Закалка клинка

ГЛАВА ПЯТАЯ

Лордан проснулся и обнаружил, что сорочка пропитана кровью. Он тщательно осмотрел рану, сменил компресс из шерсти и болотного мха и натянул новую рубаху.

Хлеба в квартире не обнаружилось, поэтому, стиснув зубы – бок болел необычайно, – Бардас надел плащ, прихрамывая спустился по лестнице и сквозь лабиринт узких улочек направился к южному краю «муравейника» в булочную. Пекарь привык и не удивлялся, когда адвокат приходил к нему и спрашивал плесневелый хлеб.

– Да-да, отец отложил для вас, – ответил сын пекаря. – Зеленый, который вы любите.

Лордан устал объяснять, поэтому молча улыбнулся и протянул медный четвертак. Монетка мгновенно исчезла в одном из бесчисленных карманов мальчишки.

– Я горжусь, что живу в одном доме со знаменитостью, – с восторгом заявил паренек.

– В таком случае, – улыбнулся Лордан, – я возьму также свежую булку. Что ты имеешь в виду под «знаменитостью»?

Мальчишка смущенно кашлянул.

– Вас называют великий Бардас Лордан. Вчера у вас появилось много друзей.

– Откуда? Каким образом?

– Мы поставили на вас.

– Добрососедская верность?

Фехтовальщик изумленно приподнял бровь.

– Чертовская удача. Проклятие, если бы я знал, что вы выиграете, я бы поставил больше. Еще бы, двести против одного…

Лордан молча взял хлеб.

– Похоже, ты заработал на этом деле больше, чем я, – бросил он, чувствуя, как внутри нарастает раздражение. – Почему мне никто не сказал, что ставят двести против одного? Я бы тоже хотел заработать.

Опять нескончаемые ступени. Другие фехтовальщики поддерживают форму, бегая по стадиону в Классах, Лордану требовалось лишь преодолеть путь от улицы до своей двери.

Булка, отложенная пекарем, прекрасно подходила для намеченной цели. Ее поверхность была усыпана чудесными бело-зелеными пятнышками. Лучшие из них Бардас соскоблил ножом в ладонь левой руки и высыпал на чистый лист пергамента. Затем он открыл рану, осторожно засыпал плесень и снова наложил повязку. Лордан свято верил в действенность этого ритуала: с тех пор, как он стал прибегать к нему, раны перестали воспаляться и заживали очень быстро, хотя судебные мечи в любом случае находились в идеальном состоянии, так что это могло быть случайным совпадением. Покончив с раной, фехтовальщик отрезал горбушку от свежей булки и наполнил чашу вчерашним вином.

Ритуал с хлебной плесенью Лордан узнал очень давно, еще на равнинах. Сначала он решил, что это дурацкий розыгрыш, какими потчуют новобранцев, вроде стрелы для левой руки или яиц мула. Позже Бардас понял, что это была не шутка, хотя долгое время не решался прибегнуть к этому средству. Среди воинов ходила легенда, будто однажды группа израненных солдат в рекордные сроки стала на ноги, не имея ничего, кроме заплесневелых хлебных корок в седельной сумке. Сам Лордан считал, что хлебная плесень имеет схожее действие с той, которую кочевники кладут в свой омерзительный козий сыр. Вообще фехтовальщику часто приходилось иметь дело с различными отталкивающими знахарскими средствами и лекарствами. К примеру, весьма подозрительный отвар ивовой коры отлично помогал при головных болях.

Кочевники. Дважды вспоминал о них Лордан с последнего судебного заседания. Поводом к тому служили сломанный меч и объяснение, которое он дал надоедливой девчонке в таверне. Варвары используют припой, который плавится при более низкой температуре, поэтому их оружие получается значительно прочнее. Правда, мечи кочевники точили только с одной стороны, поэтому они непригодны для судебной защиты, но техника изготовления не зависит от формы клинка. Найдется ли в городе оружейник, владеющий секретом степных мастеров, а если найдется, как отыскать его, не посвящая посторонних в свои замыслы?

Неожиданно Лордан вспомнил, что с фехтованием покончено, что он навсегда оставляет практику. Он нахмурился и отрезал еще один кусок булки.

Много раз его посещали такие мысли, практически после каждого судебного процесса. Но принять решение и осуществить его – совершенно разные вещи. Лордан всегда находил оправдание, ссылаясь на то, что фехтование – единственное, чем он может заработать на хлеб, а в его возрасте слишком поздно осваивать иное ремесло. До вчерашнего дня он успешно убеждал себя в этом, хотя долгое время сознавал, что обманывает сам себя.

Правда же заключалась в том, что на протяжении десяти лет после возвращения с войны Бардас жил с ощущением того, что нужен не более, чем обрезки мяса или кожи. Понимая глупость и опасность своих переживаний, он стал презирать себя, но измениться не смог. В результате Лордан продолжал влачить жалкое существование, приобретая новые шрамы на теле и душе. Пришло время признать, что это не помогало. Оставалось открыть школу или таверну.

Натянув плащ – в этот раз процедура оказалась еще более болезненной, – адвокат с трудом поплелся к вершине холма, где располагались Классы. Меньше всего он хотел приходить туда на следующий день после большого процесса – это место, где всегда толкутся адвокаты, их помощники, праздные зеваки, словом, весь цвет юриспруденции, а Бардас был не в настроении вести светские разговоры и принимать лживые поздравления. Он застегнул воротничок и проскользнул в заднюю дверь.

Количество инструкторов, работающих в Классах, зависело от множества причин, начиная от состояния экономики и заканчивая временем года. Кроме полудюжины престижных, безумно дорогих школ с собственными площадками и снарядами и десятками вечно меняющихся нервных стариков, обещающих за один день превратить новичка в мастера – с гарантированным возвратом платы, если его убьют в течение первого года, – здесь действовали десятка два учреждений, которые за приемлемую плату открывали желающим тайны адвокатского дела. Штат последних состоял преимущественно из собственника заведения, который одновременно являлся инструктором, иногда помощника и секретаря, выполнявшего также обязанности казначея. Владельцы этих школ за скромную сумму, вносимую ежемесячно распорядителю Классов, пользовались общими площадками и снаряжением. Для открытия новой школы было необходимо внести авансом плату за месяц и закрепить на стене деревянную табличку со своим именем, под которой каждое утро могли собираться ученики.

На пути в кабинет распорядителя Лордан заметил знакомого, но сворачивать или прятаться за колонну было уже поздно.

– Мои поздравления.

– Спасибо.

Знакомого звали Гаридас. До того, как потерять глаз, он шесть лет проработал адвокатом, а теперь зарабатывал на жизнь помощником инструктора и казначеем во второй из престижных школ. Его отец служил в кавалерии, в одно холодное утро Лордан стал свидетелем его смерти: он погиб от стрелы на разрушенной сторожевой башне среди бескрайних равнин. В последние минуты он умолял присмотреть за его мальчиком, а единственным человеком, который в тот момент оказался рядом, был Бардас. В глубине души Лордан надеялся, что умирающий считал, будто обращается к кому-то другому.

– Я пока не знаю твой рейтинг. В десятке лучших Олвис был шестым, вероятно, ты занял его позицию.

– Я ушел на пенсию.

– Ох. – Казалось, известие Гаридаса ошеломило. – Со вчерашнего дня?

– И из-за него. Я, конечно, идиот, но пока способен понимать знаки судьбы.

– Говорят, это выглядело очень странно, – согласно кивнул собеседник. – Мы собирались посмотреть на процесс, но в последний момент не смогли.

– И хорошо, то был не самый удачный пример для учеников, – ответил Лордан, – классический случай, когда лучший проигрывает. Выглядит удручающе.

– Напротив, – возразил Гаридас, – наглядная демонстрация того, к чему может привести небрежность и недооценка противника. Так, чем ты теперь планируешь заняться? Отдыхать от трудов праведных и вести праздную жизнь?

– Если бы, – вздохнул адвокат. – Нет, похоже, скоро мы станем коллегами, я как раз направлялся к распорядителю.

– В самом деле? Если хочешь, я замолвлю за тебя словечко в нашей конторе.

– Спасибо, не стоит. Мне никогда не нравилась идея работать на дядю. Я повешу доску и посмотрю, что из этого выйдет.

– Желаю удачи, – улыбнулся Гаридас. – Я всегда сожалел, что тебя редко видно в Классах. Буду помнить о тебе, если мы кому-то откажем.

Лордан кивнул и пошел прочь. Возможно, Гаридас действительно поможет, он всегда относился к Бардасу по-дружески, даже не зная о том, что плату за обучение в дорогой школе – той самой, в которой он сейчас преподавал, и денежное содержание в годы студенчества ему выплачивали из пособия Лордана, которое тот получил, уволившись из армии. Вдобавок Бардас отказался от нескольких выгодных дел, чтобы не выступать против него в суде. Таким образом, за минувшие годы Гаридас обошелся адвокату в довольно круглую сумму, и логично, если он вернет часть долга, порекомендовав своего благодетеля нескольким студентам.

Тем же утром Лордан отправился в квартал художников, чтобы заказать вывеску. Обычно на ней изображался портрет инструктора, облаченного в традиционную одежду, и виды оружия, которыми он владел, ниже указывалось имя и расценки. В последнее время появилась дурная традиция изображать самый громкий процесс экс-адвоката в момент, когда он наносит смертельный удар своему поверженному противнику. Отдельные вывески украшали хвалебные вирши, выписанные золотом по всему краю. Лордан решил ни при каких условиях не соглашаться на такого рода безобразие.

– Бардас Лордан, – сказал он твердо, – три восьмых квотера в день. Стандартный и Двуручный мечи, кинжал. И прошу вас, не надо маскарада.

– Портрет и поединок?

– Только портрет.

– Вы уверены? – Художник выглядел разочарованным. – Это бесплатно.

– Только портрет.

– Мне хорошо удаются поединки, они привлекают клиентов.

– Нет.

Художник на мгновение задумался.

– Я могу изобразить вас в лучистом венце, символизирующем защитную силу Закона, – умоляюще предложил он.

– Нет, если вы хотите получить плату.

– Садитесь, – обиженно сказал мастер, – через минуту начнем.

Пока художник где-то в глубине громыхал склянками, Лордан откинулся на спинку кресла и попытался расслабиться. День был не по сезону жаркий, а под навесом мастерской царила приятная прохлада. Из своего угла фехтовальщик отлично видел торговую площадь, главную жизненную артерию квартала. Она ничем не отличалась от сотен таких же торговых площадей Перимадеи: тот же фонтан с древней запущенной статуей в центре, те же шатры и палатки, тесно сгрудившиеся вокруг, чуть в отдалении витрины больших магазинов. Через равные промежутки виднелись лестницы, ведущие на второй уровень, где располагались лавчонки поменьше, третий уровень был отдан мастерским и жилым помещениям. Четыре угла площади обрамляли арки, за которыми начинались хитросплетения городских улочек. Не стоит и говорить, что на арочных сводах тоже теснились магазины и лавки, и таким образом площадь представляла собой нескончаемую торговую стену.

В дверях каждого магазинчика или мастерской на солнечной стороне сидел художник, используя каждую минуту отпущенного ему времени. Дело в том, что здания были настолько высоки, что их обитатели могли работать лишь в те часы, когда солнце находилось на их стороне. В узком пространстве между лавочками, шатрами и магазинчиками нескончаемым потоком двигались повозки, фургоны, телеги, местами образовывались пробки, слышались брань и проклятия.

В отличие от остальных частей города квартал художников не отличался никаким особенным запахом. Сидя в кресле, Лордан размышлял о бесконечном множестве способов заработать на жизнь: сколотить состояние или, напротив, влачить жалкое существование, о бесчисленных ремесленниках, создающих нужные и полезные вещи, о сотнях кварталов, в которых можно приобрести любое необходимое тебе изделие. В этом безупречно отлаженном механизме каждый человек выполнял свою функцию, внося маленький вклад в одно огромное целое.

Соседняя площадь была безраздельным царством красильщиков, которые растворяли раковины, скорлупу орехов, ржавчину, ляпис и свинец, смешивали их с яйцом или известковым раствором, чтобы создать краски, нужные художникам. Мастера высшего класса изготовляли знаменитое «перимадейское золото» – краску, получаемую путем смешивания на мраморном бруске окислов металлов, ртути и жести с добавлением уксусной эссенции и свинцового порошка; готовую смесь разливали по маленьким каменным бутылкам.

В углу красильной площади располагались лавки, где торговцы кистями целыми днями крепили к рукоятям аккуратно подогнанные шерстинки, кипятили клей и отковывали маленькие крепежные кольца. Им приходилось за двенадцать кварталов ходить к клееварам, в район города, который люди старались миновать как можно скорее, натянув на нос воротник, чтобы спастись от зловония отмокающей в известковом растворе кожи. На этом пути они проходили через площадь плотников, где наверняка сталкивались с художниками, выбирающими новые доски. Доски эти распиливали на лесопилках, скучившихся возле потока воды, который когда-то был живописным водопадом – люди приспособили его поворачивать сотню тяжелых колес.

Все эти люди и творимые ими вещи являлись частью одного целого и зависели друг от друга, от слаженной работы всех элементов системы. Сидя в кресле и глядя на царившую вокруг суету, Лордан не мог отделаться от ощущения, что он единственный во всем городе, кто выпадает из этого слаженного механизма. Еще вчера все было совсем иначе: он был частью деловой жизни Перимадеи. В конце концов, даже лучшие из лучших порой теряют равновесие, не выдерживая напряжения; иногда для стабильной работы машины необходимо немного смазать детали кровью.

Бывший адвокат понимал бессмысленность своих рассуждений: как только художник закончит вывеску, а распорядитель Классов вручит ему пергамент, разрешающий проведение занятий, он снова станет одним из бесчисленных элементов системы и будет выполнять надлежащую Функцию. Вместо того чтобы скорбеть над своей потерянной жизни, не лучше ли сполна насладиться короткой передышкой – не многие перимадейцы могут позволить себе роскошь провести день в праздности и неге.

– Готово, – объявил мастер. – Хотите взглянуть, прежде чем я нанесу лак?

Лордан кивнул и медленно поднялся. Вывеска являла собой великолепный образчик художественного ремесла, без особых изысков, но также без поединка и лучистого венца. Фехтовальщик был доволен.

– У меня действительно так сильно торчат уши?

– Да, – ответил художник, окуная кисть в растворитель и обтирая ее ветошью. – Забыл вам сказать, у меня есть совершенно чудесная элегия – пять строф, отмененный заказ, дешево отдам. Взгляните, точно по кромочке, два квотера.

– Нет.

– Просто беда, как некоторые люди не понимают важность позитивного маркетинга.

– Трагедия.

Художник вздохнул и принялся срезать воск с горлышка горшка с лаком.

– Как насчет пяти одинаковых миниатюрок, вы можете развесить их в местах, где любят собираться богачи и знаменитости? Назовем это жестом доброй воли, всего три квотера.

– Называйте как хотите, но не думайте, что я буду платить.

– Три миниатюры и элегию за семь восьмых плюс пол-ярда картинного шнура.

– Спасибо, нет. Долго еще?

– Дайте мне шанс, прошу вас. Одно неверное движение, и придется начинать сначала.

Лордан отлично знал, что художник недаром налегает на лак: от каждого из этих ремесленников зависело нормальное функционирование сложнейшей системы: у каждого имелись жены и семьи, которых нужно кормить и одевать; дети, которых нужно учить, отдавать в подмастерья, находить мужей; своевременно вносить арендную плату, помогать престарелым родственникам уплачивать членские взносы в похоронных и дружеских клубах и обществах.

Трудно представить, что в других уголках мира люди могут обходиться без всего этого; правда, они всего лишь варвары, не намного лучше зверей, жалкие создания, которые никогда не имели собственного портрета и не разрешали споры в суде. Поэтому пусть они остаются там, где есть: подальше от стен Тройственного Города, хотя бы для того, чтобы мирный обыватель мог безопасно отправляться по утрам на работу, а вечером возвращаться домой.

– Готово, – объявил художник. – Можете забрать ее прямо сейчас, но имейте в виду, что лак запылится.

– Хорошо, – кивнул Лордан. – Позвольте оставить ее на пару часов?

– Конечно, – ответил мастер, вытирая руки льняной тряпкой. – С вас пять монет.

Впереди два часа, которые надо как-то убить. Раньше Бардас направился бы в ближайший кабак – место, специально созданное для таких случаев, но теперь его жизнь в корне изменилась: он больше не тратит деньги на выпивку. Можно, конечно, отправиться в Классы, узнать, не готов ли пергамент. Там ему скажут приходить часа через полтора два, и все равно он вернется раньше, чем вывеска просохнет. Фехтовальщик лениво побрел в направлении Гуртова моста, в той части города, в которой ему нечасто доводилось бывать: у вечно занятых адвокатов редко находится время, чтобы бесцельно слоняться по улицам в рабочие часы.

– Прости…

Лордан оглянулся, затем посмотрел под ноги. Маленькая девочка неряшливого вида дергала его за штанину. Фехтовальщик вздохнул и потянулся к кошельку за монеткой.

– Тебя зовут Бардас Лордан? – неожиданно произнес ребенок.

– Да, а откуда ты знаешь?

– Ты ад-во-кат. Девочка выговаривала непривычное слово медленно и тщательно, всхлипнув в конце от восторга. – Папка говорит, что ты лучший в мире.

– Был, – со вздохом ответил Лордан. А чем занимается твой папка? Он тоже адвокат?

– Нет, – помотала головой девочка, – он делает бочки. И он очень любит смотреть суд. Иногда папка меня тоже берет смотреть суд.

– Правда? – Лордан немного растерялся. – Что ж, очень мило.

– Вчера я тоже смотрела суд. Я видела, как ты убил того дядю. – Девчушка радостно улыбнулась. – Я очень люблю смотреть суд, потому что папка покупает мне вкусное пирожное.

– А ты любишь пирожные?

– Они у меня самые любимые.

Бардас выудил из кошелька медяк.

– Тогда беги и купи себе самое лучшее пирожное.

– Папка говорит, что я не должна брать пирожных у посторонних, – отчаянно затрясла головой девочка.

– Твой папка, конечно, прав, – вздохнул Лордан, – но мне кажется, ты можешь взять деньги и купить сама. Давай беги.

Девочка на мгновение задумалась.

– Я пойду к отцу в мастерскую и спрошу, – решила она. – Жди здесь.

– Вот что, – предложил Бардас, – ты возьмешь монетку и пойдешь показать отцу, согласна?

Девчушка застыла в нерешительности, потом кивнула.

– Хорошо.

Как только она исчезла из виду, Лордан быстро пересек улицу и нырнул в ближайшее крупное здание, которое оказалось городским арсеналом. Можно надеяться, что здесь его не найдут.

Прошло лет десять с тех пор, когда Бардас последний раз был в арсенале. Фехтовальщик невольно вздрогнул:

Встреча с Гаридасом, теперь это место – армия преследовала его сегодня, как голодный степной волк. Похоже, здесь ничего не изменилось с тех времен, когда он приходил сюда с дядей забрать двадцать бочек стрел – многократно обещанных, но так никогда и не полученных их отрядом, в результате чего воинам собственноручно пришлось прикреплять оперение. Почему им всегда приходилось грызться с Оружейной Канцелярией за каждый гвоздь, каждый лук и каждый сухарь?

Как и в прежние годы, здесь было нестерпимо жарко и шумно, повсюду мелькали потные спины, летали искры, время от времени попадая на обнаженную кожу, от чего по помещению разносился отвратительный запах; груды необработанного металла, крики людей на лесах, лязг упавших орудий мерный грохот механического молота, от ударов которого содрогался мощеный пол; кипящий клей, горящий жир, дым, опилки и резкий запах только что откованного железа, отчаянный визг скверно смазанных дрелей и станков, сумасшедший ритм привода, скрежет точильного камня, дробный стук молотков, стучащих по листу железа, шипение остывающего металла. В другом настроении Лордан счел бы происходящее здесь захватывающим: каждое из этих творений имело запас прочности и жизненных сил.

– Эй, ты!

– Я?

Фехтовальщик оглянулся, но не смог понять, откуда доносится голос.

– Да, ты. Что тебе нужно?

– Прошу прощения, – адвокат невинно улыбнулся, – я просто шел мимо. Я не хотел…

– Проваливай отсюда, здесь тебе не парк.

Лордану никак не удавалось разглядеть собеседника.

– Прошу прощения, – повторил он и направился к выходу, но обнаружил, что проход перегорожен вагонеткой с углем. Обогнув ее, Бардас лицом к лицу столкнулся с невысоким мускулистым юношей. Дюймах в шести от лица он держал огромные клещи, в которых был зажат ярко-малиновый брусок железа.

– Ох, – обронил он, – простите.

Молодой человек мгновенно убрал раскаленную болванку с дороги.

– Виноват, не заметил вас за тележкой.

Знакомый акцент заставил Лордана вздрогнуть. Кочевник, только этого не хватало! Последний раз он видел кочевника очень, очень давно и, по правде сказать, предпочел бы никогда не встречаться. Пылающий меч в нескольких дюймах от собственного носа тоже не придавал уверенности. Бардас вымученно улыбнулся и поспешил к выходу, не останавливаясь, пока вновь не оказался на свежем воздухе.

Еще некоторое время он бесцельно бродил по городу, пока не оказался у городских ворот. Сколько можно ворошить бесславное прошлое? Лордан забрался на стену и долго стоял на ветру, предаваясь горьким мыслям. Затем он отправился в кабак.

Странный человек, размышлял Темрай, в городе таких значительно больше, чем дома, вероятно, потому, что здесь у них больше шансов выжить и найти себе применение. Слабые и беспомощные, никому не нужные, на равнинах они обычно жили недолго.

Кочевник стоял возле горна, глядя, как сменяют друг друга цвета по мере того, как тепло проникает в сталь: серый стал желтым, желтый – темно-малиновым, пурпурным и в конце концов голубым – тем самым цветом, при котором клинок готов к повторному закаливанию. Удостоверившись, что подсоленная вода достаточно прогрета (слишком резкий контраст придает стали хрупкость), Темрай выхватил заготовку из горна и опустил ее в бочку. Над водной поверхностью поднялся столб пара, раздался оглушительный свист – и все смолкло. Удивительно, как огонь и вода могут превратить кусок мягкого податливого железа в несгибаемую упругую сталь.

Там, дома, люди знали, почему так происходит. Сталь подобна человеческому сердцу: чтобы воспитать человека, нужно раскалить его в огне ярости и охладить в воде страха и сознания собственного бессилия; металл приобретает твердость в рассоле, человек в слезах.

Но и это только первая ступень: так человек приобретает твердость, но одновременно становится хрупким, а потому бесполезным. Теперь его нужно раскалить в медленном пламени расчетливой ненависти и вновь остудить в соленой воде. Лишь после этого человек приобретает жесткость, дающую способность ранить без сожаления. Только такие люди угодны богам.

Очистив клинок от цветного налета, мастер простучал его молотом – убедиться, что сердцевина и грани надежно спаяны друг с другом, затем взял горшок с порошком пемзы в приступил к долгому, утомительному процессу шлифовки. Вообще-то это была работа ножовщика, оружейник не утруждал себя подобной ерундой, но приписанный к Темраю ножовщик остался дома со своей больной женой, и юноша охотно согласился взять на себя его часть работы. Очередная странность этого города: на равнинах каждый мог спокойно ухаживать за больными детьми или женой, зная, что вечером им принесут положенную долю молока и сыра, – здесь считалось, что человеку крупно повезло, если он может остаться дома, утратив лишь сумму дневного заработка. Вероятно, этому имелось какое-то обоснование, хотя его, похоже, никто не знал.

Вчера кочевник наблюдал, как возводили огромную механическую спираль – ее делали почти месяц! – великолепная машина, предназначенная для метания двухсотпудовых камней на триста пятьдесят ярдов. На помощь призвали почти всех рабочих арсенала: они натягивали веревки и висели на рычагах, пока деревянные рамы огромной машины закрепляли в нужном положении при помощи гвоздей, болтов и крюков. Затем по команде подвесили скрученные веревки, которые, разматываясь, придавали механизму его сокрушительную силу. Еще одна параллель? Люди равнин долго напоминали вялые кольца каната, но время пришло, и они натянулись, готовые разрушать и убивать…

Приметы и знамения очевидны, но стоит ли игра свеч? Орел несущий в когтях молодого олененка над вражеским войском, всего лишь зарисовка из жизни, молодой олененок, на восходе солнца попирающий орла бархатными копытцами над штандартами неприятеля, воистину примета времени.

Тем не менее махина с официальным названием «мангонелла крупная, стационарная, номер тридцать шесть», более известная своим создателям под именем «Бесчувственный Пропойца», наконец заняла свое место в башне на городской стене, продуваемой влажным восточным ветром, и закрыла последний незащищенный участок. Во всяком случае, по мнению чиновников Военной Канцелярии.

Город, по официальному мнению, мог противостоять любой напасти. Любая напасть должна быть, правда, совершенно безмозглой, чтобы не заметить столь очевидных просчетов в обороне.

Два часа возле шлифовального круга, и клинок приобрел нужный блеск – не такой, конечно, как зеркало, но вполне пригодный для работы, после чего отправился в сетку возле стены, где находилось порядка двадцати таких же клинков, ожидающих, когда к ним приделают рукоять, упакуют в промасленную солому и поместят в тесную комнату в сторожевой башне.

Темрай вымыл руки, вернулся к рабочему месту и принялся за новый меч.

В тот день он отковал три меча и начал четвертый. «Что за спешка? – вопрошали его коллеги, недовольные, что варвар успевает в два раза больше, чем они. Ты знаешь какой-то секрет?» Он не отвечал им.

После работы молодой человек выметал сор, смазывал инструментальным маслом камелии и, накинув плащ, уходил к себе на постоялый двор. Это было лучшее время суток, когда дневная жара уже спала, а раскаленные камни домов и мостовых еще не начали отдавать тепло, накопленное за день. Вечером город выглядел милым и дружелюбным, сквозь распахнутые двери магазинов и таверн лились потоки света, приглашая прохожих зайти внутрь, отовсюду слышались голоса, музыка и пение, местами приятное, местами не очень. В какую бы сторону странник ни направил стоны, везде можно было видеть мужчин и женщин всех возрастов, медленно передвигающихся в неопределенном направлении: мужей с женами, мальчишек с возлюбленными, пьянчуг с продажными девками.

Дома люди либо скакали верхом, либо сидели на земле, все выглядело более осмысленно, но не так живописно.

У входа в гостиницу Темрай заметил мужчину в длинном кожаном плаще, опирающегося на дверной косяк. Итак, мелькнула мысль в голове варвара, это все же был знак.

– Журрай, – позвал он негромко, – неужели…

– Безболезненно, – кивнул человек.

Как странно вновь слышать родную речь. Темрай ощутил странную смесь тоски, сожаления и легкого недовольства.

– Неделю назад, от лихорадки. – Казалось, мужчина вдруг вспомнил что-то. Мне очень жаль, – добавил пришелец, – то был великий вождь.

Темрай недовольно повел плечом: он не любил лесть. Отец не был великим вождем, хорошим – возможно, так же как хорошим родителем и требовательным наставником. Боги не благоволили к нему. Его слишком поздно поместили в огонь, слишком сильно раскалили и сделали слишком хрупким. Сын принадлежал к другой породе.

– Ты пришел за мной, – сказал Темрай, – где остались люди?

– У форта Корсул, – ответил Журраи. – Разлив в этом году широк, они не тронутся с места раньше, чем через неделю. Если поспешим, мы успеем застать их.

– Не думаю, что их трудно будет отыскать, даже если мы не станем торопиться, – рассеянно ответил юноша.

Темрай не мог перестать думать о том, что его работа в городе завершена. В сущности, он узнал все, зачем пришел, даже больше. Он добросовестно трудился, зарабатывал на жизнь и принес немного пользы тому месту, в котором был гостем. Человек всегда должен стараться делать добро, где бы он ни находился, и, уходя, оставить приютивший его дом лучше, чем когда он пришел туда.

– Возможно, они подождут, – обронил Журрай, – там много дерева, а ты сказал, нам понадобится…

– Конечно. – Юноша вздохнул. – Думаю, мне пора идти собираться. Ты взял для меня лошадь? Я свою продал.

– И две запасных, – ответил Журрай. – Нельзя терять времени.

– Отлично. Жди меня, я скоро вернусь.

Темрай оставил пришельца в темноте и вошел в гостиницу. Странно, в этой огромной каменной повозке без колес, которая никогда никуда не ездила и не поедет, где нужно платить деньги просто за привилегию в ней находиться, он чувствовал себя почти как дома. Варвар вдыхал аромат свежевыпеченного хлеба и смотрел, как женщины накрывают на стол. Несколько мужчин, его друзей, оторвались от игры в кости и приветливо закивали. Темрай надеялся что боги избавят его от встречи с ними при иных обстоятельствах.

В большом горшке хозяйка помешивала суп, время от времени пробуя его при помощи деревянной ложки с длинной ручкой и добавляя различные травы, при этом вид у нее становился ужасно важным. Заметив юношу, она улыбнулась и сказала, что ужин не задержится.

– По правде сказать, – произнес Темрай, я хочу расплатиться.

– Вы уезжаете? – Казалось, женщина была опечалена. – Ну почему же? Что-то не так?

– У меня умер отец.

– О, я сожалею. Он был болен?

– Да, – кивнул Темрай, – мне лучше выехать как можно скорее.

Хозяйка отложила ложку.

– Думаю, ваша мать будет рада увидеть вас.

– Она умерла, когда я был маленьким.

– Печально. Значит, вы теперь глава семьи.

– Похоже, что так.

– Большая семья?

– Очень большая. Простите, но мне действительно нужно идти. Сколько я вам должен?

Женщина покачала головой.

– Ничего. С последней платы прошло только два дня. Забудьте об этом. Собрать вам еды в дорогу?

Темрай вежливо отказался – Хозяйка продолжала настаивать. В конце концов, чтобы освободиться, молодой человек согласился взять полбулки, немного копченого мяса и два яблока.

– С вами было приятно иметь дело, – сказала женщина, протягивая корзину, закрытую чистым холщовым полотном. – Обязательно заходите, если когда-нибудь снова окажетесь в городе.

– Может быть, я вернусь довольно скоро, – ответил Темрай. – Очень скоро.

– Буду рада видеть вас. Счастливого пути.

– Спасибо, спасибо за все.

Чувствуя себя убийцей, Темрай наспех собрал свои скромные пожитки и исчез, ни с кем не прощаясь.

«Прошу вас, – молил он, – уезжайте, как только на востоке покажутся первые клубы пыли, уезжайте прежде чем начнется паника, я не хочу причинять вам боль, но я…»

– Ты готов? – спросил Журрай, передавая ему поводья высокого чистокровного жеребца.

– Готов, – ответил Темрай.

– Ах да, почти забыл, ты узнал то, зачем приехал?

– Да.

– Хорошо, – хмыкнул Журрай. – Когда в следующий раз окажешься здесь, местечко будет выглядеть по другому.

Темрай отчаянно стиснул зубы.

– Надеюсь.

Вскочив в седла – какое удивительное чувство, вновь оказаться верхом! – они медленно поехали вдоль городских улиц, опасаясь лишь за копыта своих лошадей из-за многочисленных канав и рытвин. В городе редко можно было наблюдать всадников, поэтому прохожие не торопились уступать дорогу. Темрай чувствовал себя довольно глупо, возвышаясь над своими согражданами (хотя нет, уже нет), как какой-нибудь благородный рыцарь, принимающий участие в торжественной процессии; его высокий тонконогий жеребец нетерпеливо бил копытом и мотал головой, вынужденный плестись за толстым лысым булочником и его пышкой женой которые вышли на неспешную вечернюю прогулку. Возможно, им бы пришлось всю ночь добираться до городских ворот, но, по счастью, булочник с женой остановились купить блинов и позволили всадникам проехать.

Уже показались ворота, когда из таверны неожиданно вышел мужчина и, не глядя по сторонам, нетвердой походкой пошел прямо в направлении коня Темрая. Всадник резко натянул поводья, пытаясь унести жеребца вправо: этого оказалось достаточно, чтобы уберечь пьяного от серьезного увечья, но мысок сапога Темрая (обитого железом, естественно, – вынужденная предосторожность для тех, кто проводит свою жизнь в местах, где бесчисленное множество тяжелых вещей только и ждет возможности обрушиться на ничем не защищенные пальцы ног) ударил его в голову, от чего тот рухнул на мостовую.

Юноша вскрикнул и соскользнул с коня, перебросив поводья Журраю.

– С вами все в порядке?

Мужчина почесал голову.

– Спасибо, нет. Почему вы не смотрите, куда прет ваша чертова лошадь? – пробурчал он.

Язык пьяного слегка заплетался, слова звучали нарочито вызывающе: человек находился в том самом состоянии, в каком происходила большая часть драк в городе. Темрай вежливо извинился и помог ему подняться, отряхивая с плаща грязь и навоз. Затем протянул пьяному плоский сверток, украшенный массивным отпечатком копыта.

– Деревенщина! – вскричал пьяный. Посмотри, что ты сделал с моей вывеской! Ну, давай взгляни на это!

Свет, заливавший мостовую из двери таверны, упал на великолепный новый портрет, очень впечатляющий, за исключением того, что на месте лица находилась аккуратная дыра в форме подковы. Темрай заметил, как рука мужчины дернулась к поясу, туда, где обычно весит меч. По счастью его там не оказалось.

– Это ужасно – пробормотал юноша, – мне очень жаль. Прошу вас, позвольте возместить вам ущерб.

– Конечно, возместишь, куда ты денешься, – зло ворчал пьяный. – Ты возместишь еще и потерю заработка, физические и моральные страдания, а также беспечное обращение с лошадью в общественном месте.

Это, по мнению всадника, было уже некоторым преувеличением принимая во внимание то, что пьяный сам полез под лошадь, однако внушительность вывески, юридическая терминология и инстинктивное движение руки пострадавшего к поясу произвели на Темрая должное впечатление. Ему вовсе не хотелось ввязываться в драку с профессиональным адвокатом, даже если тот был в стельку пьяным.

– Сколько я вам должен? – спросил он торопливо. Пьяный с любопытством изучал лицо варвара, его отупевший мозг безуспешно пытался интерпретировать ускользающие из памяти образы.

– Ты, – сказал он наконец, – ты парень с равнин, работаешь в арсенале.

– Совершенно верно, – ответил Темрай. В отличие от собеседника он быстро вспомнил, где и при каких обстоятельствах они встречались. – Вы заходили сегодня днем и тут же ушли.

Мужчина кивнул, и Темрай с облегчением понял, что опасность миновала. Перепивший адвокат мог проткнуть обидчика в порыве ярости, но не своего знакомого. Теперь лицо мужчины выражало безмерную печаль.

– Ты испортил мою вывеску, – охнул он. – Я потратил весь день, чтобы получить эту проклятую деревяшку. Если бы ты мог представить, как это утомительно – позировать перед художником…

– Понимаю.

– Ничего, – адвокат пожал плечами, – слушай меня внимательно: ты окажешь мне одну услугу, и я забуду про вывеску и всю эту историю, договорились?

Темрай на мгновение задумался. Ему не хотелось связывать себя обещанием, которое он скорее всего не сможет выполнить, принимая во внимание скорый отъезд из города. С другой стороны, отказ приведет пьяного в еще большую ярость, и ситуация только осложнится.

– Хм… – в результате сказал он.

– Ты оружейник, ты изготовляешь мечи.

– Совершенно верно.

– Я так и думал. – Мужчина медленно закивал. – Мечник с равнин. Ты ведь знаешь, как припаять грани к сердцевине, чтобы меч не сломался…

– Да, – ответил юноша, – но…

– Друг мой, – торжественно обратился пьяный, – возможно, ты единственный человек, который способен спасти мою жалкую жизнь. Посмотри на меня! Я адвокат, фехтовальщик на службе Закона, точнее, я был им еще вчера. Я бросил все и стал наставником. Это прекрасная профессия за исключением того, что нужно вставать на заре. Но и сейчас мне нужен меч, который в бою не подведет меня. У меня было два чудесных клинка, но оба сломались, я остался ни с чем! – заключил он горько и придвинулся совсем близко, так что Темрай чувствовал запах дешевого вина, исходящего от собеседника. – И тут я подумал: ведь эти черти с равнин знают, как делать мечи, которые не ломаются, во всяком случае, знали двенадцать лет назад. – Пьяный покачал головой. – Сделай для меня новый меч, и я забуду про испорченную вывеску. По рукам?

– По рукам, – бесстрастно ответил Темрай; казалось, его лицо превратилось в камень.

– Договорились – улыбаясь, пробормотал пьяный и от души шлепнул кочевника по спине. – Звать меня Лордан, Бардас Лордан, я в Классах в любое время. Если надумаешь учиться фехтованию, сделаю для тебя особую скидку.

– Благодарю, – все так же бесстрастно ответил всадник, – скрестить с вами мечи доставит мне истинное удовольствие.

Пострадавший вновь пребывал в прекрасном расположении духа; он помог Темраю забраться на лошадь и на прощание помахал рукой. Затем швырнул испорченную вывеску в канаву, в нерешительности потоптался на одном месте, словно размышляя, куда пойти, и в конце концов развернулся и побрел обратно в таверну.

– Что произошло? – спросил Журрай.

– Этот человек хотел, чтобы я сделал для него меч.

– Идиот.

Темрай обернулся в седле, и в неровном свете факелов Журрай заметил, что по его щекам катятся слезы.

– Журрай, ты понимаешь, кто это был?

– Пьяный, – равнодушно пожал плечами собеседник. – Некий адвокат, что бы это ни значило. Насколько я понимаю, так называют наемного воина.

– Сейчас – да. Подумай, Журрай, человек, который знает про серебряный припой, человек, который утверждает, что узнал это на равнинах двенадцать лет назад. Подумай над этим, Журрай.

– Рейдер Максена, – с ненавистью выдохнул тот. – Полагаешь это один из них?

– Двенадцать лет, Журрай; некий человек двенадцать лет назад бывал на равнинах и узнал о серебряном припое. И этот человек – не торговец, поверь мне.

– О боги! – воскликнул собеседник. – Его нужно было убить на месте!

Темрай покачал головой и улыбнулся.

– Всему свое время. Ведь он, по сути, оказал мне услугу. Я столько времени провел в городе, что уже почти забыл, зачем пришел сюда.

От изумления Журрай прикусил язык.

– Не думал, что такое возможно, – пробормотал он.

– Я сказал – почти, – холодно ответил юноша.

Максена забыть невозможно, это пятно, которое не отмоешь, сколько ни стирай и не три пемзой. Минуло двенадцать лет, но его незримое присутствие продолжало чувствоваться в тяжелом дымном воздухе, в волокнах ткани, в омерзительном аромате горящих волос и костей.

– В арсенале все рабочие снимали с себя рубахи, все, кроме меня. – Приподняв край плаща, всадник оттянул ворот рубахи и обнажил блестящий белый шрам. – Не думаю, что мне бы доставило удовольствие объяснять, откуда он взялся.

Журрай опытным взглядом подмечал произошедшие с соплеменником перемены, его некоторую неловкость, неуверенную посадку в седле (сказывалось отсутствие практики). Темрай поправил рубаху, натянул плащ, плотно за стегнул воротник и глянул на фонари, освещающие въездные ворота.

– Думаю, когда мы будем жечь город, самое меньшее, что можно сделать, это запереть ворота снаружи. Какая жалость, Журрай, – добавил он тоном человека, расстающегося с парой любимых штанов, – я действительно люблю их, и лучше пусть это буду я, чем кто-то другой.

Во взгляде собеседника мелькнуло одобрение.

– Твой отец мечтал об этом, – сдержанно ответил он.

– Я бы сказал, что отец жаждал крови в юности, – устало возразил Темрай, – потерпел поражение в начале своего правления и всю оставшуюся жизнь им руководили слепая ненависть и разочарование от несбывшихся надежд. Он бы никогда не разрушил Перимадею. Это сделаю я.

– Ты уверен?

– О да, – ответил Темрай, – они любезно показали мне, как это сделать.