Загадки первых русских князей

Глава 8 Илья Муравленин

Богатырь Илья Муромец является самым популярным героем русского эпоса. Былин о нем сложено великое множество, хотя излагают они, во множестве вариантов, ограниченное число сюжетов. Всего их девять:

1) молодость Ильи, исцеление и получение силы;

2) освобождение Чернигова (или Смоленска) от разбойников (или вражеской орды);

3) пленение Соловья-разбойника;

4) Илья Муромец и Идолище;

5) Илья Муромец и Калин-царь;

6) поединок Ильи Муромца с сыном или дочерью;

7) три поездки Ильи Муромца;

8) ссора Ильи Муромца с князем Владимиром;

9) Илья Муромец на Соколе-корабле (Илья плавает на Соколе-корабле по Хвалынскому (Каспийскому) морю вместе со Стенькой Разиным или Ермаком, наводя страх на татар и калмыков)^{216}.

По этим сюжетам время действия героя и его характер определить достаточно сложно. С одной стороны, Илья Муромец — современник князя Владимира Красное Солнышко (а у этого князя в характере есть черты и Владимира Святого, и Владимира Мономаха), с другой — он воюет с татарами, с третьей — он приятель Степана Разина и сам «старый казак». В каждой былине упоминаются детали быта и вооружения, относящиеся не только к X–XIII векам, но и к XVI–XVII векам и даже к XVIII–XIX векам^{217}. Можно выделить в былинах целый ряд наслоений и сюжетов как ранних, так и более поздних эпох. Поэтому определить время появления самых ранних произведений, посвященных Илье, достаточно сложно.

Еще сложнее решить, деяния какого или, правильнее, каких исторических деятелей X–XIX веков отразились в былинах о подвигах этого героя. Былины, как правило, приурочивают время действия героя ко времени князя Владимира, то есть, если проводить параллель с Владимиром Святым — к концу X — началу XI веков. Поэтому исследователи особенно XIX века предпочитали отыскивать героев-прототипов былинных персонажей в летописном повествовании о времени Владимира Святого. Сообщения же былин о войнах героя с татарами или о его дружбе с казаками считались сторонниками этого метода поздними «наслоениями» на первоначальный рассказ о похождениях героя. По совпадению имен, прототипом Добрыни Никитича считался дядя Владимира — Добрыня, а Алешу Поповича возводили к богатырю Александру Поповичу, упомянутому несколько раз в Никоновской летописи (XVI век). Правда, с Поповичем вышла промашка, так как анализ летописного текста показал, что составители Никоновской летописи использовали уже готовые былины и вносили былинных героев в летопись как исторических деятелей^{218}. Осталось неясным и что делать с Ильей Муромцем, так как в летописном повествовании о X–XI веках нет деятеля с похожим именем. Не учитывалось и то, что летописи умалчивали о части известных тогда героях прошлого и настоящего (для X века — Хельгу, Олег Моравский, князья договора 944 года, «анепсий» Ольги и, вероятно, многие другие — яркий тому пример). Наконец, почему взгляды летописца должны были обязательно совпадать со взглядами сказителей былин? Ведь известно, что вкусы народа в выборе популярных исторических деятелей не всегда совпадают с выбором государства, церкви и научных работников.

Взгляд на летописи, как на своеобразный «справочник» для подбирания прототипов былинным персонажам, в корне неверен. Да и определить время действия былинных героев трудно. Почему сложение былины должно относиться к самому раннему периоду русской истории, а детали XIII–XVIII веков представляться поздними «наслоениями»? Почему сказители, наоборот, не могли отнести деятельность персонажа, например, XIII века к XI веку? Вполне могли! Отнесение же в былинах деятельности героя к «временам» Владимира Красное Солнышко весьма условно и вовсе не означает конец X — начало XI веков. Д. С. Лихачев назвал это время «эпическим временем» русских былин: «Когда бы ни слагались былины, они переносят действие в Киев, ко двору Владимира. Русские былины воспроизводят мир социальных отношений и историческую обстановку древней Руси и, как уже было отмечено в исследовательской литературе о былинах, только героев «киевского» цикла называют богатырями. Обогащаясь теми или иными новыми сюжетами, былины переводят их в отношения X в., отметают многое, что не соответствует социальной обстановке этого времени, понятой, правда, с известной долей идеализации… Новые герои принимают старые имена былинных героев. Новые исторические события героические подвиги переносятся в былинное прошлое. Былины резко отличаются от исторических песен главным образом тем, что они все повествуют об одном времени… Былины многослойны, их шлифовал народ в течение многих веков. В былинах отразились сюжеты и древнейшего эпоса, еще «до-киевского», и сюжеты последующих веков. Однако и в том и в другом случае былина становилась былиной, лишь перенеся свое действие в обстановку «эпического времени»^{219}.

Исходя из этого, установить время сложения той или иной былины не представляется возможным. Правда, в случае с Ильей Муромцем мы можем быть твердо уверенными, что сказания о нем существовали уже, самое позднее, в XII веке. Дело в том, что в произведениях немецкого героического эпоса неоднократно встречается имя Ильи Русского — Ilias von Riuzen. Древнейшее упоминание о нем содержится в верхненемецкой поэме «Ортнит», записанной в 1220–1230 годы на основе устных сказаний, бытовавших в Германии в течение нескольких веков. Главный герой поэмы — молодой король Ортнит — царствует в Ломбардии в Гарде. А «король» Илья Русский (поэма называет его: «король Илья», «король из Руси», «король из дикой Руси») — дядя Ортнита по материнской линии. «По совету Ильи Ортнит решает отправиться в путешествие в Сирию, чтобы посвататься к дочери короля Махореля. Ортнит просит Илью сопровождать его в этой поездке. Илья соглашается, но на предложение Ортнита немедленно отправиться туда отвечает:

…В походе на восток Илья стоит во главе войска, Ортнит добывает себе невесту хитростью, прибегая к волшебству карлика Альбериха, который в поэме назван его отцом. Король Махорель, у которого увезли дочь, посылает в страну Ортнита дракона; в бою с ним Ортнит погибает»^{220}.

Другой, нижненемецкий вариант сказания об Ортните сохранился в произведении скандинавской литературы, прозаической «Саге о Тидреке Бернском» («Тидрек-саге»), которая была записана в Норвегии около 1250 года. Сага отмечает, что составлена она «по рассказам немецких людей, а нечто по их песням, которыми подобает забавлять именитых людей, сложенным древле, тотчас после событий, о которых говорится в этой саге». «В некоторых эпизодах саги действие происходит на Руси, где правит конунг Гертнит (соответствует Ортниту в верхненемецкой поэме). Ему подчинены Русь… Польша… и Вильциналанд, столица его царства — Новгород… У конунга Гертнита три сына. Об этом рассказывается так: «У конунга Гертнита было два сына от жены, старший звался Озантрикс, младший Вальдемар, а третий сын, которого он имел от своей наложницы, назывался Ильей (Ilias), был он муж мирный и приветливый»… Об Илье далее говорится: «…посадил конунг Гертнит сына своего правителем в Греции, того, что назывался Ильей, и дал ему достоинство ярла, был он великий»^{221}. «В саге отмечается, что у Ильи было два сына: «В эту пору пришли к конунгу Озантриксу в землю вилькинов два юных вождя, Гертнит и Осид (по другой рукописи — Гертнит и Гирдир), сыновья его брата Ильи, ярла греческого, племянники конунга Озантрикса»… Одному из них Гертниту, за его храбрость и ловкость конунг Озантрикс дал титул ярла и большой лен в своей стране, поставил вождем дружины, а затем отправил посланником к королю гуннов Милиасу… Та часть «Тидрек-саги», где говорится о взаимоотношениях гуннов и русских, выделяется исследователями из текста саги и носит название «саги о вильтинах». В ней рассказывается о сватовстве Озантрикса, сына Гертнита, к дочери короля гуннов Милиаса, о сватовстве другого короля гуннов — Атиллы к дочери Озантрикса Эрке, а затем о войне между гуннами и русскими. Здесь в описании сражения, которое дает конунг Владимир Атилле, говорится, что в нем участвует ярл Греции… По-видимому, это тот же Илья, хотя его имя не названо. В последующем эпизоде осады Атиллой Смоленска важную роль вновь играет брат конунга Владимира, но теперь его уже называют ярлом Ироном»^{222}. Как видим, в произведении перепутаны народы разных эпох — Атилла осаждает Смоленск! Илья упоминается и в саге Битерольфа XIII века, как «Elias von Reussen»^{223}.

Нет смысла искать в «Тидрек-саге» и «Ортните» отражение каких-то исторических событий. Это — художественное произведение. Важно то, что персонажем этих двух произведений XIII века является Илья Русский (или — Греческий, поскольку составители поэмы и саги знали, что Русь приняла крещение от греков). Сходство этого персонажа с Ильей Муромцем замечательное: имя, связь с Русью. Наконец, Илья Русский, судя по описанию его внешности, — богатырь. Интересна и фраза Ильи в «Ортните»: «Я бы с радостью увидел свой дом, свою жену, а также своих детей». В былинах говорится, что у Ильи есть дети (дочь или сын). Правда, никаких родственных чувств они к отцу не испытывают. Напротив — стремятся его убить (сюжет о поединке Ильи Муромца с сыном или дочерью). В былинном разговоре с дочерью Илья вспоминает о том времени, когда он служил вдали от Руси в чужих краях. «Илья спрашивает богатырку, откуда она родом, и девушка отвечает, что она родом «из земли да из Тальянскою», что мать «отпустила меня ехать на святую Русь поискать себе да родна батюшка, поотведать мне да роду племени». В свою очередь, Илья ей говорит, что он «был во той земле во Тальянскою, три году служил у короля Тальянского». Этот отрывок интересен тем, что он как бы отсылает нас к поэме «Ортнит», события которой начинаются в Италии в Гарде»^{224}.

Наряду с чертами сходства есть и черты, отличающие Илью былин от Ильи немецкой поэмы и скандинавской саги. В «Ортните» и «Тидрек-саге» Илья — богатый, знатный человек (король Руси или ярл Греции). В поэме Илья обещает привести в помощь Ортниту пять тысяч воинов. Судя по всему, это личный отряд Ильи. Былинный же Илья совершает подвиги в одиночку, и вообще он «крестьянский сын» из Мурома или «старый», «матерый» «казак», а иногда «есаул» или «атаман». В конце XIX века В. Ф. Миллер подсчитал, во скольких былинах Илье придается эпитет «казака», и нашел, что из 201 былины это название встречается в 132, следовательно, почти в двух третях. Кстати, прозвище «Муромец» в саге и поэме также отсутствует.

Исследования специалистов показали, что мотив крестьянского происхождения Ильи не исконный. Народ, воспевая своего любимого героя, стремился приблизить его к себе, сделать совсем своим — крестьянином. Этот мотив распространяется лишь в XVII–XVIII веках, но даже в XVIII веке он встречается не часто. В одном из ранних сборников былин — сборнике Кирши Данилова — его нет. Нет его и в списках «Сказания о киевских богатырях», один из которых относится к первой четверти XVII века. Кстати, это первая из известных нам записей произведения, сложенного на основе былин, в котором упоминается Илья Муромец^{225}.

Что касается прозвища, то действительно Илью чаще всего называют «Муромцем», то есть уроженцем города Мурома или села Карачарова близ Мурома. Но древнейшее упоминание Ильи на территории бывшей Киевской Руси, относящееся к 1574 году, еще не знает Илью как «Муромца». В этом году оршанский староста Филон Кмита Чернобыльский, известный участник Ливонской войны, написал Троцкому кастеляну Остафию Воловичу письмо, в котором упоминает о былинном богатыре Илье «Муравленине»^{226}. В 1594 году немецкий путешественник Эрих Лассота, отправленный римским императором Рудольфом II к запорожцам и посетивший по дороге Киев, упоминает в своих путевых записках о популярности в народе рассказов о некоем «Eliae Morovlin'e», воеводе князя Владимира. Этот Илья «Моровлин» был «знаменитым героем или богатырем, о котором рассказывают много басен»^{227}. Таким образом, древнейшая форма не «Муромец», а «Моровлин» или «Муравлении».

То, как Илья «Муравленин»-«Моровлин» стал «Муромцем», еще в 1893 году блестяще разъяснил Д. И. Иловайский, увидевший в этом изменении наслоение Смутного времени начала XVII века: «Столь великое потрясение, испытанное всем русским народом, не могло не оставить резких черт и на его песенном творчестве. Например, с этого времени в числе врагов, с которыми сражаются Владимировы богатыри, появляются Люторы, то есть лютеране; так как в Польше и Западной Руси тогда процветала реформация и многие польско-литовские паны и шляхта, разорявшие Московское государство, были реформаторами. С того же времени появляется в былинах Маринка в качестве коварной жены-чародейки, например в былинах о Добрыне; под ней разумеется известная Марина Мнишек и т. д. С того же времени преобразился в казака и наш Илья Муромец.

В первое десятилетие XVII века, то есть в Смутную эпоху, у нас на Руси подвизался действительный исторический казак Илья Муромец. И любопытно, что исследователи нашего былинного эпоса, столь много потрудившиеся ради его объяснения, усердно рывшиеся в русских и частью иностранных источниках, доселе как-то не приметили этого, не скажу, слона, а все-таки довольно видную историческую личность.

Я говорю об одном из самозванцев, именно о Лжепетре.

В октябре 1609 года вместе с другими мятежниками или ворами (как их тогда называли) из осажденной Тулы вышли казаки Донские, Волжские, Терские и Запорожские и сдались царю Василию Шуйскому вместе с своим атаманом И лейкой Муромцем. Последний был подвергнут боярскому допросу, конечно, сопровождавшемуся пыткой, и вот что он сам рассказал о своем роде и о своих любопытных похождениях. Родина Ильи город Муром. Мать его звали Ульяной; она была вдова торгового человека Тихона Юрьева. Илья родился вне брака. Отца его звали Иван Коровин. После смерти Ивана Коровина и по его завету Ульяна постриглась в Воскресенском девичьем монастыре, под именем старицы Улиты. Когда и она умерла, для молодого Илейки настали годы бездомовной, скитальческой жизни. Сначала какой-то нижегородец Тарас Грозильников взял его к себе в Нижний, где Илейка около трех лет сидел в его лавке и торговал яблоками и горшками. Отсюда он ушел на Низ в Астрахань на судне торгового ярославца Козмы Огнева, у которого нанялся кормовым казаком для стряпни, то есть служившим при кухне. В Астрахани он зимовал и в это время ходил на татарский базар торговать кожами и сапогами. Из Астрахани Илейка ходил вверх до Казани, нанявшись казаком на стругу к одному ярославскому гостю. Пожив недель десять в Казани у одного посадского человека (опускаю имена), нанялся он опять в казаки на судно некоего вятского торгового человека и жил у него в Хлынове года полтора. С Вятки он опять пошел на судах с хозяйским товаром на Низ в Астрахань. Тут он годовал, живя у одного астраханского стрельца и торгуя на татарском базаре холстами и кожами, которые забирал у торговых людей, и тем кормился. Из Астрахани он опять ходил в судовых казаках вверх, то до Нижнего, то до Царицына. Но собственно военные его похождения начинаются с того времени, как он из Астрахани попал в городок Терки, то есть в главное поселение терских казаков. Здесь он нанялся уже в служилые или ратные люди к одному стрелецкому пятидесятнику по имени Пятого Моромцу (вероятно, тоже родом из Мурома); нанялся для того, чтобы вместо его заболевшего племянника идти с царскими воеводами в поход на Тарковского шамхала. По возвращении из похода Илейка зимовал в Терках, служа во дворе у какого-то Григорья Елагина. На лето он снова поплыл в Астрахань. Он пристал к волжским казакам, и тут начинаются его похождения уже не как рабочего, а как ратного служилого казака. В конце царствования Бориса Годунова Илейка находился под начальством воеводы князя Ивана Хворостинина; а когда этот воевода послал казачий отряд из Астрахани в Терки, Илейка пошел с сим отрядом.

Волжские и терские казаки, как известно, в то время нередко из служилых людей обращались в вольных и составляли грабительские шайки. Терские казаки забунтовали, начали говорить, что царь хотел их пожаловать великим жалованьем, да «лихие бояре» этого жалованья им не дали и себе присвоили. Они замышляли идти к устью реки Куры, чтобы «громить Турских людей», а если там насчет добычи не посчастливится, то поступить на службу к Кизыльбашскому (Персидскому) шаху Аббасу. Но тут человек с триста терских и волжских казаков отделились и задумали другое дело. В то время на Терек дошла весть о свержении Годуновых и воцарении первого Лжедимитрия; помогавшие ему донские казаки, по слухам, получили щедрые награды; это обстоятельство возбудило зависть у терских. Отделившиеся 300 человек хотели тоже попытать счастья и придумали выставить из своей среды тоже самозванного претендента на Московский престол, под знаменем которого можно было бы прежде всего идти на Волгу «громить торговые суда». Они изобрели царевича Петра Федоровича. Известно, что у последнего Рюриковича Федора Ивановича была только дочь, умершая в младенчестве; казаки сочинили басню о том, что родился собственно сын, но что верные люди, опасаясь козней Годунова, подменили его дочерью, а сына укрыли и воспитали тайно. Очевидно, повторялась басня подобная той, которую рассказывал о себе Лжедимитрий.

Возник вопрос, на кого возложить роль мнимого царевича Петра. Между «молодыми товарищами» казаки наметили выбрать одного из двух: или Илейку Муромца, или Митьку Астраханца, который был сыном одного астраханского стрельца. Митька сам отказался от этой чести, говоря, что он в Москве не бывал и никого не знает, а родился в Астрахани и там всегда жил. А И лейка Муромец, как оказалось, в Москве был: он приезжал сюда из Нижнего и жил тут от Святок до Петрова дня у подьячего Тимофеева, который служил у дьяка Василия Петровича; а этот дьяк находился в том приказе, в ведении которого были Устюг и Вятка. Итак, роль царевича Петра возложили на Илейку Муромца.

Эта воровская шайка с Илейкой, тайком от терского воеводы Петра Головина, ушла из города Терок на стругах в Каспийское море и остановилась на острове, против устья Терека. Тут пристали к ней еще многие казаки из соседних мест. Отсюда они поплыли к Астрахани, но в Астрахань не были впущены и двинулись вверх по Волге; причем Илейка Муромец послал гонца с грамотой к Лжедимитрию, называя его своим дядей. Хитрый Лжедимитрий отвечал ему ласково и звал его к себе в Москву, где, вероятно, готовил ему западню. Эту ответную грамоту Илейка получил под Самарой. Но едва он миновал Свияжск и в десяти верстах от него достиг Вязовых гор, как пришла весть о трагической судьбе первого Лжедимитрия. Тогда Лжепетр и его шайка повернули назад и занялись разбоем и грабежами. Из Волги потом они переволоклись на Дон, из Дона поднялись вверх по Донцу. Тут пришла к ним грамота из Путивля от известного деятеля Смутного времени князя Григория Шаховского, с известием, будто Димитрий вновь спасся от смерти, и с приглашением спешить на помощь.

Доскажу в немногих словах дальнейшую роль и судьбу Лжепетра, или Илейки Муромца.

Он очутился во главе полчища, состоявшего из казаков терских, волжских и донских; потом к нему пришли еще Запорожцы, так что у него оказалось более 10 000 войска. По дороге к Путивлю этот казацкий самозванец взял и разграбил несколько городов. Вообще он отличался хищным разбойничьим характером и, как истый представитель черного народа, особенно свирепствовал против бояр и дворян. Многих попавших в его руки он замучил; между прочим, князя Андрея Бахтеярова, бывшего прежде Путивльским воеводой, Илейка не только убил, но и опозорил его боярскую честь, в лице его дочери. По всем признакам он оказался и недюжинным атаманом в военном деле. Он одержал несколько побед над царскими воеводами, захватил Тулу и, соединясь с другим предводителем крестьянских и казацких шаек, известным Болотниковым, готовился идти на Москву. Царь Шуйский напряг все усилия, собрал стотысячную рать и во главе ее лично осадил Тулу. Осажденные защищались очень мужественно; осада так затянулась, что уже приходилось думать об отступлении, когда неожиданное обстоятельство помогло царю Василию: боярский сын Фома Сумин Кровков, родом из Мурома, следовательно, земляк Илейки Муромца, предложил царю запрудить реку Упу и затопить город Тулу; просил только дать ему сколько нужно народу. Действительно, он затопил город, и осажденные сдались. Илейку в числе других отправили в Москву. Там его повесили, предварительно сняв с него показания, о которых была речь выше.

Таков был действительный исторический казак Илья Муромец»^{228}.

Д. И. Иловайский даже попытался представить себе, как начали складываться и распространяться былины о казачьем Илейке Муромце: «Когда Илейка пристал к волжским служилым или ратным казакам, то он сначала поступил в товарищи к казачьему мелкому атаману Нагибе; после Нагиба передал его казаку Наметке, а от Наметки он перешел в ватагу казака Неустройка, прозвищем «Четыре здоровья». (Прозвище, очевидно, указывающее на его богатырскую мощь). Впоследствии первые два казака, то есть Нагиба и Наметка, вместе с Илейкой и Болотниковым, выдерживали тульскую осаду и также были взяты в плен. Нагиба вместе с Болотниковым был сослан в поморские города, и там царь Василий велел их казнить. Об этом повелении говорит Никонов, летопись; но оно не было исполнено по отношению к Нагибе: очевидно, он успел бежать. Спустя четыре года, именно в декабре 1612 г., следовательно, уже после очищения Москвы от поляков, Белозерский воевода Григорий Образцов уведомляет временное правительство (то есть князей Трубецкого и Пожарского), что Нагиба с воровской казацкой шайкой около того времени свирепствовал в Пошехонье по соседству с Белозерским уездом… В то же время из Вологды также идут жалобы на грабежи литовских и воровских шаек, которые, как известно, главным образом составлялись из казаков… Ясно, что в таких шайках участвовали многие сподвижники Илейки, которые разносили его память и, вероятно, складывали о нем песни. Вообще в Северной России потом долго, дольше чем в других краях, жили воспоминания о литовском и казацком разорении Смутной эпохи; а, следовательно, имена выдававшихся казацких атаманов той эпохи могли хорошо сохраниться в местном населении»^{229}.

Так Илья «Муравленин»-«Моровлин» стал «Муромцем», «старым казаком», а в XVII веке появились и казачьи былины об Илье Муромце, плавающем на Соколе-корабле со Степаном Разиным и Ермаком по «Хвалынскому» (Каспийскому) морю, и другие «казачьи» мотивы в былинах об Илье. Любопытно, что былинный сюжет об Илье Муромце, наводящем на Хвалынском море страх на «горских татар с калмыками», — явное указание на исторического Илейку Муромца, действительно плававшего по Каспийскому морю и участвовавшего в походах против горских племен^{230}. Разумеется, исторический разбойник и насильник Илейка Муромец совершенно не похож на былинного Илью Муромца — защитника сирых и убогих. Но «народные (собственно простонародные) симпатии и представления нельзя рассматривать с точки зрения настоящего образованного класса. Напротив, демократические тенденции этого самозванца, его свирепствование против бояр и дворян и вообще роль недюжинного казацкого атамана могли вполне возбудить симпатии простонародья, так же как их возбудили разбойничьи деяния Стеньки Разина, который сделался популярным героем народных песен не только по причине своей удали, но и потому, что с его лицом как бы связывался протест черного люда против боярского и дворянского гнета или вообще против высших классов»^{231}.

Можно высказать предположение, что до самого XIX века новая форма «Муромец» сосуществовала со старой, в виде переходной от «Муравленина»-«Моровлина» к «Муромцу» — «Муравец» или «Моравец». Так, в 1792 году испанец Луис де Кастильо, посетивший Россию с целью изучения русского языка и проживший в нашей стране четыре года, отметил, что «в народе еще сохраняется несколько древних романсов…, например, об исполине Ilia Muravitz и о других»^{232}. В финских вариантах былин об Илье, опубликованных А. Н. Веселовским в 1890 году, то есть почти через сто лет после книги Луиса де Кастильо, богатырь назван «Muurovitsa»^{233}. В 1915 году собирательница былин О. Э. Озаровская записала со слов пинежской сказительницы М. Д. Кривополеновой, 82-х лет, былину об «Илье Муровиче и Калине-царе»^{234}. Правда, Д. И. Иловайский полагал, «что тут есть недоразумение и что подобные варианты объясняются отчасти искажениями, а отчасти влиянием различных говоров. Тот самый город Моровийск, который стоял на реке Десне, по известиям о Смутном времени, в Северных или Московских летописных сводах иногда называется Муромск, а Путивль пишется Путимлъ, то есть в переходит в м»^{235}.

Что же касается принадлежности Ильи к Мурому, то следует учитывать, что если бы Илья действительно носил изначально прозвище «Муромец», то первые былины о нем были бы сложены именно на муромской земле. В Муроме еще в XIX веке любили показывать старое русло реки Оки, которое якобы Илья завалил деревьями, колодец, из которого когда-то напился Илья перед отъездом в Киев и т. д.^{236} Все эти дорогие местным жителям места являлись отражением содержания одной-единственной былины об «исцелении» Ильи каликами перехожими. Больше местные жители не знали ни одной былины об Илье. Исследователи отмечали, что в рассказах крестьян села Карачарово (близ Мурома) об отношении Ильи Муромца к Владимиру Святому или к Киеву никакие иные былинные сюжеты, кроме сюжета об «исцелении» Ильи, не упоминаются. Во всех былинах Илья выступает как человек пожилой, ничего о его молодости нам неизвестно, на службу к князю Владимиру он приезжает уже в зрелом возрасте, гораздо позднее Добрыни Никитича и Алеши Поповича. Для объяснения, почему Илья так поздно начал свою богатырскую службу князю Владимиру, появилась былина о нем как о сидне, который 30 лет и 3 года просидел на одном месте, а затем чудом исцелился. Этот сюжет — один из позднейших в цикле былин об Илье Муромце. Выходит, в муромской земле былины об Илье появились позже, чем где-либо еще. Вероятно, тогда же возник мотив крестьянского происхождения Ильи.

Специалисты неоднократно предпринимали попытки объяснить прозвище «Муравленин»-«Моровлин». А. Н. Веселовский в 1890 году выдвинул гипотезу о том, что слова «муравлении» и «моровлин» происходят от слова «мирмидон» (так византийцы называли представителей племен, «поочередно появлявшиеся на юге России»)^{237}. Позднее В. Ф. Миллер попытался вывести это прозвище из черниговского города Моравска (Моравийска), недалеко от которого находился и древний город Карачев (Карачев = Карачарово)^{238}. Часть исследователей продолжала отстаивать версию принадлежности Ильи к Мурому. А Марков колебался между отнесением слова «Моравец» и «Муромец» в «морю»^{239}. Наконец, М. Халанский предлагал объяснять «Моровлин» как «мурманский, урманский или норманнский»^{240}. Все эти построения малоубедительны.

Можно вывести прозвище Ильи и из «муравы». «Мурава» — это зелень, трава на корню; отсюда «муравленый» — постоянный эпитет печи, покрытой обливными, темно-зеленого цвета изразцами с «травами» — разводами, орнаментацией»^{241}. Тогда все объясняется просто. Просидевший на печи 33 года богатырь Илья «Муравлении» превращается, таким образом, в Илью «Запечного» или «Печного». Но слова «мравленин», «маравлянин», «морявлянин», «моровланин» в источниках имеют еще и другое значение: «выходец из Моравии»^{242}.

Последнее положение особенно интересно и позволяет выдвинуть несколько рискованных, может быть, предположений. Изначально Илья Русский (Греческий, Моровлин) — знатный витязь, который появляется в Киеве уже в зрелом возрасте. Где он был до этого, в точности неизвестно. Сюжет о «сидне», просидевшем 33 года без движения, по своему решает этот вопрос. По своему отвечают на этот вопрос былины об Илье из казачьего «пласта». В них говорится, что Илья Муромец плавал тридцать лет по Хвалынскому (Каспийскому) морю на корабле «Сокол». Затем он покидает корабль и едет на коне к Владимиру Красное Солнышко. Но из некоторых вариантов сюжетов (о поединке Ильи с сыном или дочерью, а это один из самых ранних сюжетов об Илье) видно, что богатырь долгие годы провел за границей. Об этом же периоде свидетельствует и былина о встрече Ильи со Святогором. Святогор — персонаж довольно сложный. Многочисленная литература, посвященная ему, до сих пор не прояснила этот загадочный образ. Ясно, что Святогор, в противоположность «святорусским» богатырям, богатырь «чужой», «святогорский»^{243}. Повстречав Святогора, Илья проводит с ним долгое время вдали от Руси, на «святых горах» или в «северной стороне». Так в былинах часто обозначается чужбина. Уж не в Моравии ли эта чужбина? Судя по прозвищу Ильи, это вполне вероятно. Сказания об Илье были настолько широко распространены в XII веке, что попали даже в немецкую поэму и скандинавскую сагу, что делает возможным предположение об их появлении уже в X или XI веках. Не был ли прототипом Ильи какой-то витязь-христианин, бежавший из Великой Моравии, или рус-дружинник, побывавший там вместе с Олегом Моравским и вернувшийся после долгой отлучки домой? Это вполне вероятно.

Нас не должно смущать, что в былинах Илья Муромец оказывается современником Владимира Красное Солнышко, а Илья Муравлении жил во времена Игоря и Ольги. Тут мы сталкиваемся с тенденцией отнесения деятельности всех богатырей ко времени князя Владимира Святого, который принимает в былинах характер идеального князя. Мы уже говорили об этом «эпическом» времени русских былин. Этот процесс можно проследить. Олег Моравский, с которым на Русь и прибыло множество беглецов из Моравии, является современником княгини Ольги, ее союзником. В вариантах былин XVI века, как это отражено в вышеупомянутых путевых записках Эриха Лассоты, Ольга названа уже не бабкой, а матерью Владимира. Ольга и Олег Моравский, таким образом, становятся современниками Владимира, причем Илья «Моровлин» у Лассоты назван воеводой Владимира. Позднее Ольга пропадает из былин, а Илья остается в роли богатыря из дружины Владимира.

Предположение о том, что одним из прототипов Ильи мог быть какой-то богатырь, выходец из Моравии, дает мне возможность сделать еще одно, весьма смелое предположение: не стал ли сам Олег Моравский этим прототипом? Это предположение может показаться неожиданным, хотя уже М. Халанский в начале XX века пытался обосновать мысль, исходя все из той же порочной практики подбирания в летописях прототипов всем героям русского эпоса, что прототипом Ильи был Вещий Олег!^{244} Выше я уже говорил, что сам Олег Моравский мог стать одним из героев, предания о котором были использованы древнерусскими книжниками при составлении летописного образа Вещего Олега.

Выскажу некоторые соображения, подтверждающие, как мне кажется, мое предположение. В вышеупомянутой старонемецкой поэме «Ортнит» герой по совету своего дяди по матери Ильи Русского выступает в поход за невестой, дочерью сирийского короля Махореля. Неподалеку от города Судерса, резиденции Махореля, корабли Ортнита были встречены флотом Махореля. Ортнит притворился купцом (вспомним убийство Олегом Аскольда и Дира!) и был пропущен в гавань Судерса. На рассвете Ортнит и Илья Русский ворвались в город. Далее следует рассказ о битве, в которой Илья демонстрирует громадную силу, мужество и жестокость. К вечеру Судерс был взят. Ортнит с невестой возвращается домой.

В этой поэме ярко проявился мотив заморского хождения за невестой, очень распространенный в русских былинах. Этот же мотив отразился в проложном житии Владимира Святого особого состава, дошедшем до нас в списке XVII века^{245}. Это житие, составленное на основе преданий, содержит в себе эпизод крещения Владимира и похода на Корсунь. Владимир решил креститься и отправился походом на Грецию, чтобы обрести там учителей. Он захватывает Корсунь, князя и княгиню корсунеких убивает (здесь явное сходство с историей захвата Владимиром Полоцка), а их дочь выдает за варяга Ждъберна, своего помощника. Далее Владимир посылает своих воевод Олега (!) и Ждъберна в Царьград просить в жены сестру императора. Та ставит условие — крещение. Дальнейшее хорошо известно.

Сходство сказаний налицо. Любопытно, что в «Ортните» Илья выступает в роли инициатора сватовства и похода, а в житии Владимира одним из участников похода и сватов оказывается воевода (!) Олег. Следует упомянуть еще об одном произведении. Известна русская былина о том, как Илья приводит невесту князю Владимиру. В ней князь Владимир женится на царевне Марфе, дочери «премудрого царя Философа» (возможно, намек на византийского императора Константина Багрянородного, хотя женился Владимир на его внучке). А помогает Владимиру в этой былине «Илюшка-пьянюшка», матросов сын^{246}. Как известно, в некоторых былинах помощником Ильи Муромца выступает некий Василий Пьяница, «названный брат» Ильи. Образы Василия и Ильи очень переплетены^{247}.

Перед нами тот же сюжет и те же герои, что и в «Ортните», и в житии Владимира. Получается, имена «Илья» и «Олег» в сказаниях могут быть взаимозаменяемыми. Это два разных имени одного фольклорного персонажа — свата. М. Халанский считал даже, что в фонетическом отношении имя «Олег» легко переходит в «Илья»: Олег в преданиях > Елег или Ельга > Eligas = Elias (в саге Битерольфа) или Ilias (в «Ортните») > Elia (у Эриха Лассоты) > Илья^{248}. В связи с сюжетом об участии Ильи-Олега в сватовстве невесты для своего князя или «короля», необходимо отметить, что, согласно преданиям Повести временных лет, именно Вещий Олег привел Игорю Ольгу в жены. Е. А. Рыдзевская обратила внимание на «белорусское сказание о царевиче Игре Игрывиче, добывающем себе невесту из Царьграда, «царь-девку». Это, очевидно, смутные воспоминания об Игоре и отражение неясного представления о какой-то связи и его, и Ольги с Царьградом. В поздних летописях оно, как известно, выразилось в перенесении древлянского похода Ольги на Царьград, который она берет при помощи подожженных птиц, как и древлянский Искоростень»^{249}. Добавим, что белорусское предание сближает историю женитьбы Игоря с хождением Ортнита за невестой и сватовство Владимира к дочери царя «Философа». Учитывая, что в образе Вещего Олега, женившего Игоря, отразился Олег Моравский, мы получаем подтверждение нашего предположения о том, что моравский князь стал одним из прототипов нашего Ильи Муромца (Муравленина).

Во всех былинах Илья — обязательный защитник православия. Это проявилось, прежде всего, в часто встречающемся отождествлении Ильи Муромца с Ильей Пророком^{250}. Например, П. Астров в XIX веке обнаружил в Малороссии сказание, в котором Илья богатырь и пророк объединены под именем Илья Великий. По приказанию Бога Михаил Архангел и Илья Великий ведут борьбу с чертями. Илья Великий был прежде человеком. У него отсохли руки и ноги, в отсутствие родителей он почувствовал в себе силу благодаря выпитой по приказанию явившихся ангелов чашки вина; он встал на ноги. Затем он отправляется искать поединщиков, наталкивается на Соловья-разбойника и убивает его. Дети убитого хотели убить Илью, но Бог его спас и взял на небо^{251}. Известно, что многие прозаические сказки об Илье Муромце существовали у финнов, латышей, чувашей, якутов, к которым они перешли от русских. В 80-х годах XIX века доцент Гельсингфорского университета Ю. Крон передал А. Н. Веселовскому ряд сказаний об Илье Муромце, распространенных среди финнов. В одном из них говорится, что пророк Илья девять лет был сиднем и «молитвы о нем благочестивых родителей были напрасны». Илья был исцелен голосом, прозвучавшим из-за двери их дома. За дверью никого не оказалось (в другом варианте за ней стоял Христос), и потрясенный отец Ильи объявляет сыну, что тот «божеского рода»^{252}. В чувашской сказке об Илье-сидне он назван «богом». Он уехал на небо и теперь гоняет и бьет «шайтана»^{253}. Конечно же, отождествление Ильи Муромца с Ильей Пророком, чаще всего связанное с былинами об исцелении героя, позднейшее. Однако даже в изображении инородцев видно отношение русского народа к Илье, как к святому, почти Богу. В некоторых вариантах русских былин эпизод исцеления также приобретает известную религиозную окрашенность: калики, исцелившие Илью, отождествляются с Христом, апостолами, чудотворцем Николаем и т. д.^{254} Это явилось, вероятно, следствием бытования сюжета в среде калик-исполнителей духовных стихов, от них эти мотивы были усвоены и некоторыми носителями богатырского эпоса. В большинстве же вариантов сюжета об исцелении Ильи не проясняется, кто были эти неведомые странники.

Народное предание причислило Илью к лику святых, а в XVII веке огромной популярностью пользовалась легенда о наличии в Киево-Печерской лавре мощей Ильи. Некоторым авторам XVII века (в частности, иноку этого монастыря Афанасию Кальнофойскому в 1638 году) доводилось даже видеть эти мощи и слышать рассказы о том, что под старость Илья Муромец стал иноком и даже жил в пещере св. Антония. В некоторых преданиях говорится, что Илья Муромец окончил свои дни в одной из киевских пещер гораздо раньше основания Печероского монастыря и деятельности св. Антония^{255}. Убеждение в святости Ильи Муромца было столь сильно, что в XVII веке некоторые противники церковных преобразований патриарха Никона даже ездили в Киево-Печерскую лавру, чтобы посмотреть, как на мощах Ильи сложены пальцы — в двуперстие или троеперстие^{256}.

Олег Моравский, как о нем сообщают западнославянские авторы, много сделал для распространения на Руси христианства. В середине X века в Киеве была церковь пророка Ильи, которая упоминается в русско-византийском договоре 944 года. Распространение христианства в Киеве в памяти русов было, вероятно, связано с деятельностью христиан, прихожан церкви пророка Ильи и христиан, прибывших на Русь с Олегом Моравским. В сознании народа беглый моравский князь Олег, союзник и сотрудник Ольги, вполне мог получить имя Ильи Моравского (Муравленина, Моровлина).

Считая Олега Моравского прототипом Ильи Муромца, я вовсе не предлагаю относить к X веку все сюжеты, связанные с этим богатырем, и превращать татар, с которыми воюет Илья, в венгров, с которыми боролся Олег, а былины о конфликте Ильи и Владимира рассматривать в качестве отражения конфликта Олега и Игоря. Такой специалист по фольклору, как В. Я. Пропп, без сомнения прав, отказываясь видеть в эпосе рассказанную народом историю: «Былины относятся не к области историографии, а к области народного искусства… Эпос живуч не воспоминаниями прошлого, а тем, что он отражает идеалы, которые лежат в будущем. Он отражает не события той или иной эпохи, а ее стремления. Народ, возвеличивая киевскую эпоху, стремился не к реставрации Киевской Руси, а смотрел вперед, стремился к единству, которое Киевская Русь начала осуществлять, но не довела до конца… Киевская Русь вовсе не была тем единым резко централизованным государством, каким она рисуется в эпосе. Если же в эпосе русский народ представлен как совершенно единый, а Киевская Русь изображается мощным, централизованным и монолитным государством, то это происходит не потому, что народ неверно изображает историю, а потому, что народ в своих песнях пел о том, к чему он стремился, а не о том, что уже прошло. То, к чему стремился народ, позднее было осуществлено Москвой»^{257}. И еще: «Былины отражают не единичные события истории, они выражают вековые идеалы народа… Любая былина относится не к одному году и не к одному десятилетию, а ко всем тем столетиям, в течение которых она создавалась, жила, шлифовалась, совершенствовалась или отмирала, вплоть до наших дней. Поэтому всякая песнь носит на себе печать пройденных столетий… Таким образом, былина, шлифуясь и совершенствуясь столетиями, содержит отложения всех пройденных ею веков. Решающее значение для отнесения к той или иной эпохе будет иметь выраженная в ней основная идея…былина всегда выражает вековые идеалы и стремления народа, относящиеся не к одному столетию, а к эпохам, длившимся несколько столетий, и к этим эпохам былины могут быть отнесены с некоторой степенью уверенности и достоверности»^{258}. Былины об Илье Муромце также являются отражением всех пройденных русским народом эпох: вытеснения язычества христианством (X–XI века), борьбы с татарами (XIII–XIV века), несправедливости и жадности со стороны бояр и великого князя (царя) возникшего централизованного государства (XV–XVI века), Смутного времени и народных восстаний (XVII век) и т. д. Есть в них отражение и XVIII, XIX и даже XX веков: в некоторых былинах Илья Муромец и прочие богатыри воюет с немцами. Мы не сможем угадать всех исторических героев и антигероев, чьи деяния подтолкнули народ к созданию былин, всех, кто стал прототипом персонажей произведений об «эпическом времени» русского народа. Олег Моравский и Илейка Муромец, между которыми семь веков, лишь двое из их числа.