Закон ночи

Глава одиннадцатая Лучшее в городе

Когда Мазо предложил, чтобы Джо возглавил его западнофлоридский филиал, он предупредил его, что места это жаркие. Но Джо все равно не был готов к волне зноя, которая встретила его, когда он вышел из поезда на платформу вокзала Тампы августовским утром 1929 года. На нем был летний клетчатый костюм, жилет к которому он оставил в чемодане, пиджак он снял и повесил на сгибе локтя, узел галстука ослабил, но, пока носильщик выносил его вещи, он покрылся потом, не успев даже докурить папиросы. Он снял шляпу, опасаясь, что в такую жару напомаженные волосы испачкают шелковую подкладку, но вскоре снова надел ее, чтобы защитить череп от раскаленных солнечных игл.

И дело было не только в солнце, которое белело высоко в небе, где не видно было ни единого облачка, словно их тут вообще не существовало: влажность здесь была как в джунглях.

Другие мужчины, сошедшие с поезда, тоже сняли пиджаки; некоторые стянули жилеты и галстуки, а также закатали рукава. Одни красовались в шляпах, другие предпочитали обмахиваться ими. Пассажирки были в бархатных шляпах с широкими полями, фетровых шляпках-клоше или чепцах с полями козырьком. Некоторые бедняжки предпочли еще более тяжелые материи и уборы. Иные щеголяли в креповых платьях и шелковых шарфах, но, судя по всему, те доставляли им мало радости: лица у них горели, аккуратно уложенные волосы растрепались, сбившиеся шиньоны некстати обнажали заднюю часть шеи.

Местных жителей легко было отличить: мужчины здесь носили скиммеры (широкополые соломенные шляпы с низкой тульей), рубашки с коротким рукавом и габардиновые брюки. Ботинки у них были двухцветные, как и у большинства мужчин в ту эпоху, но отличались большей яркостью, чем у пассажиров, сошедших с поезда. Если женщины здесь и носили головные уборы, то это были легкие соломенные шляпки. Они предпочитали очень простые платья и много белого цвета. Мимо Джо прошла женщина в слегка поношенной белой юбке и такой же блузке. Но, подумал Джо, господи помилуй, какое под ними тело, как оно движется под тонкой тканью! Джо подумалось: рай — это где сумерки и нега, где руки и ноги слегка прикрыты и текут, как вода.

Видимо, от жары реакция у него замедлилась, поскольку женщина успела заметить, что он на нее смотрит: раньше его никогда на этом не ловили. Но эта бронзово-смуглая женщина — мулатка, а может, даже и негритянка, он не мог сказать точно, — бойко сверкнула на него глазами и продолжала путь. Может, виновата была жара, а может, два года в тюрьме, но Джо не мог оторвать глаз от ее тела, двигавшегося под тонкой тканью. Ее бедра колыхались такими же лениво-томными движениями, как и ее задница, — настоящая музыка, в создании которой участвовали кости и мышцы ее спины. «Господи боже ты мой, — подумал он, — я слишком долго просидел за решеткой». Ее темные, похожие на проволоку волосы были собраны в пучок на затылке, но одинокий локон падал ей на шею. Она повернулась, чтобы пронзить Джо взглядом. Он опустил глаза, прежде чем этот взгляд достиг его. Он чувствовал себя девятилетним мальчишкой, которого застукали за дерганьем девчонок за косички на школьном дворе. А потом он удивился: «Чего мне стыдиться? Она же посмотрела в ответ, правда?»

Когда он снова поглядел в ту сторону, она уже затерялась в толпе на другом конце платформы. Он хотел сказать ей: тебе незачем меня бояться. Ты никогда не разобьешь мое сердце, а я не разобью твое. С этим покончено навсегда.

Эти два года Джо провел, привыкая к мысли, что Эмма мертва и что он никогда больше никого не полюбит. Возможно, когда-нибудь он и женится, но это будет расчетливый союз, который позволит ему подняться на более высокую ступень в его профессии, а кроме того, подарит ему наследников. Ему нравилось само звучание этого слова — наследники. У рабочего класса — сыновья. У преуспевающих людей — наследники. А пока он будет пользоваться шлюхами. Может быть, та женщина, которая бросила на него нескромный взгляд, как раз шлюха, играющая в невинность. Если так, он обязательно ее попробует. Прекрасная мулатка, отлично подходящая для принца преступного мира.

Когда носильщик поставил перед Джо его вещи, он заплатил ему банкнотами, которые успели стать такими же влажными, как и все остальное. Ему сказали, что на станции его встретят, но он и не подумал спросить, как его вычислят в толпе. Он произвел неспешный разворот на месте, высматривая мужчину, который выглядел бы достаточно сомнительной личностью, но вместо этого увидел, как та самая мулатка идет обратно по платформе в его сторону. Сбоку у нее выбилась еще одна прядь, и она смахнула ее со щеки свободной рукой. Другой рукой она держала под локоть парня-латиноса в скиммере, в желтовато-коричневых шелковых штанах с наглаженными острыми стрелками и в белой рубашке без ворота, застегнутой сверху донизу. В такую жару лицо мужчины оставалось сухим, как и его рубашка, даже верхняя ее часть, где пуговица впивалась ему в шею под кадыком. Он двигался, так же плавно покачиваясь, как и женщина.

Они миновали Джо, разговаривая по-испански, слова вылетали у них из уст быстро и легко, и женщина метнула на Джо самый быстрый из взглядов, такой быстрый, что он, может быть, просто вообразил его себе, хотя нет, вряд ли. Мужчина указал на что-то впереди них, проговорил что-то на своем стремительном испанском, и оба они фыркнули, и вот они уже прошли.

Он повернулся, чтобы еще раз попытаться высмотреть того, кто должен его здесь подобрать, — как вдруг кто-то проделал именно это: подхватил его и оторвал от платформы, словно он весит не больше мешка с грязным бельем. Он посмотрел вниз, на две мясистые ручищи, обхватившие его за талию, и вдохнул знакомый запах сырого лука и одеколона «Арабский шейх».

Его швырнули обратно на платформу и развернули. И он увидел своего старого друга — увидел впервые с того жуткого дня в Питсфилде.

— Дион, — произнес он.

Полнота Диона за это время превратилась в тучность. Он был облачен в палевый в белую полоску костюм на четырех пуговицах. Нежно-лиловая рубашка с ярко-белым воротничком над кроваво-красным галстуком с черными полосками. Черно-белые деловые ботинки типа «биржевик» зашнурованы над лодыжками. Если попросить полуослепшего старика указать, где тут на платформе гангстер, он непременно устремит дрожащий перст на Диона.

— Джозеф, — произнес он с напыщенной официозностью. Но тут его круглое лицо расплылось в улыбке, и он снова поднял Джо над землей, на сей раз обхватив спереди. Он обнял его так крепко, что Джо стал опасаться за свой позвоночник. — Сожалею насчет твоего отца, — шепнул Дион.

— Сожалею насчет твоего брата.

— Благодарю, — ответил Дион с непонятной жизнерадостностью. — И все ради консервированной ветчины. — Он опустил Джо на землю и улыбнулся. — Я бы ему купил свиней.

Они шли по платформе среди жары.

Дион отобрал у Джо один из чемоданов.

— Когда Левша Даунер отыскал меня в Монреале и сказал, что семейка Пескаторе желает нанять меня на работу, я подумал, что они меня дурят, уж прости. Но потом мне сказали, что ты сидел вместе со стариком, и я решил: «Если уж кто и может очаровать самого дьявола, так это мой бывший подельник». — Он хлопнул толстой ручищей по плечу Джо. — Роскошно, что мы опять вместе.

— Приятно оказаться на свежем воздухе, — заметил Джо.

— А в Чарлстауне?..

Джо кивнул:

— Сдается мне, так похуже, чем рассказывают. Но я сумел придумать, как там сносно устроиться.

— Я в тебе и не сомневался.

На стоянке для машин жара была еще нестерпимее. Она била от парковки, засыпанной толченым ракушечником, от машин, и Джо прикрыл глаза ладонью, но это не очень помогло.

— Вот черт, — сказал он Диону, — а ведь ты в костюме с жилетом.

— Тут есть один секрет, — заметил Дион, когда они добрались до «Мармона-34» и он опустил чемодан Джо на засыпанный ракушечником тротуар. — Когда будешь в универмаге, бери все рубашки твоего размера, какие увидишь. Я каждый день меняю их по три раза.

Джо покосился на его бледно-лиловую рубашку:

— И ты нашел четыре такого цвета?

— Целых восемь. — Он открыл заднюю дверцу машины и положил багаж Джо внутрь. — Тут всего несколько кварталов, можно пешком дойти, но в такую жарищу…

Джо потянулся к пассажирской дверце, но Дион его опередил. Джо воззрился на него:

— Ты что, издеваешься?

— Теперь я работаю на тебя, — пояснил Дион. — Теперь Джо Коглин — мой босс.

— Да брось ты.

Джо покачал головой, удивляясь нелепости такого положения вещей, и забрался внутрь.

Когда они отъехали от станционной парковки, Дион сказал:

— Пошарь под сиденьем — найдешь дружка.

Джо нашарил там автоматический «Сэвидж-32». Рукоятка типа «голова индейца», ствол — три с половиной дюйма. Джо убрал пистолет в правый карман брюк и сказал Диону, что ему понадобится для него кобура. Он ощутил легкое раздражение оттого, что Дион не позаботился и о кобуре.

— Хочешь мою? — спросил Дион.

— Нет, — ответил Джо. — Обойдусь.

— Я могу тебе отдать свою.

— Нет, — произнес Джо, думая, что ему предстоит еще привыкнуть к положению босса. — Скоро мне понадобится кобура, вот и все.

— К вечеру будет, — пообещал Дион. — Не позже. Клянусь.

Дорожное движение здесь было такое же неспешное, как и все остальное. Наконец Дион въехал в Айбор-Сити. Небо тут утрачивало свою слепящую белизну и перенимало бронзовый отлив у фабричных дымов. В этих краях все выросло на сигарах, объяснил Дион. Он указал на кирпичные строения с их высокими трубами и на сооружения поменьше, иные из них — сущие лачуги с передними и задними дверями нараспашку, такие строят для железнодорожных рабочих. Сгорбившись над столами, там сидели работники, скручивающие сигары.

Дион так и сыпал названиями — «эль релх» и «куэста-рей», «бустильо», «селестино вега», «эль параисо», «ла пилья», «ла троча», «эль наранхаль», «перфекто гарсия». Он рассказал Джо, что самая почетная должность на любой табачной фабрике — это должность чтеца, то есть человека, который сидит в кресле посреди цеха и вслух читает великие романы, пока рабочие трудятся. Он объяснил, что изготовитель сигар называется tabaquero, маленькие фабрики — chinchals («конские каштаны»), а еда, запах которой он может уловить сквозь вонючий дым, — это, скорее всего, bolos или empanadas.[20]

— Ну ты даешь! — Джо присвистнул. — Болтаешь по-ихнему, точно испанский король.

— Тут приходится, — пояснил Дион. — И на итальянском тоже. Так что освежи в памяти свои знания.

— Ты говоришь по-итальянски, мой брат тоже говорил, а мне вот никогда не удавалось научиться.

— Надеюсь, ты так же быстро схватываешь, как раньше. Мы ведем дела здесь, в Айборе, потому что весь прочий город не обращает на нас внимания. Для них мы просто грязные латиносы и грязные итальяшки, если только мы не устраиваем тарарам или если их рабочие на сигарных фабриках не устраивают забастовку, как уже бывало: тогда хозяевам приходится вызывать полицию и своих громил. Так что нам позволяют делать то, что мы делаем.

Дион повернул на Седьмую авеню, видимо главную здешнюю улицу: народ так и бурлил на дощатых тротуарах возле двухэтажных зданий с широкими балконами, с решетками-трельяжами из кованого железа и кирпичными либо оштукатуренными фасадами, которые напомнили Джо о выходных, которые он пару лет назад провел в Новом Орлеане. Посреди улицы шли рельсы, и Джо за несколько кварталов увидел приближающийся трамвай, его передний конец то исчезал в мутных волнах жара, то вновь появлялся.

— Может, ты решишь, что мы все тут отлично уживаемся, — продолжал Дион, — но это не всегда удается. Итальянцы и кубинцы держатся особняком. Но черные кубинцы ненавидят белых кубинцев, а белые кубинцы поглядывают на кубинцев-негров так, словно те самое распоследнее дерьмо, при этом те и другие смотрят свысока на остальных. Все кубинцы терпеть не могут испанцев. А испанцы думают, что кубинцы — наглые негритосы, забывшие свое место с тех пор, как Соединенные Штаты Сам Знаешь Чего освободили их от рабства в далеком девяносто восьмом. Причем кубинцы вместе с испанцами презирают пуэрториканцев, а доминиканцев все и в грош не ставят. Итальянцы будут тебя уважать, только если ты приплыл с самого Сапога, а americanos думают, что кому-то есть дело до того, что они думают.

— Ты что, и в самом деле нас зовешь «американос»?

— Я итальянец, — произнес Дион, поворачивая налево. Они поехали еще по одной широкой улице, только эта не была замощена. — И здесь я этим горжусь.

Джо увидел голубизну залива, и корабли в порту, и высоченные краны. Пахло солью, нефтяными пятнами, отливом.

— Порт Тампа, — провозгласил Дион, делая указующий жест рукой.

Они ехали по краснокирпичным улицам, где перед ними сновали автокары, изрыгавшие дизельные выхлопы, где краны поднимали двухтонные плиты высоко над их головами и тени сетей бежали по ветровому стеклу. Послышался паровой свисток.

Дион остановил машину возле грузового пирса, и они вышли, глядя, как люди внизу разнимают кипу джутовых мешков с надписью «Escuinita, Guatemala». По запаху Джо определил, что в одних мешках кофе, а в других — шоколад. Полдюжины мужчин разгрузили их почти мгновенно, кран мотнул сетью, опустевшая погрузочная плита снова пошла вверх, и люди, спустившиеся в трюм пирса, исчезли за дверцей внизу.

Дион подвел Джо к лестнице и спустился.

— Куда мы идем?

— Увидишь.

На дне трюма те уже закрыли за собой дверцу. Они с Дионом стояли на грязном полу, который пах всем, что выгружают под солнце Тампы: бананами, и ананасами, и зерном. Растительным маслом, картофелем, бензином, уксусом. Порохом. Гнилыми фруктами и свежим кофе, зерна которого хрустели под ногами. Дион положил ладонь на цементную стенку напротив лестницы, сдвинул руку вправо, и стена отодвинулась вместе с ней — просто вышла из щели, которую Джо не разглядел даже в двух футах. За стеной обнаружилась дверь. Дион дважды постучал, подождал, шевеля губами в такт счету. Потом стукнул еще четыре раза. Голос с той стороны спросил:

— Кто там?

— Камин, — отозвался Дион, и дверца отворилась.

Перед ними открылся узенький коридор, где стоял тощий человек, одетый в рубашку, которая, по-видимому, когда-то была белой. Он был в коричневых джинсах, в шейном платке и в ковбойской шляпе. Из-за пояса у него торчал шестизарядный пистолет. Ковбой кивнул Диону, пропустил их и толчком поставил стенку на место.

В узком коридоре толстый Дион, шедший впереди, задевал плечами за стены. С трубы над их головами свисали тусклые голые лампочки, по одной через каждые двадцать футов. Половина из них не горела. Джо был почти уверен, что различает дверь в дальнем конце коридора. Он прикинул, что до нее ярдов пятьсот, и решил, что дверь ему померещилась. Они упорно шагали по грязи, с потолка капала вода, лужицами скапливаясь на полу, и Дион поведал ему, что эти туннели часто затапливает и по утрам здесь то и дело находят мертвых пьяниц — последних ночных гуляк, которые решили вздремнуть в неподходящем месте.

— Что, правда? — не поверил Джо.

— Ага. И знаешь, что еще хуже? Иногда до них успевают добраться крысы.

Джо стал озираться:

— Черт подери, я за весь месяц, пожалуй, не слыхал ничего мерзее.

Дион пожал плечами, он все шел и шел, а Джо оглядывал стены и коридор впереди. Никаких крыс. Пока.

— Те деньги из банка в Питсфилде, — произнес Дион на ходу.

— Они в безопасности, — ответил Джо.

Сверху доносилось постукиванье трамвайных колес и неспешное тяжелое цоканье — видимо, лошадиных копыт.

— В безопасности — где? — Дион обернулся на него через плечо.

— Откуда они узнали? — спросил Джо.

Над их головами прогудело несколько клаксонов, взревел двигатель машины.

— Что узнали? — произнес Дион, и Джо заметил, что тот начинает лысеть: его темные волосы, по-прежнему густые по бокам, поредели на макушке.

— Где устроить на нас засаду.

Дион снова покосился на него:

— Устроили — и все.

— Так не могло быть. Мы не одну неделю пасли это место. Копы никогда там не появлялись, им было просто незачем. Там нечего защищать и некому служить.[21]

Дион кивнул своей крупной головой:

— Ну, я-то им ничего не говорил.

— Я тоже, — отозвался Джо.

В конце туннеля в самом деле появилась дверь — из матовой стали, с железным засовом, какие запираются на ключ. Уличные шумы сменились далеким позвякиваньем столовых приборов, постукиваньем тарелок, которые собирают в стопку, и шагами официантов, торопливо снующих туда-сюда. Джо вынул из кармана отцовские часы и откинул крышку: ровно полдень.

Дион извлек порядочных размеров связку ключей откуда-то из своих широких штанов. Отпер замки на двери, снял металлические полосы, отомкнул засов. Снял ключ со связки и протянул его Джо:

— Вот, держи. Он тебе пригодится, поверь.

Джо спрятал ключ в карман. И спросил:

— А чье это место, кто хозяин?

— Раньше был Ормино.

— Был?

— Ты что, сегодня газет не читал?

Джо покачал головой.

— Вчера ночью в Ормино проделали несколько дырок.

Дион открыл дверь, и они вскарабкались по лесенке еще к одной дверце, которая оказалась незапертой. Отворив и ее, они вошли в огромное промозглое помещение с цементным полом и цементными стенами. Вдоль стен тянулись столы, а на столах высилось то, что Джо и ожидал тут увидеть: бродильные чаны и экстракторы, реторты и бунзеновские горелки, лабораторные стаканы, баки, приспособления для деления фракций.

— Лучшее, что можно купить за деньги, — похвастался Дион, указывая на термометры, укрепленные на стенах и соединенные с перегонными кубами резиновыми трубками. — Хочешь легкий ром — отгоняй фракцию от ста шестидесяти восьми до ста восьмидесяти шести по Фаренгейту. Очень важно, чтобы люди, ну, не погибали, когда они пьют твой самогон. Эти штучки никогда не делают ошибок, они…

— Я знаю, как делается ром, — объявил Джо. — Назови мне любое зелье, Ди, и после двух лет в тюрьме я смогу его выгнать. Я даже из твоих долбаных башмаков смогу выдоить спирт. Но я тут не вижу двух довольно важных вещей для производства рома.

— Да? — произнес Дион. — И каких?

— Черной патоки и рабочих.

— Совсем позабыл тебе сказать, — отозвался Дион. — С этим у нас проблемы.

Они прошли через пустой бутлегерский бар и упомянутый «Камин», для чего пришлось открыть еще одну дверь, и очутились на кухне итальянского ресторана, располагавшегося на Ист-Палм-авеню. Из кухни они попали в зал, где отыскали столик поближе к улице и к высокому черному вентилятору — такому тяжелому на вид, что казалось, понадобится три человека вместе с волом, чтобы вертеть его лопасти.

— У нашего посредника кончается сырье. — Дион развернул салфетку, заткнул ее за ворот, разгладил поверх галстука.

— Я и сам вижу, — отозвался Джо. — Почему так?

— Как я слыхал, в последнее время его посудины стали тонуть.

— А кто у нас посредник, я забыл.

— Некто Гэри Эль Смит.

— Эльсмит?

— Нет, — поправил Дион. — Гэри Л. Смит. Он настаивает, чтобы его называли так.

— Почему?

— У южан свои причуды.

— У южан или просто у наглых уродов?

— Может, тут и то и другое.

Официант принес два меню, и Дион заказал им два лимонада, заверив Джо, что тот в жизни не пробовал ничего вкуснее.

— Зачем нам вообще посредник? — осведомился Джо. — Почему мы не ведем дела напрямую с поставщиком?

— Ну, поставщиков-то полно. И все они кубинцы. Смит занимается кубинцами, так что нам не приходится делать это самим. А еще он имеет дело с южанами.

— С контрабандистами.

Дион кивнул; официант принес им лимонад.

— Ну да, парни с пушками, орудуют отсюда и до самой Виргинии. Перевозят товар через Флориду и дальше, вверх по побережью.

— Но вы потеряли много этого товара.

— Ага.

— Сколько еще лодок должно потонуть и сколько грузовиков должны ограбить, прежде чем окажется, что это не просто невезение?

— Ага, — снова произнес Дион, видимо, потому, что не мог придумать другого ответа.

Джо глотнул лимонада. Вряд ли это лучший из всех, какие он пробовал, а если и так, это же всего-навсего лимонад. Не слишком возбуждающий напиток.

— Ты сделал то, что я тебе предложил в письме? — спросил он.

Дион кивнул:

— Все исполнил, до последней запятой.

— И много оказалось там, где я думал?

— Порядочный процент.

Джо стал проглядывать меню в поисках знакомых названий.

— Попробуй оссо буко,[22] — предложил Дион. — Лучшее в городе.

— У тебя все «лучшее в городе», — парировал Джо. — От лимонада до термометров.

Пожав плечами, Дион раскрыл собственное меню:

— У меня просто утонченный вкус.

— Хватит, — произнес Джо. Он закрыл меню и поймал взгляд официанта. — Поедим и заглянем к Гэри Л. Смиту.

Дион изучал меню.

— С большим удовольствием, — изрек он.

На столике в приемной кабинета Гэри Л. Смита лежал утренний выпуск газеты «Тампа трибьюн». Труп Лу Ормино в автомобиле с разбитыми стеклами и кровью на сиденьях. Заголовок гласил:

РАСПРАВА С ИЗВЕСТНЫМ ПРЕСТУПНЫМ АВТОРИТЕТОМ.

— Ты его хорошо знал?

— Ага, — кивнул Дион.

— Он тебе нравился?

Дион пожал плечами:

— Он был не из самых поганых. На паре наших встреч стриг себе ногти на ногах, зато на прошлое Рождество подарил мне гуся.

— Живого?

Дион кивнул:

— Пока я не принес его домой.

— А почему Мазо хотел его убрать?

— Он тебе не говорил?

Джо покачал головой.

Дион пожал плечами:

— Ну и мне он тоже не сказал.

С минуту Джо ничего не делал, просто слушал, как тикают настенные часы и как секретарша Гэри Л. Смита листает жесткие страницы «Фотоплея». Звали секретаршу мисс Роу, ее черные волосы были подстрижены под мальчика, но с холодной завивкой. На ней была серебристая блузка с короткими рукавами и черный шелковый галстук. Она едва шевелилась в своем кресле, просто чуть-чуть поёрзывала, и от этих движений Джо свернул газету и стал ею обмахиваться.

Боже праведный, подумал он, неужто мне надо с кем-то переспать?

Он снова подался вперед:

— А семья у него есть?

— У кого?

— Понятно у кого.

— У Лу? Ага, была. — Дион нахмурился. — А чего ты спрашиваешь?

— Просто интересуюсь.

— Он и перед ними наверняка стриг ногти на ногах. Они будут только рады, что больше не придется их заметать на совок.

На столе у секретарши зажужжал селектор, и тоненький голос произнес: «Мисс Роу, пускай мальчики войдут».

Джо с Дионом встали.

— Мальчики, — произнес Дион.

— Мальчики, — повторил Джо, выпростал манжеты и пригладил волосы.

У Гэри Л. Смита были крошечные зубы, формой напоминавшие кукурузные зерна и имевшие почти такой же цвет. Когда они вошли в его кабинет и мисс Роу закрыла за ними дверь, он улыбнулся, но не встал, и в эту улыбку он тоже вложил не очень много. Мощные жалюзи позади его рабочего места почти не пропускали дневного света, но какая-то его часть все-таки просачивалась внутрь, и комната светилась желтоватым, как стакан бурбона. Смит вырядился под джентльмена-южанина: белый костюм, белая рубашка, узкий черный галстук. Он смотрел, как они садятся, с несколько смущенным выражением, в котором Джо почуял страх.

— Итак, вы новая находка Мазо. — Смит двинул к ним по столу ящичек с сигарами. — Угощайтесь. Лучшие сигары в городе.

Дион хмыкнул.

Джо отмахнулся от ящичка, но Дион охотно взял четыре сигары, сунув три в карман и откусив кончик у четвертой. Он выплюнул его в кулак и положил на край стола.

— Итак, чему обязан? — осведомился хозяин кабинета.

— Меня попросили приглядеть за делами Лу Ормино.

— Но это ненадолго, — заметил Смит, зажигая собственную сигару.

— Что ненадолго?

— Ваша замена Лу. Я говорю об этом лишь потому, что здешние предпочитают вести дела с теми, кого они знают, а вас никто не знает. Прошу не обижаться.

— И кого из организации вы предложили бы на это место?

Смит немного подумал.

— Рикки Поццетту.

Дион чуть склонил голову набок:

— Поццетта и пса до водяной колонки не доведет.

— Тогда — Делмора Ситса.

— Еще один идиот.

— Ну, тогда я сам мог бы этим заняться.

— Неплохая мысль, — одобрил Джо.

Гэри Л. Смит развел руками:

— Но только если вы считаете, что я подхожу для этой работы.

— Такое возможно. Но сначала нам надо узнать, почему перехватили три последних транспорта с товаром.

— Вы о тех, что шли на север?

Джо кивнул.

— Не повезло, — ответил тот. — Больше ничего не приходит в голову. Такое случается.

— А почему вы не изменили маршруты?

Смит вынул ручку и нацарапал что-то на листке бумаги:

— Отличная идея… мистер Коглин, не так ли?

Джо кивнул.

— Великолепная идея, — сказал Смит. — Я обязательно над ней поразмыслю.

Джо какое-то время рассматривал его, наблюдал, как тот курит в рассеянном свете, сочащемся сквозь жалюзи и растекающемся над его макушкой, и наконец вид у Смита сделался еще более смущенным.

— Почему суда ходили так бессистемно?

— О, — непринужденно отозвался Смит, — это же кубинцы. Мы это не контролируем.

— Два месяца назад, — произнес Дион, — вы получали по четырнадцать партий товара в неделю. Три недели назад — по пять. А за последнюю неделю не пришло ни одной.

— Это вам не производство бетона, — возразил Гэри Л. Смит. — Там добавляешь воду к смеси, один к трем, и всякий раз получаешь одну и ту же густоту. А тут разные поставщики, у них разный график, и у них есть свой поставщик сахара, а вдруг он забастует? Или заболеет парень, который гоняет лодку.

— Тогда обратитесь к другому поставщику, — предложил Джо.

— Это не так просто.

— Почему?

С усталым видом, словно его попросили разъяснить кошке устройство аэроплана, Смит ответил:

— Потому что все они платят дань одной и той же группе.

Джо вынул из кармана небольшую записную книжку и быстро пролистал ее.

— Видимо, вы о семействе Суарес? — поинтересовался он.

Смит глянул на книжку:

— Да-да. Им принадлежит «Тропикале» на Седьмой.

— Значит, они единственные поставщики.

— Нет, я же сказал.

— Что вы сказали? — Джо прищурился, не отводя от него взгляда.

— Они действительно снабжают нас частью товара, но есть и много других. К примеру, один тип, с которым я веду дела, некий Эрнесто, старикашка с деревянной рукой. Можете поверить? Он…

— Если все остальные поставщики завязаны на одного поставщика, то он и есть единственный. Думаю, он устанавливает цены, а все прочие под него подлаживаются?

Смит раздраженно вздохнул:

— Видимо, так.

— Видимо?

— Тут все не так просто.

— Почему же?

Джо ждал. Дион ждал. Смит снова запалил сигару.

— Есть другие поставщики, — произнес он. — У них есть лодки, у них есть…

— Они — субподрядчики, — отозвался Джо. — Вот и все. А я хочу иметь дело с главным подрядчиком. Нам надо встретиться с Суаресами. И как можно скорее.

— Нет, — сказал Смит.

— Нет?

— Мистер Коглин, вы просто не понимаете, как ведутся дела в Айборе. С Эстебаном Суаресом и его сестрой общаюсь я. Со всеми посредниками общаюсь я.

Джо толкнул телефон, стоящий на столе, поближе к локтю Смита:

— Звоните им.

— Вы меня не слушаете, мистер Коглин.

— Нет, слушаю, — негромко произнес Джо. — Снимите трубку, позвоните Суаресам и скажите им, что мы с моим помощником сегодня вечером будем ужинать в «Тропикале» и что мы были бы им очень признательны за лучший столик в заведении, а также за несколько минут, которые они уделят нам, когда мы закончим трапезу.

Смит возразил:

— Но почему бы вам не подождать два дня, чтобы изучить здешние обычаи? А тогда, поверьте, вы мне еще спасибо скажете, что я не позвонил им. И мы встретимся с ними вместе. Обещаю вам.

Джо полез в карман, достал несколько мелких монеток и положил их на стол. За ними последовали папиросы, отцовские часы и «тридцать второй», который он уложил на пресс-папье, дулом к Смиту. Он вытряс из пачки «Мюрад» папиросу, не сводя глаз со Смита, который поднял трубку с рычагов и попросил соединить его с городским коммутатором.

Джо курил, пока Смит говорил в трубку по-испански, Дион кое-что из этого перевел. Потом Смит разъединился.

— Он заказал нам столик на девять часов, — сообщил Дион.

— Я заказал вам столик на девять часов, — сообщил Смит.

— Спасибо. — Джо положил лодыжку одной ноги на колено другой. — Эти Суаресы — семейная фирма, брат и сестра, верно?

Смит кивнул:

— Да. Эстебан и Ивелия Суарес.

— А теперь вот что, Гэри. — Джо оторвал нитку, торчащую из носка. — Вы работаете непосредственно на Альберта Уайта? — Он покачал ниткой в воздухе и бросил ее на ковер Гэри Л. Смита. — Или имеется еще какое-то промежуточное звено, о котором нам следует знать?

— Что?

— Мы пометили ваши бутылки, Смит.

— Что-что вы сделали?

— Вы делали напиток, а мы его помечали, — объяснил Дион. — Пару месяцев назад. Точечки в правом верхнем углу этикетки.

Гэри улыбнулся Джо, словно никогда не слыхивал ничего подобного.

— И все эти транспорты с товаром, которые не дошли до цели, — проговорил Джо, — почти каждая бутылка из них оказывалась в одном из подпольных баров Альберта Уайта. — Он щелчком стряхнул пепел на стол. — Можете объяснить?

— Я не понимаю.

— Как-как? — Джо поставил ногу на пол.

— Нет, я хочу сказать — я не… Что?

Джо потянулся к пистолету:

— Уверен, что понимаете.

Гэри улыбнулся. Перестал улыбаться. Снова улыбнулся.

— Нет, я не понимаю. Постойте. Постойте.

— Вы навели Альберта Уайта на наши северо-восточные поставки.

Джо выщелкнул обойму «тридцать второго» себе в ладонь. Ощупал большим пальцем верхний патрон.

— Постойте, — повторил Гэри.

Джо заглянул в ствол. Сказал Диону:

— Там в патроннике остался еще один.

— Всегда надо один оставлять. На всякий случай.

— На случай чего?

Джо выбросил патрон из патронника и поймал его на лету. Положил на стол, острым концом к Гэри Л. Смиту.

— Ну не знаю, — ответил Дион. — На случай всякого непредвиденного.

Джо вставил обойму в рукоятку. Дослал патрон в патронник и опустил пистолет на колено.

— По пути обратно попрошу Диона проехать мимо вашего дома, — произнес он. — У вас славный дом. Дион говорил, что район называется Гайд-парк. Это верно?

— Да, так и называется.

— Забавно.

— Почему?

— У нас в Бостоне есть свой Гайд-парк.

— Ах, вот что забавно.

— Ну, вообще-то, не так уж забавно. Просто любопытно.

— Да.

— Стены оштукатуренные?

— Простите?

— Есть такая вещь — штукатурка. Они оштукатуренные?

— Каркас деревянный, но сверху штукатурка, да.

— Вот оно что. Значит, я ошибся.

— Нет, вы не ошиблись.

— Вы сказали — деревянные.

— Каркас из дерева, но снаружи штукатурка. Так что это оштукатуренный дом, все так и есть.

— Вам он нравится?

— А?

— Этот ваш оштукатуренный дом из дерева — он вам нравится?

— Он для меня великоват, мои дети уже…

— Что?

— Выросли. И разъехались.

Джо почесал затылок стволом «тридцать второго»:

— Пора и вам собирать вещички.

— Я не…

— Или кого-нибудь нанять, чтобы вам их собрали. — Он показал бровями на телефон. — Багаж могут отправить в любое место, куда вы переберетесь.

Смит пытался вернуть то, что исчезло из его кабинета четверть часа назад: иллюзию того, что он управляет ситуацией.

— Переберусь? Но я никуда не уезжаю.

Джо встал и сунул руку в карман пиджака:

— Ты ее трахаешь?

— Что? Кого?

Джо ткнул большим пальцем в сторону двери за своей спиной:

— Эту мисс Роу.

— Что? — произнес Смит.

Джо глянул на Диона:

— Он ее трахает.

Дион встал.

— Никаких сомнений.

Джо вытащил из кармана пиджака два билета на поезд:

— Она просто настоящее произведение искусства, эта девочка. Уснуть, пока ты на ней, — это как Бога узреть, наверняка. И после — никаких неприятностей. С гарантией. — Он положил билеты на стол, разделявший их. — В общем, мне плевать, кого ты с собой возьмешь — жену, мисс Роу, обеих или ни ту ни другую. Но сегодня же вечером ты сядешь на одиннадцатичасовой «Сиборд». Сегодня же вечером, Гэри.

Тот рассмеялся. Коротеньким смешком.

— Я не думаю, что вы понима… — начал он.

Джо отвесил Гэри Л. Смиту пощечину, и тот вылетел из кресла и стукнулся головой о батарею.

Они ждали, пока он не поднимется с пола. Он поправил кресло. Сел в него. В лице у него уже не было ни кровинки. Впрочем, капли крови все-таки забрызгали ему щеку и губу. Дион бросил ему в грудь носовой платок.

— Либо ты сядешь на этот поезд, Гэри, — Джо поднял со стола пулю, — либо ляжешь под него.

По пути к машине Дион спросил:

— Ты что, серьезно?

— Да.

Джо снова чувствовал раздражение, не очень понятно отчего. Время от времени на него накатывала мрачность, вот и все. Ему хотелось бы думать, что эти неожиданные приступы дурного настроения появились у него только в тюрьме, но на самом-то деле они с ним случались всегда, сколько он себя помнил. Иногда совсем без причины и без предупреждения. Но сейчас — видимо, потому, что Смит упомянул о своих детях, а Джо не желал думать о том, что у человека, которого он только что унизил, имеется еще какая-то жизнь помимо работы.

— Значит, если он не сядет на этот поезд, ты готов его убить?

А может, это просто оттого, что сам он — мрачный тип, подверженный приступам мрачности.

— Нет. — Джо помедлил у машины. — Его уберут те, кто на нас работает. — Он глянул на Диона. — Я тебе кто — паршивый батрак в поле?

Дион распахнул ему дверцу, и Джо залез внутрь.

Глава двенадцатая Музыка и оружие

Джо просил Мазо устроить его в гостинице. На первых порах ему не хотелось думать ни о чем, кроме дела, — ни о том, где ему достать еды для ближайшей трапезы, ни о том, как ему будут стирать постельное белье и одежду, ни о том, сколько еще намерен пробыть в уборной тот парень, который стоял перед ним в очереди. Мазо обещал устроить его в отель «Тампа-Бэй», Джо вполне понравилось это название, хотя звучало оно, на его вкус, чересчур обыденно. Он вообразил себе заурядное место с приличными кроватями, плоскими подушками и невыразительной, но сносной едой.

Вместо этого Дион подвез его к настоящему дворцу с видом на озеро. Когда Джо произнес эту мысль вслух, Дион заметил:

— Тут его так и называют — Дворец Планта.

Это здание некогда возвел Генри Плант,[23] как построил он и почти всю Флориду — в надежде заманить сюда торговцев недвижимостью, которые действительно в эти два десятилетия стекались сюда в огромных количествах.

Прежде чем Дион остановился у парадного входа, дорогу им пересек поезд. Не какой-нибудь детский (хотя, Джо был уверен, такие здесь тоже имеются), а настоящий трансконтинентальный состав, растянувшийся на четверть мили. Джо и Дион сидели в машине, совсем чуть-чуть не доехав до стоянки, и смотрели, как поезд извергает из своего чрева богатых мужчин, богатых женщин и их богатых детей. Пока они ждали, Джо насчитал в этом здании больше сотни окон. Над стенами из красного кирпича виднелись мансарды: Джо решил, что там располагаются номера люкс. Шесть башенок вздымались еще выше мансард, указуя в ярко-белое небо: просто какой-то русский зимний дворец посреди осушенных флоридских болот.

Шикарная пара в ослепительно-белой одежде спустилась из вагона. Следом прошли их три няньки и трое шикарных детей. По пятам поспешали два негра-носильщика, толкая тележки, заваленные грудами пароходных кофров.

— Давай-ка вернемся, — произнес Джо.

— Что? — переспросил Дион. — Мы можем здесь и припарковаться, а твои чемоданы отнести пешком. Сначала бери…

— Мы вернемся. — Джо наблюдал, как пара шествует внутрь, словно эти люди выросли во дворцах вдвое большего размера. — Не желаю стоять в очереди.

Казалось, Дион хочет еще что-то сказать на эту тему, но он лишь негромко вздохнул, и они поехали по этой же улице обратно, прокатили по маленьким деревянным мостикам. Пожилая пара восседала в коляске, которую толкал рикша — коротышка-латинос в белой рубахе с длинными рукавами и в белых штанах. Небольшие деревянные указатели сообщали, где находятся залы для шаффлборда,[24] охотничий заказник, прокат каноэ, теннисные корты и ипподром. Они проехали мимо поля для гольфа, слишком зеленого для такой жары. Большинство людей, встречавшихся им, ходили в белом и с зонтиками-парасолями, даже мужчины. Их резкий смех в здешнем воздухе звучал глуховато.

Они с Дионом проехали по Лафайет-стрит и очутились в деловом центре города. Дион рассказал Джо, что Суаресы то и дело катаются на Кубу и обратно, что про них мало кто знает какие-то подробности. Ивелия, по слухам, была замужем за человеком, который умер во время бунта на сахарном заводе в двенадцатом году. Ходили также слухи, что этот брак служил лишь прикрытием для ее лесбийских наклонностей.

— А Эстебан, — продолжал Дион, — владеет массой всяких компаний, и здесь и там, на Кубе. Он молодой, сильно моложе сестры. Но смышленый. У его отца был бизнес с самим Айбором, когда Айбор…

— Погоди, — прервал его Джо, — что же, этот город назвали в честь какого-то типа?

— Ага, — ответил Дион. — Висенте Айбор. Он был по сигарной части.

— Ну и ну! — восхитился Джо. — Вот это, я понимаю, власть. — Он посмотрел в окно и увидел на востоке Айбор-Сити, вполне славный с такого расстояния. Тот снова напомнил Джо сильно уменьшенную копию Нового Орлеана.

— Ну не знаю, — проговорил Дион. — Коглин-Сити? — Он покачал головой. — Не звучит.

— Верно, — согласился Джо. — А округ Коглин?

Дион фыркнул:

— А знаешь, не так плохо.

— Да просто хорошо, а?

— А страна Коглинляндия — как тебе? Нет, подожди. Коглинский континент. Коглика.

Джо рассмеялся, Дион заржал и шлепнул ладонью по рулю, и Джо вдруг с удивлением осознал, как же он соскучился по своему другу и как же он огорчится, если к концу этой недели ему придется велеть этого друга убить.

Дион провез его по Джефферсон-стрит в сторону правительственных и судебных зданий. Они влились в автомобильные потоки, и жара снова добралась до их машины.

— Что у нас дальше в повестке дня? — спросил Джо.

— Хочешь героина? Морфия? Кокаина?

Джо покачал головой:

— Считай, что у меня пост.

— Ну, если вдруг решишь подзарядиться, то здесь как раз подходящее местечко, попрыгунчик. Тампа, штат Флорида: центр нелегальной наркоторговли американского Юга.

— А Торговая палата знает?

— Знает и очень переживает. В общем, я про это заговорил, потому что…

— Ух, ты начинаешь рассуждать логически, — поразился Джо.

— Иногда и со мной случается.

— Заклинаю вас, продолжайте, сэр.

— Есть такой Артуро Торрес, один из ребят Эстебана. На прошлой неделе его упекли за кокаин. Обычно-то его в таких случаях выпускают уже через полчаса, но тут рядом вертелись федералы. Парни из Службы внутренних доходов нагрянули сюда в начале этого лета вместе со сворой судейских, и дело запахло керосином. Артуро собираются выслать.

— А нам-то какое дело?

— У Эстебана он лучше всех варит зелье. Если в Айборе или рядом тебе попадется бутылка рома с Торресовыми инициалами на пробке, эта бутылочка тебе обойдется вдвое дороже обычной.

— И когда его высылают?

— В ближайшие два часа.

Джо надвинул шляпу на лицо и сгорбился на сиденье. На него вдруг навалилась усталость — от долгой езды в вагоне, от жары, от мыслей, от головокружительного мельтешения белых богачей в их богатых белых нарядах.

— Разбуди, когда мы приедем, — сказал он.

После встречи с судьей они вышли из здания суда и отправились нанести визит вежливости Ирвингу Фиггису, главе Тампинского управления полиции.

Управление располагалось на углу Флорида-авеню и Джексон-стрит. Джо уже достаточно ориентировался здесь и сообразил, что ему придется каждый день миновать это здание по пути от гостиницы на работу в Айбор. Копы в этом смысле как классные надзирательницы: не дают забыть, что они за тобой приглядывают.

— Он просил тебя прийти к нему, — объяснил Дион, когда они поднимались по ступенькам управления, — чтобы ему не пришлось являться за тобой самому.

— Какой он?

— Легавый, — ответил Дион, — а значит, скотина. Во всем остальном — нормальный мужик.

Кабинет Фиггиса был уставлен фотографиями его жены, сына и дочери, рыжеволосых и необыкновенно привлекательных. У детей была такая безупречная кожа, словно за ней ухаживали ангелы. Полицейский начальник пожал Джо руку, пристально посмотрел ему в глаза и предложил сесть. Ирвинг Фиггис не отличался выдающимся ростом или мощным телосложением. Он был изящным, невысоким, с очень коротко остриженными седыми волосами. Он производил впечатление человека, который поступает по справедливости, пока с ним поступают так же, но способен хорошенько прижать того, кто вздумает его дурачить.

— Я не стану оскорблять вас расспросами о природе вашего бизнеса, — изрек он, — чтобы вам не пришлось оскорблять меня ложью. Договорились?

Джо кивнул.

— Это правда, что вы сын капитана полиции?

Джо кивнул:

— Да, сэр.

— Значит, вы понимаете.

— Что именно, сэр?

— Что вот это, — он повел рукой, охватывая пространство между собой и Джо, — то, как мы живем. А все остальное, — он указал на фотографии, — то, почему мы живем.

Джо кивнул:

— И вместе им не сойтись.[25]

Фиггис улыбнулся:

— Да, я слышал, что вы образованный парень. — Он покосился на Диона. — В вашем ремесле таких немного.

— Да и в вашем, — заметил Дион.

Фиггис улыбнулся и слегка наклонил голову. Доброжелательно глядя на Джо, сообщил:

— Перед тем как сюда перебраться, я служил в армии, а потом — начальником полицейского участка. За свою жизнь я убил семь человек, — добавил он без тени гордости.

Семь, подумал Джо. Бог ты мой!

Взгляд Фиггиса оставался безмятежным и добродушным.

— Я убил их, потому что это была моя работа. Радости мне это никакой не доставило, к тому же, честно вам сказать, их лица меня частенько преследуют по ночам. Но если бы завтра мне пришлось убить восьмого, чтобы защитить наш город и послужить ему, я бы сделал это, мистер. Твердой рукой, не моргнув глазом. Вы меня слушаете?

— Слушаю, — ответил Джо.

Фиггис встал рядом с картой города, висящей на стене за его столом, и пальцем медленно очертил круг с центром в Айбор-Сити.

— Если вы будете вести свой бизнес только в этих пределах — к северу от Второй, к югу от Двадцать седьмой, к западу от Тридцать четвертой и к востоку от Небраска-авеню, — у нас с вами вряд ли возникнут разногласия. — Он глянул на Джо, чуть приподняв бровь. — Как вам это?

— Звучит неплохо, — отозвался Джо, думая: когда же он доберется до своей цены?

Фиггис заметил невысказанный вопрос в глазах Джо, и его взгляд чуть потемнел.

— Я не беру взяток, — сообщил он. — Если бы брал, трое из этих семерых мертвецов до сих пор ходили бы по земле. — Обойдя стол, он присел на его край и очень тихо произнес: — Я не строю иллюзий, мистер Коглин, насчет того, как ведутся дела в этом городе. Если вы частным образом спросите меня, как я отношусь к сухому закону, то я начну закипать, словно чайник. Я знаю, что многие из моих сотрудников берут деньги и за это отворачиваются, когда нужно. Я знаю, что служу городу, который погряз в коррупции. Я знаю, что мы живем в развращенном мире. Да, я дышу воздухом коррупции, я тесно общаюсь с коррумпированными людьми, но это еще не повод думать, что я тоже подвержен коррупции. Не делайте такой ошибки.

Джо поискал в его лице признаки бахвальства, гордости или преувеличивания своих достоинств: он уже понял, что таковы обычные слабости всех этих «людей, которые сами себя сделали».

Но он прочел в этом лице только спокойную решимость и силу духа.

Что ж, решил он, не следует недооценивать полицейского начальника Фиггиса.

— Я не сделаю такой ошибки, — пообещал Джо.

Фиггис протянул ему руку, и Джо пожал ее.

— Спасибо, что зашли. Будьте осторожней на солнце. — Лицо Фиггиса на мгновение стало веселым. — Ваша кожа может легко обгореть.

— Приятно было познакомиться, господин начальник полиции.

Джо прошел к двери. Дион открыл ее перед ним. За порогом стояла запыхавшаяся юная девушка, вся — воплощение энергии. Та самая дочь со всех этих фотографий, прекрасная и рыжеволосая, с золотисто-розовой кожей, настолько безупречной, что она, казалось, сама источает мягкий солнечный свет. Джо решил, что ей лет семнадцать. От ее красоты у него перехватило дыхание, слова замерли на губах, он сумел лишь пробормотать: «Мисс…» Но эта красота была не из тех, что возбуждали в нем плотское желание. В ней было нечто более чистое. Красота дочери Ирвинга Фиггиса, шефа полиции, была не такой, которую хочется присвоить: ей хотелось поклоняться.

— Отец, — проговорила она, — прошу прощения. Я думала, ты один.

— Ничего страшного, Лоретта. Эти господа уже уходят. Поздоровайся, — напомнил он.

— Да, отец, прости. — Она повернулась и сделала легкий реверанс Джо и Диону. — Мисс Лоретта Фиггис, к вашим услугам.

— Я Джо Коглин, мисс Лоретта. Приятно познакомиться.

Когда Джо чуть качнул головой, он ощутил совершенно непонятный порыв — ему захотелось опуститься на колени. Это оставалось в нем до вечера: мысль о том, какая она нежная и чистая. И о том, как тяжело, наверное, быть отцом такого хрупкого существа.

Этим же вечером, позже, они ужинали в «Ведадо тропикале» за столом, расположенным справа от сцены, что давало им возможность отлично видеть и танцовщиц, и музыкантов. Было еще рано, и этот маленький оркестр — барабанщик, пианист, трубач и тромбонист — играл энергично, однако еще не во всю мощь. На танцовщицах не было ничего, кроме крохотных платьиц, прозрачных, как лед, в тон их головным уборам. На нескольких красовались ленты для волос, усыпанные блестками, с плюмажами, вздымающимися над серединой лба. Другие носили на голове серебристые сетки с розетками из матового бисера и такой же каймой. Они танцевали, положив одну руку на бедро, а другую подняв в воздух или указывая куда-то в зал, на зрителей. Они демонстрировали ужинающим достаточное количество нагой плоти, чтобы не оскорбить дам и при этом гарантировать, что их мужья сюда вернутся, попозже.

Джо спросил у Диона, лучший ли это ужин в городе.

Дион улыбнулся через полную вилку lechón asado[26] с жареной юккой:

— Лучший в стране.

Джо улыбнулся в ответ:

— Я бы тоже сказал — неплохой.

Он заказал ropa vieja[27] с черной фасолью и желтым рисом. Съел все подчистую и пожалел, что порция недостаточно велика.

Подошедший метрдотель сообщил, что кофе ожидает их вместе с хозяевами заведения. Джо и Дион последовали за ним, шагая по полу, выложенному белой плиткой, миновали сцену и проникли за занавес темного бархата. Затем они прошли по целому коридору, отделанному вишнево-красным дубом, какой идет на ромовые бочки, и Джо невольно задумался: не доставили ли несколько сотен таких бочек через Мексиканский залив специально для отделки этого коридора? На самом деле их понадобилось бы гораздо больше: оказалось, что и кабинет отделан тем же деревом.

Внутри было прохладно благодаря полу из темного камня и металлическим вентиляторам, свисающим с потолочных балок, поскрипывающим и позвякивающим. Полоски мощных жалюзи медового цвета были открыты, впуская вечер и неумолчное потрескивание стрекоз.

Эстебан Суарес оказался стройным человеком с гладкой кожей цвета слабого чая. Светло-желтые глаза напоминали кошачьи, а волосы, зализанные со лба назад, совпадали по цвету с темным ромом в бутылке на его столике. На нем был смокинг с черным шелковым галстуком-бабочкой. Он приблизился к ним с ослепительной улыбкой и крепко пожал им руки. Затем он провел их к высоким креслам, расставленным вокруг медного столика. На столике расположились четыре крошечные чашечки кубинского кофе, четыре стакана с водой и бутылка «Бочкового рома Суареса» в плетеной корзинке.

Ивелия, сестра Эстебана, поднялась со своего места и протянула руку. В ответ Джо поклонился, взял ее кисть и слегка коснулся ее губами. Рука пахла имбирем и опилками. Ивелия была гораздо старше брата, кожа туго обтягивала ее лошадиную челюсть, острые скулы и выпуклый лоб. Толстые сросшиеся брови шевелились, словно гусеница-шелкопряд, широко расставленные глаза были выпучены.

— Как вам понравилась еда? — осведомился Эстебан, когда они уселись.

— Превосходная, — откликнулся Джо. — Благодарю вас.

Эстебан наполнил их рюмки ромом и поднял свою:

— За плодотворное сотрудничество.

Они выпили. Джо поразился: до чего богатый вкус и при этом никакой терпкости. Вот какой вкус должен быть у напитка, когда у тебя на перегонку больше часа и больше недели на брожение. Бог ты мой!

— Исключительная вещь.

— Пятнадцатилетний, — пояснил Эстебан. — Я никогда не принимал давнишнего испанского постулата, что лучше всего светлый ром. — Он покачал головой, осуждая этот предрассудок. — Но мы, кубинцы, конечно же приняли его на вооружение, ибо всегда были убеждены, что светлое — волосы, кожа, глаза — всегда лучше.

Сами Суаресы были светлокожие — видимо, происходили от испанской, а не от африканской ветви кубинцев.

— Да, — произнес Эстебан, словно прочитав мысли Джо. — Мы с сестрой не из низших классов. Но это не значит, что нам нравится социальный строй нашего острова.

Он отпил еще рома, и Джо последовал его примеру.

— Будет славно, если нам удастся продавать эту штуку на севере.

Ивелия рассмеялась резко и коротко.

— Когда-нибудь, — произнесла она. — Когда ваши власти снова начнут относиться к вам как к взрослым.

— Не надо спешить, — возразил Джо. — Мы тогда все останемся без работы.

— Мы с сестрой не пострадаем, — заметил Эстебан. — У нас есть этот ресторан, еще два в Гаване и еще один в Ки-Уэсте. У нас есть сахарная плантация в Карденасе и кофейная плантация в Марианао.

— Зачем же тогда заниматься вот этим?

Эстебан пожал плечами, облаченными в идеальный смокинг:

— Деньги.

— Вы хотите сказать — больше денег.

Тот поднял рюмку:

— Есть другие вещи, на которые можно потратить деньги, кроме как на… — он обвел рукой комнату, — на вещи.

— И это говорит человек, у которого столько вещей, — проговорил Дион, и Джо неодобрительно покосился на него.

Джо впервые обратил внимание, что вся западная стена кабинета целиком занята фотографиями: улицы и фасады ночных клубов, лица, пара деревушек — таких ветхих, что казалось, они окончательно разрушатся при очередном порыве ветра.

Ивелия проследила за его взглядом:

— Это снимает мой брат.

— Да? — произнес Джо.

Эстебан кивнул:

— Когда езжу на родину. Это мое хобби.

— «Хобби», — насмешливо повторила его сестра. — Фотографии, которые делал мой брат, публиковались в журнале «Тайм».

Эстебан скромно пожал плечами.

— Хорошие, — похвалил Джо.

— Возможно, когда-нибудь я сфотографирую и вас, мистер Коглин.

Джо покачал головой:

— Увы, в этом отношении я суеверен, как индеец.

Эстебан лукаво улыбнулся. И добавил:

— Кстати, о похищенных душах. Я с сожалением узнал, что ночью не стало сеньора Ормино.

— Неужели с сожалением? — переспросил Дион.

Эстебан чуть слышно фыркнул, но это фырканье практически заглушил вздох.

— Кроме того, — продолжал он, — друзья сообщили мне, что в последний раз Гэри Л. Смита видели в поезде компании «Сиборд лимитед», причем в одном пульмановском спальном вагоне ехала его жена, а в другом — его puta maestra.[28] Рассказывают, что багаж, судя по виду, упаковывали в большой спешке, но его было очень много.

— Иногда смена обстановки позволяет человеку начать новую жизнь, — заявил Джо.

— С вами произошло то же самое? — осведомилась Ивелия. — Вы приехали в Айбор за новой жизнью?

— Я приехал перегонять, очищать и распределять волшебный ром. Но мне вряд ли удастся делать это успешно при таких беспорядочных поставках.

— Мы не контролируем каждый ялик, каждого таможенника, каждый пирс, — заметил Эстебан.

— Наверняка контролируете.

— И морскими волнами мы не управляем.

— Эти волны не мешают лодкам прибывать в Майами.

— Я не имею отношения к лодкам, которые идут в Майами.

— Знаю. — Джо кивнул. — Этим занимается Нестор Фамоса. И он заверил моих помощников, что море этим летом спокойное и предсказуемое. Как я понимаю, словам Нестора Фамосы можно доверять.

— Тем самым вы намекаете, что моим словам доверять нельзя. — Эстебан налил всем еще по рюмке рома. — И сеньора Фамосу вы упомянули для того, чтобы я забеспокоился о том, что он может перехватить мои маршруты поставок сырья, если мы с вами не придем к согласию.

Джо поднял рюмку, стоявшую на столе, и отхлебнул рома.

— Я упомянул Фамосу — бог ты мой, этот ром просто безупречен! — в подтверждение моего тезиса о том, что моря этим летом спокойные. Мне даже сказали — не по сезону спокойные. Я не лицемер, сеньор Суарес, и не люблю говорить загадками. Можете спросить у Гэри Л. Смита. Я хочу иметь дело напрямую с вами, минуя всевозможных посредников. За это вы можете немного повысить цену. Я буду покупать всю вашу черную патоку и весь ваш сахар. Более того, я предлагаю нам с вами совместно финансировать постройку винокурни более совершенной, чем те, которые у нас сейчас есть и благодаря которым жиреют все грызуны на Седьмой авеню. Я унаследовал от покойного Лу Ормино не только сферу его ответственности. Я унаследовал муниципальных советников, копов и судейских, которых он подкармливал. Многие из этих людей не станут с вами разговаривать просто из-за того, что вы кубинец. Независимо от вашего высокого происхождения. Доступ к ним вы сможете получить через меня.

— Мистер Коглин, сеньор Ормино имел доступ ко всем этим судьям и полицейским только потому, что его представлял сеньор Смит. Эти люди отказываются вести дела не только с кубинцами, но и с итальянцами. Мы для них все — латиносы, темнокожие псы, мы хороши для тяжелой работы, но больше почти ни для чего не годимся.

— Удачно, что я ирландец, — заметил Джо. — Вероятно, вы знаете человека по имени Артуро Торрес.

Брови Эстебана дрогнули.

— Я слышал, его распорядились депортировать сегодня днем, — произнес Джо.

— Я тоже это слышал, — отозвался Эстебан.

Джо кивнул:

— В качестве жеста доброй воли его освободили из тюрьмы полчаса назад. Возможно, сейчас он находится внизу.

На мгновение длинное плоское лицо Ивелии еще больше вытянулось — от удивления или даже от восторга. Она взглянула на Эстебана, и тот кивнул. Ивелия обошла свой рабочий стол и взялась за телефон. В ожидании они выпили еще немного рома.

Ивелия повесила трубку и вернулась на свое место:

— Он внизу, в баре.

Эстебан откинулся на спинку кресла и развел руками, не сводя взгляда с Джо.

— Полагаю, вы хотите получить эксклюзивные права на всю нашу патоку, — проговорил он.

— Не эксклюзивные, — возразил Джо. — Но вы не будете продавать ее организации Уайта или кому-то, кто с ней связан. Любые мелкие операторы, которые не имеют отношения ни к нам, ни к ним, могут работать как работали. В свое время мы приберем к рукам и их.

— И за это я получаю доступ к вашим политикам и вашей полиции.

Джо кивнул:

— И к моим судьям. Не только к тем, которые сейчас у нас есть, но и к тем, которые у нас будут.

— Судья, до которого вы сегодня добрались, назначен федеральными властями.

— И у него имеется в Окале негритянка с тремя детьми. Его жена и Герберт Гувер очень удивятся, если о них узнают.

Эстебан долго смотрел на сестру. Потом снова повернулся к Джо:

— Альберт Уайт — хороший клиент. И уже довольно давно.

— Два года, — уточнил Джо. — С тех пор, как кто-то перерезал глотку Клайву Грину в борделе на Восточной Двадцать четвертой.

Эстебан поднял брови.

— Я сидел в тюрьме с марта двадцать седьмого, сеньор Суарес. Заняться мне было нечем, вот я и готовил домашнее задание. Альберт Уайт может предложить вам то, что предлагаю я?

— Нет, — признал Эстебан. — Но если я откажусь поставлять ему товар, меня втянут в войну, которую я не могу себе позволить. Попросту не могу. Жаль, что я не встретился с вами два года назад.

— Но мы встретились сейчас, — заметил Джо. — Я предложил вам судей, полицию, политиков, централизованную модель производства, при которой мы оба сможем делить прибыль поровну. Я убрал два самых слабых звена в моей организации, а кроме того, избавил вашего хваленого винокура от высылки. Все это я проделал, чтобы вы подумали о снятии эмбарго на торговые операции с Пескаторе в Айборе, поскольку я решил, что этим эмбарго вы подаете мне своего рода сигнал. Я пришел к вам, чтобы сказать: я этот ваш сигнал услышал и понял. И если вы скажете мне, что вам нужно, я это обеспечу. Но взамен вы должны дать то, что нужно мне.

Эстебан снова переглянулся с сестрой.

— Да, вы можете для нас кое-что достать, — произнесла она.

— Идет.

— Только оно хорошо охраняется и не дастся без боя.

— Ничего-ничего, — откликнулся Джо. — Мы это сделаем.

— Вы даже не знаете, что это.

— Если мы это достанем, вы разорвете все связи с Альбертом Уайтом и его помощниками?

— Да.

— Причем даже если это приведет к кровопролитию.

— Это наверняка приведет к кровопролитию, — заметил Эстебан.

— Да, — согласился Джо, — приведет.

Эстебан погрузился в скорбные раздумья. Печаль заполнила комнату. И потом он изгнал ее прочь, словно устроив сквозняк.

— Если вы сделаете то, что я прошу, Альберт Уайт больше не увидит ни капли патоки Суаресов и ни капли готового рома Суаресов. Ни единой капли.

— А ваш сахар-сырец он сможет покупать?

— Нет.

— По рукам, — сказал Джо. — Что вам нужно?

— Оружие.

— Хорошо. Назовите модель.

Эстебан протянул руку назад и взял со стола листок бумаги. Поправив очки, сверился со списком:

— Автоматические винтовки Браунинга, автоматические пистолеты, пулеметы пятидесятого калибра на складных треногах.

Джо глянул на Диона. Оба фыркнули.

— Еще что-нибудь? — спросил Джо.

— Да, — ответил Эстебан. — Гранаты. И ящичные мины.

— Что такое ящичная мина?

— Все это на корабле, — сообщил Эстебан.

— На каком?

— На военном транспорте, — объяснила Ивелия. — У седьмого пирса. — Она кивнула в сторону задней стены. — В девяти кварталах отсюда.

— Вы хотите, чтобы мы устроили налет на военный корабль, — уточнил Джо.

— Да. — Эстебан посмотрел на часы. — И пожалуйста, не позже чем через два дня, а то они уйдут из порта.

Он протянул Джо сложенный листок бумаги. Разворачивая его, Джо чувствовал сосущую пустоту внутри: он вспомнил, как передавал такие же записки отцу. Два года он твердил себе, что отца убила не тяжесть этих бумажек. В некоторые ночи ему почти удавалось себя в этом убедить.

«Сиркуло кубано», 8:00.

— Пойдете туда утром, — продолжал Эстебан. — Встретите там женщину, ее зовут Грасиэла Корралес. Она будет вместе с партнером, выполняйте их распоряжения.

Джо убрал бумажку в карман и сказал:

— Я не выполняю приказов женщин.

— Если хотите вытеснить Альберта Уайта из Тампы, — проговорил Эстебан, — вам придется выполнять ее приказы.

Глава тринадцатая Дырка в сердце

Дион во второй раз привез Джо к гостинице, и Джо велел ему подождать где-нибудь поблизости, пока он не решит, будет ли сегодня проводить здесь вечер.

Служитель, одетый, как цирковая мартышка, в красный бархатный смокинг и такую же феску, резво выскочил из-за пальмы в кадке, установленной на веранде, выхватил у Диона чемоданы Джо и провел самого Джо внутрь. Дион остался ждать у машины. За мраморной стойкой Джо зарегистрировался и расписался в книге постояльцев золотой перьевой ручкой, которую протянул ему строгий француз с сияющей улыбкой и мертвыми глазами куклы. Француз передал ему латунный ключ на коротеньком шнурке красного бархата. На другом конце шнурка болтался тяжелый золотой квадратик с номером его комнаты: 509.

Номер люкс оказался действительно люксом: с кроватью площадью с Южный Бостон, с изящными французскими креслами, с изящным французским столом, сидящему за которым открывался вид на озеро. И в номере действительно имелась ванная, размером больше его камеры в Чарлстауне. Тот же служитель показал ему, где розетки, как включать лампы и потолочные вентиляторы. Кроме того, он продемонстрировал ему кедрового дерева платяной шкаф. Показал он ему и радиоприемник, обязательный для каждого здешнего номера. Джо тут же вспомнил Эмму и пышную церемонию открытия «Статлера». Он дал служителю чаевые, выпроводил его, уселся в одно из французских кресел, закурил папиросу и стал смотреть на темное озеро и на громаду отражавшейся в нем гостиницы: бесчисленные наклонные квадратики света на черной поверхности воды. Он невольно задумался, что сейчас может видеть отец и что — Эмма. Могут ли они увидеть его? Могут ли они видеть прошлое и будущее? Или невообразимые безбрежные миры? Или они не видят ничего? Потому что сейчас они — ничто. Они мертвы, они — прах, кости в ящике, а кости Эммы даже не собраны в ящик.

Он боялся, что, кроме этого, ничего и нет. И не просто боялся. Сидя в этом дурацком кресле, глядя на желтые ромбики окон в темной воде, он это знал. После смерти ты не попадаешь в лучший мир: лучший мир — этот, потому что ты еще не умер. Небеса не в облаках. Они — воздух у тебя в легких.

Он обвел глазами комнату, с ее высоким потолком, с люстрой над исполинской кроватью, со шторами толщиной не меньше его ляжки. Ему захотелось сбросить собственную кожу.

— Прости, — шепнул он отцу, хотя и знал: тот его не услышит. — Я не думал, что будет… — он снова оглядел комнату, — вот так.

Он затушил папиросу и вышел.

Тампа за пределами Айбора предназначалась исключительно для англосаксов. Дион показал ему несколько заведений близ Двадцать четвертой улицы, с помощью деревянных табличек предупреждающих о своих порядках на сей счет. Бакалейная лавка на Девятнадцатой авеню заявляла: «Собакам и латиноамериканцам вход запрещен», а у аптеки на Колумбус-авеню имелась табличка «Латиносам вход воспрещается» на левой створке дверей и «Итальяшкам вход воспрещается» — на правой.

Джо покосился на Диона:

— И тебя это как, устраивает?

— Понятно, нет. А что поделаешь?

Джо сделал щедрый глоток из фляжки Диона и вернул ее обратно.

— Сдается мне, тут где-то валяются камни, — заметил он.

Начался дождь, но прохладнее не стало. Дождь тут больше походил на пот. Близилась полночь, и, казалось, стало даже жарче: влажность мокрой шерстью облепляла тела. Джо перебрался на водительское сиденье и держал мотор на холостом ходу, а Дион в это время разбил оба стекла аптекаря. Затем он вскочил в машину, и они поехали обратно в Айбор. Дион объяснил, что итальянцы живут между Пятнадцатой и Двадцать третьей улицами. Латиносы с кожей посветлее обитают между Десятой и Пятнадцатой, латиносы-негры — ниже Десятой и к западу от Двенадцатой авеню, где располагаются почти все сигарные фабрики.

Там они и отыскали кабак — в конце плохонькой дороги, проходящей мимо сигарной фабрики Вахо и исчезающей под мангрово-кипарисовыми кронами. Это была просто хижина на сваях, глядящая на болото. Вдоль его берегов натянули сетку, закрепив ее на деревьях, и эта сетка закрывала и лачугу, и дешевые деревянные столики рядом с ней, и терраску на ее задах.

Здесь играли музыку. Джо никогда не слышал ничего подобного: что-то вроде кубинской румбы, но с обилием духовых, к тому же более раскованная и рискованная. Движения танцующих напоминали скорее совокупление, чем танец. Почти все тут были цветные, немного американских негров, значительно больше — кубинских. Люди с коричневой кожей не обладали индейскими чертами высокородных кубинцев или испанцев: лица у них были круглее, волосы жестче. Половина из них знала Диона. Пожилая барменша, не дожидаясь заказа, выдала ему бутыль рома и два стакана.

— Ты кто, новый босс? — спросила она у Джо.

— Похоже что так, — ответил он. — Я Джо. А вы?

— Филлис. — Она сунула ему сухую руку. — Это мое заведение.

— Тут мило. Как называется?

— «Заведение Филлис».

— Ну конечно.

— Что ты о нем думаешь? — спросил Дион у Филлис.

— Чересчур хорошенький, — ответила она и посмотрела на Джо. — Кто-нибудь должен тебя встряхнуть.

— Мы этим займемся.

— Уж не сомневаюсь, — изрекла она и ушла обслуживать другого посетителя.

Они вынесли бутылку на заднюю террасу, поставили ее на маленький столик и расположились в двух креслах-качалках. Сквозь сетку они смотрели на болото. Дождь прекратился, вернулись стрекозы. Джо услышал, как в кустах ворочается что-то тяжелое. И что-то столь же тяжелое возилось под полом.

— Рептилии, — сообщил Дион.

Джо поднял ступни над полом:

— Что?

— Аллигаторы, — объяснил Дион.

— Ты меня за нос водишь.

— Нет, — возразил Дион. — А они вот могут. Или ногу отхватить.

Джо поднял ноги повыше:

— Какого хрена мы забрались в кабак с крокодилами?

Дион пожал плечами:

— От них тут никуда не денешься. Они всюду. Подойди к любой воде — там их десяток, так и вылупились на тебя. — Он покрутил пальцами и выпучил глаза. — Ждут, пока тупые янки не решат окунуться.

Джо услышал, как тот, что был под ним, уполз обратно в мангровые заросли и стал ломиться сквозь них. Он даже не знал, что сказать.

Дион хмыкнул:

— Просто не лезь в воду.

— И не подходи к ней близко, — добавил Джо.

— Точно.

Они сидели на террасе и пили. Последние тучи рассеялись. Снова показалась луна, и Джо увидел Диона так ясно, будто они находились в комнате при свете люстры. Он заметил пристальный взгляд старого друга и сам уставился на него. Довольно долго они молчали, но Джо все равно ощущал, что между ними происходит длинный безмолвный разговор. И с облегчением чувствовал: наконец они смогли поговорить об этом, пускай и без слов. Он знал, что и Дион испытывает то же самое.

Дион отхлебнул скверного рома, вытер губы тыльной стороной кисти. И спросил:

— С чего ты решил, что это я?

— Я же знал, что это не я, — ответил Джо.

— Может, это мой брат.

— Пусть он покоится с миром, — произнес Джо, — но у твоего брата не хватало ума даже на то, чтобы перейти улицу на перекрестке.

Дион кивнул и какое-то время смотрел вниз, на свои сапоги.

— Это была бы милость Божья, — произнес он наконец.

— Ты о чем?

— О смерти. — Дион глянул на него. — Из-за меня убили моего брата, Джо. Знаешь, каково с этим жить?

— Догадываюсь.

— Откуда тебе знать?

— Уж поверь, — ответил Джо. — Я знаю.

— Он был старше меня на два года, — продолжал Дион, — но старшим все равно был я, понимаешь? Я должен был опекать его. Помнишь, когда мы еще начинали шататься по улицам, обрабатывали газетные ларьки, у нас с Паоло был третий брат, маленький, его еще звали Зеппи?

Джо кивнул. Вот ведь штука, он не думал об этом парне много лет.

— Свалился от полиомиелита.

Дион тоже кивнул:

— Умер, когда ему было восемь. Мать моя с тех пор так и не оправилась. Я тогда говорил Паоло, что мы, мол, ничего не могли сделать, чтобы спасти Зеппи, что все в руках Божьих, Божий промысел и все такое. Но вот мы с ним… — Он сцепил большие пальцы и поднес сжатые кулаки к губам. — Мы с ним должны друг друга защищать. Так я ему сказал.

Позади них в лачуге гулко топотали ноги, и так же гулко бухал контрабас. Перед ними москиты поднялись с болота, словно пылинки, и стали кружиться в лунном свете.

— А теперь что? Ты сидел, я тебе понадобился. И они меня отыскали в Монреале, притащили аж сюда, обеспечили неплохим заработком. И на кой все это?

— Зачем ты это сделал? — спросил Джо.

— Потому что он меня попросил.

— Альберт? — прошептал Джо.

— Кто ж еще?

Джо ненадолго прикрыл глаза. Заставил себя дышать медленно и ровно.

— Он попросил тебя всех нас заложить?

— Ага.

— Он тебе заплатил?

— Ни шиша! Предлагал, но я его паршивых денег в жизни не взял бы. Пошел он на хрен!

— Ты до сих пор на него работаешь?

— Нет.

— Почему ты не скажешь правду, Дион?

Дион вытащил из сапога пружинный нож. Положил на столик между ними. Туда же легли два длинноствольных «тридцать восьмых» и один короткоствольный «тридцать второй». К ним он добавил свинчатку и латунный кастет. Потом вытер руки и показал ладони Джо.

— После того как меня не станет, — произнес он, — поспрашивай в Айборе насчет парня по имени Брюси Блюм. Иногда он болтается где-то на Шестой авеню или рядом. Ходит как псих, разговаривает как псих, а сам понятия не имеет, что был крупной шишкой. Он когда-то работал на Альберта. Всего полгода назад. Дамочки на него вешались, крутил направо и налево. А теперь он шляется тут с чашкой для подаяния, клянчит мелочь, дует в штаны и сам не может завязать свои долбаные шнурки. Знаешь, какую штуку он сделал последней, когда еще был большой шишкой? Подошел ко мне в подпольной забегаловке на Палм-авеню. И говорит: «Альберту нужно с тобой потолковать. А то смотри». Я выбрал «а то» и проломил ему башку. Так что я больше на Альберта не работаю. Это было разовое дельце. Спроси у Брюси Блюма.

Джо отпил мерзкого пойла и ничего не ответил.

— Сам это собираешься сделать или найдешь кого-нибудь еще, кто это сделает?

Джо встретился с ним глазами и сказал:

— Я убью тебя сам.

— Ладно.

— Если убью.

— Я был бы тебе признателен, если б ты насчет этого все-таки определился. Да или нет?

— Мне плевать, за что ты там признателен, Ди.

Наступила очередь Диона замолчать. Топот и контрабас за их спинами стали тише. Все больше машин отъезжало вверх по грязной дороге, ведущей к сигарной фабрике.

— Отца больше нет, — сказал Джо наконец. — Эмма мертва. Твой брат мертв. Мои братья рассеялись по свету. Черт побери, Ди, кроме тебя, я больше никого не знаю. Если я тебя потеряю, кем я тогда буду, на хрен?

Дион глядел на него, слезы катились по его щекам, словно бисерины.

— Значит, ты меня не из-за денег сдал, — сказал Джо. — Тогда почему?

— Нас бы всех из-за тебя убили, — произнес Дион наконец, сильно втягивая воздух ртом. — Эта девчонка… ты был просто не в себе. Даже в тот день, в банке. Ты нас мог завести туда, откуда мы никогда бы не выкарабкались. И погибнуть должен был не кто-нибудь, а мой брат, он же у меня туго соображал, Джо. Он был не как мы. И я решил, я решил… — Он еще несколько раз втянул и выпустил воздух. — Я решил, что на годик уберу нас всех со сцены. Такой был уговор. Альберт знал одного судью. Нам всем светил только год, вот почему мы так и не вытащили пушки, когда обделывали то дельце. Один год. Хватило бы, чтобы Альбертова девчонка тебя позабыла. А может, ты ее тоже бы успел забыть.

— Господи помилуй, — выговорил Джо. — И все это — потому что я втюрился в его подружку?

— Вы с Альбертом оба на ней свихнулись. Вы сами этого не понимали, но стоило ей появиться — все, вам конец. В жизни этого не пойму. Она ничем не отличалась от миллиона других дамочек.

— Нет, — возразил Джо, — она отличалась.

— Да чем? Чего я не заметил?

Джо прикончил остатки рома.

— Знаешь, до того как я ее встретил, я не понимал, что у меня в груди пустота — словно дырка от пули. — Он похлопал себя по груди. — Вот тут. Не понимал, пока она не появилась и не заполнила ее. А теперь она мертва — и дырка снова тут как тут. Но уже размером с донышко от молочной бутылки. И растет. И я хочу, чтобы она восстала из мертвых и заполнила ее.

Дион воззрился на него, слезы на его лице высыхали.

— А со стороны-то, Джо, казалось, что эта дырка — она сама и есть.

Когда он вернулся в гостиницу, ночной портье вышел из-за своей стойки и передал Джо несколько посланий. Все это были сообщения о звонках от Мазо.

— У вас есть круглосуточная телефонистка? — спросил Джо у портье.

— Разумеется, сэр.

Поднявшись к себе, он позвонил, и телефонистка соединила его с нужным номером. На северном берегу Бостонской бухты зазвонил телефон, и Мазо снял трубку. Джо закурил и рассказал ему все о своем долгом дне.

— Корабль? — переспросил Мазо. — Они хотят, чтобы ты взял корабль?

— Военный, — уточнил Джо. — Ну да.

— А как насчет той, другой штуки? Ты выяснил, что хотел?

— Выяснил.

— Ну и как?

— Меня заложил не Дион. — Джо снял рубашку и бросил ее на пол. — Его брат, вот кто это был.

Глава четырнадцатая Много шума

«Сиркуло кубано» возник позже остальных клубов Айбора. Первый, «Сентро эспаньол», испанцы построили на Седьмой авеню еще в 1890-х. На рубеже веков часть северных испанцев откололась от «Сентро эспаньол» и создала «Сентро астуриано» на углу Девятой и Небраска-авеню.

«Итальянский клуб» располагался дальше по Седьмой, всего в двух кварталах от «Сентро эспаньол». Оба занимали первоклассные здания. А вот кубинцам, в соответствии с их низким статусом в местном обществе, пришлось удовольствоваться куда менее фешенебельным кварталом. Клуб «Сиркуло кубано» приютился на углу Девятой авеню и Четырнадцатой улицы. Напротив жались ателье и аптека, удерживающиеся на самом краешке респектабельности, зато рядом находился публичный дом Сильваны Падильи, обслуживавший рабочих сигарной фабрики, а не ее администрацию, так что здесь нередко случалась поножовщина, а шлюхи частенько оказывались больными и неухоженными.

Когда Дион с Джо остановились у тротуара, одна из таких шлюх, в помятом платье, которое она явно не меняла с прошлой ночи, вышла из переулка в двух домах от них. Она прошла мимо, оглаживая свои оборки, и вид у нее был потасканный: она явно была уже не первой молодости, и ей явно требовалось выпить. Джо прикинул, что ей, наверное, лет восемнадцать. Вслед за ней из переулка вышел тип в костюме и белом скиммере. Насвистывая, он двинулся в противоположном направлении, и у Джо возникло необъяснимое желание выскочить из машины, догнать этого типа и разбить ему голову о кирпичную стену одного из домов, тянувшихся по Четырнадцатой. Колошматить об стену, пока у того кровь из ушей не хлынет.

— Это тоже наш? — Джо дернул подбородком в сторону публичного дома.

— Часть — наша.

— Тогда эта часть говорит, что девочки не должны работать по переулкам.

Дион внимательно посмотрел на него, желая убедиться, что он не шутит.

— Ладно, — отозвался он. — Я прослежу за этим, папаша Джо. Может быть, теперь сосредоточимся на более насущных вопросах?

— А я что делаю?

Джо поправил галстук, глядя в зеркало заднего вида, и вылез из машины. Они двинулись по тротуару, который сейчас, в восемь утра, разогрелся уже настолько, что Джо чувствовал его жар сквозь подошвы, хотя надел хорошие ботинки. Жара мешала соображать. А Джо требовалось подумать. Множество других парней круче, храбрее и сноровистее с пушкой, но смекалкой он мог потягаться с любым, и он чувствовал, что в драке у него есть шанс. Если бы только кто-нибудь пришел и выключил эту долбаную жару.

Сосредоточься, сосредоточься. Тебе сейчас изложат задачу, которую тебе предстоит решить. Как облегчить корабль Военно-морского флота США на шестьдесят ящиков оружия, да так, чтобы тебя при этом не убили и не покалечили?

Когда они поднимались по ступенькам «Сиркуло кубано», из его дверей вышла женщина, чтобы их встретить.

По правде говоря, Джо понятия не имел, как взять это оружие, но теперь эти мысли вылетели у него из головы, потому что он смотрел на женщину, а она смотрела на него, и в нем росло и крепло узнавание. Та самая, которую он видел вчера на платформе вокзала, та самая, с бронзовой кожей, длинными густыми волосами, чернее, чем все, что когда-нибудь видел Джо, за исключением разве что ее глаз, таких же черных, смотревших, как он приближается.

— Сеньор Коглин? — Она протянула руку.

— Да. — Он пожал эту руку.

— Грасиэла Корралес. — Она плавно вынула кисть из его руки. — Опаздываете.

Она провела их внутрь; они прошли по черно-белому плиточному полу к лестнице из белого мрамора. Здесь было куда прохладнее, чем на улице: высокие потолки, стены, обшитые панелями темного дерева, и вся эта плитка и мрамор удерживали прохладу — и, вероятно, удержат еще несколько часов.

Грасиэла Корралес заговорила, не поворачиваясь к Джо и Диону:

— Вы ведь из Бостона, да?

— Да, — ответил Джо.

— И что же, все мужчины из Бостона пялятся на женщин, которых случайно встречают на железнодорожных платформах?

— Мы всячески пытаемся не делать из этого профессии.

Она обернулась на них через плечо:

— Это очень невоспитанно.

Дион сообщил:

— Я-то сам итальянец.

— Тоже не самые воспитанные люди.

Она провела их через танцевальный зал, располагавшийся наверху, сразу за верхней площадкой лестницы. По стенам здесь висели всевозможные групповые фотографии кубинцев. На некоторых снимках люди явно позировали, на других же фотографу удалось поймать их врасплох: взметнувшиеся в танце руки, качнувшиеся бедра, взвившиеся юбки. Они шли быстро, но Джо был почти уверен, что на одном из фото заметил Грасиэлу. Полной уверенности все-таки не было: на снимке она хохотала, запрокинув голову, распустив волосы, а он не мог себе представить эту женщину с распущенными волосами.

За танцзалом обнаружилась бильярдная, и Джо начал думать, что некоторые кубинцы живут очень даже прилично. За бильярдной находилась библиотека с тяжелыми белыми шторами и четырьмя деревянными креслами. Ожидавший их мужчина приблизился к ним с широкой улыбкой и крепким рукопожатием.

Эстебан. Он пожал им руки так, словно вчера вечером они не встречались.

— Эстебан Суарес, джентльмены, — как ни в чем не бывало представился он. — Прекрасно, что вы пришли. Садитесь, садитесь.

Они уселись в кресла.

— Вы один в двух лицах? — поинтересовался Дион.

— Простите?

— Вчера вечером мы с вами провели целый час. А теперь вы пожали нам руки, словно с нами незнакомы.

— Видите ли, вчера вечером вы познакомились с владельцем «Ведадо тропикале». А сегодня утром вы знакомитесь с секретарем клуба «Сиркуло кубано». — Он улыбнулся, словно учитель, поощряющий двух школяров, которым наверняка предстоит остаться на второй год. — Так или иначе, — добавил он, — благодарю вас за помощь.

Джо с Дионом кивнули, но ничего не ответили.

— У меня есть тридцать человек, — сообщил Эстебан, — но, по моим оценкам, мне понадобится еще тридцать. Сколько вы сможете подключить?..

Джо перебил его:

— Мы никого не подключим. Мы пока ни к чему не подключаемся.

— Нет? — Грасиэла покосилась на Эстебана. — Я в недоумении.

— Мы пришли выслушать вас, — объяснил Джо. — А подключимся ли мы к дальнейшему — посмотрим.

Грасиэла села рядом с Эстебаном.

— Пожалуйста, не ведите себя так, будто у вас есть выбор, — проговорила она. — Вы — гангстеры, зависящие от товара, который поставляет один-единственный человек. Если вы откажетесь, ваши запасы иссякнут.

— В этом случае, — заметил Джо, — мы начнем войну. В которой мы победим, потому что перевес на нашей стороне, Эстебан. Я уже это обдумал. Вы хотите, чтобы я рискнул жизнью в битве с Военно-морским флотом Соединенных Штатов? Я готов попытать счастья в битве с несколькими десятками кубинцев на улицах Тампы. По крайней мере, я буду знать, за что сражаюсь.

— За прибыль, — сказала Грасиэла.

— За способ добывать пропитание, — поправил Джо.

— Это преступный способ.

— А вы что делаете? — Он наклонился вперед, обшаривая глазами комнату. — Посиживаете здесь, пересчитываете свои восточные ковры?

— Я скручиваю сигары на фабрике «Ла троча», мистер Коглин. Я сижу в деревянном кресле и делаю это с десяти утра до восьми вечера каждый день. Когда вы пялились на меня вчера на платформе…

— Я на вас не пялился.

— У меня был первый выходной за две недели. И когда я не работаю, я бесплатно помогаю здесь. — Она грустно улыбнулась ему. — Так что пускай вас не обманывает красивое платье.

Платье было еще более поношенным, чем ее вчерашний наряд: хлопковое, с пестрым поясом вокруг юбки с оборками, все это вышло из моды год или даже два назад, все это стирали и носили столько раз, что свой первоначальный цвет эта вещь давно сменила на какой-то средний между белым и желтовато-коричневым.

— Наш клуб принимает добровольные пожертвования, — непринужденно заметил Эстебан. — Его двери открыты для всех. Когда кубинцы выходят развеяться в пятницу вечером, они хотят прийти в такое место, где они могут щегольнуть нарядом, в такое место, где они будут чувствовать себя снова в Гаване, в место, где есть стиль. Шик, понимаете? — Он щелкнул пальцами. — Здесь никто не зовет нас латиносами или болотными негритосами. Здесь мы можем свободно говорить на нашем языке, петь наши песни, читать наши стихи.

— Это все очень мило. А теперь все-таки скажите, почему ради вас я должен совершить романтический налет на военный транспорт, вместо того чтобы просто прибрать к рукам всю вашу организацию?

Грасиэла, сверкнув глазами, открыла было рот, но Эстебан положил ей руку на колено:

— Вы правы. Пожалуй, вы можете прибрать к рукам мое дело. Но что вы получите, кроме нескольких зданий? Мои маршруты поставок, мои связи в Гаване, все люди, с которыми я работаю на Кубе, — все это не будет работать на вас. Неужели вы действительно хотите убить курицу, которая несет золотые яйца, всего лишь ради нескольких строений и нескольких старых бочонков с ромом?

Он улыбнулся, и Джо улыбнулся в ответ. Кажется, они начинали понимать друг друга. Пока они еще не прониклись уважением друг к другу, но были на пути к этому.

Джо ткнул большим пальцем за спину:

— Это ваши снимки в коридоре?

— Большинство из них.

— Чем вы не занимаетесь, Эстебан?

Тот убрал руку с колена Грасиэлы и откинулся на спинку кресла:

— Много ли вы знаете о кубинской политике, мистер Коглин?

— Нет, — ответил Джо, — и мне это не нужно. Это не поможет мне сделать работу.

Эстебан скрестил ноги.

— А как насчет Никарагуа?

— Если я правильно помню, несколько лет назад мы подавили там какое-то восстание.

— Вот куда идет это оружие, — пояснила Грасиэла. — И восстания никакого не было. Ваша страна оккупирует их страну, точно так же она поступает с моей, когда считает это для себя удобным.

— Все претензии — к поправке Платта.[29]

Она подняла бровь:

— Просвещенный гангстер?

— Я не гангстер, я просто живу вне закона, — произнес он, хотя не был уверен, что это по-прежнему так и есть. — И там, где я провел эти два года, имелось мало занятий, кроме чтения. Так почему военный флот везет оружие в Никарагуа?

— Они открыли там военную школу, — пояснил Эстебан. — Чтобы учить солдат и полицейских Никарагуа, Гватемалы и, конечно, Панамы. Учить их, как лучше всего напоминать крестьянам об их месте.

Джо спросил:

— Значит, вы собираетесь украсть оружие у Военно-морского флота США и передать его никарагуанским повстанцам?

— Никарагуа — не моя война, — заметил Эстебан.

— Значит, вы собираетесь вооружать кубинских повстанцев.

Кивок.

— Мачадо больше не президент, он обычный вор с пистолетом.

— И вы украдете оружие у наших военных, чтобы скинуть ваших?

Эстебан чуть наклонил голову.

Грасиэла спросила:

— Вас это задевает?

— Мне плевать. — Джо покосился на Диона. — А тебе?

Дион спросил у Грасиэлы:

— А вы никогда не думали, что если бы ваши сами смогли патрулировать свои улицы, а может, выбрать себе вождя, который не начинал бы вас обирать на каждом углу через пять минут после того, как принес присягу, то нам бы не нужно было продолжать вас оккупировать?

Грасиэла смерила его бесстрастным взглядом:

— Я думаю, что, если бы вы не нуждались в некой сельскохозяйственной культуре, вы бы и не вспоминали о Кубе.

Дион глянул на Джо:

— Мне-то какое дело? Давай послушаем этот план.

Джо повернулся к Эстебану:

— У вас ведь действительно есть план, верно?

В глазах Эстебана впервые мелькнула обида.

— У нас есть один человек, сегодня вечером его вызовут на корабль, он проведет отвлекающий маневр в переднем отсеке и…

— Какой отвлекающий маневр? — перебил Дион.

— Устроит пожар. Когда они побегут его тушить, мы спустимся в трюм и вынесем оружие.

— Трюм будет заперт.

Эстебан самоуверенно улыбнулся:

— На такой случай у нас есть болторезы.

— Вы что, видели этот замок?

— Мне его описывали.

Дион наклонился вперед:

— Но вы не знаете, из какого он материала. Может, ваши болторезы его не возьмут.

— Тогда мы его прострелим.

— И привлечете внимание тех, кто тушит пожар, — заметил Джо. — К тому же кого-нибудь может убить рикошетом.

— Мы будем двигаться быстро.

— Быстро? С шестью десятками ящиков винтовок и гранат?

— У нас есть тридцать человек. И еще тридцать — если вы их обеспечите.

— А у них будет три сотни, — произнес Джо.

— Но это не три сотни cubanos. Американский солдат бьется ради собственной гордости. А cubano бьется за свою страну.

— Господи! — проговорил Джо.

Улыбка Эстебана стала еще самодовольнее.

— Вы сомневаетесь в нашей храбрости?

— Нет, — ответил Джо. — Я сомневаюсь в вашем уме.

— Я не боюсь умирать, — изрек Эстебан.

— А я боюсь. — Джо закурил папиросу. — А если бы и не боялся, я бы все равно предпочел умереть за что-то более дельное. Чтобы поднять ящик с винтовками, нужно два человека. Значит, шестьдесят парней должны сделать две ходки на горящий военный корабль. По-вашему, такое возможно?

— Мы узнали об этом корабле всего два дня назад, — заметила Грасиэла. — Если бы у нас было больше времени, мы бы нашли больше людей и разработали план получше, но корабль уходит уже завтра.

— Это не обязательно, — произнес Джо.

— Что вы имеете в виду?

— Вы говорили, у вас есть свой человек на корабле.

— Да.

— Значит, у вас там уже есть внутренний агент?

— А что?

— Господи, да то, черт подери, что я вас спросил, Эстебан! Кто-то из моряков состоит у вас на жалованье, да или нет?

— Состоит, — призналась Грасиэла.

— Какие у него обязанности по службе?

— Он работает в машинном отделении.

— Что он должен для вас сделать?

— Устроить поломку двигателя.

— Значит, этот ваш агент — механик?

Еще пара кивков.

— Он проходит внутрь чинить двигатель, затевает пожар, и вы нападаете на оружейный трюм.

— Да, — подтвердил Эстебан.

— Не самый плохой план, — заметил Джо.

— Спасибо.

— Не надо меня благодарить. Не самый плохой, но и не самый хороший. Когда вы собираетесь это провернуть?

— Сегодня вечером, — ответил Эстебан. — В десять. Луна будет тусклая.

— Идеально было бы сделать это среди ночи, часа в три, — произнес Джо. — Почти все будут спать. Не надо будет опасаться всяких отважных героев, да и свидетелей меньше. По-моему, только тогда у вашего человечка будет шанс удрать с корабля. — Он сцепил руки за головой, еще немного подумал. — Этот ваш механик — он кубинец?

— Да.

— Насколько темный?

Эстебан начал:

— Я не понимаю, зачем…

— Кожа у него — скорее как у вас или как у нее?

— У него очень светлая кожа.

— Значит, может сойти за испанца.

Эстебан переглянулся с Грасиэлой, снова посмотрел на Джо:

— Разумеется.

— А почему это так важно? — поинтересовалась Грасиэла.

— Потому что после того, что мы собираемся сделать с кораблем Военно-морского флота США, они его запомнят. И будут за ним охотиться.

— А что мы собираемся сделать с кораблем Военно-морского флота США?

— Для начала — пробить в этом корабле дырку.

Бомба, которую они из-под полы приобрели у одного анархиста, пообещав заплатить ему в ближайшее время, представляла собой не просто ящик с гвоздями и стальными шайбами. О нет, это был куда более сложный и точный прибор. Или, по крайней мере, так их заверили.

Один из барменов в бутлегерской забегаловке Пескаторе на Сентрал-авеню Сент-Питерсберга, по имени Шелдон Будр, между тридцатью и сорока годами немало времени потратил, обезвреживая бомбы для морской пехоты. В пятнадцатом году, в Порт-о-Пренсе, во время оккупации Гаити, он потерял ногу из-за неполадок в аппаратуре связи, и его это до сих пор злило. Он соорудил для них настоящую конфетку, а не взрывное устройство: стальной ящичек размером с коробку для детской обуви. Будр сообщил им, что начинил ее шарикоподшипниками, круглыми дверными ручками из латуни, а также порохом — в количестве, которого хватило бы на то, чтобы прорыть туннель в монументе Вашингтона.

— Убедитесь, что вы ее заложили строго под двигатель. — Шелдон слегка подтолкнул к ним по стойке бомбу в оберточной бумаге.

— Мы пытаемся не просто взорвать двигатель, — заметил Джо. — Мы хотим повредить корпус.

Шелдон, не отрывая взгляда от стойки и двигая губой, втянул воздух через верхний ряд своих искусственных зубов. Джо понял, что глубоко оскорбил его. Он стал ждать, пока тот не ответит.

— А что, по-вашему, случится, — наконец произнес Шелдон, — когда двигатель размером со «студебекер» взорвется, пролетит сквозь борт корабля и плюхнется в бухту Хиллсборо?

— Но мы не хотим взрывать весь порт, — напомнил ему Дион.

— В этом ее прелесть. — Шелдон похлопал по свертку. — Направленное действие. Осколки не разлетаются во все стороны. Просто вам лучше не становиться прямо перед ней, когда она рванет.

— А оно… она боится сотрясения? — поинтересовался Джо.

Глаза Шелдона блеснули.

— Хоть весь день ее молотком колотите — она вас простит. — Он погладил коричневую бумагу, словно спину кошки. — Подбросьте в воздух — и вам даже не нужно будет отходить в сторону, когда она приземлится.

Он покивал сам себе, губы его беспрестанно шевелились. Джо с Дионом переглянулись: вдруг у этого парня не все дома? А они собираются положить изготовленную им бомбу в свою машину и проехать над всей бухтой Тампа.

Шелдон поднял палец:

— Но есть один небольшой нюанс.

— Один небольшой — что?

— Подробность, о которой вам надо бы знать.

— И какая?

Он с извиняющимся видом улыбнулся им:

— Тот, кто ее запалит, должен хорошо бегать.

Езды от Сент-Питерсберга до Айбора было двадцать пять миль, а Джо отсчитывал каждый ярд. Каждый ухаб и бугор на дороге, каждый наклон машины. Каждое потрескивание в ходовой части казалось ему близким предвестием неминуемой гибели. Они с Дионом не обсуждали свой страх — было незачем. Он и так наполнял их глаза, наполнял собой весь автомобиль, от него их пот приобретал металлический привкус. Они почти все время глядели только вперед, прямо перед собой, иногда бросая взгляд на бухту. Так они пересекали мост Гэнди, и полоски прибрежной суши по обе стороны от них сияли белизной по сравнению с мертвенно-синей водой. Пеликаны и белые цапли взлетали с перил моста. Иногда пеликаны замирали в полете и камнем падали вниз, словно подстреленные. Они врывались в плоское море и выныривали с извивающейся рыбиной в клюве, открывали его, и рыба исчезала внутри, вне зависимости от своего размера.

Дион залез колесом в рытвину, потом задел за металлическую скобу в покрытии моста, потом проехался еще по одной выбоине. Джо зажмурился.

Солнце шпарило прямо в ветровое стекло, дышало огнем, проникавшим внутрь машины.

Дион добрался до другого конца моста, и асфальт сменился толченым ракушечником и гравием, две полосы сошлись в одну, вдруг обратившуюся в лоскутное одеяло, полное всевозможных уклонов и неровностей.

— Я только хочу сказать, что… — начал Дион, но ничего больше не сказал.

Они подпрыгивали на ухабах еще с квартал, а потом застыли в пробке, и Джо боролся с острым желанием удрать из машины, бросив Диона. Бросить всю эту затею. Кто в здравом уме станет перевозить на машине долбаную бомбу из одного пункта в другой? Ну кто?

Только сумасшедший. Парень, который желает умереть. И думает, что счастье — ложь, которую тебе твердят, чтобы ты вел себя смирно. Но Джо повидал счастье, он уже знал, что это такое. А теперь он рискует больше никогда его не испытать, лишить себя всяких шансов на это. Потому что он транспортирует взрывное устройство, способное проломить тридцатитонным судовым двигателем корпус корабля, обшитый сталью.

От него запросто может ничего не остаться. Ни машины, ни одежды. Три десятка его зубов брызнут в бухту, словно медяки, которые бросают в фонтан. Еще повезет, если найдут хотя бы костяшку пальца, чтобы потом зарыть на их семейном участке кладбища «Кедровая роща».

Последняя миля оказалась хуже всех. Они съехали с моста Гэнди, протащились по проселку, шедшему вдоль каких-то железнодорожных путей, от жары дорога раскисла и растрескалась в самых неподходящих местах. От нее воняло плесенью и тварями, которые ползали и издыхали в теплой жиже. Потом они въехали в рощу высоких мангровых деревьев, где на земле то и дело обнаруживались лужи и внезапные дыры с отвесными стенками, и еще через пару минут тряски по этой поверхности они прибыли к хижине Даниэля Десусы, одного из самых надежных изготовителей тайников на службе у их фирмы.

Он выдал им ящик для инструментов, снабженный двойным дном. Следуя полученным инструкциям, он специально запачкал ящик, обработав его так, что от него пахло не только маслом и жирной грязью, но и старостью. Впрочем, инструменты, которые он туда поместил, были первоклассными и ухоженными; некоторые он завернул в промасленные тряпки, и все они были недавно вычищены и смазаны.

Они встали у кухонного стола в его однокомнатном домишке, и он показал им, как снимается дно ящика. Мимо них вперевалку прошла его беременная жена, направляясь в уборную. Его двое детей играли на полу парой кукол, ловко сшитых из обычных тряпок. Джо заметил на полу лишь один матрас для детей и один — для взрослых, без всяких признаков белья или подушек. Дворняга, принюхиваясь, то входила в домик, то выходила обратно. Повсюду жужжали мухи. Ныли москиты. Даниэль Десуса лично проверил работу Шелдона — из праздного любопытства или из чистого безумия, Джо не знал, он уже не хотел об этом думать, им овладело безразличие, и он пребывал в ожидании встречи с Создателем, когда Десуса ткнул в бомбу отверткой, а его жена вернулась и шлепнула собаку. Дети начали драться за одну из кукол и бешено визжали, пока Десуса не метнул грозный взгляд на жену. Она оставила собаку в покое и принялась раздавать затрещины детям, не щадя их лиц и шей.

Дети заревели от потрясения и негодования.

— Ваша есть неплохая машинка, парни, — объявил Десуса. — Она будет наделать много шума.

Младший из двух детей, мальчик лет пяти, перестал плакать. До этого он возмущенно-изумленно хныкал, но когда остановился — это было так, словно он задул спичку, горевшую где-то у него внутри. Лицо его сделалось пустым. Он поднял с пола один из отцовских гаечных ключей и ударил им собаку в бок. Собака заворчала и, казалось, готова была кинуться на мальчишку, но потом благоразумно передумала и поспешно выбежала из хижины.

— Когда-то прибью этот собака или этот мальчик до смерти, — пообещал Десуса, не сводя глаз с ящика для инструментов. — Одно или другое.

Джо встретился с Мэнни Бустаменте, их бомбистом, в библиотеке клуба «Сиркуло кубано», где все, кроме Джо, курили сигары, даже Грасиэла. На улицах было то же самое: девяти— и десятилетние детишки разгуливали с дешевыми сигарами во рту, каждая размером не меньше их ноги. Всякий раз, когда Джо зажигал очередную свою папиросу «Мюрад», ему казалось, что над ним смеется весь город, но от сигар у него болела голова. Однако в этот вечер, оглядев библиотеку, где над их головами висел густой полог бурого дыма, он подумал: видно, придется привыкать к головной боли.

Мэнни Бустаменте когда-то работал в Гаване инженером-строителем. К сожалению, его сын был членом Студенческой федерации Гаванского университета, открыто выступавшей против режима Мачадо. Тот закрыл университет и запретил федерацию. Однажды, сразу после восхода солнца, несколько человек в военной форме явились домой к Мэнни Бустаменте. В кухне они поставили его сына на колени и выстрелили ему в лицо, а потом застрелили жену Мэнни, когда та обозвала их зверьми. Самого Мэнни посадили в тюрьму. После освобождения ему дали понять, что покинуть страну — лучшее, что он может сделать.

Мэнни рассказал это Джо там же, в библиотеке, в десять часов вечера. Видимо, таким путем Джо рассчитывали убедить, что Мэнни предан их делу. Джо не подвергал сомнению его преданность; сомневался он лишь в его проворстве. Мэнни, при росте пять футов два дюйма, комплекцией напоминал горшок для бобов. Поднявшись всего на один лестничный пролет, он запыхался и тяжело дышал.

Они обсуждали план корабля. Мэнни обслуживал двигатель, когда махина впервые прибыла в порт.

Дион спросил, почему флотские не держат собственных механиков.

— Они держат, — сообщил Мэнни. — Но если они могут достать especialista приглядывать за старыми моторами, они это делают. Этому кораблю двадцать пять лет. Его построили как… — Он щелкнул пальцами и что-то быстро сказал Грасиэле по-испански.

— Лайнер первого класса, — перевела она.

— Да, — произнес Мэнни.

Он снова обратился к ней и торопливо произнес целую тираду на испанском. Когда он договорил, она объяснила им, что судно продали военному флоту во время мировой войны, а после ее окончания превратили в плавучий госпиталь. Недавно его вновь ввели в строй — в качестве транспортного корабля, с экипажем из трех сотен человек.

— Где машинное отделение? — спросил Джо.

Мэнни снова что-то сказал Грасиэле по-испански, а та перевела. Так получалось куда быстрее.

— На дне корабля, у кормы.

Он спросил у Мэнни:

— Если вас вызовут на корабль посреди ночи, кто вас там будет встречать?

Он начал говорить, обращаясь к Джо, но потом повернулся к Грасиэле и задал ей какой-то вопрос.

— Полиция? — переспросила она, недоуменно хмурясь.

Он покачал головой, снова что-то сказал ей.

— А-а, — произнесла она. — Veo, veo, sí.[30] — Повернулась к Джо. — Он о флотской полиции.

— Береговой патруль, — уточнил Джо, глянув на Диона. — Смекаешь?

Дион кивнул:

— Смекаю получше тебя.

— Значит, вы проходите через береговой патруль, — сказал Джо, обращаясь к Мэнни, — и попадаете в машинное отделение. Где там ближайшие спальные места?

— Две койки — одна наверху и еще в другом конце, — ответил Мэнни.

— Значит, из команды рядом с вами будут только двое механиков?

— Да.

— И как вы их оттуда выставите?

Эстебан, расположившийся у окна, сообщил:

— Нам известно из надежных источников, что старший механик — пьяница. Если он и заглянет в машинное отделение проверить, как наш человек справляется с заданием, то он там не задержится.

— А если задержится? — спросил Дион.

Эстебан пожал плечами:

— Мои ребята умеют импровизировать.

Джо покачал головой:

— Никаких импровизаций.

Мэнни удивил всех: он сунул руку за голенище сапога и вынул однозарядный дерринджер с перламутровой рукояткой.

— Я позабочусь о нем, если он не уходит, — объявил он.

Джо сделал большие глаза Диону, сидевшему ближе к Мэнни.

— Дай-ка, — сказал Дион и ловко выхватил дерринджер у Мэнни.

— Вы когда-нибудь в кого-нибудь стреляли? — спросил Джо. — Убили в жизни хоть одного человека?

Мэнни откинулся на спинку кресла.

— Нет.

— Вот и хорошо. Сегодня ночью вы не станете пробовать.

Дион бросил пистолет Джо. Тот поймал его и поднес к лицу Мэнни.

— Мне все равно, кого вы убьете, — произнес он, невольно подумав: «Так ли?» — Но если вас будут обыскивать при входе на корабль, то могут найти эту штуку. А тогда они особенно внимательно осмотрят ваш ящик с инструментами и найдут бомбу. Ваша главная задача сегодня ночью, Мэнни, — не завалить дело. Как по-вашему, вы с ней справитесь?

— Да, — ответил Мэнни. — Да.

— Если старший механик останется в машинном отделении, вы почините двигатель и уйдете.

Эстебан отошел от окна:

— Нет!

— Да, — отрезал Джо. — Да. Это акт государственной измены, направленный против Соединенных Штатов. Вы отдаете себе в этом отчет? Я делаю это не для того, чтобы меня поймали, а потом повесили в Левенсворте.[31] Если что-то пойдет наперекосяк, Мэнни, ты просто свалишь с этого корабля, на хрен. И ты — смотри на меня, Мэнни! — ты не будешь импровизировать Comprende?[32]

Мэнни кивнул, хотя и не сразу.

Джо указал на бомбу в холщовом мешке у его ног:

— У нее очень-очень короткий фитиль.

— Я это понимаю. — Мэнни сморгнул каплю пота, упавшую с брови, и вытер лоб тыльной стороной кисти. — Я готов полностью себя посвятить этому предприятию.

Вот уж радость, подумал Джо: он и толстяк, и жары не выносит.

— Я это очень ценю, — произнес Джо, встретившись взглядом с Грасиэлой и заметив в ее глазах ту же обеспокоенность, что наверняка читалась и в его собственных. — Но вот что, Мэнни. В ходе этого предприятия ты должен постараться не только все сделать, но и уйти с корабля живым. Я говорю это не потому, что я такой хороший и так уж о тебе пекусь. Я совсем не хороший, и на тебя мне наплевать. Но если тебя убьют и потом опознают в тебе кубинца, наш план тут же рассыплется в прах.

Мэнни наклонился вперед, зажав между пальцами сигару толщиной не меньше ручки молотка.

— Я хочу свободы для моей страны и хочу, чтобы Мачадо стал мертвый и чтобы Соединенные Штаты ушли с моей земли. Я женился во второй раз, мистер Коглин. У меня трое niños,[33] всем меньше шести. Я люблю мою новую жену, да простит мне Господь, сильнее, чем ту жену, которая умерла. Мне уже много лет, я лучше буду жить слабым человеком, чем умирать храбрым человеком.

Джо благодарно улыбнулся ему:

— Значит, ты — как раз подходящий парень для того, чтобы доставить бомбу.

«Мёрси», корабль Военно-морского флота США, весил десять тысяч тонн. Это судно водоизмещающего типа имело четыреста футов в длину, пятьдесят два фута в ширину, а также нос с вертикальным форштевнем, две дымовые трубы и две мачты. На верхушке грот-мачты располагался наблюдательный пост «воронье гнездо», из-за которого Джо показалось, что корабль принадлежит к былым временам, когда моря бороздили пираты. На дымовых трубах виднелись выцветшие кресты, некогда нанесенные краской: потверждение того, что раньше это был плавучий госпиталь. Еще одним подтверждением служила белизна этого корабля. Выглядел он ветхим, но гордо сиял белизной на фоне черной воды и ночного неба.

Они стояли на мостике над силосной башней в конце Маккей-стрит: Джо, Дион, Грасиэла и Эстебан — и смотрели на этот корабль, пришвартованный у седьмого пирса. Здесь торчало с дюжину силосных башен, каждая футов шестьдесят высотой. Последнее зерно сгрузили в них сегодня днем с судна компании «Каргилл». Ночному сторожу заплатили и велели завтра сообщить полиции, что его связали какие-то испанцы. Затем Дион вырубил его двумя взмахами свинчатки, чтобы картинка гляделась естественно.

Грасиэла спросила Джо, что он думает.

— О чем?

— О наших шансах. — Сигара у Грасиэлы была длинная и тонкая. Она выпускала кольца дыма над перилами мостика и смотрела, как они плывут над водой.

— Вам честно? — проговорил Джо. — Шансы близки к нулю.

— Но это же ваш план.

— Самый лучший, какой я смог изобрести.

— По-моему, неплохой.

— Это что, комплимент?

Она покачала головой, хотя ему показалось, что губы у нее лукаво дрогнули — совсем чуть-чуть.

— Это просто утверждение. Если бы вы хорошо играли на гитаре, я бы могла вам сказать то же самое. И все равно вы бы не нравились мне.

— Потому что я на вас пялился?

— Потому что вы заносчивы.

— Вот оно что!

— Как все американцы.

— А все кубинцы какие?

— Гордые.

Он улыбнулся:

— Судя по газетам, которые я читал, вы еще и ленивые, вспыльчивые, инфантильные и неспособные хранить деньги.

— Вы думаете, это правда?

— Нет, — ответил он. — Я думаю, что обобщения насчет целой страны или целого народа — чертовски глупая штука.

Она затянулась и некоторое время смотрела на него, а потом снова перевела взгляд на корабль.

Прибрежные огни окрасили нижний край неба бледно-розовым. За каналом, в дымке, спал город. На горизонте проступали тоненькие молнии — белые зигзаги вен под кожей мира. В их слабом свете, внезапно вспыхивавшем то там, то тут, виднелись разбухшие тучи, черные, громоздящиеся вдали, точно неприятельское войско. Прямо над их головами пролетел самолетик: четыре огонька в небе, один небольшой мотор, высота — сотня ярдов. Возможно, по вполне легальным делам, хотя и трудно придумать, какие могут быть легальные дела в три часа ночи. Не говоря уж о том, что Джо за свое недолгое пребывание в Тампе практически не сталкивался ни с какой деятельностью, которую он назвал бы легальной.

— Сегодня вечером вы сказали Мэнни, что вам все равно, погибнет он или останется жить. Вы и правда так думаете?

Отсюда они уже видели его: фигурка, идущая по пирсу к кораблю, ящик с инструментами в руке.

Джо облокотился на перила.

— В общем-то, да.

— Как человек делается таким жестокосердным?

— На это нужно меньше времени, чем вам кажется, — заметил Джо.

Мэнни остановился у трапа, где его встретили двое моряков из берегового патруля. Он поднял руки, и один из них охлопал его сверху донизу, а другой открыл ящик, порылся в верхнем отделении, вынул его и поставил на пирс.

— Если все пройдет хорошо, — проговорила Грасиэла, — вы возьмете в свои руки всю переправку рома в Тампе.

— Более того, в половине Флориды, — поправил Джо.

— У вас будет много власти.

— Видимо, да.

— И тогда ваша заносчивость станет беспредельной.

— Что ж, — отозвался Джо, — может ведь человек надеяться.

Патрульный закончил обыскивать Мэнни, и тот опустил руки, но потом этот моряк присоединился к своему напарнику, они наклонили голову и начали совещаться. Один держал руку на своем «сорок пятом».

Джо посмотрел на Диона и Эстебана, тоже стоящих у парапета. Они застыли, вытянув шею, не сводя глаз с ящика для инструментов.

Очевидно, патрульные велели Мэнни подойти к ним: он встал между ними и тоже, опустив голову, стал смотреть вниз. Один из них сделал указующий жест. Мэнни сунул руку в ящик и извлек оттуда две пинтовые бутылки рома.

— Черт! — произнесла Грасиэла. — Кто его просил их подкупать?

— Я не просил, — отозвался Эстебан.

— Он сам все на ходу изобретает, — пояснил Джо. — Просто охренительно. Великолепно.

Дион хлопнул ладонью по парапету.

— Я не велел ему это делать, — повторил Эстебан.

— Я ему велел этого не делать, — добавил Джо. — Я ему сказал: не импровизируй. У вас не хватило ума, чтобы…

— Они их берут, — заметила Грасиэла.

Джо прищурился и увидел, как каждый из патрульных сует бутылку в карман кителя и отступает в сторону.

Мэнни закрыл ящик и прошел по трапу.

На мостике над элеваторами воцарилась тишина.

Потом Дион произнес:

— Ну и ну! Просто зашибись об стенку, черт подери!

— Действует, — проговорила Грасиэла.

— Пока он только прошел на борт, — возразил Джо. — Ему еще надо сделать работу и благополучно смыться.

Он посмотрел на отцовские часы: вот-вот будет три ночи.

Перевел взгляд на Диона, который прочел его мысли:

— Сдается мне, они минут десять назад уже ворвались в ту забегаловку.

Они ждали. Металл мостика был еще теплый после целого дня поджаривания на августовском солнце.

Через пять минут один из береговых патрульных подошел к телефону, который зазвонил на палубе. Спустя несколько мгновений он пробежал обратно по трапу и хлопнул напарника по локтю. Они метнулись к открытой патрульной машине, стоявшей в нескольких ярдах, и вскочили в нее. Проехав по пирсу, повернули налево, направляясь в Айбор, в клуб на Семнадцатой улице, где в данный момент десяток людей из числа подручных Диона сцепился с двумя десятками моряков.

— Ну, пока что… — Дион улыбнулся, глянув на Джо. — Признай…

— Что признать?

— Все идет как по маслу.

— Пока что, — повторил Джо.

Грасиэла, стоявшая рядом с ним, затянулась сигарой.

До них донесся звук — эхо странно глухого удара. Судя по звуку, ничего особенного, но мостик под ними несколько секунд качался, и все они развели руки в стороны, точно стояли на седле одного и того же велосипеда. Корабль «Мёрси» содрогнулся. Вода вокруг него покрылась рябью, небольшие волны стали разбиваться о пирс. Жирные серые клубы дыма, напоминающие стальную стружку, повалили из дыры в корпусе судна. Дыра была размером с фортепиано.

Дым стал гуще, темнее, и Джо вдруг заметил желтый шар, расцветающий в глубине этого дыма. Шар пульсировал, точно бьющееся сердце. Джо продолжал наблюдать, пока не увидел, как с желтым мешаются красные языки пламени. Потом оба цвета скрылись за струями дыма, уже черного, словно вар. Дым заполнил канал, заслонил город, закрыл небо.

Дион расхохотался, и Джо встретился с ним взглядом, и Дион все хохотал, тряся головой и кивая Джо.

Джо знал, что означают его кивки: вот это — та причина, по которой они стали преступниками. Переживать минуты, каких никогда не испытают страховые агенты и агенты по продаже недвижимости, шоферы грузовиков, плотники, банковские кассиры. Минуты в мире без страховочной сетки — некому тебя поймать, некому подхватить. Джо посмотрел на Диона и вспомнил, что он чувствовал после того, как они в первый раз перевернули тот газетный ларек на Будуан-стрит, когда им было по тринадцать: мы наверняка умрем молодыми.

Но, вступая в ночную страну предсмертного часа и пересекая темные поля, что отделяют нас от туманного брега потустороннего мира, многие ли из нас, оглядываясь на пройденный путь, могут сказать: «Однажды я подорвал транспортный корабль водоизмещением десять тысяч тонн»?

Джо снова встретился глазами с Дионом и усмехнулся.

— Он так и не вышел обратно. — Грасиэла стояла рядом с ним, глядя на корабль, теперь уже почти целиком окутанный дымом.

Джо ничего не ответил.

— Мэнни, — пояснила она, хотя в этом не было нужды.

Джо кивнул.

— Он погиб?

— Не знаю, — произнес Джо. Но подумал: «Очень надеюсь, что да».

Глава пятнадцатая Глаза его дочери

На рассвете моряки перенесли груз оружия с корабля на пирс. Ящики лежали в лучах восходящего солнца, и капли росы на них превращались в пар. Прибыло несколько шлюпок поменьше, и из них вылезли матросы, а за ними — офицеры. Каждый из офицеров осмотрел пробоину в корпусе. Джо, Эстебан и Дион бродили в толпе за оцеплением, установленным полицией Тампы, и услышали в этой толпе разговоры, что корабль сел на дно бухты и что неизвестно еще, удастся ли его благополучно поднять. Предполагали, что флотские пришлют из Джексонвилла кран или баржу, чтобы эту неизвестность разрешить. Что касается оружия, то военные хотят найти в Тампе подходящее судно, которое справилось бы с таким грузом. А пока им придется его где-то хранить.

Джо ушел с пирса. Он встретился с Грасиэлой в кафе на Девятой. Они сидели снаружи, в каменной галерейке, и смотрели, как по рельсам, проложенным посреди улицы, дребезжит трамвай, как он останавливается прямо перед ними. Несколько пассажиров вышло, несколько вошло, и трамвай загромыхал дальше.

— Вы его видели? Хотя бы какие-то признаки, что он выбрался? — спросила Грасиэла.

Джо покачал головой:

— Но Дион следит. Он послал в эту толпу двух своих ребят, так что…

Он пожал плечами и отпил кубинского кофе. Он провел на ногах всю ночь и не спал почти всю предыдущую, но, пока не кончился кубинский кофе, он мог, пожалуй, бодрствовать неделю.

— Что они кладут в эту штуку? Кокаин?

— Это просто кофе, — отозвалась Грасиэла.

— Вы еще скажите, что водка — это просто картофельный сок. — Он допил и снова поставил чашку на блюдце. — Вы по ней скучаете?

— По Кубе?

— Ну да.

Она кивнула:

— Очень сильно.

— Почему тогда вы здесь?

Она стала смотреть на улицу, словно могла увидеть Гавану на другой ее стороне.

— Вам не нравится жара, — произнесла она.

— Что?

— Вам она не нравится. Все время обмахиваетесь рукой или шляпой. Я вижу, как вы кривитесь и посматриваете вверх, на солнце. Словно хотите ему сказать: закатывайся скорее.

— Я не знал, что это так заметно.

— Вы и сейчас так делаете.

Она оказалась права: он и правда сбоку обмахивал шляпой голову.

— Вы про эту жару? — отозвался он. — Некоторые сказали бы, что это как жить на поверхности Солнца. А я бы сказал — внутри Солнца. Господи помилуй, как вам всем тут вообще удается функционировать?

Она откинулась на спинку стула, прелестная смуглая шея изогнулась на фоне кованого железа.

— Мне никогда не бывает слишком тепло, — сообщила она.

— Значит, вы безумны.

Она рассмеялась. Он смотрел, как смех бежит вверх по ее горлу. Она закрыла глаза и сказала:

— Вы ненавидите жару, но все-таки вы здесь.

— Да.

Она открыла глаза, слегка наклонила голову, посмотрела на него:

— Почему?

Он подозревал (да нет, он точно знал): то, что он чувствовал к Эмме, — это была любовь. Это была любовь. А значит, то чувство, которое возбудила в нем Грасиэла Корралес, следует назвать вожделением. Но вожделением совсем не таким, какое он когда-нибудь испытывал. Видел ли он когда-нибудь такие темные глаза? И она делала все с такой удивительной томностью: ходила, курила сигары, брала карандаш. Так легко было представить томные движения ее тела, обвивающегося вокруг его собственного. Как она впускает его в себя, нескончаемо выдыхает ему в ухо. Ее томность была точностью, а не леностью. Время над этой томностью не властно: это она сама подчиняет себе время. Скручивает его в пружину и раскручивает, когда захочет.

Неудивительно, что монахини, воспитывавшие его, так страстно обрушивались на грех похоти и грех алчности. Эти грехи могут разъесть тебя вернее рака. И убить тебя вдвое быстрее.

— Почему? — переспросил он, чуть не потеряв нить беседы.

Она с любопытством глянула на него:

— Да, почему?

— Работа, — кратко пояснил он.

— Я приехала по той же причине.

— Чтобы скручивать сигары?

Выпрямившись на стуле, она кивнула:

— Они платят здесь куда больше, чем в Гаване. Я почти все отсылаю домой, родным. Когда моего мужа выпустят, мы решим, где нам жить.

— О, — произнес Джо, — вы замужем?

— Да.

Он и правда заметил проблеск торжества в ее глазах — или ему только почудилось?

— Но ваш муж в тюрьме.

Еще один кивок.

— Но не за то, чем занимаетесь вы.

— А чем я занимаюсь?

Она помахала рукой в воздухе:

— Мелкими грязными преступленьицами.

— Ах, вот я чем, оказывается, занимаюсь. — Он кивнул. — А то я все никак не мог понять.

— Адан борется за нечто большее, чем он сам.

— И какой за это срок дают?

Ее лицо помрачнело: время шуток прошло.

— Его пытали, чтобы он выдал сообщников — меня и Эстебана. Но он им ничего не сказал. Несмотря на все, что они с ним делали. — Она выдвинула нижнюю челюсть вперед, глаза ее сверкнули, точно давешние молнии, чьи тонкие зигзаги они видели на горизонте. — Я посылаю деньги на родину не своей семье, потому что семьи у меня нет. Я посылаю их семье Адана, чтобы они смогли выкупить его из этой паскудной тюрьмы и вернуть его мне.

Что он чувствует — вожделение или вдобавок что-то еще, чему он и названия не в силах подобрать? Может, дело в страшной усталости, и в двух годах тюрьмы, и в жаре. Может, и так. Даже наверняка. Все равно он не мог избавиться от ощущения, что его привлекает в ней нечто такое, что есть и в нем. Только он считал, что это в нем давно и навсегда разбилось. Что-то испуганное, гневное и полное надежды. Что-то в самой глубине ее души, отзывавшееся на что-то в глубине его собственной.

— Ему повезло, — заметил Джо.

Она открыла было рот, но поняла, что возмущаться тут нечем.

— Ему очень повезло. — Джо встал и положил на столик несколько монет. — А теперь пора звонить.

Этот звонок они сделали с телефона в одной из задних комнат обанкротившейся сигарной фабрики, которая располагалась в восточной части Айбора. Они сидели в пустом кабинете, прямо на пыльном полу, и Джо набирал номер, а Грасиэла в последний раз проглядывала сообщение, которое он напечатал около полуночи.

— Отдел местных новостей, — произнес мужской голос на том конце линии, и Джо передал трубку Грасиэле.

Она произнесла:

— Мы берем на себя ответственность за сегодняшний ночной триумф над американским империализмом. Вы знаете о взрыве на корабле «Мёрси»?

Джо слышал, как тот ответил:

— Да, да, конечно.

— Ответственность берет на себя организация «Объединенный народ Андалусии». В дальнейшем мы предпримем прямое нападение на моряков корабля и на все американские вооруженные силы, пока Куба не будет возвращена своим законным хозяевам — народу Испании. Всего хорошего.

— Минутку, минутку. Эти моряки… Расскажите мне о нападении на…

— Когда я повешу трубку, они уже будут мертвы.

Она положила трубку, взглянула на Джо.

— То-то забегают, — произнес он.

Джо вернулся вовремя, чтобы увидеть, как по пирсу катят к воде военные грузовики. Бойцы выпрыгивали из них группами, человек по пятьдесят в каждой, двигались они быстро, их глаза шарили по крышам окрестных домов.

Вскоре колонна столь же быстро отъехала от пирса. В каждом грузовике разместилось около двадцати моряков. Колонна сразу же разделялась: первая машина двинулась на восток, следующая — на юго-запад, следующая — на север…

— Видел какие-нибудь следы Мэнни? — спросил Джо у Диона.

Тот мрачно кивнул и показал. Джо проник взглядом через толпу. За ящиками с оружием, на краю пирса, лежал брезентовый мешок для трупов, связанный в ногах, на груди и на шее. Через какое-то время прибыл белый фургон, забрал тело и увез его с набережной в сопровождении берегового патруля.

Вскоре ожил и затарахтел последний из военных грузовиков, еще остававшийся на пирсе. Он развернулся, остановился, визжа сцеплением (этот звук напоминал резкие крики чаек), задом подъехал к ящикам. Из кабины выскочил матрос, откинул заднюю стенку кузова. Сюда начали стекаться немногочисленные моряки, еще остававшиеся на корабле «Мёрси». У каждого имелась автоматическая винтовка Браунинга, у большинства — еще и личное оружие. Они собирались у трапа, где их поджидал старший мичман.

Сэл Урсо, работавший в центральной букмекерской конторе Пескаторе в Южной Тампе, бочком подобрался к Диону и сунул ему ключи.

Дион познакомил его с Джо, и они обменялись рукопожатиями.

Сэл сообщил:

— Она сзади, ярдах в двадцати. Бензина полный бак, форма на сиденье. — Он окинул Диона взглядом. — Вам непросто было подобрать костюм, мистер.

Дион похлопал его по голове.

— Что там творится? — спросил он.

— Везде легавые, — ответил Сэл. — Но ищут только испанцев.

— Не кубинцев?

Сэл покачал головой:

— Тогда поднялся бы весь город, сынок.

Подошел последний из моряков, и начальник стал отдавать им распоряжения, указывая на ящики.

— Пора двигать, — сказал Джо. — Приятно было познакомиться, Сэл.

— Взаимно, сэр. Увидимся на месте.

Они отошли от края толпы и отыскали грузовик там, где говорил Сэл. Это была двухтонная махина с открытым кузовом, с обитым сталью полом, обнесенным стальными прутьями, которые сбоку и сверху укрывал брезент. Они вскочили в кабину, Джо переключился на первую передачу, и они выкатились на Девятнадцатую улицу.

Двадцать минут спустя они остановились у обочины Сорок первого шоссе. Здесь рос лес — болотные сосны (Джо и не подозревал, что деревья бывают такой высоты), карибские и озерные; все они возвышались над густыми зарослями неухоженных карликовых пальм, шиповника и падуба. По запаху он решил, что болото где-то к востоку от них, совсем близко. Грасиэла ждала их у дерева, расщепленного надвое, видимо во время недавней грозы. Давешнее платье она сменила на безвкусно-вычурный вечерний наряд из черного тюля. Нашитые на него бусины из фальшивого золота, черные блестки и огромное декольте, демонстрировавшее верхушку бюстгальтера, довершали картину: девушка, подзадержавшаяся на вечеринке и уже на рассвете отправившаяся в более сомнительное местечко.

Джо смотрел на нее через ветровое стекло и не мог заставить себя вылезти из кабины. Он слышал собственное дыхание.

— Я могу сделать это за тебя, — предложил Дион.

— Нет, — возразил Джо. — Мой план, моя и ответственность.

— Другое ты мне спокойно поручал.

Джо повернулся и глянул на Диона:

— По-твоему, я хочу это сделать?

— Я видел, как вы друг на дружку смотрели. — Дион пожал плечами. — Может, она любит по-грубому. Может, ты тоже.

— Какого хрена, о чем ты? «Как мы смотрели друг на друга». Не на нее гляди, а на свою работу.

— И ты тоже. Извини, конечно.

Вот черт, подумал Джо. Как только парень убеждается, что ты не собираешься его убивать, он тебе начинает дерзить.

Джо вылез из грузовика. Грасиэла наблюдала за его приближением. Часть работы она уже сделала сама: ее платье было разорвано у левой лопатки, на левой груди виднелись царапины, а нижнюю губу она прокусила до крови. Сейчас она как раз промакивала ее носовым платком.

Дион вылез из грузовика со своей стороны, и Джо с Грасиэлой на него обернулись. Он поднял форму, которую Сэл Урсо оставил для него на сиденье.

— Занимайтесь своими делами, — произнес Дион. — А я переоденусь.

Он хихикнул и пошел вдоль грузовика назад.

Грасиэла протянула Джо правую руку:

— У вас не очень много времени.

Джо вдруг забыл, как брать человека за руку. Это казалось ему чем-то неестественным.

— Мало времени, — повторила она.

Он взял ее руку в свою. Ему еще не доводилось касаться столь твердой женской руки. Основание ладони напоминало камень, ведь она целыми днями скручивала сигары. Тонкие пальцы были крепкими, как слоновая кость.

— Прямо сейчас? — спросил он у нее.

— Лучше сейчас, — ответила она.

Левой рукой он обхватил ее запястье, а пальцами правой впился в ее плоть у плеча. С силой провел ногтями вниз по ее руке. Добравшись до локтя, он остановился и перевел дух. Ему казалось, что голова у него словно набита мокрыми газетами.

Вырвав у него свое запястье, она посмотрела на свежие царапины:

— Надо, чтобы они гляделись как настоящие.

— Они и без того как настоящие.

Она указала на свой бицепс:

— Они розовые. И кончаются у локтя. А они должны кровоточить, bobo niño,[34] и идти до самой кисти. Ты помнишь?

— Конечно помню, — заверил ее Джо. — Это же мой план.

— Ну так действуй. — Она выбросила руку вперед. — Вонзись и скреби.

Джо показалось, что из-за грузовика донесся смех. Он покрепче обхватил ее бицепс, его ногти утонули в слабых царапинах, которые он сам только что оставил. На словах Грасиэла была храбрее. Глаза у нее бегали, по телу бежала дрожь.

— Черт! Прошу прощения.

— Быстрей, быстрей!

Она встретилась с ним глазами, и он пропахал ногтями по внутренней стороне ее руки, обдирая кожу, раскраивая ее плоть. Когда он миновал локоть, она зашипела от боли и повернула руку, чтобы его ногти прошлись по ее предплечью до самого запястья.

Когда он выпустил ее руку, она ею же отвесила ему пощечину.

— Господи, — произнес он, — я это делаю не потому, что мне нравится.

— Так ты уверяешь. — Она снова ударила его, на этот раз по нижней челюсти, задев шею.

— Эй! Я не могу заявиться к вшивой будке охраны с синяками по всей морде.

— Тогда останови меня. — И она снова замахнулась.

Замах был очевидный, и он уклонился, шагнув в сторону. А потом сделал то, о чем они договаривались. Это было легче обсуждать, чем делать, но теперь она раззадорила его своими пощечинами. Тыльной стороной кисти он сильно шлепнул ее по щеке. Она согнулась, отклоняясь вбок, волосы упали ей на лицо, и она немного постояла так, тяжело дыша. Когда она выпрямилась, он увидел, что лицо у нее покраснело, а кожа вокруг правого глаза подергивается. Она сплюнула в придорожные кусты карликовых пальм.

Она не смотрела на него.

— Дальше я сама, — произнесла она.

Ему хотелось что-то сказать, но он не мог придумать что. Поэтому просто отошел к кабине. Дион смотрел на него с пассажирского сиденья. Открыв дверцу, Джо замер. Обернулся к Грасиэле:

— Мне было мерзко это делать.

— И все-таки, — она сплюнула на дорогу, — это был твой план.

По пути Дион заметил ему:

— Слышь-ка, я тоже не обожаю их бить, но иногда баба только это и уважает.

— Я бил ее не поэтому. Не из-за того, что она сама напросилась, — возразил Джо.

— Нет. Ты бил ее, чтобы помочь ей заполучить кучу автоматических винтовок Браунинга и пистолетов-пулеметов Томпсона. И чтобы она отправила их своим дружкам на Остров греха. — Дион пожал плечами. — Затея дрянная, вот мы и занимаемся всякой дрянью. Она попросила тебя достать пушки. А ты придумал, как их заполучить.

— Мы их покамест не заполучили, — произнес Джо.

В последний раз они остановились на обочине, чтобы Джо тоже переоделся в форму. Дион постучал по стенке между кабиной и кузовом и произнес:

— Всем сидеть тихо. Как кошкам, когда рядом собаки. Comprende?

Из кузова донеслось дружное «sí». После этого они слышали только неумолкающих насекомых.

— Готов? — спросил Джо.

Дион шлепнул по дверце:

— Зачем я, по-твоему, встал сегодня утром, приятель?

Арсенал Национальной гвардии находился на территории, еще не включенной в границы Тампы, — на северном крае округа Хиллсборо, среди неприветливого пейзажа, состоящего из цитрусовых рощиц, топей с болотными кипарисами и полей, заросших лепидоспартумом, высохшим на солнце: хрупкие стебли, казалось, только и ждут случая загореться и затянуть черным дымом весь округ.

У ворот дежурили двое охранников, один — с кольтом сорок пятого калибра, другой — с автоматической винтовкой Браунинга, АВБ; именно такие винтовки и кольты намеревались украсть приехавшие. Охранник с пистолетом был долговязый и тощий, с темными вихрами волос и впалыми щеками глубокого старика — или же юнца со скверными зубами. Парень с АВБ был еще молокосос — коротышка с пламенно-рыжей шевелюрой и пустыми глазами. Черные угри усеивали его лицо, словно перец.

С ним-то проблем не будет, но вот долговязый обеспокоил Джо. В нем чуялась какая-то излишняя проницательность, какое-то излишнее проворство, до поры скрываемое. Он разглядывает тебя не спеша, и ему плевать, что ты об этом думаешь.

— А, вы те, которых взорвали? — Зубы у него, как Джо и предполагал, оказались серыми и кривыми, некоторые загибались внутрь рта, точно старые могильные камни.

Дион кивнул:

— Сделали нам дырку в корпусе.

Долговязый, минуя взглядом Джо, воззрился на Диона:

— Вот черт, жирдяй, сколько ты заплатил, чтобы сдать нормативы?

Коротышка вышел из будки, небрежно положив винтовку на руку, ствол качался у него возле бедра. Он двинулся вдоль борта грузовика, приоткрыв рот, словно надеялся поймать им грядущий дождь.

Тот, что стоял у дверцы, произнес:

— Я задал тебе вопрос, жирдяй.

Дион весело улыбнулся:

— Полсотни баксов.

— Ты столько заплатил?

— Ага, — подтвердил Дион.

— Ничего себе цена! А кому ты заплатил?

— Чего?

— Фамилия, звание. Того, кому ты отстегнул.

— Главному старшине Брогану, — ответил Дион. — А ты что, подумываешь на флот записаться?

Парень моргнул, холодно улыбнулся им обоим, но ничего не сказал. Он стоял не двигаясь. Улыбка постепенно сползала с его лица.

— Сам я не беру взяток, — сообщил он.

— Хорошо, — произнес Джо, борясь с нервами.

— Хорошо?

Джо кивнул, подавив в себе желание по-дурацки ухмыльнуться до ушей, чтобы показать этому парню, какой он, Джо, славный малый.

— Я знаю, что это хорошо. Я знаю.

Джо ждал.

— Я знаю, что это хорошо, — повторил охранник. — Разве я дал вам понять, что мне требуются ваши советы на сей счет?

Джо ничего не ответил.

— Нет, я не давал вам этого понять, — проговорил тот.

Что-то глухо стукнуло в кузове грузовика, и часовой оглянулся, ища глазами напарника, а когда снова посмотрел на Джо, тот уже приставил ему к носу свой «Сэвидж-32».

Парень покосился на ствол, тяжело задышал ртом. Дион вышел из грузовика, подошел к охраннику и забрал у него пистолет.

— Человеку с такими зубами, как у тебя, не следует делать замечания насчет чужих недостатков, — нравоучительно заметил Дион. — Человек с такими зубами, как у тебя, должен держать рот на замке.

— Да, сэр, — прошептал парень.

— Как тебя зовут?

— Перкин, сэр.

— Что ж, Перкинсэр, — произнес Дион, — рано или поздно мы с моим партнером будем обсуждать, позволим ли мы тебе сегодня жить дальше. Если мы примем решение в твою пользу, ты это узнаешь, потому что сам увидишь: ты не помер. Если же мы примем другое решение, то лишь для того, чтобы поучить тебя вежливости. А теперь убери свои паршивые руки за спину.

Первыми из кузова вылезли гангстеры Пескаторе — четверо, в легких костюмах и цветастых галстуках. Перед собой они толкали рыжего охранника, Сэл Урсо наставил его собственную винтовку ему же в спину, и мальчишка жалко бормотал, что он не хочет сегодня умирать, только не сегодня. За ними вылезли кубинцы, числом около трех десятков, большинство — в белых штанах со шнурком вместо пояса и в белых рубахах, напоминавших пижамы. Все при винтовках или при пистолетах, один с мачете наготове, еще один с двумя большими ножами. Предводительствовал ими Эстебан, в темно-зеленом кителе и таких же брюках: любимая полевая форма революционеров из банановых республик, подумал Джо. Тот кивнул ему, когда вместе со своими людьми входил на территорию. Они тут же рассыпались в тылу здания арсенала.

— Сколько людей внутри? — спросил Джо у Перкина.

— Четырнадцать.

— Почему так мало?

— Середина недели. Если бы вы пришли в выходные… — в глаза его вернулась доля былой злобы, — тогда встретили бы немало народу.

— Не сомневаюсь. — Джо вылез из грузовика. — Но сейчас, Перкин, мне хватит и тебя.

Единственным человеком, решившимся вступить в бой, увидев, как тридцать вооруженных кубинцев занимают арсенал, был настоящий великан. Шесть с половиной футов ростом, прикинул Джо. А может, еще выше. Громадная башка, мощная челюсть, плечи как потолочные балки. Он свалил трех кубинцев. Кубинцам был отдан приказ не стрелять. Они все равно открыли огонь. Никто не мог попасть в великана. Промахивались с каких-то двадцати футов. Зато попали в своего же, кубинца, который некстати забежал за спину гиганта.

Джо с Дионом оказались позади кубинца, когда того подстрелили. Он крутанулся на месте и свалился перед ними, словно кегля, и Джо крикнул:

— Прекратить огонь!

Дион заорал:

— Dejar de disparar! Dejar de disparar!

Они перестали стрелять, но Джо не был в них уверен, — может, они просто перезаряжали свои дедовские ружья со скользящим затвором. Он выхватил винтовку у раненого, схватил ее за ствол и размахнулся, едва великан поднялся: когда началась стрельба, тот присел на корточки. Джо ударил его прикладом по голове, сбоку, и гигант, шмякнувшись о стену, двинулся на него, бестолково размахивая руками. Джо перехватил винтовку поудобнее и размозжил ему нос прикладом. Он услышал, как с хрустом ломается хрящ, услышал, как вместе с носом ломается и скула. Приклад соскользнул с лица великана. Джо бросил винтовку, когда гигант упал. Потом достал из кармана наручники, Дион схватил великана за одно запястье, Джо — за другое, и они сковали ему руки за спиной, а он громко пыхтел, заливая пол кровью.

— Как, хочешь жить? — спросил его Джо.

— Хочу тебя убить.

— Значит, хочешь жить. — Джо повернулся к трем кубинцам, только что бестолково палившим. — Возьмите еще одного себе в помощь и отведите этого в камеру.

Он глянул на раненого. Тот клубком свернулся на полу, хватая ртом воздух. Ни этот звук, ни вид раненого не сулили ничего хорошего. Белый как полотно, и из середины тела вытекает слишком много крови. Джо опустился рядом с ним на колени, но в эту секунду парень испустил дух. Его открытые глаза смотрели куда-то вверх и вправо, точно он пытался припомнить, когда день рождения у его жены или где он оставил бумажник. Он лежал на боку, неловко подогнув под себя руку. Вывернутая вторая рука лежала у него за головой. Рубашка задралась, виднелся живот.

Трое убивших его перекрестились, волоча гиганта мимо трупа и Джо.

Джо закрыл парню глаза. Теперь тот выглядел довольно молодым. Может, ему было двадцать, а может, даже шестнадцать. Джо уложил его на спину и скрестил ему руки на груди. Под сложенными руками, чуть ниже того места, где сходятся нижние ребра, из дырки размером с десятицентовую монету сочилась темная кровь.

Дион и его люди построили бойцов Национальной гвардии у стены, и Дион велел им раздеться до белья.

У убитого парня было обручальное кольцо на пальце. По виду — жестяное. Наверное, где-то в кармане имеется и ее фотография. Но Джо не собирался искать.

Одного башмака у парня не хватало — похоже, слетел, когда беднягу подстрелили. Но Джо, черт подери, не видел его рядом с трупом. Когда гвардейцев строем погнали мимо него в одном белье, он все осматривал коридор в поисках ботинка.

Безуспешно. Наверное, остался под трупом. Джо хотел повернуть тело, чтобы проверить, ему почему-то казалось, что это важно — найти его. Но ему пора было обратно к воротам — переодеваться в другую форму.

Он чувствовал, что за ним наблюдают скучающие или безразличные боги, когда он натянул парню рубашку обратно на живот и оставил его лежать там, в одном ботинке, в луже собственной крови.

Оружие прибыло пять минут спустя — когда грузовик остановился у ворот. За рулем сидел моряк не старше только что убитого парня. Однако сопровождающий был старшиной лет тридцати пяти с обветренным лицом. На поясе у него висел кольт сорок пятого калибра, модель семнадцатого года. Рукоятка стерлась от частого употребления. Джо хватило одного взгляда в эти бледные глаза, чтобы понять: если бы эти трое кубинцев напали в том коридоре на него, это они лежали бы на земле, накрытые простынями.

Прибывшие предъявили документы: младший матрос Орвитт Плафф и старшина Уолтер Крэддик. Джо вернул им документы и уже хотел отдать заодно и предписание, которое дал ему Крэддик и которое сам он только что подписал.

Крэддик чуть наклонил голову. Левая рука Джо повисла в пространстве между ними.

— Это для вашего журнала, — заметил Крэддик.

— Ну конечно. — Джо убрал руку. Улыбнулся им, словно извиняясь, но не вкладывая в это слишком много чувства. — Сегодня ночью в Айборе немного переборщили с весельем. Сами знаете, как это бывает.

— Нет, не знаю. — Крэддик покачал головой. — Я не пью. Это противозаконно. — Он посмотрел в ветровое стекло. — Подъезжаем задом к этому пандусу?

— Да, — ответил Джо. — Если хотите, можете прямо здесь разгрузиться, а мы уж их занесем внутрь.

Крэддик покосился на нашивки у Джо на плече.

— Мы получили приказ доставить оружие и обеспечить его безопасность на всем маршруте до пункта назначения, капрал, — произнес он. — Мы пешком сопроводим его до склада.

— Потрясающе! — восхитился Джо. — Ну, подкатывайте к пандусу.

Поднимая ворота, он встретился взглядом с Дионом. Тот сказал что-то Левше Даунеру, самому смышленому из четырех ребят, которых он привел с собой, и они двинулись к арсеналу.

Джо, Левша и трое других людей Пескаторе (все — одетые в капральскую форму) прошли за грузовиком к погрузочной аппарели. Левшу выбрали за смышленость и хладнокровие. Трех других — Кормарто, Фазани и Пароне — потому, что они говорили по-английски без акцента. По большей части они смахивали на солдат в увольнении, хотя, когда они шли к пандусу, Джо заметил, что у Пароне чересчур длинные волосы, даже для гвардейца.

Он толком не спал уже двое суток и сейчас чувствовал это с каждым шагом, с каждой мыслью, которую пытался сформулировать.

Грузовик подъехал к аппарели. Джо заметил, что Крэддик наблюдает за ним, и подумал: может быть, тот просто от природы подозрителен, а может, Джо сам дал ему повод. И тут Джо понял. Его даже затошнило.

Он бросил свой пост, вот что он сделал.

Он оставил ворота без охраны. Никакой солдат так никогда бы не поступил. Даже боец Национальной гвардии с похмелья.

Он обернулся, ожидая увидеть, что у ворот пусто, ожидая выстрела в спину из Крэддикова «сорок пятого», ожидая завывания тревоги, но увидел Эстебана Суареса. Тот, прямой как палка, стоял в будке охраны в капральской форме, и всякий взгляд (кроме самого въедливого) тотчас признал бы в нем настоящего вояку — вояку до мозга костей.

Эстебан, подумал Джо, я почти тебя не знаю, но я готов тебя расцеловать.

Джо снова покосился на грузовик и увидел, что Крэддик больше на него не смотрит, а повернулся на сиденье, сказал что-то младшему матросу и тот нажал на тормоз и заглушил мотор.

Крэддик спрыгнул из кабины на землю, прокричал какие-то приказы, обращаясь к кузову, а когда Джо подошел, моряки уже стояли на аппарели и задний борт грузовика был откинут.

Крэддик протянул Джо планшет:

— Поставьте инициалы на первой и третьей странице, полную подпись на второй. Здесь указано, что мы оставляем это оружие на ваше ответственное хранение на срок от трех до тридцати шести часов.

Джо подписался: «Альберт Уайт, капр. Нац. гв. Армии США», поставил инициалы в нужных местах и вернул планшет.

Крэддик оглядел Левшу, Кормарто, Фазани и Пароне, снова посмотрел на Джо:

— Пять человек? Больше у вас нет?

— Нам сказали, что вы подгоните здоровяков. — Джо указал на дюжину моряков у пандуса аппарели.

— Армейские всегда так, — проговорил Крэддик. — Вечно они норовят сачкануть, едва начинается тяжкая работа.

Джо подмигнул, глянув на солнце:

— Значит, вот почему вы, ребята, припозднились? Тяжко работали?

— Простите?

Джо ощетинился — не только от нервов, но и потому, что иное поведение выглядело бы подозрительным.

— Вы должны были быть здесь еще полчаса назад, — произнес он.

— Пятнадцать минут назад, — поправил Крэддик. — Нас задержали.

— Кто?

— На мой взгляд, это вас совершенно не касается, капрал. — Крэддик подошел поближе к нему. — Но, по правде говоря, нас задержала женщина.

Джо, глянув на Левшу и ребят, рассмеялся:

— Над женщинами иногда приходится изрядно попотеть.

Левша фыркнул, и остальные последовали его примеру.

— Ладно-ладно. — Крэддик поднял руку и улыбнулся, показывая, что оценил шутку. — Но эта-то была настоящая красотка, парни. Верно, матрос Плафф?

— Да уж, сэр. Просто загляденье. Правда, из смугляночек.

— На мой вкус, немного темновата, — признался Крэддик. — В общем, она выскочила посреди дороги, с ней паршиво обошелся ее дружок-латинос, хорошо еще, что не прирезал, они же вечно таскаются с ножами.

— И вы ее оставили там же, где нашли?

— Оставил при ней матроса. Подберем его на обратном пути, если вы нам в конце концов дадите выгрузить эти пушки.

— Ясное дело. — И Джо отошел назад.

Крэддик чуть-чуть расслабился, но по-прежнему оставался настороже. Его глаза впитывали все. Джо постоянно держался рядом с ним, берясь за один конец ящика, когда Крэддик брался за другой. Они поднимали их за веревочные ручки, вделанные в торцы. Идя по коридору погрузочной площадки на склад, они видели в окна соседний коридор и конторские помещения за ним. В эти кабинеты Дион рассадил всех светлокожих кубинцев, спиной к окнам; все они набирали бессвязную чепуху на «ундервудах» или держали у уха телефонную трубку, положив большой палец на рычаг. Но во время их второго прохода по коридору Джо вдруг осознал, что все головы, которые там виднеются, — черноволосые. Ни одного блондина. Ни одной светлой шевелюры.

Крэддик по пути тоже смотрел в эти окна, не зная, что в коридоре между ними и кабинетами только что произошло вооруженное нападение, в ходе которого погиб человек.

— А вы где служили за морем? — спросил Джо.

Крэддик не сводил взгляда с окон:

— Откуда вы знаете, что я был за морем?

Дырки от пуль, подумал Джо. У этих долбаных кубинцев просто пальцы чесались, эти идиоты так и рвались пострелять. В стенах могли остаться дырки от пуль.

— Вы смахиваете на человека, который побывал в переделках.

Крэддик глянул на Джо:

— Сразу видите, кто повоевал?

— Пожалуй, сейчас уже да, — ответил Джо. — Во всяком случае, по вам сразу видно.

— Чуть не подстрелил ту латиноску на обочине, — негромко сообщил Крэддик.

— Да ну?

Тот кивнул:

— Это латиносы нас пытались ночью подорвать. Мои ребята, которых я с собой захватил, пока не знают, но латиносы сегодня позвонили с угрозами всей команде, сказали, что мы сегодня все должны погибнуть.

— Я ничего об этом не слышал.

— Потому что это пока закрытые сведения, — объяснил Крэддик. — В общем, когда я увидел, как посреди Сорок первого шоссе торчит латиноска и нам машет, я подумал: Уолтер, пальни-ка этой сучке промеж грудей.

Они добрались до склада, положили ящик, который несли, в первый штабель слева и отошли в сторонку. Стоя в жарком проходе, Крэддик поднес платок ко лбу, и они стали смотреть, как цепочка моряков подтаскивает по коридору последние ящики.

— Я бы и пальнул, да только у нее были глаза моей дочери.

— У кого?

— У этой латиноски. Когда я служил в Доминикане, обзавелся дочкой. Никогда ее не видел, но ее мамаша мне то и дело шлет ее карточки. У нее огромные темные глазищи, почти у всех карибских баб такие. И сегодня я увидал у этой девчонки такие же глаза. И убрал пушку в кобуру.

— Вы ее тогда уже успели вынуть?

— До половины. — Он кивнул. — У меня уже сидела в голове эта мысль, понимаете? Зачем испытывать судьбу? Прикончи эту сучку. Белые тут из-за этого и не почешутся — так, языками потреплют. Но… — Он пожал плечами. — Глаза моей дочки.

Джо ничего не сказал. Кровь гулко стучала у него в ушах.

— Послал парня, чтобы он это сделал.

— Что-что?

Тот кивнул:

— Есть у нас один парень, вроде его зовут Сайрус. Все ищет себе войну, да вот сейчас ему повоевать негде. Едва эта латиноска увидела, как он на нее глядит, сразу драпанула. Сайрус-то сам наполовину негритос, вырос на болотах возле границы с Алабамой. Отыщет ее в два счета.

— Куда вы ее отвезете?

— Везти ее незачем. Она же на нас напала, приятель. Ну, ее сородичи. Сайрус сделает с ней что захочет, а останки пускай сожрут крокодилы. — Он сунул в рот окурок сигары и чиркнул спичкой о подошву. Прищурился, глядя на Джо поверх язычка пламени. — Ты верно догадался, сынок: я повидал войну. Одного доминикашку пристрелил и кучу гаитян, что да, то да. А через несколько лет снял трех панамцев одной очередью из «томпсона», но это потому, что они все сгрудились вместе и молились, чтоб у меня не вышло. Сказать тебе правду насчет всего этого? И пускай тебе не врут, что дело обстоит по-другому. — Он раскурил сигару и кинул спичку за плечо. — Это было даже весело, вот что.

Глава шестнадцатая Гангстер

Как только моряки отбыли, Эстебан кинулся в арсенальный гараж, чтобы захватить там какую-нибудь машину. Джо снова переоделся, сняв форму, а Дион подкатил грузовик задом к аппарели, и его кубинцы начали таскать ящики обратно со склада.

— Ты все это добыл? — спросил Джо у Диона.

Дион так и просиял:

— Не просто добыл. Это теперь наше. Отправляйся за ней. Встречаемся на месте через час.

Эстебан вывел открытую патрульную машину, Джо прыгнул внутрь, и они двинулись по Сорок первому шоссе. Не прошло и пяти минут, как в полумиле впереди они заметили давешний транспортный грузовик, громыхающий по дороге — настолько прямой и плоской, что, казалось, можно разглядеть Алабаму на том ее конце.

— Раз мы их видим, то и они нас могут, — проговорил Джо.

— Это ненадолго, — заверил Эстебан.

Слева обнаружилась еще одна дорога. Она проходила сквозь заросли карликовых пальм, пересекала шоссе, усыпанное ракушечником, и снова ныряла в кусты и карликовые пальмы по другую его сторону. Эстебан свернул налево, и они запрыгали по ухабам. Проселок состоял из гравия и грязи, причем половина грязи была жидкой. Эстебан вел машину устало и безрассудно. Такую же безрассудную усталость ощущал сейчас Джо.

— Как его звали? — спросил он. — Того мальчишку, который погиб?

— Гильермо.

Джо снова увидел перед собой закрытые глаза парня. Ему не хотелось найти Грасиэлу в таком же виде.

— Не надо нам было ее там оставлять, — добавил Эстебан.

— Я знаю.

— Нам надо было предвидеть, что они оставят кого-то с ней.

— Я знаю.

— Нам надо было оставить кого-то вместе с ней. Чтобы он сидел в засаде.

— Я знаю, черт подери, — повторил Джо. — Теперь-то какой толк это говорить?

Эстебан резко нажал на газ, и автомобиль перелетел через выбоину и грянулся оземь по другую ее сторону: Джо опасался, что машина встанет на передние колеса, что они перекувырнутся через голову, черт возьми.

Но он не стал просить Эстебана убавить скорость.

— Я знаю ее с тех пор, как мы пешком под стол ходили.

Джо промолчал. Слева за соснами виднелось болото. Кипарисы, и амбровые деревья, и еще какие-то растения, которые Джо не успевал опознать, проносились по обе стороны, зеленое и желтое сливалось в размытые полосы, как на современной картине.

— Ее семья была фермеры-переселенцы. Видели бы вы деревню, которую она несколько месяцев в году называла родным домом. Если американец увидит эту деревню, он поймет, что такое настоящая бедность. Мой отец увидел, какая Грасиэла разумная, и спросил у ее семейства, нельзя ли ему взять ее в обучение как прислугу. Но на самом деле он нанял мне друга. У меня тогда друзей не было, кроме лошадей и скотины.

Еще один ухаб.

— Странное вы время выбрали, чтобы мне про это рассказать, — заметил Джо.

— Я ее любил. — Эстебану приходилось говорить громко из-за шума мотора. — Теперь я люблю другую, но много лет мне казалось, что я влюблен в Грасиэлу.

Он повернулся к Джо, но тот покачал головой и ткнул пальцем:

— Следите за дорогой, Эстебан.

Опять рытвина, подбросившая их на сиденьях.

— Она же говорит, что делает все это ради своего мужа? — Болтовня помогала хоть немного унять страх, помогала Джо чувствовать себя не таким беспомощным.

— А-а, — произнес Эстебан. — Он не муж. Он не мужчина.

— Я думал, он революционер?

Эстебан сплюнул:

— Он вор, он… он estafador. Вы таких людей называете проходимцами. Он прикинулся революционером, он читал стишки, вот она в него и влюбилась. Ради этого человека она потеряла все: свою семью, все свои деньги, хотя у нее их никогда не было много. Большинство своих друзей. Но не меня. — Он покачал головой. — И она даже не знает, где он.

— Я думал, он в тюрьме.

— Два года назад он вышел.

Еще одна колдобина. На этот раз машину повело вбок, и задняя боковая панель кузова с той стороны, где сидел Джо, задела молодую сосну, после чего автомобиль снова плюхнулся на дорогу.

— Но она все еще платит его семье, — вспомнил Джо.

— Они ей лгут. Они сказали ей, что он сбежал, что он прячется в холмах, что за ним охотится банда los chacales[35] из тюрьмы Ниевес-Морехон, что за ним охотятся люди Мачадо. Они говорят ей, что возвращаться на Кубу ей нельзя, а то они оба будут в опасности. Но, Джозеф, никто не охотится на этого человека, разве что те, кому он задолжал. Только Грасиэле это объяснить невозможно, она просто не станет слушать, если дело касается его.

— Почему? Она умная женщина.

Эстебан покосился на Джо и пожал плечами:

— Все мы верим той лжи, которая нам удобнее правды. И она — как все. Просто для нее ложь нужна крупнее, чем для прочих.

Они пропустили поворот, но Джо заметил его краем глаза и велел Эстебану остановиться. Тот ударил по тормозам, и они проползли по грязи еще двадцать ярдов, прежде чем автомобиль наконец замер. Эстебан дал задний ход, и они свернули на боковую дорогу.

— Скольких вы убили? — спросил Эстебан.

— Никого, — ответил Джо.

— Но вы же гангстер.

Джо решил, что сейчас бессмысленно спорить о различии между гангстером и тем, кто просто живет вне закона, к тому же он не был уверен, что такая разница до сих пор существует.

— Не все гангстеры убивают, — произнес он.

— Но вам наверняка хочется.

Джо кивнул:

— Как и вам.

— Я бизнесмен. Я обеспечиваю людей товаром, который они желают получить. Я никого не убиваю.

— Зато вооружаете кубинских революционеров.

— Это правое дело.

— За которое умирают.

— Тут есть разница, — проговорил Эстебан. — Я убиваю ради кое-чего.

— Ради чего? Вшивого идеала? — уточнил Джо.

— Именно так.

— И что это за идеал, Эстебан?

— Вот он: никакой человек не должен управлять жизнью другого.

— Забавно, — произнес Джо. — Те, кто живет вне закона, убивают по той же причине.

Ее там не оказалось.

Они выехали из соснового леса, приблизились к Сорок первому шоссе. Никаких следов Грасиэлы или того матроса, которого оставили с ней. Только жара, и белая дорога, и потрескивание стрекоз.

Они проехали по дороге с полмили, вернулись на проселок, проехали еще полмили — на север. Когда они возвращались назад, Джо услышал какой-то звук. То ли ворон, то ли ястреб.

— Глуши мотор, глуши мотор.

Эстебан повиновался. Они привстали в открытой патрульной машине, оглядывая дорогу, и сосны, и кипарисовое болото за ними, и белое небо над такой же белой дорогой.

Ничего. Ничего, кроме гудения стрекоз, которое, как уже начал подозревать Джо, никогда здесь не прекращалось — ни утром, ни днем, ни ночью. Это как жить, приложив ухо к рельсам, по которым только что прошел поезд.

Эстебан сел обратно, Джо шевельнулся, чтобы последовать его примеру, но замер.

Ему показалось, что он заметил что-то совсем рядом, в восточном направлении, там, откуда они приехали, что-то такое…

— Вон там. — Он показал, и в тот же миг она выбежала из-за купы сосен.

Она бежала не в их сторону: для этого, понял Джо, она чересчур умна, ведь в таком случае ей пришлось бы пробежать целых пятьдесят ярдов на виду, среди карликовых сосен и соснового молодняка.

Эстебан завел мотор, и они покатились под уклон, переехали канаву, снова выехали на дорогу, Джо держался за край ветрового стекла, теперь он уже слышал выстрелы — резкий треск, странно приглушенный даже здесь, на сравнительно открытом месте. Отсюда он не видел стрелявшего, зато видел болото и знал, что она бежит именно туда. Толкнув Эстебана ногой, он махнул рукой влево, юго-западнее дороги, по которой они ехали.

Эстебан повернул руль, и Джо вдруг заметил мелькание синего, и увидел голову мужчины, и услышал его винтовку. Впереди Грасиэла упала на колени прямо в болото, и Джо не знал, то ли это из-за попавшей в нее пули, то ли она просто споткнулась. Твердая земля кончилась, стрелок был справа, совсем близко. Въезжая в топь, Эстебан замедлил ход, и Джо выпрыгнул из машины.

Он будто прыгнул на луну, если допустить, что луна зеленая. Облысевшие кипарисы торчали из мутно-зеленой воды, а доисторические баньяновые деревья, по дюжине — если не больше — стволов у каждого, казалось, стояли на часах, точно дворцовая стража. Эстебан двинул машину правее, и в этот момент Джо увидел, как Грасиэла метнулась влево, юркнув между двумя кипарисами. Что-то неприятно тяжелое проползло по его ногам, и тут он услышал звук винтовочного выстрела, на этот раз гораздо ближе. Пуля оторвала щепку от кипариса, за которым пряталась Грасиэла.

Из-за другого кипариса, в десяти футах, вышел молодой матрос. Рост и сложение — почти как у Джо, волосы рыжеватые, лицо очень худое. Свой «спрингфилд» он поднял к плечу, целясь в кипарис рядом с Грасиэлой. Джо выхватил автоматический «тридцать второй», вытянул руку и на долгом выдохе выстрелил с десяти футов. Винтовка, дернувшись, причудливо закувыркалась в воздухе, и Джо стал опасаться, что попал он только в нее. Но она упала в жижу цвета чая, и молодой матрос рухнул вслед за ней, кровь сочилась у него из левой подмышки, и вода, куда он плюхнулся с громким плеском, потемнела.

— Грасиэла, — позвал Джо, — это я, Джо. Как вы, в порядке?

Она выглянула из-за дерева, и Джо кивнул. Эстебан подъехал к ней сзади, она залезла в машину, и они подкатили к Джо.

Он подобрал винтовку и глянул на матроса. Тот сидел в воде, уронив руки на колени и опустив голову, словно пытаясь перевести дух.

Грасиэла не то выбралась, не то выпала из машины, обрушившись на Джо. Он приобнял ее, чтобы помочь ей выпрямиться, и почувствовал, что женщину так и трясет, словно ее только что отделали кнутом.

За спиной у матроса что-то двигалось сквозь мангровые заросли. Длинное и темно-зеленое, почти черное.

Матрос поднял взгляд на Джо, открыв рот и едва дыша.

— Ты белый, — произнес он.

— Ну да, — ответил Джо.

— Тогда какого хрена ты меня подстрелил?

Джо глянул на Эстебана, потом на Грасиэлу:

— Если мы его тут оставим, его кто-нибудь сожрет, не пройдет и двух минут. Так что или мы его забираем с собой, или…

Он слышал: крокодилов делается все больше. Кровь матроса продолжала сочиться в зеленую трясину.

Джо повторил:

— Или мы берем его с собой…

Эстебан заметил:

— Он на нее так нехорошо смотрел.

— Я знаю, — ответил Джо.

Грасиэла сказала:

— Он превратил это в игру.

— Что?

— Охоту на меня. Хохотал, как девчонка.

Джо посмотрел на матроса, а парень в ответ посмотрел на него. В глубине его глаз гнездился страх, но в остальном он держался вызывающе. Храбрец из джунглей.

— Если хотите, чтоб я начал упрашивать, то никогда в жизни не…

Джо выстрелил ему в лицо, из выходного отверстия на папоротники брызнуло розовым, и аллигаторы зашевелились в предвкушении.

Грасиэла невольно вскрикнула, и Джо тоже едва сдержался. Эстебан поймал его взгляд и кивнул. Джо понял: это в благодарность. Он сделал то, что, как все они знали, было необходимо, только вот никто из них делать этого не хотел. Черт побери, еще слыша звук выстрела, чуя запах пороховой гари, глядя на дымок, вьющийся из дула «тридцать второго», такой же как от его папирос, Джо не мог поверить, что он и правда это сделал.

У его ног лежал мертвый человек. Который по большому счету умер лишь потому, что когда-то родился Джо.

Не говоря больше ни слова, они забрались в патрульную машину. И, словно получив долгожданное разрешение, два аллигатора одновременно приблизились к телу: один вышел из мангровых зарослей, равномерно шлепая по воде, словно толстенный пес, а другой приплыл по воде, по кувшинкам, покачивающимся позади их шин.

Эстебан отъехал; обе рептилии добрались до трупа в один и тот же миг. Одна отхватила руку, другая предпочла ногу.

А в соснах Эстебан ехал на юго-восток вдоль края болота, параллельно дороге, но пока на нее не сворачивая.

Джо и Грасиэла расположились на заднем сиденье. Аллигаторы и люди оказались сегодня не единственными хищниками на болоте: у кромки воды стояла пума, лакая медно-красную воду. Зверюга была того же коричневатого оттенка, что и некоторые деревья, и Джо мог бы ее не заметить, если бы она не подняла голову, когда они проехали в двадцати ярдах от нее. Длиной не меньше пяти футов, воплощение силы и изящества. Подбрюшье и горло у нее были кремово-белые, и от ее влажного меха поднимался пар. Она внимательно смотрела на машину. Нет, не на машину, а на него. Джо встретился взглядом с ее влажно блестящими глазами, древними, желтыми и безжалостными — как солнце. В измождении он вдруг словно бы услышал у себя в голове чей-то голос:

От этого ты не убежишь.

От чего — от этого? Ему хотелось задать вопрос вслух, но тут Эстебан повернул руль, и они отъехали от края болота, машина запрыгала по корням упавшего дерева, и, когда Джо снова посмотрел в ту сторону, животного уже не было. Он обвел взглядом деревья, но так и не увидел ее.

— Заметили эту кошечку?

Грасиэла непонимающе воззрилась на него.

— Пуму, — пояснил он, широко разведя руки.

Она прищурилась, словно опасалась, что с ним приключился солнечный удар. И покачала головой. Она была в ужасающем виде — вся исцарапанная, с лицом, распухшим от его ударов, искусанная москитами и слепнями. Платье разорвано на плече и на левом бедре, подол разодран. Туфли исчезли.

— Можешь его убрать, — проговорила она.

Джо проследил за ее взглядом и увидел, что до сих пор держит в правой руке пистолет. Большим пальцем он поставил его на предохранитель и сунул в кобуру за спиной.

Эстебан выехал на Сорок первое и вдавил газ так сильно, что машина сначала затряслась на месте, а потом уже рванулась по дороге. Джо сидел и смотрел на засыпанную толченым ракушечником мостовую, убегавшую от них, на безжалостное солнце в безжалостном небе.

— Он бы меня убил. — Мокрые волосы плескали ей в лицо и в шею.

— Я знаю.

— Он охотился на меня, словно я — белка ему на обед. Он все твердил: «Крошка, крошка, я всажу одну тебе в ногу, крошка, а потом вставлю тебе». «Вставлю тебе» — это значит?..

Джо кивнул.

— И если бы ты оставил его жить, — добавила она, — меня бы арестовали. И потом тебя бы тоже арестовали.

Он кивнул. Он рассматривал укусы насекомых на ее лодыжках и потом поднял глаза на ее голени, выше, выше, вверх по платью — и встретился с ней глазами. Она спокойно выдержала его взгляд. И через какое-то время перестала смотреть ему в лицо. Она поглядела на апельсиновую рощу, мимо которой они неслись. А уже потом, не сразу, снова посмотрела на него.

— Думаешь, мне сейчас скверно? — спросил он.

— Не могу сказать.

— Совсем не скверно, — сообщил он.

— И не должно быть.

— Хотя ничего хорошего я не чувствую.

— И не должен.

— Но и ничего плохого — тоже.

Пожалуй, это исчерпывающе описывало все.

Я теперь не просто живу вне закона, подумал он. Я гангстер. А это — моя шайка.

На заднем сиденье открытой патрульной машины, среди резкого запаха цитрусовых, который снова уступал место вони болотного газа, она целую милю выдерживала его взгляд, и никто из них не сказал больше ни слова, пока они не доехали до Западной Тампы.

Глава семнадцатая Насчет сегодняшнего

Когда они вернулись в Айбор, Эстебан высадил Грасиэлу и Джо возле дома, где у Грасиэлы имелась комната над кафе. Джо отправился провожать ее наверх, а Эстебан с Сэлом Урсо поехали в Южную Тампу, чтобы бросить там угнанную машину.

Комнатка у Грасиэлы оказалась очень маленькая и очень опрятная. Здесь стояла кровать из кованого железа, выкрашенная белым и не уступающая белизной фарфоровому умывальному тазу под овальным зеркалом, подходящим к нему по стилю. Ее одежда висела в стареньком сосновом гардеробе, который, судя по всему, был старше этого здания, однако она содержала тот в порядке, оберегая от пыли и плесени, что, по мнению Джо, было почти невозможным в здешнем климате. Единственное окно комнатушки смотрело на Одиннадцатую улицу; штору она оставляла опущенной, чтобы сохранить прохладу. В комнате имелась ширма из того же узорчатого дерева, что и гардероб, и она жестом велела Джо отвернуться к окну, скрываясь за ней.

— Теперь ты король, — произнесла она, когда он поднял штору и стал смотреть на улицу.

— Извини?

— Ты заполучил рынок рома. Станешь королем.

— Принцем — может быть, — признал он. — Но мне еще нужно разобраться с Альбертом Уайтом.

— Почему мне кажется, что ты уже решил, как это сделать?

Он закурил папиросу, присел на край подоконника.

— Планы — это всего лишь мечты, пока они не исполнены.

— Это то, чего ты всегда хотел?

— Да, — ответил он.

— Ну что ж, тогда поздравляю.

Он обернулся на нее. Замызганное платье висело на ширме, из-за нее виднелись ее обнаженные плечи.

— По-моему, ты как-то неискренне это сказала.

Она ткнула пальцем в сторону окна, чтобы он отвернулся:

— Искренне. Это то, чего ты хотел. Ты этого добился. В каком-то смысле достойно восхищения.

Он хмыкнул:

— В каком-то смысле.

— Но как ты удержишь власть? Теперь, после того как ты ее получил? Мне кажется, это интересный вопрос.

— Думаешь, я недостаточно сильный? — Он снова оглянулся на нее, и на этот раз она позволила ему на себя смотреть, потому что успела надеть белую блузку.

— Я не знаю, достаточно ли ты жесток. — Ее темные глаза были ясными-ясными. — А если жесток, то это печально.

— Тем, у кого есть власть, не нужно быть жестокими.

— Но обычно они жестоки. — Ее голова нырнула вниз, скрываясь за ширмой: Грасиэла надевала юбку. — Ну что ж, ты видел, как я одеваюсь, а я видела, как ты застрелил человека. Можно теперь задать тебе личный вопрос?

— Ну конечно.

— Кто она?

— Кто?

Ее голова снова показалась над ширмой.

— Та, кого ты любишь.

— Кто сказал, что я кого-то люблю?

— Это сказала я. — Она пожала плечами. — Женщины знают такие вещи. Она во Флориде?

Он улыбнулся, покачал головой:

— Ее уже нет.

— Она тебя бросила?

— Она умерла.

Грасиэла поморгала, внимательно посмотрела на него — убедиться, что он ее не разыгрывает. Поняв, что нет, она произнесла:

— Прости.

Он сменил тему:

— Ты довольна, что вы получили пушки?

Она облокотилась на верхушку ширмы.

— Очень. Когда придет день, чтобы покончить с режимом Мачадо, а такой день обязательно наступит, у нас уже будет свой… — Она щелкнула пальцами, посмотрела на него. — Как это?..

— Арсенал, — подсказал он.

— Да, арсенал.

— Значит, у вас это не единственное оружие.

Она помотала головой:

— Не первое и не последнее. Когда придет время, мы будем готовы. — Она вышла из-за ширмы в типичном наряде работницы сигарной фабрики: белая блузка, галстук-ленточка, желтовато-коричневая юбка. — А по-твоему, я делаю глупость.

— Вовсе нет. По-моему, это достойное дело. Просто оно не мое.

— А твое какое?

— Ром.

— И ты не хочешь быть достойным человеком? — Она свела большой палец с указательным, оставив между ними узкий просвет. — Совсем не хочешь, даже чуть-чуть?

Он покачал головой:

— Я ничего не имею против достойных людей. Я просто заметил, что они редко живут дольше сорока лет.

— Как и гангстеры.

— Верно, — согласился он, — но мы ходим в более дорогие рестораны.

Из гардероба она извлекла туфли без каблуков, того же цвета, что и юбка, и села на кровать, чтобы их надеть.

Он продолжал стоять у окна.

— Ну, допустим, в один прекрасный день вы устроите эту свою революцию, — произнес он.

— Да.

— Что-нибудь изменится?

— Люди могут измениться. — Она надела одну туфлю.

Он покачал головой:

— Мир может измениться, а люди — нет. Люди всегда почти одни и те же. Так что даже если вы сместите Мачадо, есть большая вероятность, что вы его замените кем-нибудь похуже. За это время вас могут искалечить, могут…

— Я могу умереть. — Она изогнулась, чтобы надеть другую туфлю. — Я знаю, как это обычно кончается, Джозеф.

— Джо.

— Джозеф, — повторила она. — Я могу умереть, потому что один из товарищей предаст меня за деньги. Меня могут захватить садисты вроде сегодняшнего или даже хуже, и они станут пытать меня, и наступит время, когда мое тело больше не сможет этого вынести. И ничего достойного в моей смерти не будет, потому что в смерти никогда не бывает достоинства. Ты хнычешь, умоляешь о пощаде, и жидкое дерьмо течет из твоей задницы, когда ты наконец помираешь. И те, кто тебя убивает, смеются и плюют на твой труп. И меня быстро забудут. Словно… — она щелкнула пальцами, — словно меня никогда и не было. Я все это знаю.

— Зачем же тогда это делать?

Она встала и разгладила юбку.

— Я люблю свою страну.

— Я свою тоже люблю, но…

— Никаких «но», — отрезала она. — В этом разница между нами. Твоя страна — то, что ты видишь из этого окна. Верно?

Он кивнул:

— В общем-то, да.

— А моя страна — вот здесь. — Она постучала по груди, по виску. — И я знаю, что она меня не поблагодарит за мои усилия. Она не собирается отвечать взаимностью на мою любовь. Да это и невозможно, ведь я люблю не просто ее людей, ее здания, ее запах. Я люблю саму ее идею. А идея — то, что я сочинила сама. Получается, я люблю то, чего нет. Как ты любишь свою мертвую девушку.

Он не мог сообразить, что на это ответить, и просто смотрел, как она пересекает комнату и стаскивает с ширмы платье, в котором была на болоте. Когда они выходили из комнаты, она отдала платье ему:

— Сожги его, ладно?

Оружие направляли в провинцию Пинар-дель-Рио, к западу от Гаваны. В три часа дня его вывезли из бухты Бока-Сиега, близ Сент-Питерсберга, на пяти рыболовных баркасах. Дион, Джо, Эстебан и Грасиэла проводили их в путь. Джо успел сменить костюм, который он безвозвратно изгваздал в болоте, на самый легкий из всех, какие у него имелись. Грасиэла пронаблюдала, как он сжигает его вместе с ее платьем, но теперь в ней уже почти ничего не осталось от той дичи, на которую охотились среди кипарисовой трясины. Они сидели на скамье под портовым фонарем, и она то и дело начинала клевать носом, но упорно отвергала все предложения пересесть в одну из машин или позволить кому-нибудь отвезти ее обратно в Айбор.

Когда последний из капитанов баркасов пожал им руки и отбыл, они какое-то время просто стояли, глядя друг на друга. Джо вдруг осознал: у них нет ни малейшего представления, что делать дальше. Чем увенчать эти два дня? Небо стало алым. Где-то вдали, на иззубренной линии берега, за купой мангровых деревьев, полоскался на горячем ветру парус или кусок брезента. Джо посмотрел на Эстебана. Потом на Грасиэлу, которая прислонилась к фонарному столбу, закрыв глаза. Он посмотрел на Диона. Над головой пролетел пеликан, клюв больше брюха. Джо посмотрел на баркасы, которые отошли уже далеко, с такого расстояния они казались не больше бумажных колпаков, какие надевают нерадивым ученикам в виде наказания. И начал смеяться. Ничего не мог с собой поделать. Дион с Эстебаном стояли позади него, совсем рядом, и вскоре они уже хохотали втроем. Грасиэла на секунду закрыла лицо руками и потом тоже стала смеяться, смеяться и плакать одновременно, подглядывая сквозь пальцы, словно девчонка. Она смеялась, и плакала, и ерошила волосы, а потом вытерла лицо воротником блузки. Они подошли к краю причала, смех превратился в хихиканье и постепенно стих, и они смотрели на воду, лиловевшую под алым небом. Баркасы исчезли за горизонтом. Один за другим.

Джо толком не помнил, как провел остаток дня. Они отправились в один из нелегальных баров Мазо, за ветеринарной клиникой, на углу Пятнадцатой и Небраски. Эстебан заранее договорился, чтобы сюда прислали ящик темного рома, выдержанного в бочонках вишневого дерева, и слух об этом быстро разлетелся среди всех, кто участвовал в ограблении. Вскоре обормоты Пескаторе уже смешались с революционерами Эстебана. А потом явились женщины в своих шелковых платьях и в шляпах с блестками. На сцену поднялся оркестр. И скоро все заведение отплясывало так, что казалось, еще чуть-чуть — и по каменной кладке пойдут трещины.

Дион танцевал с тремя женщинами одновременно, с неожиданной ловкостью раскачивая их за своей широкой спиной и у своих ног-тумб. Однако главным танцором во всей компании оказался Эстебан. Он двигался легко, словно кошка на высокой ветке, однако так властно, что скоро оркестр стал подлаживаться к ритму его движений. Он напомнил Джо артиста Валентино в одном фильме, где тот играл матадора: та же отточенная мужская грация. Вскоре половина женщин в заведении пыталась танцевать в унисон с ним или уговорить его провести вместе ночку.

— Никогда не видел, чтобы человек так двигался, — сказал Джо, обращаясь к Грасиэле.

Она сидела в углу отдельной кабинки, а он на полу перед ней. Она склонилась к его уху:

— Он это делал, когда сюда только приехал.

— В каком смысле?

— Это была его работа, — объяснила она. — Он был профессиональным танцевальным партнером, работал в самом центре города.

— Да ты шутишь. — Он приподнял голову, глядя на нее. — А чего этот парень не умеет делать хорошо?

— В Гаване он был профессиональным танцором, — сказала она. — Очень хорошим. Он так зарабатывал, пока учился на юриста.

Джо чуть не поперхнулся ромом:

— Он юрист?

— Был им в Гаване.

— А он мне говорил, что вырос на ферме.

— Так и есть. Моя семья работала у его семьи. Мы были… — Она глянула на него.

— Сезонные работники?

— Так это называется? — Она сморщилась, глядя на него, — похоже, она была не меньше пьяна, чем он. — Нет-нет, мы были фермеры-арендаторы.

— То есть твой отец арендовал землю у его отца и платил ему долей урожая?

— Нет.

— Но именно это называется «фермер-арендатор». Мой дед таким был. В Ирландии. — Он пытался выглядеть трезвым и эрудированным, но получалось это плохо. — А сезонный работник каждый сезон перемещается с фермы на ферму, в зависимости от того, где какую культуру выращивают.

— А-а, — произнесла она, явно недовольная, что вопрос прояснился. — Ты такой умный, Джозеф. Ты знаешь все-все.

— Ты сама спросила, chica.[36]

— Ты меня только что назвал «chica»?

— Вроде бы да.

— У тебя ужасное произношение.

— Как твое ирландское.

— Что?

Он отмахнулся:

— Я просто еще не выучил испанский.

— Его отец был потрясающий человек. — Глаза у нее загорелись. — Он взял меня к себе в дом, выделил мне отдельную спальню с чистым постельным бельем. Мне наняли частного учителя по английскому. Мне, деревенской девчонке.

— И что его отец просил взамен?

Она прочла его мысли по глазам:

— Ты отвратительный тип.

— Вопрос-то напрашивается.

— Он ничего не просил. Может, он немного загордился, что столько всего делает для обычной деревенской девочки. Только и всего.

Он поднял ладонь:

— Прости, прости.

— Ты видишь худшее в лучших людях, — произнесла она, качая головой, — и лучшее в худших.

Он не мог придумать, что на это ответить, поэтому лишь пожал плечами: пускай молчание и выпивка смягчат настроение.

— Пошли. — Она выскользнула из его кабинки. — Потанцуем. — Она потянула его за руки.

— Я не танцую.

— Сегодня вечером, — возразила она, — танцуют все.

Он позволил ей поднять себя на ноги, хотя и понимал, что это, черт побери, просто кощунство — танцевать рядом с Эстебаном или даже с Дионом.

Ну конечно, Дион над ним открыло потешался, но Джо слишком много выпил, чтобы об этом переживать. Он позволил Грасиэле вести, следовал за ее движениями и скоро поймал ритм, которому мог худо-бедно соответствовать. Они довольно долго оставались на площадке для танцев, передавая друг другу бутылку черного рома «Суарес». В какой-то миг он обнаружил, что в его мозгу разные ее образы накладываются друг на друга: вот она бежит по кипарисовому болоту, словно загнанная дичь, вот танцует в нескольких футах от него, подергивая бедрами, покачивая плечами, запрокидывая голову, чтобы поднести бутылку к губам.

Он убил ради этой женщины. И ради себя самого. Но если и существовал какой-то вопрос, на который он весь день не мог найти ответ, то это был вопрос, почему он выстрелил этому матросу в лицо. Такое делаешь с человеком лишь от гнева. Обычно стреляешь в грудь. Но Джо разнес ему лицо. Тут было что-то личное. Зачарованно глядя на ее покачивания, Джо понял — он сделал это, потому что ясно увидел в глазах матроса: тот относится к Грасиэле с презрением. Она коричневая, и изнасиловать ее — не грех. Во всяком случае, в военных передрягах такой грех легко отпускают. И Сайрусу было почти все равно, будет она живой или мертвой, когда он станет с ней это делать.

Грасиэла подняла руки над головой, а вместе с ними и бутылку. Кривая улыбка блуждала по ее лицу в синяках, глаза смотрели вверх.

— О чем ты думаешь? — спросила она.

— О сегодняшнем.

— А что там насчет сегодняшнего? — спросила она, но тут же прочла ответ в его взгляде. Она опустила руки, протянула ему бутылку, и они снова направились к своему столику.

— Мне плевать на этого типа, — произнес Джо. — Мне просто жаль, что не нашлось другого способа.

— Его и не было.

Он кивнул:

— Вот почему я не жалею о том, что сделал. Я просто жалею, что это вообще случилось.

Она взяла у него бутылку.

— Как благодарят мужчину после того, как он спас твою жизнь, которую сам же подверг в опасность?

— Подверг опасности?

Она вытерла рот костяшками пальцев.

— Да. Как?

Он поглядел на нее, чуть склонив голову набок.

Она снова прочла его взгляд. Засмеялась:

— Не тем способом, о котором ты подумал, chico.[37]

— Просто говорят «спасибо». — Он забрал у нее бутылку и отхлебнул.

— Тогда спасибо.

Он сделал широкий жест, поклонился и, не удержав равновесия, свалился прямо на нее. Она взвизгнула, хлопнула его по макушке и помогла выпрямиться. До столика они доковыляли, хохоча и задыхаясь.

— Мы с тобой никогда не станем любовниками, — объявила она.

— Почему это?

— Мы любим других людей.

— Ну, моя-то умерла.

— Мой, наверное, тоже.

— А-а.

Она несколько раз пьяно помотала головой.

— Значит, мы любим призраков, — заключила она.

— Да.

— Получается, мы и сами — призраки.

— Ты набралась, — заметил он.

Она рассмеялась и ткнула пальцем в его сторону:

— Это ты набрался.

— Не спорю.

— Мы не будем любовниками.

— Ты уже говорила.

В первый раз они занялись любовью в ее комнате над кафе, и это было как автомобильная катастрофа. Они сокрушали друг другу кости, они падали с кровати, они перевернули кресло, и, когда он вошел в нее, она прокусила ему плечо до крови. Все кончилось быстро — примерно столько времени нужно, чтобы вытереть тарелку.

Во второй раз, полчаса спустя, она лила ром ему на грудь и слизывала его, и он делал с ней то же самое, и они не спешили, усваивая ритм друг друга. Она заранее предупредила: «Никаких поцелуев», но это было как ее «Мы никогда не будем любовниками». Они пробовали медленные лобзания, и жесткие поцелуи, и легкие клевки в губы, и соприкосновения одними языками, без участия губ.

Его изумляло, как им весело и радостно. За всю жизнь у Джо было семь женщин, но по-настоящему занимался любовью он только с Эммой — в том смысле, какой он вкладывал в это выражение. И хотя секс у них с Эммой был безудержный, а иногда и вдохновенный, Эмма всегда как будто таила что-то. Иногда ему казалось, что она со стороны наблюдает за тем, как они занимаются сексом. А после этого она еще глубже замыкалась в себе.

А вот Грасиэла ничего не таила и не сдерживала. Она таскала его за волосы, она сжимала его шею своими крепкими руками, так что он опасался, как бы она ее не сломала, она вонзала зубы в его плоть. Она доводила само действо до края, за которым начиналось исчезновение: словно он проснется утром один, а она окажется растворенной в его теле. Или наоборот — утром он будет растворен в ней.

Проснувшись, он с улыбкой вспомнил об этой дурацкой мысли. Она спала на боку, повернувшись к нему спиной, волосы ее разметались по подушке и изголовью. Он подумал: может быть, стоило бы выскользнуть из постели, схватить в охапку одежду и удрать до начала неизбежной дискуссии о чрезмерном употреблении спиртного и необдуманных поступках. Но он слегка поцеловал ее в плечо, и она тут же перекатилась к нему. Она мгновенно оказалась сверху. А сожаление и раскаяние, решил он, подождут до другого дня.

— Это будет деловая договоренность, — объяснила она ему в кафе внизу, когда они сели завтракать.

— То есть как? — Он ел тост. И не мог подавить идиотскую улыбку.

— Мы будем удовлетворять эту… — подыскивая слово, она тоже заулыбалась, — эту потребность друг в друге, пока не наступит таковое время, когда…

— «Таковое время»? — переспросил он. — У тебя был отличный учитель.

Она откинулась на спинку стула.

— У меня очень хороший английский.

— Согласен, согласен. Почти безупречный, ты только один раз сказала «подверг в опасность» вместо «подверг опасности».

Она выпрямилась:

— Спасибо.

Он продолжал улыбаться как дурак.

— Не за что, — отозвался он. — И до каких пор, значит, мы будет удовлетворять эту… потребность?

— Пока я не вернусь на Кубу, чтобы там быть со своим мужем.

— А я?

— Ты? — Она подхватила вилкой кусок яичницы.

— Ну да! Ты собираешься обратно к мужу. А мне что останется?

— Ты станешь королем Тампы.

— Принцем, — поправил он.

— Принц Джозеф, — проговорила она. — Неплохо звучит. Только, боюсь, это не совсем для тебя. И потом, ведь принц должен быть великодушным?

— В отличие от кого?

— От гангстера, который все делает только ради себя.

— И ради своей шайки.

— И ради своей шайки.

— В чем и проявляется великодушие.

Она взглянула на него со смесью разочарования и отвращения:

— А ты принц или гангстер?

— Я не знаю. Мне нравится думать, что я просто вне закона, но сейчас это, может быть, уже не больше чем фантазия.

— Тогда ты будешь моим беззаконным принцем, пока я не вернусь домой. Как тебе?

— Я с радостью стану твоим беззаконным принцем. Каковы мои обязанности?

— Ты обязан отдавать долги.

— Идет. — Сейчас она могла бы попросить его отдать ей свою печень, и он бы ответил: «Хорошо». Он посмотрел на нее через столик. — С чего начнем?

— С Мэнни. — Она смотрела на него своими темными глазами, которые вдруг посерьезнели.

— У него осталась семья, — произнес Джо. — Жена и три дочки.

— Ты помнишь.

— Ну конечно помню.

— Ты говорил, что тебе плевать, жив он или мертв.

— Я немного преувеличил.

— Ты будешь заботиться о его семье?

— Сколько? Долго?

— Всю жизнь, — произнесла она, словно это был совершенно логичный ответ. — Он же отдал свою жизнь за тебя.

Он покачал головой:

— Извини, пожалуйста, но он отдал жизнь за тебя. И за твое дело.

— Значит… — Ее рука с тостом застыла в воздухе.

— Значит, — подхватил он, — от имени твоих сподвижников я с удовольствием отошлю семейству Бустаменте мешок денег — как только у меня будет такой мешок. Тебя это устраивает?

Она улыбнулась ему, откусывая от тоста:

— Меня это устраивает.

— Считай — сделано. Кстати, тебя кто-нибудь зовет не Грасиэлой, а покороче?

— Как, например?

— Ну не знаю. Граси?

Она скорчила гримасу, точно села на раскаленный камень.

— Граци?

Еще одна недовольная гримаска.

— Элла? — попытал он счастья.

— Да зачем? Родители меня назвали Грасиэлой.

— Мои родители тоже дали мне имя.

— Но ты его разрезал пополам.

— Меня зовут Джо, — произнес он. — Это как Хосе.

— Я знаю, что это за имя, — отозвалась она, доедая. — Но Хосе и означает — Джозеф. А не Джо. Тебя надо звать Джозеф.

— Ты как мой отец. Только он меня звал Джозефом.

— Потому что это твое имя, — ответила она. — Ты ешь очень медленно. Как птичка.

— Мне уже говорили.

Она подняла глаза на что-то за его спиной. Он повернулся на стуле и увидел, как в заднюю дверь входит Альберт Уайт. Не постарел ни на день, хотя и несколько расплылся по сравнению с тем, каким его запомнил Джо: над его поясом нависало банкирское брюшко. Он по-прежнему предпочитал белые костюмы, белые шляпы и белые короткие гетры. И он по-прежнему шагал не спеша, с уверенностью человека, полагающего, что весь мир — игровая площадка для его увеселения. С ним вошли Бонс и Бренни Лумис. По пути он прихватил стул, и его парни сделали то же самое. Они поставили стулья за столик Джо и уселись — Альберт рядом с Джо, а Лумис и Бонс — по бокам от Грасиэлы, глядя на Джо бесстрастными глазами.

— Сколько прошло времени? — осведомился Альберт. — Два года с небольшим?

— Два с половиной, — поправил Джо и отхлебнул кофе.

— Тебе виднее, — отозвался Альберт. — В тюрьму-то попал ты, а про заключенных я твердо знаю одно: все они очень внимательно считают дни. — Он протянул руку, взял сосиску с тарелки Джо и стал глодать ее, словно куриную ногу. — Почему ты не полез за своей пушкой?

— Может, я ее не ношу.

— Нет, правда, — настаивал Альберт.

— Ты бизнесмен, а это место — чересчур людное для перестрелки.

— Не соглашусь. — Альберт огляделся. — Мне оно представляется более чем приемлемым. Хорошее освещение, свободные линии обстрела, не слишком шумно.

Судя по всему, хозяйка кафе, нервная кубинка лет пятидесяти с лишним, занервничала сильнее обыкновенного. Она ощущала напряжение между этими мужчинами и хотела, чтобы это напряжение поскорее перенеслось за пределы ее заведения. За стойкой перед ней сидела пожилая пара, не обращая никакого внимания на происходящее: они спорили, пойти сегодня вечером в кинотеатр «Тампа» или же на шоу Тито Броки в «Тропикале».

Больше в зале никого не было.

Джо покосился на Грасиэлу. Ее глаза чуть расширились, на горле у нее проступила бьющаяся жилка, которой он никогда раньше не замечал, но в остальном она казалась спокойной. Руки у нее не дрожали, и дышала она по-прежнему ровно.

Альберт еще раз откусил от сосиски и наклонился в ее сторону:

— Как тебя зовут, крошка?

— Грасиэла.

— Ты светлая негритоска или темная латиноска? Никак не пойму.

Она улыбнулась ему:

— Я из Австрии. Разве не видно?

Альберт захохотал. Он хлопнул себя по ляжке, хлопнул по столу, и даже ничего не замечавшая пожилая пара покосилась на него.

— Вот славно-то, — произнес он, обращаясь к Лумису и Бонсу. — Австрия.

Они не поняли юмора.

— Австрия! — Он всплеснул руками, в одной все еще болталась сосиска. Он вздохнул. — Ладно, проехали. — Он снова повернулся к ней. — Ну что ж, Грасиэла из Австрии, как твое полное имя?

— Грасиэла Доминга Маэла Корралес.

Альберт присвистнул:

— В рот не влезет. Но сдается мне, у тебя по этой части большой опыт, крошка. По части пихания в рот, а?

— Не надо, — вмешался Джо. — Не стоит, Альберт. Не впутывай ее в это.

Альберт повернулся к Джо, дожевывая сосиску:

— Прошлый опыт показывает, что мне такие вещи не очень хорошо удаются, Джо.

Джо кивнул:

— Что тебе надо?

— Мне надо узнать, почему ты ничему не выучился в тюрьме. Был слишком занят, все время подставлял задницу? Выходишь, приезжаешь сюда и думаешь, что за два дня меня одолеешь? Они тебя там совсем, на хрен, лишили мозгов, Джо?

— Возможно, я лишь пытался привлечь твое внимание, — проговорил Джо.

— В таком случае ты достиг феноменального успеха, — процедил Альберт. — Сегодня к нам стали поступать сообщения из моих баров, из моих ресторанов, из моих бильярдных, из всех забегаловок, которые я разместил на всем пространстве отсюда до Сарасоты. Они сообщают, что больше не платят мне. Что теперь они платят тебе. Разумеется, я отправился потолковать с Эстебаном Суаресом, и вдруг оказалось, что у него больше вооруженной охраны, чем у Монетного двора США. Он не дал себе труда со мной встретиться. Думаешь, ты вместе с шайкой итальяшек и… кажется, еще и негритосов?

— Кубинцев.

Альберт угостился куском тоста Джо.

— И тебе кажется, ты меня вытеснишь?

Джо кивнул:

— Мне кажется, я уже это сделал, Альберт.

Альберт покачал головой:

— Как только ты помрешь, Суаресы снова встанут в мой строй. И будь уверен, перекупщики — тоже.

— Если бы ты хотел, чтобы я помер, ты бы давно меня убил. Ты пришел вести переговоры.

Альберт снова покачал головой:

— Я и правда хочу, чтобы ты был мертв. Никаких переговоров. Я лишь хотел, чтобы ты увидел, как я переменился. Я сделался мягче. Мы выйдем задним ходом, а эту девчонку оставим. Никто и волоска на ее голове не тронет, хотя, Господь свидетель, у нее их хватает. — Альберт встал. Застегнул пиджак над своим недавно приобретенным брюшком. Поправил шляпу. — Если поднимешь шум, мы прихватим и ее. И убьем вас обоих.

— Таковы твои условия?

— Именно таковы.

Джо кивнул. Он вынул из кармана пиджака листок бумаги и положил его на стол. Разгладил. Поднял глаза на Альберта и стал зачитывать имена:

— Пит Маккаферти, Дейв Керриган, Джерард Мюлер, Дик Киппер, Фергюс Демпси, Арчибальд…

Альберт выхватил листок у него из пальцев и дочитал сам.

— Ты их не можешь найти, правда, Альберт? Всех своих лучших бойцов. Они не отвечают на телефонные звонки, не подходят к дверям. Ты все уверяешь себя, что здесь просто совпадение, но сам знаешь, что это чушь. Мы добрались до них. До каждого из них. Мне очень не хочется тебе это говорить, Альберт, но они к тебе больше не вернутся.

Альберт фыркнул, но его румяное лицо уже приобрело цвет слоновой кости. Он посмотрел на Бонса и Лумиса, фыркнул еще раз. Бонс последовал его примеру, но у Лумиса сделался больной вид.

— Кстати, о людях из твоей организации, — проговорил Джо. — Как ты узнал, где меня найти?

Альберт покосился на Грасиэлу, немного румянца вернулось на его щеки.

— Ты парень немудреный, Джо. Правило простое: следуй за девкой.

Подбородок Грасиэлы напрягся, но она промолчала.

— Неплохое правило, — одобрил Джо. — Но ты бы не сумел выследить меня здесь, если бы не знал, где искать меня ночью. А этого не знал никто.

— Ты меня поймал. — Альберт поднял ладони. — Видимо, у меня есть и иные методы.

— Агент в моей организации?

В глазах Альберта мелькнула улыбка, но он быстро ее сморгнул.

— Тот же, кто посоветовал тебе подобраться ко мне в кафе, а не на улице?

Глаза Альберта больше не улыбались. Они стали невыразительными, как монеты.

— Он сказал тебе, что, если ты подберешься ко мне в кафе, я не стану устраивать драку, потому что рядом девушка? Он сказал тебе, что я даже могу вывести тебя к мешку наличных, которые я спрятал в тайнике рядом с Гайд-парком?

— Пристрелите его, шеф, — проговорил Брендан Лумис. — Прямо сейчас.

— Вам надо было пристрелить меня, как только вы вошли, — заметил Джо.

— Еще успеется, нет?

— Нет, — произнес Дион, подходя к Лумису и Бонсу сзади и направляя на каждого по «тридцать восьмому».

Сэл Урсо вошел через переднюю дверь, за ним следовал Левша Даунер. Оба были одеты в плащи, несмотря на жаркий безоблачный день.

Хозяйка заведения и пара за стойкой теперь были по-настоящему потрясены. Старик похлопывал себя по груди. Хозяйка перебирала четки, неистово шевеля губами.

Джо обратился к Грасиэле:

— Не могла бы ты объяснить им, что мы их не тронем?

Она кивнула и вышла из-за стола.

Альберт сказал Диону:

— Значит, предательство — неизлечимая черта твоего характера, не так ли, толстяк?

— Проявилась всего разок, вшивый ты модник, — отозвался Дион. — Прежде чем покупаться в этот раз на мое вранье, припомнил бы, что я сотворил с твоим Блюмом в прошлом году.

— Сколько наших на улице? — осведомился Джо.

— Четыре полные машины, — сообщил Дион.

Джо встал:

— Альберт, я не хочу никого убивать в этом кафе, но я могу передумать, если ты подашь мне хоть малейший повод. Хоть половинку повода.

Альберт улыбнулся с прежним самодовольством, даже сейчас, уступая по числу людей и стволов:

— Мы не дадим тебе и четвертинки повода. Годится для начала сотрудничества?

Джо плюнул ему в лицо.

Глаза Альберта превратились в черные точки.

Очень долго никто в кафе не шевелился.

— Я собираюсь полезть за платком, — наконец произнес Альберт.

— Полезешь за чем-нибудь — мы тебя прикончим на месте, — предупредил Джо. — Утрись рукавом, на хрен.

Альберт подчинился. Улыбка вернулась на его лицо, но в глазах по-прежнему светилась жажда убийства.

— Значит, ты или прикончишь меня, или выживешь меня из города.

— Верно.

— И что же ты выберешь?

Джо глянул на хозяйку кафе с ее четками. Грасиэла стояла рядом с женщиной, положив ей руку на плечо.

— Не думай, что я сегодня расположен тебя убивать, Альберт. У тебя нет ни пушек, ни финансовых средств, чтобы начать войну, и тебе понадобится много лет, чтобы выстроить новые связи, а до этого я и не подумаю оглядываться через плечо.

Альберт уселся. Спокойно и непринужденно. Как будто он в гостях у старых друзей. Джо остался стоять.

— Ты планировал это с того вечера в переулке, — проговорил Альберт.

— Ну конечно.

— Просто скажи мне — тут хоть что-то было просто из-за бизнеса?

Джо покачал головой:

— Чисто личное.

Альберт обдумал это. Кивнул:

— Ты хочешь спросить про нее?

Джо ощутил на себе взгляд Грасиэлы. И взгляд Диона.

Он сказал:

— Да нет, не особенно хочу. Ты ее трахал, я ее любил, а потом ты ее убил. Что тут обсуждать?

Альберт пожал плечами:

— Я действительно ее любил. Сильнее, чем ты можешь вообразить.

— У меня прекрасное воображение.

— Не настолько, — возразил Альберт.

Джо пытался прочесть его чувства по внешне невозмутимому лицу. И ощутил то же самое, что и тогда, в подвальном служебном коридоре отеля «Статлер». Что Альберт относится к Эмме точно так же, как и он.

— Зачем же ты ее убил?

— Я ее не убивал, — произнес Альберт. — Это сделал ты. В ту минуту, когда сунул в нее свой хрен. Ты смазливый парень, в городе были тысячи других девчонок, но ты выбрал именно мою. Если мужчине наставили рога, у него два пути — забодать себя или забодать тебя.

— Но ты забодал не меня, а ее.

Альберт пожал плечами. Джо ясно видел, что это до сих пор его мучит. Господи, подумал он, да ей до сих пор принадлежит часть меня и часть его.

Альберт обвел взглядом кафе:

— Твой хозяин выжил меня из Бостона. Теперь ты выживаешь меня из Тампы. Расклад такой?

— В общем-то, да.

Альберт указал на Диона:

— Ты знаешь, что это он заложил тебя тогда в Питсфилде? Что из-за него ты и просидел два года?

— Ну да, я знаю. Слушай-ка, Ди.

Дион не спускал глаз с Бонса и Лумиса:

— Чего?

— Всади-ка пару пуль Альберту в мозги.

Глаза Альберта выпучились, хозяйка кафе вскрикнула, а Дион, не опуская руки, пересек зал. Сэл и Левша вынули из-под плащей «томпсоны», чтобы держать на мушке Лумиса и Бонса. Подойдя ближе, Дион приставил пистолет к виску Альберта. Тот зажмурился и поднял руки.

— Стоп, — велел Джо.

Дион повиновался.

Джо поддернул брюки и опустился на корточки перед Альбертом.

— Смотри в глаза моему другу, — велел Джо.

Альберт поднял взгляд на Диона.

— Видишь в этих глазах хоть какую-то любовь к тебе, Альберт?

— Нет. — Альберт моргнул. — Нет, не вижу.

Джо кивнул Диону, и тот отвел пистолет от Альбертовой головы.

— Ты на машине? — спросил Джо у Альберта.

— Что?

— Ты сюда на машине приехал?

— Да.

— Хорошо. Сейчас ты выйдешь отсюда, сядешь в свою машину и поедешь на север, за пределы этого штата. Я бы тебе посоветовал Джорджию, потому что на данный момент я контролирую Алабаму, побережье Миссисипи и все города отсюда и до Нового Орлеана. — Он улыбнулся Альберту. — Впрочем, в связи с Новым Орлеаном у меня деловая встреча на следующей неделе.

— Откуда мне знать, что на дороге меня не будут поджидать твои люди?

— Черт побери, Альберт, обязательно будут. Более того, они тебя проводят до самой границы штата. Верно я говорю, Сэл?

— Все автомобили заправлены и готовы, мистер Коглин.

Альберт покосился на автомат Сэла:

— Откуда мне знать, что они нас не прикончат по дороге?

— Они этого не сделают, — проговорил Джо. — Но если ты сейчас же подобру-поздорову не уберешься из Тампы, на хрен, я даю тебе стопроцентную гарантию, что до завтра ты не доживешь. А я знаю, что ты хочешь дожить до завтра, потому что завтра ты начнешь придумывать план мести.

— Тогда зачем оставлять меня в живых?

— Чтобы все знали: я отобрал у тебя все, что ты имел, и ты не посмел меня остановить. — Джо встал с корточек. — Я позволяю тебе сохранить жизнь, Альберт, потому что я, черт подери, не могу назвать ни единого человека, кому она понадобилась бы.

Глава восемнадцатая Ничей сын

В эти тучные годы Дион говорил Джо: «Везение когда-нибудь да кончается».

Он говорил так не раз.

А Джо отвечал:

— И везение кончается, и невезение.

— Тебе просто очень долго везет, — замечал Дион. — Никто уже не помнит, как тебе не везло.

Джо построил дом себе и Грасиэле на углу Девятой и Девятнадцатой. Он воспользовался для этого услугами испанских, кубинских, итальянских рабочих, он привез архитекторов из Нового Орлеана, чтобы придать строению стиль, в целом напоминавший о французском квартале Нового Орлеана, но с некоторым латиноамериканским оттенком. Они с Грасиэлой несколько раз съездили в этот город именно для того, чтобы пройтись по французскому кварталу и вдохновиться его архитектурными идеями. По Айбору они тоже ходили немало. Наконец они остановились на сочетании неоклассицизма и испанского колониального стиля. Дом демонстрировал прохожим фасад из красного кирпича и светлые бетонные балконы с перилами кованого железа. Окна с зелеными рамами были постоянно закрыты ставнями, так что с улицы дом выглядел непритязательно, и трудно было определить, живут ли в нем.

Но в задней его части располагались огромные комнаты с высокими медно-красными потолками и сводчатыми проходами, смотревшие во внутренний двор, на засаженный болотными растениями пруд и в сады, где мята, фиалки и череда произрастали бок о бок с европейскими веерными пальмами. Оштукатуренные стены увивал алжирский плющ. Зимой здесь цвели бугенвиллеи, полыхал желтый каролинский жасмин, весной их сменял кампсис, алый, точно апельсин-королек. Замощенные камнем дорожки змеились вокруг фонтана во внутреннем дворе, а затем через сводчатые арки крытой галереи шли к лестнице, которая, изгибаясь, вела в дом вдоль стен из бледно-желтого кирпича.

Все двери в доме имели толщину не менее шести дюймов, с петлями, устроенными по принципу храпового крюка, и с чугунными запорами. Джо сам помог спроектировать гостиную на третьем этаже, с куполообразным потолком и azotea,[38] с которой открывался вид на аллею, проходившую за домом. Это была скромная терраска по сравнению с балконом второго этажа, опоясывавшим остальную часть дома, или с галереей третьего этажа, сделанной из литого чугуна и имевшей веранду шириной с целую улицу. Про эту терраску Джо часто забывал.

Начав, Джо уже не мог остановиться. Гости, которым посчастливилось побывать на каком-нибудь из благотворительных вечеров Грасиэлы, вспоминали потом гостиную, огромный вестибюль с широченной лестницей, заграничные шелковые занавески, итальянские кресла, зеркала-псише в стиле Наполеона III с соответствующими канделябрами, мраморные каминные доски из Флоренции и картины в золоченых рамах, прямиком из парижской галереи, которую рекомендовал ему Эстебан. Голые кирпичные стены фирмы «Августа Блок» соседствовали со стенами, покрытыми атласными обоями, или узорами, или модной, нарочито растрескавшейся штукатуркой. Паркетные полы в передней части дома сменялись каменными полами в задней, чтобы сохранить прохладу в комнатах. Летом на мебель надевали белые хлопковые чехлы, а на люстры марлю, чтобы предохранить их от насекомых. Москитные сетки висели над кроватью Джо и Грасиэлы, а также над четырехногой ванной, куда они частенько забирались вечерами, прихватив с собой бутылку вина, под уличный шум, доносящийся до ванной комнаты.

Из-за всей этой роскоши Грасиэла потеряла подруг. В основном она дружила с теми, кто работал вместе с ней на фабрике или в клубе «Сиркуло кубано» в его первые годы. Дело не в том, что они завидовали свежеобретенному богатству Грасиэлы и ее везению (хотя некоторые действительно испытывали зависть), дело в том, что, будучи у нее в гостях, они опасались случайно задеть что-нибудь ценное и уронить эту вещь на каменный пол. Они находились в постоянном напряжении, и вскоре у них истощились общие с Грасиэлой темы для разговора.

В Айборе этот дом называли La Mansión del Alcalde, Дом Мэра, но Джо узнал об этом прозвище лишь через год, а то и позже: уличные голоса теперь почти не долетали до его слуха, и он не мог разобрать слов.

Между тем компания «Коглин — Суарес» создала завидную стабильность в том бизнесе, который никогда ею не отличался. Джо и Эстебан учредили винокурню в театре «Лэндмарк» на Седьмой, а потом еще одну, на задах кухни гостиницы «Ромеро», они содержались в чистоте и были постоянно загружены. Компания прибрала к рукам все мелкие предприятия, даже те, которые работали на Альберта Уайта, давая им более увесистую долю прибыли и более качественный продукт. Они покупали более скоростные лодки и заменили все моторы в своих грузовиках и других транспортных автомобилях. Они приобрели двухместный гидросамолет, чтобы с воздуха прикрывать перевозки по Мексиканскому заливу. Этим самолетом управлял Фарруко Диас, бывший мексиканский революционер, столь же одаренный, сколь и безумный. Фарруко, весь в глубоких застарелых оспинах, с длинными волосами, напоминающими влажные макароны, настаивал на том, чтобы у пассажирского кресла «на всякий случай» вмонтировали пулемет. Когда Джо напомнил ему, что при одиночных полетах с пулеметом из него «в случае чего» просто некому будет стрелять, Фарруко согласился на компромисс: они разрешили ему установить в самолете пулеметную стойку без пулемета.

А на земле они взяли под контроль все маршруты, пролегавшие по территории Юга и шедшие вдоль Восточного побережья. Джо рассуждал так: если платить дань местным контрабандистам-южанам за пользование их дорогами, то банды контрабандистов будут откупаться от местных копов, и количество арестов и потерянных грузов может уменьшиться на тридцать — тридцать пять процентов.

Оно уменьшилось на семьдесят.

Совсем скоро фирма Джо и Эстебана превратилась из компании с ежегодным оборотом в один миллион долларов в гиганта с оборотом в шесть миллионов.

И все это во время всемирного финансового кризиса, волны которого накатывались день за днем, месяц за месяцем. Людям требовалась работа, людям требовалось жилище, людям требовалась надежда. А когда ни того, ни другого, ни третьего на горизонте не маячит, остается пить.

Пороку нипочем Великая депрессия, заключил Джо.

В отличие от почти всего остального. Хотя Джо находился в определенной изоляции от этого мира, он с тем же изумлением, что и прочие, узнал о колоссальном экономическом спаде, который за эти годы испытала страна. После обвала 1929 года лопнули десять тысяч банков, и тридцать миллионов человек потеряли работу. Гувер, предвидя битву за избрание на второй срок, все талдычил про свет в конце туннеля, но большинство полагало, что этот свет — от поезда, который несется на них и вот-вот раздавит. Гувер предпринял последнюю попытку наскрести хоть какие-то средства, подняв налог для богатейших из богачей с двадцати пяти до шестидесяти трех процентов, и потерял единственную группу населения, которая еще поддерживала его.

Однако в Большой Тампе экономика почему-то стремительно росла: судостроение и консервная промышленность по-настоящему процветали. Но в Айборе об этом и слыхом не слыхивали. Сигарные фабрики начали разоряться еще быстрее банков. Вместо работников появились крутильные станки, вместо чтецов — радиоприемники. Сигареты и папиросы стали, благодаря своей дешевизне, новым легальным пороком страны, а продажи сигар упали более чем на пятьдесят процентов. Рабочие с дюжины фабрик устроили было забастовку, но их сокрушили громилы, нанятые руководством, полиция и куклуксклановцы. Итальянцы пачками покидали Айбор. Испанцы тоже начали уезжать.

Грасиэла потеряла работу из-за внедрения станков. Джо только порадовался: он уже много месяцев хотел вытащить ее с «Ла трочи». Она была слишком ценным кадром для его организации. Она встречала кубинцев, переселяющихся во Флориду, и направляла их в кубинский клуб, или в больницу, или в кубинскую гостиницу — в зависимости от их нужд. Если она видела, что кто-то, кому она доверяет, годится для работы в бизнесе Джо, она говорила с этим кандидатом об уникальной вакансии.

Кроме того, ее филантропические инстинкты в сочетании с настоятельной необходимостью для Джо и Эстебана отмывать деньги привели к тому, что Джо скупил около пяти процентов Айбор-Сити. Он выкупил две прогоревшие сигарные фабрики и заново нанял уволенных рабочих; он превратил разорившийся универмаг в школу, а обанкротившийся оптовый магазин сантехники — в бесплатную клинику. Он обратил восемь пустующих зданий в бутлегерские бары, хотя вывески гласили, что это галантерея, табачная лавка, цветочные магазины, мясные лавки, а также греческая закусочная. Последняя, к огромному удивлению всех (в том числе самого Джо), начала пользоваться такой бешеной популярностью, что пришлось выписать из Афин родичей повара и открыть дополнительную закусочную в семи кварталах восточнее.

Но Грасиэла скучала по своей фабрике. По шуткам и историям, которые рассказывали другие крутильщицы, по чтецам, читавшим по-испански ее любимые романы, по своему родному языку, на котором она говорила тогда целыми днями.

Она всегда ночевала в доме, который для них построил Джо, но сохранила за собой комнатку над кафе, хотя, насколько Джо знал, там она разве что переодевалась, к тому же не очень часто. Гардероб в их доме Джо набил одеждой, которую он ей накупил.

— Эту одежду купил мне ты, — говорила она, когда он спрашивал, почему она не надевает ее чаще. — А мне нравится покупать себе вещи самой.

На это у нее никогда не хватало наличности: все свои деньги она отсылала на Кубу — либо семье своего нахлебника-муженька, либо своим друзьям из антимачадовского движения. Иногда Эстебан ездил на Кубу по ее поручениям, эти поездки с целью сбора средств обычно совпадали с открытием того или иного ночного клуба. Обратно он привозил обнадеживающие новости о революционном движении, но Джо знал по опыту, что после его следующего путешествия эти надежды окажутся разбитыми вдребезги. Он привозил и свои фотографии. Глаз у него становился все зорче, и он овладевал камерой все лучше — как великий скрипач с годами все лучше овладевает смычком. В кругах латиноамериканских повстанцев он сделал себе имя. Эта репутация не в последнюю очередь основывалась на взрыве корабля «Мёрси».

— У тебя на руках женщина в смятении, — сказал он Джо после очередной поездки.

— Это-то я знаю, — ответил Джо.

— А ты понимаешь, отчего она в смятении?

Джо налил им по рюмке «Бочкового рома Суареса»:

— Нет, не понимаю. Мы в состоянии купить все, что она пожелает, заняться всем, чем она захочет. Она может себе позволить самую дорогую одежду, она может стричься у лучших парикмахеров, ходить в лучшие рестораны…

— Из тех, куда пускают латиноамериканцев.

— Это и так понятно.

— Неужели? — Эстебан, сидевший в кресле, наклонился вперед, поставил ноги на пол.

— Я пытаюсь объяснить ей, — проговорил Джо, — что мы победили. Что теперь мы с ней можем отдохнуть. И вместе состариться.

— И ты думаешь, она этого хочет? Быть женой богача?

— Разве не этого хочет большинство женщин?

Эстебан странно улыбнулся:

— Когда-то ты мне рассказывал, что в отличие от большей части гангстеров ты вырос не в бедности.

Джо кивнул:

— Мы жили не так уж богато, но…

— Но у вас был славный дом, вы всегда ели досыта, могли себе позволить ходить в школу.

— Да.

— И твоя мать была счастлива?

Джо долго молчал.

— Мне кажется, это ответ «нет», — заключил Эстебан.

Наконец Джо произнес:

— Мои родители, скорее, походили на дальних родственников, каких-нибудь троюродных. У нас с Грасиэлой не так. Мы — не они. Мы все время разговариваем. Мы, — он понизил голос, — все время трахаемся. Мы по-настоящему наслаждаемся обществом друг друга.

— Ну и что же?

— Ну и почему бы ей меня не полюбить?

Эстебан рассмеялся:

— Конечно, она тебя любит.

— Но не говорит этого.

— Разве важно, чтобы говорила?

— Для меня — да, — ответил Джо. — И она не хочет разводиться с Балбесом.

— Я не могу выступить в его защиту, — признал Эстебан. — Мне и за тысячу лет не понять, чем ее так покорил этот pendejo.[39]

— Ты его видел?

— Всякий раз, когда я прохожу по самому паршивому кварталу Старой Гаваны, он сидит там в каком-нибудь из баров, пропивает ее деньги.

«Мои деньги, — подумал Джо. — Мои».

— А ее там до сих пор кто-нибудь разыскивает?

— Ее имя в списке, — ответил Эстебан.

Джо поразмыслил над этим.

— Но я мог бы за две недели достать ей фальшивые документы. Могу же?

Эстебан кивнул:

— Разумеется. Или даже быстрее.

— И тогда я смогу отправить ее туда, и она увидит, как этот ублюдок сидит у стойки, и она… Она — что, Эстебан? Как она поступит? Думаешь, ей этого хватит, чтобы его бросить?

Эстебан пожал плечами:

— Послушай меня, Джозеф. Она тебя любит. Я знаю ее всю жизнь, я видел ее влюбленной. Но с тобой? У-у! — Он расширил глаза и обмахнулся шляпой. — Она такого никогда не испытывала. Но помни, десять лет она считала себя революционеркой и тут вдруг в один прекрасный день обнаруживает, что по-настоящему хочет все это сбросить с плеч: свои убеждения, свою родину, свое призвание, а также своего глупого старого мужа, — сбросить и уйти к американскому гангстеру. Думаешь, она когда-нибудь сможет признаться в этом самой себе?

— Почему бы и нет?

— Потому что ей тогда придется признать: она — революционерка из кафе, она — не настоящая бунтовщица. Нет, она не станет себе в этом признаваться. Она с двойной энергией бросится в общее дело, а тебя будет держать на некотором расстоянии. — Он покачал головой, завел глаза к потолку и погрузился в раздумья. — Когда говоришь об этом вслух, кажется, что это какое-то безумие.

Джо потер лицо. И сказал:

— Оно и есть.

Все шло гладко примерно года два, чертовски долгий срок для такого бизнеса. Пока в город не прибыл Роберт Дрю Прутт.

В понедельник, на другой день после того разговора с Эстебаном, к Джо пришел Дион и сообщил, что Р. Д. обчистил очередной их клуб. Роберта Дрю Прутта обычно называли инициалами, и он беспокоил всех в Айборе с тех пор, как восемь недель назад вышел из тюрьмы и объявился здесь, чтобы проложить себе путь в жизни.

— Почему нам просто не отыскать этого ублюдка и не пришить его?

— Это не понравится местным куксам.

В последнее время ку-клукс-клан набрал большую власть в Тампе. Его члены всегда были фанатичными противниками пьянства — не потому, что сами не пили (пили они постоянно), а потому, что считали: алкоголь дает иллюзию власти низшим классам, приводит к внебрачным связям между расами, а кроме того, является частью папистского заговора, имеющего целью посеять слабость среди последователей истинной религии, чтобы католики в конце концов сумели овладеть всем миром.

До финансового обвала ку-клукс-клан не трогал Айбор. Но как только экономика рухнула, идея власти белых начала обретать сторонников — отчаявшихся людей, таких же как и те, что стали толпиться вокруг проповедников адских мучений. Люди были растеряны и испуганы, а поскольку веревки для линчевания не могли дотянуться до банкиров или биржевиков, они искали мишени более доступные.

Они нашли их в лице рабочих сигарных фабрик, ибо те с давних пор славились забастовочной активностью и радикальными убеждениями. Последней забастовке положил конец именно ку-клукс-клан. Всякий раз, когда забастовщики где-нибудь собирались, куклуксклановцы врывались на это собрание, наобум стреляя из винтовок и колошматя рукоятками пистолетов всех, кто попадется под руку. На лужайке у дома одного из забастовщиков они сожгли крест, в дом другого, на Семнадцатой, бросили зажигательную бомбу, а двух работниц, пешком возвращавшихся домой с фабрики «Селестино Вега», изнасиловали.

Забастовку прекратили.

Р. Д. Прутт входил в ку-клукс-клан, затем вынужденно покинул его ряды, чтобы провести два года в тюрьме, и имелись все основания предполагать, что теперь, выйдя на свободу, он снова присоединится к этой почтенной организации. Первый бутлегерский бар, на который он совершил налет, крошечное заведеньице в задней части трущобной лачуги на Двадцать седьмой, находился через железную дорогу от лачуги, где когда-то жили железнодорожные рабочие и где теперь, по слухам, размещалась штаб-квартира местного отделения ККК, которым заправлял Кельвин Борегар. Сгребая вечернюю выручку бара, Р. Д. указал на ближайшую к железной дороге стену и предупредил: «Мы за вами приглядываем, так что лучше не зовите копов».

Когда Джо об этом услышал, он понял, что имеет дело с болваном: кто, на хрен, станет вызывать полицию после ограбления нелегальной забегаловки? Но слово «мы» заставило его задуматься: ку-клукс-клан только и поджидал кого-то вроде Р. Д., чтобы разобраться с ним. Янки-католик, работает с латиносами, итальяшками и негритосами, спит с кубинкой, заработал деньги на продаже рома, демонского зелья, — в таком типе все ненавистно, все.

Он скоро понял, что они провоцируют его. Рядовые армии ку-клукс-клана, может, и представляли собой сборище идиотов от рождения, с четырехклассным образованием, полученным в третьеразрядных школах, но их вожаки, как правило, отличались более острым умом. По слухам, кроме Кельвина Борегара (владельца местной консервной фабрики и члена муниципального совета), в группу входил судья Франклин из Тринадцатого суда, дюжина копов и даже Говард Хьюитт, редактор издания «Тампа экзаминер».

Но куда больше, на взгляд Джо, ситуацию осложняло то, что шурином Р. Д. являлся не кто иной, как Ирвинг Фиггис, он же Ирв Орлиный Глаз, начальник полиции Тампы.

Со времени их первой встречи в двадцать девятом Фиггис несколько раз вызывал Джо на допрос, но лишь для того, чтобы прояснить некоторые противоречия, неизбежно возникавшие в их отношениях. Джо сидел в его кабинете, и иногда Ирв просил секретаршу принести им лимонад, и Джо рассматривал фотографии на его столе: красавица-жена, двое рыжеволосых детей — Калеб, вылитый отец, и Лоретта, по-прежнему настолько ослепительная, что у Джо мутилось в голове, когда он на нее смотрел. Среди выпускниц хиллсборской школы она была признана королевой красоты и к тому же еще с детства получала всевозможные призы в местном театре. Так что никто не удивился, что после выпуска она отправилась в Голливуд. Как и все остальные, Джо ждал, что со дня на день она появится на большом экране. Вокруг нее словно разливалось некое сияние, и на этот свет люди слетались, точно мотыльки.

Ирв не раз предупреждал Джо, что, если его, Ирва, контора обнаружит хоть что-нибудь связывающее его, Джо, с делом «Мёрси», они упекут его до конца жизни. И кто знает, как федералам придет в голову распорядиться этой жизнью: может, попросту отправят его на виселицу. Но пока этого не произошло, Ирв позволял Джо и Эстебану спокойно существовать, только бы они держались подальше от белой части Тампы.

Но тут Р. Д. Прутт ограбил четвертый нелегальный бар Пескаторе за месяц, словно призывая Джо отомстить ему.

— Все четверо барменов говорят об этом типе одно и то же, — объяснял Дион. — Он чокнутый сукин сын. По нему это видно. В следующий раз он кого-нибудь убьет. Или через раз.

По тюрьме Джо знал массу типов, которые подходили под такое описание. Обычно они оставляют тебе лишь три пути: заставить их на тебя работать, заставить их не обращать на тебя внимания или же убить их. Джо ни за какие коврижки не стал бы нанимать Р. Д. на работу, а Р. Д. никогда и в голову не пришло бы слушаться приказов католика или кубинца, так что оставался вариант номер два и вариант номер три.

Февральским утром он встретился с Фиггисом в «Тропикале». Погода стояла теплая и сухая. Джо успел узнать, что с конца октября по конец апреля климат здесь просто несравненный. Они попивали кофе с добавкой «Бочкового рома Суареса», и Фиггис беспокойно поглядывал на Седьмую улицу, слегка ёрзая в кресле.

В последнее время в нем чувствовалась какая-то неуверенность, словно он изо всех сил пытался удержаться на краю и не утонуть.

Джо понятия не имел, что там стряслось у того в жизни: может, сбежала жена, а может, умер кто-то, кого он любил, но ему было ясно, что этого человека в последнее время что-то разъедает изнутри, отнимает у него силу и уверенность.

Шеф полиции спросил:

— Фабрику Переса закрывают, слыхал?

— Вот черт! — отозвался Джо. — Там сколько рабочих — четыре сотни?

— Пять сотен. Еще пятьсот человек выгнали на улицу. Еще пятьсот пар праздных рук, которые только и ждут, чтобы заняться дьявольским промыслом. Но, чтоб мне провалиться, даже дьявол в эти дни не нанимает себе сотрудников. Так что им остается пить, драться, грабить и всячески осложнять мне работу. Правда, у меня она, по крайней мере, есть.

Джо заметил:

— А я слышал, что Джеб Пол закрывает свой текстильный магазин.

— Я тоже слышал. Его семья этим магазином владела еще до того, как город получил название.

— Стыд и позор.

— Еще какой позор.

Они выпили, и тут в заведение неспешно вошел с улицы Р. Д. Прутт. На нем был желто-коричневый спортивный костюм с широкими обшлагами, белая шапочка для гольфа и двухцветные туфли-оксфорды, словно он собирался на матч. Во рту у него торчала зубочистка, и он катал ее между губами.

Едва он уселся, Джо заметил, что его лицо излучает страх. Страх жил в глубине его глаз, сочился из пор его кожи. Большинство людей не умеют различать страх, обманываясь обличьями, какие он принимает на людях: ненавистью, дурным расположением духа, яростью. Но Джо два года исследовал его в Чарлстауне и успел обнаружить, что худшие из тамошних обитателей — одновременно и самые испуганные. Они боятся, что в них признают трусов или — хуже того — жертв устрашающих и устрашенных людей. И они нарочно пугают тех, кто может заразить их новой порцией страха, и тех, кто может лишить их этого страха. Страх бегает в их глазах, как ртуть, его надо ловить при первой же встрече с ними, при первом же взгляде, а то никогда больше его не увидишь. Но в момент первого контакта они еще только готовятся, еще только собирают себя по частям, чтобы иметь с тобой дело, и ты можешь увидеть, как этот зверь, страх, ныряет в свою пещеру. Джо с грустью увидел, что зверь у Р. Д. Прутта — огромный, размером с дикого кабана. А значит, Р. Д. Прутт вдвойне злобен и безрассуден, ибо вдвойне испуган.

Р. Д. уселся, и Джо протянул ему руку.

Тот покачал головой:

— Не пожимаю рук папистам. — Он улыбнулся, показал Джо ладони. — Без обид.

— Никаких обид. — Джо не отводил кисть. — А если я скажу, что полжизни не был в церкви?

Р. Д. хмыкнул, но снова помотал головой.

Джо убрал руку и поудобнее устроился в кресле.

Фиггис произнес:

— Р. Д., повсюду ходят упорные слухи, что тут, в Айборе, ты взялся за старое.

Р. Д. посмотрел на своего зятя, невинно распахнув глаза:

— С чего это?

— Мы слышали, что ты грабишь разные заведения, — пояснил Фиггис.

— Какие еще заведения?

— Бутлегерские бары.

— О-о, — протянул Р. Д., и глаза у него вдруг сделались маленькими и темными. — Ты о таких местах, которых и не должно быть в добропорядочном городе, а?

— Верно.

— О таких, которые, прямо скажем, нелегальные, а стало быть, их надо позакрывать?

— Пожалуй, о таких, — признал Фиггис.

Р. Д. покачал своей маленькой головой, и на его лице снова появилось выражение ангельской невинности.

— Ничегошеньки я про это не знаю.

Джо с Фиггисом переглянулись. Джо показалось, что оба они изо всех сил пытаются сдержать вздох.

— Ха-ха, — изрек Р. Д. — Ха-ха. — Он указал на них пальцем. — Я с вами со всеми играю. И вы это сами понимаете.

Фиггис кивнул на Джо:

— Р. Д., перед тобой деловой человек, который пришел поговорить о деле. Предлагаю тебе с ним об этом побеседовать.

— И ты это знаешь, а? — спросил Р. Д. у Джо.

— Конечно.

— Знаешь, во что я играю? — уточнил Р. Д.

— Ты просто дурака валяешь, — ответил Джо.

— А то как же. Ты знаешь. Ты знаешь. — Он улыбнулся Фиггису. — Гляди-ка, он знает.

— Вот и ладно, — произнес Фиггис. — Получается, мы все — друзья.

Р. Д. театрально округлил глаза:

— А вот этого я не говорил.

Фиггис, поморгав, заметил:

— Так или иначе, все мы поняли друг друга.

— Этот человек, — Р. Д. наставил палец в лицо Джо, — бутлегер, который якшается с негритосами. Его бы обмазать смолой да вывалять в перьях. А не дела с ним вести.

Джо улыбнулся при виде этого пальца и подумал, не схватить ли его, не шмякнуть ли об стол, не переломать ли ему кости.

Но Р. Д. быстро отдернул руку и громко воскликнул:

— Шучу-шучу! Ты ж понимаешь юмор, а?

Джо не ответил.

Р. Д. потянулся через стол и ткнул Джо кулаком в плечо:

— Юмор понимаешь, нет? А? А?

Джо смотрел на это лицо, едва ли не самое дружелюбное из всех, которые встречались ему в жизни. На лицо, которое, судя по его выражению, желает тебе самого лучшего. Он смотрел, пока не увидел, как зверь страха мелькнул в дружелюбных и безумных глазах Р. Д.

— Я понимаю шутки.

— Если только не над тобой шуткуют, а? — заметил Р. Д.

Джо кивнул:

— Мои друзья мне сказали, что ты часто посещаешь «Паризьен».

Р. Д. сощурился, точно пытаясь вспомнить это место.

Джо добавил:

— Как я слышал, ты очень любишь тамошнее французское семьдесят пятого года.

Р. Д. поддернул штанину.

— Даже если так, что с того?

— Мне кажется, тебе следовало бы стать там не постоянным посетителем, а кем-то более значительным.

— Это кем?

— Партнером.

— Какой процент?

— Десять от всей выручки заведения.

— И ты это устроишь?

— Разумеется.

— Зачем это?

— Скажем так: я уважаю амбиции.

— И чего, все?

— И я сразу вижу в человеке талант.

— Ну, десять процентов мне мало.

— А о какой цифре ты думал?

Лицо Р. Д. стало мягким и безмятежным, точно пшеничное поле в безветренную погоду.

— Я думал про шестьдесят.

— Ты хочешь получать шестьдесят процентов от выручки одного из самых преуспевающих клубов в городе?

Р. Д. кивнул безмятежно и радостно.

— И за какие же труды?

— Будешь отстегивать мне мои шестьдесят процентов, и мои друзья, может, станут смотреть на тебя чуть подобрее.

— А кто твои друзья? — поинтересовался Джо.

— Шестьдесят процентов, — изрек Р. Д., словно называл эту цифру в первый раз.

— Сынок, — произнес Джо, — я не дам тебе шестьдесят процентов.

— Я тебе не сынок, — с прежней мягкостью отозвался Р. Д. — Я ничей сын.

— Какое облегчение для твоего отца.

— Чего-чего?

— Пятнадцать процентов, — предложил Джо.

— Забью насмерть, — шепнул Р. Д.

Или, по крайней мере, так послышалось Джо.

— Что-что? — переспросил он.

Р. Д. звучно поскреб себя по щетине на подбородке. Уставился на Джо пустыми и при этом слишком блестящими глазами. И проговорил:

— По мне, так это честная доля.

— Какая?

— Пятнадцать процентов. Двадцать не дашь?

Джо поглядел на Фиггиса, снова перевел взгляд на Р. Д.:

— Думаю, пятнадцать процентов — это щедро. За работу, на которую я тебя даже не прошу являться.

Р. Д. снова поскреб щетину, посмотрел в стол. Поднял взгляд и улыбнулся им открытой мальчишеской улыбкой:

— Вы правы, мистер Коглин. Это честная сделка, сэр. И я на нее соглашаюсь со всем моим удовольствием.

Фиггис откинулся на спинку кресла, сложив руки на поджаром животе.

— Очень приятно это слышать, Роберт Дрю. Я так и знал, что мы придем к согласию.

— И мы пришли, — подтвердил Р. Д. — Как я буду забирать свою долю?

— Заглядывай в тамошний бар каждый второй вторник, около семи вечера, — ответил Джо. — Спросишь управляющего. Шайан Макальпин.

— Как-как, Шван?

— Почти, — отозвался Джо.

— Он что, тоже папист?

— Не он, а она. Я у нее об этом не спрашивал.

— Шайан Макальпин. «Паризьен». Вечером по вторникам. — Р. Д. хлопнул ладонями по столику и поднялся. — Ну чего, отличненько, вот что я вам скажу. Был рад встрече, мистер Коглин, Ирв. — Он коснулся шляпы, глянув на них, и, выходя, сделал неопределенный прощальный жест — то ли помахал рукой, то ли отсалютовал.

Целую минуту они не говорили ни слова.

Наконец Джо, чуть повернувшись в кресле, спросил у Фиггиса:

— Он сильно тронутый?

— Еще как.

— Этого я и опасался. Думаешь, он правда будет соблюдать наше соглашение?

Фиггис пожал плечами:

— Время покажет.

Когда Р. Д. явился в «Паризьен» за своей долей, то поблагодарил Шайан Макальпин, едва она ее отдала. Он попросил Шайан произнести ее имя по буквам и, когда она это сделала, заметил, что оно очень даже славное. Он сообщил, что рассчитывает на долгое сотрудничество, и выпил у стойки. Со всеми, кого он встретил в заведении, он держался весьма любезно. Затем он вышел, забрался в свою машину и проехал мимо сигарной фабрики Вахо к «Заведению Филлис» — первому бару, где Джо выпил по прибытии в Айбор.

Бомба, которую Р. Д. Прутт бросил в «Заведение Филлис», не заслуживала названия бомбы, но мощного заряда и не требовалось: зал там был настолько мал, что высокий человек не мог хлопнуть в ладоши, не задев локтями о стенку.

Никого не убило, но барабанщику по имени Кой Коул оторвало большой палец на левой руке, и он больше никогда не сможет играть; а семнадцатилетняя девушка, зашедшая за отцом, чтобы отвезти его домой, лишилась ступни.

Джо отправил три команды, по два человека в каждой, на поиски этого чокнутого урода, но Р. Д. Прутт залег на дно. Они прочесали весь Айбор, потом всю Западную Тампу, потом всю Тампу вообще. Никто не мог его найти.

Неделю спустя Р. Д. зашел еще в один из баров Джо на восточной стороне города: в это заведение приходили главным образом чернокожие кубинцы. Он зашел туда, когда оркестр играл во всю мощь и все плясали. Подобрался к сцене и выстрелил бас-тромбонисту в колено, а певцу — в живот. Кинул на сцену конверт и вышел в заднюю дверь.

Конверт был адресован сэру Джозефу Коглину, Трахальщику негритосов. Внутри лежала записка всего из двух слов:

Шестьдесят процентов.

Джо отправился с визитом к Кельвину Борегару на его консервную фабрику. С собой он захватил Диона и Сэла Урсо. Они встретились с Борегаром в его кабинете, расположенном в задней части корпуса; отсюда виден был закаточный цех внизу. Несколько десятков женщин в халатах и фартуках, с подходящими к ним по цвету повязками на голове, стояли на раскаленном полу вокруг серпантина конвейерных лент. Борегар наблюдал за ними через огромное, от пола до потолка, окно в полу. Он не встал, когда вошел Джо со своими людьми. Он целую минуту не смотрел на них. Затем повернулся в кресле, улыбнулся, ткнул большим пальцем в сторону смотрового окна.

— Положил глаз на новенькую, — сообщил он. — Как она вам?

Дион произнес:

— Новая делается старой, как только выезжаешь на ней с парковки.

Кельвин Борегар поднял бровь:

— Метко сказано, метко. Что я могу для вас сделать, джентльмены?

Он вынул сигару из ящичка на столе, но никому больше не стал предлагать.

Джо уселся, положил ногу на ногу и выпрямил складку ножной манжеты:

— Мы хотели бы узнать, можете ли вы образумить Р. Д. Прутта?

— По правде сказать, мало кому это в жизни удавалось, — заметил Борегар.

— Так или иначе, — проговорил Джо, — мы бы попросили вас попытаться.

Борегар откусил кончик сигары и выплюнул его в корзину для бумаг.

— Р. Д. — взрослый человек. Он не требует моих советов, так что с моей стороны было бы неучтиво их ему давать. Даже если бы я признал справедливость вашей просьбы. Но коль скоро я в неведении, раскройте мне ее.

Джо подождал, пока Борегар не раскурит сигару. Тот смотрел на него сквозь пламя, а потом — сквозь дым. Джо ждал. И наконец произнес:

— Ради самосохранения Р. Д. должен прекратить стрелять в моих клубах и встретиться со мной, чтобы мы могли прийти к взаимоприемлемому соглашению.

— В клубах? А какого рода эти клубы?

Джо покосился на Диона с Сэлом, но ничего не ответил.

— Клубы любителей бриджа? — продолжал Борегар. — Или, может быть, ротари-клубы?[40] Сам я принадлежу к Ротарианскому клубу Большой Тампы и что-то не припомню, чтобы я видел вас…

— Я пришел к вам как к взрослому человеку, чтобы обсудить деловой вопрос, — проговорил Джо, — а вы хотите играть в дурацкие игры.

Кельвин Борегар положил ноги на стол.

— Разве я хочу именно этого?

— Вы наслали на нас этого парня. Вы знали, что у него хватит безумия, чтобы это сделать. Но добьетесь вы одного: его убьют.

— Кого-кого я наслал?

Джо сделал долгий вдох через нос:

— Вы в этих краях — великий магистр ку-клукс-клана. Рад за вас. Но неужели вы думаете, что после того, как мы добились того, чего добились, мы позволим давить на нас своре выродившихся говнарей, вроде вас и ваших дружков?

— Хо-хо, мой мальчик, — проговорил Борегар с усталой ухмылкой. — Если ты думаешь, что мы только такие, ты роковым образом заблуждаешься. Мы — городские клерки и судебные приставы, тюремные охранники и банкиры. Сотрудники полиции, депутаты, есть даже один судья. И мы кое-что решили, мистер Коглин. — Он снял ноги со стола. — Мы решили поприжать тебя, и твоих латиносов, и твоих итальяшек. Или мы вообще выживем тебя из города. Если ты настолько глуп, чтобы начать с нами войну, мы обрушим адский огнь и на тебя, и на все, что ты любишь.

— Значит, вы угрожаете мне целой кучей разных людей, которые более могущественны, чем вы? — отозвался Джо.

— Именно так.

— Зачем я тогда с вами разговариваю? — И Джо кивнул Диону.

Кельвин Борегар еще успел сказать: «Что?» — но тут Дион пересек кабинет и вышиб ему мозги, тут же забрызгавшие громадное окно, от пола до потолка.

Дион поднял сигару с груди Кельвина Борегара и сунул ее в рот. Отвинтил глушитель «максим» от своего пистолета и зашипел, засовывая приспособление в карман плаща:

— Горячая, скотина.

Сэл Урсо заметил:

— Ты в последнее время стал какой-то неженка.

Они вышли из кабинета и спустились по металлической лестнице в цех. Входя сюда, они низко надвинули широкополые шляпы и накинули светлые плащи поверх цветастых костюмов, чтобы рабочие видели: перед ними гангстеры, — и не засматривались на пришельцев слишком долго. Вышли они точно так же. Если кто-то из айборцев и признал их, свидетелю наверняка известна их репутация. Этого достаточно, чтобы все в закаточном цехе на фабрике покойного Кельвина Борегара временно сделались близорукими.

Джо сидел на передней террасе дома Фиггиса в Гайд-парке, рассеянно открывая-закрывая отцовские часы. Дом представлял собой классическое бунгало с элементами стиля «искусства и ремесла». Коричневый дом со светло-желтой отделкой. Шеф полиции сам выстроил эту террасу из широких досок гикори, поставил сюда ротанговую мебель и светло-желтое кресло-качалку — под цвет отделке дома.

Фиггис подъехал на своем автомобиле, вышел и двинулся к дверям по дорожке из красного кирпича, идущей по безукоризненно подстриженному газону.

— Сам явился? — проговорил он.

— Чтобы избавить тебя от хлопот. Все равно ты меня к себе притащил бы.

— Зачем?

— Мои ребята говорили, ты меня ищешь.

— Ах да. — Фиггис подошел к крыльцу, поставил ногу на ступеньку, какое-то время постоял так. — Ты прострелил голову Кельвину Борегару?

Джо прищурился, глядя на него:

— А кто это — Кельвин Борегар?

— Больше вопросов не имею, — заявил Фиггис. — Пива? Безалкогольное, но неплохое.

— Буду весьма обязан, — произнес Джо.

Фиггис зашел в дом и вскоре вернулся с двумя кружками безалкогольного пива и с собакой. Пиво было холодное, а собака старая — серый бладхаунд с мягкими ушами размером с банановые листья. Улегшись на террасу между Джо и дверью, пес стал похрапывать с открытыми глазами.

— Мне нужно добраться до Р. Д., — произнес Джо, поблагодарив Фиггиса за пиво.

— Не сомневался, что ты чувствуешь такую потребность.

— Ты знаешь, что будет, если ты не поможешь мне, — заметил Джо.

— Нет, — возразил Фиггис, — не знаю.

— Будут новые трупы, новое кровопролитие, а в газетах — все новые статьи про «Резню в Сигарном городе» и прочее. И тебя в конце концов сметут.

— Тебя тоже.

Джо пожал плечами:

— Может быть.

— Разница лишь в том, что когда тебя будут выметать, то прострелят тебе дырку за ухом.

— Если он уйдет, — произнес Джо, — война кончится. И вернется мир.

Фиггис покачал головой:

— Я не стану закладывать брата своей жены.

Джо посмотрел на улицу. На прелестную улочку с аккуратными кирпичными бунгало, раскрашенными в жизнерадостные тона, с несколькими старыми южными домами с крылечками и парой особняков. Гордо высились дубы, в воздухе пахло гардениями.

— Я не хочу это делать, — проговорил Джо.

— Что делать?

— То, к чему ты меня вот-вот вынудишь.

— Я тебя ни к чему не вынуждаю, Коглин.

— Вынуждаешь, — возразил Джо. — Еще как.

Он вынул первую фотографию из внутреннего кармана пиджака и положил ее на доски террасы рядом с Фиггисом. Фиггис знал, что ему не стоит на нее смотреть. Заранее знал. Несколько секунд он сидел, прижав подбородок к правому плечу. Но потом он повернул голову и все-таки посмотрел. Его лицо побелело.

Он поднял взгляд на Джо, снова опустил его на снимок, тут же отвел глаза. И тогда Джо нанес финальный удар.

Он выложил второе фото рядом с первым и сказал:

— Ирв, она так и не добралась до Голливуда. Только до Лос-Анджелеса.

Ирвинг Фиггис мельком глянул на второй снимок, и глаза его стали влажными. Он зажмурился и прошептал:

— Это нечестно, нечестно.

Он заплакал. Зарыдал. Закрыл руками лицо, опустил голову, спина его тряслась.

Когда он перестал, то не убрал руки, и пес подошел к нему, сел рядом и прижался головой к его бедру. Пес дрожал, шлепая губами.

— Мы нашли ей специального доктора, — сообщил Джо.

Фиггис опустил руки, глянул на Джо. В его покрасневших глазах светилась ненависть.

— Какого еще доктора?

— Из тех, кто помогает людям слезть с героина, Ирв.

Фиггис предостерегающе поднял палец:

— Больше не смей называть меня по имени. Изволь называть меня «шеф Фиггис». Все дни или все годы, какие остаются до конца нашего с тобой знакомства. Ясно?

— Не мы с ней это сделали, — заметил Джо. — Мы ее лишь нашли. И вытащили ее оттуда, где она была. А это было очень скверное место.

— А потом сообразили, как на этом нажиться. — Фиггис указал на снимки своей дочери в обществе трех мужчин, она была в металлическом ошейнике, на цепи. — Ваши и наркотой промышляют. И не важно, моей дочери они ее сбагривают или чьей-нибудь еще.

— Я этим не промышляю, — возразил Джо, понимая, что его слова звучат жалко. — Я занимаюсь только ромом.

Фиггис вытер глаза краями ладоней, а потом тыльными сторонами кистей.

— На прибыль от рома твоя организация покупает другие вещи. И не притворяйтесь невинной овечкой, сэр. Назовите свою цену.

— Что?

— Свою цену. За то, чтобы сказать мне, где моя дочь. — Он повернулся и посмотрел на Джо. — Скажите мне. Скажите, где она.

— Она с хорошим доктором.

Фиггис стукнул кулаком по перилам террасы.

— В клинике для наркоманов, — добавил Джо.

Фиггис топнул ногой.

— Я не могу вам сказать, где она, — заявил Джо.

— Пока?..

Джо долго смотрел на него. Не говоря ни слова.

Наконец Фиггис поднялся, и пес встал тоже. Шеф полиции открыл дверь, снабженную москитной сеткой, и вошел в дом. Джо слышал, как он набирает телефонный номер. Он заговорил, обращаясь к невидимому абоненту, и голос у него был более громким и хриплым, чем обычно:

— Р. Д., ты встретишься с парнем еще раз. И чтоб больше никаких споров на эту тему.

Сидя на террасе, Джо закурил папиросу. В нескольких кварталах отсюда, на Говард-авеню, раздавались автомобильные гудки.

— Да, — сказал Фиггис в трубку, — я тоже приду.

Джо снял с языка табачную крошку и пустил ее по ветерку.

— С тобой ничего не случится. Клянусь.

Он повесил трубку и некоторое время стоял у сетки, потом толкнул дверь и вместе с собакой снова оказался на террасе.

— Он встретится с тобой на Лонгбоут-Ки, там, где они отгрохали этот свой «Риц». Сегодня вечером, в десять. Он сказал, чтобы ты пришел один.

— Годится.

— Когда я узнаю ее местонахождение?

— Когда выйду живым после встречи с Р. Д.

Джо зашагал к машине.

— Сделай это сам, — услышал он.

Он обернулся к Фиггису:

— Что?

— Если ты собираешься его убить, будь мужчиной, спусти курок сам. Нет ничего достойного в том, чтобы заставлять других делать то, на что у тебя не хватает духу.

— В большинстве прочих вещей тоже ничего достойного нет, — заметил Джо.

— Ошибаешься. Я каждое утро просыпаюсь, смотрю на себя в зеркало и знаю, что я иду праведным путем. А ты?.. — Вопрос Фиггиса повис в воздухе.

Джо открыл дверцу машины и полез внутрь.

— Подожди.

Джо оглянулся на него. На террасе стоял мужчина, который уже не был вполне мужчиной, потому что Джо украл у него кое-что важное и теперь собирался уехать, увозя это с собой.

Измученными глазами Фиггис указал на пиджак Джо. И дрожащим голосом спросил:

— У тебя там есть еще?

Джо чувствовал эти снимки у себя в кармане — отвратительные, словно гниющие десны.

— Нет.

После чего сел в машину и уехал.

Глава девятнадцатая Никаких лучших времен

Джон Ринглинг, цирковой импресарио и подлинный благодетель Сарасоты, выстроил «Риц-Карлтон» на острове Лонгбоут-Ки в 1926 году, но столкнулся с финансовыми проблемами и оставил недостроенный отель над бухтой, спиной к заливу, с номерами без мебели и стенами без лепнины.

Когда Джо еще только приехал в Тампу, он раз десять проехался вдоль берега, высматривая удобные места для выгрузки контрабанды, прибывающей морем. На них с Эстебаном работало несколько судов, доставляющих черную патоку в главный порт Тампы, и город они закрыли так надежно, что теряли всего одну из десяти партий груза. Но они оплачивали и суда, доставлявшие ром в бутылках, испанский anís, а также orujo[41] — непосредственно из Гаваны на запад Центральной Флориды. Это позволяло не проводить стадию брожения и очистки на американской земле (а стадия эта отнимала немало времени), однако такие суда подвергались большей опасности со стороны защитников сухого закона, в том числе служащих казначейства, правительственных агентов федеральных служб и сотрудников береговой охраны. И пилот Фарруко Диас, при всех своих талантах и при всем своем безрассудстве, мог лишь наблюдать, как приближаются копы, но не останавливать их. (Вот почему он упорно продолжал настаивать на том, чтобы к пулеметной стойке в его кабине добавили пулемет и пулеметчика.)

До объявления открытой войны береговой охране и людям Джона Гувера небольшие островки-барьеры, разбросанные вдоль берегов залива, — Лонгбоут-Ки, Кейси-Ки, Сиеста-Ки и прочие — представляли собой идеальные места для того, чтобы временно спрятать там лодку или груз. Но они же могли служить отличной западней, ибо на них можно было попасть (или выбраться с них) лишь на лодке или по единственному мосту. Так что если копы висят у тебя на хвосте, гавкая в свои мегафоны и шаря вокруг своими прожекторами, и если у тебя нет способа улететь с острова, тогда ты отправишься в тюрьму, голубчик.

За эти годы контрабандисты не меньше десятка раз временно оставляли свой товар в «Рице». Сам Джо в этих операциях не участвовал, но слышал рассказы об этом месте. Ринглинг построил каркас здания, даже провел водопровод и настелил черновой пол, однако потом просто бросил там эту громадину — отель на триста номеров, в стиле «испанское Средиземноморье», настолько огромный, что, если бы во всех комнатах разом включилось освещение, огни наверняка увидели бы даже из Гаваны.

Джо прибыл туда на час раньше срока. Он захватил с собой фонарь, попросив Диона подобрать самый лучший, но и тому требовались частые передышки: луч постепенно тускнел, начинал мигать, а потом гас. Джо приходилось на несколько минут выключать эту штуку, а потом включать ее, и вскоре все повторялось сызнова. Пока он ждал в темноте, в помещении, которое он счел недостроенным рестораном третьего этажа, ему пришло в голову, что люди тоже как фонарики: светят, тускнеют, мигают и умирают. Нездорово-мрачное и какое-то детское наблюдение, но, пока он ехал сюда, он стал нездорово-мрачным в своей обиде на Р. Д., а может, в ней сказалось и что-то детское. Потому что он знал: Р. Д. лишь один из длинного ряда. Он не исключение, он — правило. И если Джо сегодня вечером сумеет уладить эту проблему, вскоре появится следующий Р. Д. Прутт.

Бизнес у Джо нелегальный, а значит, неизбежно грязный. А грязный бизнес притягивает грязных людей. Людей невеликого умишка и большой жестокости.

Джо вышел на веранду, сделанную из белого известняка, и стал слушать шум волн и шорох колышущихся под теплым ночным ветерком листьев королевских пальм, завезенных сюда Ринглингом.

Сухозаконники проигрывают, страна восстает против восемнадцатой поправки. Запрет на алкоголь кончится. Может, через десяток лет, но, может, и в ближайшие два года. Так или иначе, некролог сухому закону написан, просто еще не опубликован. Джо с Эстебаном уже вложились в импортирующие компании по всему берегу залива и по всему краю Восточного побережья. Сейчас эти компании бедны наличностью, но в первое же утро после того, как спиртное вновь объявят легальным, Джо с Эстебаном повернут рубильник — и их бизнес засияет ярким светом. Подготовлены и винокурни, и транспортные компании, временно специализирующиеся на перевозке стеклянной посуды, и бутылочные заводы, пока обслуживающие фирмы, которые производят газированные напитки. К середине первого дня новой эпохи все это оживет и заработает на полную катушку, и, по оценкам Джо с Эстебаном, в их руках окажется от шестнадцати до восемнадцати процентов ромового рынка США.

Джо закрыл глаза, вдохнул морской воздух и задался вопросом: со сколькими еще Р. Д. Пруттами ему придется иметь дело, прежде чем он достигнет этой цели? По правде говоря, он не понимал Р. Д., парня, который бросил миру вызов, желая разгромить его в каком-то соревновании, которое существовало лишь в его, Р. Д. Прутта, голове. И это, несомненно, будет смертельная битва, ибо смерть — единственный дар и единственное успокоение, какие он может обрести на этой земле. А может быть, Джо тревожил не только Р. Д. и ему подобные? Может быть, его тревожило то, что ему приходится делать, дабы с ними покончить? С ними приходится залезать в грязь. Приходится показывать хорошему человеку вроде Ирвинга Фиггиса фотографии его дочери-первенца с хреном в заднице и цепью на шее, с героиновыми дорогами, тянущимися по ее руке.

Ему не требовалось класть перед Ирвингом Фиггисом этот второй снимок, но он сделал это, чтобы ускорить дело. В бизнесе, с которым он связал свою судьбу, его все сильнее беспокоило то, что с каждым разом, когда ты продаешь очередной кусок себя ради прибыли, это дается тебе все легче и легче.

Накануне вечером они с Грасиэлой отправились выпить в «Ривьеру», поужинали в «Колумбии» и посмотрели шоу в «Атласном небе». Их сопровождал Сэл Урсо, ставший теперь личным шофером Джо, а их автомобиль прикрывал Левша Даунер, присматривавший за ними, когда Дион занимался другими вопросами. Бармен в «Ривьере» споткнулся и упал на одно колено, пытаясь отставить для Грасиэлы кресло, прежде чем она подойдет к столику. Когда официантка в «Колумбии» пролила напиток на стол и часть его попала на брюки Джо, к их столу подошел с извинениями сначала метрдотель, потом управляющий, а затем сам владелец заведения. Джо пришлось убеждать их не увольнять официантку. Он заявил, что она просто допустила оплошность и что ее услуги были во всех других отношениях безупречны, как и во всякое другое время, когда они имели счастье сидеть за столом, который она обслуживает. Обслуживать! Джо ненавидел это слово. Разумеется, те уступили, но Грасиэла напомнила ему по пути в «Атласное небо»: а что еще они могли бы сказать в лицо Джо? Посмотрим, останется ли она у них на следующей неделе, заявила Грасиэла. В «Атласном небе» все столики оказались заняты, однако Джо с Грасиэлой даже не успели вернуться к машине, где их ждал Сэл: управляющий, по имени Пепе, подбежал к ним, заверяя, что четверо посетителей как раз только что расплатились по счету. Джо с Грасиэлой видели, как два человека приблизились к столику на четверых, что-то прошептали на ухо парочкам, сидевшим там, и ускорили их уход, подхватив под локотки.

Сев за столик, Джо и Грасиэла какое-то время молчали. Пили свои напитки, смотрели на оркестр. Грасиэла оглядела зал, покосилась на Сэла, стоявшего у машины, не сводя с них взгляда. Она посмотрела на посетителей и на официантов: те и другие делали вид, что не наблюдают за ними.

Она проговорила:

— Теперь я из тех, на кого работали мои родители.

Джо ничего на это не ответил: любой ответ, какой он мог придумать, оказался бы ложью.

Что-то в них потерялось — какая-то их часть, которая пыталась жить по правилам дня, где живут сильные мира сего, где живут торговцы недвижимостью и банкиры, где проводятся муниципальные собрания, где во время парадов, идущих по главной улице, машут флажками, где ты заменил правду о себе на историю о себе.

Но на тротуарах, под тусклыми желтыми фонарями, и в переулках, и на заброшенных парковках люди выпрашивают еду и одеяла. А если ты пройдешь мимо — что ж, на ближайшем углу орудуют их дети.

Честно говоря, ему нравилась собственная история. Больше, чем правда о себе. Правда такова: он — человек второго сорта, неряшливый, сомнительный тип, не умеющий шагать в ногу с окружающими. У него по-прежнему бостонский акцент, он не умеет правильно одеваться, и у него слишком часто появляются мысли, которые другие сочли бы «странными». Правда такова: на самом деле он — перепуганный мальчишка, о котором родители словно забыли, потеряли, как очки для чтения воскресным днем, и теперь он оставлен на милость старших братьев с их добротой, которая появляется незаметно и исчезает без предупреждения. Правда такова: он — одинокий мальчишка в пустом доме, и вот он ждет, чтобы кто-нибудь постучался к нему в спальню и спросил, все ли у него в порядке.

А его история — это история гангстерского принца. Человека, у которого имеются личный шофер и телохранитель. Человека, обладающего богатством и положением в обществе. Человека, из-за которого люди покинули свои места за столом в ресторане просто оттого, что он пожелал за этот стол сесть.

Грасиэла права: они стали теми, на кого работали ее родители. Но они лучше, чем те. И ее вечно голодные родители не могли бы ожидать иного. Имущих не побороть. Можно лишь стать одним из них, стать ими — до такой степени, что они сами будут приходить к тебе за тем, чего у них нет.

Он ушел с веранды обратно в глубину отеля. Снова включил фонарь, увидел просторный зал, где, как предполагалось, высшее общество будет пить, есть, танцевать и заниматься всем прочим, чем занимается высшее общество.

А чем еще занимается высшее общество?

Он не мог с ходу подобрать ответ.

Что еще делают люди?

Они работают. Когда могут найти работу. И даже когда не могут, они все-таки кормят семью, растят детей, ездят на своих машинах, если могут позволить себе их содержание и покупку бензина. Ходят в кино, или слушают радио, или смотрят шоу. Курят.

А что у богатых?

У них — азартные игры.

Джо так и видел перед собой этих богачей, залитых ослепительным светом. Пока остальная страна выстраивается в очереди за бесплатным супом и клянчит мелкие монетки, богатые остаются богатыми. И праздными. И скучающими.

Этот ресторан, по которому он шел, вообще никогда не был рестораном. Это зал казино. Он, как наяву, видел рулеточное колесо посредине, столики для игры в кости у южной стены, карточные столы вдоль северной. Он видел персидский ковер и хрустальные люстры с рубиновыми и бриллиантовыми подвесками.

Он вышел из этого помещения и двинулся по главному коридору. Конференц-залы, которые он проходил, сделались в его воображении мюзик-холлами: в одном — большой оркестр, в другом — варьете, в третьем — кубинский джаз, в четвертом — чуть ли не кинотеатр.

Номера. Он взбежал на четвертый этаж и заглянул в те, что выходили окнами на залив. Господи помилуй, потрясающе! На каждом этаже предполагалось поставить дворецкого, чтобы он был наготове, когда ты выходишь из того или иного лифта, и круглосуточно находился в распоряжении постояльцев этажа. В каждом номере, разумеется, имелось радио. И вентилятор под потолком. А может, еще и эти французские унитазы, о которых он слышал: те, что обрызгивают тебе задницу водой. При желании можно вызвать массажистку. Уборщицы здесь работают по двенадцать часов в сутки. Два консьержа. Нет, даже три. Он спустился на второй этаж. Фонарю снова потребовался отдых, и он выключил его, потому что уже изучил лестницу. На втором этаже он отыскал ванную комнату. Она располагалась посреди этажа, а над ней высилась большая ротонда, где теплыми весенними ночами можно прогуливаться и наблюдать, как другие обладатели беспредельного богатства танцуют под звездами, нарисованными на куполе.

Он вдруг с небывалой ясностью понял: богатые являлись бы сюда за блеском, за изысканностью и за возможностью рискнуть всем этим в нечестной игре — такой же нечестной, как та, которую они столетиями вели с бедными.

И он бы это позволял. И поощрял. И извлекал из этого прибыль.

Никто — ни Рокфеллер, ни Дюпон, ни Карнеги, ни Дж. П. Морган — не в состоянии обыграть казино. За исключением того случая, когда хозяева казино — они сами. А в здешнем казино единственный хозяин — он.

Он потряс фонарь и снова его зажег.

Почему-то он удивился, обнаружив, что они его уже ждут — Р. Д. Прутт и двое других. Р. Д. — в негнущемся желто-коричневом костюме и черном галстуке ленточкой, штанины чуть не доходят до черных ботинок, виднеются белые носки. При нем двое молодчиков — судя по их виду, типичное южное хулиганье. От них несет закисшей кукурузой и метиловым спиртом. Эти без костюмов: короткие галстуки, рубашки с низкими воротничками, шерстяные штаны на подтяжках.

Они направили на Джо свои фонари. Он изо всех сил старался не моргать.

— Ты пришел, — сказал Р. Д.

— Я пришел.

— Где мой зятек?

— Он не явился.

— Ну и отлично. — Он показал на стоявшего справа от него. — Это вот Карвер Прутт, мой кузен. — Указал на стоявшего слева. — А это его кузен с мамашиной стороны, Гарольд Лабют. — Он повернулся к ним. — Парни, вот этот прикончил Кельвина. Вы поосторожней, он может решить нас всех поубивать.

Карвер Прутт поднял винтовку к плечу:

— Вот уж вряд ли.

— Этот-то? — Р. Д. бочком двинулся вдоль бального зала, указал на Джо. — Он большой ловкач. Не спускайте глаз с этого заправского стрелка, а то дело обернется в его пользу, клянусь.

— А, — бросил Джо, — чушь.

— Ты — человек слова? — спросил Р. Д. у Джо.

— Зависит от того, кому я его даю.

— Стало быть, ты пришел не один, хоть я и просил.

— Да, — согласился Джо, — я не один.

— Ну и где они?

— Черт, Р. Д., если я тебе расскажу, то испорчу все удовольствие.

— Мы наблюдали, как ты входишь, — проговорил Р. Д. — Мы тут сидим уже три часа. Ты явился на час раньше. Думал, обхитришь нас? — Он хмыкнул. — В общем, мы знаем, что ты один. Как тебе это?

— Уж поверь, — отозвался Джо, — я не один.

Р. Д. пересек зал, его головорезы последовали за ним. Вскоре все они стояли посредине зала.

Джо уже раскрыл выкидной нож, который принес с собой. Конец рукоятки он засунул за ремешок наручных часов, которые надел исключительно для этого случая. Осталось дернуть запястьем — и лезвие выскочит ему в ладонь.

— Не хочу я никаких шестидесяти процентов.

— Я знаю, — произнес Джо.

— И чего я тогда, по-твоему, хочу?

— Не знаю, — ответил Джо. — Но могу предположить. Возвращения к… как бы это сказать… к прежнему положению вещей. Как, тепло?

— Почти горячо. Как на сковородке.

— Но никакого прежнего положения вещей никогда не существовало, — продолжал Джо. — Вот в чем твоя проблема, Р. Д. Те два года в тюрьме я ничего не делал, только читал. И знаешь, что я выяснил?

— Нет. Но ты ж мне скажешь, а?

— Я выяснил, что мы всегда все проваливали. Всегда убивали друг друга, насиловали, воровали, гадили. Вот мы кто, Р. Д. И никакого прежнего. И никаких лучших времен никогда не было.

— Угу, — произнес Р. Д.

— Знаешь, что могло быть в этом здании? — спросил Джо. — Понимаешь, что мы могли бы сделать с этим местом?

— Не-а, не понимаю.

— Мы могли бы устроить здесь самое большое казино в Соединенных Штатах.

— Никто в жизни не разрешит азартные игры.

— А вот тут я с тобой поспорю, Р. Д. Вся страна в кризисе, банки лопаются, города разоряются, люди остаются без работы.

— Потому как мы себе заполучили коммуниста в президенты.

— Нет, — возразил Джо. — Мимо. Но я пришел сюда не для того, чтобы дискутировать с тобой о политике, Р. Д. Сюда я пришел для того, чтобы сказать тебе: эпоха сухого закона кончится, потому что…

— В этой богобоязненной стране никогда в жизни не кончится сухой закон.

— Нет, ему придет конец. Потому что стране нужны все те миллионы, которых она не получила за последние десять лет, — от таможенных сборов, от импортных пошлин, от налогов с продаж и отчислений за перевозки между штатами, и прочее, и прочее. Пожалуй, они упустили миллиарды, не меньше. И они попросят меня и мне подобных, к примеру тебя, — попросят нас заработать миллионы долларов, легально торгуя выпивкой, чтобы мы спасли страну. Вот почему, следуя духу момента, они позволят легализовать в этом штате азартные игры. Если мы заплатим нужным полицейским начальникам округа, муниципальным советникам и сенаторам штата. А мы можем это сделать. И ты можешь войти в это дело, Р. Д.

— Не желаю я входить с тобой ни в какое дело.

— Тогда почему ты здесь?

— Чтобы сказать тебе в лицо, мистер: ты — раковая опухоль. Ты — бубонная чума. Ты собираешься поставить нашу страну на колени. Ты, и твоя черномазая шлюха, и твои дружки — поганые латиносы и поганые итальяшки. Я забираю «Паризьен». Не шестьдесят процентов, а всю лавочку. А потом я заберу все твои клубы. И все, что у тебя есть. Может, даже приду в твой хорошенький домик и отчикаю кусочек у этой негритоски, а потом перережу ей глотку. — Он обернулся на своих подручных и заржал. Снова повернулся к Джо. — Ты пока еще не сообразил, но ты сваливаешь из города, парень. Ты просто забыл собрать вещички.

Джо посмотрел в сверкающие злобные глаза Р. Д. Заглянул в них поглубже, туда, где оставалась одна злоба. Он словно смотрел в глаза псу, которого столько били, уродовали и держали впроголодь, что в ответ ему остается лишь кусать.

В этот миг он пожалел его.

Р. Д. Прутт увидел эту жалость в глазах Джо. Его собственные глаза полыхнули яростью. В ее отсвете блеснул нож. Джо увидел, как тот несется ему в глаза, но, когда он опустил взгляд на руку Р. Д., тот уже вонзил лезвие ему в живот.

Джо обеими руками стиснул его запястье, чтобы Р. Д. не мог никуда сдвинуть нож — ни вправо, ни влево, ни вверх, ни вниз. Собственный нож Джо с лязгом упал на пол. Р. Д. пытался вырваться. Оба скрипели зубами от напряжения.

— Я тебя прижал, — цедил Р. Д. — Прижал.

Джо выпустил его руку и оттолкнул Р. Д. краями ладоней, уперевшись в середину его туловища. Нож выскользнул из живота, и Джо упал на пол, и Р. Д. захохотал, и его молодчики захохотали тоже.

— Прижал тебя! — объявил Р. Д. и двинулся к Джо.

Джо смотрел, как с лезвия капает его собственная кровь. Поднял руку:

— Погоди.

Р. Д. остановился:

— Так все говорят.

— Я не с тобой говорю. — Джо вгляделся в темноту, увидел звезды на куполе над ротондой. — Да. Теперь можно.

— А с кем ты? — спросил Р. Д.

Как всегда, он соображал туговато. Видимо, потому и стал таким тупым и злобным.

Дион и Сэл Урсо включили прожектора, которые они сегодня днем прикрепили к потолку ротонды. Словно множество полных лун вышло из-за туч. Бальный зал засиял белым.

Когда на них обрушился шквал пуль, Р. Д. Прутт, его кузен Карвер и Гарольд, кузен Карвера, задергались в каком-то смертельном фокстроте, словно ими овладел страшный приступ кашля прямо на раскаленных углях. В последнее время Дион стал настоящим виртуозом «томпсона», и он выжег пулями два креста на теле Р. Д. Прутта — спереди и сзади. Когда они кончили стрелять, клочья плоти этих троих усеивали пол и стены зала.

Джо услышал шаги на лестнице: бегут к нему, вниз.

Вбегая в зал, Дион крикнул Сэлу:

— За врачом, живо!

Слышно, как побежал Сэл, как его шаги удаляются. Дион подскочил к Джо и рванул на нем рубашку:

— О-о, вот так штука.

— Что там? Скверно?

Дион скинул пальто и разорвал собственную рубашку. Скомкал, прижал к ране:

— Держи так.

— Скверно? — повторил Джо.

— Да уж ничего хорошего, — ответил тот. — Как себя чувствуешь?

— Ноги холодные. А живот горит. Хочется заорать, если честно.

— Ну, так ори, — разрешил Дион. — Вокруг-то никого.

Джо повиновался. Мощь этого крика изумила его. Казалось, вопль разнесся по всему отелю.

— Полегчало? — спросил Дион.

— Знаешь, нет, — признался Джо.

— Тогда больше так не делай. Он уже вот-вот придет. Док.

— Вы его захватили с собой?

Дион кивнул:

— Он в моторке. Сэл уже выстрелил из ракетницы. Тот сейчас несется к пристани.

— Это хорошо.

— Почему ты не заорал, когда он тебя пырнул? Мы тебя тут ни хрена не могли разглядеть. Торчали там и ждали сигнала.

— Не знаю, — ответил Джо. — Мне не хотелось доставлять ему такую радость. Господи, как болит-то.

Дион сунул ему руку, и Джо стиснул ее.

— Зачем ты дал ему подобраться так близко, если ты его сам не собирался резать?

— Что зачем?

— Подобраться, с ножом. Это ты его должен был пырнуть.

— Не надо мне было ему показывать эти снимки, Ди.

— Ты ему показывал снимки?

— Нет. Что? Нет. Я про Фиггиса. Не надо мне было этого делать.

— Господи, да нам пришлось, чтобы завалить этого сучьего бешеного пса.

— Это несправедливая цена.

— Уж какая есть. И нечего позволять этому уроду тебя кромсать, потому что, видите ли, цена не такая.

— Ладно.

— Эй, эй. Не спать.

— Хватит меня бить по щекам.

— Хватит закрывать глаза.

— Из него получится славное казино.

— Что?

— Поверь мне, — сказал Джо.

Глава двадцатая Mi Gran Amor[42]

Пять недель.

Вот сколько он провел на больничной койке. Сначала в клинике Гонсалеса на Четырнадцатой, всего в квартале от «Сиркуло кубано», а затем, под именем Родриго Мартинес, в больнице «Сентро астуриано», двенадцатью кварталами восточнее. Пусть кубинцы не ладили с испанцами, а северные испанцы с южными, пусть у всех у них случались стычки с итальянцами и американскими неграми, но по части медицинского обслуживания Айбор славился взаимовыручкой и единством. Все тут отлично знали, что в белой Тампе никто и пальцем не шевельнет, чтобы заштопать им дырку в сердце, если рядом страдает от заусенца пациент-англосакс.

Над Джо трудилась команда, которую собрали Грасиэла и Эстебан: хирург-кубинец, выполнивший первичное чревосечение, испанский специалист по полостной медицине, наблюдавший за восстановлением стенки брюшины во время второй, третьей и четвертой операций, а также американский врач, работавший на переднем крае фармакологии, имевший доступ к вакцине от столбнячного токсина и контролировавший введение морфия.

Все первоначальные действия над Джо: промывание, дезинфекция, осмотр раны, ее санация и зашивание — производились в клинике Гонсалеса, но сведения о том, что он там, просочились наружу. На другую же ночь полуночные всадники ку-клукс-клана принялись разъезжать вверх и вниз по Девятой, маслянистая вонь их факелов заползала внутрь сквозь оконные решетки. Джо этого не ощущал, он спал, о первых двух неделях после ранения он сохранил лишь отрывочные воспоминания, но в течение тех месяцев, когда он приходил в себя, Грасиэла рассказала ему об этом.

Когда всадники поскакали прочь из Айбора, грохоча по Седьмой и стреляя из винтовок в воздух, Дион послал за ними своих людей, посадив их по двое на каждую лошадь. Перед рассветом неизвестные ворвались в дома восьми местных жителей в Большой Тампе и Сент-Питерсберге и избили их до полусмерти, некоторых — на глазах у их родных. Когда на Темпл-террас жена одного из этих избиваемых попыталась вмешаться, ей переломали руки бейсбольной битой. Когда возле Египетского озера сын одного из них попытался им воспрепятствовать, его привязали к дереву и оставили на растерзание муравьям и москитам. Самой приметной из жертв стал дантист Виктор Толл, который, по слухам, сменил Кельвина Борегара на посту вождя местного отделения ККК. Доктора Толла привязали к капоту его же автомобиля. Ему пришлось лежать там в луже собственной крови и вдыхать запах собственного горящего дома.

Это, в сущности, положило конец власти ку-клукс-клана в Тампе на целых три года, но семья Пескаторе и банда Коглина — Суареса не могли знать этого заранее, поэтому не стали полагаться на случай и перевели Джо в больницу «Сентро астуриано». Здесь ему вставили дренажную трубку для отвода внутреннего кровотечения, источник которого никак не мог выяснить первый врач, вот почему вызвали второго — обходительного испанца с самыми красивыми пальцами, какие Грасиэла когда-либо видела.

К тому времени Джо почти оправился от геморрагического шока — главной причины смерти большинства жертв ножевых ранений. Вторая причина — повреждения печени, но его печени вынесли вердикт: «абсолютно здоровая и неповрежденная». Позже врачи сообщили ему, что его спасли отцовские часы, на крышке которых в результате появилась новая царапина. Острие ножа соскользнуло с крышки часов, слегка изменив траекторию.

Первый врач сделал все возможное, чтобы определить ущерб, нанесенный двенадцатиперстной кишке, прямой кишке, толстой кишке, желчному пузырю, селезенке и терминальному отделу подвздошной кишки, но он работал отнюдь не в идеальных условиях. Джо уложили на грязный пол заброшенного здания и потом перевезли через бухту на лодке. Когда он оказался на операционном столе, с момента ранения прошло уже больше часа.

Второй врач, осматривавший Джо, предположил (судя по углу, под каким нож вошел в брюшную полость), что у пациента повреждена селезенка, и они снова раскроили Джо. Испанского доктора не подвело чутье. Он залатал рану в селезенке и откачал токсичную желчь, которая уже начала разъедать стенку брюшной полости, так что до конца месяца требовалось провести еще две операции.

Очнувшись после второй операции, Джо обнаружил, что на полу в изножье его койки кто-то сидит. В глазах у него мутилось: воздух был словно затянут марлей. Но он различил крупную голову, вытянутую морду. И хвост. Этот хвост стучал по одеялу над его ногой. Вдруг он четко увидел ту самую пуму. Она глядела на него голодными желтыми глазами. Джо стиснуло горло, кожа покрылась потом.

Пума облизнулась, зевнула, и Джо захотелось тут же закрыть глаза при виде этих огромных зубов, белевших белизной всех костей, которые эти зубы сокрушили и переломили пополам, с которых они сорвали мясо.

Пасть захлопнулась, желтые глаза снова уставились ему в лицо, и потом большая кошка положила передние лапы ему на живот и прошла по его телу к голове.

— Что за кошка? — спросила Грасиэла.

Он поднял взгляд на ее лицо, смаргивая пот. Наступило утро; в окна тек прохладный воздух, принося с собой аромат камелий.

После этих операций ему, помимо всего прочего, запретили заниматься сексом в течение трех месяцев. Под запрет попали также спиртное, кубинская еда, моллюски и ракообразные, орехи и кукуруза. Если он и опасался, что нехватка плотских утех отдалит их с Грасиэлой друг от друга (она тоже опасалась этого), то на самом деле получилось наоборот. Ко второму месяцу он научился удовлетворять ее другим путем, при помощи рта: на этот метод он случайно набрел несколько лет назад, но теперь это стало для него единственным способом доставлять ей удовольствие. Он опускался перед ней на колени, сжимая ее зад руками, а ртом накрывая врата ее влагалища — врата, которые представлялись ему теперь одновременно и священными, и греховными, и роскошно-скользкими. Теперь он наконец нашел то, ради чего можно преклонить колени. Если требовалось отказаться от всех предрассудков насчет того, что мужчина должен давать женщине и получать от нее, ради того, чтобы почувствовать себя чистым и полезным, каким он ощущал себя, опустив голову между бедрами Грасиэлы, — тогда остается пожалеть, что он не отбросил эти предрассудки еще несколько лет назад. Поначалу она протестовала: нет, нельзя; мужчины так не делают; мне надо вымыться; тебе не понравится, какая она на вкус, — но потом это стало для нее почти маниакальным пристрастием. В какой-то момент Джо понял, что они совершают в среднем по пять актов ублажения в день.

Когда доктора наконец разрешили ему прекратить пост, Джо с Грасиэлой закрыли ставни в своем доме на Девятой и набили холодильник второго этажа едой и шампанским, после чего два дня не вылезали из-под полога своей огромной кровати и из четырехногой ванны. К концу второго дня, снова открыв ставни на улицу, лежа под потолочным вентилятором, сушившим их влажные тела, Грасиэла сказала:

— Другого такого никогда не будет.

— О чем ты?

— Другого такого мужчины. — Она провела ладонью по его заштопанному животу, напоминающему лоскутное одеяло. — Ты мой мужчина до самой смерти.

— Да ну?

Она прижалась к его шее открытым ртом и выдохнула:

— Да, да, да.

— А как же Адан?

Впервые он увидел, как в ее глазах при упоминании мужа зажигается презрение.

— Адан — не мужчина. Ты, mi gran amor, ты — мужчина.

— Ты — самая-самая из женщин, — отозвался он. — Бог ты мой, я по тебе просто с ума схожу.

— И я по тебе.

— Ну, тогда… — Он обвел взглядом комнату. Он долго ждал этого дня. И теперь он толком не знал, как себя вести, — теперь, когда этот день настал. — На Кубе ты никогда не добьешься развода, верно?

Она покачала головой:

— Даже если я смогу вернуться туда под собственным именем, церковь не разрешит мне развестись.

— Значит, ты всегда будешь с ним в браке.

— Формально, — уточнила она.

— Формально — это же ерунда?

Она рассмеялась:

— Согласна.

Он притянул ее к себе, окинул взглядом все ее смуглое тело, заглянул в ее карие глаза:

— Tú eres mi esposa.[43]

Она вытерла глаза руками, издала влажный смешок:

— А ты — мой муж.

— Para siempre.

Она положила теплые ладони ему на грудь и кивнула:

— Навсегда.

Глава двадцать первая Озари мне путь

Бизнес по-прежнему процветал.

Джо начал подмазывать колеса предстоящей сделки с «Рицем». Джон Ринглинг готов был продать здание, но не землю под ним. Поэтому Джо велел своим адвокатам поработать с юристами Ринглинга, чтобы выяснить, можно ли достичь соглашения, которое устроит обе стороны. В частности, совсем недавно стороны рассматривали возможность сдачи земли в аренду на девяносто девять лет, но не сумели договориться о правах на воздушное пространство с властями округа. Джо направил одну группу посредников на подкуп налоговых инспекторов в округе Сарасота, другую — в Таллахасси, на обработку политических заправил штата, а третью — в Вашингтон, нацеливаясь на тех сотрудников Службы внутренних доходов и тех сенаторов, которые являлись завсегдатаями борделей, игорных залов и опиумных курилен, где семья Пескаторе имела свою долю.

Первым его успехом на этом поприще стала декриминализация бинго во флоридском округе Пинелас. Затем он добился, чтобы законопроект о разрешении бинго по всему штату рассмотрели уже на осенней сессии, а значит, по всей вероятности, поставили на голосование уже в 1932 году. Его друзья в Майами, гораздо более продажном городе, поспособствовали дальнейшему смягчению властей штата: именно тогда округа Дейд и Броуард легализовали тотализатор. Джо с Эстебаном просто из кожи вон лезли, чтобы купить землю для своих друзей из Майами, и теперь эту землю быстро занимали под ипподромы.

Мазо прилетал взглянуть на «Риц». Недавно у него обнаружили рак, хотя никто, кроме самого Мазо и его врачей, не знал подробностей. Он заявлял, что преодолел этот недуг весьма успешно, однако в результате сделался плешивым и тощим. Некоторые даже нашептывали, что у него и разум помутился, но Джо не увидел тому никаких подтверждений. Мазо очень понравилась эта недвижимость, он похвалил логику Джо: сейчас самое время ударить по игорным табу, ибо сухой закон буквально корчится в агонии. Деньги, которые они потеряют из-за легализации выпивки, отправятся прямиком в карман государства, однако деньги, которые они потеряют на узаконивании казино и налогах с ипподромов, возместит та прибыль, которую они извлекут из огромного числа дуралеев, готовых день за днем ставить на скаковых лошадей.

От посредников также стали приходить хорошие вести, — похоже, благодаря обнищанию страны ему достанется жирный ломоть. В муниципалитетах по всей Флориде — и по всей стране — ощущается острая нехватка средств. Джо разослал своих людей, суливших безграничные дивиденды: налог на казино, налог на гостиницы, налог на еду и напитки, на развлечения, на жилье, на алкогольные лицензии, к тому же (что очень понравилось политиканам) еще и налог на сверхдоходы. Если в какой-нибудь из дней казино заработает больше восьмисот тысяч долларов чистой прибыли, оно должно будет отстегнуть два процента от этой суммы штату. По правде говоря, при таких условиях любое казино, приближаясь к восьмистам тысячам суточной прибыли, прекратило бы официальную фиксацию дальнейших поступлений. Но политикам с их завидущими глазами незачем об этом знать.

К концу 1931 года у него в кармане оказались два младших сенатора, девять членов нижней палаты конгресса, четыре старших сенатора, тринадцать окружных представителей, одиннадцать муниципальных советников и двое судей. Кроме того, он купил с потрохами своего давнего врага-куклуксклановца — Попрыгунчика Хьюитта, редактора газеты «Тампа экзаминер»: тот начал публиковать политические очерки и редакционные статьи, где критиковался порядок, который столь многим позволяет голодать. Между тем любое первоклассное казино на флоридском побережье залива могло бы принять их всех на работу, а полученные деньги дали бы им возможность выкупить свои заложенные дома, а значит, адвокатам нужно будет выйти из очередей за бесплатным питанием и вновь заняться своей профессией, чтобы помочь совершить эти сделки по всем правилам, а значит, понадобятся и чиновники для проверки и регистрации соответствующих бумаг.

Когда Джо вез Мазо на обратный поезд, тот произнес:

— Делай все, что тебе для этого понадобится.

— Спасибо, — ответил Джо. — Обязательно.

— Ты здесь неплохо потрудился. — Мазо похлопал его по колену. — Не думай, что это не будет учтено.

Джо не знал, для чего «учитывать» его труды. Он многое здесь выстроил буквально на пустом месте, подняв из грязи и руин, а Мазо разговаривал с ним так, словно он всего лишь подыскал ему очередную бакалейку, которую можно доить. Возможно, слухи о помутнении разума старика отчасти и верны.

— Ах да, — заметил Мазо, когда они уже подъезжали к вокзалу Юнион. — Слышал, у тебя тут еще остался какой-то отщепенец. Это так?

Джо пришлось несколько секунд подумать.

— Ты про того беднягу, который не платит, что должен?

— Про него, — подтвердил Мазо.

Этим беднягой был Тернер Джон Белкин. Вместе с тремя сыновьями он торговал собственным самогоном в пригороде Пальметто. Тернер Джон Белкин никому не хотел причинять вред, он хотел лишь продавать людям то, что продавали несколько поколений его семьи, заправлять играми, которые велись у него на заднем дворе, да девками, обслуживавшими клиентов в доме на той же улице. Но встраиваться в систему он не желал. Не желал платить дань, не желал сбывать товар, изготовленный компанией Пескаторе, он желал просто вести свой бизнес, как всегда его вел, как вели этот бизнес его отец и деды, еще с тех времен, когда Тампа называлась Форт-Бруком и от желтой лихорадки здесь умирало втрое больше народу, чем от старости.

— Я над ним работаю, — сообщил Джо.

— Как я слышал, ты над ним работаешь уже шесть месяцев.

— Три, — признался Джо.

— Ну и избавься от него.

Автомобиль остановился у обочины. Зеппе Карбоне, личный телохранитель Мазо, открыл ему дверцу и встал в ожидании. На него светило солнце.

— Мои ребята над этим работают, — сообщил Джо.

— Я не хочу, чтобы над этим работали твои ребята. Я хочу, чтобы ты положил этому конец. Лично, если понадобится.

Мазо вылез из машины, и Джо проводил его к поезду, хотя Мазо твердил, что это лишнее. Но, по правде говоря, Джо хотелось увидеть, как Мазо уезжает, ему требовалось это увидеть, чтобы самому себе подтвердить: он снова может спокойно дышать, снова может расслабиться. Визит Мазо напоминал ему визит дядюшки, который заехал на пару деньков, но все никак не отчалит. Хуже того, этот дядюшка считает, что тем самым оказывает тебе услугу.

Через несколько дней после того, как Мазо уехал, Джо отправил пару ребят нагнать немного страху на Тернера Джона, однако вместо этого тот сам нагнал на них страху, причем одного избил так, что пришлось отправлять парня в больницу. И это — без сыновей и без оружия.

Неделю спустя Джо встретился с Тернером Джоном сам.

Он велел Сэлу оставаться в машине и встал на проселочной дороге перед развалюхой этого прохвоста, с красной крышей, с полуобвалившейся террасой, на уцелевшем конце которой стоял лишь холодильный ящик для кока-колы, такой сияющий, что Джо даже задался вопросом: не полируют ли его каждый день?

Сыновья Тернера Джона, мускулистые парни в одних хлопковых кальсонах, босые, обыскали Джо, забрали его «Сэвидж-32» и затем обыскали снова.

После этого Джо вошел в лачугу и уселся напротив Тернера Джона за хромоногий деревянный стол. Он попытался выровнять стол, отчаялся сделать это и затем спросил Тернера Джона, почему тот избил его людей. Тернер Джон, долговязый, костлявый, сурового вида человек с глазами и волосами того же коричневого цвета, что и его костюм, ответил: потому что они пришли с такой ясной угрозой в глазах, что незачем было медлить, пока она оформится словесно.

Джо осведомился, понимает ли он, что это означает: Джо придется убить его, дабы сохранить свою репутацию. Тернер Джон ответствовал, что подозревал это.

— А тогда, — проговорил Джо, — зачем ты это делаешь? Почему просто не платить свою долю?

— Мистер, — отвечал Тернер Джон, — твой отец жив?

— Нет, он скончался.

— Но ты ведь остаешься его сыном, так?

— Да.

— И даже будь у тебя два десятка правнуков, ты все равно останешься сыном этого человека.

Джо оказался не готов к чувству, затопившему его в этот миг. Ему пришлось отвернуться от Тернера Джона, чтобы тот ничего не заметил.

— Да, остаюсь, — подтвердил он.

— Ты хочешь, чтоб он тобой гордился, верно? Чтоб он видел: ты — мужчина.

— Ну да, — ответил Джо. — Разумеется.

— Вот и со мной такая же история. У меня был славный папаша. Бил меня, только если я сам напрашивался. А под мухой — никогда. Обычно он меня просто шмякал по башке, когда я начинал храпеть. Я чемпион по части храпа, сэр, а папаша мой такого не терпел, когда уставал как собака. Ну а так он был самый лучший из людей. А всякому сыну хочется, чтоб отец посмотрел на него с небес и увидел, что его уроки усвоены. Вот сейчас, в эту самую минуту, папаша глядит на меня и говорит: «Тернер Джон, я воспитал тебя не для того, чтоб ты платил дань другому человеку, который, в отличие от тебя, не трудился в поте лица своего, зарабатывая себе на жизнь». — Он продемонстрировал Джо свои иссеченные шрамами ладони. — Хочешь моих денег, мистер Коглин? Тогда лучше тебе вместе со мной и моими парнями заваривать сусло, помогать нам на ферме, пахать землю, сеять, веять, молотить, доить коров. Слушаешь меня?

— Я слушаю.

— Вот так. А иначе нам и говорить-то не о чем.

Джо посмотрел на Тернера Джона, поднял глаза к потолку:

— Ты правда думаешь, что он смотрит?

Тернер Джон показал ему полный рот серебряных зубов:

— Мистер, я это знаю.

Джо расстегнул молнию на ширинке и извлек «дерринджер», который забрал у Мэнни Бустаменте несколько лет назад. Направил в грудь Тернеру Джону.

Тот сделал долгий, медленный выдох.

Джо произнес:

— Если мужчина берется за работу, он ее должен доделать. Верно?

Не спуская глаз с пистолета, Тернер Джон облизнул нижнюю губу.

— Ты знаешь, что это за оружие? — спросил его Джо.

— Бабский «дерринджер».

— Нет, — возразил Джо. — Это возможное будущее. — Он поднялся. — Делай что хочешь у себя в Пальметто. Ясно?

Тернер Джон утвердительно мигнул.

— Но сделай так, чтобы я никогда не видел твоих наклеек и не пробовал твоего пойла в округе Хиллсборо или в округе Пинелас. Да и в Сарасоте, Тернер Джон. Договорились?

Тернер Джон снова моргнул.

— Мне нужно услышать, как ты это говоришь сам, — произнес Джо.

— Договорились, — вымолвил Тернер Джон. — Слово.

Джо кивнул:

— И что теперь думает твой отец?

Тернер Джон провел взглядом по стволу пистолета, вверх по руке Джо, посмотрел ему в глаза:

— Думает, что еще чуть-чуть — и ему, черт побери, опять пришлось бы воевать с моим храпом.

Пока Джо предпринимал всевозможные ухищрения, чтобы легализовать азартные игры и выкупить отель, Грасиэла сама открыла небольшую гостиницу. Пока Джо обрабатывал ценителей изысканных салатов, Грасиэла устраивала приют для детей, лишенных отцов, и женщин, лишенных мужей. Национальный стыд и позор — то, что мужчины покидают свои семьи, точно в войну. Они покидали гуверовские городки,[44] меблированные комнаты или, в случае Тампы, хижины, где когда-то жили железнодорожные рабочие и которые именовались casitas. Они уходили за молоком, или стрельнуть папиросу, или потому, что до них дошел слух о появившейся где-то работе, — и уже не возвращались. Лишившись мужчин, беззащитные женщины иногда становились жертвами изнасилования, а порой их принуждали заниматься самой низкопробной проституцией. Дети, вдруг оказавшиеся без отца, а возможно, и без матери, наводняли улицы и проселки, и большинство из них плохо кончало.

Однажды вечером, когда Джо нежился в ванной, Грасиэла пришла к нему с двумя чашками кофе, заправленными ромом. Она разделась, скользнула в воду, устроилась напротив него и спросила, можно ли ей взять его фамилию.

— Хочешь выйти за меня замуж?

— При нашей Церкви — не могу.

— Ладно…

— Но мы ведь и так женаты, правда?

— Да.

— Вот я и хочу носить твою фамилию.

— Грасиэла Доминга Маэла Росарио Мария Кончетта Корралес-Коглин?

Она шлепнула его по руке:

— У меня не так много имен.

Он наклонился поцеловать ее, потом снова откинулся назад:

— Грасиэла Коглин?

— Sí.

Он ответил:

— Буду польщен.

— Вот и хорошо, — отозвалась она. — Я тут купила несколько зданий.

— Ты купила несколько зданий?

Она глянула на него своими карими глазами, невинными, как у оленихи.

— Три. Как это называется — комплекс? Да. Тот комплекс у бывшей фабрики Переса.

— На Палм-авеню?

Она кивнула:

— Я хочу там устроить приют для брошенных жен и их детей.

Джо не удивился. В последнее время Грасиэла мало о чем говорила, кроме этих женщин.

— А что случилось с борьбой за свободу Латинской Америки?

— Я полюбила тебя.

— Ну и что?

— И теперь ты ограничиваешь мою активность.

Он рассмеялся:

— Вот как?

— Ужасно ограничиваешь. — Она улыбнулась. — Эта штука может сработать. Вдруг мы когда-нибудь даже начнем извлекать из нее прибыль? И она станет образцом для остального человечества.

Она грезила земельной реформой, правами крестьян и справедливым распределением богатства. Она по большому счету верила в справедливость — понятие о которой, по твердому убеждению Джо, покинуло этот мир еще на заре его существования.

— Ничего не знаю насчет образца для остального человечества.

— Да почему это не может сработать? — спросила она. — Справедливый мир. — Она стала гнать к нему пенящиеся хлопья, показывая, что серьезна лишь отчасти.

— Ты о мире, где каждый получает что хочет, посиживает, распевает песни и, черт подери, все время улыбается?

Она плеснула пеной ему в лицо:

— Сам знаешь, о чем я. О хорошем мире. Почему он не может таким быть?

— Из-за жадности, — ответил он. Поднял руки, указывая на стены ванной комнаты. — Сама посмотри, как мы живем.

— Но ты много даешь взамен. В прошлом году ты четверть наших денег оставил клинике Гонсалеса.

— Они мне спасли жизнь.

— А в позапрошлом году ты построил библиотеку.

— Чтобы они доставали книги, которые мне нравятся.

— Но все они на испанском.

— А как я, по-твоему, выучил язык?

Она уперлась ногой ему в плечо и почесала стопу о его волосы. Она не убирала ногу, и он поцеловал ее и обнаружил, что, как часто бывало в такие вот моменты, он испытывает чувство полнейшего покоя. Такое, казалось ему, вряд ли возможно даже в раю. В раю нет ничего подобного ее голосу в его ушах, ее дружбе в его душе, ее стопе у него на плече.

— Мы можем делать добро, — произнесла она, глядя на него сверху вниз.

— Мы и делаем, — отозвался он.

— После того, как сделали столько зла, — негромко добавила она.

Она посмотрела на пузырьки пены под своей грудью. Она уходила в себя, она отстранялась от происходящего, от этой ванны. Вот-вот потянется за полотенцем.

— Эй, — окликнул он ее.

Веки ее поднялись.

— Мы не такие уж плохие, — заметил он. — Может, и не такие хорошие, не знаю. Но я знаю, что все мы боимся.

— Кто боится? — спросила она.

— А кто — нет? Весь мир боится. Мы сами себе говорим, что верим в того или другого бога, в тот или другой загробный мир. Может, так и есть, но при этом мы все думаем одно и то же: «А если мы ошибаемся? Вдруг, кроме этого, ничего нет? А тогда, черт подери, я лучше отгрохаю себе здоровенный домище, куплю здоровенное авто, и целую кучу шикарных булавок для галстука, и трость с перламутровой ручкой, и…»

Она уже смеялась.

— «И унитаз, который мне моет задницу, да еще и подмышки в придачу. Потому что мне такой необходим». — Он сам фыркал, но эти смешки уходили в пену. — Но я все-таки верю в Бога. Так, для безопасности. И еще я верю в жадность. Тоже для безопасности.

— И в этом все дело? В том, что мы боимся?

— Не знаю, только ли в этом, — ответил он. — Я только знаю, что мы боимся.

Надев себе на шею кольцо пены, точно шарф, она кивнула:

— Я хочу, чтобы мы жили не напрасно.

— Знаю, что хочешь. Вот, к примеру, ты хочешь спасать этих женщин и их детишек. И хорошо. Ты молодец. Но нехорошие люди не захотят, чтобы эти женщины вырвались у них из когтей. И попытаются их удержать.

— Я это знаю, — сказала она певучим голосом, показывая: наивно считать, будто она этого не понимает. — Вот почему мне понадобится парочка твоих ребят.

— Парочка?

— Ну, для начала четверо. Только вот что, mi amado…[45] — Она улыбнулась ему. — Мне нужны самые крутые из всех, какие у тебя есть.

В том же году Лоретта, дочь шефа полиции Ирвинга Фиггиса, вернулась в Тампу.

Она сошла с поезда в сопровождении отца. Их руки переплетались. Лоретта была с ног до головы одета в черное, словно в траур. А возможно, это и был траур — судя по тому, как крепко Ирв сжимал ее руку.

Ирв запер ее у себя дома в Гайд-парке, и до конца сезона больше никто их не видел. Отправившись за ней в Лос-Анджелес, Ирв взял отпуск, и теперь, вернувшись, он продлил его до конца осени. Его жена уехала от него, взяв с собой сына, и соседи говорили, что из дома не доносилось никаких звуков, кроме молитв. Или, может быть, духовных песнопений: тут мнения расходились.

Когда в конце октября они наконец появились на пороге своего дома, Лоретта была облачена в белое. Вечером того же дня, на собрании в палатке пятидесятников, она объявила, что решение носить белое принадлежит не ей, а Иисусу Христу, чьему учению она теперь намерена свято следовать. В этот вечер Лоретта на собрании пятидесятников рассказала о своем нисхождении в мир порока, о демонах алкоголя, героина и марихуаны, которые вели ее по этому пути, о бесстыдном разврате, который вел к проституции, а та, в свою очередь, вела к новым дозам героина и ночам, полным столь греховного блуда, что Иисус — она знала — милосердно стер их у нее из памяти, чтобы она не покончила с собой. Почему же Он так заинтересован в том, чтобы она осталась жить? Потому что Он желает, чтобы она поведала его правду грешникам Тампы, Сент-Питерсберга, Сарасоты и Брадентона. И если Он сочтет необходимым, она будет нести Его слово дальше — по всей Флориде и, может быть, даже по всем Соединенным Штатам.

От бессчетного множества ораторов, вещавших перед паствой на подобных сборищах, Лоретту отличало то, что она не упоминала об адских муках. Она не повышала голоса. Она говорила так тихо, что многим слушателям приходилось подаваться вперед, чтобы ее расслышать. Порой косясь на отца, который после ее возвращения стал довольно суровым и неприступным, она горестно свидетельствовала о падшем мире. Она не утверждала, что знает волю Господню, но уверяла, что чувствует печаль и тревогу Христа, наблюдающего, до чего дошли Его дети. Скольких же еще можно спасти в этом гибнущем мире, сколько плодов добродетели можно пожать, если только изначально посеять в нем добродетель.

— Говорят, эта страна скоро вернется к отчаянному и растленному потреблению алкоголя. Мужья станут избивать жен из-за рома, станут приносить домой венерические болезни из-за виски, станут впадать в праздность и терять работу из-за джина, и банки будут изгонять на улицу все новых и новых маленьких людей. Но не вините банки. Не вините банки, — шептала она. — Вините в этом тех, кто наживается на грехе, на торговле человеческим телом и на его ослаблении с помощью алкогольного дурмана. Вините бутлегеров, и владельцев борделей, и тех, кто позволяет им распространять эту мерзость по всему нашему славному городу, на виду у Господа. Помолитесь за них. И просите Господа о наставлении.

Очевидно, это именно Господь наставил тех добрых граждан Тампы, которые после этого устроили налет на один-два клуба Коглина — Суареса и изрубили топорами бочонки с ромом и пивом. Когда Джо узнал об этом, он велел Диону связаться с одним парнем в Валрико, изготовляющим стальные бочонки, и они поставили их во всех своих барах, поместив деревянные емкости внутрь и поджидая, кто теперь войдет, размахнется и вывихнет локоть или отшибет себе руку, на хрен.

Джо сидел в своей конторе-прикрытии — компании по экспорту сигар, совершенно легальной фирме (они ежегодно теряли небольшое состояние на экспорте отличных сортов табака в страны вроде Ирландии, Швеции или Франции, где сигары так и не прижились), когда в парадную дверь вошли Ирв и его дочь.

Ирв быстро кивнул Джо, но избегал его взгляда. За годы, прошедшие с тех пор, как Джо показал ему снимки его дочери, он ни разу не посмотрел Джо в глаза, а ведь они, по прикидкам Джо, не меньше тридцати раз проходили мимо друг друга на улице.

— Моя Лоретта хочет тебе кое-что сказать.

Джо поднял глаза на хорошенькую молодую женщину в белом платье, с яркими влажными глазами.

— Хорошо, мэм, — произнес он. — Садитесь, пожалуйста.

— Я предпочла бы постоять, сэр.

— Как вам будет угодно.

— Мистер Коглин, — произнесла она, сложив руки чуть ниже живота, — мой отец говорит, что когда-то в вас жил хороший человек.

— Не знал, что этот человек скончался.

Лоретта откашлялась.

— Мы знаем о вашей филантропической деятельности. И о такой же деятельности женщины, с которой вы решили сожительствовать.

— «Женщина, с которой я решил сожительствовать», — повторил Джо лишь для того, чтобы попробовать, как это звучит.

— Да-да. Мы знаем, что она ведет довольно активную благотворительную деятельность среди обитателей Айбора и даже в Большой Тампе.

— У этой женщины есть имя, — заметил он.

— Но ее добрые дела преходящи по своей природе. Она отказывается от любого участия в религиозной жизни и отталкивает все попытки приобщить ее к единственному истинному Господу.

— Ее имя — Грасиэла. И она католичка, — сообщил Джо.

— Но пока она не согласится прилюдно, что ее трудами движет рука Господа, она, сколь бы благими ни являлись ее намерения, остается помощницей дьявола.

— Ого! — произнес Джо. — Вот тут я, признаться, чего-то не улавливаю.

— Надеюсь, мои слова вы уловите, — отозвалась она. — Все ваши добрые деяния, мистер Коглин, ничуть не служат оправданием ваших дурных поступков и вашей отдаленности от Господа.

— Почему же?

— Вы извлекаете прибыль из незаконных пристрастий ближних. Вы наживаетесь на слабостях людских, на их потребности в праздном, ненасытном, похотливом поведении. — Она одарила его печальной, но доброй улыбкой. — Но вы можете освободиться от этого.

— Я не хочу, — заметил Джо.

— Конечно же хотите.

— Мисс Лоретта, — произнес Джо, — мне кажется, вы замечательный человек. Насколько я понимаю, количество прихожан у нашего проповедника Ингаллса утроилось с тех пор, как вы стали выступать перед ними.

Глядя в пол, Ирв показал пять пальцев.

— Ах вот как, — произнес Джо. — Извините. Значит, аудитория выросла впятеро. Поздравляю вас.

Улыбка не покидала доброго и печального лица Лоретты. Это лицо говорило: я знаю, что ты хочешь сказать, еще до того, как ты это скажешь, и считаю эти слова бессмысленными еще до того, как они вылетят у тебя изо рта.

— Лоретта, — проговорил Джо, — я продаю товар, который людям настолько нравится, что не пройдет и года, как восемнадцатую поправку сметут.

— Это не так, — возразил Ирв, набычившись.

— О, — сказал Джо, — это так. В любом случае сухой закон мертв. Его использовали, чтобы держать бедняков в узде, но попытка провалилась. Его использовали, чтобы средний класс стал более трудолюбивым, но он стал лишь более активным. За эти десять лет выпито больше спиртного, чем за какое-либо из прежних десятилетий, и это потому, что люди его хотят — и не желают, чтобы им запрещали его получать.

— Но, мистер Коглин, — произнесла Лоретта рассудительным тоном, — то же самое можно сказать и о внебрачных связях. Люди хотят блудить и не хотят, чтобы им говорили, что делать этого нельзя.

— И не надо.

— Простите?

— И не надо им говорить этого, — пояснил Джо. — Если люди хотят вступать во внебрачные связи, я не вижу настоятельной причины им препятствовать, мисс Фиггис.

— Но если они захотят возлечь с животными?

— А они хотят?

— Простите?

— Люди хотят спариваться с животными?

— Некоторые хотят. И это извращение распространится дальше, если будет по-вашему.

— Боюсь, я не вижу связи между выпивкой и скотоложством.

— Это не значит, что такой связи не существует.

Теперь она села, по-прежнему стискивая руки.

— Связи нет, — произнес Джо. — Именно об этом и говорю.

— Но это лишь ваше мнение.

— Точно так же некоторые назвали бы и вашу веру в Бога.

— Значит, вы не верите в Бога?

— Не совсем так, Лоретта. Я не верю лишь в вашего Бога.

Джо покосился на Ирва: он чувствовал, что тот закипает, но Ирв по-прежнему отводил взгляд, он смотрел на свои руки, стиснутые в кулаки.

— Зато Он в вас верит, — отозвалась Лоретта. — Мистер Коглин, вы свернете со своего дурного пути. Я это знаю. Я вижу это в вас. Вы раскаетесь, и вас окрестят во Христе. И вы станете великим пророком. Я вижу это так же ясно, как этот греховный град на холме — здесь, в Тампе. Да-да, мистер Коглин, предвидя ваши шутки: я понимаю, что в Тампе нет холмов.

— Ну да, что-то их не замечаешь, даже если быстро катишь на машине.

Она улыбнулась по-настоящему: он вспомнил, как несколько лет назад видел на ее лице точно такую же улыбку, когда случайно встречал ее.

Но потом эта улыбка снова сменилась печальной и застывшей усмешкой, и ее глаза снова вспыхнули, и она протянула ему через стол затянутую в перчатку руку, и он пожал ее, думая о следах от уколов, которые она скрывает, и Лоретта Фиггис произнесла:

— Когда-нибудь я уговорю вас свернуть с вашего пути, мистер Коглин. Можете быть уверены. Я чувствую это всем моим существом.

— Если вы это чувствуете, — заметил Джо, — это еще не значит, что дело обстоит именно так.

— Но и не значит, что оно обстоит по-другому.

— Что ж, согласен. — Джо поднял на нее взгляд. — Почему бы и вам не отнестись к моим убеждениям с таким же беспристрастием и снисходительностью?

Скорбная улыбка Лоретты стала ярче.

— Потому что они ошибочны.

К несчастью для Джо, Эстебана и семьи Пескаторе, по мере роста популярности Лоретты росло и ее политическое влияние. Через несколько месяцев ее прозелитическая деятельность начала угрожать грядущей сделке с казино. Те, кто прежде заводил разговор о Лоретте, делали это главным образом для того, чтобы высмеивать ее или дивиться обстоятельствам, которые привели к ее нынешнему положению, — типично американская история: дочка шефа полиции едет в Голливуд, а возвращается совершенно полоумной и на руках у нее следы уколов, которые местные дурачки принимают за стигматы. Однако тон этих разговоров начал постепенно меняться — и не только в те вечера, когда на дорогах образовывались пробки из-за очередного выступления Лоретты на религиозном собрании. Теперь иначе говорили о Лоретте и самые обычные горожане, которым довелось с ней встретиться. Лоретта этим встречам всячески способствовала, ей и в голову не приходило прятаться от взглядов общественности. Она бывала не только в Гайд-парке, но и в Западной Тампе, и в главном порту Тампы, и в Айборе, где любила покупать кофе, оставшийся теперь единственной ее слабостью.

Днем она мало говорила о религии. Она проявляла безупречную любезность, всегда сразу интересовалась, как здоровье собеседника и как здоровье его близких и любимых. Она никогда не забывала, как кого зовут. И она, несмотря на отчасти состаривший ее год «испытаний» (как она сама их называла), оставалась ослепительно-красивой женщиной. Она была красива броской американской красотой: полные губы, сочно-алый цвет которых так хорошо сочетался с ее рыжими волосами, честные голубые глаза, а кожа такая же гладкая и белая, как слой свежих сливок в утренней бутылке молока.

Обмороки с ней начали происходить в конце тридцать первого, после того как европейский банковский кризис втянул остальной мир в свою воронку и убил остатки надежды на финансовое оздоровление. Эти обмороки наступали без предупреждения, без всякой театральщины. Она говорила о вреде спиртного, или похоти, или (в последнее время все чаще) азартных игр — всегда тихим, чуть дрожащим голосом — и о тех видениях, которые посылает ей Господь: в них Тампа сгорает дотла за свои грехи, лишь дымок вьется над черной выжженной пустыней, засыпанной грудами тлеющего дерева, там, где некогда высились жилища людские; и она всем напоминала о Лотовой жене и заклинала не оглядываться назад, никогда не оглядываться назад, а смотреть вперед, на сияющий град с белоснежными домами, белоснежными одеждами, белоснежными людьми, что соединились в любви ко Христу, в молитве, в искреннем стремлении оставить после себя мир, которым смогут гордиться их дети. Иногда во время такой проповеди ее глаза начинали косить влево и вправо, тело качалось в такт и она падала на пол. Иногда она билась в конвульсиях, иногда на ее прекрасных губах выступала пена, но чаще всего она просто казалась спящей. Предполагали (но лишь в низших кругах общества), что всплеск ее популярности коренится именно в том, как она прелестна, когда лежит на сцене, одетая в тонкий белый креп, под которым виднеются ее маленькие, совершенной формы груди и ее стройные безупречные ножки.

Когда Лоретта лежала так на сцене, она, по сути, служила доказательством существования Бога, ибо лишь Господь мог сотворить столь прекрасное, столь хрупкое и столь могущественное создание.

Так или иначе, ряды ее последователей ширились с небывалой скоростью, и эти последователи принимали ее борьбу очень близко к сердцу, как нечто личное. Особенно это касалось борьбы с попытками местного гангстера обрушить на их родные улицы бич азартных игр. Вскоре конгрессмены и советники стали отвечать посредникам Джо «нет» или «нам нужно взвесить все обстоятельства», хотя Джо заметил, что его денег они и не думали возвращать.

А ведь времени на то, чтобы успешно провернуть сделку, оставалось мало.

Если Лоретту Фиггис постигнет безвременная кончина — но при этом такая, которая будет выглядеть как убедительный «несчастный случай», — после приличествующего траура идея с казино расцветет пышным цветом. «Она очень любит Иисуса, — говорил себе Джо, — так я только окажу ей услугу, если они наконец встретятся».

Он знал, что должен сделать, но пока не отдавал приказ.

Он сходил послушать ее проповедь. Для этого он целый день не брился, а вдобавок переоделся, чтобы стать похожим на торговца сельскохозяйственным инвентарем или владельца продуктовой лавки: чистые брюки из грубой хлопчатобумажной ткани, белая рубашка, галстук-ленточка, черная холщовая спортивная куртка и соломенная ковбойская шляпа, надвинутая на глаза. Он велел Сэлу подвезти его к краю поля, где в этот вечер разбил лагерь преподобный Ингаллс, и двинулся пешком по узенькому проселку среди сосновой рощицы, пока не добрался до столпившихся людей.

На берегу пруда кто-то сколотил небольшую сцену из досок от ящиков, и Лоретта стояла на этой сцене вместе со своим отцом (слева) и преподобным (справа), все трое со склоненными головами. Лоретта рассказывала свой недавний сон или видение (Джо опоздал и не понял, что именно). Спиной к темному пруду, в белом платье и белой шляпке без полей, она вырисовывалась на фоне черной ночи, словно луна в беззвездном небе. Она рассказывала, как семья из трех человек — мать, отец и младенец — приехала в незнакомую землю. Отцу, предпринимателю, которого направила сюда его фирма, велели ждать внутри вокзала, пока не явится его водитель, а до тех пор не выходить наружу. Но в здании вокзала оказалось жарко, к тому же они проделали немалый путь и им не терпелось увидеть эту новую землю. Они вышли наружу, и тотчас же на них кинулась пантера, черная как уголь. Не успела семья сообразить, что к чему, как зверь разорвал им глотки своими клыками. Умирая, мужчина видел пантеру, жадно пьющую кровь его жены, но тут появился еще один мужчина и застрелил зверя. Незнакомец объяснил умирающему бизнесмену, что он и есть шофер, нанятый компанией, и что им надо было лишь дождаться его.

Но они не стали ждать. Почему они не стали ждать?

То же самое и с Иисусом, говорила Лоретта. Можете ли вы подождать? Можете ли вы не поддаваться земным искушениям, которые растерзают ваши семьи, разорвут их в клочья? Можете ли вы найти способ, чтобы уберечь любимых от хищных зверей, пока не наступит второе пришествие нашего Господа и Спасителя?

— Или вы слишком слабы? — спросила Лоретта.

— Нет!

— Потому что я знаю: в свои самые мрачные часы я слишком слаба.

— Нет!

— Я слаба, — рыдающим голосом проговорила Лоретта, — но Он дает мне силу. — Она указала в небо. — Он наполняет мое сердце. Но мне нужно, чтобы вы помогли мне исполнить Его желания. Мне нужна ваша сила, чтобы мы вместе несли Его слово, творили Его дела и не допускали, чтобы эти дикие звери пожирали наших детей и пятнали наши сердца бесконечными грехами. Вы мне поможете?

Толпа отвечала «да», и «аминь», и «ну конечно». Когда Лоретта закрыла глаза и начала покачиваться, собравшиеся шире открыли собственные глаза и резко подались вперед. Когда Лоретта вздохнула, они застонали. Когда она упала на колени, они ахнули и затаили дыхание. А когда она легла на бок, они выдохнули все вместе. Они тянулись к ней, не приближаясь к сцене, точно их отделял от нее какой-то незримый барьер. Они тянулись к чему-то, что не было Лореттой. Они взывали к этому. Они обещали этому все.

Лоретта стала вратами, сквозь которые они вступали в мир без греха, без тьмы, без страха. Тот, где ты никогда не будешь один. Потому что у тебя есть Бог. И потому что у тебя есть Лоретта.

— Сегодня вечером, — сказал ему Дион в галерее на третьем этаже дома Джо. — Ей надо уйти.

— Думаешь, я об этом не думал? — отозвался Джо.

— Я не про «думать», босс, — возразил Дион. — Я про «сделать».

Джо представил себе «Риц», свет, льющийся из окон в темное море, музыку, струящуюся сквозь его крытые галереи и слышную на том берегу залива, а на столиках гремят кости, и толпа приветствует победителя, и сам он, Джо, царит над всем этим в парадном смокинге.

Он спросил себя, как частенько спрашивал в эти недели: что такое одна-единственная жизнь?

Люди постоянно умирают, строя здания или укладывая рельсы под жарким солнцем. Они каждый божий день погибают от удара током или от других несчастных случаев на производстве. И ради чего? Ради того, чтобы построить что-то хорошее, что-то такое, что даст заработок их соотечественникам, даст пищу человечеству.

Разве смерть Лоретты будет чем-то отличаться?

— Будет отличаться. Не знаю почему, — произнес он вслух.

— Что? — Дион воззрился на него.

Джо, извиняясь, поднял ладонь:

— Я не могу этого сделать.

— А я могу, — заметил Дион.

— Если ты покупаешь билет на танцы, ты знаешь возможные последствия, — произнес Джо, — или должен знать, черт побери. Но эти люди, те, кто спит, пока мы бодрствуем… Те, что занимаются своей работой, стригут свои газоны… Они не покупали никакого билета. А значит, они не страдают от таких же наказаний за свои ошибки.

Дион вздохнул:

— Она, черт подери, ставит под угрозу всю сделку.

— Я знаю. — Джо мысленно поблагодарил закат: в галерее вокруг них наступил сумрак. Если Дион ясно увидит его глаза, он поймет, как не уверен Джо в этом решении, как он близок к тому, чтобы переступить черту и больше не оглядываться назад. Господи, да это же всего одна женщина. — Но я все обдумал. Никто и волоска на ее голове не тронет.

— Ты об этом пожалеешь, — заметил Дион.

— Ясное дело, — ответил Джо.

Неделю спустя, когда вассалы Джона Ринглинга попросили о личной встрече, Джо понял: все кончилось. Пусть и не совсем, но срок уже определен. Вся страна вскоре опять погрузится во вседозволенность, страсть и удовольствия, но Тампа под влиянием Лоретты Фиггис клонится в противоположную сторону. Если они не смогли переупрямить ее, когда речь шла о терпимости к выпивке (до легализации которой оставалась всего одна подпись), то они попросту провалили дело, когда речь зашла об азартных играх. Люди Джона Ринглинга сообщили Джо и Эстебану, что их босс решил пока попридержать «Риц», пережидая экономический спад, а позже намерен заново рассмотреть возможные варианты собственных действий.

Эта встреча прошла в Сарасоте. После ее окончания Джо и Эстебан поехали к Лонгбоут-Ки, вышли из машины и стали смотреть на сияние Мексиканского залива, который так и не стал Средиземноморьем.

— Было бы великолепное казино, — произнес Джо.

— Тебе еще выпадет другой шанс. Маятник качнется обратно, так всегда бывает.

Джо покачал головой:

— Не со всяким маятником.

Глава двадцать вторая Духа не угашайте[46]

Последний раз Лоретта Фиггис и Джо видели друг друга живыми в начале 1933 года. Всю неделю лил дождь. В то утро первого за долгое время безоблачного дня от земли поднимался густой туман, и улицы Айбора выглядели так, словно планета перевернулась вверх тормашками. Джо рассеянно брел по тротуару вдоль Палм-авеню, Сэл Урсо следовал параллельным курсом по противоположному тротуару, а Левша Даунер двигался параллельно им обоим, сидя в машине, ползущей посредине улицы. Джо только что услышал подтверждение разговоров о том, что Мазо подумывает нанести сюда еще один визит, уже второй за год, и тот факт, что Мазо не предупредил его об этом сам, свидетельствовал о многом. Кроме того, в сегодняшних утренних газетах сообщалось, что избранный президент Рузвельт намерен в самое ближайшее время (как только ему вложат в руку перо) подписать закон Каллена — Харрисона, тем самым, в сущности, отменив запрет на алкоголь. Джо знал, что запрет алкоголя не вечен, однако это известие все-таки застало его врасплох. А если уж даже он к этому не совсем готов, можно лишь гадать, как скверно воспримут эти новости все воротилы подпольного бизнеса из городов, сильно выросших на бутлегерстве: из Канзас-Сити, Цинциннати, Чикаго, Нью-Йорка, Детройта и им подобных. Сегодня утром он сидел на кровати и пытался доискаться в этой статье указаний на то, в какую конкретно неделю или месяц Рузвельт сделает росчерк своим знаменитым пером, но его отвлекли, потому что Грасиэлу обильно стошнило паэльей, которую они вчера ели на ужин. Вообще-то, желудок у нее был луженый, но в последнее время ее пищеварительную систему расшатало напряжение: Грасиэла управляла тремя приютами и восьмью группами сбора благотворительных средств.

— Джозеф, — она стояла в дверях, вытирая рот тыльной стороной кисти, — возможно, нам предстоят кое-какие заботы.

— Что такое, крошка?

— Мне кажется, у меня будет ребенок.

Несколько мгновений Джо думал, что она собирается взять из приюта одного из уличных мальчишек. Он смотрел куда-то за ее левое бедро, когда его вдруг осенило:

— То есть ты?..

Она улыбнулась:

— Беременна.

Он вскочил с кровати, встал перед нею, он не знал, можно ли ее трогать, он боялся, что она сломается.

Она обвила его шею руками:

— Все в порядке. Ты станешь отцом.

Она поцеловала его, ее пальцы нашли заветную точку у него на затылке. Впрочем, у него уже все тело щекотало и покалывало, словно он проснулся облаченным в новую кожу.

— Скажи что-нибудь. — Она с любопытством глянула на него.

— Спасибо, — произнес он, потому что ему больше ничего не пришло в голову.

— «Спасибо»? — Она рассмеялась и снова его поцеловала. — «Спасибо»?

— Ты будешь потрясающей матерью.

Она прижалась к его лбу своим:

— А ты — замечательным отцом.

Если только буду жить, подумал он.

И он знал: она подумала то же самое.

Так что в то утро он был немного не в себе, входя в кофейню Нино. Поэтому он не удосужился сначала заглянуть в окно.

В кофейне имелось всего три столика — настоящее преступление для места, где подают такой отменный кофе. Два из этих столиков сейчас занимали куклуксклановцы. Чужак бы не признал их, но Джо умел различить колпак даже на том, кто его не носит открыто. За одним столиком — Клемент Дувер, Дрю Альтман и Брюстер Ингелс, хитрая старая гвардия. За другим — Джулиус Стэнтон, Хэли Льюис, Карл Джо Крюстон и Чарли Бейли, все болваны как на подбор, скорее уж они подпалят сами себя, чем какой-нибудь крест, который попытаются сжечь. Но злобные и безжалостные, как многие тупицы, которым не хватает ума даже понять, насколько они тупы.

Едва переступив порог, Джо понял, что это не засада. Он по их глазам видел: они не ожидали его здесь увидеть. Они пришли просто выпить кофе, а может, еще и запугать хозяина, чтобы он стал платить им «за защиту». Сэл рядом, снаружи, но это не то что внутри. Джо отогнул полу пиджака и положил руку на пояс, в дюйме от своего пистолета. И посмотрел на Ингелса, вожака этой стаи, пожарного из девятого отряда, брандстанция Луц.

Ингелс кивнул, на губах у него медленно появилась улыбочка, и он показал глазами на что-то за спиной у Джо. На третий столик, у окна. Джо покосился туда и увидел, что там сидит Лоретта Фиггис и внимательно наблюдает за происходящим. Джо убрал руку с пояса, отпустил полу пиджака. Никто не станет затевать перестрелку, когда сама Тампийская Мадонна сидит всего в пяти футах.

Джо кивнул в ответ, и Ингелс произнес:

— Тогда в другой раз.

Джо вежливо коснулся шляпы и повернулся, чтобы уйти, но тут Лоретта попросила:

— Мистер Коглин, сядьте. Пожалуйста.

— Нет-нет, мисс Лоретта, — запротестовал Джо. — Судя по всему, у вас мирное утро, я не хочу нарушать ваш покой.

— Я настаиваю, — проговорила она.

К столику подошла Кармен Аренас, жена хозяина заведения.

Джо пожал плечами и снял шляпу:

— Мне как обычно, Кармен.

— Хорошо, мистер Коглин. А вам, мисс Фиггис?

— Мне еще одну.

Джо сел, положил шляпу на колено.

— Эти господа вас не любят? — осведомилась Лоретта.

Джо заметил, что сегодня она не в белом. Ее платье было скорее светло-персиковым. В большинстве случаев никто и не заметил бы разницы, но белоснежные одежды стали неотъемлемым атрибутом Лоретты Фиггис, и видеть ее в чем-то другом, казалось, сродни тому, чтобы увидеть ее обнаженной.

— Едва ли в обозримое время они пригласят меня к себе на воскресный ужин, — согласился Джо.

— Почему? — Она облокотилась на столик; Кармен принесла им кофе.

— Потому что я сплю с женщинами низшего сорта, работаю с людьми низшего сорта, братаюсь с людьми низшего сорта. — Он посмотрел через плечо. — Я что-нибудь упустил, Ингелс?

— Ежели не считать, что ты порешил четверых наших.

Джо кивнул, словно благодаря за уточнение, и снова повернулся к Лоретте:

— Ах да, и еще они считают, что я убил четырех их друзей.

— Вы и правда это сделали?

— Вы сегодня не в белом, — заметил он.

— Это почти белое, — ответила она.

— Как к этому отнесутся ваши… — он поискал слово, — последователи? — Он не нашел лучшего названия.

— Я не знаю, мистер Коглин, — отозвалась она, и в ее голосе уже не слышалось фальшивой бодрости, и в ее глазах больше не сияла безмятежность, смешанная с отчаянием.

Куклуксклановцы поднялись из-за столиков и гуськом потянулись к выходу. Каждый ухитрился либо толкнуть стул Джо, либо задеть его ногу своей.

— С тобой еще повидаемся, — пообещал ему Дувер. Коснулся края шляпы, глянув на Лоретту. — Мэм…

Они вышли, и остались только Джо, и Лоретта, и постукиванье капель вчерашнего дождя, падающих с балконного желоба на тротуар. Джо попивал кофе и рассматривал Лоретту. Ее глаза утратили тот пронзительный свет, что жил в них с того самого дня, когда она два года назад вышла из отцовского дома, сменив черный смертный наряд на белое платье возрождения.

— Почему мой отец так вас ненавидит?

— Я преступник, а он — бывший шеф полиции.

— Но тогда вы ему нравились. Как-то раз, когда я еще училась в старших классах, он вас хвалил: «Это настоящий мэр Айбора. Он поддерживает мир».

— Он правда так сказал?

— Правда.

Джо глотнул еще кофе.

— Видно, тогда были более невинные времена.

Она тоже отпила из своей чашки.

— Что же вы сделали, чтобы заслужить такую вражду?

Джо помотал головой.

Она испытующе смотрела на него. Так прошла долгая неуютная минута. Он выдержал ее взгляд. Она всматривалась в его глаза, пока не поняла:

— Через вас он узнал, где меня найти.

Джо стиснул зубы и ничего не сказал.

— Через вас. — Она кивнула, опустила взгляд на стол. — Что у вас было?

Снова долгий изучающий взгляд. Наконец он ответил:

— Фотографии.

— И вы показали ему их.

— Я показал ему две из них.

— Сколько всего у вас было?

— Десятки.

Она снова посмотрела вниз, на стол, вертя чашку на блюдце.

— Мы все отправимся в ад, — промолвила она.

— Не думаю.

— Нет? — Она снова крутанула чашку. — Знаете, какую истину я узнала в эти два года, пока проповедовала, и падала в обмороки, и вверяла свою душу Господу?

Он покачал головой.

— Что небеса — здесь. — Она указала на улицу, на крышу у них над головой. — Сейчас мы в раю.

— А почему он больше похож на ад?

— Потому что мы его профукали. — Вернулась ее безмятежная сияющая улыбка. — Это рай. И он для нас потерян.

Джо удивился глубине собственной скорби по ее разочарованию. Почему-то, по какой-то непонятной ему самому причине, он все надеялся, что если у кого и есть прямая связь с Создателем, так это у Лоретты.

— Но когда вы начинали, вы же действительно верили, правда? — спросил он.

Она посмотрела на него ясными глазами:

— И с такой убежденностью, что ее наверняка вдохновляли свыше. Мне словно кровь заменили огнем. Не пылающим, а теплым, и эта теплота никогда не исчезнет. По-моему, я то же самое чувствовала в детстве. Что я в безопасности, что я любима. И я была уверена, что жизнь всегда будет такой. А потом я выросла и уехала на Запад. И когда все эти верования обернулись ложью… когда я поняла, что во мне ничего особенного нет и что я не в безопасности… — Она повернула руки, чтобы показать следы от уколов. — Я плохо приняла эти новости.

— Но когда вы вернулись сюда после ваших…

— Испытаний? — подсказала она.

— Да.

— Я вернулась, и отец выжил мать из дому и выколотил из меня беса, опять стал учить меня молиться на коленях и при этом не желать себе личных выгод. Молиться, как просительница. Молиться, как грешница. И пламя вернулось. Я стояла на коленях у кровати, где спала в детстве. Я простаивала на коленях целыми днями. Я неделями почти не спала. И пламя вновь нашло мою кровь, мое сердце. И я вновь ощутила убежденность. Знаете, как мне ее не хватало? Сильнее, чем какого угодно наркотика, любви, пищи. Может быть, даже сильнее, чем Господь мне заповедовал. Убежденность, мистер Коглин. Убежденность. Это самая роскошная ложь из всех.

Они надолго замолчали: Кармен даже успела принести им еще кофе.

— Моя мать скончалась на прошлой неделе. Вы знали?

— Я не слышал, Лоретта. Прошу прощения.

Она отмахнулась от его извинений и отхлебнула кофе.

— Верования моего отца и мои собственные верования — вот что изгнало ее из нашего родного дома. Она ему часто говорила: «Ты не любишь Господа. Ты любишь саму мысль, что ты для Него — особенный. Тебе хочется верить, что Он тебя видит». Когда я узнала о том, что ее больше нет, я поняла, что она имела в виду. Я не нашла утешения в Господе. Я не знаю Господа. Я просто хотела, чтобы мама вернулась.

Она кивнула в такт своим мыслям.

В кофейню вошла пара, звякнул колокольчик над дверью, и Кармен вышла из-за стойки, чтобы усадить новых посетителей.

— Я не знаю, есть ли Бог. — Она потрогала пальцем ручку чашки. — Конечно, я надеюсь, что есть. И я надеюсь, что Он добрый. Вот было бы славно, правда, мистер Коглин?

— Правда, — согласился Джо.

— Я не верю, что Он ввергает людей в вечное пламя за блуд, вы сами об этом говорили. Или за то, что те верят в немного другого Бога, чем принято. А я верю — или хочу верить, — что Он считает худшими грехами те, которые мы совершаем во имя Его.

Он внимательно вгляделся в нее:

— Или те, которые мы от отчаяния совершаем над собой сами.

— О-о, я вовсе не в отчаянии, — лучезарно проговорила она. — А вы?

В ответ он покачал головой:

— И я нет.

— Как вам удается? Вы знаете какую-то тайну?

Он усмехнулся:

— Она слишком личная для разговора в кафе.

— Я хочу знать. Вы кажетесь… — Она огляделась по сторонам, и в глазах у нее мелькнуло страшное одиночество. — Вы кажетесь таким цельным.

Он улыбнулся и несколько раз покачал головой.

— Правда, — настаивала она.

— Нет.

— Правда-правда. Какой у вас секрет?

Он потрогал блюдце, ничего не отвечая.

— Ну же, мистер Ког…

— Она.

— Простите?

— Она, — повторил Джо. — Грасиэла. Моя жена. — Он посмотрел на нее через столик. — Я тоже надеюсь, что Бог есть. Всей душой надеюсь. Но если Его нет, мне хватит и Грасиэлы.

— Но если вы ее потеряете?

— Я не собираюсь ее терять.

— А вдруг? — Она наклонилась вперед, облокотившись на столик.

— Тогда у меня останется лишь голова. Без сердца.

Они посидели молча. Подошла Кармен, подлила им кофе, Джо добавил в свою чашку еще немного сахара, и посмотрел на Лоретту, и ощутил властный и необъяснимый порыв — обнять ее, прижать ее к себе и сказать ей, что все будет хорошо.

— Что вы теперь намерены делать? — спросил он.

— В каком смысле?

— Вы — столп здешнего общества. Всего города. Черт побери, вы против меня выступили, когда я находился в зените могущества, и победили. ККК не смог этого. Легавые не смогли. А вы смогли.

— Я не изгнала спиртное.

— Но вы на корню задушили азартные игры. А до того, как вы явились, дело было на мази.

Она улыбнулась, потом прикрыла губы рукой:

— Я ведь правда это сделала?

Джо улыбнулся ей:

— Вы это сделали. Тысячи людей пойдут за вами хоть в пропасть, Лоретта.

Она рассмеялась влажным смешком, подняла глаза к жестяному потолку:

— Я не хочу, чтобы кто-нибудь шел за мной.

— Вы им это говорили?

— Он не слушает.

— Ирв?

Она кивнула.

— Дайте ему время.

— Когда-то он очень сильно любил мою мать, он буквально трепетал, когда слишком к ней приближался, я помню. Может, потому, что ему страстно хотелось ее коснуться? Но он не мог, потому что вокруг были мы, дети, и это было бы неприлично. А теперь она умерла, и он даже не пошел на ее похороны. Потому что этого не одобрил бы Бог, которого он себе придумал. Бог, которого он придумал, не любит делиться. Мой отец каждый вечер сидит в своем кресле, читает Библию и кипит от ярости, потому что какие-то мужчины позволили себе касаться его дочери так же, как он касался своей жены. И еще хуже. — Она снова наклонилась вперед, облокотившись на столик, и стала указательным пальцем втирать в него крошку сахара. — В темноте он бродит по дому и шепчет одно-единственное слово, вновь и вновь.

— Какое слово?

— «Покайтесь». — Она подняла на него глаза. — Покайтесь, покайтесь, покайтесь.

— Дайте ему время, — снова проговорил Джо, поскольку не мог придумать, что тут еще сказать.

Не прошло и нескольких недель, как Лоретта снова стала ходить в белом. Ее проповеди по-прежнему собирали толпы прихожан. Впрочем, она добавила к своим выступлениям некоторые новые элементы (фокусы, ворчали иные), к примеру говорение языками, с пеной на губах. К тому же теперь она вещала вдвое громче и грознее.

В своей утренней газете Джо как-то раз обнаружил ее фото: она проповедовала перед собранием Генеральной ассамблеи слуг Божьих в округе Ли, и он поначалу не узнал ее, хотя внешне она совсем не изменилась.

Президент Рузвельт подписал закон Каллена — Харрисона утром 23 марта 1933 года, тем самым легализовав производство и продажу пива и вина с содержанием спирта не выше 3,2 процента. К концу года, обещал Рузвельт, восемнадцатая поправка к конституции уйдет в прошлое.

Джо встретился с Эстебаном в «Тропикале». Джо, вопреки обыкновению, несколько опоздал: в последнее время это стало с ним случаться, потому что отцовские часы начали отставать. На прошлой неделе они постоянно убегали назад на пять минут в день. Теперь же они теряли в среднем по десять-пятнадцать минут ежедневно. Джо все хотел отдать их в починку, но это означало передать их в чужие руки на весь срок ремонта, который продлится неизвестно сколько, а он не мог вынести такую мысль, хотя и знал, что это нелепо и неразумно.

Когда Джо вошел в кабинет, располагавшийся в задней части строения, Эстебан обрамлял очередную фотографию, которую снял во время своей последней поездки в Гавану. Эта изображала открытие «Шика», нового его клуба в Старом городе. Он показал Джо снимок, очень похожий на прочие, с пьяными, хорошо одетыми богачами вместе с их хорошо одетыми женами, или подружками, или временными спутницами; пара танцовщиц возле оркестра; все навеселе. Джо мельком глянул на фотографию, одобрительно присвистнул, как и полагалось. Эстебан положил ее лицевой стороной вниз на подложку, которая ждала ее на стекле. Он налил им, затем поставил стекло со снимком на стол, между кусочков рамки, и стал соединять кусочки, резкий запах клея перебивал даже запах табака в его кабинете, хотя Джо счел бы, что такое невозможно.

— Улыбнись, — наконец проговорил Эстебан и поднял свою рюмку. — Скоро мы невероятно разбогатеем.

— Если меня отпустит Пескаторе, — возразил Джо.

— Если он будет сопротивляться, — произнес Эстебан, — мы предложим ему купить долю в нашем законном бизнесе.

— Он больше не вернется в законный бизнес.

— Он стар.

— У него есть партнеры. Да и сыновья, черт побери.

— Все я знаю про его сыновей, — заметил Эстебан. — Один педераст, другой сидит на опиуме, третий избивает свою жену и всех своих подружек, потому что ему втайне нравятся мужчины.

— Но я не думаю, что с Мазо сработает шантаж. А его поезд прибывает сюда завтра.

— Так скоро?

— Судя по тому, что я слышал.

— Ладно. Я всю жизнь веду дела с ему подобными. Мы с ним справимся. — Эстебан снова поднял рюмку. — Ты этого заслуживаешь.

— Спасибо, — отозвался Джо. На сей раз он выпил.

Эстебан вернулся к работе над рамкой.

— Так улыбнись же.

— Я пытаюсь.

— Значит, тут еще и Грасиэла.

— Да.

— Что с ней такое?

Джо с Грасиэлой решили никому не рассказывать, пока по ней не станет видно. Сегодня утром, перед уходом на работу, она указала на небольшую округлость, вырисовывавшуюся у нее под платьем, и сказала ему, что секрет так или иначе раскроется уже сегодня.

Так что он с удивившим его самого облегчением, будто сбрасывая невидимую тяжесть, сообщил Эстебану:

— Она беременна.

Глаза Эстебана увлажнились, он хлопнул в ладоши, обошел стол и обнял Джо. Несколько раз похлопал его по спине, гораздо сильнее, чем Джо мог ожидать.

— Теперь, — провозгласил он, — ты мужчина.

— Ах, вот что для этого нужно? — отозвался Джо.

— Не всегда, но в твоем случае… — Эстебан покачал рукой туда-сюда, и Джо шутливо двинул его, и Эстебан принял этот удар и снова обнял его. — Я очень рад за тебя, друг мой.

— Спасибо.

— Она счастлива?

— Знаешь, да. Странно. Я не могу описать, но от нее правда как-то по-другому исходит энергия.

Они выпили за отцовство, и айборский пятничный вечер набирал силу за Эстебановыми жалюзи, за его пышным зеленым садом, за фонариками на деревьях, за каменной стеной.

— Тебе здесь нравится?

— Что-что? — переспросил Джо.

— Когда ты приехал, ты был такой бледный. И эта ужасная тюремная стрижка, и ты разговаривал так быстро.

Джо рассмеялся, и Эстебан засмеялся вместе с ним.

— Скучаешь по Бостону?

— Да, — признался Джо. Иногда он ужасно по нему скучал.

— Но теперь твой дом тут.

Джо кивнул, с удивлением осознав это:

— Видимо, да.

— Я понимаю, что ты чувствуешь. Я не знаю остальную Тампу. Даже после стольких лет. Но я знаю Айбор, как знаю Гавану, и я не уверен, как бы я поступил, если бы мне пришлось выбирать.

— Ты думаешь, Мачадо уже?..

— С Мачадо покончено. Возможно, еще пройдет какое-то время, но ему уже пришел конец. Коммунисты считают, что они смогут его заменить, но Америка этого никогда не допустит. У нас с друзьями есть чудесное решение, один очень умеренный человек, но я не убежден, что в наши дни кто-то готов к умеренности. — Он скорчил гримасу. — Из-за нее им пришлось бы слишком много думать. От этого болит голова. Людям нравится черно-белый мир, без полутонов.

Он положил стекло с фотографией на рамку, поместил сзади пробочный квадратик и нанес еще немного клея. Стер излишек небольшим полотенцем и отступил назад, чтобы оценить свою работу. Удовлетворенный ею, он отнес их опустевшие рюмки к бару и снова наполнил.

Принеся Джо его рюмку, он проговорил:

— Ты слышал о Лоретте Фиггис.

Джо поднял рюмку:

— Кто-нибудь видел, как она шествует по водам реки Хиллсборо?

Эстебан пристально посмотрел на него.

— Она покончила с собой, — произнес он.

Джо не донес питье до рта.

— Когда?

— Прошлой ночью.

— Как?

Эстебан несколько раз покачал головой и пошел за свой стол.

— Эстебан, как?

Тот стал глядеть в свой сад.

— Приходится предположить, что она снова взялась за героин.

— Вот оно что…

— Иначе это было бы невозможно.

— Эстебан… — повторил Джо.

— Она отрезала себе половые органы, Джозеф. А потом…

— Черт! — произнес Джо. — Черт, да не может быть!

— А потом перерезала себе горло.

Джо спрятал лицо в ладонях. Он ясно видел ее в кофейне, где они встретились месяц назад, видел, как она, еще девчонкой, поднимается по ступенькам полицейского управления в своей клетчатой юбочке, белых носочках и кожаных туфельках с цветными союзками, держа учебники под мышкой. А потом — образ, который он лишь воображал, но который казался вдвое ярче: как она калечит себя в ванне, наполненной ее кровью, и рот у нее раскрыт в вечном крике.

— Это было в ванне?

Эстебан непонимающе нахмурился:

— Что это?

— Она там себя убила?

— Нет. — Он покачал головой. — Она это сделала в кровати. В кровати своего отца.

Джо снова закрыл лицо руками и не стал их убирать.

— Прошу тебя, скажи мне, что ты себя не винишь, — попросил Эстебан спустя некоторое время.

Джо ничего не ответил.

— Джозеф, посмотри на меня.

Джо опустил руки и сделал долгий выдох.

— Она поехала на Запад. И на нее там охотились, как и на многих девушек, которые туда ездят. Ты на нее не охотился.

— Но это делали другие люди нашей профессии. — Джо поставил рюмку на угол стола и стал расхаживать по ковру, стараясь подыскать слова. — Каждая часть того, чем мы занимаемся, питает собой другие части, другие отсеки. Прибыль от продажи выпивки идет на плату девкам, а девки платят за наркотики, которые нужны, чтобы залучить других девок, заставить их трахаться с незнакомцами ради нашей выгоды. А если те девчонки попытаются соскочить с этой дряни или перестать слушаться, их бьют, Эстебан, ты это знаешь. Они пытаются слезть, но они могут попасться какому-нибудь смышленому копу, и поэтому им перерезают горло и бросают в речку. А мы последние десять лет провели, паля в конкурентов и друг в друга. И ради чего? Ради вшивых денег.

— Такова неприятная сторона жизни вне закона.

— Чушь, — бросил Джо. — Мы не просто живем вне закона. Мы гангстеры.

Эстебан ненадолго встретился с ним глазами. И сказал:

— Не стоит с тобой говорить, когда ты в таком состоянии. — Он поставил обрамленную фотографию на стол и перевел взгляд на нее. — Мы не сторожа братьям нашим, Джозеф. Более того, наши братья оскорбятся от предположения, что они не могут позаботиться о себе сами.

«Лоретта, — думал Джо, — Лоретта, Лоретта. Мы все брали и брали у тебя — и думали, что тебе каким-то образом удастся продержаться без того, что мы у тебя украли».

Эстебан указал на снимок:

— Посмотри на этих людей. Они танцуют и поют. Они живут. Потому что назавтра все они могут быть мертвы. Мы можем умереть уже завтра. И я, и ты. И если кто-нибудь из этих гуляк — скажем, вот этот…

Эстебан указал на господина с бульдожьей физиономией, в белом смокинге, с кучкой женщин, сгрудившихся за его спиной, будто они намеревались поднять этого борова на плечи. Все женщины так и переливались блестками и ламе.[47]

— Если ему суждено погибнуть в своей машине по пути домой, потому что он перебрал «Бочкового рома Суареса» и дорога перед ним двоится, — наша ли в том вина?

Джо посмотрел на всех этих прелестных женщин за спиной у мужчины с бульдожьей рожей. Большинство — кубинки, волосы и глаза у них того же цвета, что у Грасиэлы.

— Наша ли в том вина?

У всех женщин, кроме одной. Она меньше ростом, смотрит не в объектив, а куда-то в сторону, за край кадра, словно, когда сработала вспышка, кто-то вошел в зал и окликнул ее. Женщина со светлыми волосами, с глазами бледными, как зима.

— Что? — переспросил Джо.

— Наша ли в том вина? — повторил Эстебан еще раз. — Если какой-нибудь mamón[48] решит…

— Когда ты это снял?

— Когда?

— Да, да. Когда?

— На открытии «Шика».

— И когда он открылся?

— В прошлом месяце.

Джо посмотрел на него через стол:

— Ты уверен?

Эстебан рассмеялся:

— Конечно уверен. Это же мой ресторан.

Джо залпом допил рюмку.

— А ты никак не мог снять это фото в какое-то другое время? А потом оно случайно попало к тем, которые ты сделал в прошлом месяце?

— Что? Нет. В какое еще другое время?

— Скажем, шесть лет назад.

Эстебан покачал головой, он еще посмеивался, но глаза его уже озабоченно потемнели.

— Нет-нет-нет, Джозеф. Эту я снял месяц назад. А в чем дело?

— Видишь эту женщину, вот здесь? — Джо ткнул пальцем на лицо Эммы Гулд. — Она мертва с двадцать седьмого года.