Загадки поля Куликова

До сих пор мы с вами рассматривали только Куликовскую битву. Однако в, так сказать, Куликовский цикл входит еще одно произведение — Повесть о Тохтамышевом разорении. И с ним-то дело обстоит еще интереснее.

Повесть о взятии Москвы тоже существует в нескольких вариантах. Опять-таки, самый краткий из них содержит древнейший из сохранившихся списков псковских летописей — Псковская вторая летопись 80-х гг. XV в. Кстати, хочу обратить ваше внимание: это тот редкий случай, когда мы можем говорит, что перед нами, похоже, оригинал летописи. Потому что статьи доведены до 1486 г., а филиграни листов, на которых она написана, тоже имеют самую позднюю дату 1486 г.! То есть у различных сообщений могли быть (и были) более ранние источники, но сама летопись, как единое произведение, дошла до нас в первозданном виде. Позже ее уже никто не переписывал и править не мог.

И что же мы из нее можем узнать о событиях 1382 г.? «В лето 6890. Взята бысть Москва от царя Тартаныша»^{307}. В большинстве списков других псковских летописей, Первой и Третьей, и этого нет. Лишь в Архивском I списке Псковской первой летописи написано: «В лето 6890. Взятие Москве»^{308}. Так что псковичи все время, которое они сохраняли независимость от Москвы, ничего, считай, про «Тохтамышево разорение» не знали. Кроме того, что кто-то чего-то взял.

Новгородская первая летопись, как всегда, поинформативнее:

«В лето 6890. Прииде цесарь татарьскыи Тектомышь в сили велице на землю Рускую, много попустоши земли Рускои: взя град Москву и пожьже, и Переяславль, Коломну, Серпоховъ, Дмитровъ, Володимирь, Юрьевъ. Князь же великыи, видя многое множество безбожных Татаръ, и не ста противу имъ, и поиха на Кострому и съ княгинею и с детме, а князь Володимеръ на Волокъ, а мати его и княгине в Торжокъ, а митрополит во Тферь, а владыка коломеньскыи Герасимъ в Новъгород. И кто нас, братие, о сем не устрашится, видя таковое смущение Рускои земли, якоже господь глагола пророком: аще хощете послушаете, благая земьная снесте, и положю страх вашь на вразех ваших; аще ли не послушаете мене, то побегнете, никим же гоними; пошлю на вы страх и ужасъ, побегнеть вас от 5 -100, а отъ 100-10000»^{309}.

Перечисляются взятые Тохтамышем города Московского княжества, сообщается, что князь с семьей скрылся в Костроме, его брат — в Волоколамске, семья Владимира Серпуховского — в Торжке, митрополит — в Твери, а коломенский епископ (тот самый, который благословлял Дмитрия на Куликовскую битву) — в Новгороде. Отсюда новгородцы и сведения могли получить. Но напомним: Новгородская первая летопись младшего извода была написана (старейший, Комиссионный список) не раньше 1450 г. Так что сведения вполне могли попасть в летопись по крайней мере до середины XV в.

Тверичи еще больше осведомлены:

«Въ лъто 6890. Того же лета поиде царь Тахтамышъ на великого князя Дмитреа, а Олегь Рязанскый указа ему броды на Оце; то слышавъ князь великiй побежа на Кострому, а царь 1-е Серпуховъ сожже, и поиде къ Москве; людiе сташа вечемъ, митрополита и великую княгиню ограбиша, и одва вонъ изъ града пустиша. И прiиха на Москву князь Остей Литовскый, внукъ Ольердовъ, окрепи люди, затворися въ град(е); а на третiй день оже идетъ ис поля рать Татарскаа, и сташа близъ града, акы 2 перестрела, и рекоша: „есть ли Дмитрей въ граде?“ и изъ града рекоша: „нетъ“. И начаша пiаници ругатися, кажуще имъ срамы своа, мняхуть бо толко силы есть; они же на градъ саблями махаху. И того дни кь вечеру тiи полци отступили; и шедъ взяша Володимеръ и Суздаль, а инiи Переяславль. Месяца августа 20 день царь прiде къ Москве съ бесчисленными вои, и видевше со града убояшася зело; и скоро такы поидоша къ граду, и стрелы пустиша, зрети не дадуще много на градъ, отъ стрелъ падааху; а иншi по лесницамъ на градъ хочеша лезты, и льяхуть на нихъ воду, въ котлехъ на граде варячи, и Татарове въ вечернюю годину отъ града отступiша. Царь же стоа 3 дни, а на 4-й день обльга Остеа; въ полъобеда прiихаша Татарове ко граду, съ ними два князя Нижняго Новагорода, Василей да Семень Дмитрееви дети Костантиновича; Татарове глаголють: „царь своего холопа показнити Дмитреа, ныне убъгль; и царъ вамъ повестуеть: азъ не пришелъ улуса своего истеряти, но соблюсти, а градъ отворите, азъ вась хощу жаловати“ а князи глаголаху: „мы вамъ кресть целуемъ; царь хочетъ жаловати“. Князь Остей выиде изъ града съ многыми дари, а священическiй чинъ со кресты; и въ томъ часе подъ градомъ убиша Остеа, а честныя иконы на земли легоша одраны. И поидоша секучи въ градъ, а инiи по лествицамъ на градъ; а гражане сами градъ зажгоша, и бысть ветрь силенъ, и бе огнь на градъ и мечь; и бысть взятъ градъ августа 26 ден, при часе 8 дню. Си вся учинися грехъ ради нашихъ; и бысть въскоре все прахъ, а въ пленъ поведоша акы скоть. И хотеша ити ко Твери, и посла князъ великiй Михайло Гурленя; они же изымавь биша, и поставиша Гурлена предъ царемъ, и царь повеле грабежъ изыскати, и отпусти его съ жалованемъ къ великому князю Михаилу, съ ярлыкы. И поиде царь отъ Москвы, а князь великiй Дмитрей поиха на Москву, и виде изгыбель нача плачь великъ и горко стогнанiе; а Кыпрiанъ митрополитъ прiихалъ въ Тверь изъ Новагорода Великого, и оттоле в Москву»^{310}.

Написано это было… Давайте будем честными: не знаем, когда. Нет, сам сборник составлен в 1534 г., о чем и пишет его автор из Ростова. При этом он сообщает, что в том месте, которое нас интересует, пользовался он «Временником Софийским, который называется летописцем Русских князей». Последний, как считается, был написан до 1448 г. Но гарантии, что автор Тверского сборника при переписке ничего от себя не дописал в вариант Софийского временника, у нас нет.

Как видим, чем дальше от события, тем опять больше сведений. Первый раз появляется обвинение в адрес все того же несчастного Олега Рязанского. Рассказывается, что Дмитрий убежал. После чего москвичи ограбили и выгнали митрополита и княгиню, а оборону возглавил внук Ольгерда Остей.

Между прочим, об Остее. Насколько мне известно, ни в каких литовских родословных таковой не встречается, и чей он был сын — неизвестно. Зато известно из русских же летописей, что, взяв 25 марта 1385 г. Коломну, Олег Рязанский убил там московского наместника Александра Андреевича Остея, который считается родоначальником рода дворян Остеевых. Прошу заметить, это единственный известный Остей, кроме того, который участвовал в защите Москвы. И Остеевы свой род вели именно от него. Если бы это был потомок того Остея, дворяне не удержались бы вписать героя защиты столицы в перечень своих родоначальников. А вот со случаями вписания в произведения Куликовского цикла имен людей, либо уже умерших к этому времени, либо еще не умиравших, мы уже встречались.

Так, может, это один и тот же Остей, и он в Москве не погиб? Булгарские источники, как помним, Остея еще участником Куликовской битвы считали. Причем роль ему там отводилась какая-то, мягко говоря, отрицательная. Этакий вольный стрелок, грабивший всех, кого не лень. В принципе, если это именно Александр Андреевич, и он в Москве не погиб, то он вполне может быть внуком Ольгерда (как утверждают летописи) и сыном Андрея Полоцкого. И назвать его могли в честь деда (Ольгерд, напомним, в крещении звался Александром). Вот только в родословной литовских князей, приведенной в русских летописях, такого сына у Андрея Ольгердовича не числится. Он вообще везде указан как бездетный. И опять-таки, если бы это был тот самый Остей, Остеевы не преминули бы записать себя Гедиминовичами.

Но продолжим. Татары подошли, узнали, что Дмитрия в городе нет, и отошли. Взяли несколько городов, потом вернулись 20 августа и пошли на штурм. Москвичи отбились. Тохтамыш стоял три дня (кстати, в первый приход его, как можно понять, не было), на четвертый обманул Остея. Пообещал, что не держит зла на москвичей, а воюет только с Дмитрием. Это подтвердили сыновья нижегородского великого князя Василий и Семен. Остей поверил, вышел с дарами, а его и убили. После чего опять ринулись на приступ. Москвичи не могли отбиться и зажгли город. В восьмом часу дня (14–15 часов по-нашему) 26 августа город был взят. Потом татары собрались идти на Тверь. Но Михаил Тверской послал некого Гурлена, которого сперва ограбили и избили, но когда привели к Тохтамышу, тот его отпустил, дав Михаилу ярлык.

Стоит отметить, что о пребывании митрополита Киприана Тверская летопись рассказывает несколько иначе, чем Новгородская. По ней, глава Русской церкви был в Новгороде, а в Тверь приехал уже оттуда.

Еще полнее рассказана эта же история в Рогожском летописце и Симеоновской летописи, в так называемом Кратком рассказе:

«Того же лета царь Токтамышь посла въ Болгары и повеле христiанскыя гости Русскыя грабити, а ссуды ихъ и съ товаромъ отнимати и провади[ти] къ себъ на перевозъ, а самъ, собравъ воя многы, подвижася къ Волзе со всею силою своею и со всеми своими безбожными плъкы Татарьскыми, и перевезся Волгу, поиде изгономъ на великаго князя Дмитрея Ивановича и на всю землю Русскую. И то слышавъ, князь Дмитреи Костянтиновичь посла къ царю два сына своя князя Василiа да князя Семена, и гнаша въ следъ его и переехаша дорогу его на Серначе, и поидоша въ следъ его и постигоша его на Рязани. А князь Олегъ Рязаньскыи обведе царя около всее своей земли и указа ему вся броды на Оце. Князь же великiи Дмитреи Ивановичь, то слышавъ, что самъ царь идет[ь] на него съ всею силою своею, не ста на бои противу его, ни подня рукы противу царя, но поеха въ свои градъ на Кострому. Царь же, перешедъ реку Оку, и преже всехъ взя градъ Серпоховъ и огнемъ пожже и, и отътуду поиде къ Москве, напрасно устремився, волости и села жгучи и воюючи, народъ христiаньскыи секучи и убиваючи, а иные люди въ полонъ емлючи. И прiиде [къ] граду Москве месяца августа въ 23 день, въ понедельникъ, а въ граде въ Москве тогда затворилъся князь Остеи, внукъ Олгердовъ, съ множествомъ народа, съ теми елико осталося гражанъ и елико бежанъ съ волостеи збежалося и елико отъ инехъ збежалося, въ то время приключишася, и елико игумени, прозвутери, черньци и нищiи и убозiи и всякъ возрастъ, мужи и жены и дети и младенци. Царь же стоя у города 3 дни, а на 4 день оболга Остея лживыми речми и миромъ лживымъ, и вызва его изъ града и уби его предъ враты града, а ратемъ своимъ всемъ повеле оступити градъ весь съ все страны, и по лествицамъ возлезше на градъ на заборолы, ти тако взяша градъ месяца аугуста 26 день, на память святаго мученика Андреяна и Наталiи, въ 7 часъ дни. Людiе же христiане, сущiи въ граде затворишася въ церквахъ зборныхъ каменыхъ. Татарове же силою разбиша двери церковныя и сихъ мечи иссекоша, а другыя оружiемъ до конца смерти предали, и церкви зборныя разграбиша и иконы честныя и честныя одраша, украшенныя златомъ и сребромъ, и женчюгомъ, и бисеромъ, и каменiемъ драгимъ и пелены златомъ шитыя и саженныя одраша, кузнь съ иконъ одраша, а иконы попраша и ссуды церковныя служебныя свящонныя поимаша и ризы поповьскыа пограбиша. Книгь же толико множьство снесено съ всего града и изъ загородiа и ис селъ въ сборныхъ церквахъ до стропа наметано схраненiа ради спроважено, то все безвестно сотвориша. Въ церквахъ же и въ олтарихъ оубiиство съдеяша и кровопролитiе сотвориша окааннiи и святая места поганiи оскверниша. Яко же пророкъ глаголаше: Боже, прiидоша языци въ достоянiе Твое, оскверниша церковь святую Твою и положиша Iерусалима, яко овощьное хранилище трупiа рабъ твоихъ брашно птицамъ небеснымъ плоти преподобныхъ твоихъ зверемъ, пролiаша кровь ихъ, яко воду. Около Москвы не бе погребая и, иерее, свяшенници оружiемъ падоша. И ту убiенъ бысть Семенъ, архимандритъ Спасскыи, и другыи архимандритъ Iаковъ и игуменъ Акинфъ Криловъ и инiе мнози игумени и прозвитери, и черньци, и крилошане, и черници, и попове, и дiакони и простьци отъ оунаго и до старца, и младенца мужьска полу и женьска, ти вси посечени быша, овiи побiени быша, друзiе же въ полонъ въ поганый поведени быша. И бяше въ граде видети тогда плачь и рыданiе и вопль многъ, слезы, крикъ великъ, стенанiе, оханiе, сетованiе, печаль горкаа, скорбь, беда, нужа, горесть смертнаа, страхъ, трепетъ, ужасъ, дряхлованiе, ищезнованiе, попранiе, бещестiе, поруганiе, поносъ, [с] механiе врагомъ, укоръ, студъ, срамота, поношение, оуничиженiе. Си вся приключишася на христiаньстемъ роде отъ поганехъ грехъ ради нашихъ. Татарове же, вземше Москву градъ, товаръ же и именiа вся пограбиша, и по семъ огнемъ зажжгоша, градъ убо и огню предаша, а людiи мечю предаша, и тако въскоре взяша градъ. А иную силу царь роспустилъ по земли воевати, а иные ходиша къ Звениграду, а иные къ Волоку и къ Можайску, а иные къ Дмитрову, а иную рать посла на Переяславль, и те тамо шедше градъ Переяславль взяша и огнемъ пожгоша, а людiе выбегоша вонъ изъ града по озеру въ судехъ и тамо избыша. Татарове же волости повоеваша и грады поимаша, а села пожгоша, а монастыри пограбиша, а христiанъ посекоша, а иныхъ въ полонъ поведоша и много зла сътвориша. А князь Володiмеръ Андреевичь, собравъ воя около себе и стояше оплъчившеся близ[ь] Волока. И тамо нецiи Татарове наехаша на нь, онъ же прогна ихъ отъ себе, они же прiбегоша къ Токтамышу пострашены и биты. Царь же, слышавъ, что князь великiи на Костроме, а князь Володимеръ у Волока, поблюдаше[ся], чая на себе наезда, того ради не много дней стоявше у Москвы, но, вземъ Москву, въскоре отиде. И отътоле идучи отъпусти рать къ Коломне и те шедчи взяша градъ Коломну и отидоша. Царь же перевезеся за Оку и взя всю Рязанскую землю и огнемъ пожже и люди посече, а полона поведе въ Орду множество бещисленое. Князь же Олегъ Рязаньскыи, то видевъ, побеже. Царь же, идучи отъ Рязани, отъпусти посла своего посольствомъ къ князю Дмитрiю Костянтиновичю своего шурина именемъ Михмата съ его сыномъ вкупе со княземъ Семеномъ, а другаго сына его князя Василiа поятъ со собою въ Орду. Отъшедшимъ же Татаромъ и потомъ не по мнозехъ днехъ князь великiи Дмитрiи Ивановичь и брать его князь Володимеръ Андреевичь съ своими бояры въехаша въ свою отчину въ градъ Москву и видеша градъ взятъ и огнемъ пожженъ, и церкви разорены, а людiе мертвыхъ бещисленое множьство лежащихъ, и о семъ зело сжалишаси, яко расплакатися имя, и повелеша телеса ихъ мертвыхъ трупiа хоронити и даваста отъ сорока мертвець по плътине, а отъ седмидесят[ъ] по рублю, и сочтоша того всего дано бысть полтораста рублевъ»^{311}.

М. Н. Тихомиров считает, что этот текст был создан аж при жизни Дмитрия Донского. «Краткий рассказ о разорении Москвы изобилует такими подробностями, которые, несомненно, обнаруживают хорошее знакомство с событиями. В частности — точная дата взятия Москвы, 26 августа, „в 7 час дни“, указание на то, что суздальские князья нашли след Тохтамыша на Серначе. Нас поражает особая сдержанность автора по отношению к Тохтамышу и объяснение причин, по которым Дмитрий Донской не выступил против него в поход: „…ни подня рукы противу царя“. Поэтому мы едва ли ошибемся, если признаем, что рассказ написан еще при жизни Дмитрия Донского. Т. е. до 1389 г., скорее всего, каким-либо монахом, ибо автор особо отмечает гибель двух московских архимандритов и одного игумена», — пишет он^{312}. Все бы хорошо, да только точности-то у него как раз и нет! Я уже указывал, что 23 августа в 1382 г. на понедельник не приходится. Это суббота! Понедельник — 25-е. Почему уважаемый исследователь считает, что семь часов дня Краткого рассказа точнее, чем восемь часов Летописца тверского княжения, это тоже известно только ему самому. И где такой Сернач, историки тоже до сих пор не знают. Единственное, что приходит на ум некоторым^{313}, это нынешний город Сергач, располагающийся на Пьяне, примерно в тех местах, где побили в 1376 г. русскую рать. Но если это так, искать там Тохтамыша можно было только в том случае, если он шел из Булгара к Рязани. А кто сказал, что сарайский хан со Среднего, а не с Нижнего, как ему и положено, Поволжья двигался? Может, потому, что он приказал будто бы похватать русских купцов в Булгаре? Так там же говорится: «послал в Болгары и повелел грабить», а не сам пошел.

Ну а уж относительно «особой сдержанности автора по отношению к Тохтамышу»… Это вообще песня! Надо так понимать, Дмитрий Донской так боялся, что русская летопись попадет в руки Тохтамыша и тот обидится, если написать… что? Что московский князь собирался сопротивляться, но ему отказали в помощи, и тогда он бежал (как будут писать в некоторых более поздних версиях)? Или что просто бежал, испугавшись татарской силы (как в Тверской летописи)? Это Дмитрий мог обидеться, но никак не Тохтамыш. Но что касается Дмитрия, так и его потомкам тоже обидно было бы признать, что «герой Куликовской битвы» просто перетрусил. Так что это не аргумент для датировки.

Зато, как мы помним, написан Рогожский летописец был точно позже 1412 г., а возможно, и после 1450-го. Опять-таки, если исходить из выявленной традиции со временем вписывать в рассказы все больше подробностей, вторая дата больше похожа на правду: Краткий рассказ должен появиться на свет после 1448 г.

Ну а дальше, все в тех же летописях Новгородско-Софийского круга, появляется Пространный рассказ. Он в несколько раз больше Краткого, но, так же как и с Краткой и Пространной летописной повестью о Куликовской битве, это не столько увеличение информативности, сколько избыточная эмоциональность и назидательность.

У Пространного рассказа много списков, каждый из которых чем-нибудь от других да отличается. Здесь я привожу так называемую Повесть о Тохтамышевом разорении особого состава из краткого летописца XVII в., находящегося в собрании Ундольского (№ 1326).

«В лето 6890. Божиим гневом, грех ради наших, плени землю Русскую царь Тахтамышь. Посла слуги своя во град, нарицаемый Болгар, еже есть на Волзе, и повеле русских гостей грабити и суды их с товаром отъимати и провадити к собе на перевоз, на сию страну Волги со всеми своими безбожными татары с полки. И поиде изгоном на великого князя Дмитрея Ивановича своим злохитрием, не дающе вести пред ся. И то слышав князь Дмитрей Костянтинович Суздальский, и посла к царю Тахтамышу 2 сыны своя, Василья да Семена. Они же едва постигоша близ предел Резанские земли. А князь Олег Резанъский срете царя Тахтамыша преже даже не вниде в землю его, и би ему челом, и бысть помощник и поспешник на пакость християном, и словеса изрече, како пленити и како без труда взяти каменной град Москву и князя Дмитрея добыти. Еще же к тому обведе царя около своея отчины Резанския земли. И едва прииде весть к великому князю Дмитрею, аще бо и не хотяше Тохтамых, того бо ради все гости русские поимани быша, дабы вести не было на Русь. Князь же Дмитрей, сия слышав, уже идет на него царь Тохтамых во множестве силы своея, и нача совокупляти полки из града Москвы, хотя итти против царя, и начаша думати с воеводами и с вельможи, старейши боляры. И грех ради наших обретеся разньство в князех, и не хотяху помогати друг другу на безбожныя, не токмо друг другу, но и брат брату, не помянуша пророка Давыда, глаголюща: „се коль добро, коль красно, еже жити братии вкупе“. Бысть же промеж их неодиначество, но и неимоверство. И то познав и разумев и разсмотрев, благоверный и великий князь Дмитрий Ивановичь бысть в недоумении и размышлении велице, убоясь стати в лице противнаго царя, и не став бо против, ни подня руки против царя, и поеха во град свой Переяславль и оттуду мимо Ростова и паки вборзе на Кострому. А Киприян митрополит поеде во Тферь. Во граде же Москве смятия бысть велия, понеже бо, яко овцы не имуще пастыря, овии хотяху сидети, а овии хотяша бежати. И сотвориша вече, позвониша в колоколы. И восташа недобрии человеци крамолницы, хотящих изыти из града не токмо пущаху, но и грабяху, ни самого митрополита стыдяшеся, ни боляр старейших устрашишася, ни седин многолетных усрамишася, но бияху з града камением, а на земли с рогатины и з сулицами стояху, со обнаженным оружии, не пущающе вылести из града. И едва к вечеру умолиша, позде выступивших ограбиша. Град же единаче мятущуся, ни откуду же утешения чающе, но обаче пущих и больших зол чающе. И се некто князь литовский именем Остей, внук Олгердов, приеха к ним во град, окрепив народ и мятеж граду укротити, затворися с ними во граде в осаде со вставшими гражаны, и елико с волостей бежан и от инех градов прилучившихся, и боляре, и сурожане, и суконники, и прочии купцы, и архимариты, игумены, и протопопы, и прозвитеры, и дьякони, и чернци, и всяк возраст. Князь же Олег указа царю вся грады сущая по Оце. Царь же, прешед реку, взя Серпухов и пожже, и оттуду поиде к Москве, духа злаго наполнися, жгучи и воюючи, род християньский секучи. И прииде ратью к Москве августа в 23 в понедельник. И начаша у града спрашивати: „есть ли в городе князь Дмитрей“. 3 запрал же градных рекоша: „нету“. Татари же отступивше, объглядающе около града приступы и рвы и стрелницы. Во граде же добрые люди моляхуся Христу богу день и нощь, постом и молитвой, ожидающе смерти, готовящеся с покаянием и причастием и слезами. Нецыи же недобрии людие начаша ходити по дворам, износяще ис погребов меды господьския и сосуды сребряныя и драгие скляницы, упивахуся даже и до пьянства, глаголюще: „не устрашаемся нашествия поганых татар, велик град тверд имуще“. С проста рещи, возлазяше на град пьяни и шатахуся, ругающеся татаром, досажающе образом безстудным и словеса износяще исполнены укоризны, мня бо, яко только есть силы татарския. Сыроядцы же голыми саблями махающе, образом, яко потяти хотяще, накивающе издалеча. На утрии же приступи царь со всею силою с полки под град. Гражане же, увидивше силу толику, убояшася зело. Противнии же поидоша ко граду. Гражяня же постиша на ня стрелы, паче же татарския стрелы пренемогаша, беяху бо у них стрелцы горазди вельми, и яко дождь умножен, а друзии от них сотвориша листвица прикланяюще лезаху на стены. Граждане же варом их обливаху и тако возбраняху им. И многа же брань бываше, три дни бияхуся меж себя пренемогающеся. Един же некто гражанин москвитин суконник именем Адам, иже бе над враты Флоррарскими, приметив единого татарина нарочита и славна, иже бе сын некоего князя Ординъскаго, напряг стрелу самострелную, юже испусти напрасно и уязви в сердце безбожнаго и вскоре смерть ему нанесе. Се же бысть язва царю и татаром. В 4 день оболгаша князя их Остея лживыми речами и лживым миром, приехаша татари нарочитии, князи арьдинстии и рядници царевы, с ними же 2 князи суздалскии, Василей да Семен, сынове князя Дмитрея Суздальскаго. И пришед близ стен градных по опасу, и начата глаголати к сущим во граде: „царь вас, своих людей, хощет жаловати, неповинни есте смерти, не на вас бо воия прииде, но на Дмитрея ополчихся царь, ничто же от вас не требует, но изыдите во стрение ему с честию и з дарми, купно и со князем своим, хоще[т] бо видети град сей и в онь внитти, а вам даровати мир и любов, а вы ему врата градная отворите“. Тако же князи Нижнего Новагорода глаголаху: „имите нам веру, мы есме ваши князи християнстии, вам на том правду даем“. Народи же християнстии веру яша словесем их, а не помянуша евангелиста, глаголющаго: „не всякому духу веруйте, но испытайте духи“. Отвориша врата градные и выедоша с своим князем и Остеем, з дары многими, к царю. Тако же и архимариты, и честнии игумены, и прозвитери, и дьякони, со всем освещенным собором со кресты, тако же и боляре и весь народ. И в том часе преж всех убьен бысть князь их Остей пред градом, потом начаша сечи попов и игуменов, аще и призва их со кресты. И святыя честныя иконы, и кресты повержени быша, на земли лежаща, ногами топчеми, ободраны, небрегоми никим же. Безбожнии же поидоша во град, секучи людие, а инии по листвицам на град взыдоша, никому же возбраняюще. И бысть внутрь града и внеуду сеча велика, дондеже руце их и плеща ослабиша. Внутрь же града, ови толпами по улицам бежаху, в перси бьюще и вопиюще, несть где избавления обрести и смерти избыти и острия меча укрытися, овии в церквах соборных затворишася, но ни тамо не избыша: безбожнии же разбита двери, их изсекоша. Оскуде бо князь и воевода, и все воинство их потребися, грех ради наших, несть избавляющего их от рук силных, яко не мощи слышати от многонароднаго вопля. И святые чюдотворные образы одраша и попраша, и святыя олтаря пограбиша, сосуды златые и сребряные, и кузнь, жемчюх и камение драгое, все поимаша и оставшая все пожгоша и поругаша, и всех побиша, а овех в плен поведоша. Сия приключися грех ради наших месяца августа 26 день в 7 час дни в четверг. Град убо огню предаша, а люди мечю. И бысть оттоле мечь, а отселе огнь, овии от меча бежаша, во огне изгореша, а овии от огня бежаше, мечем посечени быша, а инии в воде истопоша. Беяше бо дотоле град велик и чюден, ныне же от безбожных поруган и пожжен, несть лепоты, разве токмо земля, персть и прах и попел, трупия мертвых телеса лежаща, святые церкви стояща, аки разорены овдовевше и аки осиротевше. Плачется церковь о чадах церковных, паче же о избьенных: „о чада церковная, о страстотерпци избьении, иже нужную кончину приясте и смерть претерпесте“. Где тогда красота церковная, понеже престала служба, ею же много блага у господа просим, престала святая литоргия и просфиры приношение, преста глас псалму, по всему граду умолкоша божественыя песни духовныя. Увы мне, страшно се слышати, страшнее же того было видети. Не точию же едина Москва взята бысть тогда, но и прочии гради и страны пленени быша. Князь же великий со княгинею и з детми пребысть на Костроме, а брат его Володимер на Волоке, а мати Володимерова княини в Торжку, а Киприян митрополит во Тфери, а Герасим владыко Коломенский Новегороде. Князь же Володимер Андреевичь стояше ополчився близ Волока, собрав силу около себе, и нецыи от татар, не ведущи его, ни знающе, заехаша. Он же о бозе укрепився и удари на них, тии тако милостию божиею, овы уби, а инех живых поима, а инии прибегоша к царю, исповедаша ему бывшее. Царь же от того попудився и нача помалу от града отступати. Идущу же ему от Москвы, безбожнии же взяша Коломну. Царь же перевезеся за реку за Оку и вся землю Резанскую огнем пожже и люди посече, а овех в плен поведе. Князь же Олег Резанский побеже. Идущу же царю к Орде отпусти посольством Шикмата шурина своего ко князю Дмитрею Суздальскому, вкупе сь сыном со князем Семеном, а другаго сына его поем в Орду, князя Василья. Отшедшим же татаром, не по мнозех днех благоверный князь Дмитрей Ивановичь и князь Владимер, коиждо с свои боляры, въехаста в свою отчину во град Москву. И видеша град пленен и огнем пожжен, а святые церкви разорены, а люди побиты, без числа лежаща. И о сем зело оскорбися и зжалися, яко и расплакатися има со слезами, кто бо не плачется таковыя градные погибели. И повелеша телеса мертвых хранити, ото 80 мертвецев по рублю. И от того погребения 300 рублев. Не по мнозих же днех князь Дмитрий Иванович посла рать свою на князя Олга Резанского, Олег же не во мнозе дружине едва утече, а землю до остатка пусту сотвориша, пуще ему бысть татарские рати»^{314}.

То есть картинка перед нами все та же, что и в случае с описанием Куликовской битвы. Псковские летописцы о случившемся не знают почти ничего, новгородские — чуть побольше, тверские — еще немного лучше. А те, кто писал московские летописи, сначала составляют не очень большое известие, а по прошествии некоторого времени начинают его «распространять», дописывая массу назидательных изречений, но в то же время и ряд мелких подробностей. И делается это в то время, когда свидетелей старых событий уже не осталось. То есть, с одной стороны, взять эти подробности уже негде, но с другой — и поправить некому.

Кроме того, в процессе создания большого варианта в него вписываются новые враги. И им приписывается все более активная роль в событиях. Новгородский вариант ничего не знает о помощи Олега и нижегородских княжат Тохтамышу. Краткий рассказ уже сообщает, что Олег показал броды на Оке, а Дмитрий Константинович отправил сыновей к царю, но никакой роли нижегородские княжата во взятии Москвы не играют. Тверской вариант уже пишет о том, что нижегородцы подтвердили добрые намерения царя москвичам. Хотя, заметим, только тут упомянуто, что татары ограбили и Суздаль. Что странно, если нижегородский князь с ними союзничает. Наконец, Пространный рассказ приписывает Семену и Василию Константиновичам главную роль в обмане Остея и москвичей. Прямо говорится, что именно их заверениям в миролюбии царя верят осажденные и открывают ворота. Об Олеге же повествуется уже, что он рассказал Тохтамышу, как пленить русскую землю и взять Москву. Точно так же в произведениях о Мамаевом нашествии постепенно накручивали обвинения против Олега.

Но есть у рассказов о нашествии Тохтамыша и свои особенности. Первая — отсутствие достоверных дат. Если для Куликовской битвы указанное число совпадает с указанным же днем недели, то для начала осады Москвы нет ничего даже близкого. Вторая — судя по всему, никому не пришло в голову окончательно превращать эту летописную повесть в литературное произведение. Нет ничего похожего на Сказание о Мамаевом побоище. Вообще, рассказы, содержащиеся в Новгородской четвертой и Софийской первой летописях — самые подробные. Дальше их либо повторяли, либо даже сокращали.

Взгляд из восемнадцатого века

Особая версия предложена была Татищевым. Традиционно ее, насколько я могу судить, игнорировали. Так что изложим татищевскую историю о взятии Москвы поподробнее.

Начать с того, что в «Истории Российской» она стоит под 6891, а не 6890 г.! То есть «последний русский летописец» счел нужным отодвинуть нашествие Тохтамыша на год подальше.

И надо признать: у него были для этого вполне веские основания. Рассмотрим события, которые произошли между Куликовской битвой и нашествием Тохтамыша. В летописях сообщается следующее. После победы над Мамаем Тохтамыш прислал послов с этим известием на Русь. Русские князья в ответ «сами на зиму ту и весною без всякого промедления» отправили в Сарай своих послов с дарами. Дмитрий — не исключение. О нем даже сказано конкретнее, что он отправил послов 29 октября. Об этом сообщает Никоновская летопись: «Тоя же осени князь великiй Дмитрей Ивановичь, месяца Октября въ 29 день, на паметь преподобныа мученици Анастасiи Римлянины, отпусти киличеевъ своихъ Толбугу да Мокшiа во Орду къ новому царю Волжскому Тахтамышу з дары и съ поминкы»^{315}. То есть Дмитрий ответил Тохтамышу даже раньше остальных (что характерно!).

По январскому началу года это все еще 1380-й. Но Татищев пользуется сентябрьским годом. Для него 1 сентября 1380 г. уже наступил 6889 г. от С. М. Никоновская летопись, кстати, тоже ведет счет года от 1 сентября.

Возвратились послы Дмитрия «того же лета… месяца Августа въ 14 день»^{316}. Но это уже 14 августа 1381 г.

Под 6889 г. в Никоновской летописи сообщается, что из Царьграда пришел Пимен, поставленный там в митрополиты. Но потом летописец явно опомнился, зачеркнул и поставил 6890-й, чему следует и Татищев, поскольку было это осенью, т. е. после 1 сентября 1381 г., а тогда пошел уже 6890-й сентябрьский год. Именно той же осенью, как пишут летописи, на Русь приходят послы от Тохтамыша. Но по абсолютно непонятной причине (непонятной самому летописцу, о чем он и говорит) поворачивают назад.

Под тем же годом в летописи и у Татищева указано появление кометы («тоя же зимы и тоя же весны являшеся некаа знаменiа на небеси, на востоце, предъ ранними зарями: аки столпъ огненъ и звезда копейнымъ образомъ»)^{317}. Она действительно, по таблицам в книге Святского, была и в ноябре 1381 г., и в марте 1382-го. Летописец считает это предвестником нашествия Тохтамыша. Историк с этим согласен. Еще и о страшном громе и сильном ветре в Неделю Всех Святых, сильно напугавших людей, сообщает.

А вот дальше Татищев с летописью расходится. Летописец помещает нашествие Тохтамыша под тем же самым 6890 г., а Татищев — под 6891-м. Почему?

Понять его можно. В летописях он находит сообщения о том, что 6 мая умер Василий Кашинский, а 14 августа у Дмитрия родился сын. Сообщение о нахождении Тохтамыша следует за ними. Но до начала следующего года, 1 сентября 1382 г. от Р.Х., остается совсем немного времени. Вроде боевым действиям и развернуться-то некогда. Ведь 20-го, если верить летописям, Тохтамыш уже под Москвой. А за это время Дмитрий должен был успеть получить сведения, собрать совет (в том числе пригласить союзных князей), убедиться, что сил для борьбы недостает, отдать все распоряжения и уйти в Кострому.

И еще: летописцы упорно сообщают, что нахождение было на третий год Тохтамышева царствования. Но если тот сел в Сарае осенью 6889 г., то третий год пойдет осенью 6891-го! Август тут никак не годится.

На самом деле все может объясняться проще, если верны предположения, что Тохтамыш в Сарае сел еще весной 1380 г. Тогда все объясняется: к лету 1382 г. уже шел третий год его царствования.

Но Татищев-то был уверен, что все правильно, и Тохтамышево царствование нужно отмерять с осени. Вот и пришлось ему переписывать дату. В результате возник целый год разрыва. Год, в который до нашествия Тохтамыша ничего не происходит. И дальнейшие события, вроде похода Дмитрия на Рязань, Татищев датирует уже 6892 г.

Надо отметить: замечание насчет третьего года царствования не одного Татищева с толку сбивает. Кое-кто из-за этого даже пытается дату Куликовской битвы передвинуть на 1379 г. Просто за это время в оборот были введены летописи, которых Татищев не знал (Симеоновская, Рогожский летописец). А в них сказано, что в 6891 (мартовском) г. Благовещение приходилось на среду Пасхальной недели, что соответствует 25 марта 1383 г. Поскольку эта запись следует за рассказом о Тохтамышевом нашествии, стало быть, последнее должно однозначно относиться к 1382 г. И мы снова попадаем в ситуацию, когда, если взятие Москвы было на третий год Тохтамышева царствования, то оно должно было начаться ранее августа 1380 г. И если считать, что Тохтамыш пришел в Сарай после Куликовской битвы, остается только перенести саму дату битвы на год назад. Хотя в действительности сделать это нельзя. Ведь для 1380 г. мы имеем целых две датировки: Благовещение, совпадающее с Пасхой, и Рождество Богородицы в субботу.

Между прочим, нестыковку эту (насчет трех лет) уже старые летописцы, похоже, отмечали. По крайней мере, в т. н. Типографской летописи (изданной Московской синодальной типографией в 1784 г.) вместо традиционного третьего, указан второй год Тохтамышева царствования. Произведение это написано, судя по сохранившимся спискам, в первой трети XVI в., хотя по тексту исследователи и считают, что использовался некий протограф конца XV в. Видимо, и тогда у некоторых летописцев возникали сомнения относительно точности предшественников. Но все же в большинстве призведений (в том числе в официальной, так сказать, Никоновской летописи) осталось указание на третий год.

Кстати, нужно отметить: путаница в том случае, когда годовая статья начиналась с известий, относящихся к сентябрю, возникала нередко. Для примера укажу на упоминавшуюся выше неувязку с датой нашествия Едигея. Традиционно это событие относится к 1408 г., хотя, как я уже отмечал, датируется в Рогожском летописце и Симеоновской летописи 6917-м, то есть 1409 г.

Откуда это пошло? Судя по всему, ответ прост. В летописях, имеющих первоисточником Троицкую, нашествие Едигея датируется 6917 мартовским годом. То есть это четко 1409-й. Но начинается она в Симеоновской летописи (в Рогожском часть статьи потеряна) с известия о том, что 1 сентября великий князь Василий Дмитриевич «събравъ силу многу, поиде противу Витовта»^{318}. При том что в предыдущей статье последняя названная дата — 26 июля (приход Свидригайло на службу к Дмитрию Ивановичу). Однако анализ всех окрестных статей не позволяет сомневаться, что изложение идет с использованием мартовского начала года.

Но вот в конце XV в. происходит окончательный переход на сентябрьский стиль. Его использует, к примеру, Никоновская летопись. Однако ее составители о том, что у них и их предшественников год начинался в разное время, периодически забывают. В данном случае они добросовестно переписывают статьи под теми же годами, под которыми они стоят в предшествующих летописях. И получается, что нашествие Едигея было в декабре 6917 сентябрьского года. А он-то начался 1 сентября 1408 г. от Р.Х.! Вот и получилось у одного события две даты.

Что же касается самой истории, историк XVIII в. сообщает опять (как и в случае с Куликовской битвой) только ему известные подробности. К примеру, о том, что какой-то московский тысяцкий (но Дмитрий же упразднил должность тысяцкого!) уговаривал князя идти на Оку и защищать броды, а хану послать большие дары. Если же тот продолжит наступать, отходить медленно, защищая землю. Что Владимира Серпуховского в Волок великий князь послал, чтобы тот собирал войска северных княжеств и Твери. Что Владимир собрал 7–8 тысяч, а сам Дмитрий в Костроме — 2 тысячи. Называет историк и численность ордынских войск: не более 30 тысяч.

Сыновей Дмитрия Суздальского Татищев категорически оправдывает. Они-де сами были обмануты Тохтамышем, который поклялся им самыми серьезными мусульманскими клятвами, что не причинит вреда москвичам. А так княжичи сопротивлялись, даже тогда, когда хан грозил в противном случае разорить их земли. Зато сообщает, что, отпуская Семена в Нижний, Тохтамыш дал Дмитрию Константиновичу ярлык на великое владимирское княжение, и что именно суздальские княжичи наговорили хану на Олега, обвинив его в сговоре с Москвой и Литвой, что и заставило того на обратном пути разорить рязанские земли.

Линия переноса дат

А хотите, расскажу, откуда могли взяться в Повести о разорении Москвы неправильные даты? На самом деле все очень просто. Знаете, когда 23 августа приходилось на понедельник? Это ближайший раз было в 1389 г., как я уже указывал при анализе сообщения. А следующий — в 1395 г.! Помните, что это за год? Это же дата похода Тимура против Тохтамыша, о котором сообщается в Повести о Темир-Аксаке.

Что рассказы о нашествии Тохтамыша и Тимура между собой связаны, исследователи признают давно. Так, И. Л. Жучкова отмечает, что изложение событий в Повести о Темир-Аксаке противопоставляется описанию нашествия Тохтамыша. Не зря де решающим днем в обеих повестях является 26 августа. Только в Повести о Тохтамыше — это день скорби о разгроме и сожжении Москвы в 1382 г., а в 1395 г. — это день избавления столицы Московии от разорения, день всенародного ликования по поводу чудесного избавления от завоевателя с помощью иконы Богоматери.

Все правильно. Кроме одного: никакого совпадения дат нет. 26 августа в рассказ о событиях 1382 г. просто-напросто перекочевало из повести 1395 г. Потому в рассказе о Тохтамышевом разорении Москвы и назван неправильный день недели! Автор так называемого Куликовского цикла писал свои произведения, явно уже имея перед глазами Повесть о Темир-Аксаке. И, создавая нечто противоположное по смыслу, не удосужился поменять день недели, оставил таким, какой был в 1395 г.

Между прочим, оттуда же, из рассказа о нашествии Тимура, в повествование о событиях 1380 г. попало упоминание о Владимирской иконе Божьей Матери, перед которой Дмитрий Иванович будто бы молится перед отправлением на Куликовскую битву, поскольку о перенесении чудотворной иконы из Владимира в Москву рассказывается как раз в Повести о Темир-Аксаке, которая и называется-то на деле Повесть чудотворной иконе Богородицы и избавлении с ее помощью Москвы от царя Темир-Аксака (вернее, еще длиннее, но смысл тот).

Это первый источник Повести о Тохтамыше. Второй — летописный рассказ о нашествии Едигея в 1409 г. Ведь в нем есть лукавый татарский князь, внезапно напавший на Русь. Есть не успевший по этой причине собрать войска и укрывшийся в Костроме великий князь московский, немирная Литва, литовский князь, пришедший служить Москве. Имеется разграбление татарами Переяславля, Дмитрова, Серпухова и других городов. В Москве по случаю начавшейся осады вспыхивают беспорядки. Наконец, многие москвичи во время осады погибают.

Приведу интересующие нас отрывки рассказа о нашествии Едигея по Симеоновской летописи.

«Тое же зимы некоторый князь ординскыи, именемъ Едигеи, повеленiемъ Булата царя, прiиде ратью на Рускую землю, а съ нимъ 4 царевчи да мнози князи Татарсти;…Се же слышавъ, князь великiи Василеи Дмитрiевичъ печаленъ бысть прилучивъшаяся ради скорби въ Руси, грехъ ради нашихъ, занеже изначала безаконiи Измаилтяне лукавенъ миръ счиниша съ Русскими князми нашими, наипаче же всехъ къ великому князю Василью Дмитриевичи, лестно мирующе съ нимъ… На Москве же ждущи вести отъ Юрья, се инъ некто, въскоре пригнавъ, поведа рать уже близъ сущу града. Василеи же не успе ни мало дружины събрати, градъ осади, въ немже остави дядю своего князя Володимера и брата князя Андрея и воеводы, а самъ съ княгинею и з детми отъеха къ Костроме. И сметяся градъ ужаснымъ смятенiемъ, и людiе начаша зело бежати, небрегуще ни о именiи, ни о иномъ ни о чемъ же, и начата злая бывати въ человецехь, и хишници грабяче явишася. Повелеша же и посады града жещи… Въ тои часъ видети година бе страшна, страшна, человекомъ мятущимся и въпiющимъ, и великы пламы гремяща на въздухъ въсхожяху, и градъ обстоимъ полкы безаконныхъ иноплеменникъ. Дни же пятку сущу тогда; юже кь вечеру клонящуся, начаша полкы поганыхъ являтися, ставляхуся на поли града, не смеяху бо близъ града стати, пристроя ради граднаго и стрелянiа съ града; но ста въ селе на Коломенкахъ и виде вся люди ужасошася, не единаго же противу ему стоаща, и распусти воя, и быша поганiи тяжце пленяюще христiанъ, овiи сечахуть, овiи въ пленъ ведяхуть и тако множество людей безчислено изгибоша, за умноженiе бо грехъ нашихъ смирилъ ны Господь Богъ предъ враги нашими… Много же плениша распущени Едегеемъ Измаильте, градъ великiи Переяславль пожгоша, и Ростовъ, таже и Новъгородъ Нижнiи тяжце плениша и пожгоша весь, и Городець, и волости мнози поимаша, и множество людеи изгибоша, а инiи отъ зимы изомроша. Бяшеть бо тогда зима тяжка зело, и студень преизлише велика и изгибель бысть христiаномъ. Тогда же храбрiи наши Ляхове, иже величаве дръжаще градъ Пречистыа Богоматере, мужественыа ихъ лысты токмо на бегъ силу показаша, быша еще на нихъ же люди грабяче и губяче, нигде ни мало же съ иноплеменники победившеся, сломи бо ся оружiа ихъ и щитъ гордыхъ огнемъ съжжеся, по пророку… На тоже лето дороговь бысть велика всякому житу; множество христiанъ изомроша отъ глада, а жито продавци обогатеша»^{319}.

В более распространенном варианте Никоновской летописи есть еще одно место, вызывающее ассоциации с Пространным рассказом. В погоню за Василием Дмитриевичем Едигей шлет 30 тыс. воинов. У Тохтамыша было, напомним, по Пространному рассказу, около 30 тыс. человек.

Интересно, что нашествие Едигея не затрагивает рязанские земли. Летописи не обвиняют на этот раз рязанских князей в сотрудничестве с татарами. Но если учесть, что под удар попали территории Москвы (в том числе и нижегородские, ярлык на которые Василий Дмитриевич Московский получил в 1391 г.), и даже Твери (Клин), а Рязань не пострадала, это наводит на мысль.

Есть, безусловно, и различия. Главное — Едигей Москву не взял. Хотя… он получил 3 тыс. рублей отступного. Это больше, чем годовая ордынская дань с Московского княжества. Так что, если не страдать особой доверчивостью к летописцам (а что они умеют врать, мы уже убедились), можно подумать, что столицу ему все же сдали.

Литовский князь (в данном случае Свидригайло Ольгердович, незадолго до этого принятый на русскую службу и оставленный охранять город) на этот раз Москву не защищал, смылся. И гибнут москвичи не от татарских сабель, а в основном от голода. Так что никто и не утверждает, что рассказ о взятии Москвы Тохтамышем — точная калька с рассказа об осаде ее Едигеем. Но и совпадения не могут быть случайными. Для этого их слишком много.

Можно, конечно, сказать, что это автор статьи о нашествии Едигея пользовался рассказом о взятии Москвы. Но беда в том, что в статье 1409 г. нелепостей нет, в отличие от статьи о Тохтамышевом нашествии. И еще: как раз после нашествия Едигея, как мы помним, и стали писаться летописные рассказы об этих временах. Так как вы думаете, что с чего копировали? Историю о недавнем нападении со старых рассказов о делах двадцатилетней давности, или наоборот?

Между прочим, рассказы о нашествиях Тимура и Едигея — не единственный мыслимый источник истории о взятии Москвы Тохтамышем. Однажды на Лихачевских чтениях М. А. Салмина выступила с докладом, в котором обосновала, что «Летописная повесть о нашествии Тохтамыша», содержащаяся в Новгородской IV, Софийской I и Новгородско-Карамзинской летописях (датируемых М. А. Салминой XVI в.), является иносказанием. Описываемые в ней события отражают не взятие ордынским царем Тохтамышем в 1382 г. Москвы, а завоевание в 1563 г. Полоцка московским войском, передовой полк которого возглавлял бывший царевич крымский Тохтамыш. Был такой, внук хана Ахмата, кузен тогдашнего касимовского царя Шах-Али. Он участвовал в заговоре против Давлет-Гирея Крымского, а после провала бежал к ногаям. Иван Грозный пригласил его в Москву, именую при этом султаном, — так, как титуловался Тохтамыш старый. В 1556 г. Тохтамыш Крымский прибыл в Москву. И потом командовал авангардом русской армии в Ливонской войне. И на Казань ходил, все тем же воеводой передового полка.

Если так, получается, что Пространный рассказ вообще писался в XVI в. и был потом вставлен в летописи, датируемые традиционно XV в. К сожалению, нигде полного текста доклада не нашел, так что судить не могу. Но о-очень интересно!

Синодик «по летописи» и дворец на костях

Так что там было в 1382 г.? И было ли вообще? Ситуация тут еще сложнее, чем с Куликовской битвой, поскольку независимых источников вообще нет. Имеется Синодик, в котором есть такие строчки:

«Преподобным Архимандритомъ, и игуменомъ, священноиереомъ и диакономъ, священноинокамъ и инокинямъ и всему православныхъ Христiанъ множеству, мужемъ и женамъ и младенцемъ, нужне скончавшимся отъ огня и мечя, и въ воде истопшимъ и въ пленъ поведеннымъ отъ прелестнаго взятия богомерьзкого царя Тахтамыша славнаго сего града Москвы, и всемъ предреченнымъ симъ Христiаномъ православнымъ, вечная память»^{320}.

Запись эта следует в нем сразу за цитировавшейся уже записью о погибших в битве с Мамаем. Но… странная она какая-то. Если до этого везде молятся за конкретных погибших людей, то здесь — за всех скопом, безымянно. При этом даже в Кратком рассказе о нашествии Тохтамыша названы имена двух убитых архимандритов (Семена и Иакова) и игумена Акинфа Крылова. Что помешало создателям этой записи Синодика поставить их имена? Хотя бы так, как это делалось в предшествующих записях. К примеру: «Дмитрiю Манастыреву, и Назару, и дружине ихъ, избiеннымъ отъ безбожных Татаръ на Воже, вечная память»^{321}. Здесь все соблюдено: сначала поминают павших начальников, а после них обобщенно всех простых. Так же выглядит поминовение и героев Мамаева побоища. Но здесь почему-то все по-иному.

Насколько я разглядел, во всем Синодике так сделано еще два раза. Один — по жертвам чумы. Второй — «иже избiеннымъ въ градахъ, и въ селахъ мниховъ, и Iереовъ, мужъ и женъ, и детскъ полъ отъ безбожного Едигея, вечная память»^{322}. С одной стороны, вроде все правильно: во всех трех случаях речь идет о массовых жертвах. Это может заодно служить лишним доказательством, что на Куликовом поле погибло не так много людей.

Но с другой стороны… В случае с чумой и Едигеем люди умирали не в каком-то одном городе, а на огромных пространствах. И в летописях никаких имен погибших не фигурирует. А в случае 1382 г. мы имеем дело вроде бы только с Москвой, где, по сведениям самих летописей, пало 12 тыс. человек (князь заплатил 150 рублей за похороны, при том что за 80 покойников давал рубль). С потерями от эпидемии заведомо несопоставимо, тогда от чумы или холеры целыми городами мерли, а болезнь-то по всей Руси гуляла. Да и Едигей разрушил и разграбил большую территорию, чем Тохтамыш. Кстати, а что это в Синодике только за москвичей погибших молятся? Вроде бы в летописях говорится, что он и другие города брал?

Так что, если честно, это место в Синодике странное. Заставляет подумать: а ну как оно внесено в Синодик задним числом, из летописей? Скажете: не может быть? Не торопитесь! Вот что пишет М. А. Салмина относительно другого Синодика: «С. К. Шамбинаго в своем исследовании называет „Лаврский Синодик“ № 818 XVII, интересным тем, что в него, как можно судить, включены и имя Федора тарусского, и брата его Мстислава, и князя Дмитрия (по-видимому, Монастырева), и Дмитрия (по-видимому, Минина). Однако этот Синодик поздний, имена павших на Куликовом поле вписаны в него, как показывает сличение, по-видимому, из рассказа о Мамаевом побоище Никоновской летописи, составленного на основе „Сказания о Мамаевом побоище“ с включением Летописной повести»^{323}. Так что это не я выдумал, это уважаемые исследователи говорят, что такое возможно. Если так могли составляться синодики с именами погибших в Мамаевом побоище, почему такой же финт не мог произойти с поминанием «жертв Тохтамыша»?

Часто говорят: есть же конкретные следы массовых захоронений москвичей, убитых при взятии города Тохтамышем. При этом современные исследователи кивают на М. Н. Тихомирова, писавшего об этом в своей книге «Древняя Москва. XII–XV века». Кости-де нашли там, где потом был установлен памятник Александру II.

Поднял первоисточник. Выяснилось, что Тихомиров в нем ссылается на «Историю города Москвы» И. Е. Забелина, вышедшую в начале XX в. Забелин на самом деле пишет, что при создании в Кремле на Зарубной площади в конце XIX в. памятника Александру II были найдены под землей груды перемешанных человеческих костей, причем, это были не полные скелеты. И делает вывод: «Все это несомненные свидетели страшного по кровопролитiю нашествия Тохтамыша въ 1382 г.»^{324}. Но сам-то он, опять-таки, костей этих не видел. Просто цитирует архитектора этого памятника Н. Султанова.

Но когда дальше читаешь книгу Забелина, возникает сомнение: а обоснованно ли он соотнес найденные на Зарубе захоронения с XIV в.? Видно, что основание для такого отождествления у него только одно. Раз кости разрозненные, значит, людей кто-то порубал. А когда в Кремле рубили массу народу? Правильно, в 1382 г. Об этом же летописи говорят.

Но мы-то уже имели возможность убедиться, что все проверять нужно. Заглянем в книгу Султанова. Он пишет: «До постройки памятника юго-восточная часть Московскаго Кремля была местомъ довольно запущеннымъ. Подъ горой, весь уголъ между церковью св. Константина и Елены и Кремлевскими стенами былъ занятъ сараями и дровянымъ складомъ»^{325}. Когда начались земляные работы, рабочие быстро наткнулись на следы старинных строений и разного рода древности. «Массовыя земляныя работы были тотчас же остановлены и заменены правильными археологическими раскопками, причемъ было обращено самое строгое вниманiе на то, чтобы по возможности ни одинъ предметъ древности, ни одинъ обломокъ не исчезъ безследно»^{326}.

Памятник Александру II в Кремле

Дальше архитектор Султанов повествует, что в культурном слое были найдены фундаменты и часть подвалов построенных здесь при Борисе Годунове Приказов. Под фундаментами же — множестов костей. В одном месте располагалось кладбище, «гробы которого были насквозь пробиты дубовыми сваями»^{327}.

«Кроме правильнаго погребенiя были найдены целыя груды костей и череповъ, перемешанныя съ землей, въ полномъ беспорядке; попадались места очень небольшiя по объему, напр., в три-четыре куб. аршина, где костей было очень много, но кости эти по своему числу совершенно несоответствовали определенному числу костяковъ; напр.: число череповъ было гораздо больше числа тазовыхъ костей или голеней. Такiя места, очевидно, представляли собой вырытыя некогда небольшiя ямы, въ которыя въ безпорядке были свалены части разрубленныхъ труповъ»^{328}.

Вот эти ямы Забелин и счел упомянутыми в летописях захоронениями погибших при взятии Москвы Тохтамышем. Но надо сразу отметить: Султанов такого вывода не делает. Больше того, он не упоминает о находках в этом месте каких-нибудь вещей, которые можно было бы связать с XIV в., зато очень много пишет об изразцах XVI в. и о всяких вещах из Приказов. Что же касается костей, то архитектор ни разу не упоминает о том, что на них найдены следы пожара. А ведь Москва-то в 1382 г., если верить летописи, горела, и многие люди погибли в огне. Однако Султанов говорит лишь о том, что ниже фундаментов Приказов нашли еще «следы и остатки деревянных построек, погибшихъ отъ пожаровъ»^{329}.

Что это за деревянные строения, поясняет, как ни странно, именно Забелин: «Местность, где при Годунове были выстроены упомянутые Приказы… въ особенности достопамятна темъ, что въ древнее время она была занята дворомъ князя Андрея Ивановича, младшаго сына вел. Князя Ивана Калиты. Въ томъ дворе жилъ и знаменитый решитель Куликовской битвы, сынъ Андрея, Владимiръ Андреевичъ Храбрый, съ супругою Еленою Ольгердовною, которая после кончины мужа, схоронивши всехъ своихъ сыновей, оставила дворъ своему внуку, Василiю Ярославичу, единственному въ живыхъ наследнику всего рода Владимiра Андреевича»^{330}. Потом эту землю забрал себе Иван III, выстроивший здесь себе деревянный дворец на то время, пока строился каменный. 16 июля 1493 г. дворец великого князя сгорел. И до 1565 г., пока не построили Приказы, «исторiя этой местности… неизвестна»^{331}.

Вот теперь, по-моему, все очевидно. Совершенно понятно, что найденные при раскопках кости не относятся к XIV в. Ну действительно, не будем же мы на полном серьезе предполагать, что массовое захоронение жертв Тохтамыша устроили в усадьбе Владимира Серпуховского! И потом серпуховские князья еще сто лет на могильнике жили. И Иван III — тоже. Лучшего места себе для дворца он, безусловно, найти не мог! Не иначе тянуло целикого князя на кладбище!

Следы сгоревших деревянных построек — это остатки великокняжеского дворца 1493 г. После того как он был уничтожен пожаром (а Иван переехал в каменные палаты), местность оставалась в запустении. Вот в это время, безусловно, на пустыре могли кого-то и хоронить. Впрочем, как раз то кладбище, гробы которого были потом проткнуты сваями, вполне может быть кладбищем времен серпуховских князей. При усадьбе вполне могла быть церквушка, а при ней — захоронения слуг и т. п.

Массовые же захоронения разрозненных частей тел при таком раскладе относятся, скорее всего, уже ко времени существования Приказов. Не надо забывать, что среди них был и Разбойный приказ. От него остались выкопанные при строительстве памятника кандалы и прочие милые игрушки. Очевидно, разбойников здесь и держали, да и казнили, наверное. Четвертование на Руси — любимое наказание для таких случаев. Вот вам и разрозненные части тел! И без всяких следов воздействия огня на костях. Так что считать эти находки подтверждением взятия Тохтамышем Москвы не приходится. Просто Забелину хотелось пофантазировать, а остальные за ним повторяют. Ну, понятно: лень же первоисточник посмотреть!

А может, все было так?

В общем, отрицать, что в 1382 г. какой-то конфликт был, трудно. Но вот между кем и кем, по какому случаю и в каких масштабах… Напомню: как мы выяснили, ссориться Тохтамышу с Дмитрием было вроде бы не с чего. В 1380 г. против Мамая они действовали дружно. И потом сразу же начался обмен послами. Дмитрий своих шлет в Сарай уже осенью 1380 г. Летом 1381-го послы Толбуга и Мокшей (не русские, кстати) возвращаются. В тот же год на Русь едет сарайский посол Ак-ходжа (Акхозя русских летописей).

И вот тут, если верить летописцам, происходит что-то невероятное. Ак-ходжа «дошедшее до Новагорода Нижнего, и въвратися въспять, а на Москву не дръзнулъ ити, но посла некыхъ отъ своихъ товарыщевъ, не въ мнозе дружине, но ити не смехау болма»^{332}.

Надо отметить, что знаем мы об этом событии не по Троицкой летописи. Из нее Карамзиным выписан был только кусок про то, что «того же лета Царь Тохтамышъ послалъ своего посла къ Вел. Князю»^{333}. Остальное — по Симеоновской летописи и Рогожскому летописцу. То есть — по летописям еще более позднего времени. Что там было в Троицкой, мы не знаем. Но и она, как мы помним, написана была по крайней мере через четверть века после событий.

Так чего испугался посол Тохтамыша? Явно не противодействия Дмитрия. Ведь послы того только что уехали из Сарая. Наверняка взаимоотношения между Москвой и Ордой они согласовали, для этого и отправлены были. Надо так понимать, Ак-ходжа должен был Дмитрию ярлык везти.

Историки любят говорить о том, что московское княжество, победив в Куликовской битве, не пожелало платить дань. Ак-ходжа-де как раз за ней ехал, а когда узнал, что ему ничего не светит, повернул назад. Но это бред. Не платила Москва, скорее всего, еще с 1377 г., с потери Мохаммед-Булаком Сарая. Но если Дмитрий посылал послов к Тохтамышу, то вопрос о возобновлении дани не встать не мог. Значит, его либо согласовали, либо должны были согласовать в Москве. Но тогда, не доехав до нее, царский посол не мог знать, согласится ли великий князь московский платить. Что он, на слухи ориентировался? Ну, не делали так! Да и царь ему не спустил бы. Это же прямое оскорбление его царскому величеству! Даже если Ак-ходжа был самоубийцей, он все равно лучше бы в Москве предпочел голову сложить, чем в Сарай, не выполнив повеления Тохтамыша, вернулся.

Зато вполне могло быть другое. Дмитрий согласился платить дань. И попытался ее собрать. Но народ-то уже отвык. Тем более, вроде только что этих татар били, и вдруг опять раскошеливаться?! И люди (а может быть, и подчиненные Москве князья, и бояре) «возбухли». Именно потому и посол повернул назад, что его до Москвы просто не допустили бы. Попытался отправить небольшой отряд, чтобы тот Дмитрию ярлык довез (меньше народу — легче пробраться), но и тот не сумел.

Если дело обстояло так, многое объясняется. Посол вернулся ни с чем. В 1381 г. Тохтамышу выступить еще было трудно, он разборки в Орде заканчивал (напомню, что его монеты в Крыму начинают чеканиться только в 1381 г., а в Астрахани еще и в начале 1382-го сидит Мухаммед-Булак). Но к лету 1382 г. он собрал силы. И двинулся.

Дмитрий и не стал-то защищаться, потому что в случившемся не был виноват. Ушел из города, отсиделся. И Тохтамыш, обратим внимание, осаждал Москву, вместо того чтобы преследовать Дмитрия. Что ему, до Костромы не дойти было? Да нет, просто поход был не против Дмитрия, а скорее в помощь ему! Потому и ярлык московский князь получил после этих событий. С какой бы радости ордынский властитель дал его князю, восставшему против него? Тем более, претендентов было много.

Понятны и сообщения о том, что Дмитрий не мог собрать других князей вокруг себя. Дело даже не в том, что он этого и не хотел. А в том, что князья, когда с них собрались ордынский выход взять, просто отказались подчиняться. Думаю, первым как раз Владимир Серпуховский и был. Потому он и отступил при нахождении Тохтамыша дальше Дмитрия, аж на Волок Ламский (Волоколамск). И там, в отличие от великого князя, собирал войска. И поражение тохтамышевым частям нанес. А вот свой Серпухов защищать не стал. Осознавал, видимо, что иначе был бы там осажден и убит, и все.

Наконец, понятно восстание в Москве против оставшихся там княгини и митрополита. То есть, по большому-то счету, именно против князя. Вспомним: Юрий Всеволдович во время нашествия Батыя тоже из Владимира уехал войска собирать, но никто же против него не восставал. А тут вроде бы герою Куликовской битвы — не простили. Да просто он, очевидно, уже никакой любовью народной не пользовался. Поскольку, повторю, вознамерился подчиниться Орде, а простые люди после Мамаева побоища считали, что наступила свобода.

Вот они эту свободу и пытались отстоять. Но Тохтамыш город взял. Вряд ли хитростью. Скорее восставшие просто не смогли его удержать, поскольку профессиональными воинами все же не были. И другие города татары пограбили, чтобы в повиновение привести. Не столько даже себе, сколько Дмитрию. Потому его и оставили во главе княжества. И уже осенью в Москву приезжает ордынский посол, о чем сообщает Новгородская IV летопись («Тои же осенi къ князю Дмитрiю на Москву отъ Тахтамыша посолъ прiеха Карачъ о мiру»)^{334}. А князь за это расплатился. На следующий год сын Дмитрия Василий привез Тохтамышу 8000 рублей серебра («а Василья Дмитреевича прiя царь въ 8000 сребра»)^{335}. Как заметил Горский, это практически равно ордынской дани с Великого княжества Владимирского без учета Москвы за два года^{336}. И действительно, в духовной грамоте Владимира Серпуховского говорится, что «а коли выидет дань великого князя ко Орде в пять тысяч рублев…»^{337}, а в духовной самого Дмитрия Московского относительно дани с собственно Москвы сказано: «А коли детем моим взяти дань на своей отчине… возмут в тысячю руб.»^{338} Если из пяти тысяч вычесть тысячу, как раз получится четыре. Так что 8000 — это за два года.

Впрочем, с размерами дани не все так ясно. Однако то, что Василий привез от отца в Орду много денег, сомнения не вызывает.

Но вот потом, когда дружба Москвы с поволжскими татарами закончилась… Тогда реальное положение вещей в 1382 г. признавать стало неудобно. Пришлось изобретать нечто такое, что бы и полной фальсификацией не было, и князя Дмитрия как-то попригляднее представляло бы. Вот и изобрели. А мы теперь это изучаем.

Памятник Дмитрию Донскому в Коломне. Скульптор А. Рукавишников

Нет, я, конечно, признаю, что изложенное выше относительно взятия Москвы — это только гипотеза. Никакими дополнительными по сравнению с традиционной версией фактами она не подтверждена. Но при этом такое построение логичнее, чем то, в верности которого нас столько времени убеждают. От того, что до нападения Едигея Москва с Ордой устойчиво пребывала в дружбе, никуда не деться. Как и от того, что русские правители (впрочем, как и их коллеги в других странах) историю фальсифицируют издревле, — тоже. И если мы хотим на самом деле знать собственное прошлое, а не приукрашенный миф, нам предстоит еще много работы. К примеру, то же самое место Куликовской битвы надо искать не там, где предписали, а там, где оно реально могло бы находится. Не мешало бы и в иностранных источниках повнимательнее покопаться. Вполне возможно, не переведенные до сих пор на русский язык западные и восточные документы содержат сведения, позволящие уточнить наши представления о том времени и его действующих лицах. К примеру, решить все же вопрос: какое именно место немцы именовали Blowasser? Что все же происходило в 1380 г. в Литве? Имели ли генуэзские и венецианские колонии в Крыму дело непосредственно с Мамаем? И так далее. Неплохо было бы и некоторые уже давно введенные в оборот сведения уточнить. А то до сих пор даже относительно даты выдачи Тохтамышем ярлыка Ягайло ученые к согласию не пришли. И разница — 15 лет!

А главное, давно пора отказаться от представления, что история уже написана. Даже в том, что кажется незыблемым, есть множество не то что белых, а просто-таки даже черных пятен. Я не думаю, что после чтения этой книги в сознании моих читателей станет таких пятен многим меньше. Да и не стремлюсь к этому. Я — не сторонник «окончательного решения вопроса». Лучше будет, если мой труд побудит читателей задуматься. И, не принимая ничего на веру, включить в действие свой собственный мыслительный аппарат.

Успехов вам!