Заколдованный круг

Глава I ЧЕЛОВЕЧЕК ИЗ МАКАО

Над Нью-Дели вздымалось гигантское, ослепительно синее небо. Это была особая синева, неведомая другим городам. Словно сработанную древними мастерами и расписанную хитрым лаком по тайным, утерянным ныне рецептам немыслимых размеров чашу опрокинули над городом. И стала она куполом. И сверкает такой пронзительной синевой, что глазам становится больно.

А потому, наверное, и все остальное так необычно, ярко, так по-своему красочно в этом дремлющем городе: и розовые, как розовые фламинго, дворцы, и белые, словно белые фламинго, минареты, и иссиня-зеленая листва деревьев, и желтая пыль дорог…

Но ярче небес и куполов, красочней дворцов и стенных росписей одежда швейцара «Ашука-отеля», самой роскошной гостиницы города.

Всеми цветами радуги, золотом и серебром сияют его камзол, и пояс, и шаровары, и тюрбан, чернее тропической ночи его усы и борода, подобно старинной меди застывшее в великой торжественности лицо.

Одна за другой бесшумно и важно подкатывают к подъезду, похожему на врата древнего храма, самые дорогие, самые роскошные автомобили ценой в десятки тысяч долларов. Из них выходят и медленно поднимаются по мраморным ступеням господа ценой в миллионы. Господа в тропических шортах и черных костюмах с шерстяными жилетами, в бурнусах и гранбубу, украшенных золотым шитьем, в летних рубашках и белых, похожих на кальсоны, узких штанах.

Огромный швейцар для того и поставлен у тех райских врат, чтобы с почтением и поклонами открывать автомобильные дверцы тучным и отгонять тощих, что толпятся поодаль, надеясь дождаться горсти монеток.

Ослепительное небо остается за дверями.

В прохладных холлах отеля царит полумрак.

Лифты, медлительные и тяжелые, поднимают обитателей «Ашука-отеля» к бесконечным коридорам, вдоль которых вытянулись непроницаемые массивные двери номеров. За этими дверями необъятные, словно теннисный корт, комнаты.

Но эти комнаты, за которые платят в день столько же, сколько получает в год их строитель, скромны и тусклы по сравнению с «сюитами» — апартаментами-люкс, что расположены на верхнем этаже. Те даже не имеют номера. На их полированных, из красного дерева дверях искусным резчиком вырезаны изображения быка, или слона, или коня, пли оленя…

Тот, кто занимает «сюиту», не говорит портье: «Дайте мне ключ от номера 115-го», он небрежно бросает: «Мне ключ от слона».

Когда невысокий, с пергаментным лицом человечек, которому можно было бы одинаково дать что сорок, что шестьдесят лет, тихим хриплым голосом прошептал: «Сюита бык. Заказана», портье чуть не выпал за свою широкую стойку к ногам посетителя, протягивая ему резной тяжелый ключ. Долгим, преданным взглядом провожал он нового постояльца (а вдруг обернется?), направляющегося к лифту в сопровождении двух боев. Бои сгибались под тяжестью потертых кожаных чемоданов. Шествие замыкал секретарь. Под мышкой у него был длинный чехол, в каких носят наборы «клабов» для игры в гольф. «Клабы» весят немало, но для человека такого роста и с такими плечами разве это вес?

Человечек с пергаментным лицом проник в «сюиту бык». Наградил боев столь щедрыми чаевыми, что даже они, привыкшие к постояльцам-миллионерам, вытаращили глаза и, наступая друг другу на ноги, заторопились спиной вперед к выходу. Не снимая шляпы, человечек направился к телефону, а секретарь, бросив на стол, отчего тот затрещал, свои «клабы» для гольфа, торопливо прошелся по апартаментам.

После этого он вернулся в гостиную и, вынув из «кладного» чехла засверкавшие черным металлом части, начал неторопливо, но споро собирать автомат.

Тем временем человечек с усталым, пергаментным лицом заканчивал телефонный разговор.

— К сожалению, я завтра же должен вернуться в Макао, — говорил он по-немецки. — Сами понимаете, что такое фирма без хозяина. Нужен глаз да глаз. В наше время на одного честного служащего девять воришек… А? Да? У вас тоже? Ну, вот видите. Значит, жду вас вечером. Я привез весь комплект образцов, как вы просили. И не забудьте, пожалуйста, европейские прейскуранты. На немецком языке — как условились. До вечера…

Положив трубку, он снял шляпу, сбросил пиджак и, подойдя к холодильнику, налил себе большой стакан ледяного сока.

А тот, с кем вел он телефонный разговор, находился от него на расстоянии едва ли пяти метров в «сюите олень» по ту сторону устланного толстым пушистым ковром коридора.

Это был румяный, совершенно лысый господин, напоминавший пастора без сутаны. Пасторообразный господин тоже снял пиджак. Словно между ним и его пергаментным собеседником существовала телепатическая связь, положив трубку, он торопливо направился к холодильнику и, налив большой стакан сока, залпом осушил его.

Сверкающее делийское небо постепенно темнело. Оно становилось все синей, потом снизу поползли к зениту лиловые краски. Они всё ширились, все густели, и вот ужо небесная крыша стала напоминать фиолетовый атласный шатер. Атлас превратился в бархат, черный бархат, на котором бриллиантово засветились крупные звезды. С пугающей быстротой опустилась на город ночь.

Она прикрыла густые сады, пыльные дороги, тихие улочки. И только «Ашука-отель» своим могучим освещением расталкивал ночь. Горели огромные фонари у входа, сверкали цветные огни баров и ресторанов, светились бесчисленные окна колоссального здания, молочные шары у автомобильной стоянки, вдоль аллей, на террасах заливали все лунным светом.

Большой черный «мерседес» с шофером за рулем терпеливо ждал на стоянке, когда оглушительный голос портье донесет до него из репродуктора приказ клиента подавать Но клиент не спешил. Он сидел в «сюите бык» и то и дело вытирал потную, сверкающую лысину большим клетчатым платком. Напротив, улыбаясь, пил сок человечек с пергаментным лицом. В комнате они были одни. Но в соседнем помещении, сжимая вспотевшими руками автомат, застыл у двери секретарь, а в коридоре прогуливался у дверей, напряженно прислушиваясь, не позовет ли хозяин, секретарь лысого господина. Он был маленький и хилый на вид, зато па расстоянии двадцати метров попадал в муху из любого из четырех пистолетов, которые неизменно носил на себе.

Дружественная беседа в «сюите бык» продолжалась уже полчаса и подходила к концу. Собственно, все детали взаимовыгодной торговой сделки были оговорены давно, и раз навсегда. Сама встреча была далеко не первой. Собеседники хорошо знали друг друга в лицо, хотя и не знали ничего друг о друге.

Секретари-телохранители, пистолеты, конспиративные явки и пароли были скорее данью рутине, нежели необходимостью. Существовали куда более эффективные меры защиты: огромные взятки полиции и пограничникам, высокое положение и связи тех, кто стоял за спиной мелких коммивояжеров, сидевших сейчас друг против друга со стаканами сока в руках, наконец, могущественные силы на разных концах земли, по сравнению с которыми и высокопоставленные хозяева коммивояжеров были лишь пешками в гигантской шахматной партии, отличавшейся от настоящих шахмат лишь тем, что все фигуры здесь были черные и выигрывал всегда один и тот же игрок.

— За ваше счастливое возвращение! — Лицо человечка с пергаментной кожей осклабилось, он поднял стакан с соком.

— За ваше! — поднял свой стакан лысый господин, похожий на пастора, добрые глаза ласково лучились из-под седых бровей.

Они встали, пожали друг другу руки. Пергаментный небрежно запер в стенной сейф, любезно предоставляемый дирекцией отеля постояльцам «сюит», толстенький саквояж, набитый западногерманскими марками («прейскуранты на немецком языке»), лысый приоткрыл дверь в коридор и вместе со своим хилым секретарем перетащил к себе тяжелые чемоданы. Расставание прошло без печали. Каждому предстоял долгий путь домой.

Пасторообразный господин позвонил портье, портье вызвал со стоянки «мерседес». Бои втащили в машину тяжелые чемоданы и долго кланялись, благодаря за щедрые чаевые и не ведая, что их товарищи из другой смены поднимали те же чемоданы в апартаменты совсем другому постояльцу.

А тем временем пергаментный человечек безмятежно укладывался спать, на всякий случай положив ключ от сейфа в рот, поскольку не очень доверял своему секретарю.

Секретарь же, развалившись в кресле с автоматом на коленях, бодрствовал всю ночь, во-первых, на случай маловероятного нападения, а во-вторых, потому что не очень доверял своему хозяину…

Наутро, прихватив толстенький саквояж, они поедут на аэродром и улетят в Макао, где месяц-другой будут спокойно жить на полученный за операцию гонорар, чтобы в назначенный час вновь отправиться на свидание к добродушному лысому господину. И так из года в год, пока что-нибудь не случится и не придется надолго приютиться за решеткой или вкусить вечный покой где-нибудь в глухом тупичке с пулей в затылке. Что ж, таковы уж неудобства их выгодной профессии.

Просто тогда в «сюиту бык» или «олень», а может быть, «слон» с тяжелыми чемоданами будут приезжать другие. И вполне может быть, что на встречу к ним с толстеньким саквояжем, набитым марками или долларами, франками, фунтами, будет являться не лысый пастор со своим хилым секретарем, а тоже кто-то новый.

Потому что доброта и приветливость седобрового господина и искусство в стрельбе его маленького секретаря, к сожалению, не могут гарантировать им вечную райскую жизнь на земле. Они тоже смертны. И больше, чем другие люди. Они звенья длинной цепи. Мелкие звенья. А чем мельче звено, тем легче оно ломается…

Цепь же та ох как длинна! Как сложна, как хитроумна! В ней много мелких, средних, даже крупных звеньев, и любое из них может сломаться (и будет тотчас заменено). Только на концах ее звенья, которые никогда не ломаются. Могучие, прочные, незыблемые. Золотые звенья. По цепи той движутся маленькие, неприметные зернышки. Много превращений происходит с ними на пути, пока не станут они тяжелыми золотыми слитками в банковских подвалах за тысячи километров от тех мест, где увидели свет.

Долгая, длинная, трудная дорога…

Высоко в горах плодородного треугольника, где сходятся границы Китая, Таиланда и Лаоса, в начале года расцветает «цветок радости». Так называли средневековые японские самураи опийный мак. До самого марта ласкают людской глаз пурпурно-красные и лиловато-белые поля.

Опадают алые, белые лепестки. Тогда обрывают похожие на маленькие яйца коробочки. Особыми ножами с тремя лезвиями делают на коробочках надрезы и цедят белую млечную жидкость — кровь макового сердца. Два дня она стынет густея. А потом ее собирают, кипятят и, клейкую, вязкую, скатывают в тяжелые шары.

Шары те везут продавать. На глухих горных перевалах, на пересечениях неведомых троп ждут контрабандисты свой товар. Они платят щедро — золотом, серебром, деньгами, а то и товарами. Пятьдесят долларов за килограмм! Царская цена.

Контрабандисты спускаются с гор, и опиум продолжает путь.

Немало путей у «цветка радости» к конечному пункту своего путешествия. И много с ним за это время происходит превращений. С первых же шагов алый цвет лепестков его превращается в алую кровь. По узким и неверным горным дорогам, сквозь густые, непроходимые леса, знойными пустынями идет караван: две сотни мулов, две сотни носильщиков, полтысячи охранников… Они везут двадцать тонн опиума — миллион долларов, которые заплатят хозяину каравана синдикаты контрабандистов. Но и сам хозяин должен платить скрывающимся в Бирме бандитам. Сколько раз они нападали на караваны, сколько раз лилась кровь!

Таких караванов немало пылит по дорогам. В юго-восточной Азии каждый год производится около тысячи тонн опиума. А ведь опиум — это сырье, из него делают полуфабрикат — морфий и позже концентрат — героин. Одна тысяча тонн опиума — шестьдесят тонн героина. Или миллиард разовых порций «белой смерти» для наркоманов.

И еще восемь тысяч тонн опиума производится в одной из крупнейших азиатских стран. Пятьсот тонн героина, один килограмм которого в Европе и Америке стоит более двадцати тысяч долларов. А всего десять миллиардов долларов!

Такова цена «белой смерти».

В разных местах расположены целые фабрики, превращающие опиум в морфий, героин, кокаин…

Чтобы легче было перевозить, опиум превращают в морфий — маленькая плитка восьми унций весом, четыре на три дюйма размером, с клеймом «999», словно золото высшей пробы. Плитку потом превратят в героин.

В потайных, тщательно спрятанных лабораториях Марселя, в подвалах старинных рейнских замков, в заброшенных пакгаузах морских портов идет превращение сырья в полуфабрикаты, полуфабрикатов — в концентраты. Ведь тот самый килограмм опиума, за который ошалевшие от счастья горцы мео получают на пятьдесят долларов товаров, будет продан в Сан-Франциско за две тысячи долларов. Четыре тысячи процентов! Ради этого стоит рисковать. И рискуют.

Какие только способы не изыскивают торговцы наркотиками, чтобы провезти свой товар! Чего только не делают полицейские и таможенники, чтобы этот товар перехватить!

Через все препоны «цветок радости» попадает наконец по назначению. И тогда с ним происходит последнее превращение — он становится цветком горя.

Тот, кто впервые попробует героин, может несколько недель жить на ежедневном «пайке» ценой, если считать в американской валюте, в три доллара, через год ему требуется уже сорок долларов.

Фармацевтическая фирма «Здоровье» — одна из крупных фирм, торгующих наркотиками. Она напоминает полярный айсберг. Одна седьмая ее возвышается на поверхности и сверкает незапятнанной репутацией, а шесть седьмых скрыты в мрачных глубинах бизнеса наркотиков.

Фирма «Здоровье» выпускает патентованные стимулирующие средства. Десятки миллионов таблеток раскупают студенты, чтобы не спать ночи перед экзаменами; бизнесмены, чтобы иметь свежую голову во время переговоров с конкурентами; светские бездельники, чтобы не уснуть за столом на очередном банкете; политические деятели, чтобы быть в форме во время десятого за день митинга или собрания, на котором надо выступить.

Фирма «Здоровье» выпускает и патентованные успокоительные препараты. Их раскупают истеричные дамы-миллионерши и их мужья-миллионеры, у которых лопается голова от забот, куда деть миллионы, и другие мужья, не знающие, где достать копейки, чтобы прокормить своих жен; их раскупают рабочие, возвращающиеся с завода с гудящей, как колокол, головой; молоденькие секретарши, мечтающие уснуть, а не проводить бессонные ночи в мыслях о завтрашнем дне…

С утра бело-голубые фургоны фирмы «Здоровье» с изображением румяного папы, улыбающейся мамы и их пухлощекого младенца на кузове колесят по городу, развозя новые горы пилюль.

И совсем в иных местах, вдали от сверкающего стеклом и металлом монументального здания, в скромных, затерянных в маленьких городских домишках, в задних комнатах неприметных дешевых ресторанчиков, в загородных виллах, напоминающих крепости с бетонными подвалами, пулеметами на чердаках и электронными ловушками в садах, трудятся подлинные создатели благополучия фирмы. Те, кто перегоняет морфий в героин, кто прессует плитки гашиша, кто штампует сигареты с марихуаной и конфеты с ЛСД. Те, кто доставляет с потайных частных аэродромов или контрабандных судов килограммы белого порошка. Те, кто встречается с самолетными стюардессами и пароходными стюардами, дипломатами, прикрывающими контрабанду дипломатическими паспортами, и специальными курьерами, умеющими обмануть (или купить) самых бдительных таможенников. Те, наконец, кто разносит тайную продукцию фирмы «Здоровье» по ипподромам и барам, университетам и школам, студенческим общежитиям и районам бедняков. Чтобы вернуться оттуда с мелкими бумажками.

Мелкие бумажки превращаются в крупные, а те, в свою очередь, в золото, ценные бумаги, акции вполне респектабельных предприятий, в земли, доходные дома. То, что на языке деловых людей называется «статьями законного бизнеса».

Наркомания все растет, расползается, словно злокачественная опухоль, по стране, наркоманы насчитываются уже не тысячами, а миллионами, ими полна армия, университеты, школы… Наркотический бизнес дает тысячепроцентную прибыль. Он выгоден всем — и бандитам, и сенаторам, и контрабандистам, и респектабельным бизнесменам, и продажным полицейским, и политикам… Он не выгоден только мелюзге, отчаявшимся, запутавшимся, мечущимся, юным, не видящим опасности, да и не юным, не умеющим опасность предотвратить.