Загадка улицы Блан-Манто

ЭПИЛОГ

Прошло два месяца. Рутина вновь вступила в свои права. Николя, не имея постоянной должности, по-прежнему исполнял всевозможные поручения. Чаще всего он работал в паре с инспектором Бурдо, но они никогда не вспоминали о событиях, в которых им довелось принять участие и которые, со всеобщего согласия, похоронили под толстым слоем молчания. Все преступники погибли, публичный процесс не состоялся.

Николя старательно выполнял повседневную работу. Начальник полиции забрал у него письмо, на основании которого он на время получил почти безграничную власть. Сартин вызывал его редко, а во время аудиенций говорил исключительно о службе. Молодой человек ни о чем не жалел. После лихорадочных недель, посвященных расследованию, на него снизошло великое умиротворение. Теперешняя жизнь его вполне устраивала. Ему нравилась его новая квартира в доме Ноблекура. Хозяин дома и слуги окружали его заботами, он часто обедал вместе с друзьями бывшего прокурора парламента и таким образом расширял круг полезных связей.

Он вновь регулярно виделся с Пиньо и снисходительно слушал его рассуждения о миссионерстве. Столь же регулярно он навещал отца Грегуара, всегда с радостью встречавшего своего бывшего пансионера. Дом Семакгюса стал для него еще одним пристанищем, куда он часто захаживал по воскресеньям. И всякий раз Катрина угощала его своими кулинарными изысками. Хирург, чья манера общения всегда притягивала Николя, вовлекал его в бесконечные беседы, предоставлявшие молодому человеку обильную пищу для ума. О Геранде он старался не вспоминать. После долгой внутренней борьбы он решил не отвечать на письмо Изабеллы. Живя в Париже, он приобрел опыт общения с людьми из разных слоев общества; осознание пропасти, разделяющей дочь маркиза и сироту без имени и состояния, стало для него источником гордости и одиночества.

Николя часто заходил к Антуанетте, надеясь уговорить ее бросить нынешнее занятие. Но она привыкла к месту, к верным деньгам, придававшим ей уверенность в завтрашнем дне. Поэтому уговоры его оставались тщетны. Их дружба постепенно превращалась в обычную связь между полицейским и доступной девицей, хотя во время встреч между ними по-прежнему царила нежность. Дважды Николя сталкивался с комиссаром Камюзо; тот по-прежнему служил в полиции, хотя высочайшим повелением его лишили должности главного надзирателя за игорными заведениями. Шептались, что немилость настигла его после некоего дела, в распутывании которого главную роль сыграл Николя. Молодой человек ощущал на себе как завистливые, так и исполненные почтения взгляды. К счастью, Бурдо прекрасно разбирался в хитросплетениях внутрислужебных отношений в Шатле. Всегда в курсе всех слухов, он рассказывал Николя, о чем шепчутся у него за спиной, сопровождая досужие домыслы своим собственным ироничным комментарием. Николя выслушивал, смеялся и тотчас выбрасывал все из головы. Даже мысленно он не строил никаких планов, а потому не хотел слышать, что говорят о его видах на будущее другие.

В начале апреля Сартин довольно холодно сообщил ему о смерти маркиза де Ранрея. Известие наполнило Николя печалью и горечью. Он не успел помириться с крестным, которому был стольким обязан. Без его помощи он бы до сих пор прозябал в пыльной конторе в Ренне без всякой надежды вырваться оттуда. Но начальник не оставил ему времени в полной мере осознать свою утрату. Оглядев его со всех сторон, он неожиданно заявил, что завтра они вдвоем едут в Версаль. Король выразил желание видеть господина Лe Флоша. И Сартин немедленно обрушил на молодого человека тысячу советов и наставлений относительно придворных обычаев, внешнего вида, ношения шпаги и непременной пунктуальности. Николя никогда не видел, чтобы его начальник так нервничал. Завершая аудиенцию, Сартин категорическим, не терпящим возражений тоном произнес: «Ваш благородный вид заменит все остальное, породистого пса не надо учить».

В тот же вечер Николя попросил Марион почистить его зеленый фрак: до сих пор он не имел повода надеть его, Ноблекур одолжил ему свою придворную шпагу и галстук из голландских кружев, который он надевал на свою свадьбу. Отказавшись от ужина, Николя заперся у себя в комнате. Горе, отступившее на второй план перед сообщением о предстоящей аудиенции у короля, наконец вырвалось наружу. Картины прошлого, одна за одной, сменялись перед его внутренним взором: вот они с маркизом возвращаются с охоты, играют в шахматы, маркиз что-то говорит ему… С маркизом было связано множество счастливых моментов его прошлой жизни. Эти моменты шлифовали его и сделали тем, кем он стал сейчас. Властный голос крестного по-прежнему звучал у него в ушах. Старый аристократ никогда не скрывал свою любовь к нему. Николя сожалел, что причуда судьбы развела их, втянула в ссору и не дала возможности помириться. Стершийся образ Изабеллы возник, но быстро исчез, уступив место безутешному отчаянию.

На следующий день с раннего утра в доме на улице Монмартр начались лихорадочные приготовления к визиту в Версаль. Необходимость соблюсти все мелочи придворного костюма заставила Николя усыпить горе и заняться туалетом. Приглашенный цирюльник тщательно побрил его, и в первый раз в жизни молодой человек спрятал свои волосы под пудреный парик. Надев новый фрак и повязав бесценный галстук, он подошел к зеркалу и не узнал представшего перед ним мужчину с хмурым взором. Фиакр довез его до особняка Грамона, где его обещал подхватить господин де Сартин. Начальник полиции задерживался, и ему пришлось довольно долго ждать в гостиной. Начальник не сразу узнал Николя, приняв его за очередного посетителя. Когда недоразумение разрешилось, Сартин, уперев руки в бока, обошел Николя со всех сторон. Наконец, одобрительно кивнув, он похвалил его за внешний вид.

По дороге в Версаль Сартин, видя молчание Николя, не стал побуждать его к беседе, уверенный, что молодой человек переживает вполне законное волнение, неизбежное при таком ответственном событии. Однако Николя, не знакомый ни с Версалем, ни с двором, пребывал в сотне лье от подобных чувств. Отрешившись от предстоящей аудиенции, он созерцал уличную толчею. Настанет день, и эти безымянные прохожие исчезнут точно так же, как исчезнут и те, кто сейчас торопится, проносится мимо, даже не взглянув в сторону их экипажа. Впрочем, и сам он не пытается разглядеть лица снующих вокруг людей. Люди, Сартин, он сам всего лишь живые призраки, а будущее — не что иное, как неуклонное приближение конца, избежать коего не дано никому. Зачем тогда эта игра в существование, состоящая из сожалений о прошлом и страха перед будущим, сулящим лишь бесконечные печали и утраты?

Они приближались к Версалю. Призвав на помощь детские воспоминания, детскую веру, Николя вздохнул, стараясь облегчить тяжесть невысказанных мыслей, давящих ему грудь.

Сартин, ожидавший любого сигнала, чтобы нарушить угнетавшую его тишину, понял его движение как желание начать разговор. Человек, в сущности, не злой, он хотел приободрить Николя, и со знанием дела стал рассказывать ему про нынешний двор. Версаль при теперешнем короле потерял блеск, приданный ему Людовиком XIV. Король часто уезжает из Версаля, а следом за ним и придворные — все, кроме тех, кто по должности не может его покинуть. Повсюду воцаряется запустение. Когда же монарх на месте, все оживает, и придворные оспаривают друг у друга право ездить вместе с королем на охоту. И все же, как только подворачивается возможность, каждый стремится удрать в Париж вкусить столичных удовольствий. В столице проживают большинство министров.

Николя залюбовался широким проспектом, проложенным среди немногочисленных домов, окруженных садами и парками. Высунувшись в окошко, он увидел, что экипажей становится все больше и больше. В слепящем сиянии весеннего дня впереди высилось величественное строение, окутанное легкой золотистой дымкой. Синева черепицы, блеск позолоченной лепнины, светлое золото камня и массивный красный кирпич извещали, что перед ними королевский дворец. Карета въехала на площадь Дарм, забитую экипажами и портшезами, среди которых ухитрялись сновать пешеходы. Проехав в монументальные решетчатые ворота, украшенные гербами Франции, карета пересекла двор и остановилась перед решеткой, ограждавшей доступ в королевский дворик. Сартин сообщил Николя, что они находятся возле тщательно охраняемой части дворца, именуемой Лувром, куда пропускают только кареты и портшезы, обитые красной материей, означавшей, что сидящие в них удостоились чести въезжать во дворец. Выйдя из кареты, они направились к постройкам, расположенным справа от ворот. Два стражника в синих камзолах на красной подкладке, расшитых вертикально золотым и серебряным галуном, отдали им честь.

Сартин ловко прокладывал дорогу среди толпы придворных зевак, а Николя, потеряв способность ориентироваться, следовал за начальником. Ему казалось, что он попал в гигантский лабиринт, составленный из галерей, коридоров и лестниц всех размеров. Завсегдатай Версаля, начальник полиции легко перемещался по этому лабиринту. А Николя чувствовал себя таким же потерянным, как и два года назад, когда он впервые приехал в Париж. Взгляды, которые он ощущал на себе, сопровождая грозного персонажа, только усугубляли его неловкость. Впервые надетый фрак стеснял его. Внезапно ему в голову пришла безумная мысль: конечно же, приказ относился не к нему, а к кому-то другому! Когда Николя окончательно перестал понимать, куда они идут, они, наконец, вошли в просторную комнату, где в центре, окруженный свитой, сидел высокий мужчина. Лакей помогал ему снимать синий, обшитый золотым галуном, фрак[59]. Сняв рубашку, мужчина приказал вытереть себя. Нарумяненный и увешанный драгоценностями старичок протянул ему сухую одежду. Мужчина мрачно назвал привратнику несколько имен. Сартин больно толкнул Николя локтем, напомнив ему снять шляпу. Только тогда молодой человек сообразил, что перед ним король. И удивился, как это некоторые из присутствующих вполголоса продолжали беседовать о своем. Господин, в котором он не сразу узнал Лаборда, подошел к нему и шепнул на ухо:

— Очень рад видеть вас здесь, сударь. Поздравляю. Вы присутствуете при церемонии снятия сапог его величества. Сейчас его величество назовет тех, кто удостоится чести ужинать вместе с ним.

Сартин, коего Лаборд почтительно приветствовал, изумился, обнаружив, что Николя пребывает на дружеской ноге с первым служителем королевской опочивальни. Изумленная физиономия начальника приободрила молодого человека. Значит, не он один может испытывать удивление. Тут раздался голос короля.

— Ришелье, — обратился он к нарумяненному старичку, — надеюсь, вы помирились с д'Айаном и более не спорите, на основании чьей рекомендации мы приглашаем на бал в Манеже. Не забудьте предупредить Дюрфора[60].

— Следую указаниям вашего величества. Однако, сир, хочу заметить…

— …что охота была неудачной, — оборвал его король. — В лесу Фосс-Репоз мы упустили двух оленей. Третий прыгнул в олений пруд, и только с третьего раза его сумели оттуда выгнать. Сегодня нам не повезло.

Скорчив гримасу, старый маршал поклонился. Завершив переодевание, король направился к маленькой двери и скрылся за ней. Присутствующие согнулись в почтительном поклоне. Николя не успел ничего почувствовать, как Лаборд уже тащил их за собой.

— Мы пойдем в малые апартаменты, — объяснил он. — Король желает без помех выслушать ваш рассказ о некоем расследовании. Сегодня он в дурном настроении, охота прошла неудачно, и он не смог отвлечься от забот. Но не бойтесь, все будет хорошо. Говорите уверенно, без робости, ибо если вы начнете смущаться, король почувствует себя не в своей тарелке. Можете пошутить, только не слишком заумно. Постарайтесь, чтобы ваш рассказ все время оставался интересным. Король, в сущности, благоволит своим подданным, особенно молодым.

Они прошли прихожую с низким потолком и пересекли галерею, где на стенах висели большие живописные полотна. Лаборд объяснил, что король пожелал украсить стены сценами охоты на экзотических животных. Картины действительно изображали людей и животных дальних стран. Прежде Николя таких не видел.[61] Лакей провел их в гостиную с белыми деревянными панелями на стенах; изящный золотой узор на белом фоне создавал ощущение гармонии. Сидя в кресле, обитом красной дамасской тканью, король пил вино; стакан его наполняла красивая дама. Держа шляпы в руках, все трое поклонились. В ответ король слегка махнул рукой. Протянув руку Сартину, дама села и изящным поклоном ответила на приветствие двух остальных прибывших.

— Итак, Сартин, как обстоят дела в вашем городе?

Начальник полиции почтительно ответил на вопрос монарха, завязалась беседа. Николя чувствовал себя на удивление легко. Он никак не мог поверить, что находится в присутствии короля. Он видел перед собой красивого мужчину, с броскими чертами лица и необычайно большими глазами, отчего взор его казался на удивление кротким. Мужчина смотрел в пустоту, лишь изредка пробегая взглядом по лицам присутствующих. Высокий лоб свидетельствовал о величии и достоинстве, в то время как одутловатые отвислые щеки говорили о возрасте и усталости. На бледной коже местами проступали зеленоватые пятна. Король говорил тихо, и вид у него был унылый и, пожалуй, даже тоскливый. Временами Николя ловил на себе его вопросительный взор; долгим взглядом король не удостаивал никого.

Сидящая возле его величества дама, являвшаяся, по предположению Николя, маркизой де Помпадур, отнюдь не соответствовала расхожему образу фаворитки. Строгое закрытое платье скрывало шею, длинные рукава закрывали кисти рук. Вспомнив о сплетнях, ходивших о королевской фаворитке, он подумал, что для женщины, известной красотой своих рук и груди, надеть такое платье является настоящим подвигом. Наброшенная поверх платья короткая накидка с капюшоном отчасти скрывала пепельные волосы маркизы. Серая, с сизым отливом накидка гармонировала с цветом фрака короля, пересеченного голубой лентой ордена Святого Духа. Голубые, красиво разрезанные глаза, очаровательный овал лица, но излишне нарумяненные щеки — вынес суждение Николя, рассматривая маркизу. Помпадур выглядела, можно сказать, сурово. Ходили слухи, что маркиза решила брать пример с госпожи де Ментенон. Она улыбалась одними губами, лицо же оставалось недвижным, и Николя сделал вывод, что за невозмутимой внешностью таятся тревога и страдание. Время от времени маркиза бросала на короля беспокойные и любящие взгляды. Король, сам, видимо, того не замечая, постоянно расточал ей сотни мелких знаков внимания. Николя стало легче дышать. Ему казалось, он присутствует на семейном вечере.

— Так вот каков ваш протеже, Сартин. Мы ему многим обязаны. Лаборд говорил мне о нем.

Начальник полиции не стал скрывать своего изумления.

— Не знал, что господин Ле Флош столь заметная фигура, сир.

Король повернулся к Николя:

— Сударь, расскажите мне о деле, касающемся известных вам вещей. Я вас слушаю.

Не раздумывая, Николя бросился в воду. Он знал: сейчас решается его будущее. Многие на его месте стали бы ловить свой шанс, играя на слабостях слушателя и выпячивая достоинства рассказчика. А он заговорил просто и ясно, живописал, но без особых подробностей, побуждая понять больше, чем сказано, избегал говорить о себе и выставлял на первый план Сартина — быть может, даже больше, чем требовалось. Несколько раз король прерывал его, уточняя детали медицинской экспертизы, пока, наконец, маркиза не попросила его умерить интерес к этим ужасным подробностям. В зависимости от характера событий Николя то был сдержан, то взрывался фейерверком слов. Его речь текла плавно и ритмично, не утомляя присутствующих. Король, слушавший его самым внимательным образом, казалось, даже помолодел; его взгляд засиял каким-то новым блеском. Завершив рассказ, Николя молча поклонился и отступил. С очаровательной улыбкой маркиза протянула ему руку для поцелуя, и молодой человек почувствовал ее крайнее возбуждение.

— Спасибо, сударь, — произнесла она, — мы вам обязаны. Уверена, его величество не забудет ваших услуг.

Встав с кресла, король прошелся по комнате.

— Как говорил мой предок Генрих IV, король — первый дворянин королевства. И первый дворянин сумеет вознаградить сына одного из самых верных своих слуг, который три года назад вместе с доблестными земляками-бретонцами выказал готовность выступить против англичан.[62]

Николя ничего не понимал: наверное, эти слова относились не к нему, а к кому-то другому. Сартин оставался невозмутим, Лаборд от удивления разинул рот, маркиза в изумлении смотрела на короля.

— Да, я сказал правильно: сын одного из моих слуг, чью доблесть я никогда не забуду, — продолжал король. — Сударь, — обратился он к Николя, — ваш крестный, маркиз де Ранрей, недавно покинувший наш мир, передал мне письмо, в котором он признает вас своим законным внебрачным сыном. Мне приятно сообщить вам об этом и вернуть вам имя и титул: отныне они принадлежат вам.

После слов короля наступила тишина. Николя бросился к ногам его величества.

— Сир, умоляю ваше величество меня простить, но я не могу их принять.

Король дернулся и вскинул голову:

— Но почему, сударь, в чем причина?

— Ваше величество, принять означает изменить памяти моего… моего отца и лишить мадемуазель де Ранрей наследства, принадлежащего ей по праву. Я отказываюсь от него, равно как и от титула. Я уже имею счастье служить вашему величеству и прошу вас разрешить мне продолжать службу под своим именем.

— Пусть будет так, сударь.

Он повернулся к маркизе:

— Вот редкий пример неиспорченности человеческой натуры, пример, вселяющий в нас надежды.

Потом он снова обратился к Николя:

— Маркиз писал мне, сударь, что вы, как и он, знаток охотничьего искусства.

— Сир, он сам обучал меня ему.

— Вы всегда будете желанным гостем в моей карете. Лаборд, господин Ле Флош получает привилегию участвовать в травле оленя. Он освобождается от обязанности носить костюм начинающего охотника.[63] А остальные мои пожелания господину Ле Флошу передаст господин де Сартин.

Аудиенция окончилась, и все трое вышли из белой гостиной. В галерее первый служитель королевской опочивальни поздравил Николя.

— Король приглашает вас охотиться вместе с ним. Он знает вас как Ранрея и оказывает вам честь как Ранрею. Вы получаете придворные привилегии и право ездить в каретах короля.

Словно во сне, Николя шел за Сартином; он не знал, хочется ли ему, чтобы сон поскорее кончился, или нет. Они уселись в карету и молча выехали из дворцовых ворот.

— Я предупреждал короля, что вы откажетесь. Он мне не поверил, — произнес Сартин.

— Вы давно об этом знали?

— Давно, с вашего приезда в Париж. Ранрей любил вас. Он очень страдал из-за вашей ссоры, случившейся по его вине. Но поймите и его страхи, когда он увидел, что между вами и мадемуазель де Ранрей, вашей сестрой, рождается нежная привязанность, и простите его памяти те решения, которые тогда вы не смогли бы ни понять, ни оценить.

— Я чувствовал, что за всем этим кроется какая-то тайна!

— Видите, ваша знаменитая интуиция и тут вас не подвела!

— А моя мать?

— Умерла, произведя вас на свет. Вряд ли вам стоит знать больше. Маркиз был женат. Она была девушка из благородной семьи, и если бы об их любви узнали, ее бы ожидало бесчестье.

— Позвольте вас спросить, сударь, почему вы решили, что я откажусь?

— Я наблюдаю за вами с тех пор, как ваш отец поручил вас мне. Вы очень на него похожи. Но то, что он приобрел благодаря рождению, вам пришлось приобретать благодаря вашим талантам. И вы доказали, что, несмотря на скромное происхождение, вы способны преодолевать собственные слабости. Если в разговорах с вами я злоупотреблял сомнениями и недоверчивым тоном, способным, не скрою, оскорбить вас, то это не от неудовольствия, а от тревоги за вас. Я хорошо понимаю вас, Николя, ибо сам в пятнадцать лет остался сиротой. Мой отец исполнял обязанности интенданта Каталонии. Испанец по отцу, я не имел ни поддержки, ни состояния и, очутившись в коллеже Даркур, с самого начала вволю наглотался презрения вышестоящих. Унижение является мощной пружиной, движущей общество. Благородное происхождение открывает двери, но часто двери эти всего лишь видимость. А если верить нашим друзьям философам, грядут времена, когда лучше быть плебеем. Но как бы там ни было, — со смехом завершил он, — вы повели себя не по-придворному, отказавшись от титула, на который вы имеете бесспорное право. Тем более в присутствии фаворитки, урожденной Пуассон. К счастью для вас, она, кажется, не рассердилась.

Он вытащил из кармана кипу бумаг и протянул их молодому человеку:

— Читайте.

Буквы прыгали перед глазами Николя, и он никак не мог понять суть переданных ему документов. Сартину пришлось объяснять:

— Его величество по великой доброте своей пожаловал вам в качестве благодарности должность комиссара полиции Шатле. Стоимость должности оплачена, вы найдете квитанцию, подтверждающую законность вашего назначения. Единственное условие, которое ставит король, дарующий вам эту милость, — вы остаетесь под моим началом. В делах, касающихся его лично, он намерен использовать вас без посредников. Смею думать, комиссар Лe Флош, это условие не слишком тяготит вас.

— Сударь, без вас…

— Не надо, Николя. Это я ваш должник.

Всю оставшуюся дорогу Николя пытался справиться с нахлынувшими на него противоречивыми чувствами. Когда карета въехала в Париж, он попросил у Сартина разрешения выйти возле коллежа Четырех Наций[64]: ему хотелось дойти до улицы Монмартр пешком. Улыбнувшись, Сартин согласился. Сумеречный свет уходящего дня разливался над Сеной, затопляя оба берега, сад Инфанты и Старый Лувр. Невесомый воздух благоухал ароматами трав и цветов. Ветер прогнал миазмы гниющего на берегах мусора. Над городом плыли разноцветные облачка. Пронзительный гомон, доносившийся из-под розовых, серых и золотистых тучек, извещал о прилете ласточек.

Настал час умиротворения. Заноза, бередившая сердце и плоть Николя, перестала его мучить. Он нашел свое место в хаосе окружавшего его мира и поборол искушение принять титул, ценность которого обусловлена исключительно предрассудками. Не титул, а он сам будет отныне определять свою значимость. Прошлое оплачено, начинается новая жизнь, и он построит ее своими собственными руками. Он с нежностью вспомнил каноника Лe Флоша и маркиза. Их души могут быть довольны. Он не забыл их наставлений и показал себя достойным их любви. Словно счастливое воспоминание о разделенном детстве, перед его взором проплыл исполненный горечи пленительный образ Изабеллы. Николя долго любовался закатом. Где-то там, очень далеко, свободный океан с грохотом разбивал свои волны о берег его родной Бретани. Насвистывая арию из оперы, Николя двинулся по набережной к Новому мосту.

София, январь 1996 — май 1997