Загадка мадам Лю

1. УБИЙСТВО В НОЧЬ ПОД ПРАЗДНИК

По-моему, Лю и сообщила мне в гостиницу по телефону об убийстве. Она тогда просто изменила голос, подстроив его под мужской. Это я потом вычислил. Но почему за мной приехали тогда Сухонин, Васильев, Струев?

Был день пасхи. Я, к сожалению, в ста восьмидесяти университетских предметах, не учил догматического и нравственного богословия, патристику, церковную археологию, литургику, общую церковную историю и церковное право, гомилетику, педагогику, древние и новые языки и прочие науки, делающие человека хотя бы душевнее и грамотнее. И Лю пояснила мне, что означает убийство в такие дни. Может, она что-то путала, прибавляла, но я понял, что, если всякое убийство — грех, то это — величайший грех.

В пятницу Ирина уже лежала, обнаженная от мирских одежд, боса и непокровенна. Она будто отвергла все лишнее в этой жизни. Где находилась теперь ее душа, которая должна всегда господствовать над началом земным над телом? Никто не знал. Не знала, наверное, даже Лю. Хотя… Душа наша не умирает! И это, согласитесь, наполняет жизнь особым смыслом.

После телефонного звонка Лю в гостиницу я потом, приехав на место, где было совершено преступление, думал: вот так умрешь, тебя зароют и, если на этом все кончится, тогда, конечно, очень страшно — можно творить все, что взбредет в башку. А еще страшнее, что на протяжении этой не такой уж и длинной жизни, по каким-то точным подсчетам, каждый из нас подвергается ограблению (девять из десяти — два и более раза), а один из 133 умирает насильственной смертью.

Насильственной смертью умерла и Ирина. Мужской голос приглашал меня «пройти страдания вместе с убитой», что естественно хотя бы потому, что возвращение в лоно веры в живущего рядом абсолютно объяснимо твоей же духовной потребностью. Меня приглашали, в качестве «пишущего на эти темы», — отведать «кусок» нашей «дрянной действительности».

Честно, запутался со звонками. Почему приехала милиция — Сухонин, Васильев, Струев, если звонила Лю? Звонила же она! А приехала милиция! Я поехал с ними, да. И по горячим следам вечером (опять по телефону) рассказывал все Лю. Я сказал и о том, что был недавно в командировке, встретился почти с такой же историей, написал о ней…

— Сто страниц убористого текста, — дополнила меня она.

— Откуда вы знаете?

— Вы заперли себя на даче друга и написали…

— Слушайте, все-таки, откуда вы знаете?

— Все истории похожи одна на другую.

— Да, но эта…

— Эта как две капли воды похожа на ту.

— Есть много несходств.

— Вы сегодня выпили, поэтому возражаете. Я чувствую запах армянского коньяка.

— А вы бы не пили, наглядясь на такое?

— Я? Я не пью. Во всяком случае, такой коньяк я бы не пила.

— Чего вдруг?

— Это подделка.

— Откуда вы знаете, что я пил?

— Я была рядом с вами.

— Почему я не знаю вас?

— Я говорила с вами. А если вы не верите, я расскажу, о чем вы рассуждали с Сухониным. Вы сказали, что вам ничего не оставалось, как написать сто страниц… Что таких историй тысячи. И вы будто очнулись. Теперь вы слышите о преступности везде: в магазинах, метро, автобусах. Вы стали замечать, как опустели театры, никто из ваших нормальных знакомых не ходит поздно вечером в кино. Ваш город пустеет после программы «Время». Что вы не знали (хотя и пишете об этом) о криминальной истории своего милого Отечества. Да, да! Вы так и сказали: милого Отечества. Это у вас в привычке — так иронизировать. Ведь Отечество, сказали вы, всегда гордилось тем, что с преступностью у нас покончено.

— Послушайте, кто вы? — крикнул я, чувствуя, что пьянею и не могу больше контролировать себя. — Вы же знаете, что я вынес за этот день! Я действительно выпил, и пил действительно коньяк.

— Не кричите. Вам это не идет. Даже после дешевого армянского коньяка вы должны говорить с женщиной уважительно.

— Как вас зовут в конце концов? И что вам надо от меня?

Пип, пип, пип! — запищал телефон. Я тогда еще не знал, как зовут Лю, кто она, чем занимается, где живет…

В пятницу были сняты первые показания и составлен протокол. Вы, видимо, догадаетесь, о ком будет идти речь, если я обрисую ситуацию.

Представьте, служил человек на флоте положенных ему три года, честь по чести демобилизовался. Вернулся в свой городок. Было это во вторник, что важно для повествования. Человек был до службы женат. В первый год службы его поздравили с первенцем — родилась дочь Катя. На второй год его службы молодые решили порвать отношения. Заочно. По письмам. Объяснять все это долго, да и по ходу повести станет ясна причина развода. За два года потом — ни одного письма. Но вернувшись в свой город, морячок пошагал не к родителям, где был прописан (жена потом ушла от них), а к своей Ирине.

Ну что тут такого? Пути молодых неисповедимы. Захотелось — пошел. И жил там до четверга (у Ирины была теперь отдельная квартира). Не позвонил родителям ни разу. Хотя вроде никогда не ругался с ними в письмах. Вечером, в четверг, морячок неожиданно уходит к матери и отцу (отчиму) и в тот же вечер Ирину находят мертвой. Убита она была самым жестоким образом.

С моряка и были сняты первые показания. Снимал их старший лейтенант Васильев. Существо плюгавое, рыжее, с белесыми дугами бровей, существо всего в сто шестьдесят сантиметров ростом. Моряк, со странным именем Ледик, был двухметровый гигант, похожий на сагановского героя из «Немного солнца в холодной воде» Константина фон Мекка. Высоченные скулы, крупный нос и мясистый рот. Была ли у него «рыбья кровь», как у фон Мекка, трудно сказать; но то, что он являл миру не радость, а какую-то стылость и отрешенность, — факт.

Как он вел себя со следователем? Пока недоумевал.

Следует сказать, что эти два молодых человека, следователь и Ледик, по двадцати трех лет от роду, знали друг друга. Они даже один год учились когда-то в одном классе. Ледик тогда был гибким, высоченным и широкогрудым пацаном с карими, по-девичьи, красивыми глазами, а Васильев — светленьким узколицым мальчиком, настороженно изучающим каждого, в том числе и Ледика. Васильев только поступил тогда в их школу: его отца назначили директором знаменитого на то время СПТУ, где для всей страны готовились отменные взрывники шахт и где из месяца в месяц, после раздачи стипендии, вспыхивала поножовщина. Этот мальчик Васильев потом хвастался: «В СПТУ папа за шесть месяцев навел полный порядок…»

Васильев-старший был вскоре выдвинут в областной город. Васильев-старший стал, защитив впрочем тут, в СПТУ, кандидатскую, ректором какого-то института. Его мальчик потом поступил в К-скую школу следователей. Вышел оттуда в звании лейтенанта и, как видите, теперь старший лейтенант производил допрос.

«Учился с Ледиком» потом возникло. Но не имело продолжения. Полковник Сухонин, возглавивший оперативную группу по расследованию убийства, махнул на формальности рукой.

Итак, они сидят друг против друга. Пижонистый рыжик Васильев и рыхлая глыба Ледик. Рыжик пружинист, подпрыгивает, ерзает на стуле. Лучше признаться! Это его совет. Всем сразу станет легче. Легче станет и тебе, вкрадчиво говорит он Ледику. — Напишем, что пострадала на почве ревности. Ты был в аффекте. Жили вы эти дни, после твоего приезда, в постоянной войне. В состоянии запальчивости и раздражения. Мать у тебя медик, имеет связи. Она, думаю, видела, что пришел ты в нервном расстройстве. Невменяем был, когда совершал убийство. Ну и напишем: убийство совершено в состоянии аффекта. Глядишь, иной поворот на суде.

— Но я же не убивал, — в который раз повторяет Ледик, тиская в своих больших руках бескозырку (он так и не расстался еще с морской формой).

— Естественно! — Васильев подпрыгивает вроде в восторге от такого ответа. — Естественно! Кто же скажет вот так сразу: я убивал? Да я таких и не видел. Бывает по-другому: я говорю: мол, ты убивал? А тот, кто убивал, и повторяет «не убивал», возьмет и кивнет головой. Тогда я молча вписываю: убивал. А тот, кто убивал, смотрит на меня и читает бумагу, которую я ему подкладываю. Он ее подписывает. И потом уже не отказывается. Привыкает даже. И вдруг сам говорит: я убивал!

— А я не убивал.

— Это я уже слышал… Как ты думаешь, слышал или не слышал? В первый раз я, правда, не услышал. Мы ведь встретили тебя, когда узнали, что Ирина убита, и отпустили тебя…

— Подполковник отпустил.

— Ну, конечно, подполковник. Фамилия его, кстати, Струев. Потому я и не слыхал, сказал ты, что не убивал, или не сказал?

— Я сказал, что не убивал.

— Подполковник у нас психолог. Ты держался крепко. Не суетился… Человек, который убивает, у него мандраж. А ты на флоте привык не мандражировать. В общем-то ты и в школе был — будь спок! Железный. Помнишь, на уроке ртуть разлили? Ты как вел себя? Я же с тобой на одной парте сидел? Ты не пошелохнулся.

— Мы тогда не понимали…

— Э-э, нет. Я понимал, что это значит… Разлить ртуть! Чуть ли не литр! Да калекой можно было остаться. Я струхнул. И меня сразу можно было бы разоблачить, что я трус.

— Я не убивал. Чего тут мандражировать?

— Вот именно. Если бы…

Он осекся на полуслове, соскочил со стула, будто тот стал горячим. В их комнатку, заваленную разными папками, бумагами, старым хламьем, пригодным или непригодным для их службы, вошел тот самый подполковник, фамилию которого они только что упоминали. Он был худощав, лицо землистое, усталое. Не здороваясь, сел на стул Васильева и, показав на Ледика, спросил:

— Отрицает?

Васильев кивнул в знак согласия.

— И что эти дни был у убитой? Тоже отрицает?

— Это я не отрицал и не отрицаю, — ответил уже Ледик. — Это и ежу ясно.

— Ну и на этом спасибо, — вздохнул притворно подполковник. — А кто же, по-вашему, убил ее, если не вы? — Подполковник поудобнее устроился на стуле.

— Это уже ваша забота найти убийцу, а не моя. Главное, я не убивал. Я тут ни при чем.

— Вы тут!.. — Струев стукнул кулаком по столу, голос его содрогнул казенное здание. — Вы тут!.. Вы тут всего несколько дней… До этого все было тихо… Когда вы ушли домой?

— Домой?

— Ну к своим родителям. Когда? Когда мы вас встретили? Или раньше ушли?

— Не помню. Наверное, в десятом часу. Вечера. В четверг.

— Вы видели, что она лежала?

— Конечно, видел…

— Почему не подошли?

— Думал, просто лежит… В общем, этого не объяснишь, почему не подошел.

— Постарайтесь объяснить.

— Я думал, что она жива…

— Потому не подошли?

— Да.

— Вы поссорились? Перед этим?

— Мы эти три дня только то и делали — ссорились.

— И вы пошли? Просто пошли? Когда человек лежит?

— Я же это вам объяснил и в первый раз. Пошел.

— Неужели вы так и не подошли к ней?

— Нет.

— Странно. Вы же видели, что она лежит без движений.

— Но я вам сказал… Тогда еще сказал… Было темно… Темно! Я не знал, что она убита.

— Тем более, вам следовало бы подойти, — вступил в разговор старший лейтенант. — Может, она на тот час была еще жива?

— Именно, — сказал с иронией подполковник и задал новый вопрос: как он провел этот четверг?

— Вы были с Ириной весь день? — впился глазами.

— В этот день она не пошла на работу. С утра мы отвели в садик Катюшу. Потом позавтракали. Затем пообедали. А в четыре часа дня я пошел в садик за Катюшей один. Ирина сказала, что плохо себя чувствует.

— Тем более, надо было подойти к ней, когда она так лежала, — заметил старший лейтенант.

— Мы играли с Катюшей до пяти часов, — не обратил внимания на слова Васильева Ледик. — А когда я пришел, чтобы одеть ее и вести домой… Мне воспитательница сказала… Ну что звонили сюда, и мне ее, Катюшу, одну не отдадут…

— Кто звонил?

— Я не знаю.

— Ее родители? Она сама?

— И она, и ее родители, может.

— Это так сказала вам воспитательница?

— Да.

— И что вы предприняли?

— Я пошел за Ириной. Чтобы объясниться. Все-таки это и моя дочь. И, может, вместе пойти и взять ребенка…

— Кто-то вас видел, когда вы шли вместе?

— Не знаю.

— Но в поселке вас многие знают. И вы знаете многих…

— У меня память на лица неважная. Мне кажется, весь поселок другой. Теперь, после моей службы.

— И все-таки кто-то вас видел? — спросил Васильев.

— Почему вы так настаиваете? Это же все — случайные встречи.

— И все-таки?

— Я не знаю их фамилий.

— Не знаю, не знаю! — забормотал Васильев. — И так всю дорогу!