Загадка Скалистого плато

Глава первая

Еще три дня — и отпуск! Билет уже в кармане, ми́нет несколько дней, и он, Борис Туриев, следователь по особо важным делам республиканской прокуратуры, окажется в Якутии, в затерянном в тайге поселке с поэтичным названием Лебединый, где когда-то начинал геологом. Друзья давно зовут в гости. Побродит по тайге, вдохнет полной грудью воздух, настоенный на хвое сосен и лиственниц. И наконец-то начнет писать книгу. Давно охватило его желание поведать о том, какими трудными дорогами шел он с товарищами к открытию крупнейшего месторождения мрамора, по своим качествам не знающего аналогов в мире. Повидается с Никитой Урванским, «человеком тайги», к помощи которого прибегают многие изыскатели.

Это он спас Бориса от верной гибели, когда внезапная болезнь свалила его с ног. Две недели тащил на своих плечах, две недели, под дождем и мокрым снегом, через многочисленные таежные речки, быстрые и студеные. Полгода пролежал Борис в больнице. Потом — приговор врачей: «Находиться в горно-полевых условиях запрещается…» Грустно. Прощай, геология, прощайте, маршруты, поиски, радость открытий!

Тот же Никита Урванский посоветовал ему: «У тебя аналитический склад ума. Иди в юридический. Работа интересная, геологической не уступает. Здесь ты в земле ковырялся, а там души человеческие изучать будешь, а они — ох какие разные…»

Как его встретят бывшие коллеги? Уже многие женились, имеют детей, а Валерик Пахомов стал доктором наук, но в родной поселок, где стал маститым геологом, приезжает каждый отпуск.

Ему-то, Борису, легко сняться с места и покатить в такую даль: семьей не обременен, вот только мама забеспокоится — опять в тайгу.

Туриев крепкого сложения, слегка сутулится. Болезнь, клещевой энцефалит, оставила свою отметину: когда Борис нервничает, начинает дергаться правый глаз, и тогда кажется, что Туриев подмигивает. Густые волосы не слушаются расчески, пряди падают на лоб. Он то и дело отбрасывает их резким движением головы. Едва заметная морщинка пролегла между неожиданно тонкими, словно подбритыми, бровями. Выглядит он моложе своих тридцати двух лет, и товарищи по работе шутят: «Хорошо сохранился».

Сейчас у Бориса заботы: привести в порядок дела, завершить отчет, отнести его на утверждение к прокурору республики Вермишеву. Потом займется кинокамерой, роскошной «Ладой», полученной в подарок в день тридцатилетия. Два года сиротливо пылится она в шкафу. Надо будет обязательно снять фильм о своих друзьях-товарищах. Фотография изжила себя, фильм — движение, фильм — сама жизнь. Так он рассуждает, хотя пристрастие к фотографии еще живет в глубине его души.

А повесть… Повесть хотя бы начать. У него давно родились первые строки: «Все шло хорошо, пока отряд геологов из трех человек не пересек хребет: перед ним возникло препятствие — быстрая и широкая река. Решили собрать плот…»

С путешествия на плоту и начнутся приключения геологов, преодолевающих мыслимые и немыслимые препятствия: наводнения и лесные пожары, камнепады и крутые склоны. Так надо. Геологи на пути к цели всегда что-то преодолевают. Иначе они не геологи.

Кое-какой литературный опыт у него есть: еще студентом первого курса опубликовал он в местной газете подборку стихов, их даже похвалили в обзорной статье, но Туриев больше не печатался, понял, что поэтом ему никогда не стать, а заниматься эпигонством не в его правилах.

Ничего из своих стихов он не помнил, за исключением двух строк:

Правда, Борис ни по ком не тосковал, но о неразделенной любви писали многие и многие, почему не написать и ему? Смешно и грустно вспоминать об этом…

Туриев встал из-за своего рабочего стола, за которым предавался радужным планам, распахнул окно. Отсюда открывался вид на старинный парк. Старожилы Пригорска утверждают, что подобного нет на всем Северном Кавказе. Вообще-то они уверены, что в Пригорске все самое лучшее: и горы, покрытые вечными снегами, и река, и столетние липы, и дома по обеим сторонам проспекта, и, конечно, вода, самая обыкновенная вода из-под крана.

Два года без отпуска, два года… Уж больно запутанное дело пришлось вести ему. И вот перед ним лежит его заявление с просьбой предоставить отпуск с резолюцией шефа: «Удовлетворить». Всего одно слово, а какое милое! Правда, прежде чем подписать, Вермишев долго и нудно говорил о том, что он в возрасте Бориса вообще не стремился в отпуск, ибо надо познавать тайны юриспруденции на практике, на что Туриев про себя подумал: «Каждый постигает секреты своей профессии в меру таланта, отпущенного ему богом». Но, если положить руку на сердце, Борис уважал Дмитрия Лукича, обладавшего колоссальной работоспособностью: Вермишев приходил на работу раньше всех, уходил самым последним. Все дела держал под личным контролем, не давал послаблений, в то же время был щедр на поощрения. Туриев пришел в прокуратуру будучи студентом-заочником. Вермишев заботился о нем, помогал не только в работе, но и в написании контрольных заданий. Дмитрий Лукич не любил разглагольствовать, но часто повторял: «Мы призваны не карать, а соблюдать закон. Закон для всех одинаков — будь ты министр или дворник». Эту сентенцию он собственноручно начертал на листе ватмана и повесил в коридоре прокуратуры. Однажды, говорили старые работники, приехал из Москвы какой-то большой начальник, прочитал высказывание Вермишева и сказал: «Что это вы позволяете проводить такую параллель: министр — дворник». Вермишев пожал плечами и ответил: «Вот я — прокурор республики, а начинал свою трудовую деятельность чистильщиком обуви. Будка моего отца стояла на самом бойком месте — у центрального рынка».

Туриев вышел из здания, когда солнце упало за Главный хребет. Стало прохладнее, кое-где зажглись фонари. Наступал час, когда «весь город» выходит на улицу. По аллее столетних лип и каштанов, протянувшейся в центре проспекта, чинно гуляют и молодые, и немолодые. Обмениваются новостями, шутят, смеются, ведут беседы пенсионеры, на многих скамейках в позе Роденовского «Мыслителя» застывают шахматисты.

Пригорск — город поклонников этой древнейшей игры. И не зря! Недавно чемпионом мира среди юниоров стал его уроженец! Многие знают и его, и его отца. Обыкновенный отец, обыкновенный ребенок, а надо же — чемпион мира!

Борис медленно пошел по аллее и силился вспомнить, что попросила купить его мама. А-а-а! Кофе! Обязательно в зернах и обязательно ереванского развеса.

Борис зашел в гастроном на Театральной площади. Две милые продавщицы в кондитерском отделе о чем-то увлеченно говорили друг с другом. Туриев почтительно кашлянул в кулак, привлекая к себе внимание.

Одна рассеянно взглянула на покупателя, продолжая разговор. Туриев знал неписаный закон в Пригорске: не выводить из себя продавцов в магазинах, и терпеливо ждал, когда они наговорятся. Наконец девушки разошлись, одна из них, улыбнувшись, сказала:

— Я вас слушаю.

— Мне нужен кофе. Ереванского развеса.

— Вы приезжий? — участливо спросила девушка.

— Нет, здешний.

— В таком случае вы должны знать, — наставительно сказала она, — что кофе ереванского развеса бывает только по утрам — до одиннадцати.

Борис отошел от прилавка.

Какой он все-таки недотепа, когда дело касается простых житейских забот. Туриев, занимаясь самокритикой, обычно думал о себе в третьем лице. Ведь он не только про кофе забыл, он оставил в кабинете кинокамеру, придется возвращаться, а это — дурная примета. Вот скажут: следователь, а верит в какие-то приметы. Не верит, но… чего не бывает.

Не успел он подойти к своему столу, как раздался требовательный телефонный звонок. Впрочем, все телефонные звонки настойчивы, но на аппарате, непосредственно связывающем его с прокурором республики, особенно.

— Слушаю, Дмитрий Лукич, — Борис представил себе Вермишева: грузный, с легкой одышкой, с неизменной сигаретой в зубах. У него открытый, добрый взгляд — он такой даже тогда, когда говорит не совсем приятные вещи.

— Позвонил наугад, думал, что ты уже дома. Пришлось бы туда звонить… На секунду можешь зайти, Борис Семенович? — Туриев чувствует подвох: Вермишев называет его по имени отчеству только тогда, когда собирается поручить дело.

В кабинете Вермишева сизо от табачного дыма. На упреки сослуживцев, что здесь трудно дышать, он обычно наивно отвечал:

— Это оттого, что просто дымлю.

Однажды эксперт Живаева выдала ему:

— Дымите там, где не бывает посетителей.

— Подготовился к отпуску? — Вермишев смотрел на Туриева с такой заботой, что у того сердце екнуло.

— Еще не совсем, пришел за камерой, что вы мне подарили, кино хочу сделать о своих товарищах в поселке Лебедином.

— Кино — хорошее дело, — сочувственно произнес Вермишев и протянул Туриеву листок бумаги — телефонограмму. В трех километрах от поселка Рудничного обнаружен труп мужчины. Убит выстрелом в затылок. Сообщение подписано участковым Андреем Харебовым. Харебов — молодой, назначен недавно, — сейчас прибудет группа. С тобой поедут Живаева, фотограф Темиров, проводник Карев с собакой Ладой. Ты с ними несколько раз работал — и неплохо.

— Дмитрий Лукич…

— Знаю, знаю, — перебил Туриева Вермишев, — давно не был в отпуске, тебе надо уезжать в тайгу, — Борису показалось, что в глазах Дмитрия Лукича блеснули слезы сочувствия, — я в твоем возрасте…

— отпуск не брали, познавали юриспруденцию непосредственно на практике.

— У тебя хорошая память, — Дмитрий Лукич ничуть не обиделся на то, что в словах Туриева прозвучала явная ирония, — поэтому тебе и дела удаются. Такой молодой, а уже — следователь по особо важным… Некоторые до пенсии доживают, не добившись такого роста. Учти: каждое новое дело…

— новая ступень к восхождению как по ступеням служебной лестницы, так и к вершинам досконального знания права, что придает уверенности в решениях.

— Молодец!

Раздался хрипловатый сигнал зуммера на передающем устройстве. Вермишев нажал кнопку, прозвучал мужской голос:

— Группа прибыла, ждем следователя.

Борис отбросил назад волосы.

— Что-то хочешь сказать?

— Ничего говорить не хочется, матери позвоню.

— Я позвоню Евгении Дорофеевне, а?

— Не надо.

Туриев позвонил домой, сказал, что срочно уезжает, ночевать не придет.

— Счастливого пути. Жду звонка в любое время суток.

Машина некоторое время петляла по городским улицам, вырвалась на шоссе, водитель взял предельную скорость.

Убит человек, оборвалась жизнь. И ему, Борису, надо будет не только найти и обезвредить преступника, но выяснить причину убийства, что, как правило, сделать не легко. Человек идет к преступлению долгое время, реже — совершает его спонтанно, в состоянии аффекта.

Когда прибыли на место происшествия, совсем стемнело. В десяти метрах от лежавшего тела стояла машина с включенными фарами. «Рафик» группы затормозил метрах в пяти.

Подошел высокий мужчина, представился:

— Участковый уполномоченный Харебов.

Туриев приказал включить и фары «рафика». Темиров сделал несколько снимков, Карев пытался задействовать Ладу, но она жалобно скулила, поднимая морду кверху: след взять не смогла.

— Кто первый обнаружил тело убитого?

Собственно, с этого вопроса и начинается расследование.

— Лесник Тимофей Абалов. Тима, подойди!

Абалов, щурясь от света, бьющего из фар «рафика», подошел к Туриеву.

— Здравствуйте, Абалов. Меня зовут Борис Семенович Туриев. Рассказывайте. — Борис внезапно ощутил боль в затылке — так иногда бывает, когда случается нервное напряжение.

— В тринадцать часов я начал дневной объезд своего участка. Небо было белое-белое, словно раскаленное — к дождю. Участок у меня не очень большой, но сложный: реликтовый лес, кустарник барбариса, облепихи, древний папоротник. Самое страшное, если самодеятельные туристы разожгут костер и не затушат его… Жара стоит адская, все высохло, достаточно малейшей искры.

— Это не существенно.

— Надо же ничего не упустить, — обиделся Абалов, — удивительно, товарищ следователь: стоит человеку вырваться из тесного городского бытия, как он становится любителем живого огня. Словом, нужен глаз да глаз.

Начал объезд, в бинокль посматриваю, все в порядке. Иногда громкий щелчок раздается — это товарищ следователь, от ледника глыба отрывается, в речку падает… Смотрю, над Главным хребтом тучки собираются — сразу на душе радостно стало: быть дождю. А он очень нужен, очень. С мая сушь стоит. Знаете, после дождя лес оживает, становится приветливым, воздух сладостью отдает…

— Все-таки короче, пожалуйста.

— Под конец объезда поднялся я на Скалистое плато. Там, естественно, лес не растет, ничего не растет, суровое место. Но оттуда все хорошо видно, даже степь просматривается в бинокль. Начал спускаться. Коня взял под уздцы. Не дошли до дороги, — хлынул дождь, да такой спорый, веселый. Спрятался в пещере. В теле Скалистого плато много пещер. Дождь лил примерно полчаса, вымыл все вокруг, а небо, когда ветер разогнал тучи, посинело. Решил направиться домой, благо живу близко. Примерно за тридцать-сорок метров до этого места конь стал запираться, храпеть, будто зверя какого учуял. Я машинально посмотрел на часы: семнадцать тридцать. Я спешился, спять взял коня под уздцы, тяну его буквально за собой. Вижу, что-то лежит. Я, конечно, сразу понял, что это — человек, но глазам не поверил. Подошел к нему… Кровь из затылка хлещет… Дошло до меня, что в помощи человек уже не нуждается, сел на коня, махнул через речку к проходчикам — они за тем поворотом штольню бьют, позвонил от них в Рудничный. Не успел вернуться, как прибыл товарищ Харебов. Вот и все.

— Вы до тела не дотрагивались?

— Я все понимаю… Просто близко подошел, чтобы посмотреть. Думаю, его сразу после дождя убили или же за несколько минут до его конца.

— Почему?

— Кровь уж больно сильно лилась. Если бы до дождя или в его разгар, — она бы так не хлестала.

— Резонное замечание. Выстрела не слышали?

— Нет. Гром, товарищ следователь. Даже когда дождь перестал лить, — громыхало.

— Вещи при убитом были?

— Как видите… — Абалов закурил, сплюнул, извинился.

Когда Живаева осмотрела труп, сделала свои записи, Туриев попросил:

— Теперь давайте сделаем так… Прислоните тело спиной к скале, посадите. Темиров! Сделай снимок. — Обратился к Живаевой: — Ты что скажешь предварительно?

— Затылок сильно раздроблен, выходного отверстия нет. Мне кажется, выстрел произведен на значительном расстоянии.

Осмотрели одежду убитого. Штормовка, брезентовые брюки, валяется берет без всяких следов крови. Видимо, убитый снял головной убор, отдыхая. В карманах ничего не обнаружили. Удивительно: человек пришел в горы без вещей, без документов — так, налегке.

Ага, крошки табака. Значит, убитый курил. Если так, то при нем должны были бы быть папиросы или сигареты, спички или зажигалка… Наверное, все это было, в рюкзаке или в какой-то сумке. Человек не мог прийти в горы без рюкзака. И его надо искать. Искать? Ха! Если мужчина стал жертвой ограбления, то какой бандит оставит рюкзак? А с другой стороны, что может быть ценного в рюкзаке у человека, путешествующего в горах? Деньги? Но какие? Человеку было лет пятьдесят, выше среднего роста, крепкий, черты лица правильные.

Откуда пришел человек? Кто по национальности? По профессии? По какой причине стал жертвой преступника или группы преступников? С какого расстояния произведен выстрел? Из какого оружия? На какие-то из этих вопросов ответит полная экспертиза.

— Тело можно забирать? — деловито спросила Лида. — Пора возвращаться.

— Да, да, — машинально ответил Туриев, — все, кроме Темирова, уезжайте. Ты, Камал, уедешь, как только отпечатаешь для меня фотографии. Надеюсь, у вас в отделении есть фотолаборатория? — обратился Борис к Харебову.

— Недавно оборудовали, товарищ Туриев, — прекрасная лаборатория.

Группа уехала. Туриев решил переночевать в доме Харебова. Лейтенант обрадовался этому обстоятельству: в республике работники органов хорошо знали следователя Туриева, каждый считал бы высокой честью быть с ним близко знакомым.

Борис прилег на кровать: боль в затылке не отпускала.

В комнату вошел Темиров.

— Вот твои фотографии, — Камал довольно улыбался, — получился совсем как живой. Красивый мужик был, жалко.

— Спасибо. Можешь уезжать. Последний автобус отходит в двадцать четыре часа.

— Я знаю, уже договорился с водителем, он меня ждет. Да, трудно будет: никакой зацепки. То ли дело моя работа — щелкнул, проявил, отпечатал — и все. Ну, будь здоров…

После полуночи пришел Харебов. Молча разделся, лег в постель и только тогда проговорил:

— Вы меня в помощники возьмете, товарищ Туриев? Извините, но мне так хочется заняться настоящим делом.

— Конечно, привлеку, товарищ лейтенант, — в тон Харебову ответил Борис, — с рассветом пойдем искать гильзу. Коль скоро выстрел произведен из огнестрельного оружия, — гильза обязательно должна быть. А теперь — спать, спать, товарищ Андрей.

Над горами спустилась ночь…

Перед самым восходом солнца в это время года обычно опускается туман. Плотный, почти осязаемый, он клубится над речкой, над ущельем, над крышами домов, постепенно меняя цвет: из белоснежного становится нежно-персиковым, подсвеченный еще невидимыми лучами солнца. Но вот туман освободил от своих объятий подошвы гор, потом склоны, поднялся к вершинам, слился со снеговыми шапками, растаял. Небо становится ультрамариновым, глубоким, оно готово принять солнце. И светило величаво выкатывается из-за горизонта, изломанного пиками далеких гор, бросает свои первые лучи на вершины снежников, которые становятся багровыми, как гигантские языки исполинского пламени.

На всем блестят капельки утренней росы: на листьях деревьев, на траве, на каменных гранях домов и старинных башен. Еще тихо, еще не ревут машины, не слышно детских голосов, не звучит рог пастуха. Первые нарушают тишину птицы. Заливистые трели, щелкания, писк, урчание доносятся со всех сторон.

Лучи солнца целят в окна домов. Луч дробится в стеклах на миллиарды светил, они дрожат от утреннего холодка.

Потом включается на площади поселка громкоговоритель: «Говорит Москва, доброе утро, товарищи…»

Туриев и Харебов встали до рассвета. По схеме местности вычислили предполагаемый район, откуда был произведен выстрел и выехали на поиски гильзы. Солнце уже стояло достаточно высоко, когда Харебов нашел ее. Она закатилась под плоский камень. Винтовочная гильза.

Так, гильза — винтовочная. Стреляли, конечно, из карабина, винтовок давно уже нет, лет двадцать…

Отсюда хорошо видно то место, где нашли убитого.

Борис лег на землю, мысленно взял в руки карабин. Несомненно, убийца стрелял, положив оружие на эти сложенные плиточные камни: удобно, надежно — рука не дрогнет. Как это не кощунственно звучит, но место для нанесения последнего удара выбрано толково: перед глазами хороший обзор, склон, полого уходящий к дороге, порос густым лесочком, так что можно сразу скрыться. Аккуратно уложенные плоские камни говорят о том, что стрелявший готовился основательно. Одного выстрела оказалось достаточно, чтобы на расстоянии двухсот пятидесяти-трехсот метров уложить человека наповал. Нельзя исключить применения оптического прицела.

— Товарищ Туриев! — Возглас Харебова вернул Бориса к действительности.

Участковый держал в руке темную бутылку, Туриев взял ее у Харебова, предварительно натянув на правую руку нитяную перчатку. Бутылка из-под коньяка «Нарын-кала». Дорогой, марочный коньяк.

Борис завернул бутылку в носовой платок, положил в «балетку» — маленький чемоданчик. Н-да… Ждал свою жертву, попивая коньяк?

Надо осмотреть место более детально… Трава слегка примята — понятно: лежал. Правее плиточных камней Туриев обнаружил остаток маленького костерка, прутиком покопался в золе. По остаткам видно, что здесь сжигали окурки. Ишь, как застраховался! А след — бутылку — все-таки оставил. А может, не его бутылка вовсе? Чтобы метко выстрелить, надо иметь верный глаз, а спиртное имеет коварное свойство лишать человека этой возможности.

Дальнейший осмотр ничего интересного не дал. Борис и Андрей закурили. Молчание нарушил Туриев:

— Когда поедешь в Пригорск, гильзу и бутылку отдашь Живаевой, дождись акта экспертизы, привези. Я постараюсь выяснить, не видел ли кто убитого до того, как он пошел в сторону Скалистого плато.

— Слушаюсь, товарищ следователь.

Туриев поморщился:

— Называй меня просто по имени. Не так уж велика у нас разница в годах.

— Так точно, Борис.

Туриев рассмеялся…

Вернувшись в Рудничный, Туриев направился к автобусной станции — так громко именовали жители небольшую асфальтированную площадку перед одноэтажным аккуратным домиком.

Первый автобус из Пригорска должен подойти через несколько минут. Если человек, которого потом убили, приехал вчера автобусом, то кассирша, может быть, запомнила его. Борис подошел к кассе. Попросил пожилую женщину, сидевшую там, посмотреть на фотографию. Кассир отложила вязание и, взяв фотографию, внимательно стала разглядывать.

— А зачем вам знать, видела я этого интересного мужчину или нет? — наконец спросила она.

Пришлось Борису показать удостоверение.

— О! — уважительно воскликнула кассирша и вышла из своей каморки на площадку. — Конечно, я его запомнила. Не столько его, сколько рюкзак: сзади голову мужчины не видно было — до такой степени рюкзак был чем-то набит. Он спросил у меня, где находится магазин. Я ему ответила, что за углом вон того дома, — кассир показала на четырехэтажный дом довоенной постройки, — и сказала, что открывается он в восемь утра. Он поблагодарил меня и ушел. А что случилось? Не этого ли мужчину, — кассир сделала большие глаза, — нашли вчера за поселком убитым?

Борис промолчал.

— Понимаю, говорить об этом нельзя, но весь Рудничный знает, у нас ничего ни от кого не скроешь… Магазином заведует Зарема Вазиева.

Туриев направился к дому, указанному Женщиной. До восьми часов еще надо ждать полчаса, но дверь магазина гостеприимно распахнута.

Борис вошел в помещение магазина, здесь приятно пахло свежевымытым полом, было прохладно. Мужской голос из радиоприемника как-то отрешенно выводил слова старинного романса: «Я встретил ва-а-с, и все былое-е-е».

За прилавком стояла моложавая женщина с торсом штангиста тяжелой весовой категории. Она приветливо улыбнулась и сказала:

— Первый покупатель. Сделайте хороший почин. Что угодно? Есть крабы, тушенка, хорошая колбаса, все получила вчера, еще не торговала этими деликатесами. Знаете, наш поселок хорошо снабжается: горняки здесь живут. Что желаете?

— Спасибо, пока ничего. Но вы не обижайтесь, я к вам по работе, — Борис протянул удостоверение, потом — фотографию. — Этот человек вчера заходил в ваш магазин?

— Да, — ответила Вазиева, — заходил. Купил десять пачек папирос «Наша марка» и ушел.

— А после покупки он куда направился?

— Откуда же мне знать? — искренне удивилась Вазиева. — Вышел из магазина, а куда пошел, — это не мое дело.

— Кроме него, кто-нибудь еще в магазине был?

— Да были двое. Есть у нас такие парни: Смолин да Чарыев. Покоя от них нету: чуть свет просят: дай бутылку, дай бутылку. Я, конечно, раньше положенного спиртным не торгую, но иногда из жалости продам им вина. Они хорошие мастера, в доме быта работают, холодильники ремонтируют. Вчера продала им бутылку портвейна «33». Они его «зе-зе» называют. Смолин и Чарыев вместе с тем мужчиной из магазина вышли.

— Спасибо. Больше ничего?

— Ничего, ничего, товарищ Туриев.

— Так вот, если вспомните еще что-нибудь, — позвоните мне по этому телефону, — Борис набросал цифры на листке бумаги, — я буду дома после шестнадцати часов.

Вазиева взяла листок бумаги, поджала губы, нахмурилась…

Директор дома быта приветливо встретил Туриева. На вопрос, где Смолин и Чарыев, развел руками и виновато сказал:

— Нет их на работе. Наверное, опять того… Золотые руки у ребят, но тяга к зеленому змию губит… Сейчас, одну минутку, — директор вышел из кабинета и вскоре вернулся. — Отдал распоряжение, чтобы Смолина и Чарыева вызвали. Вы подождете?

— Да. Все знают — пьют, а меры-то не принимаются, что ли. Соответствующая лечебница, кстати, расположена в трех километрах от Рудничного.

— На каждом собрании клянутся-божатся, что бросят. Примем самые жесткие меры… Вон, идут, — обрадовался директор, выглянув в окно.

В кабинет вошли двое молодых мужчин — и воздух в тесной комнате потяжелел от запаха перегара. Директор поморщился.

— Вот… Следователь хочет поговорить с вами, — обратился он к вошедшим. И к Туриеву: — Мне выйти?

— Нет, нет, почему же? Меня зовут Туриев Борис Семенович, а вас?

— Смолин.

— Чарыев.

— Уже заправились?

— Со вчерашнего не отошли, товарищ следователь, но клянусь — в последний раз, — воскликнул Чарыев, прижав ладони к груди, — сын проходчика Гусарова из армии вернулся, вот мы и отмечали событие.

— Вы этого мужчину вчера видели? — Борис положил на стол фотографию.

— А как же! В магазине встренулись, — сказал Смолин, — он папиросы покупал, «Нашу марку», десять пачек сразу купил.

— А вы — бутылку «зе-зе»?

— Зарема сказала? Ох, какая она все-таки.

— Мужчина с вами не разговаривал, когда вы вышли из магазина?

— Как же? Разговаривал. Он спросил, как ему добраться до тропы, что ведет на Скалистое плато. Смолин ответил, что мы туда не ходим, не знаем, тогда мужчина еще спросил: «А как на участок Ид попасть?» Я, Чарыев, ему сказал, что надо сесть на попутную машину, она и довезет. Мужчина улыбнулся и говорит: «Так тропа на Скалистое плато начинается в трех километрах от Рудничного — прямо с дороги на участок «Ид». Смолин предложил ему помощь — рюкзак донести до клуба горняков — там можно всегда попутную машину поймать, мужчина согласился, отдал Смолину рюкзак, сам закурил, мы и пошли к клубу.

— Рюкзак тяжелый был, вроде камнями набит, — заметил Смолин, — я сказал об этом мужчине, а он в ответ: «Примус там да канистра с бензином, вот и тяжелый». Подошли мы к клубу, мужчина поблагодарил нас, дал мне пять рублей и сказал: «Выпейте за мое здоровье, за мое счастливое восхождение на Скалистое плато». Потом аккуратно поставил рюкзак на землю у скамейки, подошел к памятнику, что в сквере стоит. Букет положил на могилу.

— Что за памятник?

— Одному геологу. Он в сороковом году в горах пропал. Зубрицкий Алексей Георгиевич. Мы с Чарыевым ушли к себе в общежитие.

— Значит, второй день прогуливаете?

— Да у нас отгулы, товарищ Туриев. Законные отгулы.

— Обычно туристы легко знакомятся с людьми. Мужчина не назвал своего имени?

— Нет, товарищ следователь. Я, правда, обратил внимание, что у него акцент какой-то, вроде — прибалтийский. Я в Риге работал, у латышей такой акцент.

— Вот еще что… Когда папиросы он покупал, цельную сотню Зареме протянул, — вмешался в разговор Чарыев, — я аж ахнул: впервые сто рублей одной бумажкой увидел.

В кабинет без стука вошла Вазиева.

— Извините, товарищ Туриев. Я к вам…

— Что-то вспомнили?

— Вчера тот мужчина…

— Расплачиваясь, протянул вам сто рублей одной бумажкой?

— Уже сказали? — разочарованно спросила Зарема.

— Хорошо, что пришли, — Борис протянул руку, — принесли деньги?

— Да, вот они, — Вазиева достала из сумочки ассигнацию, — возьмите. Только дайте расписку. Мой племянник собирается жениться, так я ему хотела подарить эти деньги.

— Подарите десятками. Или же пойдите в банк, попросите, вам укрупнят до сотни одной бумажкой. Спасибо, что пришли и принесли деньги. Вот вам расписка. До свидания.

Вазиева величаво вышла из кабинета.

— Будем честными и мы до конца, — Чарыев сцепил пальцы так, что они побелели. — Дал тот мужчина Смолину пять рублей, сбегал Леша в магазин, принес еще две бутылки «зе-зе», мы их в скверике и придавили… за упокой души бедного Зубрицкого… Мужчина сел в кабину машины горноспасателей, водителем был Митька Селезнев, хороший парень, он в Иде живет. Жена у него, трое детей.

— Митька — ударник, недавно орденом награжден, — пробормотал Смолин. — Ну, а если все до конца, то почему о рюкзаке молчишь?

— Да, да, — встрепенулся Чарыев, — проснулся я сегодня рано, еще пяти не было. Солнце только-только встало. Смотрю — на полу, под окном, рюкзак лежит, новенький совсем. Я его поднял, осмотрел. Ни пятнышка, ремни свежестью пахнут… Ну, я подумал, подумал и решил отдать рюкзак супруге проходчика Фарниева — они через дверь от нашей комнаты живут.

— Чуть свет уже побежал предлагать рюкзак? — усмехнулся Туриев.

— Нет, зачем? — обиделся Чарыев. — В семь утра я его отдал, за пятерку. Сима, жена Фарниева, часто нас выручает. Я тогда не подумал, а сейчас думаю: рюкзак тот самый, что за плечами у убитого был.

— Идемте немедленно к Фарниевым!

Сима Фарниева, худенькая, порывистая в движениях женщина, походила на подростка. Когда она разговаривала, ее подбородок решительно выдвигался вперед, глаза бегали с предмета на предмет.

Выслушав Туриева, она стремительно вышла из комнаты и через минуту вернулась с рюкзаком.

— Постирала я его. Еще не высох. — Укоризненно посмотрела на Чарыева. — Если бы я знала, что рюкзак не тебе принадлежит…

— Ладно, ладно, — пробурчал Чарыев, — пять рублей отдам с получки.

— Н-да, — протянул Туриев, — жаль, что вы его выстирали… Но я его заберу. Сейчас составим протокол об изъятии этой вещи для нужд следствия. — Туриев набросал несколько слов, дал лист бумаги на подпись Фарниевой, Смолину и Чарыеву. Потом аккуратно свернул рюкзак.

— Так… Теперь пойдемте в вашу комнату, — обратился Туриев к Чарыеву и Смолину.

— Пожалуйста!

Комната напоминала пенал: длинная, с одним окном, выходившим на берег бурной речушки. Окно было открыто, в него щедро вливался воздух, настоенный на травах, растущих на склонах гор.

— Вы спите при открытом окне?

— И зимой, и летом, — проронил Смолин, — привыкли. — Да и дверь не запираем. Что у нас брать? Нечего…

— Как вы думаете, кто мог принести в вашу комнату рюкзак?

Друзья переглянулись, пожали плечами.

— Его в окно бросил кто-то, — нерешительно начал Смолин, — ночью, когда мы спали. А для чего? Ага, для того, чтобы на нас пало подозрение!

— Хвалю за сообразительность, — Туриев шутливо потрепал Смолина по плечу, — такое можно предположить: тем более, что люди ваших наклонностей на многое способны ради глотка вина.

— Товарищ следователь! — Чарыев умоляюще сложил ладони у груди. — Мы же шага из поселка не сделали! Об этом любой скажет, целый день… г-м… пили.

— Это мне известно, но давайте поступим так… — Борис подумал о том, что, может быть, делает ошибку, но все-таки решился: — Пусть тот, кто подбросил в вашу комнату рюкзак, пребывает в уверенности, что мы клюнули на эту наживку. Вы, Чарыев и Смолин, уедете из Рудничного в город и будете находиться там до тех пор, пока не закончится следствие. Будете работать в доме быта, продолжать ремонтировать холодильники… Или нет, нет… на неделю или чуть больше того вам придется выехать за пределы республики, мы об этом побеспокоимся, а сейчас пойдемте в отделение милиции.

— Борис Семенович! — взмолился Смолин. — Стыдно ведь! Что люди подумают? Вы же вроде как арестованных нас будете вести.

— Вы будете идти рядом со мной, нормально идти.

— Ну, если надо, — Чарыев повел плечами и заложил руки за спину. — По-моему, арестованные так ходят.

— Перестаньте! Мы не шутки шутим. Пошли!

Придя в отделение, Туриев попросил Харебова забрать в город и рюкзак. Что касается Чарыева и Смолина, их решили препроводить в Пригорск последним автобусом.

Раздался телефонный звонок. Харебов взял трубку, тут же передал ее Туриеву.

— Привет! — голос медэксперта Живаевой звучал совсем рядом. — Слушай основное: «Пуля пробила затылочную кость… застряла над верхним клыком правой челюсти… выстрел произведен из оружия системы «карабин» образца 1937 года… не исключено применение оптического прицела… возраст убитого, примерно, пятьдесят лет, телосложения крепкого… особых примет нет… смерть наступила мгновенно в результате кровоизлияния в мозговую оболочку…»

— Что показал детальный осмотр одежды?

— Ничего, если не считать крови на спине и на вороте штормовки. Осмотрели каждый шов — несколько крошек табака. — И все.

— Спасибо. Я отправлю к тебе кое-что.

Туриев откинулся на спинку стула, закурил. Чарыев и Смолин сиротливо сидели в углу дивана.

Харебов, по просьбе Туриева, связался с телеграфом, протянул трубку Борису. Тот медленно продиктовал:

— «Москва госбанк СССР прошу сообщить какой район страны были направлены банковские билеты достоинством 100 рублей серии СБ выпуск 196… года Сообщение ждем по адресу…»

— А теперь, — обратился он к Харебову, — едем в Ид. Как вернемся, ты с Чарыевым и Смолиным двигаешь в Пригорск.

Натужно ревя мотором, машина карабкалась вверх по ухабистой дороге. Близкие вершины снежников горели под лучами уходящего на покой солнца, густая синева постепенно ложилась на склоны гор. Машину то и дело подбрасывало, изрядно трясло. Ах, эти наши дороги! Сколько копьев сломано в спорах, нужны ли сразу хорошие дороги, а не времянки, на которых задолго до срока умирают машины. Сколько денег выбрасывается под колеса различных автомобилей, надсадно жующих трудные километры. И когда мы научимся беречь не просто рубль, а рубль народный?

От Ида до Рудничного пятнадцать километров. Говорят, новый автобус выходит здесь из строя, не прослужив и года. А что говорить о рудовозах? Ежегодно их заменяют десятками новых.

У начала тропы на Скалистое плато остановили машину, вышли.

Харебов несмело проговорил:

— Мне в голову одна мысль пришла, Борис.

— Выкладывай.

— При убитом не было никаких вещей, в карманах пусто — так? Выходит, преступник застрелил его, спустился на дорогу, пробежался, забрал вещи, очистил карманы… Такого быть не может. Мне кажется, один стрелял, другой неподалеку здесь находился в каком-нибудь укрытии. Когда все свершилось, он и забрал вещи, пошарил по карманам. Так что преступников было не меньше двух.

— Вполне… И это пока никому не известно, — задумчиво проговорил Борис.

— Может, преступник обитает в наших краях?

— И даже живет себе спокойненько в Рудничном. Я специально задержал Чарыева и Смолина. Ты понял?

— Как не понять? — вопросом на вопрос ответил Харебов. — Этот прием описан в юридической литературе: преступник, уверенный в том, что следствие направлено по ложному руслу, теряет бдительность. Убитый расспрашивал Чарыева и Смолина о Скалистом плато. Что его туда влекло? Ходила такая легенда в народе: до начала первой мировой войны будто где-то на плато были построены военные склады. Из продуктов — в основном консервы и шоколад. До тридцать третьего года здесь свирепствовала банда Барса, есть предположение, что она из этих складов кормилась, когда таилась в горах до очередной вылазки на плоскость.

— Барс? Не слышал о таком.

— Настоящая его фамилия Судомойкин. В октябре его банда была разгромлена. Барс — убит. Говорят, из всей шайки остался только начальник штаба банды — Тигр.

— Барс, Тигр… Имена какие-то звериные.

— Грозные имена — то, что надо бандитам. Мой отец до войны работал на Скалистом плато в экспедиции. Немец ею руководил. Рейкенау. Его называли доктор Рейкенау.

— Так ты местный?

— Родился в Рудничном.

— Отец работает или уже на пенсии?

— Погиб. Двенадцатого мая в Чехословакии. Обидно. Уже была подписана капитуляция. Мать чуть с ума не сошла, когда получила извещение.

— Да, на войне убивают… Но сейчас войны нет, а убийства есть. Поехали?

Снова рев мотора, снова ухабы, глубокая колея. В машине густо пахнет бензином, от этого першит в горле, свербит в носу.

В поселок Ид въехали, когда стемнело, где-то нерешительно залаяла собака, ей ответила другая — и вот весь поселок огласился неистовым лаем, он продолжался несколько секунд и закончился, как по команде.

Туриев и Харебов переглянулись, рассмеялись.

Вся семья водителя Дмитрия Селезнева сидела у телевизора: демонстрировалась третья серия нашумевшего боевика с бесконечными погонями, выстрелами, драками. Селезневы приветливо встретили гостей, предложили вместе досмотреть фильм, а потом уж поговорить. При этом Селезнев прошептал:

— Харебов просто так в поздний час не приедет. Видимо, ко мне дело есть.

Когда погас экран телевизора и жена Селезнева с двумя детьми ушла в другую комнату, водитель, смеясь, сказал:

— Не ответите ли мне на вопрос, товарищи: почему киношники нас, зрителей, иногда за дурачков считают? Вот сейчас не обратили внимания? Герой фильма в последней схватке из пистолета, обойма которого вмещает всего семь патронов, сделал подряд двенадцать выстрелов! Вроде мелочь, а я сразу перестал верить в то, что происходит на экране. Или еще пример. Показывают, например, что-нибудь из жизни москвичей. Ну, допустим, некий Вася звонит по телефону некоей Дусе. Входит бодренько этот Вася в телефонную будку, делает три-четыре кругаля телефонным диском — и связь состоялась, а ведь в Москве-то семизначный телефон! Ну и дела… Давайте сядем за стол, поужинаем, поговорим. Зовут меня Дмитрий Лукич, — обратился Селезнев к Туриеву, — а вас?

— Борис Семенович Туриев, следователь по особым делам. Ваше имя-отчество легко запомнить: вы тезка нашего прокурора, его тоже зовут Дмитрий Лукич.

— Знаком с товарищем Вермишевым: в позапрошлом году приезжал он сюда на соревнование по ловле фореля. Я его обогнал на две рыбешки, он второе место занял.

— Наш прокурор — заядлый рыбак-любитель. Так вот, Дмитрий Лукич, — Туриев показал ему фотографию, — этого человека вы позавчера подвезли в машине к началу тропы на Скалистое плато?

— Так точно, — ответил Селезнев, бросив короткий взгляд на снимок, — он мне потом трояк в руку совал, так я ему такое сказал…

— Вспомните, во сколько, примерно, он сел в вашу машину?

— Я скажу: в четырнадцать двадцать. Как раз в это время по радио начали передавать первый фортепианный концерт Чайковского — вернее, финал. Скажу по секрету, — улыбнулся Селезнев, — по моей заявке. Вот, — водитель встал, подошел к телевизору, вытащил из-под него конверт, — здесь уведомление о том, что моя просьба будет удовлетворена такого-то июля в такое-то время…

Перед тем, как сесть в кабину, он попросил помочь ему забросить рюкзак в кузов, что я и сделал. Я не тронулся с места, пока не прозвучала до конца музыка. В дороге он спросил:

— Нравится Чайковский?

— Конечно! Люблю его музыку.

— Я тоже к ней испытываю большую любовь, — сказал и потом всю дорогу молчал.

Когда мы доехали до места, он мне и стал трояк предлагать. Я денег вообще не беру, когда кого-нибудь подбрасываю до Ида. Стыдно. Ну, а тот тогда и говорит:

— Возьмите хотя бы пачку папирос, хорошие папиросы, «Наша марка».

Папиросы я взял, еще пачку не раскрыл.

— Где она, пачка?

— В столе лежит, в другой комнате.

— Принесите.

Селезнев вышел и вернулся с пачкой папирос. Туриев осторожно положил ее в сумку со словами:

— На ней могут быть отпечатки его пальцев. И ваших, товарищ Селезнев, так что придется вам встретиться с нашим дактилоскопистом… Так надо, чтобы выделить отпечатки убитого.

— Пожалуйста! Какой может быть разговор? Ну, как приготовлены баклажаны? Сам колдовал.

— Чудесные баклажаны, — ответил Харебов. — Рюкзак тяжелый был?

— Пуд тянул, ей-богу.

— Больше никого по дороге не подобрали? — спросил Туриев.

— В это время желающих проехать до Ида не бывает. Вот только перед поворотом на мост машину остановил старик один. Ну, не старик, но пожилой мужчина, высокий, плотный, спичек попросил. Я ему сказал, что уважающий себя рыбак без огонька на рыбалку не пойдет. Мужчина ответил, что спички из кармана выпали в речку. Я ему дал коробок — больше никто нам по дороге не встретился. Мужчина тот мне одну форельку дал, граммов на сто, я ее потом дома пожарил, малого сына угостил, он у меня рыбку любит. Мне не столько мужчина запомнился, сколько футляр для удочек, что у него за спиной был. Великолепный футляр, импортный. Такой, знаете, с массой кармашков на молниях. Прекрасный футляр. И почему наши не могут такие делать?

— Дальше…

— Ну, приехали, я ему рюкзак с кузова подал, он поблагодарил. Погода стала портиться, я ему предложил поехать со мной до Ида, дождь переждать, потом вернуться сюда, но он сказал, что в случае дождя найдет возможность укрыться под скалой. На том я и уехал. А в чем дело? Хотя, извините…

— Вашего пассажира вчера нашли убитым — выстрелом в затылок. Вы и тот мужчина-рыболов видели его перед гибелью последними.

Селезнев вытянулся, лицо его слегка побледнело.

— Уж не думаете ли вы, что я убил его?

— Смешно так думать, Дмитрий Лукич. Вы лучше припомните: не было ли у вашего пассажира чего-нибудь характерного, на ваш взгляд, в поведении, в манере говорить?

— Суетливым каким-то он был. Спокойно не сиделось ему. Вроде как контуженный. Я помню, после войны вернулся мой дядя из госпиталя, так он вертелся на стуле все время, то туда повернется, то сюда. От контузии. И этот тоже. И акцент у него был. Не все слова правильно выговаривал. Не «музыка» говорил, а «музика», да еще вроде после буквы «з» мягкий знак ставил.

— А вы не поинтересовались, для чего ему понадобилось идти на Скалистое плато?

— Он у меня спросил, правда ли, что иногда со Скалистого плато вой доносится, что там дьявол живет? Я ответил: в народе сказ ходит, что место это проклятое, туда одному идти опасно. Он сказал, что он спелеолог и собирается изучать пещеры Скалистого плато. Вроде с северного склона уже изучал, теперь непосредственно на плато пойдет. Вот и весь разговор.

— Спасибо, Дмитрий Лукич. Завтра не отлучайтесь далеко, наш дактилоскопист к вам приедет. Еще один вопрос: вас дождь в дороге застал?

— Не-е-ет. За поворотом, где штольню геологи проходят, дождя не было. Здесь такое часто наблюдается: на левом берегу реки дождь шпарит вовсю, а на правом — сушь да благодать, а расстояние-то всего километр. Но гром гремел внушительный.

— Так что выстрел мог утонуть в грохоте?

— Вполне, Борис Семенович.

— Устье штольни далеко от дороги?

— Чуть в стороне — на склоне Черной горы, да по отвалу породы сразу видно, вы сейчас не заметили: темно было, когда ехали.

— Ну, по домам, товарищи.

В Рудничный вернулись около полуночи. Туриев все не мог уснуть, перебирая и сопоставляя факты, делая предположения.

Кем был убитый? Геологом? Нет. Геологи — народ общительный, он обязательно зашел бы к своим коллегам, в контору Рудничной геологоразведочной партии. Хотя бы для того, чтобы получить картографический материал. Спелеолог? Но люди этой профессии в одиночку исследованиями не занимаются. Искатель легендарных складов?

И Смолин, и Селезнев сказали, что убитый говорил с акцентом. Смолин подчеркнул вполне определенно: с акцентом жителя Прибалтики. Это — ниточка, но такая слабая, такая почти невидимая — тоньше паутины.

Туриев проснулся, когда Харебов уже колдовал над нехитрым завтраком — яичницей с колбасой. Борис выскочил на улицу, побежал к реке, умылся ледяной водой.

После завтрака направились в отделение.

Бориса ждала телеграмма: «Рудничный Отделение милиции следователю Туриеву банковские билеты серии СБ выпуска 196… года достоинством сто рублей направлены мае этого года …скую автономную республику, управлению госбанка…»

Борис связался с Вермишевым, доложил о проделанной работе и сказал, что ему необходимо срочно выехать в столицу …ской автономной республики.

— Даю добро. Словом, действуй так, как считаешь нужным. Когда выедешь?

— Вечером, чтобы утром быть на месте. Сейчас отправляться нет смысла — все учреждения к приезду закроются, а мне необходимо попасть в управление госбанка.

— Ясно. Будь здоров.

Борис осторожно положил трубку на рычажки аппарата.

— Борис Семенович! А не поискать ли нам вещи убитого? Может, валяются где-нибудь недалеко от места происшествия?

— Да, Андрей. Займись этим с помощниками, а я пока с поселком познакомлюсь. Хорошо? В гостиницу надо зайти, сказать, чтобы номер не держали.

— Все обшарим, Борис Семенович, все до последнего квадратного сантиметра. Илья!

В кабинет вошел сержант.

— Илья! Готовь машину, едем.

— Есть!

Туриев занес в рабочий блокнот результаты расследования, за минувший день, и вышел на улицу.

Поселок Рудничный — несколько десятков домов и единственная улица. Дома — в основном довоенной постройки, добротные. Самое внушительное здание — клуб горняков. Перед клубом — сквер. Листья акаций и кленов белесые от пыли. А вот и обелиск в память о геологе Зубрицком. Родился в двадцатом году, пропал без вести в сороковом. На камне высечен выразительный рисунок: заходящее за хребет солнце, на фоне гор — геологический молоток и компас. У подножья — букет живых цветов — альпийские ромашки.

Разгар рабочего дня, в сквере никого нет.

Туриев сел на скамью, с удовольствием вытянул ноги. Иногда старая болезнь скажется отголоском: болят икры, ломота в костях появляется.

Скалистое плато… Оно хорошо видно отсюда — исполинский стол, подброшенный силами природы на высоту около трех тысяч метров над уровнем моря. Скалистое плато… В народе живет предание о том, что когда-то там жили люди, златокузнецы, изделия которых расходились по всему миру, но пришел сюда кровожадный Тимур, предал все живое огню и мечу, умер город златокузнецов. Красивое предание…

Немало экспедиций снаряжалось на Скалистое плато. Никаких следов города там не обнаружено. Правда, экспедиции носили геологический характер, но попутно некоторые из них пытались решать и археологические вопросы. Мертвая земля, мертвый камень, продуваемые свирепыми ветрами.

В далеком детстве о Скалистом плато рассказывал Борису дядя, брат отца, Виктор. Он увлекся историей этого края до войны, но вернулся с фронта с тяжелой контузией, много и тяжело болел. Скончался в пятидесятом году, так и не успев о Скалистом плато опубликовать историческое исследование.

Он говорил матери Бориса о том, что в городе Д. оставил у женщины, у которой квартировал около месяца, когда формировалась их морская бригада, рукопись, служившую началом его работы, но та женщина из Д. уехала, найти ее невозможно.

Рукопись, наверное, пропала, думал Борис. Интересно, о чем написал дядя Виктор? В геолого-разведочной партии, конечно, есть кое-какие материалы, касающиеся Скалистого плато.

Зайдя в отдел, Туриев попросил отчет о работе экспедиции Рейкенау. Начальник партии уступил ему свой кабинет, сам уехал на участок.

Пояснительная записка к отчету — два десятка машинописных страниц, несколько листов геологической графики: разрезы, стратиграфическая колонка, таблицы анализов пород. В коротком вступлении сказано, что лагерь экспедиции был расположен у подножья Скалистого плато, так как на самом плато жить было невозможно: каждую ночь там раздавался жуткий вой, приводивший в смятение участников экспедиции. Пришлось стать лагерем у западного склона Скалистого плато.

Так… Заключение: «Скалистое плато в плане обнаружения здесь каких бы то ни было полезных ископаемых бесперспективно, интерес могут представлять только известняки, как строительный материал».

А вот и заключение советского эксперта, профессора Лосева:

«Нам кажется, что недостаточно интенсивно велась разведка контактной зоны между известняками Скалистого плато и гранитами Главного хребта. Косвенные признаки позволяют думать, что в этой зоне возможно нахождение скарнов, в которых локализация золоторудных месторождений вполне вероятна…»

Борис просмотрел и графический материал.

В кабинет вошел высокий мужчина в штормовке. Его лицо обрамляла аккуратная бородка, во рту он держал трубку из темного дерева.

— Васин Игорь Иванович. — Он протянул руку. — Интересуетесь Скалистым плато? Своеобразное место, скажу я вам. Вы геолог?

— И да, и нет, — не очень любезно ответил Туриев.

— А-а-а… Понял. Вы — следователь? Мне товарищ Таиров сказал, вашу фамилию назвал. Туриев?

— Да, Туриев.

— Извините за вторжение, но мне кое-что необходимо здесь взять. — Васин отодвинул ящик стола, вытащил толстую записную книжку. — Пикетажку свою здесь вчера оставил. Ну, ничего не выяснили по поводу убийства?

— Пока ничего. А вы откуда знаете об убийстве?

— Поселок маленький, такое событие сразу становится известным. Н-да, неприятное происшествие. Ну, извините, мне пора на участок. — Васин вышел из кабинета.

Борис сложил пожелтевшие от времени листы ватмана, положил отчет в ящик стола, посмотрел на часы. Наверное, Харебов и сержант уже вернулись…

Помощники действительно ждали Туриева в отделении. По лицу Харебова Борис понял, что ничего из вещей в районе места происшествия они не нашли.

— Посмотрели под каждым кустиком, исползали всю округу — пусто, — сокрушенно доложил Харебов.

— Мы имеем дело с людьми, которые умеют заметать следы, Андрюша. Но не огорчайся. Сейчас главное — выяснить личность убитого. Автобус отходит в двадцать сорок. Мне пора…

…Мягко и бесшумно скользит по шоссе «Икарус». Из окна хорошо видно, как начинает сереть восток. В такие предрассветные минуты хочется думать только о хорошем: нарождается новый день, пусть он принесет людям только счастье. Но как много еще рядом с прекрасным, возвышенным, устремленным в будущее порочного, грязного, омерзительного. Вспомнилось его первое дело.

Уважаемый всем городом человек, руководитель крупного предприятия, навечно «прописанный» в президиумах всяческих торжеств и собраний, оказался на поверку… взяточником. Причем, он обирал своих подчиненных: каждый, занимавший более или менее заметный пост в заводской иерархии должен был давать ему, когда он уходил в отпуск, строго определенную (по рангу занимаемой должности!) сумму. Все шло гладко на протяжении нескольких лет. И вдруг грянул гром: на своего руководителя пожаловалась сотрудница планово-экономического отдела — написала письмо в прокуратуру. Она писала и раньше, но в руководящие инстанции. Письма самым таинственным образом «пропадали».

Борис долго не мог в душе согласиться с тем, что человек, произносящий с трибуны громкие речи, бичующие недостатки, бьющий себя в грудь в порыве святых клятв, может целенаправленно, методично, ухмыляясь доверчивости и порядочности других, обирать людей и государство.

Туриев довел то дело до конца, невзирая на грозные звонки «сверху». Довел, чтобы доказать: никакой чин, никакая должность не дают права на глумление над советским строем.

Ажурное здание автовокзала. Столица …ской автономной республики приняла очередных гостей. Борис никогда не бывал здесь. Ему нравится приезжать в незнакомые города, бродить по улицам пешком. Пять часов утра. Еще много свободного времени. Можно искупаться в море.

Оно раскинулось перед глазами. Сине-белые полосы пролегли на поверхности неведомыми дорогами, все ярче разгорается небосвод, вечное светило выплывает прямо из воды.

Борис разделся, на мгновение задержал дыхание, прыгнул в воду «ласточкой», как делал это с детства. Прохладно-ласковые объятия охватили тело, оно стало невесомым, вода держала его заботливо и бережно. Накупавшись, он неторопливо оделся, пошел в город.

Распахнутый всем ветрам навстречу город пропах рыбой, водорослями, нагретым известняком, из которого сложены дома.

Веселый, шумный южный рынок. Туриев подкрепился шашлыком, выпил кружку пива.

К девяти часам солнце раскалилось до такой степени, что ноги сами тянули в тень. Ветерок с моря не принес прохлады, только запах рыбы стал более ощутимым.

Управляющий республиканской конторой госбанка изучил удостоверение Туриева, нажал на кнопку селекторной связи:

— Моният, куда направили сторублевые купюры серии СБ выпуска 196… года? Понятно. В город Д., — сказал он Борису.

Итак, дорога его ведет дальше.

В городе Д. в сорок втором году формировалась часть, в которой служил его дядя. Виктор много рассказывал своему племяннику об этом городе. Он любил его, мечтал поехать туда, завершить какую-то работу, что начал еще до войны, но смерть помешала…

Два часа дороги в душном поезде — и он на вокзале города Д. Знаменитое место. Именно тут, когда еще не было этого здания и в помине, Петр Первый принял у жителей ключ от города-крепости. Город возник давно на столбовой дороге в страны ближнего Востока. У приезжего человека он вызывает почтительное удивление: над ним расположена цитадель, от которой к морю идут две параллельные стены. В седой древности стены входили в море, между ними была натянута цепь, запиравшая вход в гавань. Говорят, блоки, из которых сложены стены, выдолблены, в отверстия залит расплавленный свинец. Они сложены без раствора, но соприкасающиеся поверхности блоков обработаны так искусно, что в швы невозможно просунуть лезвие ножа.

Борис идет по круто вздымающейся вверх улице, а в ушах звучит тихий голос дяди Виктора. «Трудно найти другой такой город, который знал бы столько нашествий и бурных исторических перемен. Многие века он служил яблоком раздора, ареной кровопролитных сражений, переходил из рук в руки, попадал под власть завоевателей и вновь обретал независимость, переживал подъемы и упадки, расцветы и запустения. И часто, когда над Д. нависала грозная опасность, его жители, купцы и ремесленники, призывали на помощь аланов — грозу степей. Аланы приходили сюда по узкому проходу между горами и морем».

Вот и цитадель. Борис через низкие ворота вошел в крепость, поднялся на восточную стену. Перед ними открылась замечательная картина: зеленый город прильнул к голубому морю.

Интересно, есть ли здесь музей? Наверное, есть.

Туриев спустился в город, у первого встречного спросил, как пройти в музей.

Небольшой дом рядом с тенистым садом. На двери табличка: музей истории, вход бесплатный. Перед дверью два каменных льва. Тела их потрескались, из трещин узкими лезвиями лезет желтовато-зеленая трава.

Бориса приветливо встретила пожилая женщина.

— Пожалуйста, пожалуйста. Вы сегодня первый посетитель. Летом все на море, в музей некогда. Что вас интересует?

— Я впервые здесь, но кое-что знаю о городе, читал Бестужева-Марлинского, Соколова-Микитова, Кудрявцева. Во время войны в этом городе какое-то время пребывал мой дядя, он интересовался его историей.

— Простите, а вы откуда приехали?

— Из Пригорска.

— Из Пригорска?! — в голосе женщины послышалась волнение. — В сорок втором году в моем доме жили два офицера. Один из них был историком, его фамилия…

— Туриев? — Борис подался вперед.

Хранительница музея даже отшатнулась, прикрыла ладонью глаза и сказала:

— Ему было тогда двадцать два года, он называл меня мамой.

— Это и есть мой дядя. Здравствуйте, Ксения Акимовна!

— Вот так встреча! А еще говорят, что чудес не бывает! Присаживайтесь, дайте-ка я на вас посмотрю… Похожи вы на Витю, очень похожи. Он тоже был коренастый, черноглазый. Волосы, как у него, непослушные. Перед тем, как ехать на фронт, он постригся наголо. Знаете, я даже плакала, когда увидела его без волос. Вы знаете мое имя? — спохватилась она.

— Дядя Витя о вас рассказывал. Он пытался найти вас, но на письма приходил неизменный ответ: в городе Д. Мирзоева Ксения Акимовна не проживает.

— Да. Десять лет, с сорок пятого, я прожила в Красноводске. Вернулась сюда после смерти сына…

— Дядя Виктор умер в пятидесятом. Он говорил о рукописи, которую оставил у вас.

— Рукопись есть, несколько десятков страниц.

— Сохранилась?!

— Конечно! — Ксения Акимовна взяла Туриева за руку. — Пойдемте, я сначала вам покажу музей. Вы где остановились?

— Для меня забронирован номер в гостинице «Огни».

— Никаких гостиниц! Будете жить у меня. Вы надолго приехали?

— Как сложатся обстоятельства.

— Я не спрашиваю, по какому делу вы приехали, но жить будете у меня. Моя дочь хорошо помнит Виктора, он ей шапку подарил, когда уезжал на фронт. Как это несправедливо: мне шестьдесят пять лет — я живу, а молодых не стало в самом расцвете сил. Будь проклята война! Мой сын умер от ран… Пойдем, покажу тебе самые интересные экспонаты, — Ксения Акимовна потянула Бориса за руку.

— Ну как? — спросила Ксения Акимовна, когда они вернулись к ее столу.

— Интереснейшая история у вашего города.

— Еще бы! Ему исполнилось две тысячи лет, но профессор Кудрявцев утверждает, что Д. старше минимум на десять веков. А ты кто по профессии? Историк, что ли? Как дядя…

— Был геологом, сейчас — следователь.

— Твой дядя был оч-чень увлекающимся историей человеком, радовался каждой древности. Однажды пришел домой веселый, «возбужденный, показал медное блюдо с замысловатым рисунком — купил на «толкучке». Нас не удивишь чеканкой, о чем я сказала ему, но Виктор ответил: на блюде — орнамент аланов — наших предков. И не просто орнамент, а нечто похожее на стилизованный план-карту какой-то местности. Потом Виктор несколько ночей подряд писал. Он торопился закончить статью о связях Д. и Дарьяла, но не успел: часть сформировалась, Виктор уехал на фронт. Рукопись у меня, я ее тебе отдам, пробовала читать, но всякий раз слезы застят глаза, Виктор встает перед глазами… Ах, как жаль, что он не нашел, меня. А вот блюда нет, — у Ксении Акимовны была странная манера моментально менять тему разговора.

— Пропало?

Ксения Акимовна жестом попросила Бориса следовать за ней. Они подошли к увеличенной фотографии, висевшей на стене. При осмотре музея Борис обратил на нее внимание. Под нею была прикреплена узкая полоска бумаги с машинописью: «Горсовет благодарит товарища Зарова Георгия Николаевича за передачу в фонд Обороны двадцати тысяч рублей».

— Пропажа того блюда, мне кажется, связана с Заровым. Заров, по его словам, приехал сюда перед войной. Он работал бухгалтером на хлебозаводе. Понимаешь, что во время войны, когда было так голодно, значило работать на хлебозаводе? Заров жил неподалеку от моего дома, а познакомились с ним в музее, в один из холодных зимних дней. Стал иногда приходить к нам в гости. Что греха таить, приносил то хлеб, то подсолнечное масло, а у меня на руках дочурка, Валя… Георгий Николаевич даже предлагал мне выйти за него замуж. Я не решилась. В сорок-то лет… Тогда это казалось просто диким. Однажды, кажется, в феврале сорок третьего года, Заров пришел вечером, принес бутылку вина, буханку хлеба и несколько копченных тараней. Сказал, что устроим пир в честь годовщины Красной Армии. Когда мы сели за стол, он сообщил, что все свои сбережения отправил в фонд Обороны. Я и Валюша поздравили его с таким благородным поступком. Заров подчеркнул и то, что в третий раз подал заявление на фронт, но ему снова отказали ввиду болезни. Почему я так подробно рассказываю? — Ксения Акимовна потерла лоб ладонью. — Ах да, блюдо! После ужина мы начали рассматривать — в который раз! — альбом с фотографиями. Заров почему-то любил это занятие, в старых фотографиях, говорил он, есть аромат прошлого. Валюша возьми да скажи, что у нас хранится старинное блюдо, медное, с рисунком. Заров поначалу отнесся к этому равнодушно, но когда увидел блюдо, необычайно разволновался, даже встал со стула, с блюдом в руках подошел к лампе и стал внимательно его разглядывать и предложил мне за него пять тысяч рублей! Представляешь? Около пяти пудов муки! Я, конечно, отказалась принимать от него деньги, сказав, что блюдо принадлежит не мне, а красному командиру Туриеву, который несколько месяцев назад ушел на фронт.

Тогда Заров попросил разрешения перенести на бумагу рисунок с блюда, объяснив это своей страстью ко всему древнему. Я разрешила. Но он не стал перерисовывать, а на следующий день пришел с фотографом Линским, тот сделал несколько снимков с блюда. И еще: Заров увидел рукопись твоего дяди — она лежала рядом с блюдом на дне сундука. Спросил, что это за бумаги. Я почему-то сказала, что старые бумаги моего покойного отца. Больше Заров ими не интересовался. А потом блюдо исчезло. Как сквозь землю провалилось. Может, его взял Линский — он приходил в конце сорок четвертого года фотографировать меня для газеты, я отлучалась, готовя угощение.

— А Заров? Живет еще здесь?

— Нет. Переехал в Пригорск. Ну, пойдем домой.

Когда они подошли к дому, Борис обратил внимание на высеченную надпись. Хозяйка перевела на русский язык: «Я, Мирзо Мирзоев, построил этот дом для мира. Да будет мир и счастье».

— Мой дед был купцом первой гильдии, а отец пошел по трудной дороге революционера. В пятнадцатом году он все свое состояние отдал большевикам.

Туриев и Ксения Акимовна поднялись по узкой деревянной лестнице на второй этаж, через высокую резную дверь вошли в большую комнату.

Ксения Акимовна быстро накрыла на стол, говоря: сперва — еда, потом дела.

— Моя Валюшка прекрасно готовит фаршированный перец. Отведай!.. Сегодня уехала в Баку — с мужем мириться. Надоело все это… То ссорятся, то мирятся. Оба хорошие, умные, но слишком гордые. А ведь у них — сын. Чудесный мальчик, уже разговаривать начинает.

…Ночь, глубокая ночь плывет над городом, а Борис читает рукопись Виктора Туриева. Хрупкие листы бумаги источают запах лежалости. Почерк дядя убористый, нервный, но разборчивый.

Исторические справки, цитаты, взятые в кавычки… А вот интересное: «Купил на толкучке старинное блюдо. Не о таком ли блюде рассказывал мне Сослан Гагиев? Оно стояло в их сакле на самом почетном месте у очага. Дед Сослана говорил, что таких блюд всего три на всем белом свете. Блюда сотворены нашими предками, жившими в пещерах Скалистого плато. Они занимались златокузнечеством, их изделия распространялись по всему Востоку через Д-ские ворота. Думаю, это название ошибочное. Может, речь идет о Дарьяле? Дер-аль-алан — ворота аланов.

На блюде — орнамент, поразительно похожий на тот, которым пользуются до сих пор наши мастерицы при изготовлении войлочных ковров. Ахмед, продавший мне блюдо, показал статуэтку из нефрита — копию Сырдона из Нартского эпоса. Дьявольски интересную книгу можно написать, проследив путь в истории этих двух вещей — блюда и статуэтки. Ахмед статуэтку не продал за ту цену, что я предложил, а жаль… Окончится война — самым серьезным образом займусь историей нашего народа. А пока рискую сделать вывод, что легенда, бытующая в народе, — отражение действительности: на Скалистом плато жили люди, жили наши Предки. Предание имеет под собой реальную почву…»

А вот запись, касающаяся Ксении Акимовны: «Удивительная женщина Ксения Акимовна, добрая, отзывчивая, в ее квартире часто помещают кого-нибудь из эвакуированных — и для каждого находит она слово участия.

Делюсь с нею и ее дочкой Валей своим пайком, хотя делать это трудно: приходится обманывать, что получил очередную посылку от своего друга из Баку, а в этом городе никто из моих знакомых не живет.

Муж Ксении Акимовны, полковник, погиб в первые дни войны, сын ее ушел на фронт добровольцем…»

Борис отложил рукопись, подумал: «Как странно все у меня переплелось: убийство у тропы на Скалистое плато, рукопись дяди, какое-то блюдо, Заров, интересующийся этим блюдом. Надо побольше узнать о Скалистом плато. Не с точки зрения геологии, а — с исторической».

Воскресенье Борис провел на море. А вечером Ксения Акимовна предложила ему пойти в городской сад.

— Я покажу тебе места, где блистала в молодости, — заговорщически прошептала она.

Одним из таких мест оказалась огромная деревянная ротонда. Краска на ней облупилась, свисала лохмотьями, рождая в душе грусть запустения.

— Здесь я неоднократно получала первые призы за мазурку. Ах, как давно это было, — проговорила Ксения Акимовна, в глазах ее блеснули слезы, — здесь же я познакомилась со своим Николаем, тогда скромным краскомом, и случилось это в двадцатом году. Знаешь, Борик, жизнь не баловала наше поколение, но все равно она прекрасна.

Они присели на скамейку.

— Я тебе не сказала еще вот о чем… Просто забыла… Заровым интересовался один довольно молодой человек, расспрашивал меня о нем, где он да что он. Я ему сказала, что Заров выехал из Д., а куда — не знаю. Почему-то подозрительным мне тот молодой человек показался.

— Не этот ли? — Борис достал из кармана фотографию убитого. Почему он спросил, наверное, и не объяснил бы? В легких сумерках не было заметно, что снят мертвый. Ксения Акимовна поднесла фотографию к глазам, пожевала губами.

— Похож. Только снимок какой-то странный… Знаешь, женщины с годами становятся страшно любопытными. Скажи, почему ты приехал? Что тебя привело в наш город?

— Ищу этого человека, — Борис положил фотографию в карман, — он мне нужен по одному делу.

— А как ты его собираешься найти? Отдашь снимок в газету, его напечатают и сделают подпись: «Такого-то просим прийти туда-то».

— Нет, не так.

— Значит, этот человек совершил преступление, — заключила Ксения Акимовна, — его фотографию опубликовывать в газете нельзя: он узнает, что его ищут, и сбежит.

— Этот человек убит, Ксения Акимовна. Мне надо выяснить его фамилию, имя, отчество, словом, все о нем надо узнать: откуда родом, чем занимался…

— Какой ужас… убит… Молодой еще, красивый. Я его видела всего один раз.

— И вас что-то насторожило, поэтому вы не сказали ему, куда уехал на жительство Заров?

— Взгляд. Колючий, недобрый взгляд. Острый такой, как лезвие. И говорил он с акцентом. Мне даже подумалось, что он иностранец.

— Больше ничем он не интересовался?

— Ничем. Как только я ему сказала, что не знаю, куда уехал Заров, он ушел. — Ксения Акимовна зябко повела плечами. — Прохладно становится. Пора домой. У тебя завтра будет трудный день.

— Работа такая. — Борис встал, подал руку Мирзоевой.

…В городском отделении госбанка царила деловая обстановка. Сновали люди с озабоченными лицами. Борис давно заметил: у людей, связанных по службе с финансами, всегда лица озабочены.

У окошек выстраивались очереди: значит, скоро начнутся банковские операции. Туриев прошел через операционный зал, вошел в служебное помещение банка. Вежливый милиционер густым басом изрек:

— Прямо. Третья дверь слева.

Лицо директора банка было улыбчиво и подвижно. Из-под густых черных бровей на Бориса смотрели лукавые звездочки глаз. Он радушно пригласил Туриева сесть на диван и, выслушав его, стал говорить.

— Каждый стремится получить новенькие дензнаки. И это естественно: эстетика! — Директор поднял указательный палец. — Вы обратите внимание, молодой человек, как красивы наши бумажные деньги, это — произведения искусства. И каждому кассиру, любящему свое дело, приятно иметь дело с новенькими знаками. Что касается вашего вопроса, то ответ готов: вся партия сторублевых билетов по моему распоряжению была передана станкостроительному заводу. Завод молодой, строящийся, но уже дает продукцию. Всего передано сто тысяч рублей. Кассиром там Труфанов Матвей Петрович, въедливый старичок, но честен, аки ангел… Завод на окраине города. Сейчас вызову машину. «Волга» темно-синяя.

— Спасибо.

Директор завода поднялся навстречу Туриеву из-за стола, протянув вперед обе руки:

— Земляк! Как приятно встретиться с человеком из родного города. Присаживайтесь на это кресло, а я сяду рядом на другое. Зовут меня Гурам Петрович, работаю здесь четвертый год. Вы обратили внимание на корпуса нашего завода? Сказочные корпуса! — возносил свое предприятие Гурам Петрович. — И, заметьте, никаких тебе труб, никакого дыма, никакой копоти. Работаем только на электричестве. Продукция — современнейшие станки, на уровне мировых стандартов. Я вас, Борис Семенович, слушаю.

— Мне нужно выяснить, работал ли у вас этот человек? — Борис протянул директору фотографию.

— Не знаю такого, — нерешительно протянул Гурам Петрович, — народу у нас много, всех в лицо не упомнишь. Нет, не знаю. Но это легко выяснить. У начальника отдела кадров Звановой.

Он вызвал ее.

В кабинет вошла высокая суховатая женщина в старомодных очках.

Директор взглядом показал на снимок, лежавший на столе:

— Зинаида Ивановна, этот человек работал у нас?

Женщина несколько секунд смотрела на фотографию, потом мотнула головой:

— Не знаю я его. Не оформлялся он у меня. Господи, — щеки Звановой побелели, — так он же мертвым снят! — Зинаида Ивановна опустилась на стул.

— Успокойтесь, — сказал Борис, — да, этот человек убит, убит в нашей республике. При нем не обнаружено никаких документов, никаких… Но есть одна зацепка: перед тем, как уйти в горы, он покупал папиросы и, расплачиваясь, подал продавцу вот эту сотенную, — Туриев достал из бумажника билет, — мы выяснили, что деньги этой серии и этого номинала получила касса вашего завода. Конечно, уверенности нет, что он получил эти деньги у вас, но проверить надо.

Директор оживился.

— Наш Труфанов сразу скажет, получал ли этот человек у него деньги. Матвей Петрович помнит всех, кто хоть когда-нибудь расписывался в ведомости… У него глаз наметан просто фантастически.

Кассир оказался мужчиной весьма преклонных лет и страшно сутулым.

Туриев протянул ему фотографию. Матвей Петрович почти мгновенно сказал:

— Конечно, ни директор, ни начальник отдела кадров на ваш вопрос положительно ответить не могут. Этот человек проходил по договору через завком. За свою работу он получал деньги у меня, поскольку я на общественных началах являюсь кассиром и завкома. Он расписался в ведомости за пятьсот шестьдесят рублей семнадцать копеек, — Труфанов победоносно посмотрел на Туриева. — Зовут его Минаев Владимир Михайлович, житель города Т. Я и его адрес вам скажу, есть в ведомости.

— А за что получил такую сумму?

— За три панно на торцах корпусов. Он художник.

— Спасибо.

— Не за что. Я еще не такое помню.

— Касается Минаева?

— Ну да…

— А вы присядьте, Матвей Петрович.

— Нет, нет, мне некогда. В конце июня это было. Минаев заканчивал последнее панно, я стоял и любовался его работой, а рисовал он быстро, четко, изящно, просто артист. Нанес он последний мазок, опустился на землю, подошел к крану руки мыть. В это время я обратил внимание на незнакомого мужчину лет пятидесяти — пятидесяти пяти. Еще подумал: что ему в конце рабочего дня здесь надо. Тот мужчина подошел к Минаеву, они о чем-то стали говорить, слов я не слышал, но по жестикуляции понял, что разговор состоялся серьезный: Минаев несколько раз отталкивал мужика от себя, а тот напирал на художника. В конце концов Минаев размахнулся и ударил мужчину по лицу, тот в ответ грязно выругался — это я слышал — и быстро направился к выходу с завода. Минаев меня увидел, подошел ко мне и сказал: «Много еще всякой сволочи по земле ходит». Вот и все.

— Как выглядел мужчина? У вас, говорят, глаз наметан.

— На то, как человек расписывается, наметан. Я ведь больше руку вижу… Так вот по тому, как человек пишет, можно определить, жаден он или добр, мстителен или милосерден, жесток или сентиментален. Кстати, сентиментальные люди, как правило, бывают жестокими.

— А как писал, то есть расписывался, Минаев?

— Неуверенно, с трудом, вроде не свою подпись ставил, но аккуратно писал. Видимо, человек порядочный, незлобный.

— Однако ударил по лицу другого.

— Видимо, допек его… Больше ни о чем сказать не могу.

— Вы давно живете в этом городе?

— Родился здесь, мне уже семьдесят пять лет.

— Вы знавали такого… Заров Георгий Николаевич?

— А кто его не знал? — вопросом же ответил Труфанов. — Знаменитая личность, большую сумму денег внес в Фонд обороны, за ним потом многие в нашем городе потянулись. Но Заров оказался первым, поэтому благодарность от Горсовета получил. Знавал, знавал я Зарова, а что?

— Да так… Адрес Минаева, Матвей Петрович, дайте мне. И пора уезжать, товарищи. Нужна машина на полчаса, взять вещи там, где я остановился.

Ксения Акимовна, несмотря на протесты Туриева, сунула в его руки сверток с теплыми пирожками:

— В дороге поешь. Все-таки домашние, не на маргарине пожарены, а на топленом масле. Обязательно напиши мне письмо. В сентябре, если жива буду, пойду в отпуск и приеду к вам, поклонюсь могиле Витеньки. — Ксения Акимовна вытянулась на цыпочках, поцеловала Бориса в щеку. — Господи, как ты похож на него!

В шесть вечера Борис приехал в Т.

Линейная улица, которую указал кассир, упиралась в проходную огромного пищевого комбината, построенного в первую пятилетку. До войны не было ему равных в Европе.

Вот дом 7. Борис стучит в калитку. К ней долго не подходят. Наконец дощатый квадрат со скрипом открывается, на порог выходит старушка, подслеповато смотрит на Бориса: заходящее солнце бьет в лицо. Она сложила сухонькие ладони у груди и спросила:

— Вам кого?

— Минаев Владимир Михайлович здесь живет? — спросил Борис и почувствовал, как напряглось его тело.

Через несколько минут он скажет этой старухе о смерти ее сына или зятя, племянника или внука… Он скажет, что Владимира Михайловича Минаева убили в горах. Скажет, что он, следователь, обязательно найдет убийцу и тот понесет справедливое наказание. Сколько раз ему приходилось говорить такое… И никогда не привыкнуть к тому, как подстреленной птицей падает наземь мать, как начинает причитать жена или сестра, как темнеют лица детей, лишившихся кормильца. Сейчас он скажет, сейчас…

— Здесь, здесь, — спокойно ответила старуха, — только спит сыночек. Намаялся на рыбалке.

— Спи-ит?

Видимо, в вопросе Бориса старушке послышалось нечто странное. Она подозрительно посмотрела на Туриева и спросила:

— А для чего он тебе понадобился? В отпуске Володя, вот и ходит на рыбалку. Спит сейчас, приходи завтра. Только пораньше, а то он снова на рыбалку собирается.

— Не могу, мать, на завтра наше свидание откладывать. Из милиции я. Вот мой документ.

— Так бы и сказал сразу, — старушка поджала губы. — Сколько раз говорила я Вове: не связывайся с Эдиком, это до добра тебя не доведет. Есть в нашем поселке такой пьяница. Эдик Турапов. Спасу от него нету. Ну, заходи, разбужу сына, так и быть. Посиди здесь, под грушей, хочешь — полакомься. Хорошая груша, во рту тает. Во всем Т. такой нету. Еще мой дед посадил. Я сейчас, — старушка проворно поднялась по скрипучей лестнице и скрылась в доме.

Борис сел на скамью.

К нему подошла добродушная мохнатая собака, обнюхала ноги, лениво вильнула хвостом и с тихим стоном легла у ног, высунув розовый язык.

Туриеву вспомнились слова кинолога Саши Медведева:

— Собака своим характером, как правило, похожа на хозяев. У хороших, добрых людей никогда не бывает лютых псов.

Что-то долго встает с постели Владимир Михайлович. А-а-а, вот и он.

Грузноватый для своего возраста, с непомерно большой головой, ноги, как у кавалериста, — бубликом, потная со сна ладонь.

— По какому делу? — сиплым голосом спросил, присел рядом, разминая пальцами сигарету.

— Вы кто по профессии? — внезапно спросил Туриев.

— Литейщик, — удивленно протянул Минаев, — в депо работаю? А что?

— Рисуете хорошо?

— Вот дает! В школе приходилось рисовать, двойки получал.

Минаев закурил, сделал несколько затяжек, с выражением отвращения на лице щелчком отбросил сигарету.

— Документик-то покажите. Мамаша сказала, что вы из милиции… Ну, все в порядке, — Минаев вернул удостоверение Туриеву, — пойдемте в дом. Голова у меня раскалывается. — Минаев встал, потянул Бориса за руку.

Они расположились у круглого стола на веранде, сев в мягкие кресла, Минаев включил торшер.

— Этого человека вы никогда не встречали? — предъявил Борис фото.

Минаев не просто рассвирепел, когда увидел снимок, он вскочил на ноги, истошно закричал:

— А-а-а! Попался, голубчик! Недоносок проклятый! Ворюга. Гад писаный! — Сел в свое кресло, отдышался, спокойнее сказал: — В прошлом году, зимой, я из Харькова возвращался. Там моя старшая сестра живет, болеет часто, я к ней ездил. В Ростове выскочил я на перрон в надежде рыбки купить. Куда там! Был в свое время рыбец — и уплыл. Так получилось, что от Таганрога до Ростова в купе я один был. Скучно, знаете… В Ростове ко мне два мужика присоединились. Познакомились. Того, что чуть помоложе, вот этого, Гришкой звали, а постарше — Иннокентием Федоровичем. Ну, у меня запасец был — две бутылки, да и они не пустые в купе сели. Словом, четырнадцать часов вместе балдели, приехали в Т. — еще по сто граммов распили на прощанье. Прихожу домой — паспорта нет. Он во внутреннем кармане пиджака лежал. Вот гад! Значит, Гришка его свистнул… Постой, постой, товарищ Туриев, он что, мертвым снят? — Минаев вытаращил глаза.

— Его убили. Три дня назад, в горах. Этот человек по вашему паспорту устроился на работу в Д., панно на одном заводе рисовал…

— Я его частенько недобрым словом поминал. Не за то, что штраф заплатил при получении нового паспорта, нет. А за то, что в дружбе клялся, а сам…

— А почему вы именно на него подумали? Ведь в купе был еще и Иннокентий Федорович.

— Так тот старше меня лет на десять. Зачем ему мой паспорт? А с Гришкой мы почти одногодки.

— Вам ничего не запомнилось от поездки, кроме того, что вы водкой себя подогревали?

— Пели они хорошо дуэтом. Аж за душу хватало.

— Вы не обратили внимание на то, что Гришка говорил с акцентом?

— Как не обратил? Сильный акцент у него был. Вот кино недавно шло, забыл какое, так там один латыш так разговаривал. Я спросил у Гришки, кто он по национальности, попутчик ответил, что чистокровный латыш.

— А Иннокентий Федорович?

— Чистейшей воды русак. Окает.

— О пропаже паспорта вы когда заявили?

— На другой же день после приезда.

— Хорошо. Спасибо, мне пора ехать в Пригорск… Вы женаты?

— В разводе, характером не сошлись, — угрюмо ответил Минаев, — она мне даже детей не показывает. Имеет на это право? Не имеет. Но ничего, завязываю я с выпивкой, сойдемся. Всему водка виной. А где мой паспорт, что Гришка увел?

— При убитом не было никаких документов. Мы вышли на вас окольными путями.

— Здорово это у вас получилось! Иногда милиция наша работает — я тебе дам! Подвезу вас до станции, а? Электричка через десять минут отходит, вы не успеете.

— Подпишите протокол, вот здесь. Спасибо. Поехали.

…В Т. круг замкнулся, — рассуждал Вермишев после доклада Туриева, — личность убитого установить не удалось. И что ты собираешься предпринять дальше?

— По дороге в Ид какой-то пожилой человек остановил машину, в которой ехал убитый, и попросил у водителя спички. Надо выяснить, кто был этот человек. Сейчас половина десятого утра. В десять — автобус в поселок Рудничный. Поеду туда, выясню, кто работал на рейсовом автобусе в тот день, постараюсь узнать, на какой остановке сошел тот рыбак… Разрешите выполнять?

— Не надо так официально, — поморщился Вермишев, — ты же знаешь, что я тебя за сына считаю…

— Поэтому вот уже который год лишаете законного отпуска. А ведь знаете, что нарушаете трудовое законодательство.

— Молодец, свои права хорошо знаешь… впрочем, и обязанности не хуже. Звони, Борис, регулярно. Не застанешь в кабинете — домой. Будь здоров!

Через два часа Туриев был в Рудничном, а еще через четверть часа выяснил, что последним рейсом того дня из поселка ушел автобус, водителем которого был Федор Павлович Плиев. Плиев прибудет в Рудничный завтра первым рейсом.

В работе каждого следователя наступает момент, когда перед его внутренним взором встает картина преступления. Такие озарения приходят в результате неустанных поисков, сопоставлений фактов, анализа казалось бы несвязанных друг с другом событий, принятия или отбрасывания различных версий. Эта юридическая эйфория является результатом работы мысли и воли. Такое состояние — результат поединка следователя с обстоятельствами, временем и расстояниями.

Пока Борису известно только имя убитого — Григорий. И то… Настоящее ли это имя? Не кличка ли? Надо отвлечься, надо уйти от дела, голова начинает болеть… Ведь есть рукопись дяди Виктора, перечитать еще раз наиболее интересные страницы. Хорошо писал Виктор Туриев. И, что главное, он с большим тактом и вниманием относился к истории других народов. Это говорит об его глубокой порядочности как ученого, ибо нет как плохих народов, так и плохих историй. Нельзя идеализировать прошлое, нельзя говорить о какой-то исключительности твоего народа. К сожалению, у некоторых современных историков такие мысли в трудах проскальзывают. Все мы — дети одной праматери, все мы люди и делали свою историю сами. О ней надо говорить правду, только правду, — тогда подрастающее поколение, обретя истину, будет с бо́льшим трепетом относиться к деяниям прошлых поколений. Виктор умел видеть в представителях других народов силу и мужество, мудрость и стремление жить в обретении правды.

Вот, например, одна из легенд, записанная Виктором.

«Однажды Искандер (Александр Македонский) со своей конницей подошел к Д. Люди царя пришли к правителю города и сказали ему:

— Мы послы царя всех царей. Он послал нас сказать тебе, чтобы ты подчинился и платил ему дань. Если ты рассердишь царя, он разрушит город.

Правитель отказался сделать это. И тогда Искандер приступом взял город, велел привести в свой шатер правителя. Тот предстал перед грозными очами Завоевателя мира.

— Разве ты не знаешь, что мне все покоряется? — спросил у него Искандер.

Правитель смело ответил Александру Македонскому:

— Я знаю, что и земля, и воды подчиняются тебе, о Искандер Великий, но не знал, что и небеса должны покориться тебе!»

Далее следует рассуждение Виктора Туриева:

«Александр Македонский никогда не был в Д., но жители тех мест создали эту легенду, чтобы подчеркнуть храбрость и мудрость своих вождей. Ведь дальше в легенде говорится: «Понравился ответ грозному царю, он велел отпустить правителя, оставил его здесь наместником, город не разрушил и пошел в стан аланов, чтобы набрать войско храбрых всадников».

А вот еще об аланах: «Они имели власть над проходом в горах и пропускали через него против своих врагов воинственные племена всего Кавказа… И посылал царь маскатов — ближайших братьев аланов — своих верных людей на Скалистое плато, чтобы оттуда доставляли ему изделия из золота и серебра».

Александр Македонский, правитель Д., Скалистое плато, изделия из серебра… Все переплетается в томительно-мечтательный узор древности.

Эх, если бы раньше, лет этак пятнадцать назад, попалась ему на глаза рукопись дяди! Когда его не стало, Борис был слишком мал, чтобы загореться Скалистым плато, а сейчас — поздно, но до чего притягательна история вокруг этого места! Белое пятно в науке? Но есть энтузиасты поисков, они еще скажут свое слово.

Борис вскочил с кровати, сделал несколько упражнений, чтобы вернуть себе бодрость, решил пойти в столовую. Раздался стук в дверь.

— Войдите!

Еще не прошло обаяние рукописи, еще он ощущал в себе присутствие чуда, а в комнату, как видение, вошла стройная женщина, одетая в платье нежно-бирюзового цвета. Каштановые волосы мягко обрамляли красивое лицо. Голубые глаза, тонкие вразлет брови. Но как ни было велико удивление Бориса, он тут же отметил про себя, что когда-то видел эту женщину. Где и когда? Туриев неожиданно для себя тихо сказал.

— Здравствуйте.

Женщина улыбнулась и протянула руку.

— Дроздова. Елена Владимировна Дроздова. Я работаю минералогом геологоразведочной партии. Знаю, что вы следователь, что вас зовут Борис Семенович Туриев.

— Присаживайтесь, — Борис неловко пододвинул к ней стул. Слушаю вас.

— До переезда в Рудничный работала в институте минерального сырья…

— Мне приходилось там бывать, когда работал геологом.

— Знаю, что вы окончили геологоразведочный факультет, следователем стали позже.

— Однако. Вы осведомлены…

— Геологи немножко похожи на следователей: и те, и другие раскрывают тайны. Одни — тайны природы, другие — тайны преступлений. Разговор будет долгим, присядьте и вы, Борис Семенович. Ах, у вас только один стул.

— Ничего, ничего, я на кровать сяду.

Где же он видел Дроздову?

— Может быть, выйдем? У реки так хорошо.

— Но там из-за шума воды ничего не услышишь.

— А мы пойдем к старой штольне, устье ее в двухстах метрах от этого дома.

— Пойдемте!

Через речку перешли по шаткому мостику. Дроздова чуть было не упала, Борис успел подхватить ее за локоть. Елена Владимировна благодарно глянула на него. Миновали отвал, вышли на площадку перед входом в штольню.

Отсюда поселок, как на ладони. Вдали плывут под легкими облаками горы. Плывут-то облака, но кажется, что двигаются исполины со снежными вершинами.

Сели на перевернутую вагонетку, предварительно Борис постелил свой пиджак.

— Я знаю, — начала Дроздова, — Вы интересовались Скалистым плато, читали отчет Рейкенау. В папке есть и особое мнение профессора Лосева. Я решила приехать сюда после его смерти. Хочу раскрыть тайну, загадку Скалистого плато.

— Лосев — ваш родственник?

— Отец. — Дроздова на миг задумалась.

Борис нерешительно дотронулся до ее руки и сказал:

— Кто же из геологов не знает трудов Лосева? По его учебникам я тоже готовился к экзаменам. Продолжайте.

— Отец нередко говорил мне, что Скалистое плато хранит нечто такое, что необходимо разгадать. Дело в том, что в сороковом году Лосев работал при экспедиции профессора Рейкенау экспертом. После окончания работ на плато папа дал свое заключение. Он был уверен, что немецкие специалисты что-то скрывают от нашей власти. Отца вызвали соответствующие товарищи, дали нагоняй и предложили не мутить воду, ибо у нас с Германией пакт, мы находимся в дружбе и так далее.

Правда, в геологическом смысле мой отец был почти солидарен с Рейкенау, хотя и допускал в контактной зоне поиск месторождений золота, но его смущало одно обстоятельство: однажды он обратил внимание, что группа немецких специалистов отгородила участок на восточном склоне. Отец глубокой ночью смог пробраться на отгороженную площадку и увидел нечто странное, немцы возились у какого-то отверстия, замуровывая его. А под утро раздался сильный взрыв — обломки породы скрыли то место… — Дроздова сделала паузу.

Борис нетерпеливо подался вперед.

— Не торопите меня. Вскоре началась война. Отец решением ГКО был направлен в Сибирь на разведку месторождения вольфрама, а после войны Лосев снова поднял вопрос о Скалистом плато, но его никто и слушать не хотел. Папа знал, что в сорок втором году немцы здесь пытались высадить десант. Зачем? Ведь Скалистое плато было расположено далеко от главных перевалов и в военном отношении интереса не представляло. Отец предполагал, что людей от Рейкенау что-то интересовало на плато. Какой вход они замуровывали и почему? Я вот уже три года добиваюсь разрешения произвести там детальную разведку, но мне не разрешают. Больше того, смеются надо мной. Только один Игорь Иванович поддерживает. Замечательный человек, заслуженный геолог, фронтовик, его недавно еще одна награда нашла — орден Красного Знамени. Так вот, Игорь Иванович Васин — мой единомышленник.

— Я с ним познакомился.

— Он мне сказал об этом.

От этих слов Туриеву почему-то стало грустно. Он позавидовал Васину: Игорь Иванович имеет возможность ежедневно встречаться с этой женщиной, разговаривать с нею, быть ее единомышленником.

— Во время работы в экспедиции папа подружился с молодым геологом Алексеем Зубрицким. Умирая, отец просил меня приехать сюда, добиться разрешения на разведку на плато, но не забывать и о том, что это место хранит еще какую-то тайну.

— Тайну о городе златокузнецов?

— Вы знаете? — в голосе женщины прозвучало разочарование. — А я хотела посвятить вас кое во что.

— Читал об этом… Мой дядя был историком, буквально перед войной занимался Скалистым плато. Он верил в то, что там в глубокой древности обитали люди, творили изделия из золота и серебра, прославившие их на всем Востоке.

— Значит, значит… вы станете нашим союзником? Это же здорово! — Дроздова захлопала в ладоши.

— Союзником — в чем?

— В том, чтобы нам разрешили наконец заняться там геологической разведкой, археологическими изысканиями, последнее, разумеется, в свободное от основной работы время.

— Юридически — по совместительству?

— Да. Так станете союзником?

— У меня совсем другие задачи, Елена Владимировна… Вот если убийство каким-нибудь образом соприкоснется со Скалистым плато, тогда займусь им по долгу службы.

— Как скучно — «по долгу службы», — протянула Дроздова.

— Вы хотите, чтобы было «по зову сердца?»

— Хотя бы из любопытства.

— Во время отпуска — да, но не сейчас. Во что вы меня хотите посвятить?

— Это — записи моего отца. — Дроздова раскрыла папку, — Они представят интерес и для вас. Тем более, что ваш дядя занимался вопросом Скалистого плато. Папа хотел написать книжку для детей. Это — начало. У вас найдется время прочесть?

— Прочитайте вы, а я буду прилежно слушать, тем более, что время у меня сейчас есть.

— Итак, «Пролог». Сама повесть должна была называться «Эхо веков».

…Высокое солнце щедро обливало все вокруг ослепительным светом, даря тепло и негу. Деревья застыли в безветрии, темные камни поблескивали осколками слюды и кристаллов дивных зеленовато-синих минералов.

По крутой каменной тропе идет человек. Его ветхая одежда, покрасневшая от солнца и ветра кожа лица, всклокоченная борода говорят о том, что идет он уже многие и многие дни.

Он идет, глухо стуча посохом по каменистой почве и смотрит вперед, не прикрывая глаз, ослепляемых солнцем. Он идет вот уже семь на семь дней. Идет и днем, и ночью, отдавая сну и отдыху ничтожную часть суток. Он идет и думает о том, что жизнь человека коротка и что человек достоин более счастливой участи, дарованной ему богом. Он идет на свою родину, чтобы сказать людям: уходите, убегайте, скрывайтесь — на вас идут легионы свирепого Тимура Хромого. Они сотрут в порошок ваши жилища, умертвят мужчин и мальчиков, стариков и старух, а девушек и молодых женщин сделают своими наложницами.

Человек идет туда, где не был долгих двадцать пять лет. Четверть века назад он ушел оттуда, чтобы познать мир, чтобы стать ближе к богу, но познал одно: нет счастья без родины.

Ибрам, так звали этого человека, был сыном маленького народа, поклонявшегося Луне. Народ этот жил в горах, жилищами для него служили пещеры, выдолбленные в теле огромной горы с плоской вершиной. Всему Востоку известны изделия из золота, творимые его народом, но никто из чужеземцев не бывал в этих краях, никто не видел сказочного подземного города.

И теперь сюда идет Тимур. Его не остановят ни отвесные скалы, ни быстрые реки. Надо успеть, надо сказать…

Когда солнце опустилось за вершины гор, Ибрам прилег отдохнуть. Прямо над ним светила луна. Это хороший признак — его встречает на родине лик той, кому он поклонялся с детства. Он вспоминает, как из пещерного города уходили в дальний путь самые верные, самые молчаливые. Уходили, чтобы в других странах обменять изделия из золота на пряности, ковры, шелка и бархат.

Бывало, иные не возвращались, не вернулся на родину и он, Ибрам. Не вернулся потому, что его любимая девушка была отдана другому…»

— Обычный мотив, когда речь идет о жизни горцев, — перебил Дроздову Туриев, — нет, чтобы бороться за свое счастье… Он уходит, чтобы жаловаться на несправедливость богу.

— Читать дальше?

— Конечно.

— «Город, в котором родился и вырос Ибрам, процветал. Отец Ибрама был служителем храма ТОГО, КТО ВЫШЕ ВСЕХ, — Елена Владимировна показала Борису строку: — Эти четыре слова написаны заглавными буквами, — сказала она и продолжила: — В первый день новолуния процессия самых уважаемых людей, одетых в белые одежды, шла в главную залу, где стояла статуя ТОГО, КТО ВЫШЕ ВСЕХ. Она смотрела на людей светлыми глазами, из которых струилось добро. Великий мастер Фера сделал эти глаза живыми посредством камней, вобравших в себя волшебный свет Луны. И никто, из чужих не видел ее, эту статую. Да и не мог видеть, ибо никого не пускали в город на Скалистом плато…»

— Скалистое плато! Так, выходит, этот город был на Скалистом плато?

— Это, в конце концов, можно считать писательской фантазией, хотя папа опирался на сведения древних историков.

«Никто не мог прийти сюда, миновав крутой склон исполинской горы с плоской вершиной, на которой обитал дьявол — верный страж города. Его дикий крик вселял ужас в каждого»…Кстати, о непонятном жутком крике, возникающем на плато, отмечается и в отчете Рейкенау, и в отчете моего отца о работе экспедиции. Вам интересно слушать?

— Очень. Знаете, я люблю сказки.

«Крутой склон горы стремительно уходит в небо. Ибрам знает, что отныне каждый его шаг находится под присмотром бдительных стражей, расположившихся в самых укромных местах на подступах к городу.

Ибрам идет все медленнее и медленнее, задыхаясь от крутизны горы и бремени лет. Его охватывает беспокойство: почему он до сих пор не остановлен окриком стражей? Может быть, Ибрам опоздал? Может быть, город уже разграблен, а народ его истреблен?

О великий созидатель! Дай силы дойти до вершины!

И вдруг Ибрам слышит тихий свист. Наконец-то! Это — условный сигнал внимания. Так поступал и он, находясь в отряде стражи в далекой своей юности.

Ибрам остановился, сел на камень, пригретый солнцем.

К нему подошли двое мужчин: высоких, широких в плечах. Они одеты в серые плащи из овечьей шерсти, перетянуты кожаными поясами, к поясам приторочены короткие мечи, в руках — луки.

— Кто ты и зачем сюда пришел? — спросил один из них, на вид более старший.

— Адис, он не может понять нас, он не может знать нашего языка.

— Я знаю свой язык, юноша, — сказал Ибрам и встал.

Мужчина, которого звали Адис, усмехнулся и обратился к другому:

— Герий, этот старик знает наш язык, называя его своим, но не знает того, что сюда никому из чужаков приходить нельзя. Спускайся вниз, старик, мы дадим тебе на дорогу пищу. Уходи отсюда. Мы не убиваем пришельцев, но в свой край не пускаем никого.

— Я знаю об этом. В юности я так же, как и вы, охранял подступы к пещерному городу. Зовут меня Ибрам, я сын Дода, мой отец был служителем храма Луны. Я пришел сюда с черной вестью и должен видеть главного жреца.

Мужчины переглянулись.

— Не раздумывайте, юноши. Я шел сюда семь на семь дней, ноги мои избиты дальней дорогой. И пришел, чтобы сказать; сюда идет страшный враг, Тимур Хромой. Он осквернит статую ТОГО, КТО ВЫШЕ ВСЕХ.

— Твои речи могут посеять беспокойство, пришелец. Идем с нами.

Ибрам и мужчины прошли шагов пятьдесят и оказались у квадратного отверстия в склоне горы. Герий пошел впереди. Ибрам посередине. Адис замыкал шествие.

Они вошли в огромную залу, наполненную зеленоватым светом.

У дальней стены стояла статуя ТОГО, КТО ВЫШЕ ВСЕХ.

Из-за статуи, мягко ступая по полу, вышел древний старец с позолоченным посохом в правой руке. Ибрам, помня обычай своего народа, пал перед ним ниц и не поднимался до тех пор, пока не услышал надтреснутый голос:

— Поднимись на ноги, сын Дода. Я сразу узнал тебя, ты похож на отца, десять лет назад ушедшего на суд ТОГО, КТО ВЫШЕ ВСЕХ. Поднимись и расскажи, что привело тебя сюда.

Ибрам рассказал жрецу о несметном войске жестокого Тимура Хромого, о том, как этот беспощадный правитель, называющий себя повелителем вселенной, огнем и мечом сеет смерть там, где проходит.

Жрец слушал Ибрама, не перебивая. Когда Ибрам закончил, жрец сказал:

— Я верю тебе. Но чтобы моя вера утвердилась, — ты должен пройти обряд посвящения. Если ты его пройдешь благополучно, — мы скажем нашему народу, чтобы он собирался в дальний поход. Если же ты солгал, — посвящение убьет тебя… Ты согласен?

— Да. Ради народа своего я согласен на все.

— Хорошо. — Жрец хлопнул в ладоши. К нему подошел юноша в голубой накидке, перекинутой через правое плечо и почтительно склонил голову.

— Веди его, — коротко сказал жрец.

Юноша и Ибрам подошли к двери, перед которой сидела изваянная из камня женщина. Юноша прикоснулся к ней рукой, статуя медленно сдвинулась в сторону, давая дорогу.

Глазам Ибрама открылась дверь, украшенная с двух сторон изящными колоннами.

— Это — дверь в тайное святилище, — тихо сказал юноша, — посмотри на колонны. Красная представляет восхождение духа к свету, темная — падение его, что может привести к полному уничтожению его. Каждый, кто хочет жить с моим народом, ставит на кон свою жизнь.

Безумие или смерть — вот, что находит здесь слабый или порочный. Сильные и добрые — жизнь и любовь. Это — бездна, которая возвращает только сильных духом. Подумай о том, куда ты направляешься, об опасностях, которые ожидают тебя. Если ты несовершенен как человек, — откажись от своего желания, ибо после того, как дверь закроется за тобой, отступление уже невозможно.

Ибрам молча посмотрел на юношу, и тот прочитал в его глазах решимость.

Юноша сделал знак рукой, Ибрам переступил порог. Дверь медленно закрылась.

Перед Ибрамом открылся длинный узкий коридор, освещенный факелами. У стен коридора стояли статуи с человеческими лицами и головами животных: львов, быков, барсов. Ибрам прошел несколько десятков локтей и застыл от страха: прямо перед ним находились сидящие на корточках человеческие мумии, они сидели друг против друга и скалились в ужасной улыбке — улыбке смерти.

Между ними — отверстие в стене. Ибрам устремился к нему и тут же услышал голос:

— Ты еще можешь вернуться назад, дверь в святилище мы пока не заперли. Если не хочешь возвращаться, то продолжай свой путь через это отверстие!

Ибрам крикнул:

— Я не знаю, кто говорит со мной, но путь продолжу!

Он втиснулся в отверстие, почти ползком направился дальше.

Он полз в кромешной тьме. Несколько раз раздавался голос:

— Здесь погибают безумные и жаждущие богатства и славы.

Ибрам с дрожью в голосе отвечал:

— Я не безумен. Мне не нужны ни богатство, ни власть.

Коридор расширялся, постепенно спускаясь все круче и круче.

Вскоре Ибрам оказался перед воронкообразным отверстием, освещенным снизу. К стене отверстия прилажена железная лестница. Ибрам ступил на нее, стал спускаться. Последняя ступенька лестницы привела его в колодец. В левой стене колодца — углубление. В нем — снова лестница, ведущая вверх. Ибрам начал подниматься. Лестница шла спиралью. Наконец она уперлась в бронзовую решетку. Ибрам поднял ее, выбрался на широкую площадку, окруженную со всех сторон статуями женщин, держащих в руках зажженные факелы.

Изумленный увиденным и пережитым Ибрам сел на плоскую скамью и забылся в дремоте.

Проснулся он от прикосновения к его плечу. Перед ним стоял тот же юноша в голубой накидке. Юноша улыбнулся и сказал:

— Ты прошел испытания. Главный жрец вызывает тебя на Совет.

Совет заседал в полукруглой зале. Члены совета внимательно слушали главного жреца.

— Все, что создано нами и что мы не сможем унести с собой, спрятать в самой дальней пещере, вход в нее замуровать, кроме одного… Адис знает, о каком входе я говорю. Город мы затопим, когда отсюда уйдет последний человек. Где священные блюда?

— Они на месте, отец! — ответил мужчина на вопрос главного жреца.

— Доставьте их сюда!

Мужчина удалился».

Борис перебил Елену:

— Блюда?! — встрепенулся он.

— Да блюда. Почему вас это так удивило?

— Дело в том, что в сорок втором году мой дядя в Д. на «толкучке» купил медное блюдо с тайными знаками, нанесенными на нем тонким резцом. Эти знаки напоминали древний орнамент аланов. Интересно… Читайте, читайте!

— «Мужчина принес три медных блюда. В свете факелов на них видны были какие-то непонятные знаки — кружки, квадраты, переплетения линии.

Главный жрец поднял одно из блюд над головой и сказал:

— На этих блюдах наши искуснейшие мастера написали историю народа и его деяний. На этих блюдах знаками нанесены пещеры, где мы работали над созданием изделий из самого благородного металла — золота. И не наша вина, что золото стало кумиром жадных, что оно овладело помыслами и желаниями жестоких и коварных правителей. Таков и Тамерлан, сеющий смерть… Но зло умирает, благородство остается. Наши предки и мы создали город, равного которому нет. И мы его уничтожим, чтобы врагу не достались его храмы и жилища. А эти блюда, — главный жрец сделал величественный знак рукой, — мы бросим в три самых глубоких ущелья наших гор. Если провидению угодно, — они будут найдены нашими потомками; и люди грядущего времени поймут, что это — не просто посуда, они поймут, что на этих блюдах указаны пути к нашим сокровищам. — Старец обратился к Ибраму: — Ты прошел испытание, Ибрам. И ты пойдешь с нами. Ираф! — К главному жрецу подошел юноша в голубой накидке. — Ты и Адис откроете путь воде, а мы уходим. Здесь нам оставаться больше нельзя. Ты, Ибрам, сейчас пойдешь со мной, посмотришь, чем занимались твои единоплеменники.

— Я не забыл об их делах и трудах, отец, — почтительно отозвался Ибрам.

— Пусть еще раз твои глаза насладятся увиденным. Ведь это произойдет в последний раз.

Старик величественно зашагал впереди. Ибрам еле поспевал за ним — главный жрец шел широко, энергично, словно не было за его плечами многотрудной жизни. Они прошли широким и длинным коридором, на стенах которого в выдолбленных в камне чашах горели ароматические масла и оказались в просторной зале, ее свод подпирали массивные колонны с потеками камня. Потеки были обработаны резцом: на них силуэт различных сказочных зверей и птиц.

В глубине залы света прибавилось от пламени, бушевавшего в печах. Тонкие струйки расплавленного золота с легким шорохом падали в каменные изложницы.

За многочисленными каменными столами сидели молодые и пожилые мужчины. В их руках поблескивали маленькие молоточки — ими мастера выбивали на желтом металле мелодичную дробь.

Ибрам подошел поближе к одному из мастеров, и его глазам представилось чудо: под руками мастера рождалась необыкновенной красоты и легкости ночная фиалка — цветок богов.

— Дети мои! — Главный жрец поднял руки. Сразу умолк перестук молоточков. — Мы уходим отсюда. Дым костров легионов Тимура Хромого уже щекочет мои ноздри. Собирайтесь, но не суетитесь. Все, что можно взять с собой, — берите. Потом выходите к солнцу. Ваши жены и дети уже в пути. Мы уйдем в горы, оттуда спустимся к нашим родственным племенам, маскутам, живущим у Д-ского прохода. Там мы займемся земледелием: будем выращивать виноград, пасти овец, ткать ковры. Царь маскутов Санесан примет нас.

Я все сказал…».

На этом рукопись отца заканчивается, — сказала Елена Владимировна, устало потерев лоб ладонью. Борис видел ее тонкий профиль освещенный уходящим солнцем. Он отливал золотом.

— Богатой фантазией обладал ваш отец. И эти блюда… А что? В народном предании о древнем городе златокузнецов может и быть доля правды. Ведь нашел Шлиман Трою на основе легенды. Горы Кавказа тоже хранят нераскрытые тайны.

— Вы поверили отцу?

— Как зам сказать? Повесть получилась бы интересная. Ведь все дело в том, насколько исторически все написанное достоверно.

— Отец основывался на трудах древних историков и географов. Он верил в город на Скалистом плато.

— Игорь Иванович Васин знаком с этой рукописью?

— Конечно! Вот его пометки — на полях. — Дроздова подала рукопись Туриеву. — Очень остроумные пометки. Он тоже болен Скалистым плато и добивается вместе со мной разрешения на производство там разведочных работ. Если был город златокузнецов — было и месторождение золота. Не доставляли же туда золотоносную руду — под облака. Нет, там было месторождение, возможно, россыпное, выше Скалистого плато надо искать коренное месторождение, откуда этот благородный металл вымывался и сносился на поверхность плато. Скорее всего — месторождение можно найти на стыке известняков плато и гранитов Главного хребта…

— Ну и что? Вам не разрешают производить разведочные работы?

— Категорически запрещено даже говорить об этом. Начальник партии так и заявил: «Не надо фантазировать, надо работать, план выполнять».

— Начальник прав. Он опирается на выводы маститых геологов. Что касается города, то… гм… заманчиво поискать его следы.

— В прошлом веке экспедиция Мушкетова специально для этих целей пришла на Скалистое плато. Ничего не нашли.

— Вот видите. Легенда остается легендой. Ваш отец, видимо, прекрасно знал историю древнего мира, много читал — и решил создать сказку для детей. Но ведь сказки недостаточно, чтобы строить научный прогноз, хотя… Шлиман и Троя, знаменитая Кунгурская пещера, сказочные храмы Тайланда и глубинной Индии… О них узнали тоже благодаря сказкам и легендам: пытливые умы поверили в предания, взялись за поиски и открыли миру то, что изумляет нас красотой и богатством фантазии человека, мудростью человека.

Ваш отец говорит именно о подземном городе. Лосев, видимо, был хорошо знаком с результатами экспедиции Мушкетова, который искал следы города на поверхности Скалистого плато и не нашел. Однако, спасибо за чтение, Елена Владимировна, я получил большое удовольствие, совсем, как от «Радио-няни».

— Шутите?

— Отнюдь. А сейчас пойдемте в ресторан. Хотите, признаюсь?

— В чем? Разве следователи допускают проступки, чтобы потом признаваться?

— За минуту до вашего прихода в нашу с Харебовым обитель я собирался организовать себе обед. Теперь ресторан открыт. Спустимся со сказочных высот на грешную землю?

— Принимается.

Единственная столовая в Рудничном вечером работала как ресторан. Большой чистый зал, высокие потолки, столы, покрытые ослепительно-белыми скатертями, хорошая кухня привлекали геологов и горняков. Многие приходили семьями. Туриев выбрал столик у окна, Дроздова согласилась.

Чуть поскрипывали потолочные вентиляторы, в зале было прохладно и тихо.

— Как хорошо, что здесь нет оркестра, можно будет спокойно разговаривать, — сказала Дроздова, когда официант принял заказ и отошел от столика.

Борис старался не смотреть на Дроздову, смущаясь уже того, что она сочтет его взгляды не очень скромными. Он что-то чертил тупым лезвием ресторанного ножа на скатерти, тяготился молчанием. Елена Владимировна думала о своем, потом решительно сказала:

— А я вас знаю… Не удивляйтесь. Помните встречу с актером Тхапсаевым в Доме Советов? Во время антракта вы вышли в вестибюль и подошли к книжному прилавку, подняли страшный переполох по поводу того, что вам не досталась «Брестская крепость» Смирнова.

— Ну… скажете… Просто заметил продавцам, или, скажем, выразил негодование, что и при таком святом деле, как встреча с искусством, процветает, извините, блат.

— Потом часто видела вас по телевизору в передачах по юридическим вопросам, отмечала про себя, что выступает мой знакомый скандалист.

Борис не умел быть раскованным в обществе женщин: смущался их взглядов, боялся выглядеть неотесанным бирюком. В юности он пытался стать сердцеедом, но ничего у него не получалось. А с Еленой Владимировной ему сразу почему-то стало легко общаться.

Туриев искоса смотрел на Дроздову, увлеченную цыпленком-табака и заставлял себя вспомнить, где же он видел эти глаза, эти волнистые каштановые волосы. Этот жест — Елена Владимировна детски-угловатым движением руки поправляет челку на лбу. Жест, жест… Ну конечно! Слава богу, вспомнил!

Та командировка в Москву была удачной: сам министр геологии поздравил Туриева и его товарищей с успешной разведкой месторождения мрамора. Это событие решили отметить.

В начале сентября в Москве обычно стоят тихие дни, листва на бульварах отсвечивает медью, вечера наполнены горьковатым запахом ранней осени.

Начальник партии Сергей Павлович Мехоношин предложил для торжественного вечера ресторан «Якорь» — там великолепная рыбная кухня.

Сдвинули два столика. Тосты, смех, споры…

За соседним столом сидели женщина и мужчина. Она — лицом к Борису. Мужчина иногда раскатисто хохотал на весь зал, женщина морщилась, успокаивала его. Вдруг мужчина вскочил на ноги, ударил кулаком по столу — на пол с легким звоном упал хрустальный фужер.

— Я узнаю все, все равно узнаю! — кричал мужчина.

Женщина беспомощно смотрела по сторонам, словно искала помощи. Она тянула мужчину за полу пиджака, но он оттолкнул ее и выбежал из зала.

Женщина опустилась на стул и поправила челку на лбу. Вот так же, как это делает Дроздова. Потом она подозвала официанта, расплатилась с ним и медленно вышла из ресторана.

«Господи, как она красива!» — громко, на весь зал, сказал тогда Мехоношин.

— Вы о чем думаете, товарищ следователь? Не забывайте, рядом с вами сидит женщина, она требует внимания. — Дроздова дотронулась до плеча Туриева. — Мне кажется, нам пора домой.

— Да, да, сейчас уйдем.

Единственная улица Рудничного, залитая светом электрических ламп, вела в горы. Она заканчивалась в пятистах метрах от ресторана подобием арки — нелепым сооружением из железобетона.

Рядом с аркой — общежитие сотрудников геолого-разведочной партии. Туриев проводил Елену Владимировну до входа в здание, молча постояли, потом Дроздова спросила:

— У вас какие планы на завтра?

— Наполеоновские.

— Понимаю. А я завтра выезжаю в Пригорск. Будем с Игорем Ивановичем подводить окончательные итоги, ждать защиты проекта. На участке «Бачита» вот-вот подойдут к богатейшей жиле, и начнется добыча.

— Возьмите меня в помощники, я еще не разучился делать геологические разрезы.

— Пойдете по совместительству?

— По совместительству к вам не пойду, а в кино вас когда-нибудь приглашу.

— Какая великолепная перспектива — пойти в кино со следователем по особо важным делам!

— Может случиться так, что вы поедете со мной… — Туриев посмотрел на часы. — Мне должны позвонить из города, попрошу, чтобы прислали машину.

— Борис Семенович, вы очень хотите, чтобы я… мы составили вам компанию в служебной «Волге?».

— Очень хочу. А кто это — «мы»?

— Со мной должен ехать Васин — я об этом уже говорила.

— Вы неразлучны не только на работе?

— Не надо быть столь любопытным, Борис Семенович, — Елена улыбнулась. Вы работали геологом и знаете, что над отчетом трудится большая группа специалистов. Васин — геолог участка, я — минералог, у нас разные обязанности, но общие цели — дать оценку месторождению. Камеральные работы обычно проводим вместе. Итак, звоните, если даже разговор ваш с городом состоится заполночь. До свидания.

Через час Борис сообщил Дроздовой о том, что «Волга» будет ждать ее и Васина на автобусной станции в восемь утра.

Туриев пришел на автобусную станцию Рудничного за десять минут до прихода первого автобуса из Пригорска.

Он подошел к кассе, заглянул в окошко, поздоровался с кассиршей. Та, отложив свое вечное вязание, спросила:

— Нашли преступника?

— Ищем, тетя Варя.

— Вы знаете, как меня зовут? — В глазах женщины — море радости.

— Мы все и обо всех знаем, — таинственным голосом произнес Борис, — знаем и то, что вас весь Рудничный любит.

— Еще бы! — улыбнулась тетя Варя, — десять лет здесь работаю.

— Автобус не опоздает?

— Что вы?! Наш Федя — ас, самый лучший шофер. Слышите? Автобус подходит, сейчас покажется из-за поворота.

«Икарус» въехал на асфальтированную площадку, изящно развернулся, стал. Из салона вышли немногочисленные пассажиры. К окошку кассы подошел водитель, обратился к кассирше:

— Много билетов продала, тетя Варя? Надоело гонять машину почти без пассажиров, пустили бы на эту линию «пазик»…

— Семь билетов, Феденька, всего семь, но до отправления еще сорок пять минут. Может, подойдут желающие уехать.

— В выходные дни автобус еще заполняется, а в будни…

Плиев отошел от кассы, присел на скамейку, закурил.

Туриев устроился рядом, представился: — Я следователь по особым делам, мне необходимо поговорить с вами.

— Чем обязан?

— Вспомните, пожалуйста… Дня четыре назад последним рейсом не выезжал ли в Пригорск пожилой грузноватый мужчина с чехлом для удочек за плечами?

Плиев задумался, поскреб подбородок, не докурив сигарету, придавил ее подошвой модного, на платформе, башмака, стал неспеша вспоминать вслух:

— О том, что в горах убили мужчину, я узнал в тот же день. Последний рейс, как обычно, был малолюден — всего пять человек. Мужчина с чехлом для удочек сидел на третьем месте, он попросил у меня закурить, когда мы проезжали мимо санатория, при этом похвалился, что поймал десять форелей. В двадцати километрах от города застучал мотор, пришлось остановиться, устраняя неполадку. Прибыли с опозданием на час с лишним. Мужчина с чехлом сошел на Большой площади у аптеки, я хорошо помню, он подошел к двери и нажал кнопку звонка. Аптека дежурная, работает круглосуточно. Я машинально посмотрел на часы: шел второй час ночи. — Плиев замолчал.

Туриев невольно чуточку подался вперед — на площадку автостанции пришли Дроздова и Васин. Легким кивком они поздоровались с Туриевым, направились к газетному киоску. Дроздова была оживлена: при разговоре жестикулировала, весело смеялась, запрокинув голову. Васин что-то сказал ей на ухо, Елена Владимировна нахмурилась и замолчала.

Игорь Иванович с виноватой улыбкой в чем-то стал оправдываться, достал из кармана яблоко, потер им о рукав пиджака и протянул Дроздовой.

Та, снова засмеявшись, взяла его.

«Яблоко раздора», — подумал Борис и ему почему-то стало тоскливо.

Какое он имеет право ревновать ее к Васину? Люди давно работают друг с другом, связаны одной мечтой, одним стремлением — начать разведку на Скалистом плато. Может, связаны еще чем? Она — красива, он — мужественный симпатичный человек, фронтовик, еще совсем-совсем не стар, лет сорок шесть. А сколько Елене Владимировне? Под тридцать? Что-то около. Так что, Борис Семенович, уймись, — обратился к себе Туриев.

— Вы меня слышите, товарищ следователь? — озабоченный тон Плиева вернул Бориса к действительности.

— Да, да. Сошел у аптеки, нажал на кнопку звонка. Спасибо, Федя. Вы оказали нам большую услугу. Память у вас замечательная.

Туриев пожал руку водителя и подошел к геологам. Дроздова рассматривала открытки с изображениями актеров. Открытки, приклеенные к стеклу с внутренней стороны, пожелтели от солнца, края их загнулись.

Васин молча протянул Борису руку и подал сигарету. Борис отрицательно мотнул головой:

— Натощак не курю.

— Ка-ак? Вы еще не завтракали? — удивилась Дроздова. — Хотите пирожок?

— С удовольствием. Спасибо. Вкусный пирожок, почти домашний, — откусывая похвалил Борис.

— Это я утром нажарила пирожков с картошкой, — обиделась Елена Владимировна, — они на самом деле домашние.

— Как сказать, — Борис пожал плечами, — но все равно — вкусно. О! Наша машина.

— Привет, Борис! — За рулем сидел старший следователь Хузмиев, уроженец Рудничного. — Знаешь… — Хузмиев вышел из машины, полуобнял Бориса. — Я останусь здесь: дядя своего сына в армию провожает. Вернее, мой племянник после отпуска возвращается на место службы. Машину бери в свои руки — и в добрый путь. Что у тебя нового?

— Щупаю, щупаю…

— Нащупаешь, это ты можешь. Ну, пока, что ли?

— По машинам, дорогие товарищи!

«Волга» легко взяла с места, дорога покорно легла под колеса.

— А мне хочется поболтать, — капризно проговорила Дроздова, повернувшись к Игорю Ивановичу, — это не в моих привычках — молчать в дороге.

— Тогда пересядьте ко мне. Борис Семенович, остановите машину!

— Мне нравится на переднем сидении.

— Примем компромиссное решение, — нарочито твердым голосом сказал Туриев. — Вы что-нибудь рассказывайте, а я буду молчать и слушать.

— Дня через три — четыре мы будем чествовать Игоря Ивановича в тресте: его нашла еще одна награда — орден Красного Знамени. Придете?

— Конечно, приду, если пригласит сам виновник торжества.

— Считайте, что приглашены, — вмешался в разговор Васин, — послезавтра приедет мой фронтовой товарищ, журналист.

— Я читал о вас в одной из центральных газет. Вспомнил сейчас. Здорово написано! Материал подписан Орловым. Тот самый?

— Самый. Лев Петрович.

— Хороший очерк.

— Но слишком уж он меня приподнял.

— Знайте границу скромности, Игорь Иванович, — сказала Дроздова, — о таких, как вы, надо писать еще сочнее. Пусть молодежь знает…

— Спасибо, но я не такой уж герой. Просто солдат.

— Ничего себе! Пять орденов.

— Да, но четырех я лишился: попал в плен при наградах. Знаки не возвращаются.

— Документально награды подтверждены? Планки вы имеете право носить? Да! Так что два ордена Отечественной войны и три — Красного Знамени. Разве это не свидетельство ваших подвигов на фронте?

— Вы знаете даже какие у меня ордена?

— Я привыкла интересоваться теми, с кем тружусь бок о бок.

Дроздову и Васина Борис подвез к зданию треста «Цветметразведка». Прощаясь, Елена Владимировна шепнула Борису:

— В кино вы меня пригласили? Пригласили. Дайте ваш телефон, я вас найду, когда выберу свободное время для просмотра киношедевра.

Туриев подал ей визитную карточку, попросив:

— Позвоните мне сегодня вечером. Вы же в гостинице будете жить?

— Номер забронирован в «Юности». Но я не знаю, с телефоном ли он.

— Узнаю, это мне по силам. До вечера!