Загадка мадам Лю

11. РАЗВЯЗКА

Они его мордовали долго, чтобы он раскололся. Особенно усердствовал без пяти минут капитан. Товарищ Васильев. Прикрывал его полковник Сухонин: народ волнуется, что вы тянете с раскрытием? Сухонин тогда сказал подполковнику Струеву:

— Саня, ну чего ты в оппозицию лезешь? Стопроцентный гад!

Ледик в конце концов раскололся. Признал. Согласился. Он махнул на свою жизнь рукой. Чему бывать, — добавил и тот, ждавший этапа, неубийца, признанный убийцей, — того не миновать…

— Что ты, — успокаивал, — поглядел бы, как раньше было тут! А это уже — нормально! Раньше в СИЗО попробуй не подчиниться. Тебя упекли бы туда, где Макар телят не пас. А теперь… Только пожалуйся — бьют служителей по голове… Другое дело — по-прежнему стоят над душой! И только пожалуйся! Будет страшно…

Ледика уже ничего не страшило. Он все узнал о тех, кто ему носит передачи… И была, оказывается, правда с отчимом и его шлюхой. Ведь тогда сказал Прошин, выдавая Соболева: «Ты думаешь, другие лучше? Твой отчим хорошо шпокает мою двоюродную сеструху. Я с твоего отчима дань брал за то… Хочешь титьки по пуду — плати, падла!»

Про мамочку рассказывал ему старший лейтенант Васильев после убийства Соболева.

— Спали они, — визжал Васильев, перед тем, как Ледик признался в совершенном убийстве, — с этим подонком. И Ирина твоя, и мамочка. У порога он их драил. Поставит… Это кайф! Зашел и сразу за трусики… И мамочка твоя, и Ирочка становились в позу. Одну ты правильно убил. Вторая просится. Как козлы, встали на мостку и бодаются! Отчим твой и мамочка. Один депутат, вторая бюстом кабинеты открывает…

Может, не признался бы Ледик. Однако столько навернулось грязи! Еще эта контр-адмиральша. То ли напугалась, что муж-импотент выгонит… Стала лить грязь в новых письмах следователю…

Свидание Ледику дали, и он, конечно, не знал, что придет Вера… Вера, Вера. Почему тогда ты не остановила матросика-танцора перед тем, как пошел он от тебя к контр-адмиральше в постель? Почему ты потом вышла замуж за этого лысого моряка-подводника?

Она стояла перед решеткой, плакала, эта Вера.

Она шептала:

— Я тебя не отдам смерти… Зачем ты написал: «прошу расстрелять»?

Ледик отрешенно глядел на нее. Он все помнил. Как к начальнику дивизиона она приехала. «Племянница Вера пошла!» Говорили — литературовед. Многое он узнал от Веры. В школе Ледика учили одному, она говорила другое. Бог спас Пушкина, чтобы он стал убиенным, а не убийцей. Достоевский послал «Бесы» Александру III — пусть посмотрит… В школе учили и было неинтересно, а с Верой… С Верой — прелесть. Еще и танцует…

Вечера с ней были удивительны, и он постепенно в нее влюблялся. Он до этого, научившись у приемного отца презирать женщин, не ставить их ни во что, постепенно понимал: женщины бывают умные, чуткие, разбираются кое в чем.

Вера приехала, оказывается, всего на лето, осенью она уедет в свой институт. Она будет учиться вновь, и будет совсем не сладко ей без такого мальчика, как Ледик. Собственно, Ледиком он назвал себя сам. К слову пришлось. И она недоверчиво на него глядела: «Неужели взрослые родители называют тебя таким именем? Ведь от того, как тебя зовут старшие, совсем немало зависит в твоей судьбе…»

Впервые он ее поцеловал в парке, после очередных репетиций. Он для нее старался в тот вечер. Позже она прозаично отозвалась: ей танцы — так себе, хочется научиться и все. Чтобы гореть ими, — нет времени… Он обиделся не на шутку. Он же танцевал все последнее время для нее!

Когда случилось, что контр-адмиральша выцарапала его из-под носа у Веры? Он и сам не мог объяснить. И следователь спросил: почему же Вера, такая чуткая девушка, как он уверяет, написала в адрес прокуратуры такое письмо? С жалобами, с грязью? Он твердо ответил подполковнику:

— Не думаю, что это писала она. Писал кто-то другой.

…Когда случилось самое страшное, когда позже подполковник бесстрастно смотрел на труп самого Ледика, только тогда он понял, как прав был моряк, защищая Веру. Он не мог до конца поверить в то, что она написала так, как было в письме.

Вера, Вера… Новое письмо ее тогда лежало перед следователем. И в письме рассказывалось, кто есть Ледик. Не подлец, не изменник…

Медленно, уверенно перелез Зуев ограду. Автомат покоился в руках. Сильных руках бывшего десантника. Он шел к ним уже чужим, врагом. Когда-то они нашли его, можно сказать, подобрали. После Афгана он долго не мог остановиться. Ему по ночам снилось все одно и то же: он ползет за трупом своего друга — тезки Коли Белого. И надо этот труп принести и показать начальству. У Коли мама-пенсионерка, отравленная на своем родном химзаводе. Мама должна получать за убитого сына. А если его не доставишь, надо проститься с выплатой. Он знал тетю Полю цветущей женщиной. А когда они с Колей уходили в армию, она провожала их с палочкой…

Он принес Колю Белого. Но начальство стало смеяться:

— А как ты докажешь, что это рядовой Белый?

Лица у Коли не было. Не было ног. Не было руки. Был этот кусок груди, разорванной груди, где не имелось признаков бывшего рядового Белого.

— Я знаю: это он, — закричал младший сержант Николай Зуев.

— Вы здесь не орите, — сказал ему подполковник Зараев. — Мы тоже люди. Не возьмешь же и не пошлешь так…

Зараев потом «пробивал» это все — как тело рядового Белого. И это тело все-таки не приняли. И старшина Зуев, вернувшись домой, пришел к тете Поле и не знал тогда, что ей говорить. К тому времени Зуев научился прерывать сон. И глядя матери рядового Белого в глаза, он сказал:

— Нет, не видел я, хотя и был неподалеку… Не знаю…

Потом те, к кому он теперь шел, легко приручили его. Зуев мог все и еще кое-что. Вначале он сидел в их офисе. Кругом была уйма проводов зеленых, белых, серых. Он приглядывал за сейфом. Еще появился один сейф. Работа была легкая. Зуев имел уже квартиру. Он думал — как афганцу. Э-ге! Куш был заплачен солидный, чтобы квартира была в центре…

Все было у них по закону. А ему вдруг стало тошно. Когда они пили однажды, он сказал, что бы очень хотел в жизни:

— Поставить хату Кольке Белому.

Что в них было — так это понимали с полуслова. Он поехал к тете Поле и поставил ей дом — вместо развалюшки. А тут он взыгрался, видно, как мужик, увидев, когда возвращался к ним, к офису, деву Марию. И — сгорел. Он влюбился в эту женщину. И часто ходил потом за ней тайно и молча. Тогда решил бывший афганец Зуев: уйдет и будет жить в поселке. Поступит там на работу. Оформил с ними договор. Один из них сказал:

— Так не бывает. Есть закон!

Это был тот, который потом ударил ножом Ирину. Тот, который заставил потом Соболева добивать ее.

…Первым положил Коля Зуев этого. Потом безжалостно — за то, что молчали, когда убивали ее, его деву Марию, — всех…

Не хватило подполковнику Струеву какого-то часа, чтобы предотвратить бойню… Коля Зуев не заставлял их стать на колени. Они были все-таки людьми. Когда-то поняли его, Колю. Протянули руки! Но он привык по приказу добивать своих, душа его уже была мертва. Она совсем похоронилась, когда подполковнику Зараеву вовсе отказали признать в принесенных им, Зуевым, останках тело Коли Белого и когда подполковник Зараев сказал ему, Зуеву:

— Слушай, если убьют меня, ты вынеси, отруби лишь голову, переодень и втыкни какую-нибудь бумажонку, что это — Колька, твой тезка…

Тогда душа Зуева поняла, что кругом есть люди, только для этих людей нет чистого места уже на этой земле. И она ушла из него, душа. И бездушно добивал он некогда приютивших его «воров в законе». Не надо было, конечно, за одного убивать их всех…

Я нашел то место из дневника, который спрятал Васильев, в тот день, когда восемь трупов — в том числе труп бывшего проходчика — свезли в морг. Мне дал вырванный листок из дневника подполковник Струев.

— Полюбуйся!

Я читал в темной комнате, едва различая текст. Пахло приторно кровью.

«Он, наконец, ввалился к нам. Мы были одни с дочкой. На дворе было холодно. Я зябко ежилась. Я помню, на свадьбе… Он со мной танцевал. Ледик этого не помнил. Я тогда выпила, не знаю сколько… Но я почувствовала, что он, оказывается, мужчина, а я — женщина. Меня легонько било. Какой-то озноб. И он это почувствовал. Он же не родной Л. И почему бы и нет? Я поила его чаем. У него были крупные руки, он взял мою ладонь в свою, и я снова поняла, что он не родной Л. И я замерла, и эта К-ка опять помешала. Я стояла на крыльце, он уходил в дождь, и я хотела крикнуть: идет ли он сегодня на смену?»

— Погоди, — поднял я глаза на подполковника, — причем здесь Васильев?

— Послушай, ты же видишь, сколько работы! — ответил он.

— Так это же характеризует Васильева! — опять сказал я. — Не такой он и плохой… Он просто это прикрыл.

— Для чего? — Струев встал передо мной. — По приказу? «Прикрой, он все-таки депутат!» Скажу, бардачное семейство! Горько думать, что все так ныне.

— Но ты же не докажешь, что отчим тоже был там!

— Не докажу. И не буду доказывать… Видишь, — он кивнул на трупы, здесь доказательство.

— Не скажи, — замотал я головой. — Раз уж за парня взялись, то добавят. Как же это тогда выйдет? Ошибался верх, ошибался низ?

— А я? Я — что? Не в счет? Я им кричал! Я говорил… Я и в первый раз его отпустил… Тогда, правда, нюхом почувствовал. А сейчас… Мне плевать, что он, этот морячок, признал себя виновным. Я не хочу, чтобы он сидел…

Мне разрешили пойти с подполковником. Мы пришли в камеру. Подполковник позаботился об охране. Решили вести Ледика на кладбище. И по его настоянию. И по его просьбе. И по-человечески, что ли… Есть же и в суде нашем человеческое. Парню, сознавшемуся в убийстве — вышка. Может же быть человеческое перед вышкой? Пусть посмотрит на содеянное!

Я шел рядом с Ледиком. Он тихо сказал мне:

— Хотите исповеди?

Я кивнул головой.

— Только не для них, — он показал глазами на подполковника. — Они садисты… Так вот… Я увидел там, когда подошел к дому, Соболева и еще многих. Они делали с ней все, что она хотела… Я вначале хотел ворваться к ним… Однако это ее желание… Вечером я вернулся… Впрочем, я все рассказал Вере. Понимаете?

По дороге к родителям, в тот вечер, когда он ушел от Ирины, что-то ему плохое виделось. Я это чувствовал. Как окоченело она лежала без движений. Он хотел вернуться, когда пришел вечером и увидел, что она лежит под куском бузины. Потом и вернулся. И он увидел, что она — мертва. Он долго сидел над ней. Примерно он помнил поселковые телефоны, ибо часто вызывал своих родителей на переговоры. И он, набрав какой-то номер и услышав старушечий голос, сообщил: там-то и там-то лежит труп.

Потом он встал за дерево и смотрел, не придет ли тот, кто ее убивал?

Но подъехала милиция…

Солдаты, которые его вели, рассказывали, так как я ничего не понял. Он побежал у кладбища. Как раз проходил груженный состав вдалеке. Он свистел этому бежавшему в сторону путей парню. Солдат — один из двоих снял с плеч автомат и выстрелил. Правда, он потом говорил и повторял:

— Я кричал: стой, стрелять буду!

…Лю вошла ко мне, в мою берлогу. Я еще слышал отзвуки ее каблучков. Я не мог понять, что со мной происходит. Я впервые любил женщину такой, какая она есть. Я ждал, что скажет она.

Она тихо сказала:

— Ледика похоронили три дня тому назад… Вера подала документы на реабилитацию. Он же не убивал Ирину.

— Да, да… — Я шептал это. Мне тоже не хотелось, чтобы его похоронили убийцей. Он был, скорее, пострадавшим.