаемый считается допущенным в разговор богов Наверху, в то время как его бренное тело остается неподвижным в саркофаге Высокой комнаты.
«Хефра Тоум, Божество Обновления, Властелин Трансформаций…»
«О Амон из Амонов, Таинственный из Таинственных, Скрытный из Скрытых, лучащийся и потаенный. О Фре Хармакхис Хепа Тоум, поверни свое лицо к своему земному сыну, сыну твоих костей, оправданному…»
«О Фре Хармакхис, поверни свое лицо к кости твоих костей. Вступи в него. Пусть он проникнется твоей сущностью. Пусть он свяжется с тобой».
«О Формы вечности, вот и я».
«Я — частица из частиц Великой Огненной Души, частица из частиц Божественного».
«До всего созидания существовала Она. До всех форм существовала Она».
«Когда ничего не было, Она существовала Когда Ничто не было названо, Она существовала.»
Бретонский автор Каледвулч в своей книге «Под дубом друидов» выдвигает теорию, которая нам знакома:
«Жан Ле Фюстек, — пишет он, — который пронес до наших дней культ кельтов в наиболее сохранившемся виде, находит некоторое сходство между каменными монументами древнего Египта и доисторическими памятниками Бретани. Для него обелиск похож на древний постамент, пирамида — на кромлех, храм Фив — на дольмен. Это можно было бы сказать, если бы египтяне, возводившие эти символические монументы, принадлежали к той же расе, что и неизвестные люди, не имеющие даже названия, которые повсеместно мало-помалу устанавливали бесформенные камни».
Жан Ле Фюстек, по моему мнению, оказался единственным человеком, который дает правдоподобное объяснение сфинксу.
«Те же бардические Триады, которые соответствуют трем кругам Сущего, говорят о состоянии Гобрена, которое находится между состоянием Анноуна и состоянием Кенмиля (Анноун является таинственной глубиной, где среди бурного брожения начинается жизнь; Кенмиль — это степень, которая соответствует состоянию животной жизни)».
«Сфинкс, по представлению Ле Фюстека, является как бы символом Кенмиля…»
«Следует знать, можем ли мы установить разницу между состоянием животной жизни и состоянием человечества. Согласно Триадам бардов, человек по своей жестокости возвращается на путь Кенмиля (животной жизни), чтобы потом опять подняться к человечности. Что можно было бы сказать, если бы не было сходства между двумя этими состояниями? Что можно было бы сказать, если бы
Кенмиль завершался во внутреннем состоянии человека, не смешиваясь с состояниями человечности, а одно следовало бы за другим?»
Ведь осторожно сформулированные предположения явно приближаются здесь к античному мифу. Кентавр из греческой мифологии с головой и торсом человека и ногами лошадей является аллегорией двойственной природы человека, которая на протяжении всей его жизни связывает его тело с духовностью.
Человек из плоти является объективным типом животной жизни, то есть сосуществования в одном и том же существе ангела и зверя со всем, чем это сопровождается — безобразиями, плохими поступками, распущенностью, слабостью, но также и силой, победоносностью, нежностью и очарованием.
Ф. Уоррейн частично соглашается с таким мнением в своей книге «Миф сфинкса», где он исследует оккультную символику и соответствующие надписи.
«Среди известных символов некоторые, приписываемые космологии и психологии, объективной и субъективной, всеобщей и присущей какому-то одному человеку, связаны с предвзятыми мнениями».
«Голова животного, помещенная на корпус человека, по-видимому, выражает особую космическую функцию, соединенную с разумной деятельностью. Это надуманный образ, который совпадает с законами науки. Голова человека, поднятая над корпусом животного, говорит о субординации поступков и о жизни при разумном синтезе. Это вымышленный образ, который соответствует принципу метафизики…»
«Сфинкс возникает как античный символ, который подводит итог под последним порядком идей. Он кажется иероглифом с таким определением: „Человек — это разумное животное“.»
«Каким образом животное начало и разумность уживаются в одном человеческом существе? Как это единение сказывается на предназначении человека? Таковы проблемы, которые возникают из символики сфинкса».
«Голова человека с корпусом льва, египетский сфинкс, похоже, выражает преобладание разума над импульсами желаний. Такая двойственность предлагается как модель человека: это индивидуальный принцип, поставленный в присутствии универсального принципа, который представляют пирамиды».
В то время как пирамиды с их толстым четырехугольным основанием являют собой универсальные конструкции, покоящиеся на статичной основе, сфинкс со своими четырьмя лапами представляет состоящую из четырех частей динамическую форму.
И такой динамизм представляется автору соответствующим миру трех измерений.
«Седьмая раса, — говорится в „Тайной доктрине“, — приведет к установлению или даже утверждению религиозных тайн, под сенью которых древние истины могут быть переданы будущим поколениями, за покровом символики и аллегорий».
«Рассмотрите неизменное доказательство эволюции человеческих рас под сенью Божественного, и особенно под сенью андрогинности египетского сфинкса, этой загадки всех времен!»
«Воплощенная на земле божественная Мудрость, вынужденная отведать вкус горького плода личного опыта и боли страданий, возникающих на земле исключительно в тени Древа Познания Добра и Зла, секрет которого вначале не был известен даже Элохиму, „Второзаконию“ и посвященным».
Проникновенный д'Уг из Гогери идет еще дальше в своей интерпретации символики и не колеблется рассматривать сфинкса как трамплин в четвертое измерение.
«Индийская метафизика, — пишет он, — отошла от наивного представления Запада в толковании чувств. Она раскрыла, что мы познаем все вещи по внешнему виду, и пришла к заключению, что эти знания воображаемые».
«Эллинские философы спрашивали лишь у природы. Они ожидали для себя отгадки сфинкса — единства и разнообразия, качества и количества, нынешнего и будущего — в надежде раскрыть главное слово всемогущества».
«Но они не сознавали, что их душа также являлась сфинксом, не менее загадочной и более богатой, чем природа в обещаниях могущества».
«Менее жаждавшие успеха в своих действиях мудрецы Индии не позволяли себе отворачиваться от этого любопытного явления природы. Они представляли себе, что Величайший секрет как вещей, так и людей заключен в нас самих и является более глубоким, чем мы сами».
«Мы можем искать его только там, поскольку только мы имеем туда доступ».
Таким образом, душа-сфинкс и его двойная тайна, его человеческое лицо, обращенное к небу, и его корпус животного предлагают будущему загадку пирамиды вот уже более семи тысяч лет.
Цезарь, заговорщик, который убивает, и разносчик газет, который проходит под нашими окнами; это все цари, все рабы, все святые, все рыбаки, взятые вместе и расплавленные в этом невидимом существе[41], который и есть человек, как и ствол, кора, ветки, листья, фрукты, расплавленные в одном живом дереве.
«Можно ли разумом постичь такое создание?»
«Да, эта идея такого „Великого существа“, которая вдохновляла скульптора или скульпторов, создавших нам сфинкса[42]».
«Возьмем стол, — пишет в свою очередь Успенский, — дом, дерево, человека и представим их себе вне времени и пространства. Духовность должна будет раскрыться на такие сигналы и различные характеристики, которые совершенно невозможно понять средствами разума. А если и захотят понять их средствами разума, то придется каким-то образом разделить их, воспринимать в каком-то смысле, с какой-то стороны с помощью какой-то части от их целого».
«Кто такой Человек вне времени и пространства? Это — Человечество, Человек во времени и пространстве, Гомо сапиенс, но это также и создание, обладающее своим своеобразием, особенностями, индивидуальностью всех отдельных людей. Это вы, я сам,»