Закон Мерфи. Том 2

Глава 23. Депривация сна

То, что мне снилось, не поддавалось никакому вменяемому объяснению. Я привык к миру своих снов – в них частенько я то становился свидетелем апокалипсиса, то наоборот, выступал в роли работника какой-то жутко секретной околомагической организации, призванной мир спасти, а не угробить, кошмары случались, эротика иногда пробегала. В целом я на сны не жаловался никогда.

Но сейчас я последовательно по верхам, но довольно детально просмотрел свою насыщенную событиями жизнь, переживая заново спектр эмоций, когда приятных, вплоть до пароксизмов довольства, когда не очень, особенно последний эпизод с моим увольнением, и даже во сне мне стало понятно – что-то не так. Я сквозь сон пытался мысленно ухватить за бесцеремонные щупальца того, кто шарил в моей памяти и чувствах, но тот неизменно ускользал, пока, наконец, я не сосредоточился целиком и полностью на ощущении полнейшей безнадеги – самой сильной из испытанных за последнее время эмоций.

Я попытался как-то сконцентрировать чувство и шарахнуть им в непрошенного гостя. Ответом мне стало бесконечное удивление и осторожный интерес, и чужеродные «щупы», которые я стал ощущать отдельно от своих собственных эмоций, из бредового сна и заодно сознания испарились. Почти сразу кто-то принялся трясти меня за плечо. Кто бы это мог быть.

Я проморгался, пытаясь понять, что от меня хочет ученый, и протер глаза кулаками. Кожа лица была влажной – похоже, я во сне все-таки расплакался. Тайвин выглядел встревоженным и хмурым, а я старался запомнить ускользающую вместе со сном чужеродность, чтобы точно не пропустить и не упустить в следующий раз. Почему-то сомнений в том, что этот следующий раз будет у меня не было никаких.

– С тобой все в порядке? Ты то смеялся, то плакал во сне…

– Нет. – я тяжело посмотрел на него. – Не в порядке. Все не в порядке. Пойду-ка я в душ. Там наши завтраки на ножках еще не приходили?

Еду нам приносили строго по расписанию, но часов у нас не было, так что отсчитывать время мы могли только по этим стабильным обеспечениям полуфабрикатами, да по включению или отключению света.

– Нет еще. Да и свет еще не включили.

– А, да? Точно, – я вдруг понял, что вокруг царит привычный полумрак, разгоняемый только маленьким галогенным ночником на стене над тумбочкой. Клянусь своими кошачьими зрачками, только что вокруг было светло, будто… будто вокруг был день. Или утро. Естественный свет, но с каким-то сюрреалистическим совершенно оттенком. Это, получается, восприятие в обе стороны работает?

Я окончательно запутался и, ни слова не говоря, ушел мыться. Вернулся я в еще более мрачном расположении духа, привычный утренний ритуал ни на йоту не прибавил мне настроения. Тайвин так и сидел на койке напротив, встрепанный, серьезный и молчаливый.

– Рассказывай.

– Да что рассказывать, – я попытался сконцентрировать испытанные эмоции в приемлемую словесную форму, и не смог. – Сон приснился… странный. Очень странный.

– Сюжет помнишь? – казалось, ученого действительно интересовало, что я такого мог во сне увидать, что ему пришлось впервые за недельное пребывание здесь применить ко мне пробуждающую силу.

– Лучше бы не помнил, – слегка огрызнулся я и покаянно вздохнул. – Прости. Сейчас я с мыслями соберусь и расскажу.

Я нахмурился, пытаясь сформулировать для Тайвина внятное объяснение своим подозрениям.

– Вот смотри. Почему мы закрыли доступ в этот мир?

Ученый мимолетным движением потер указательным пальцем правый висок – значит, что-то его тоже смущает в раскладе с Седьмым.

– Потому что алкалоидные производные псилоцина в воздухе в такой концентрации, что нормальный человек через пару часов просто впадет в галлюцинаторную кому.

Я продолжил допытываться.

– И мы, значит, продефилировали по орбите, подумали о смысле жизни и улетели, закрыв планету как непригодную для жизни?

– Как-то так, да. – Тайвин начал включаться в цепочку рассуждений.

– А почему, скажи пожалуйста, мы не могли высадиться в полной защите? Наниты твои перепрограммировать, чтобы воздух фильтровали? Я же слетал – и ничего.

– Я… я не знаю. Логичным казалось не пинать дохлого лося, то есть не тратить время и силы на заведомо неперспективный мир.

– И в отчете мы обосновали закрытие Седьмого отсутствием надобности в его изучении. Так?

– Так.

– То есть моя вылазка твоего мнения не изменила.

– Нет.

– Почему? Я же не подох, и следов наркотиков не было в крови.

– Зато в воздухе во флаере были. И вел ты себя на редкость неадекватно, даже для тебя.

Я попробовал зайти с другой стороны.

– А с Шестым как было? Мы уже на готовую базу прибыли, зачем нужна была вся эта масштабная программа подготовки, если и без нас обходились как-то?

Тайвин задумался, пощелкал пальцами и коротко пояснил:

– Было так же. Ну, почти так же. Несколько групп астродесантников посменно и круглосуточно отстреливали все движущееся, пока строители боялись и строили. А потом военным надоело терять людей, и десантуру отозвали за небольшим исключением, а мы не могли носа сунуть за забор. Помнишь, инфразвуком пользовались, и тот сбоил периодически, пока я нанопротекторный купол дорабатывал. Дронов было не напастись, они если автоматические – опасность не дифференцируют, а с управлением через визор – человек вовремя не реагирует. К тому же каждый дрон – это тонкая и дорогая техника. Люди – дешевле, эргономичнее и эффективнее.

Я посмотрел на него с некоторым удивлением, поражаясь его простодушной прямоте.

– Серьезно? То есть мы стали просто более дешевой заменой роботам и десантуре?

Тайвин обозначил на тонких губах улыбку.

– Нет. Ты вспомни, в первый же выход ты принес мне столько образцов, что за предыдущие три месяца ни один дрон не перетаскал. И при этом остался жив и невредим. А потом ваша – и наша, конечно – работа смогла позволить человеку на Шестом не просто выживать, а жить и процветать. Так что вы, дорогой мой, не замена техники или десанту, а полноправный флагман первопроходческой миссии.

– Так. То есть мы, получается…

– Первопроходцы.

– И что из этого следует?

– Что вы должны детально изучать миры.

– И почему не стали этого делать на Седьмом? И не говори мне про наркотики. Пленка твоя нанотехнологичная вполне способна, мне кажется, такое вещество отсечь. И даже просто тяжелая броня… Ладно, – я перестал мучить друга вопросами и выдал конечную мысль. – Не в психоактивных веществах тут дело, зуб даю. Не помешала же полная планета наркоты и наш запрет делягам из «Апостола» не только высадиться тут, но и понастроить всего по чуть-чуть. И снова большой вопрос, откуда у них координаты Седьмого. Но это оставим. Само строительство, это же не день и не два, и вроде никто в коме не валяется. Вот ты чувствуешь нарушения в работе сознания?

Тайвин прислушался к себе, чуть склонив голову набок, отчего стал похож на диковинную очкастую птицу.

– Вроде нет.

– А это значит, что либо у них отличная система фильтрации воздуха и свой гениальный чудик в очках, который нашел то, что не нашли твои гамадрилы, либо… Сам подумай: твоя разработка давно попала на черный рынок, и если именно ей тут пользуются, то и мы могли ею же воспользоваться. Но не стали. Почему? Если принцип фильтрации воздуха другой, и у них своя лаборатория и свои ученые – нафига было тебя вместе со мной похищать? Если ты не чувствуешь перебоев в работе мозга – и я, кстати, ничего такого не чувствую, то почему все вокруг ведут себя как идиоты?

– А действительно, – озадачился ученый. – Почему я сразу отказался от повторной высадки, можно же было на данные с проб воздуха фильтры ориентировать?

– А я говорил! – позлорадствовал я.

– Неубедительно, значит, говорил, – поморщился гений.

– И это мы были на орбите. С герметично запакованными пробами, которые ты изучал без соприкосновения с воздухом шаттла. Выборочно и через космос наркота не действует. И сон этот… Знаешь, что мне снилось? Моя жизнь. Коротенько так, но с акцентами на самых интересных местах. Значит, что более вероятно, мы имеем дело не с чем-то, а с кем-то. И этот кто-то, скорее всего, разумный, и может как-то воздействовать на наше восприятие. Но я совершенно не понимаю в чем его цель.

Тайвин посмотрел на меня долгим и странным взглядом. Я в ответ вопросительно уставился на него. Наконец, почти через минуту, он отмер:

– Знаешь, что. Будь на твоем месте кто-то другой, я бы только пальцем у виска покрутил. Или по лбу постучал, вдруг есть кто дома. Или поверил бы в версию с производными псилоцина. Но некое рациональное зерно в твоей примитивной пародии на декартову логику имеется.

Я немедленно обиделся.

– Не всем же быть гигантами мысли. Что есть, тем и думаю.

– Дорогой друг, гений тут – я. Смирись. – заявил Тайвин, поправив очки.

Я прыснул – ну вот и как на него обижаться?

Неделя детального изучения природы Седьмого доказала мне, что я не знаю о биологии и о мифологии примерно ничего. Эта планета не поддавалась ни воспетой моим очкастым другом декартовой логике, ни классическому научному рационализму, ни моему хитро вывернутому способу познания мира – через интуицию и любопытство, ни аналогии с мифами ацтеков, хотя на Шестом сравнение с греческим бестиарием прокатывало только так и здорово помогало Корпусу в работе. Я никак не мог выявить элементарных пищевых цепей, казалось, что вся система продуцентов, консументов и редуцентов попросту сошла с ума, потому что одни и те же твари, и все как одна – исключительно дикой расцветки – вели себя по-разному в разное время суток и в разных условиях.

Отчаявшись понять, кого может потреблять местная кровожадная теплокровная мошкара, в непомерных количествах населявшая здешние болота, я с досадой и легким оттенком паники наблюдал, как два роя зависают друг напротив друга, а потом идут стенка на стенку. Или второй рой улетает восвояси. Или внутри первого начинаются планомерные акты каннибализма. От чего это зависит? Где тут хоть намек на стройность миропорядка, к которой мы все привыкли?

Да что уж там. Я бы и не понял, что мошкара теплокровная, если бы Тайвину экземпляр в банке с дурно пахнущей жидкостью не принесли. Штатный гений подождал, пока охрана вместе с лаборантом, что насекомое принес, уберется из нашей просторной тюрьмы, и принялся шипеть отборные ругательства. Что раствор формалина для консервации образцов не применяют уже полвека как, что наверняка ткани уже потеряли эластичность, так что вскрыть и детально понять, с чем мы имеем дело, будет очень затруднительно, что лучше бы использовали спирт, он хотя бы менее пахуч и ядовит, что нечего из нанокибернетика делать затычку по всем направлениям, что он им, химик или ксенозолоог, что…

Мне быстро надоело, и я снова засел за обработку записей. Интересно, как они умудрились их заполучить, если нам не удалось дроны и до середины тропосферы довести? И я сильно сомневался, что на поверхности, с таким-то обилием жизненных форм, судьба техники была бы принципиально иной. От размышлений меня оторвал Тайвин, с хмурым видов сообщив:

– Ты когда-нибудь мог предположить, что насекомое может быть гомойотермным?

– Каким? – переспросил я. Термин показался мне смутно знакомым.

– Теплокровным. Смотри, – он развернул проекцию продольного среза тела животного. – Размер небольшой, три-пять сантиметров в длину, строение тела аналогично банальной мошке, но у нее развит мозг, сложная нервная система и разветвленная кровеносная. И ротовой аппарат колюще-сосущий. Ты представляешь, сколько одна-единственная мошка должна потреблять энергии, чтобы обеспечивать стабильный метаболизм и поддержание эндогенной температуры?

– Нет. Но теперь уже примерно да. А, так вот почему они сами себя жрут периодически, – понял я. – Не хватает калорий, иначе с голоду можно сдохнуть быстрее, чем найдешь, у кого крови насосаться.

– Чтобы выжить, она должна добывать себе еды по своему весу в сутки минимум, как землеройка или колибри, а чтобы нормально жить – в несколько раз больше. А ты видел хотя бы одно животное на записях крупнее собаки?

– Нет, не видел, – признал я. – А как так?

– Либо мы чего-то не знаем о здешней природе, либо ты прав. Кто-то водит нас всех за нос, – с недовольством произнес штатный гений.

Я не стал заострять внимание на своей потенциальной правоте – вопрос возможного присутствия иного разума меня интересовал намного больше. А иначе как объяснить все нестыковки?

К вечеру у меня от вороха мыслей и непрерывного просмотра записей разболелась голова, и тут же, по закону подлости (или Мерфи, кому как больше нравится), на нашем пороге возник Алан. Я сумрачно глянул на него и поинтересовался с порога, демонстративно не поздоровавшись:

– А как вы добыли записи?

Алан слегка пожал плечами, и у меня в душе вновь всколыхнулась старая неприязнь. Помнится, в прошлый наш с ним нелегкий опыт взаимодействий этот жест я в первую очередь в промышленнике и возненавидел.

– Очевидно, с помощью дронов? – без тени усмешки ответил он вопросом на вопрос.

Я едва зубами не заскрежетал: издевается, зараза невозмутимая.

– Вы не поняли. Когда Корпус совместно с Ассоциацией наук отправили слегка куснуть Седьмой за бочок, двухнедельного запаса дронов мы лишились… Напомните мне, Тайвин?

– За стандартных шесть дней по общемировому времени. За пять с половиной, если точнее, – немедленно отозвался ученый. Он приветствовать Алана не стал, но я приметил, как вокруг гения сгустилась напряженная нервозность. Хоть он и не рвался участвовать в разговоре, но работу бросил, прислушиваясь к нам.

– Во-о-от, – протянул я, склонив голову и выразительно глядя на Алана. – А вы мне доказываете, что беспрепятственно получаете сведения о живой природе этого мира с помощью техники. Или у вас ее неограниченный запас, или…

– Что «или»? – с небольшим раздражением спросил Алан, когда я замолчал.

– А вам не приходило в голову, что вы как-то слишком легко высадились, понастроили тут всего, дронов запустили. Вы наверняка видели наш отчет. В воздухе тут полно психоактивных веществ, микроорганизмы не изучены, обычная флора и фауна тоже. Сколько людей вы потеряли?

Алан выглядел сильно удивленным, у него и выражение лица изменилось, когда брови сами съехались к переносице в одну очень хмурую и озадаченную морщинку.

– Двоих или троих, и скорее по глупости, чем от внешних факторов. Вы полагаете…

Я насторожился и подался чуть вперед, когда снова почувствовал что-то настолько отличное от нас троих, что меня передернуло. Чуждое, и в то же время влитое в окружающий воздух как капельки воды и запахов, что создают неповторимый флер любого города, поля, леса, горы или озера, на любой планете, в каждом их уголке. Что-то пронизывающее пространство, что можно почти потрогать, но неосязаемое, невидимое. Оно заполнило комнату, душу, вытеснило мысли, оставив только смутные ощущения. Очень знакомые на вкус, если б можно было так сказать. Впрочем, для Тайвина и Алана, застывших на мгновение, ничего не изменилось – я точно это понимал – но я почти видел, как точечными микроскопическими мазками меняется спектр мимики на их лицах. И не по их воле. А вот меня чужеродные эмоциональные щупы на этот раз обошли стороной, мое личное пространство никто не нарушал, и я был в этом уверен, как никогда раньше.

Алан хмыкнул, тряхнул головой и высказался:

– Просто вам не повезло. Ваша экспедиция пришлась на период цветения одного из здешних растений. Мои… м-м-м… эксперты, скажем так, пока не дали ему названия, но просветили, что его пыльца обладает психотропным воздействием. И гон у когтистых бабочек – тоже в это время. Или как там это называется. А потом на несколько месяцев затишье, им и воспользовались.

Нас покоробило. Меня – от полного невнимания к биологической подоплеке ситуации и очевидному идиотизму объяснения, Тайвина – от того же, вкупе с пренебрежительным отношением к коллегам, пусть и исследующим мир не совсем на законных основаниях. Обычное слово в устах Алана превратилось в изысканную насмешку и взбесило гения – он побледнел, и у него начали разгораться алые пятна на скулах, верный признак надвигающегося ядовитого шторма.

Я склонил голову еще чуть набок, стараясь поймать ускользающее другое сознание: это потребовало высшего уровня сосредоточенности и полного отсутствия мыслей. Внезапно в голове у меня возникла картинка решения проблемы, и я робко отправил ее в сторону чуждого невидимки. В следующее мгновение мне словно вскрыли мозг и перебрали задумку по косточкам, но бережно, аккуратно, и только в той области, которую я сам захотел предоставить. Все мое естество заполнил длинный низкий одобряющий гул, неслышимый, неосязаемый, но я был уверен, что все понял правильно.

Я сделал вид, что поверил Алану и спросил, переключая его внимание:

– А у вас планетоходы на виртуалке есть?

– Две штуки, – нехотя признался промышленник.

– Дайте мне один. Я ведь никуда не убегу, а вирт можете подключать уже за воротами своей крепости, или что вы тут возвели, чтоб я лишнего не увидел. Так пользы будет больше. Только брони навесьте побольше на всякий случай.

Алан изучающе на меня посмотрел, но в его нечитаемом взоре я уже видел призрак согласия. Вряд ли тут умели хорошо обращаться со столь специфичной техникой, а у меня и навык есть, и опыт первопроходца, и промышленник это понимал.

– Я подумаю, – процедил он и ушел.

Тайвин повернулся ко мне и спросил:

– Ты что задумал?

Я молчал и улыбался: рассказывать ему про свои ощущения я пока не хотел, нужно удостовериться сначала, что я с ума не сошел, а то мало ли, что еще тут может цвести. И я, кажется, начинал понимать, почему рои мошкары так себя ведут – но мне требовался эксперимент. А как получу факты – можно с ними и к штатному гению на поклон пойти.

– Ладно, можешь не говорить, только уровень погружения больше пятидесяти процентов не ставь, – проворчал мой очкастый друг, пронзив меня тонкой длинной иглой внимательного и очень подозревающего неладное взгляда. – Мозг человека, конечно, не в состоянии сам себе ампутировать руку или ногу, но случаи нейродермита, фантомных болей и отравления на пустом месте у операторов планетоходов на Шестом встречались.

– Восемьдесят, – принялся торговаться я.

– Пятьдесят пять, и ни процентом больше, – припечатал ученый.

– Семьдесят девять?

– Пятьдесят шесть, и это мое последнее предложение.

В итоге мы сошлись на шестидесяти трех с четвертью. Все случаи, которые мне перечислил Тайвин, начинались от шестидесятипятипроцентной реальности для оператора, и поставить более высокий порог в его присутствии я не мог, на чем и порешили.

Когда на следующий день у нас в узилище, как я его обозвал, появился комплект оборудования для оператора планетохода, я не стал ни благодарить охранников, что его принесли, ни уточнять время работы. Как понадоблюсь – увижу, само засветится. Через пару часов так и произошло.

Тайвин с неприступным видом проследил, чтобы я ни на йоту не превысил договоренную степень присутствия в виртуальной реальности, и с достоинством кивнул. Я не стал точить лясы – и нырнул в сине-сиреневое многоцветье Седьмого.

А когда через пару часов вынырнул, то понял – я был прав. Все здешнее зверье и половина растительности общается странным образом, вкус которого я только-только начинал распознавать на осознанном уровне. И, попробовав зависнуть, притворившись деревом, рядом с враждебно настроенными друг к друг роями мошкары, я этот постулат для себя подтвердил: менее волевой рой, не выдержавший коллективного эмоционального давления со стороны другого, был разобщен и сожран. А в тех случаях, где воли и наглости хватило обоим роям с избытком – схарчили самых эмоционально неустойчивых с двух сторон.

Как только я понял принцип, дело пошло семимильными шагами. Разве что приходилось иногда уворачиваться от чрезмерно раздражительных деревьев, коим не нравилась моя виртуальная мимикрия под бревна, и крупных плотоядных растений наподобие росянки. Этим категорически не нравились запах и вкус планетохода. Задумываться над тем, как это все может работать, если я не лично присутствую, а только виртуально, и то в погружении чуть больше, чем наполовину, я пока не стал – а то и без того примитивная моя пародия на логику поломается, а мне этого не надо было, критическое мышление всегда пригодится.