Загадка Скалистого плато

Глава шестая

Вертолет взял курс на Рудничный. Харебов с машиной ждал Бориса в поселке, доставил к тропе, ведущей на Скалистое плато.

…Склон становился все круче и круче. Стало перехватывать дыхание. Вот что значит не загружать себя упражнениями, требующими достаточного напряжения сил. Раньше у него срабатывала система: три шага — вдох, два — выдох. Надо попробовать. Нет, не получается. Остановился, прислонился спиной к отвесному склону, посмотрел наверх. Остался самый трудный участок. Интересно, сколько времени он потратит на него? Туриев засек время, двинулся дальше. Трикони с противным скрежетом скользят по отполированным ветрами и солнцем плоским камням… Приличная разминка для засидевшегося служащего! Стало холоднее. Начинало смеркаться. Надо поторопиться. Борис направился к островерхой скале, сбросил рюкзак, сделал несколько маховых движений руками, чтобы снять онемение плеч, поднялся на скалу — сориентироваться. В сравнительной близости от этой стоит другая скала, за ней — третья, четвертая… Их должно быть двенадцать — так следует по карте Арсентьева. Туриев сверился по масштабу — расстояние между скалами от двадцати пяти до семидесяти метров. Борис спустился. Он волновался: засек ли его Заров или его помощник? Если — да, то состоится встреча уже сегодня, сейчас?

Где же поставить палатку? Наверное, у южного склона скалы. Здесь будет теплее. Под ногами — сухой лишайник. Уже стемнело. Далеко внизу угадываются огни Рудничного. Проблема — как укрепить колышки. Решена и эта задача. Палатка поставлена. Туриев расстелил в ней спальный мешок, укрепил у изголовья фонарь, потом выбрался наружу, разжег примус, вскипятил воду, бросил в маленькую кастрюлю два брикета растворимого чая, с удовольствием выпил без сахара. Какая тишина! В небе горят звезды величиной с блюдца. Слегка щиплет за нос. Ничего удивительного: здесь, на высоте более трех тысяч метров над уровнем моря, и в июле ночи холодные. Что будет через месяц? Разжечь бы костер. Надо будет завтра спуститься к развалившемуся строению. Оно обозначено на карте Арсентьева, в скобках указано «мазар».

Никогда не думал Борис, что ему придется прийти на то место, которое так занимало воображение его дяди. Вспомнились строки из его рукописи:

«Иногда мне кажется, что мы непростительно небрежно изучаем историю своего народа. Видимо, далеко недостаточно данных о том, что мы — потомки аланов. Надо смелее вскрывать пласты общественной жизни тех лет, хотя это архитрудно. Меня, например, интересует вопрос: кто встретил в горах наших предков, теснимых с равнин. Как могли не погибнуть аланы, привыкшие к просторам степей, попав в непривычную для них обстановку? Видимо, в горах они нашли приют у какого-то неизвестного пока науке народа, нашли место, где можно было привыкнуть к новым условиям и новому образу жизни». Интересная гипотеза…

Туриев залез в палатку, лег на спальный мешок, укрывшись штормовкой, включил фонарь: пусть светит его жилище оранжевым светом — такого цвета палатка.

Неясное беспокойство охватило Бориса. Он ждал чего-то. Это «что-то» нарастало, ширилось в полном безмолвии. По палатке ударил порыв ветра, хлопнул клапан дверцы. Через некоторое время ритмично чередовавшиеся порывы сменились ровным воздушным потоком, напиравшим на палатку. Пришлось выйти, придавить внизу полотнище палатки солидными осколками известняка, собранными Туриевым при свете фонаря.

Внезапно ветер утих. Слух Бориса уловил едва слышный шорох — по палатке словно провели рукой. Туриев быстро выбрался наружу, с фонарем в руке покрутился на месте. Никого. Все застыло в первозданном оцепенении. Жутковато находиться один на один с мирозданием. Со стороны Главного хребта донесся упругий грохот, растаял в тишине. Видимо, спустилась снежная лавина: за день снег подтаивает, вода собирается под ним, образуется поверхность скольжения — плотный белый покров устремляется вниз.

Издалека донесся слабый писк. Вот он перешел в пронзительный визг — будто проводят острым чем-то по стеклу и усиливают звук до тысячи децибел. Визг больно ударил по ушам. Туриев прижал к ним ладони, но визг сменился необъяснимым грохотом, сотрясающим все тело, проникающим в каждую пору. Началась какофония тысяч и тысяч неведомых звуков, они дикие и страшные, сковали все существо омерзительным страхом. Туриев почувствовал, как на голове зашевелились волосы.

Дьявол! Это кричит дьявол, стерегущий Скалистое плато! Вот оно, его предостережение: не ходи сюда, здесь ждет тебя погибель! Крик миллионами игл пронзает мозг. И вдруг — все прекращается. Огромная луна спокойно смотрит на окружающий мир. Ничего не говорит о том, что мгновения назад природа сотрясалась от непостижимого явления.

Туриев вполз в палатку, лег. Его бил озноб… Начинается снова… Хохочет несметная стая шакалов, хриплый лай заставляет вобрать голову в плечи. Борис лихорадочно надевает наушники от рации, оборачивает голову вкладышем от спального мешка, но это не помогает: неведомый дьявол терзает своим криком тело, рвет его на части, выжимает из глаз слезы бессилия и ужаса. Яркая вспышка ослепляет его, Борис успевает подумать: «Каким же образом сквозь плотную ткань палатки пробился столь яркий свет?» — и теряет сознание.

Очнулся он утром. К своему удивлению, за палаткой, но в спальном мешке. Он растерянно посмотрел вокруг.

Не может вспомнить, как очутился за пределами своего полотняного жилища. Необъяснимая слабость разлита по телу, во рту — сухо, язык распух. И все это — от ночного крика. Теперь понятно, почему геологи не становились лагерем на плато: крик дьявола способен свести с ума. Надо найти в себе силы, надо успокоиться, надо…

Туриев подошел к обрывистому склону. Вон и мазар. До него метров пятьсот. Стоит на ровной площадке чуть ниже поверхности плато в окружении густого кустарника. Надо начать знакомство со Скалистым плато с него…

Туриев заставил себя поесть — четверть пол-литровой банки тушенки, чай с двумя кусочками сахара; спустился к мазару.

Кто здесь похоронен? Кому созданы такие почести — высоко в горах возведена усыпальница. Время не пощадило ее, она не смогла устоять: по развалинам видно, что усыпальница была легким сооружением в том стиле, который потом стал называться мавританским.

Мавзолеи возводились над местом захоронения знатных людей.

Здесь, видимо, погребен военачальник. Если так, то напрашивается вывод: не будь в горах поселений, не будь в районе Скалистого плато добычи — пришли бы сюда воины Тамерлана? Конечно, нет! Что им было искать в безлюдной местности, где только скалы да ветер? Следовательно, Тамерлан послал сюда своих воинов за сокровищами Скалистого плато! Он знал, не мог не знать, что здесь живут и работают люди, творящие чудо из золота. «И пришли сюда воины Тамерлана и увидели, что никого и ничего нет». Но можно предположить, что горстка храбрецов, оставшаяся как последний заслон перед волной поработителей, приняла бой, и в этом бою погиб военачальник непрошеных гостей, тело которого предали земле и возвели мавзолей.

У мазара затишье, тепло. Солнце нагрело стены, легкое марево поднимается вверх. Туриев вошел вовнутрь. Над головой — остатки некогда куполообразной крыши.

Восточная стена почти полностью разрушена, остальные сохранились хорошо. Борис внимательно осмотрел кладку. Раствор крепкий, видимо, со связующими добавками, трудно поддается кончику ножа. Пол выложен восьмиугольными плитами, сквозь щели между ними пробивается чертополох. Туриев шагами измерил периметр — шестнадцать метров. А где же захоронение? Оно должно быть в центре строения. Ничего нет. Борис принялся за чертополох, стал вырывать его с корнем. Работал до тех пор пока не убедился: пол мазара полностью открыт его взору. Плиты отшлифованы. Где, на каких станках их шлифовали? Вручную? Для этого надо иметь уйму времени, его, конечно, у воинов Тамерлана не было. Сложить стены мазара можно за очень короткое время, если учесть, что над его возведением работала большая группа людей, сформировать купол тоже нетрудно, но отшлифовать плиты известняка… Для этого необходимо время. Может быть, их доставили с равнины?

И еще один интересный вопрос: почему мавзолей возвели здесь, высоко в горах? Почему? Если Тамерлан был убежден в том, что на Скалистом плато ничего для его людей интересного нет, то, по обычаю мусульманского воинства, тело военачальника должно было быть похоронено если не на его родине, то хотя бы там, где уже есть кладбище правоверных. Выходит, здесь остались на жительство воины Тамерлана? Ну, если не на жительство, то для того, чтобы обшарить пещеры, найти сокровища, овладеть ими? А вдруг поиски принесли результат? Что, если ничего в недрах Скалистого плато уже давным-давно нет?

Думая об этом, Борис выстукивал каждую плиту, надеясь выйти на пустоту под одной из них, но камень отзывался на прикосновение геологического молотка звонко, задорным щелчком.

Уже полдень, а результатов — никаких. Выходит, это никакой не мавзолей, а ритуальная постройка. Может быть, временная мечеть. Конечно, это так! Коль скоро здесь жили люди Тамерлана, должна же была быть мечеть! Но где жили люди? Нет никаких следов жилищ. Не воздвигнута же мечеть для десятка — другого верующих. Словом, непонятная постройка. Стоп! Как известно из трудов востоковедов, на стенах и полах всех мечетей — будь то знаменитая Каирская или затрапезная в каком-нибудь забытом аллахом ауле — обязательными являются изречения из Корана. Обязательными! Без них мечеть не мечеть!

На бутовых камнях изречений не высечешь, но на известняке они должны быть?! Стены — отпадают, они из бута. Надо искать на полу. Туриев, ползая, осматривает каждую плиту, но ничего не находит — плиты ровные, гладкие, потемневшие от времени. На них нет никаких знаков, если не считать овала, нанесенного чем-то острым на самой крайней, южной плите.

Борис стучит по плите молотком. В ответ — тот же звук: звонкий щелчок. Следовательно, плита лежит на каком-то основании. Но тогда почему только на этой нанесен знак — овал? Может быть, своеобразный знак мастера? Я, мол, такой-то, закончил свою работу? Во всяком случае надо будет попробовать приподнять эту плиту.

Туриев связался по рации с Вермишевым. Сообщил о том, что сделал.

Два часа дня. Что, Заров решил не замечать его присутствия на плато? Может, до сих пор не поднялся? Первая ночь на Скалистом запомнится на всю жизнь. Сколько еще надо будет провести таких ночей, чтобы встретиться с Заровым? Две, три, больше? Во всяком случае надо определить, пока есть время, природу страшного звука.

Несомненно, действует акустическая система. На Скалистом плато достаточно пространства, чтобы ветер гулял свободно. Чтобы он так выл и бесновался, для этого воздушный поток необходимо направить в нечто подобное трубе. Вполне возможно, что система создана под землей. А скалы? Виктор Туриев отмечает в своей рукописи, что двенадцать скал, расположенные строго по азимуту северо-восток — юго-запад, напоминают ему клапаны гигантской флейты. Если клапаны, то должны быть отверстия. Этого определить Виктор Туриев не смог, не успел. Он, видимо, не испытал на себе дикий вой, опирался лишь на данные легенды. Если бы ему пришлось провести на Скалистом плато хоть одну ночь, он, несомненно, подошел бы к этому вопросу не умозрительно, а попытался бы найти причину.

Борис вернулся к палатке. Солнце стоит высоко, жарко. Развернул карту Арсентьева. По ней видно, что к северо-западу плато сужается до семисот метров. В этом самом узком месте и расположена гряда скал.

Почти в центре карты обозначено незначительное поднятие, в плане оно круглое. Кроме этого поднятия и гряды скал нет более или менее заметных ориентиров, если не считать нескольких десятков каменных глыб, разбросанных в божественном беспорядке.

На южной границе плато — гигантская каменная осыпь, она хорошо видна отсюда и напоминает застывший водопад коричнево-зеленого цвета. Итак, поднятие. Надо его осмотреть. А потом — скалы. Уж больно строго они ориентированы, не рукотворны ли?

Есть особое чувство — чувство гор. И рождается оно в душе не потому, что тебя окружает свежий воздух, что под ногами твердь, вознесенная на многие тысячи метров над уровнем моря, не потому, что ты идешь и слышишь, как пульсирует в твоих жилах кровь, что над тобой опрокинут ультрамариновый свод небес. Оно рождается от слитности всего твоего существа с окружающим миром. Ты как бы становишься частицей первозданного хаоса, нагромождения скал и ледников, четкого пунктира вершин, царапающих небо.

В лесу или в степи, в море или в пустыне ты можешь найти гармонию сразу, а в горах ее надо искать, не вдруг приходит сознание того, что причудливые складки пород, серебряные лезвия стремительных рек, грозные камнепады, таинственно зияющие пустоты в скалах, исполинские шатры снежников, — все это целесообразно и прекрасно.

О горах трудно говорить, о них надо петь. Тысячу и тысячу раз прав поэт, сказавший:

И как хорошо сознавать, когда к тебе возвращается умение разговаривать с горами на «ты», когда старая привычка ходить в маршруты дает о себе знать полным дыханием, хорошим шагом, зорким взглядом, фиксирующим все то, что ускользнет от взора непосвященного в таинства геологии человека.

Сложные переплетения трещин, игра цветов, вызванных окислением тех или иных минералов, заманчивые блестки слюдяных вкрапленников, мелкие обломки гранитов, принесенных водами со склонов Главного хребта — как много можно по ним прочитать!

Вот и куполообразное поднятие. Диаметр его составляет около пятидесяти метров. Туриев осторожно ступает на поверхность купола. Медленно проходит по его краю. Огромные плиты известняка сходятся к вершине купола примерно под углом десять градусов. Между плитами — достаточно широкие трещины. Что это? Рукотворный свод! Такого не может быть! Не может быть хотя бы потому, что плиты эти надо было закрепить. Но они слитны с поверхностью Скалистого плато. Значит, купол вырублен в теле плато?! Фантастика… Но только такое объяснение можно найти феномену, когда плиты вырастают из известняка!

Борис лег на одну из плит, заглянул в трещину. Ничего не видно, только неприятный запах застарелого чеснока ударил в нос, вызвал жжение в переносице. Туриев громко чихнул, полость тут же отозвалась на этот звук непонятным рычанием.

Борис бросил в трещину камень, услышал шлепок. Бросил еще, засек время. Теперь легко определить глубину полости. Что-то около двадцати метров. Плит всего семь. Каждая — равнобедренный треугольник, вершиной направленный к центру купола. Трещины к центру сходят на нет, здесь — замкообразое сцепление, монолит.

Выходит, под плитами вырубленная в камне полость? Борис вернулся к палатке, взял фонарь. Мощный луч прорезал темноту. Под куполом — пространство трубчатообразной формы. Туда, конечно, через трещины проникает свет. Интересно там на дне? Над чем сооружен этот купол? Сумеет ли Борис разгадать эту тайну? Надо спуститься вниз, но как?

Ни в одном отчете экспедиции вразумительно об этой полости не сказано. Может быть, это карстовое образование просто неинтересовало исследователей? Таких в известняках немало. Одни больше, другие — меньше. Но плиты, плиты! Неужели их необычный вид не вызвал ни у кого элементарного любопытства?

Возможно, Рейкенау сделал кое-какие выводы относительно купола, возможно, он решил и задачу, относящуюся к воплям «дьявола», но, по понятным причинам, результаты своих исследований скрыл.

Осыпь. Надо и ее посмотреть. Глыбы гранита, поросшие коричнево-зеленым лишайником. Борис медленно поднимается по осыпи — с камня на камень. Вверху гранитный карниз, бросающий густую, почти черную тень. Отсюда открывается ошеломляющий вид на равнину, на горы, окружающие плато, на совсем близкие ледники. Иногда что-то тяжело ухнет, это где-то сорвалась снежная лавина, пронеслась по склону с бешеной скоростью, сметая все на пути. Фигура человека кажется здесь лишней, беспомощной перед грозными силами природы.

Туриев спускается. Надо осмотреть скалы. Да и погода портится: с юга потянуло теплым ветерком, на плато спускаются влажные облака. Прошло несколько минут — все вокруг стало серым, заколыхалось, как студень. Штормовка промокла.

Борис вернулся в палатку, разжег примус. Раздался грохот. Гроза рождалась где-то рядом. Вскоре все смешалось в рокоте дождя, шуме струй, падающих на палатку. И так же неожиданно гроза прошла.

Пока светло, солнце не ушло за Главный хребет, надо осмотреть две-три скалы.

С первого взгляда он понял: скала рукотворна — блоки известняка оттесанными гранями-плоскостями подогнаны друг к другу. Каждый блок — усеченная пирамида с основанием примерно два метра, блоки уложены так, что скала сужается кверху где-то с восьми метров от поверхности плато. Каждый верхний блок стоит на своем предшественнике так, что оставлена полоса-ступень, чтобы было легко взбираться на скалу.

В трех метрах от вершины скалы Борис увидел отверстие овальной формы. Оно напоминает ушко в гигантской игле. Он вполз в отверстие, лег на спину, посветил фонарем. Выложено чем-то вроде кирпичных плиток! Туриев, не веря глазам, провел острием ножа по полоске раствора, скрепляющего темные, в мелких трещинах, плитки темно-коричневого цвета.

Нож скользнул, как по металлу. Туриев выбрался наружу, недалеко от края отверстия отбил молотком слой спрессованной временем пыли. Да, кладка в «елочку». Отбил еще, еще, пока не очистил весь низ отверстия. Заданность кладки не вызывает сомнений. Расстояния между выступающими плитками различные. Их всего двенадцать. Первый выступает на расстоянии восьми, сантиметров от края отверстия, второй — шестнадцати, третий — двадцати четырех и так далее. Расстояния возрастают кратно восьми! Неужели Туриев Борис Семенович, следователь по особо важным делам, свидетельствует о том, что здесь, на плато, действительно жили люди?! Сколько лет этой кладке? Если судить по наслоению окаменевшей пыли — не менее тысячи!

Надо отдать должное Виктору Туриеву — он высказал предположение о наличии акустической системы. О чем поведает вторая скала?

И здесь — отверстие у вершины, только плитки выложены ромбами, в третьей скале — продольными полосами, в четвертой — зигзагами, в пятой — овалами. Опустившаяся тьма прервала работу Бориса.

Днем он принес вязанку хвороста на костер. Хоть полчаса посидит у огня, окунется в почти позабытое «геологическое бытие». Костер вспыхнул, отогнал темноту, высветил лицо Туриева. Он провел ладонью по щекам: не бреется второй день.

Связаться с Вермишевым по рации? Ждет, небось. В его кабинете установили приемно-передающее устройство. Надо попробовать…

— Я первый, я первый, выхожу на связь. Прием!

— Вас слушаем. Привет! Прием.

— Пока никто моей персоной не интересуется, устроился нормально. Прием.

— Ведем наблюдение, никто не поднимался. Как ведет себя «дьявол»? Прием.

— Как только начнется, оставлю рацию включенной на режиме «прием», послушайте и сделайте вывод. У меня есть работа: определяю природу этого явления. Сейчас демонстрирую свое присутствие костром. Прием.

Вот и поговорили. Хороша рация! Работает чисто, словно Вермишев — рядом.

Первый порыв ветра несмело ударил по палатке, потом еще и еще. Борис ладонями прижал чашечки наушников, ожидая визга, однако его не последовало. Прошло около четверти часа. Туриев вышел из палатки, проверил крепление веревок к колышкам. Все в порядке, выдержат. В тот же момент подул ветер с юго-запада и началось…

Борис сознавал, что сил может не хватить, но решил проверить свою догадку: если скалы, расположенные по ранжиру, служат клапанами гигантской рукотворной флейты, то звук должен утихнуть у самой первой из них. Ведь воздух, проходя последовательно через отверстия, начинает свой путь от нее.

Взяв фонарь, Туриев побежал вдоль гряды в сторону Главного хребта. Ему казалось, что звуки, раздающиеся вокруг него, имеют материальную силу, они словно преграждают ему путь вперед, хотя ветра, дующего ему навстречу, нет, вся сила воздушного потока сейчас сосредоточена в отверстиях… Борис не добежал до начальной скалы, преодолев страшную слабость, вернулся в палатку.

Здесь он снова ощутил слабость, во рту было сухо, губы потрескались. Дикий крик сотрясал воздух, Туриев терпеливо ждал тишины. Она пришла не скоро…

Поднявшись с рассветом, Борис осмотрел остальные скалы.

— Наблюдал ли за ним все это время Заров-Зубрицкий, — думал он. — Рискнет ли встретиться с ним на поверхности, если я не проникну в подземелье? Заров — хозяин там и откроется? Только там, чтобы праздновать свою победу. Пусть Туриев покопается на Скалистом плато, пусть повозится, пусть даже раскроет тайну «крика дьявола», — в подземелье же ему не пробраться, ибо Туриев плана на руках не имеет. А если сумеет найти дорогу в подземелье, что ж, это не страшно Зарову-Зубрицкому, знающему все входы-выходы. К вечеру Туриев собрал свою амуницию в спальный мешок, проверил пистолет, переложил три запасные обоймы в нагрудный карман штормовки. Он поставил палатку метрах в девяти правее первой скалы, разжег примус, вскипятил воду в кружке, выпил кофе. Борис чувствовал себя удивительно спокойно. Так бывает всегда, когда он знает цель и видит путь ее достижения.

— Главное он выяснил: есть акустическая система! Теперь необходимо определить изначальное отверстие, через которое спрессованный воздух поступает.

А все-таки молодцы конструкторы этой акустической системы! Так правильно, так точно рассчитать розу ветров! И если «крик дьявола» столь омерзителен и мощен в наши дни, то каким он был, когда акустическая система только вступила в строй? Ведь за столетия отверстия в скалах потеряли свою первоначальную форму: пыль, осевшая в них за века, внесла свои поправки в расчеты мастеров-строителей.

До наступления темноты Туриев выяснил, что отверстие в этой скале находится на расстоянии полутора метра от уровня земли, остальные находятся в створе с этим за счет резкого наклона поверхности плато. По азимуту к юго-западу, если мысленно продолжить контур отверстия, оно упирается в гладкую, поросшую лишайником, плоскую грань скального массива. Интересно, откуда поступает воздух в отверстие? Расстояние между отверстием и плоской гранью два метра пятнадцать сантиметров.

Борис, включив фонарь, направил луч на плоскую грань. Прошло какое-то время и… На глазах поверхность грани треснула по центру! Образовавшиеся створки медленно поползли в стороны! Щель увеличилась примерно до полуметра! Туриев попытался было встать между образовавшейся щелью на поверхности плоской грани и отверстием в скале, но его мягким ударом в грудь отбросило к скале: мощный поток воздуха гудящими струями вливался в начальный «клапан» гигантской флейты.

У входа воздуха в отверстие первой скалы нет крика. Он господствует непосредственно на территории Скалистого плато, здесь — только урчание и упругий гуд. Борис ждет: должно наступить время, когда мощность потока уменьшится, когда закроется щель в грани, чтобы через определенный промежуток времени снова изрыгнуть неумолимый источник «крика дьявола».

Ведь и вчера и позавчера этот крик прекращался на несколько минут, чтобы возобновиться снова.

Так и есть: урчание и гуд смолкли, створки поползли навстречу друг другу. Надо не дать им сдвинуться! Вперед!

Туриев в один прыжок очутился у щели, взялся двумя руками за правую створку. К его удивлению, она легко поддалась, поползла в обратном направлении. Так же без особого усилия Борис вернул на место и левую створку. Потом попробовал раздвинуть их больше. Образовался достаточно широкий проем, в который можно свободно войти. Борис посветил фонарем.

За проемом он увидел коридор высотой около двух метров и шириной до полутора. Коридор уходил в юго-западном направлении в глубину массива. Туриев решительно шагнул…

По обеим стенам коридора тянулись ремни, надетые на колеса, вырезанные из цельных поперечин крепчайшего дереза, видимо, карагача!

Створки тоже поставлены на колеса, утопающие в желобах, прорубленных в граните. Раздвижные двери. Туриев без особых усилий сомкнул створки: пусть снаружи будет так, как и было, Несомненно, система из ремней и колес предназначена для того, чтобы раздвигались створки, когда давление воздуха, собираемого в ловушке, достигнет необходимой силы. Если это так, то система воздухосбора находится где-то в глубине.

Это логично: хитроумное устройство древних мастеров нуждалось в уходе, оно смонтировано в подземелье, поблизости от тех мест, где обитали люди. Идти по коридору приятно: воздух свежий, ноги мягко ступают по упругому слою пыли. Неожиданно коридор уперся в глухую стену, дальше хода нет. Почти под потолком — идеально круглое отверстие диаметром не больше четверти метра. В него пролезть Туриев, конечно, не сможет. Да, но куда идут дальше ремни? А-а-а, они «ныряют» под пол. Так, так. Скоба? Ну да! Борис берется за нее. С некоторым усилием откидывает люк, в лицо пахнуло сыростью. Туриев сел, опустив ноги в отверстие, закурил. Какого напряжения стоит ему все это!

Вниз ведут ступени. Борис нерешительно ступает на самую верхнюю из них и делает первый шаг. Сделать их пришлось шестьдесят, прежде чем Туриев спустился в огромный подземный зал овальной формы. Свод его, поддерживаемый колоннами, терялся в неясной дымке. Тишина заложила уши.

Туриев погасил фонарь — и его охватил страх. Никогда ему не приходилось бывать в такой кромешной тьме. Нет, нет, нужен свет. Вот так, теперь легче.

Борис подошел к одной из колонн, потрогал ее. Ему показалось, что камень ответил теплом — это от того, что он отшлифован! Правда, за годы, пролетевшие над миром, колонны обросли известковыми потеками, но по свободным их местам видно, что в своё время они были обработаны рукой человека!

А стены?

Они угрюмы, все в наростах, первозданны. Пещера естественная, человек обработал только колонны, стены он не тронул. Для чего служил этот зал?

Измерил периметр зала. Двести пятьдесят шагов. О! В юго-западной стене пещеры — дверь! Рядом — отверстие, куда уходят ремни. Справа от двери — широкая, вырубленная в известняке скамья! Борис потрогал ее шероховатое сиденье. Подумать только — несколько сот лет назад, а может тысячу, на этой скамье кто-то сидел, отдыхая от трудов праведных. А может, неправедных? Может, на этой скамье отдыхали те, кто управлял голосом «дьявола». А почему неправедных? Ведь «дьявол» охранял труд мирных златокузнецов. Его крик отпугивал, не убивал…

У скамьи пол выложен восьмигранными плитами, их всего двенадцать, в центре каждой плиты — овал, вырезанный в теле камня.

Дверь поразила Туриева тем, что была обита листами меди! Время наложило на них пятна окиси ядовито-зеленого цвета.

Туриев толкнул дверь, она с медленным вздохом открылась. Этот коридор шире и выше первого. Под потолком видны отверстия, над каждым из них — след копоти. Видимо, сюда вставлялись факелы или какие-нибудь другие источники света. Коридор незаметно расширяется и переходит в квадратный зал. Он по площади гораздо меньше овального. Здесь нет колонн, вогнутый свод опирается на гладкие стены, переходящие у пола в широкие скамьи так, что весь зал опоясан ими. Посередине зала — куб из темно-зеленого мрамора. Туриев несколько минут рассматривает его. Все плоскости покрыты различными значками, овалами, стилизованными фигурками людей. В центре верхней грани куба — полукруглая чаша. Она вросла в мрамор. Борис отходит в сторону и направляет свет на потолок. О чудо! Сквозь пыль и редкие наросты видны нанесенные яркими красками таинственные знаки, в самом центре потолка — группа людей в свободных одеждах и с луками в руках.

Борис ошеломлен, подавлен всем увиденным. Со временем сюда придут ученые, они разгадают тайну и рисунков, и знаков, а пока только Борис Туриев видит все это! Что-то остановило его внимание. Как же он сразу не услышал, что где-то журчит вода. Вода… Живой шум. Где же она, вода? Борис лег на пол, приложился ухом. Под полом. Бежит веселый ручей под плитами известняка. Сколько воды утекло… Эти три слова становятся особенно значимы в зале, на потолке которого многие сотни лет назад человек оставил о себе память с помощью ярких красок.

Но надо идти дальше, на этом чудеса, видимо, не кончились, вот еще одна дверь…

Эллипсовидный зал поражает своим величием. Даже луч мощного фонаря не достигает его задней стены. В зале стоят вырубленные из камня столы, вокруг них — стулья с резными спинками. Карагач. Вечное дерево. Стулья вросли в камень, их невозможно сдвинуть с места.

Туриев, миновав столы, выходит к задней стене зала…

Прямо от пола здесь вырастает статуя. Высокий, грузный старец в свободно падающей одежде, с окладистой бородой смотрит на него синими глазами, источающими свет! ТОТ, КТО ПРЕВЫШЕ ВСЕХ! Владыка подземелья!

Статуя высечена из мраморизованного известняка, время не властно над нею. Туриев осматривает подножье статуи. У ног… цветы из воска! Восемь цветков. Непохожие ни на один, что когда-либо приходилось видеть Борису.

Он садится на невысокий плоский камень, смотрит вверх, потом закрывает глаза, рисуя перед внутренним взором далекую картину…

Входят в пещеру люди… Многочисленные факелы побеждают тьму подземелья, в колеблющемся свете возвышается статуя, устремив взгляд каменных глаз на собравшихся. Звучит хорал — конечно, люди не могли не славить песней ТОГО, КТО ВЫШЕ ВСЕХ. К делу приступают жрецы. Они поднимают руки, протягивая их к статуе и молят ее о ниспослании мира и благополучия народу, живущему в подземелье. Потом старший жрец призывает всех к тишине и начинает говорить… Борис как бы продолжает писать в уме то, что написано Лосевым. Итак, говорит жрец… О чем мог бы вещать он? Может, о том, что человек бессмертен? Что, умерев, он потом рождается вновь, только в Другом человеке? Если это не так, то чем тогда объяснить сны, в которых приходят чудовища, которых ты никогда не видел, но видел тот, перевоплотившийся в тебя?

Так могли думать древние люди, так мог говорить жрец:

«Мудрые не оплакивают ни живых, ни мертвых, ибо воистину не было того времени, когда все мы не существовали. И в будущем не будет того времени, когда мы не будем существовать. Как живущий в теле находит в нем детство, юность и старость, так же испытывает он их в другом теле. Как человек, сбрасывая изношенное платье, облекается в новое, так и живущий в теле, сбрасывая изношенные тела, переходит в новые. Оружие не может пронзить его, огонь не может сжечь его, вода не может залить его, ветер не может иссушить его. Для рожденного неизбежна смерть, для умершего неизбежно рождение, поэтому не печальтесь, дети мои!»

«Ишь, как складно я сочинил, — подумал, усмехнувшись про себя Борис, но тут же вспомнил, что он читал это в книге, подаренной ему Заровым.

Как все-таки устроена человеческая память! Услужливо дала вспомнить именно то, что подходит к данной обстановке… Борис отступает спиной, чтобы скульптура «вписалась» в полный радиус зрения. Он представил, как оживала статуя в колеблющихся бликах света, как обитатели подземелья воздавали славу тому, КТО ВЫШЕ ВСЕХ.

Слева от статуи на стене — темное пятно квадратной формы. Туриев подошел вплотную. Это — не пятно. Лист меди, на котором из-под прозелени видны человеческие фигуры, исполняющие какой-то ритуальный танец.

По периметру листа проходит орнамент, поразительно похожий на тот, что используется сейчас женщинами Пригорска и горных аулов при изготовлении войлочных ковров!

Если даже в подземелье нет никаких сокровищ — все находящееся здесь не имеет цены!

Надо посидеть немножко на одном из стульев. Жестковато, но хорошо! Он вспомнил про рацию. Но связи нет. Волна не пробивает толщу известняка.

А где расположена очередная дверь? Вот она, в правой стене, если смотреть на статую. Даже не дверь, а проем, нечто вроде арочного свода. Портал украшен резьбой по камню. Диковинные птицы, невиданные деревья: Фантазия древнего художника. А может, не фантазия, может, отражение той действительности? За аркой — коридор. Широкий, высокий; здесь может проехать всадник. Откуда-то дует ветерок. Пол коридора слегка наклонный, журчание воды становится все явственней. Туриев погасил фонарь: сверху льется мягкий свет, он кажется оранжевым. У дальней стены зала он вышел к маленькому озерцу. Кристально-прозрачная вода поступает в него из многочисленных отверстий, проделанных в плитах известняка, из которых выложено дно озерца. Плиты восьмиугольные, кремового цвета.

Борис зачерпнул воду сложенными лодочкой ладонями, выпили. Вода вкусная, холодная, слегка газированная. Раздался«едва слышный щелчок. Тут же вода перестала поступать из отверстий. На какое-то время уровень ее в озерце остановился у синей черты, проведенной по всему периметру берега, собранного из плит доломита. Послышался шорох, плиты на дне стали расходиться. Вода ушла в трещины, плиты сомкнулись — и полилась непонятная музыка: то ли ветер проходит через невидимые трубы, то ли вода преодолевает где-то внизу сопротивление чрезмерно узких отверстий. Музыка вызывает в душе смешанное чувство страха и… благоговения. Звучала она минуты полторы. Смолкла последняя нота, вода снова стала поступать в озерцо.

Можно представить, какие ощущения испытывали люди тех далеких времен, когда на их глазах рождалось такое вот волшебство.

Залы для ритуалов… Люди жили в другом месте. Сюда они приходили для совершения своих обрядов. Но где жили? Где рождались, мужали, взрослели, работали? Где получали последнее пристанище? Если жили люди, должно быть кладбище. А может, жители подземного города трупы сбрасывали в глубокие ущелья, как это делается и в наши дни в некоторых странах Востока? И сколько под землей залов? Может статься, все тело Скалистого плато пронизано ими. И пока нет никаких следов затопления, как говорится в легенде. Залы хорошо сохранились, правда, кое-где пострадали от землетрясений.

Борис глянул на часы. Как быстро пролетело время! Любопытство ведет его дальше. О чем еще поведает подземелье? В том, что пещеры, которые он прошел, облагорожены руками людей, легко убедиться. Полы и стены, обработанные острым орудием, поражают совершенством тесания. В наше время все меньше и меньше мастеров-каменотесов: их сменили машины. Но машина никогда не добьется той филигранности в обработке камня, какой может достичь человек — мастер своего дела. И сразу напрашивается сравнение… Если сопоставить каменную кладку прошлого, допустим, века с каменной кладкой наших времен, — сравнение будет явно не в пользу середины двадцатого века. Штучные блоки, нарезанные машиной, не подгонишь друг к другу так, как оттесанные вручную.

Следующий коридор завален глыбами известняка, пробираться приходится почти ползком, только перед входом в зал Борис мог встать на ноги. Когда Туриев миновал последний отрезок узкой полости и переступил порог сводчатого проема, — он оказался в помещении, все пространство которого, заполненное белесоватым туманом, слегка колыхалось, уступая напору мощного светового пучка, исходящего от фонаря.

Конечно, колыхание порождалось неуловимым движением воздуха, но откуда и каким образом исходил поток, заставлявший двигаться невесомую пелену, заполнившую зал? Да, это — пыль. Борис почувствовал, как ему стало труднее дышать, мельчайшие частички скрипели на зубах. Пыль то разбивалась на отдельные смерчеобразные столбы, то стелилась под сводом зала, то опускалась к самому полу.

Туриев нагнулся, зачерпнул в ладонь сероватую массу. Известковая пудра. Откуда она? Борис в нерешительности остановился, раздумывая над тем, идти ли ему дальше или вернуться. Здесь можно задохнуться.

Повинуясь неведомой силе, туча поднялась к своду. Луч выхватил из темноты часть стены с вырубленными в ней полками. Их всего двенадцать. Тянутся они вдоль всей стены, теряясь во мраке.

Борис, оставляя на плотном слое пыли четкие следы, подошел к полкам. Одна из них — на уровне его груди. Что-то продолговатое лежит на ней. Покрытое толстым слоем окаменевшей пыли, это «что-то» повторяет очертания человеческого тела! Подземное кладбище?!

Борис медленно отступает, регулятором максимально расширяет луч. На полках сотни, а то и тысячи человеческих тел, покрытых слоем пыли. Кто знает, может, под наслоением тела сохранились, превратились в нечто, подобное мумиям? А пыль, висящая в воздухе, специальным устройством подается сюда, чтобы окутывать тела тех, кто нашел здесь последний покой. От этой мысли стало не по себе. И ему кажется: это не пыль колышется вокруг него, а души умерших, давно ушедших в мир иной людей вопрошают: «Зачем пришел, почему нарушаешь покой наш?»

Во все времена существования человечества людей волновало и волнует таинство смерти. Жуткое, порой необъяснимое любопытство руководит человеком, пытающимся проникнуть в эту тайну. В утешение себе человек придумал загробный мир, в угоду себе люди пытаются доказать, что после смерти они все равно живут, перевоплотившись в зверей, растения, в предметы неорганического мира. Но тайна того, как уходит умирающий туда, откуда нет возврата, неразрешима. Никогда не узнать, какие мысли, какие чувства, какие ощущения испытывает человек, через мгновения покидающий навсегда живой мир. Может быть, ничего не чувствует, ничего не ощущает? Ведь мудрая природа перед кончиной лишает человека сознания…

Внезапно Борис почувствовал прикосновение чего-то влажного к лицу. Что такое?! Воздух в зале пропитывается мельчайшими капельками влаги. Пыль исчезает, воздух становится чистым. Стены зала постепенно темнеют, тела на полках, скрытые вековым налетом пыли, становятся почти черными. Влага. Она пропитывает осевшую пыль, превращая ее в материал, напоминающий цемент!

Борис решился… Он подошел к полке, осторожно коснулся лезвием ножа твердого панциря. Прочертил по нему линию глубиной не более миллиметра. А что, если?!

От кощунственной мысли он покрылся испариной. Но почему, почему не рискнуть? Почему не убедиться в своей догадке? Если приложить усилие, — можно вырезать часть уплотнившейся пыли, посмотреть, что там, под ней… Если судить по очертанию, тело лежит на правом боку, лицом к востоку. Надо рискнуть, да простят его древние боги!

Осторожно, миллиметр за миллиметром Борис снимает покрытие. Материал по крепости напоминает туф, он сравнительно легко режется. Стоп! Клинок свободно проник в образовавшуюся узкую полость.

Борис, задержав дыхание, просовывает в нее пальцы и с некоторым усилием отделяет от панцыря кусок спрессованной веками пыли…

Высохшая кисть человеческой руки!

Нет, нет! Не надо касаться! Бережно Борис приставляет к отверстию только что отторгнутый от панциря кусок.

Непонятное чувство охватывает его. Благоговение, сопряженное со страхом?

Туриев вернулся в зал с озерцом.

У воды он успокоился, выкурил сигарету. Потом бросил на пол рюкзак, лег, вытянув гудевшие от усталости ноги.

Нет никаких следов, говорящих о том, что, кроме него, здесь кто-то еще есть. Не было до него, нет и сейчас. Вернее, были здесь люди очень много лет назад, сейчас же он, Борис Туриев, находится один.

Заров-Зубрицкий может об этих пещерах-залах не знать. Значит, искать с ним встречи надо в другом месте, в других пещерах… Необходимо выйти на поверхность, завтра начать искать вход в подземелье со стороны старого мазара.

Какая все-таки стоит тишина. Если бы не журчание воды, можно было бы сойти с ума.

В средние века существовала пытка тишиной. Пытаемого прятали в каменный мешок. Поначалу он говорил сам с собой, потом начинал кричать. На пятнадцатый, двадцатый день лишался рассудка…

Вдруг сквозь плотно прикрытые веки Борис ощутил вспышку света. Он сел. И снова — вспышка. Она ударила со дна озерца. Вода приобрела цвет ртути. Потом с тихим свистом стала уходить из своей каменной чаши. Швы между плитами дна разошлись, из щелей появился серебристый туман, тут же растаявший. Послышался звук, словно кто-то дотронулся до струн арфы… Плиты дна сошлись… Вода заполнила озерцо.

Что это — чудо инженерной мысли? Для чего служил этот технический фокус? Какой ритуал сопровождался им? Журчание воды становится явственней. Борис приложил ухо к полу. В каком направлении течет вода? Это надо определить… Озерцо — аккумулятор воды. Она вытекает из него и под полом уходит к югу… Нет, нет… На юго-восток. Поступает же в озерцо откуда-то снизу под принудительным давлением! Куда же вода уходит? Для каких целей нужен был обитателям подземных залов спрятанный под плитами пола водоток?

Если ползти на юго-восток и прислушиваться к пению воды, можно с приблизительной точностью выяснить, где ручей «ныряет» в глубину.

В конце концов Туриев подполз к стене зала. Овальная дверь из темного дерева звала его дальше… Сразу за дверью он попал в царство влаги: справа, вдоль стены коридора, бежал полноводный ручей; со свода капала вода, под ногами противно чавкала грязь. Стены коридора, выложенные квадратными плитами известняка, покрыты зеленоватой плесенью. От сильного запаха чеснока щиплет в носу. Коридор закончился выходом в пещеру, загроможденную глыбами.

Борис попытался было найти между ними проход, но тщетно. Дальше пути не было. Надо вернуться назад. Он направился в сторону овальной двери, и в тот же миг почувствовал, как под ногами задрожала земля, тяжелый грохот заложил уши, грозным рыком прокатился по пещере. Где-то, видимо, случился обвал. Спустя минуту вернулась тишина, нарушаемая шумом бегущей воды. Запах чеснока исчез.

Туриев направил луч к овальной двери и с облегчением вздохнул: слава аллаху, проход к ней свободен. Он успеет вернуться. Но надо все-таки попытаться найти другой выход из этой пещеры. А он должен быть! Хотя бы потому, что вода бежит по созданному руками человека желобу, выдолбленному в каменном полу пещеры. Ширина желоба около двух метров, глубина — чуть больше метра. И хорошая скорость потока. Видимо, где-то вода выполняет определенную цель: с ее помощью работают какие-нибудь механизмы. Может быть, даже водяная мельница. А что? Все может быть. Борис уже ничему не удивляется.

Туриев с большим усилием откинул несколько глыб…

Вспомнился обвал в шахте «Глубокой». Тогда он и двое проходчиков, застигнутые в штреке внезапным выбросом породы, около суток разбирали завал, шли навстречу к спасателям — и вышли. Там было труднее, там дорогу им преградил предательски скользкий сланец, а здесь — глыбы известняка, их отбрасывать в сторону не так уж сложно, лишь бы сил хватило. Надо поработать часа два. Если спустя это время он не выйдет на свободное пространство, делать нечего, вернется.

Борис на часы не смотрел, он упорно брался за очередную глыбу и оттаскивал ее в сторону.

Наконец перед ним — свободная площадка. Правда, по сторонам ее громоздятся обломки породы, но идти вперед можно. Туриев медленно направился вдоль желоба.

От завала до противоположной стены пещеры — около тридцати метров. Здесь желоб переходит в туннелеподобную выработку, выложенную обожженным кирпичей. Вдоль правой стены выработки — пешеходная дорожка из продолговатых плит известняка. Дорожка привела Бориса к крутому уступу, с которого упругий столб воды падал вниз, рождая мириады брызг. Вода падает с высоты пяти-шести метров. К месту ее падения ведет винтовая лестница.

Когда Туриев спустился по ней, то понял, что находится в том месте, где некогда работали легендарные златокузнецы: вдоль стен подземного зала — плавильные печи со следами копоти, в некоторых из них серым одеялом лежит зола. Кажется, под нею тлеют угли… Тигли, различные сосуды, щипцы, молоточки… Несколько столов из темного отшлифованного мрамора… Почти по центру зала — продолжение желоба, только здесь он шире, бег воды спокойнее. Вдоль желоба — углубления, в каждом из них — лотки для промывки шлиха!

Вот она, разгадка! Жители Скалистого плато мыли золото в этом зале! И вполне возможно, что детальные исследования дадут возможность найти здесь благородный металл…

Черт возьми! Как все-таки повернулось дело! Ищет встречи с Заровым-Зубрицким, а пока стал первооткрывателем подземных сооружений, воочию убедился в том, что в чреве Скалистого плато некогда люди творили, работали, погребали своих близких. Как жаль, что не взял фотоаппарат.

Первые снимки, первый фоторепортаж — это всегда ценно, всегда памятно.

У одного из столов Туриев видит аккуратно сложенные в высокую стопу какие-то плиты. Подошел, с некоторым усилием взял самую верхнюю из них. Это не плита. Это — овечья шкура. Время почти съело мех, вековая пыль превратила шкуру в нечто, напоминающее шифер.

Память услужливо подсказывает: в далекие времена в Западной Грузии старатели добывали золото с помощью овечьих шкур — они опускали их в воду реки или ручья, золотой песок оседал в густой шерсти. Легенда о Золотом Руне известна каждому школьнику.

Значит, жители Скалистого плато пользовались не только лотками для промывки шлиха, но и овечьими шкурами. …Голова кружится от всего увиденного.

Опять подул «чесночный» ветерок. Откуда? Противный запах густеет, от него стучит в висках, подступает тошнота. Интересно, есть ли выход из этого зала? Должен быть. Ведь сюда приходили на работу. За стопой шкур Борис наткнулся на широкий и высокий проем в стене. Дальше идет выработка, в конце ее проглядывает свет! Дневной свет! Можно выключить фонарь и идти во весь рост. Да по этому штреку и автомобиль пройдет запросто. Неужели выработка ведет на поверхность? Как было бы хорошо оказаться на свежем воздухе, вдохнуть его полной грудью, сбросить с плеч рюкзак, отдохнуть, вытянувшись на земле! Не спал почти сутки, веки смыкаются.

Пройдя по коридору, Туриев вышел… к исполинской подземной выемке. Перед ним — округлая поверхность, покрытая водой. Стены выемки метров до десяти — пятнадцати вертикальны, далее шатрообразны и смыкаются на высоте не менее сорока метров. Свод собран из восьми плит, свет, щедрый, веселый, льется сюда из широких щелей между плитами.

Дышится легче, но запах чеснока не пропадает. Борис сорвал один цветок, понюхал его и тут же с отвращением отбросил в сторону — он источал этот запах. Странно, никогда еще ему не приходилось встречать цветов с чесночным запахом. Непонятная игра природы. Надо бы обойти «арену» — так Туриев назвал покрытую водой округлую поверхность, но сил нет, необходимо отдохнуть хотя бы час-другой.

Правее выхода из штрека Борис обнаружил нечто вроде лужайки. Шелковистая зеленая трава притягивала. Он не подумал о том, откуда здесь взялась почва, на которой растет совсем, «земная» трава. Никаких мыслей в голове не было, кроме одной: спать, спать, спать! Он — в полной безопасности, никто его не потревожит, никто.

Когда он проснулся, из щелей свода широкими полосами лились солнечные лучи. Вода на «арене» отливала густой зеленью. Стояла гнетущая тишина.

Борис сложил ладони у губ и крикнул:

— А-а-а!

Он ожидал, что откликнется эхо. Но нет, возглас его завяз в молчании подземного цирка. Да, цирка. Исполинского цирка-шапито, только не брезентового, а каменного. Обойти озеро, посмотреть, что здесь интересного — и вернуться на поверхность. Если сложить весь его путь, получится, что он прошел по подземным залам не более двух километров, но каких километров!

Борис, не торопясь, начал обход «арены». Между поверхностью воды и стеной сохранилось расстояние шириной от пяти метров до десяти сантиметров. На гладкой поверхности стены на высоте двух метров через определенные промежутки встречаются квадратные углубления. Отверстия одинакового размера с ровными очертаниями. И больше ничего заслуживающего внимания. Как ничего? Сам цирк — объект внимания. Купол его — поднятие, обозначенное на карте Арсентьева, в этом сомнения нет.

Но как образовалось озеро? Почему растут странные цветы? Странные? Обыкновенные цветы, вот только запах…

Туриев вглядывается в воду, но темная гладь словно говорит ему:

— Не пытайся проникнуть в тайну озера взглядом. Чтобы разгадать ее, надо спустить воду…

Борис вернулся к тому месту, где спал, закурил, сев на плоский камень. Первая же затяжка вызвала у него приступ рвоты. Туриев растер окурок подошвой ботинка и тут же ему показалось, что он слышит… тихий смех! Он обернулся — никого нет! Что за наваждение… Галлюцинация? Ничего удивительного: тишина способна вызвать и такое. Пора возвращаться, а то чего доброго сам с собой разговаривать начнешь. Борис нагнулся за рюкзаком, в спину его ткнулось что-то твердое, раздался скрипучий голос:

— Не двигаться! — Проворные руки обыскали его, вытащили из-за пояса пистолет, отстегнули от ремня ножны с тесаком. — Станьте лицом к стене! — повелел тот же голос. — Чудненько… Рюкзачок отнесем в сторону… Не двигаться. Теперь можно повернуться ко мне лицом.

Перед Борисом стоял сухощавый пожилой мужчина, на лице которого играла улыбка. Незнакомец держал в руке «ТТ», слегка покачивая им.

— Садитесь на свой камень, — снисходительно сказал он, — разговор у нас будет длинный… Но перед нашей беседой покажу вам маленький фокус. — Мужчина быстро поднял с земли камень, бросил его вверх, выстрелил. Камень разлетелся на мелкие осколки, один из них ударил по щеке Туриева, Борис вскрикнул от боли, инстинктивно дотронулся до лица ладонью, отдернул ее, из ранки потекла кровь.

— Пожалуйста, — мужчина брезгливо поморщился, достал из кармана носовой платок, дал его Борису, — приложите к щеке. Извините, рана мною не была запланирована. Итак, кто вы такой — я знаю, но каким образом очутились здесь, об этом прошу рассказать. Для удобства общения докладываю: зовут меня Павел Андреевич, фамилия Плотников.

Туриев молчал. Все получилось так неожиданно, что он не просто растерялся, а обомлел.

— Слушаю вас, — нетерпеливо проговорил Павел Андреевич.

Борис молчал. Надо выиграть время, надо прийти в себя, надо успокоиться, думать о чем-то постороннем, заполучить возможность логически, мыслить, убить в себе противный скользкий страх.

Так почему все-таки цветы пахнут чесноком? Может быть, вода озера покрывает месторождение арсенопирита? Этот минерал несет в себе запах чеснока. Минерал, из которого получают мышьяк. Но в известняках не может быть арсенопирита. Он рождается в огненном вихре магматических процессов.

Но геология, как наука, знает и такие случаи, когда раскаленная масса — магма — внедрялась в осадочные породы.

Борис заставил себя думать об отвлеченном, такой метод помогает иногда обрести в себе уверенность. Итак, раскаленная магма внедрилась в карбонатные породы. Какой при этом случае образуется минералогический состав? Думай, думай…

Профессор Смольянинов часто хвалил тебя за хорошее знание минералогии.

Арсенопирит встречается в рудных жилах совместно с цинком, висмутом, свинцом и… золотом.

Миллионы лет назад на месте исполинских гор плескалось теплое море. В недрах земли накапливалась энергия, готовясь вырваться наружу. И вот момент наступал: упругие газы начали искать выход, они буквально распирали породы, плавя и разогревая их. И земля не выдерживала, она уступила напору упрямой магмы. Раскаленная масса устремилась по трещинам на поверхность. А там, где не было выхода, подняла осадочные породы на многие километры, вздыбила их, изорвала, согнула во многочисленные складки. Образовались горы…

…Страх не проходит, он сковал тело, подавил волю. И страх вызван тем, что он безоружен. Плотников стоит на расстоянии двух-трех метров. Борис не успеет сделать рывок, чтобы сбить его с ног: Павел Андреевич выстрелит, а стреляет он превосходно.

Ну, успокойся же, успокойся… Вот так, вот так… Сердце бьется ритмично, в висках не стучит, страх уходит.

Неожиданно звонким голосом Борис спросил:

— Вы что, не знаете дороги сюда?

— В том-то и дело, что знаю… Но откуда вы взялись?

— Из Пригорска.

Павел Андреевич рассмеялся.

— Следователь по особо важным делам Борис Туриев, неутомимый сыщик. Хи-хи. В вашем распоряжении совсем мало времени.

— Почему же? Вы ведь сказали, что разговор наш будет длинным.

— Да, сказал, и разговор закончится, когда вы скажете мне, каким образом вам удалось проникнуть в коридор, ведущий к подземному озеру. — Плотников широко развел руками. — Мы знаем, что сюда ведет только одна дорога…

— Со стороны старого мазара? — перебил его Туриев.

Плотников поперхнулся, пожевал губами и спросил:

— Так вы знаете?

— Конечно, — Борис успокоился совершенно, — остальные мои товарищи вот-вот подойдут. Они задержались в одном из залов.

Плотников вскинул пистолет, подвигал им перед лицом Бориса со словами:

— Они сюда не выйдут… Отойдите. Вон туда! — Плотников показал рукой. — Станьте у того выступа.

Туриев повиновался, пошел, машинально отсчитывая про себя шаги.

— Стоять! Не оглядываться! — голос Плотникова раздался, когда Борис досчитал до тридцати. Секунду-другую спустя раздался грохот. Туриев резко обернулся. Вход в штрек обрушился, из него струился легкий дымок.

— Одна граната — и все в порядке! — Плотников расхохотался. — Я не такой дурак, чтобы выпустить вас отсюда.

Он присел на корточки, сделал знак указательным пальцем:

— На место! Теперь поговорим… Мне от вас скрывать нечего. Да и ни к чему играть с вами в прятки, ваша песенка спета. Отсюда Борису Туриеву не выбраться. Хороша могилка, а? — Плотников развел руками.

— Курить захотелось.

— Вы уже пытались это сделать. Табачный дым снова вызовет у вас тошноту. Будь я частно практикующим врачом, — исцелял бы здесь курильщиков. Двух-трех сеансов достаточно, чтобы появилось полное отвращение к табаку. Можете дымить, я разрешаю, — усмехнулся Плотников.

Борис вытащил из нагрудного кармана штормовки портсигар, достал из него сигарету, постучал ею о крышку, как папиросой, но прикуривать не стал.

В глазах Плотникова мелькнуло что-то похожее на любопытство. Он внимательно посмотрел на Туриева и спросил:

— Откуда у вас эта штука?

Борис не ответил, несколько раз пощелкал крышкой портсигара, положил его в карман.

Итак, как заявил Плотников, отсюда ему не выбраться… Что ж, прав Павел Андреевич: выход завален, другого Борис не знает. Но зато Туриев уверен в том, что Плотников стрелять в него сейчас не будет. Если бы он имел задание сразу убрать Туриева, сделал бы это на поверхности Скалистого плато, когда Борис находился в палатке или же вне ее, потерявший сознание.

Плотников медленно проговорил:

— Покажите мне портсигар!

Туриев отдал его Плотникову, тот внимательно осмотрел портсигар, погладил пальцами монограмму, сказал:

— Как же понимать шефа? — Павел Андреевич опустил руку, направив пистолет стволом вниз. — Он приказал с вас глаз не спускать.

— Так это вы ходили вокруг моей палатки в первую ночь?

— Да, да, — пробормотал Плотников, — но я это делал очень осторожно. Неужели вы заметили?

— Заров велел вам «вести» меня, но не трогать, а вы…

— Вчера я мысленно подталкивал вас, когда вы были в мазаре: догадайся же, черт возьми, поднять плиту, на которой высечен овал, под ней — вход. Утром я вышел на поверхность, вижу, палатка стоит на месте, спального мешка нет, рации нет, вас — тоже. Нельзя так обращаться с пожилым человеком. Вы же заставили меня рысью обежать плато… Я искал вас, решил, что бы спустились вниз, в Рудничный.

— Я никак не мог знать, что нахожусь под вашей опекой, ждал Зарова или его помощника на плато, вы почему-то постеснялись подойти.

— Посмотрите на этого человека! — всплеснул руками Плотников. — Он еще имеет способность шутить!

— Можно было бы подумать, что вы проникли сюда через этот проем, — Плотников кивнул на отверстие, — но такого быть не может, там, в коридоре, завал, хода нет. Придется поверить, что вы спустились через одну из трещин в куполе! В таком случае, где канат или еще что, по которому вы приземлились? — Плотников собрал губы в трубочку.

— Привязал к веревочной лестнице камень, бросил в воду. Видите, до сих пор булькает.

Туриев протянул руку, Плотников отскочил, закричал:

— Не двигаться! Продырявлю в момент!

— Как только вы это сделаете, — сюда спустятся мои товарищи. Вы разве не видели, как на плато поднялся целый взвод милиции? Группа захвата. Если не договорюсь с вами и Заровым, вам крышка.

— Вы лжете… Всего час, как я спустился в подземелье, может, за это время люди и поднялись. Рассредоточились наверное, и ждут вашего сигнала, а вы его подать не сможете, — хихикнул Плотников, — и сюда никто не спустится, — всех перестреляем. Или нет… Мы просто уйдем. Спустятся — никого нет, найти же нас в чреве плато просто невозможно.

«Спустился из трещины в куполе». Наше вам!.. Не на того напали, как говорят умные люди.

Борис никак не мог смириться с тем; что допустил оплошность, утратил бдительность, так глупо попался. Его ввело в заблуждение отсутствие каких-либо следов в тех пещерах, через, которые он прошел.

— Будущее в ваших руках, следователь. Каждый, как говорится, является кузнецом своего счастья и творцом своей судьбы.

— О чем это вы?

— Не так уж трудно догадаться, Туриев… Если бы Заров хотел вас убрать, вы давно ушли бы в мир иной. Однако он распорядился только об одном: не спускать с вас глаз. Вы ему нужны…

— Заров не поделился с вами соображениями, для чего?

— Он поделится с вами. Ждать недолго, — Плотников посмотрел на часы, — через два часа он будет здесь. Представляю, как он удивится: Туриев — в подземном цирке! Сюда дорогу никто, кроме Зарова и меня, не знает. Я тоже ломаю голову над тем, как вы сюда попали… Кроме шуток, вы на этот вопрос ответить не хотите? Скажете Зарову.

— Это мы еще поглядим, кто кому и о чем скажет.

— Вы еще угрожаете? — глаза Плотникова уставились в Бориса. — В вашем-то положении. Хо-хо!

— Положение прекрасное: убивать меня никто пока не собирается… Товарищи мои идут за мной по меткам и на поверхности, и в подземелье. Так что будем ждать… Они могут проникнуть в подземелье и со стороны старого мазара. Поднимут плиту с начертанным на ней овалом — и тут как тут. Об этом пути мы тоже знаем, — вдохновенно продолжал сочинять Туриев, — я не воспользовался той возможностью потому, что был один и не хотел рисковать… Мне ведь не было известно распоряжение Зарова не стрелять в меня. Так что мною руководила благоразумность.

— Хорошо… Я вижу, вы не лишены юмора. Прекрасная черта. Я тоже люблю повеселиться… — Плотников махнул рукой. — Можете сесть, в ногах правды нет. Спуститься по стене не могли, для этого нужно специальное снаряжение. Вы вошли сюда из этого проема, — Плотников показал пистолетом на заваленное отверстие в стене. Так… Но каким образом очутились внутри? — С упрямством шизофреника повторял одно и то же Плотников.

— Бо-о-льшой секрет!

И чего это Плотников так уцепился за вопрос, откуда он, Туриев, здесь ваялся? Ни Зарову, ни Плотникову, видимо, неизвестны те пещеры, в которых побывал Туриев. Если бы Плотников имел о них представление, он не спрашивал бы столь дотошно.

Туриев, сидя на «своем» камне, внимательно изучал лицо Плотникова. Сухощавое, почти без морщин, как говорится, вполне интеллигентное лицо. Лоб, слегка сдавленный у висков, нависает над глазами мощными надбровными дугами. Крючковатый нос придает лицу какое-то птичье выражение. Глаза, глубоко сидящие и подвижные, глядят этакими буравчиками. Судя по прическе — коротко постриженные волосы ежиком — Плотников сравнительно недавно побывал в парикмахерской. Гладко выбритые щеки предательски выдают его далеко немолодой возраст — покрыты склеротическим румянцем. А вот губы его отдают синевой. Н-да, мотор, видимо, барахлит. Борис смотрит на Плотникова и силится вспомнить, где и когда слышал словесный портрет человека, похожего на Павла Андреевича Плотникова. Когда же это было и где? Такова работа следователя: в прилагаемых обстоятельствах нередко приходится искать возможные аналогии в прошлом, каким бы далеким оно ни было.

Итак, словесный портрет человека, похожего на Плотникова. А может, просто рассказ или воспоминания кого-то о ком-то? Если это был рассказ, то в нем обязательно фигурировало бы родимое пятно размером с миндаль, расположенное почти на срезе подбородка. Яркое пятно. Да, да… Это пятно…

Вспомнилось море, душный вечер, Туриев и Мирзоева возвращаются домой из городского парка. Ксения Акимовна говорит о своей дочери, Валентине:

— Красивая у меня дочка… Не подумайте, что хвалюсь как мать. Я далека от этого. К тому же говорят: не родись красивой, но счастливой. Вышла Валя по любви… Поначалу жили хорошо, но сейчас… Знаете, алкоголь губит светлые головы… Так и с Валиным мужем случилось: запил, уехал к своим родителям в Баку, не пишет, не звонит, Валя к нему поехала выяснять дальнейшие отношения… А какие могут быть отношения с мужем-алкоголиком? А ведь Валя могла бы стать счастливой. Сватался к ней один очень самостоятельный мужчина, богатый, но старше на пятнадцать лет. Ну и что? Отказала. Сказала так: лоб у него обезьяний, да родимое пятно на подбородке, словно несбритая часть бороды. Фотограф Линский, конечно, недолго в холостяках ходил, женился на Доре Штурман… Но потом что-то такое случилось, Лева Линский из нашего города исчез. Куда подевался, никто по сей день не знает. Может, хорошо, что моя Валя не вышла за него? Бог с ним, богатством. Деньги прахом уходят…

Заров и Линский были знакомы со времени войны. Почему нельзя подумать, что они были связаны не просто узами дружбы или тесного знакомства. Если не изменяет память, Заров и Линский исчезли из приморского города почти одновременно. Когда Туриев расспрашивал Мирзоеву о друзьях-товарищах Зарова, она если и упоминала, то Линского. И эта родинка на срезе подбородка: «словно недобритая часть бороды».

Туриев равнодушным тоном произнес, отведя взгляд от лица Плотникова:

— Большой секрет, Лева, — сказал и скосил глаза на Плотникова. Тот вытянул вперед голову, стал похожим на большую, обиженную дрофу.

Борис хмыкнул, давя в себе смех. Павел Андреевич, словно принюхиваясь, приблизился к Борису и сдавленно прошептал:

— Кто сказал обо мне? Заров? — Плотников отошел к озеру, сорвал цветок, помял его пальцами и бросил в воду. Он нервничал, старался вернуть самообладание, но ему пока не удавалось успокоиться. Туриев на вопрос ответил кивком головы.

— Так бы сразу и сказали, что знаете меня. Развели тут антимонии. Кто такой Лева Линский? Замечательный фотограф, прекрасный семьянин и превосходный стрелок из оружия всех систем. Чемпион своего рода, правда, ни в каких соревнованиях не участвовавший. Не буду отнекиваться, не буду… Зачем правой рукой чесать левое ухо? — Плотников сел рядом с Туриевым, положил ладонь на его колено. — Все так складывается, как я часто видел во сне. Пусть меня покарает всевышний, если я не прав. Судите сами: позавчера мне приснилась моя Дора в подвенечном платье и говорит не совсем приятные слова, а именно: Лева, жди гостя, он придет по твою душу, он спросит у тебя, почему ты так давно не был в родном городе и почему твоя жена Дора должна наезжать в Пригорск, дабы повидаться со своим красавцем-супругом. Сон в самую руку, товарищ следователь. Ах, теперь не товарищ, теперь «гражданин». Мы не товарищи. Но разве плохое слово «гражданин»? О-о-о! Это великое слово. Так почему же преступников в нашей милой стране принято называть гражданами, а? На этот вопрос не ответил бы сам Вышинский. Читали вы когда-нибудь труды этого недоброй памяти прокурора? Да, да, читали. И все-таки помогите мне разобраться в одном: если вы все знаете, даже мое фамилие, то почему Заров представил мне вас как персону нон грата? Коль скоро вам удалось проникнуть в подземелье, да еще в ту область его, о которой мы с Георгием и не знаем, то что вам мешает завладеть остальной частью чрева Скалистого плато? У вас, конечно, есть план?

— Да. Есть блюдо.

— О великий боже! — Линский ударил себя по щеке. — Меня снова обвели вокруг пальца. Всегда обо всем я узнаю самым последним…

— Давно вы обитаетесь здесь? — холодно спросил Туриев.

— Начали допрашивать? — ехидный вопрос Линского прозвучал с такой уверенностью, что Борис понял: Лева его не то что не боится, а просто не принимает всерьез, хотя ломает из себя дурачка. — Тогда пожалуйста: живу в одной из пещер Скалистого плато без прописки и без всяких коммунальных удобств вот уже много лет, наездами, конечно. За прошедшие годы провел самую тщательную ревизию знаков, нанесенных на медное блюдо, сравнивая их с ориентирами на местности. И что же? Обнаружил именно ту пещеру, где предки наши спрятали несметные сокровища. Легенда говорит, что они затопили свой город. Это так. Затопили. Если спустить эту зловонную лужу, — Линский показал на озеро, — перед нашим взором предстанут дома и улочки… Город затопили, а творения свои спрятали, да так надежно, что мне и Зарову понадобилось искать их много» лет. Пещеру нашли, но еще в нее не проникли. Дело в том, что вход в нее замурован до того основательно, что разобрать его двум не под силу. А взрывать опасно. Но взорвем, если надо будет, все, чтобы никому не досталось.

— Однако смело решили, что нашли именно ту пещеру.

— Методом исключения, молодой человек. Я облазил все пещеры, обозначенные на блюде, кроме тех, что расположены в восточной части плато. Вход в них с поверхности завален в результате взрыва, произведенного в сороковом году работниками экспедиции Рейкенау, отсюда же проникнуть в них не предоставилось возможности. Вам удалось это сделать с обратной стороны, но вы не признаетесь, как это сделали. Но ничего, прибудет Заров, — вы расколетесь. Так говорят следователи?

— Вам не кажется, Линский, что вы меня исподволь уговариваете согласиться на добровольную сдачу морального оружия? Не забывайте, что вы с Заровым — преступники, а я — следователь. В любом случае закон на моей стороне и в любом случае вам придется отвечать перед ним. Давайте не будем ломать комедию… Столько лет ждать, искать, добиваться — и уничтожить?! Я успел хорошо познакомиться с Заровым. Он не пойдет на взрыв, не пойдет. Если это не так, то почему он упорно агитировал меня взяться за исследования на Скалистом плато?

— Э-э-э, батенька, вы плохо знаете Зарова. Георгий любит антураж. Артист! Щепкин! Когда на Скалистом плато будет работать уйма народу, когда ежедневно сюда будут приходить тучи специалистов, — скажите мне, следователь, легко тогда двум достаточно пожилым людям спокойно заниматься своим делом — затерявшись в толпе, потихоньку выносить то, что найдено? Легко. А попробуй сейчас, когда к плато приковано внимание не только геологов, но и специалистов, далеких от ее величества геологии. Сразу засекут, сразу догадаются, что нам здесь, кроме своего фарта, делать нечего. Вот почему Заров так упорно агитировал вас за Скалистое плато. Скажу вам, Туриев, Георгий Николаевич расписывает все свои действия на много лет вперед. Он живет по плану. Это сейчас модно — план жизни.

— И по этому плану не пощадили даже своего единомышленника. Портсигар мы обнаружили в тайнике у Луцаса…

— Луцас — жестокий человек. Он пришел к закономерному концу. Его все равно приговорили бы к высшей мере. Так что я облегчил задачу советского правосудия.

— Свара в стае волков… Заров приказал убрать Луцаса? — Туриев постучал пальцем по крышке портсигара. — Вы его убили, а Георгий Николаевич взял рюкзак убитого, находившиеся в нем вещи спрятал, а рюкзак подбросил в комнату закадычных дружков-алкашей. Так сказать, навел тень на плетень…

— Какой вам толк в том, что скажу правду или неправду? Все равно выйти отсюда не удастся… А если и удастся, то нет у вас никаких улик. Одного признания недостаточно, чтобы осудить человека. Нужны улики, а их у вас нет, молодой человек, — Линский потянулся, сладко зевнул. — С удовольствием отдохнул бы минут этак шестьсот, да грехи не пускают… Что интересует еще?

— Почему вы поверили Зарову?

— Молодой человек, вы затронули самые нежные струны моей души. Я — как та девушка, что с закрытыми глазами и замирающим сердцем идет за своим избранником, когда он предлагает ей свою безграничную любовь. Почему я поверил Зарову? Вы задали мне резонный вопрос. — Линский почесал стволом пистолета висок. — Во-первых, он рассказал мне трогательную историю о том, как узнал о сокровищах плато…

— Со слов лесничего Стехова, — небрежно проговорил Туриев, демонстрируя свой излюбленный прием — деланное равнодушие.

Линский обалдело посмотрел на него и прошептал:

— Великий боже! Я восхищен вами! Вы провели колоссальную работу, прежде чем прийти к нам в гости. Да, Жоржику будет трудно отвечать на ваши вопросы, если, разумеется, вы получите возможность их задавать. Ну, если вы знаете, почему я должен напрягать память, зачем мучать свой достаточно поживший мозг? — Линский перешел на нормальный тон. — Заров пользовался большим авторитетом…

—…Внес значительную сумму в фонд Обороны в начале сорок третьего года.

— Ей-богу, вы можете написать о Зарове целую книгу, зная о нем все. — Линский торжественно продолжал: — Он — великий человек. С конца двадцатых годов быть в бегах — и не попадаться?!

— Но он в бегах не как Заров, а как Зубрицкий.

Линский уже ничему не удивлялся, он уважительно проговорил:

— Мы с удовольствием взяли бы вас в компаньоны. Но что поделаешь? У нас разные взгляды на жизнь. Да, да, ищут Зубрицкого, — а он — Заров. И ничего удивительного в том, что его не находят. Удивительно другое, молодой человек, — доверительно продолжал Линский, — недавно мне довелось прочитать в газете… Заметьте, я не пользуюсь слухами, а черпаю сведения из советской прессы… Так вот недавно мне довелось прочитать об одном гениальном человеке. Фамилия его — М-ганов. Имел подпольную трикотажную фабрику, выкачивал из населения тысячи. Да что я говорю, счет шел на миллионы. Его вот-вот должны были накрыть, так он скрылся! Ему объявили всесоюзный розыск, искали пять лет, а он никуда из Пригорска не уезжал. Смешно? Почти что грустно… Так почему же Жорику бояться? Это вам удалось каким-то образом узнать его настоящее фамилие. Так вот, молодой человек, вам вопрос, как юристу: того М-нова плохо искали или не пожелали как следует искать? Не хотите поделиться своим мнением? Не буду настаивать, — голос Линского внезапно стал хриплым, он прокашлялся, вытащил из заднего кармана брюк плоскую фляжку, сделал несколько глотков. — Не желаете? Лучший коньяк из Дагестана.

— «Нарын-кала»?

— Бог мой! Мудростью вы можете поспорить с самим Соломоном.

Линский бросил фляжку Туриеву, тот ловко поймал ее, отпил терпкой пахучей жидкости, вернул фляжку владельцу.

— Что же теперь будет? — миролюбиво продолжал тот. — Как будем расходиться друг с другом: мне с вами, молодой человек, не по пути. Лева Линский не дурак, чтобы так просто прийти в объятия закона. Не на того напали. Хорошая поговорка, а? Ею пользуются умные люди. И только мужчины. Обратите внимание, женщины никогда не говорят: «Не на ту напали…». Как правило, слабый пол не любит грубых слов. Честно говоря, мне нравится беседовать с вами, вы очень хорошо слушаете. Профессиональная привычка? — Линский не давал возможности Туриеву отвечать. Лев Борисович рисовался, Лев Борисович нервничал.

— Можно мне задать вопрос? — перебил его Туриев.

Линский оторопело посмотрел на него, снова достал из заднего кармана брюк плоскую бутылку, отпил коньяку, протянул сосуд Туриеву. Борис отрицательно мотнул головой.

— Задавайте, — Линский встал, отошел в сторону.

— Если в ваш дом забрались воры, унесли самое ценное, как бы вы реагировали?

— Вопрос с воспитательной целью, — усмехнулся Линский, — проводите аналогию: государство — наш общий дом, из него тянуть для личного обогащения безнравственно и тэ дэ, и тэ пэ. Однако есть преценденты, молодой человек, даже из истории этих краев. Хотите пример? Опять же из прессы. Так вот, вы, конечно, знаете о таком феномене, каким является Кобанская культура. Вас не удивляет то, что я говорю о ней? Пришлось, молодой человек, многое прочитать об истории тех мест, где волею судьбы я сейчас обитаю. Так вот, Кобанская культура… Она по своему уровню не уступает прославленной центрально-европейской культуре Гальштатта, как утверждает в своей книге профессор Кузнецов.

У меня неплохая память, я могу процитировать наизусть, может быть, с некоторыми отклонениями, отрывок из труда профессора Кудрявцева. Наберитесь терпения и послушайте: «Внимание ученых к древностям Кобана не ускользнуло от предприимчивого и алчного Хабоша Канукова…» Местного помещика-алдара, — пояснил Линский и продолжил: — «Во время пребывания там очередной экспедиции он выгодно сбыл немецкому профессору Вирхову коллекцию накопившихся у него древностей. Видимо, именно эта сделка дала толчок всей последующей бурной деятельности Канукова — пользуясь своими правами частной собственности на землю, он перекопал погребальное поле Кобана, расхитив свыше 600 могил. Замечательные бронзы из рук Канукова попали в Сен-Жерменский музей древностей в Париже, в музеи Лиона, Вены, Берлина, обогатив кобанского алдара.

Вред, нанесенный Кануковым отечественной науке, не поддается учету», — Линский победоносно посмотрел на Туриева: — Каково? Только, ради господа, не подумайте, что я этот отрывок выучил наизусть в ожидании встречи с вами. Когда готовишься обнаружить нечто бесценное в пещерах Скалистого плато, невольно знакомишься с литературой о родном крае… Годы миновали с тех пор, как я пошел за Заровым, годы… Но вы не представляете, как мне хорошо здесь жилось! Все, что находится в царских военных складах, — к моим услугам. Ковры, белье, обмундирование, шоколад, вина, коньяки, кофе. Недавно мне захотелось нашего, советского коньяка. Так что вы думаете? Заров поменял ящик настоящего бургундского на пять бутылок «Нарын-кала» у одного высокопоставленного индюка из Пригорска. Коллекционер! Даже не полюбопытствовал, откуда у простого советского пенсионера взялось бургундское восьмого года выпуска.

— Столько лет скрываться от семьи, от людей…

— От людей — да, но от семьи… Знайте: люди моего склада — прекрасные семьянины. Дочери мои получили прекрасное образование, у них уже семьи, дети. А что касается того, что мне не хотелось видеть множество людей, так что же? Вы, надеюсь, читаете прессу? Еще один пример: недавно в местной газете напечатали про одного дезертира, просидевшего в погребе собственного дома более двадцати лет. Вы представляете? Два десятка лет не казать носа. Даже когда умерла его матушка, не выполз из своего убежища, не сказал ей последнее прости. Так-то — дезертир, а я, Туриев, воевал. Правда, в сорок втором году, когда попал в госпиталь, за хорошие деньги у меня нашли какую-то хитрую болезнь, комиссовали вчистую, но я не бежал, как известный всем Гарун, с поля брани. Ну… Нарушил паспортный режим — за это большой срок не дают, если что. Но, к сожалению, вам не придется быть свидетелем.

— Хорошо, я смирился с этим, — Борис встал, сделал несколько шагов к Линскому, тот отскочил, вытащил из-за пояса пистолет, направил его на Туриева.

— Я пущу зам пулю в лоб.

— Э-э-э, Линский, не надо угрожать. Все равно до прихода. Зарова вы меня не пристрелите, если, конечно, я не брошусь на вас в стремлении завладеть моим «Макаровым». Но сделать такое — значит, пойти на самоубийство: я убедился в том, как вы прекрасно владеете оружием. Успокойтесь и пригласите меня в гости. Хочу посмотреть, как живут пещерные люди. Вы представляете? Двадцатый век — и пещерные люди! Моя просьба: покажите мне вход в ту пещеру… в заветную. Дело в том, что мой дядя, брат отца, еще до войны занялся научными поисками вокруг Скалистого плато. Он верил: легенда отражает то, что было на самом деле. Историк Туриев был убежден, что всякая легенда — поэтическое отражение того или иного исторического факта. Что же вы раздумываете? Даже в самые мрачные годы средневековья обреченному на смерть давали возможность удовлетворить последнее желание.

— Согласен. — Линский поджал губы, лицо его стало строгим, чуточку печальным. — Идите вперед вдоль берега. Как пройдете сто двадцать шагов, — остановитесь. Марш!

Туриев шагал медленно, с удовольствием отмечая про себя, что Линский может сломаться. Как им выбраться? Взрыв? Какой смысл? И для этого финала они жили все эти годы? Но что он, Туриев, может пообещать им? Снисхождения? Его не будет. Суд состоится и воздаст каждому по заслугам. Конечно, если за Заровым нет преступлений — таких, как убийство, его участь выглядит несколько привлекательнее, чем будущее Линского.

Многое зависит и от того, какие ценности обнаружатся в пещере. Хотя никакие сокровища не перетянут чащу преступлений против Родины, против ее граждан.

— Стоп! — раздался резкий окрик Линского. — Подойдите к стене, станьте к ней лицом.

Лев Борисович сопел за спиной Туриева. Раздался скрежет, справа от Бориса медленно пошла в сторону часть стены, открылся проем.

— Заходите, заходите! Не пугайтесь, там светло!

Пещерка, залитая ярким светом, поразила Туриева своим убранством: на полу лежали ковры самых немыслимых расцветок, ноги по щиколотку утопают в них; у стен стоят диваны, обитые кожей, над их спинками — картины — копии знаменитых полотен Репина, Рубенса, Веласкеса, Бродского. По углам помещения стоят высокие канделябры, из свечеподобных рожков льется ровное синеватое пламя.

Перехватив взгляд Туриева, Линский пожал плечами, сказав:

— Балонный газ. Приспособил. Правда, приходится то и дело проветривать мою конуру, но все-таки светло, с помощью свечей такого не добиться. Присядьте, пожалуйста, на этот стульчик. Вот так. — Туриев почувствовал, как Линский обхватил его сзади руками, ловко протянул веревку вокруг туловища, привязал к спинке стула. — Сейчас будем пить чай. Может, изволите кофе? Могу сварить. А за пеленание извините, так мне спокойнее. Что будем пить?

— Кофе.

— Сей момент. — Линский хлопотал в нескольких шагах от Бориса. Через несколько минут кофе стоял на столе. Пили молча. Напряжение на время покинуло каждого из них.

В дальнем углу пещеры Борис заметил какой-то прибор с ручкой.

— Особая машинка. Повернешь ручку — взрыв, равнодушно проговорил Линский… Что мы с Заровым и сделаем. Но вас при этом придется оставить здесь, — Линский развел руками, словно извиняясь. — Нам не по пути. Ну, как мой кофе?

— Отличный!

— Прежде чем показать вам пещеру, вернее, замурованный вход в нее, я хочу вот что сказать, Туриев. — Линский на минуту задумался, эта минута показалась Борису вечностью. — У каждого человека — свой градус падения. Все мы падаем: кто временно, кто — навсегда. Так я упал навсегда под крутым градусом. Жил себе да жил, но встретился мне Заров. Умнейшая личность, феномен своего дела! Добрейшей души человек! Сегодня это не так звучит, но во время войны его имя гремело не только в маленьком городишке, но по всей республике гор! Кто мог подумать — это я говорю для себя — кто мог подумать, что он сделал подарок стране, имея перед собой самую далекую перспективу?!

Когда он сказал мне про Скалистое плато, я потерял сон и покой, потом потерял все: работу, семью, положение лучшего фотографа нашего, пусть небольшого, но города! Вы не думайте, что я все эти годы живу здесь, аки крот. Нет и еще тысячу раз нет! Деньги могут делать все, Туриев. Так вот, чтобы не быть тунеядцем, я работаю… ну… как сказать? Числюсь в одном учреждении всего лишь на семьдесят рублей. Раз в месяц прибываю туда за зарплатой. И я же не виноват, что у меня никто там не спрашивает, чем я занимаюсь на самом деле? Те семьдесят рублей я отдаю нужному человеку в том же учреждении, у него большая семья, ему нужна помощь. А вы говорите… Ах, молчите? Ну-ну… Так вот, мы не гангстеры какие-то, мы просто упорные искатели. Да, я убил Луцаса. Так надо было. А теперь я уеду за границу и вызову семью. На Западе сейчас простор для деловых людей.

— Вы больны, Линский. Вы и Заров.

— Чем больны, если не секрет?

— Верой в утопию, созданную воспаленным воображением. О какой «загранице» ведете речь? Как вы туда попадете? Как турист? Исключено. Как специалист? Тем более не светит. Как эмигрант? Но для этого надо иметь статус гражданина, а вы его потеряли, — вы — ноль, хотя и проживаете на территории Союза. То же самое — Заров. Правда, у него щит более надежен, чем ваш: Заров — пенсионер. Вам никогда, ни при каких условиях не удастся покинуть страну, тем более с сокровищами, если только они есть. Вы же не уверены, что они есть? Пещера все еще хранит тайну, в нее надо проникнуть, чтобы удостовериться… А я вот увидел несметные сокровища, сокровища, сбереженные временем, им цены нет… Пусть это не золото, не изделия из благородного металла, но это — сохранившиеся во времени свидетельства таланта и трудолюбия наших предков…

— Стоп! Я слышу шаги! Это — Заров! — Линский бросился к Туриеву, освободил его от веревки, приговаривая: — Встретите хозяина, как подобает доброму гостю — рукопожатием.

Георгий Николаевич, войдя в пещеру, остановился на пороге, щурясь от света. Он мельком взглянул на Туриева, вовсе не удивившись его присутствию. Линский подбежал к Зарову, помог ему сбросить с плеч рюкзак. Когда Георгий Николаевич подошел к Туриеву и протянул ему руку, Борис сказал:

— Как понимать наше рукопожатие? Перемирие или мир?

Заров грузно опустился на диван, знаком показал Борису: садись рядом. Линский подал Зарову чашечку с кофе. Георгий Николаевич не торопясь выпил, вытер тыльной стороной ладони губы и с придыханием больного астмой человека проговорил:

— А мы не вели войну, Борис Семенович, чтобы заключать мир. Сыск — великая вещь… Мы не настолько проиграли, чтобы просить у вас мира или снисхождения. В данный момент диктуете не вы, а мы, Борис Семенович. Вашим товарищам придется решать, какой ценой выкупить Туриева, нам же терять нечего. Мои надежды поколебались, когда за расследование убийства Луцаса взялись вы…

— Так зачем же вы его убили? И вообще, почему так много лет не приступали к разгадке тайны Скалистого плато? Поймите, это меня интересует не как следователя, как любознательного человека.

— Когда за плечами такие годы, когда впереди ничего не ждешь, кроме омерзительно одинокой старости, невольно, приступаешь к некоторой переоценке ценностей. Не подумайте, что я выступаю в роли раскаявшегося преступника. Здесь вопрос гораздо серьезнее… Случилось, так, что я оказался за бортом советской действительности в годы своей молодости. Узнав о тайне Скалистого плато, я решил разгадать ее. План подземелья достался мне большой ценой. Я сознательно поставил себя под удар, подписав обязательство работать на германскую разведку. — В противном случае плана бы я не заполучил.

Война помешала мне взяться за дело. А после войны я ждал команды… оттуда. Ее все не было. Начинать исследования я не мог: мое обязательство было бы предъявлено соответствующим органам…

В шестидесятом году мне удалось узнать, что человек, взявший меня на крючок в сороковом году, умер.

— Генрих Рейкенау?

— Так точно… Это развязывало мне руки, однако, через некоторое время я получил письмо от Луцаса, в котором тот сообщил мне о том, что фотокопия обязательства, данного мною, находится у него и что без его участия на Скалистом плато мне делать нечего. Представляете, каким это было ударом для меня и Линского? Лева несколько лет подряд приезжал сюда на лето, лазал по пещерам, пока не нашел нужную. Луцаса я решил убрать, но больше из-за того, что он владел копией обязательства и шантажировал меня. В Риге я смог выйти на Луцаса, но задуманного сделать мне не удалось.

— Вы так просто об этом говорите, словно убить человека для вас ничего не стоит, хотя… — Туриев достал из внутреннего кармана штормовки фотографию Ахмедова, отдал ее Зарову со словами: — Вам знаком этот человек?

Георгий Николаевич надел очки, впился глазами в снимок. Он то приближал его к себе, то отдалял на вытянутой руке. Лицо его ничего не выражало, только вздрагивали губы. Наконец Заров проговорил:

— Ахмедка… Точно — он! Но ведь из наших никого не осталось, всех перебили в тот день, когда мы были окружены. Удалось уйти только мне.

— Вот вы и признались в том, что являлись начальником штаба банды Судомойкина, гражданин Зубрицкий! Илас Бабаевич Ахмедов тоже смог уйти, он спрятался в пещере, где вы и Стехов говорили о Скалистом плато. Ахмедов на суде пытался обратить внимание на это обстоятельство, но ему не поверили. К тому же было сказано, что вы в том бою погибли.

— Вы знаете обо мне все. Что ж, тем хуже для вас, — Зубрицкий встал, прошелся вокруг стола, подошел к Линскому:

— Ты внимательно слушал наш разговор, Лева? Какой вывод сделал?

Лев Борисович неопределенно пожал плечами.

Зубрицкий продолжил:

— Вы видите, что я не упал в обморок, не поразился тому, что вам кое-что удалось узнать. Ну что ж, на то и следствие. Не учел я того, что дотошность следователя по особо важным делам способна вытащить сведения о человеке из небытия. Зубрицкий Георгий Николаевич давным-давно умер, он убит более тридцати лет назад. И мне интересно знать, как все-таки вы вышли на меня, Зубрицкого?

— А каким образом вы вышли на Луцаса здесь? Что, денно и нощно несли дежурство у тропы или в Рудничном?

— О выезде Луцаса в Пригорск мне сообщил тот же человек, который помог найти Яна в Риге.

— Парамонов?

— Так точно… Но вы не ответили на мой вопрос.

— Тайны следствия не разглашаю, — усмехнулся Борис, — но скажу: следы всегда остаются… Когда мы получили сведения о том, что отпечатки пальцев Зарова идентичны отпечаткам пальцев Базарова, — мы сразу вспомнили ваш разговор со Стеховым. Лесничий сказал вам, когда предлагал паспорта на выбор: возьмите тургеневскую фамилию…

— Вы что, присутствовали при том разговоре? — удивился Зубрицкий. Он присел рядом, попросил у Туриева сигарету, задымил, закашлялся, потушил сигарету о каблук сапога.

— Не надо играть, Георгий Николаевич. Вы же догадались, что об этом нам рассказал Ахмедов, оказавшийся невольным свидетелем вашей беседы. А спустя некоторое время мы ответили на вопрос, кто же принял тургеневскую фамилию. Ахмедов узнал вас по фотографии…

— У вас не может быть моего снимка тех лет.

— Правильно, его нет, но геолог Дроздова повстречалась с вашей сестрой, и та отдала ей этот снимок, — Туриев попросил разрешения взять рюкзак.

Линский вопросительно посмотрел на Зубрицкого. Георгий Николаевич коротко бросил:

— Подай.

Борис вытащил рукопись Виктора Туриева, показал лежавшую между листами бумаги фотографию.

Георгий Николаевич нерешительно поднес ее к глазам, плечи его вздрогнули, но Зубрицкий переборол волнение, положил снимок на стол.

Наступило недолгое молчание, Туриев сказал:

— Зубрицкий, он же Базаров, он же Заров, трехликий Янус.

— Хорошо, — глухо отозвался Зубрицкий, — но как вы пришли к выводу, что именно Зубрицкий взял фамилию Базарова?

— Я не Шерлок Холмс, вы не доктор Ватсон, не будем разжевывать дедуктивный метод следствия. Скажу одно: нас насторожило, что Стехов называл вас по имени: Жорж. Интуиция здесь тоже сыграла свою роль.

Линский молча поставил на стол бутылку коньяка, ловко открыл банку крабов, положил рядом открытую коробку с конфетами, проговорил:

— Еще кофе?

— Погоди, — досадливо остановил его Зубрицкий и обратился к Туриеву: — Да, я нашел пристанище в банде Судомойкина, да, меня он назвал Тигром — любил грозные клички. У нас были не только «барсы» и «тигры», но «волки», «пантеры», «ирбисы», «леопарды». Так, звериный антураж. Но я чист перед законом: в операциях не участвовал.

— В чем же тогда заключалась ваша роль, как начальника штаба?

— Какого штаба? — рассмеялся Зубрицкий. — Судомойкин держал меня при себе из чистой любви к разговорам на мистические темы. Мне в этой области знаний не занимать стать: с молодости увлекался писаниями самых различных оккультистов, магов и прочих волшебников пера.

— И это чтиво натолкнуло вас на мысль хапануть весьма солидную сумму и удариться в бега?

— За давностью об этом говорить не будем, не надо теребить старые раны. К сожалению, пока существуют на свете красивые женщины, люди моего склада будут воровать, чтобы удовлетворять их желания как можно полнее. Что касается моего пребывания в банде Судомойкина, то, извините, в свое время Советская власть простила заблудших овечек, дала амнистию. Мне воспользоваться ею было не резон — я носил уже фамилию Заров. Зачем было идти в органы и говорить о своем прошлом? К тому же за Судомойкина меня простили бы, а за Базарова-Зарова припаяли срок. Мне было хорошо и так. Если бы Луцас не полез на рожон, — стало бы совсем хорошо.

— Еще один вопрос от любознательности: вы уверены, что обнаружили вход именно в ту пещеру, где спрятаны изделия древних мастеров?

— А как же? — оживился Зубрицкий. — У нас время есть, я вам сейчас кое-что покажу. Лева! Подай план!

Линский вышел, вернулся через пару минут, расстелил на столе лист ватмана.

— Точная копия, снял с блюда. Зачем таскать с собой шедевр старинного искусства? — Зубрицкий склонился над листом. — Как видите, на этом плане значки нанесены только на западной половине блюда, поэтому восточную сторону мы не исследовали. А вы, говорит Линский, как раз пришли с той стороны… Мы даже не подозревали, что и на восточной половине имеются подземные выработки.

— Еще какие! — вырвалось у Туриева. Со стороны можно было подумать, что беседуют два близких по духу человека, занятые одним делом. Борис внутренне усмехнулся этой мысли.

— Правда, мы с Левой пытались проникнуть на восточную половину, но нам через пару десятков метров встретился завал, — вернулись. Обратите внимание на этот овал, — Зубрицкий острием ножа показал на рисунок, — в центре его — изображение солнца. Таких солнц, как видите, на плане много, но у этого двенадцать лучей, у остальных по восемь. Не сразу нас озарила догадка, не сразу, но теперь мы знаем точно: вышли к той пещере, которая ждет нас вот уже много веков, — Зубрицкий горделиво посмотрел на Туриева. — Что скажете, товарищ следователь по особо важным делам?

— Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Хотелось бы убедиться в том, что вы действительно правы.

— Ладно, — Зубрицкий хлопнул ладонью по столу. — Лева! Давай еще кофе! Но мы не договорились о самом главном, Борис Семенович — о вас. Нам терять нечего, в то же время не хочется оставаться в дураках. Если мы вас ликвидируем, — нам отсюда не выбраться до самой смерти. Если мы вас отпустим, вы знаете дорогу в подземелье, приведете сюда людей, специалистов, с помощью специальных приборов выйдете на пещеру, изолировав нас с Левой. Я правильно говорю?

— Почти, — согласился Борис, — так что же вы предлагаете?

— Мы дарим вам жизнь, вы нам — свободу.

— Каким образом?

— Позволите нам уйти отсюда, исчезнуть из ваших краев навсегда, но, естественно, не с пустыми руками. Дайте нам гарантии, что не будете нас искать.

— Никаких гарантий дать не могу. Все решит суд. Вы совершили убийство — за это карают.

— Луцас — жулик.

— Суд даст оценку и мертвому Луцасу и вам, живым Зубрицкому и Линскому. Многое зависит и от того, что мы обнаружим в пещере.

— Луцас, овладев сокровищами, скрыл бы все от государства, мы же скрывать не собираемся — это уже оправдывает нас с Левой.

— Тем более, что Луцас водил шуры-муры с заграничными бизнесменами — торговцами произведениями искусств и антиквариата, — вставил Линский.

— Откуда вам это известно?

— Он мне написал… Угрожал, что я не просто на крючке, но нахожусь под наблюдением мафии контрабандистов, — хмуро ответил Зубрицкий. — Довольно болтать! — вдруг крикнул он и тут же виновато посмотрел на Туриева.

— Были бы вы моложе… — начал Туриев. — Ну, хорошо. Овладели вы сокровищами, сумели уйти за границу. И что дальше? Ну, выручили миллион, миллиард, черт возьми, ну и что из этого? Ваше имя станет символом коварства и предательства интересов государства. Вы же не совсем одиноки в этом мире, Зубрицкий.

— Вы считаете вот этих? — Георгий Николаевич пренебрежительно ткнул пальцем в фотографию родственников. — Они для меня не существуют.

— Нет, я имею в виду вашего сына. — Туриев сказал это, лег грудью на стол, заглядывая в глаза Георгия Николаевича.

Зубрицкий слегка отпрянул, на мгновение прикрыл глаза ладонью, словно его ослепило ярким светом, впился горящим взглядом в лицо Туриева.

— Ваш сын не умер.

—…Пропал без вести в сороковом году.

— Какая разница?

— А это уж позвольте нам знать, пропал он или нет.

— Не надо лгать! Алешка погиб! Я собственными глазами видел его вещи, обнаруженные в языке лавины… Она его погребла. — Зубрицкий закрыл лицо ладонями.

Линский подошел к нему, полуобнял за плечи и забормотал слова успокоения. Зубрицкий резким движением освободился от рук Линского, не отрывая ладоней от лица глухо проговорил:

— Добивайте до конца. Я слушаю.

— Он носит другую фамилию…

Зубрицкий открыл лицо, выпрямился, горько усмехаясь, проговорил:

— Понять его можно: папаша — растратчик, бандит.

— Вы близки к истине, Георгий Николаевич, он сменил фамилию, опасаясь от преследований с вашей стороны, ибо отказался сотрудничать с Генрихом Рейкенау. Васин Игорь Иванович — так зовут вашего сына. Замечательный геолог, фронтовик, мужественный рыцарь науки.

— И я его смогу увидеть? — в голосе Зубрицкого было столько боли, что Туриеву на мгновение стало его жалко.

— Его фотография в верхнем кармашке рюкзака, в пикетажке, можете посмотреть.

Георгий Николаевич трясущимися руками взял рюкзак, положил его на стол, потянул за ремешок-отстежку…

Он долго смотрел на снимок, глаза его затуманились, подернулись влагой. Наконец Зубрицкий промолвил:

— Красивый мужик. На мать похож. На меня — ни капельки. А какого он роста?

— Высокого, как вы. Голос его на ваш похож.

— Он знает обо мне?

— Да.

— Не оттолкнет родного отца? Алешка, Алешка… Ошибся я в нем — и хорошо. Хоть у него жизнь сложилась. Известный геолог, говорите? А где он работает?

— В геологоразведочной партии, живет в Рудничном.

— И ни разу с ним не повстречался.

— Он обслуживает штольню, что за поворотом, недалеко от того места… где обнаружили Луцаса. До недавнего времени Игорь Иванович бороду носил.

— Видел я его, видел! В тот день… в лесу, на полянке, у стожка сена. Проклинал про себя — мешал он… Видел, видел, — бормотал Зубрицкий, не отрывая взгляда от фотографии.

Линский обалдело переводил взгляд с Туриева на Зубрицкого, с Зубрицкого на Туриева. Внезапно он схватился за голову и запричитал:

— Опять меня надули! Кто виноват? Линский! Кто стрелял? Линский! А-а-а!

— Да не верещи ты, — оборвал его Зубрицкий.

— Ты что? Уже сдаешься? — изумленно спросил Линский. — Да я тебя…

Туриев бросился к Линскому через стол, сбил с ног, придавил к полу.

Лев Борисович сразу обмяк, закатил глаза. Зубрицкий обезоружил его.

— Отойдет, — небрежно проговорил Георгий Николаевич. — Припадочный он, психопат.

Линский тихо проговорил:

— Сам ты такой… Отпустите меня, дайте встать.

Поднялся, прислонился спиной к стене, продолжая бормотать:

— Уж лучше бы с Луцасом скооперировались, чем так вот закончить.

— Еще не закончили, — успокоил его Зубрицкий, — не закончили, ибо не получили гарантий.

— Могу дать только одну гарантию: добросовестно завершить следствие, передать дело в суд. А сейчас, если не возражаете, давайте пойдем к заветной пещере. Может, в ней ничего нет? Дело примет другой оборот.

— Тогда придется крутануть вот эту ручку, — Зубрицкий показал на взрывную машинку, — и все взлетит на воздух. Идемте…

Линский пошел впереди, за ним Туриев, Зубрицкий замыкал молчаливое шествие. Из пещеры они вышли в цирк, направились строго на юг. Когда дошли до стены, Линский без заметного усилия отвалил прислоненный плоский камень, открылся достаточно широкий лаз. Метров двадцать пробирались почти ползком, пока не очутились в выработке эллипсовидной формы, в которую откуда-то со всех сторон проникал свет. Посередине пещеры — большой черный камень, верхняя плоскость которого отшлифована, на ней — рисунок. Зубрицкий молча пригласил Туриева посмотреть на него. В центре — человек, стреляющий из лука в окружающих его трех змей. Этот рисунок обрамляют изображения собак, оленей, куропаток, лисиц, медведей. По краям поверхности — изображения рыб и каких-то фантастических морских животных. Рисунки выполнены так, что поначалу были вырезаны в теле камня, потом образовавшиеся углубления заполнены красками — яркими и сочными, будто их нанесли только что.

— Месяца два корку пыли снимал с камня, — сказал Линский, — знатная картина.

— Одного этого достаточно, — сказал Борис, — да того, что мне пришлось повидать.

— Дальше будет еще кое-что интересное, — пообещал Зубрицкий.

— Однако я устал, — Линский сел на камень, упрямо поджал губы, тряхнул головой, словно отгоняя назойливую муху, — это же надо: столько лет строить самые радужные планы — и отказаться от них?!

— Как понимать, Жорик, более чем странный альянс, возникший между тобой и нашим уважаемым гостем? Сговорились гораздо раньше?

Если так, то скажите бедному Леве всю правду, как принято среди джентльменов. — Скрестил руки на груди. — Хорошо воспитанные люди, совершая общее дело, откровенны друг с другом, дети мои.

Мы можем взять товарища Туриева в компаньоны — не больше. Если не пожелает, тогда… Боже упаси, не подумайте, что Линский желает крови, довольно Луцаса. Самое благоразумное — расстаться с товарищем Туриевым, отпустив его на все четыре стороны. Выведем его отсюда через мазар, потом тот вход изнутри завалим маленьким взрывом. У нас же есть еще один, запасный, выход. О нем никто никогда не узнает.

— Не надо нервничать, Лева, ты прекрасно знаешь, что Борис Семенович нам пока нужен. Подчеркиваю: по-ка!

— Вообще-то я зауважал товарища следователя. — Линский и Зубрицкий разговаривали спокойно, непринужденно, будто Бориса здесь не было. — Несмотря на то, что он служитель советской юриспруденции, в нем что-то есть. В Одессе сказали бы: шарм. Он мне импонирует. Но как это глупо — только симпатизировать человеку, надо иметь его единомышленником, чего от товарища Туриева, увы, мы не дождемся.

Я правильно рассуждаю? — Линский обратился к Борису. — Решайте, Борис Семенович: или с нами, или против нас.

— Нечего решать, — остановил Льва Борисовича Зубрицкий, потянув его за руку. — Не крутись… Когда добьемся ожидаемого результата, — видно станет, что к чему. Может статься, что отпустим Туриева… Извините, Борис Семенович, я не сказал вам о нашем запасном выходе: решил попридержать бомбу до конца, но Лева отличается болтливостью. Блокируют плато? Нам совершенно не страшно — уйдем, когда захотим. Так что подкинул вам темочку для размышлений. Лично мне на старости лет хочется следовать принципу «каждому по потребностям». К тому же нам торжественно пообещали, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме. Я этого хочу сейчас. А вы, Борис Семенович?

Туриев слушал Зубрицкого и понимал, что тот набивает себе и Линскому цену. Что сказать в ответ? Снова прибегнуть к внушению той мысли, что никуда они не денутся?

— Допустим, ваш план удался. — Борис заметил, как напрягся Зубрицкий, прислушиваясь. — Однако вы обречены. Ну, ушли отсюда, вынесли все, что смогли, а дальше? Ведь на вас будет объявлен всесоюзный розыск, вы не сможете выехать из Пригорска: ваши портреты развесят по всему городу, на всех железнодорожных станциях и аэропортах. Вы будете лишены возможности шага ступить без контроля за вами. Так что не пытайтесь тешить себя. И еще я убежден в том, что вы имеете какое-то веское основание для выбора именно сегодняшнего нашего маршрута. Если бы вы не были уверены в успехе, — пошли бы каким-нибудь другим путем. Может, раскроете свои карты до конца? Или я ошибаюсь?

— Что вы? Наши следователи никогда не ошибаются, никогда не заблуждаются, никогда не отказываются от своих версий. Они всегда правы. Вы не представляете исключения, Борис Семенович, — подчеркнуто вежливо резюмировал Зубрицкий, — вас озарила исключительная по глубине догадка. Не для того мы лазили годы и годы по этим пещерам, чтобы в самый решающий момент ошибиться. Правда и то, что без вас нам не справиться. Другое дело, как сложится ваша дальнейшая судьба.

Я заманил вас сюда, вовсе не для того, чтобы расправиться с вами. Но и не для того, чтобы вы торжествовали победу. Зубрицкий показал в улыбке свои великолепные зубы. — Надеюсь, праздновать будем вместе.

Борис излишне медленно вытащил из кармана пачку сигарет, прикурил, с удовольствием затянулся.

— Демонстрируете олимпийское спокойствие? Браво, браво, — Зубрицкий беззвучно захлопал в ладоши, — выдержке следователя можно только позавидовать. Сейчас мы пойдем дальше. Группу замыкать будете вы. Не надеюсь на благоразумие Левы, у него ярко выраженный холерический темперамент. — Зубрицкий строго взглянул на Линского, тот что-то пробормотал. — Что, что? — Зубрицкий слегка склонил голову к Льву Борисовичу. — Не доволен моим решением? Можешь дать честное слово, что случайно не выстрелишь в спину Туриеву? Милый Лева, я тебе верю, но все-таки пистолет отдай мне: ведь можно обернуться и пустить пулю в лоб тому, кто идет сзади, — с ехидцей заключил Георгий Николаевич. — Вперед!

Вошли в наклонную галерею. Через несколько метров Борис почувствовал прикосновение легкого ветерка, приятно холодившего лицо. — Георгий Николаевич! — крикнул он. — Откуда поступает сюда воздух?

Зубрицкий и Линский остановились, поджидая Туриева.

— Поглядите! — Зубрицкий направил луч фонаря на потолок. — Видите овальные отверстия? Мне удалось обнаружить их выходы на поверхности плато. Так что я могу с полной уверенностью заявить, что мы сейчас находимся примерно в ста метрах от мазара. Эта выработка — одно из ответвлений, ведущих к пещере, где Ахмедка видел меня и Стехова. Кстати, о лесничем. Вы о нем ни разу меня не спросили. Ему крупно повезло: сумел ускользнуть из Батуми в Турцию. Встретился я с одним человеком во время войны, он мне сказал. В сорок девятом году Стехов умер.

— Тоже «один человек сказал»?

— Представьте, прочитал в статье известного нашего журналиста. В ней говорилось о зверином оскале русских эмигрантов, упоминался и Стехов.

— Известие не огорчило вас?

— Нет, ведь ушел самый главный хранитель загадки Скалистого плато. Хотя… Разве он смог бы мне помешать, живи на свете? Судьба распорядилась по-своему… Нас ожидает полость, загроможденная глыбами. Прошу вас держаться предельно близко к Линскому, идти шаг в шаг, как по минному полю.

Зубрицкий нырнул в проем.

Узкая тропа петляет между рваными блоками известняка.

Потолок то спускается почти до головы, то теряется где-то далеко наверху.

Дикий камень, мертвый, поросший темным лишайником, испещрен неровными линиями изломов. Свисающие плиты заставляют втягивать голову в плечи. Медленное передвижение между нагроможденными, зловещими в своем покое глыбами кажется бесконечным.

Вышли на свободную площадку, миновали прямоугольное отверстие в стене, очутились в помещении, вырубленном в толще мрамора.

Камень нежно-бежевого цвета отвечает на лучи фонарей сверканием кристаллов. По обеим сторонам прохода — столы: мраморные плиты, покоящиеся на прямоугольных тумбах из дерева. На крайнем столе разбросаны темные плитки. Туриев поднес одну из них к глазам. Обработанный сланец, плотный, гладкий, на его поверхности угадываются какие-то знаки. Борис спросил у Зубрицкого:

— Вы в этой пещере не первый раз?

— Естественно, — согласился тот, — мне кажется, здесь был учебный класс, дети писали на плитках. Обратите внимание: столы расположены друг за другом. — Зубрицкий изменил интонацию, загнусавил, подражая манере экскурсовода: — По всей вероятности, это — класс, где постигали грамоту дети златокузнецов. Существует давно надоевший журналистский штамп… Когда, к примеру, говорят о доме-музее какого-нибудь великого человека, обязательно изрекут: кажется, что на секунду вышел и сейчас войдет сюда. Не будем обижать наших уважаемых журналистов, воспользуемся их приемом в изящной словесности и скажем: можно подумать, дети вышли на большую перемену, вот-вот вернутся к своим занятиям. У меня получается, Борис Семенович?

Туриев не ответил, подумав: «Не спокойно на душе у Зубрицкого. Не может быть, чтобы не обдумывал окончательное решение».

— Получится из меня гид? — Снова спросил Георгий Николаевич.

— Готовьтесь к этой роли. Вполне вероятно, вы станете первым, кто расскажет об этом, — Борис развел руками, — туристам.

— Ишь ты! — воскликнул Линский. — Усыпляет бдительность. Какие там туристы? Какие лекции? Фиг вам! Упекут Жорика туда, где Макар телят не пас. — Подскочил, шлепнулся на стол, поморщился. — Никаких надежд на снисхождение нет. — Вытянул шею, словно принюхиваясь к Туриеву. — Можно подумать, что вы — лекарь. Не надо нас пичкать пилюлями прощения. Мы все свои лучшие годы отдали поискам заветной пещеры. Если бы, к примеру, Жорик захотел, он стал бы бо-о-льшим начальником, но тайна Скалистого плато держала его в пределах благоразумия. Несмотря на свою весьма и весьма добропорядочную анкету, Жорик не рвался по лестнице карьеризма.

— Анкета-то липовая, — спокойно сказал Туриев.

— Кто бы знал? — Обиженно вставил Зубрицкий. — По бумагам я очень даже хороший работник, награжден медалью, неоднократно поощрялся, патриот, внесший значительную сумму в Фонд обороны. Мне предлагали даже в партию заявление подать — подходил по всем статьям. Дважды избирался депутатом городского Совета. Правда, моя обязанность депутата заключалась в голосовании за уже принятое власть предержащими решение, но так поступают все слуги народа, милейший.

— Не хотелось мне бередить ваши раны, — Туриев ушел от навязываемого спора, — но придется. Ваш родной брат, Савелий Зубрицкий, сказал Дроздовой, что мать скончалась в шестнадцатом году. Следовательно, байка о наследстве, оставленном вам мифическим зубным техником, отпадает. Родились вы не на Украине, а в Заволжске. Ваша биография достаточно интересна, чтобы написать авантюрный роман.

— Что я и сделаю, когда меня отправят в места не столь отдаленные. Расскажу-ка о том, что произошло после расставания с лесничим. Итак, я получил от него паспорт… В Пригорске на вокзале спровоцировал драку… Получил срок. Отсидел на строительстве канала. Освободился. Известный в наших кругах в те времена мошенник убрал на справке о моем освобождении две буковки из фамилии. Из Базарова я превратился в Зарова. Получил новый паспорт. В нужное время вышел на Рейкенау. Он мне дал все, что надо. Плюс пятьдесят тысяч. Вскоре — война. В сорок третьем меня осенило: а не внести ли деньги в фонд Обороны? Внес. Прославился. Стал известной личностью.

— Утверждались, так сказать.

— Вы снова поглядите на этого человека! — всплеснул руками Линский. — Он продолжает гнуть свою линию. Жорик, мои нервы слабеют!

— Спокойно, спокойно, Лева. Главное, мы сейчас даем возможность следователю по особо важным делам познакомиться с чудесами подземелья. Может, это обстоятельство смягчит его сердце по отношению к двум немощным старикам? Э-эх! — Зубрицкий вытащил из полевой сумки продолговатую пластину, протянул ее Туриеву. — Кованое золото. Не менее двух килограммов.

Борис почувствовал тяжесть благородного металла. На слегка волнистой поверхности пластины — значки в форме овалов и ромбов, по углам — стилизованные изображения человечков с луками в руках.

В центре — символическое изображение солнца с двенадцатью расходящимися лучами.

— Эту штуку Линский обнаружил на нижнем правом блоке стены, к которой мы идем и которая, по нашему разумению, преграждает дорогу к сокровищам. Иначе быть не должно. Это — знак: уберите стену. Не успели мы порадоваться решающей находке, — появился Луцас… Не надо было его убивать там, у тропы… Можно было и здесь спрятать все концы. Но что поделаешь? Мы, русские, нередко задним умом богаты, простите.

Туриев вернул пластину Зубрицкому. Да, теперь понятно, почему с такой уверенностью они идут к цели. Несомненно, Георгий Николаевич прав: найден надежный ориентир.

— Давайте договоримся так… — прервал мысли Туриева Зубрицкий. — Я никогда не слыл крохобором. Мы поделимся с государством. Что вам стоит заявить: никого здесь не застал, поиски Зубрицкого бесполезны. Пока суд да дело, — мы с Левой будем уже далеко.

— Мы делим шкуру не убитого медведя.

— Предложил на случай, если наше путешествие увенчается успехом. Подумайте о себе, Борис Семенович. Не забывайте, у нас есть запасный выход.

— Если бы мне вчера сказали, что я буду столь долгое время терпеть присутствие следователя, — проговорил Линский, — ей-богу, прорицатель имел бы бледный вид. Но я присоединяюсь к предложению Жорика. Иначе мы влипнем в очень неприятную историю. Лично мне терять нечего. Все равно сбегу. Удержать Линского не будет никакой возможности.

— Вы убили человека. За это и ответите. Я не имею права искать для вас смягчающие вину обстоятельства. В то же время в данный момент происходит нечто беспрецедентное: следователь по особо важным делам республиканской прокуратуры является единомышленником преступников в поисках объекта, ради которого совершено тяжкое преступление. Извините за канцеляризм, но яснее выразиться не могу. Но позвольте еще раз сказать, что следствие произведем со всей добросовестностью, учтем все «за» и «против». Окончательное решение вынесет суд.

— Наша Фемида слепа. Сомневаюсь в ее объективности. Примеров больше чем достаточно. — Зубрицкий сунул пластину в сумку. — В конце концов мы можем устроить взрыв, у нас для этой акции все готово, надо только повернуть ручку.

— Глупо! — Борис не сдержался, крикнул. — Вы лишены здравого смысла. Можете расправиться со мной — это в вашей власти, но сохраните подземелье. Это же — феноменальное, небывалое еще на Северном Кавказе открытие! А вы хотите стать Геростатами… Посмотрите вокруг, припомните все то, что нам уже пришлось повидать. Какой гигантский труд вложен многими поколениями наших предков… С чём можно сравнить рукотворные подземные залы? Разве только с египетскими пирамидами, а вы — взорвать.

— Мне надоел ликбез, — пробормотал Линский, — ошиблись с Луцасом, ошибаемся с вами, уважаемый следователь. И от этого не легче, дорогой. С вами не сговориться — сомнений никаких нет. Предлагаю закончить дебаты, продолжить наш путь. У меня чешутся руки, хочется подержать нечто такое, что по своей ценности перетягивает пластину из кованого золота. — Соскочил со стола. — Время покажет, как поступить. Жизнь — переменчивая штука. Еще неизвестно, как вы себя поведете, когда увидите сокровища. Да, на Скалистом плато много интересного. Жаль, что мы с самого начала не поделились своей тайной с многоуважаемым государством. Но пути человеческой психики неисповедимы: Жорика сдерживал страх — он ведь дал обязательство работать на германскую разведку. Меня притормаживала жадность, что скрывать? — Линский глубоко вздохнул. — Назад дороги нет. Зачем меня всевышний наградил зорким глазом и верной рукой? Зачем я убрал с дороги бедного Луцаса? Не раскаиваюсь, нет. Рассуждаю. Как бабочка отличается от гусеницы, так мечты — от реальной жизни. Н-да…

Кстати, — оживился Лев Борисович, — этот мрамор выходит на поверхность полосой вдоль подошвы осыпи на Главном хребте.

— Возможно, в зоне контакта известняков с гранитами, — принял спокойный тон Линского Туриев, — в свое время образовались так называемые скарны рудоносные. В них нередко встречается и золото. Так что не исключено обнаружение месторождения. Иначе нельзя объяснить тот факт, что здесь жили люди, занимавшиеся златокузнечеством. — Туриев вдруг рассмеялся: его положение пленника и выступление в качестве просветителя в области геологии никак не вязались друг с другом.

Переглянувшись, расхохотались Зубрицкий и Линский.

— Все. Довольно дискуссий. — Георгий Николаевич сделал шаг вперед. — Мы почти у цели…

В этой части плато не было подземных коридоров, пещеры сообщались непосредственно аркоподобными проемами.

Прошли еще одну, вторую, в третьей Бориса охватило необъяснимое чувство беспомощности, оно вызвано появляющимися и исчезающими столбами оранжевого цвета. Столбы эти вырастают из пола, касаются потолка, колеблются, и сходят на нет, чтобы тут же появиться.

Природу их возникновения объяснил Зубрицкий:

— Из многочисленных отверстий в полу поступает под давлением мельчайшая пыль, она и светится в лучах оранжевого цвета.

В следующей пещере пришлось включить фонари. У дальней ее стены огромная глыба известняка с желобом посередине.

В желобе — какая-то масса темного цвета. Борис попробовал ее на ощупь, с некоторым усилием оторвал кусочек, поднес к глазам. Что-то пористое, как пемза. Окаменевшая кровь.

— Это — зал жертвоприношений, — пояснил Зубрицкий, — посмотрите на стены…

Рога оленей, туров, баранов, черепа различных животных укреплены на стенах, грудами лежат вдоль них. Это напоминает знаменитое святилище «Реком»!

Миновали пещеру, вышли в туннелеобразную выработку, в самом конце которой уперлись в кладку из квадратных блоков гранита.

— Вот она, пещера! За этими глыбами. Нам не справиться с разборкой стены, придется попробовать малым количеством взрывчатки ослабить кладку, — проговорил Зубрицкий. Он дрожал от нетерпения, глаза его лихорадочно блестели. Линский сказал:

— Какой взрыв? Потолок весь в трещинах. Надо попробовать разобрать. Позавчера я принес сюда кувалды и пробойники. У Туриева сил много, молодой, пусть начнет, а мы ему поможем.

Борис сбросил с плеч штормовку, принялся за работу. Линский и Зубрицкий иногда сменяли его, давая возможность отдохнуть.

Руки отказывались служить, ныли ноги. Борис разделся по пояс — жарко. Он бил кувалдой по пробойнику вот уже несколько часов. Наконец раствор вокруг самой нижней, крайней справа глыбы поддался его усилиям. Еще несколько ударов по глыбе, — она медленно стала уходить от него. Последний удар загнал ее вовнутрь…

Теперь отделить верхнюю над образовавшимся отверстием глыбу — это получилось сравнительно легко. Борис уронил кувалду на пол, сел на корточки. Можно попробовать залезть. Туриев протиснулся в отверстие, включил фонарь. Все пространство перед его глазами занято темно-желтыми статуэтками, наборными поясами, ножнами, украшенными золотыми бляхами, свалены в кучу фигуры воинов, выстроились в ряд неведомые чудища, чуть в стороне стоит статуя женщины в летящих одеждах. От нее невозможно оторвать глаз.

— Ну, что там? — нетерпеливо крикнул Зубрицкий.

Борис вылез, молча протянул ему фонарь. Зубрицкий грузно опустился на пол, лег на живот, протиснулся к отверстию… Он лежал минут пять, потом уступил место Линскому. Тот влез почти по пояс, дотянулся до наборного пояса, вытащил его наружу, трясущимися руками поднес его к глазам.

— Расстели на полу, — тихо приказал Зубрицкий, — и мы хотим посмотреть.

Края пояса обрамлены орнаментом, которым пользуются и по сей день женщины, выделывая ковры! Среднее поле пояса заполнено золотыми пластинками, на которых изображена облавная охота! Мужчины — один пеший, другой — на коне. Пеший целится из лука в тура, конник поражает копьем волка.

Нечто подобное Туриев уже видел, но где? Конечно, в музее! Пояс точно с такими же рисунками, только на бронзовых пластинках. Пояс, присущий кобанской культуре! Златокузнецы и ювелиры Скалистого плато продолжили традиции своих пращуров!

— Будем разбирать дальше? — спросил Туриев.

— Нет. Этого пояса достаточно, чтобы нам поверили: пещера с сокровищами найдена. Вернемся, поговорим. Еще ночь, на поверхность выходить нет смысла.

Возвратившись, в «ковровую» пещеру, они снова рассматривали пояс, находя все новые и новые детали, говорящие о филигранном искусстве древнего мастера.

Зубрицкий громовым голосом спросил:

— А не выпить ли нам по рюмочке, Лева! Давай все, что там есть у тебя! — Он, не дожидаясь, выпил, еще и еще.

Линский как-то странно посмотрел на Зубрицкого, медленно вышел из пещеры-комнаты.

— От радости ничего не вижу, кроме пояса, Лева! Давай сюда! Лева! — Зубрицкий беспокойно покрутил головой. — Ты чего не откликаешься? Посмотрите, что с ним… я боюсь, — прошептал Зубрицкий.

Линский лежал ничком. Борис осторожно перевернул его на спину. На лице Линского застыла горькая усмешка, широко открытые глаза сохранили выражение боли…

— Что же теперь будет? За все придется отвечать мне? Лева вовремя ушел со сцены… У него было слабое сердце и добрая душа. Бедный Лева… — Зубрицкий посмотрел на часы. — Семь утра. Нам пора, товарищ следователь по особо важным делам… Вчера, когда я подходил к мазару, видел ваших друзей на плато. Они стояли у палатки. Представляю, как они волнуются за драгоценную жизнь Туриева. Кстати, среди них женщина.

Борис вскочил на ноги, быстро проговорил:

— Немедленно, немедленно — наверх!

— Мне надо хоть немного поспать, — вдруг возразил Зубрицкий.

— У вас будет достаточно времени, чтобы отоспаться.

— В камере? — икнул Зубрицкий, наливая себе еще.

— Довольно! — приказал Туриев. — Идите, я за вами.

— Странно, вы мой пленник, а командуете, — Зубрицкий помотал головой, — нет мы пленники друг друга. Согласен. Отвечу за все. Лишь бы повидать Алешку. Надо идти. Надо, чтобы Линского забрали отсюда, надо его похоронить… Ах, Лева, Лева… — Зубрицкий уронил голову на стол, густой храп заполнил пещеру.

Придется ждать, пока проспится: Туриев без него отсюда не выберется, дорогу через мазар он не знает.

Рация! Она в рюкзаке! Попробовать связаться? Опять ничего не получилось: волны не пробивали толщу известняка.

Зубрицкий спал долгих три часа. За это время Борис осмотрел «ковровую» пещеру, за спинкой дивана обнаружил карабин.

Проснувшись, Зубрицкий хмуро посмотрел на лежавшее на столе оружие, проворчал:

— Нашел-таки… Я готов. Устал прятаться, изворачиваться, хитрить, устал видеть себя в мечтах миллионером. Все, что нашел, — отдаю народу, — с пафосом заключил он, дурачась.

— Не надо так, Георгий Николаевич. Ведь все учтется.

— А военные склады? Вы о них забыли? Никто, кроме меня, не знает их местоположение. Хотите сейчас туда пойти?

— Нет, нет. Наверх! Склады подождут.

…Они поднялись на поверхность, когда солнце стояло почти в зените. Туриев посмотрел в сторону своей палатки. Оттуда бежали люди, размахивая руками и что-то крича.

И вот они совсем-совсем близко, такие тревожные, бездонные, любимые глаза Лены…

Сообщение из газет: «В минувшем году в одном из районов Северного Кавказа обнаружено древнее поселение — подземный пещерный город.

Материалы экспедиции будут опубликованы…»

1981 год.