Закон полярных путешествий: Рассказы о Чукотке

Под знаком Полярного круга

Все удивляло здесь — и природа, и люди. Над темно-вишневой сопкой висело желтое солнце, холодное, как луна, и отражалось в темной глади океана, в его спокойной воде, такой тихой, будто это и не океан вовсе, а тундровое озеро.

Первые льдины, пригнанные с севера, яркими пятнами искрились на черной воде, льдины не двигались, будто каждая на якоре, и это было странно.

Тишина. Даже ветра нет. И не слышно птичьего разноголосья. Не хочется вставать с камня и тревожить тишину шорохом шагов по прибрежной гальке.

Странное умиротворение сменило недавнюю тревогу, волнение за ушедших в маршрут товарищей, которые должны были вернуться еще вчера.

До самого горизонта в белых крапинах льдин черный океан — и чувствуешь не одиночество, а свое единение с водой и берегом, с птицами, чьих голосов пока что не слышно.

В такие минуты можешь оглянуться на свою жизнь, что-то неспешно подытожить и легко принять решение, которое так долго и трудно не приходило там, в суете многолюдного города…

Но вот послышался стук руль-мотора, издалека с востока. Поднимаюсь на соседний мысок, отсюда в бинокль хорошо видно, как лавирует между льдин вельбот, как от волны, поднятой им, качаются льдины.

Через полчаса вельбот огибает мыс, входит в лагуну, скорость его замедляется, и он тихо швартуется у врытых в землю двух столбов, заменяющих здесь причальную стенку.

— Здравствуй, Кием! Привет, ребята!

Дружно разгружаем вельбот от немудреного экспедиционного скарба. Узнаю, что вернуться на базу ребята вовремя не смогли из-за разлившейся реки, вышли к соседнему селению, а там старый приятель Кием — рыбак и зверобой — на совхозном вельботе охотно согласился подбросить их сюда, в пустующее селение Чегитунь, где мы оборудовали базу.

Сегодня надо сделать последнее в списке наших неотложных дел, и хлопоты эти, пожалуй, самые приятные, Мы должны подняться по восточному склону высокого холма, что на правом берегу реки Чегитунь, и подновить знак «Граница Полярного Круга». За полевой сезон мы часто бывали там, знак стоит крепко, только надо покрасить его как пограничный столб и добавить к подножию немного китовых костей.

Погода хорошая, работа идет споро. Закончив дело, разжигаем костер, ставим чай. На китовых позвонках удобно сидеть, как на табуретках. Дед Кием закуривает трубку, ребята открывают банки, а я вспоминаю, как все начиналось, и рассказываю Киему — он любит слушать истории, и сам хороший рассказчик, и вечером я его буду донимать просьбами рассказать о прошлом этих берегов…

Каждое лето перед открытием навигации провиденские гидрографы совершают свой первый рейс на север с целью ввести в строй радиомаяки на восточном участке Северного морского пути. Если это не будет сделано в срок, то суда-снабженцы останутся в океане, образно говоря, без глаз и ушей, без заботливой руки автоматических лоцманов.

В то лето, несколько лет назад, перед самым выходом в рейс состоялось заседание Провиденского отделения Географического общества СССР. На этом заседании было принято решение установить знак «Граница Полярного Круга» в точке, где условная линия круга начинается на чукотской земле. Поручено было сделать это начальнику лоцмейстерского отряда Геннадию Воскресенскому, электро-радионавигатору Игорю Соскову и мне, действительным членам общества.

Дело в том, что подобный знак установлен на западе нашей страны. На востоке его не было. И если мы установим знак тут, на востоке, то линия Северного Полярного круга, проходящая по территории нашей страны, будет условно соединена от знака до знака.

До Чегитуня предстояло обследовать все маяки восточного побережья Берингова моря, а затем через пролив выйти в Чукотское море к маякам побережья Ледовитого океана.

Я рассказываю деду Киему, стараясь вспоминать в подробностях и первую высадку, и историю тех мест.

…Мыс Крийгугун — это древнее стойбище Яндогай. Здесь много ям, покрытых китовыми ребрами и лопатками. В этих ямах когда-то хранилось мясо морзверя, — запасы на зиму. Есть несколько разрушенных землянок — кости китов использовались как строительный материал.

Маяк и будочка, где хранились батареи к нему, в целости, фонарь не разбит, мачты стоят крепко, вот только обвисли растяжки и за зиму обветшали антенны.

В будке радиомаяка мы обнаружили пачку чая, свечи, брезент. Значит, тут зимой часто останавливались каюры, наш маяк служит им ориентиром. Возможно, чукчи тут пережидали пургу, и нам приятно, что маяк и зимой приносит пользу людям.

Яндогай — знаменитое стойбище. Когда-то здесь было более тридцати яранг. Отсюда, можно сказать, началось культурное движение на. Чукотке. Шаманство противилось грамоте. В 1934 году первый председатель нацсовета Эттувги был ранен выстрелом из винчестера и скончался.

Первым учителем в Яндогае был Тихон Семушкин. Большую просветительную работу здесь вели учительница Лариса Беликова и ныне профессор — эскимолог Георгий Меновщиков.

Потом, после окончания рейса, Алимбек Добриев, методист культотряда, представитель известного Чукотке рода Добриевых, рассказал мне, что он сам родился в этом стойбище и учился у Семушкина, а потом до седьмого класса, уже в Лаврентия, его учила Лариса Беликова.

Алимбек Магометович с теплотой вспоминал своих земляков, принимавших участие в становлении Советской власти.

В 1924 году к берегам Яндогая подошла канонерская лодка «Красный Октябрь», и на ее борт ступили два жителя стойбища — Оттой и Кымынтегреу. Они попросились в рейс, и их приняли.

А рейс у «Красного Октября» был очень важным. Надо было высадиться на острове Врангеля и водрузить над ним красный флаг, объявив территорией молодой Советской страны, так как у Штатов Америки давно уже были притязания на наш остров.

Канонерская лодка блестяще справилась со своей миссией, а Оттой и Кымынтегреу были награждены значками «Участнику экспедиции на остров Врангеля». Один из этих значков Алимбек Добриев передал в Магаданский областной краеведческий музей.

В 1955–1956 годах стойбище перевели в соседнее село Лорино, там удобней. И вот стойбища нет. Есть только память о нем, и наш маяк, где люди во время длинного нартового пути пьют чай и, отдыхая в тепле, предаются воспоминаниям.

Дед Кием спрашивает, а был ли я на мысе Дежнева, видел ли Наукан, — отсюда недалеко, за день-два на вельботе можно дойти.

…О мысе Дежнева достаточно знают даже те, кто здесь никогда не был: из школьной географии известно, что это самый восточный мыс, о нем сложены стихи и песни. Приезжающие сюда непременно фотографируются у памятника Дежневу, а наиболее предприимчивые берут на память камень с мыса.

Для туристов и путешествующего люда мыс — предел желаний, а эскимосы называют его просто «предел земли».

Для нас же он важен своим маяком. Сейчас он на автоматическом режиме, а я рассказываю Киему о тех временах, когда здесь была полярка на пять человек. Возглавлял ее провиденец Юрий Иванов. Я гостил у Иванова и до сих пор помню деда-механика, который сконструировал необычайной силы ручной фонарь для работы в пургу и в полярную ночь. Дед грозился, что при желании может достать лучом американский берег, мыс Принца Уэльского, — забавный был дед.

Кием хохочет, он тоже знает этого деда, когда-то ездил в гости на полярку, на место старого стойбища Наукан.

Наукан от маяка метрах в двухстах, за оврагом. Это бывшее знаменитое эскимосское поселение. На науканском диалекте эскимосского языка говорят по обеим сторонам Берингова пролива.

От древних развалин стойбища веет историей целого народа, это не просто остатки каменных нынлю (землянок), и здесь многое для себя почерпнешь, если придешь летом, чтобы спокойно подумать о смысле жизни и неторопливо выкурить трубку, глядя на синюю дымку над проливом.

Здесь, в Беринговом проливе, смешиваются воды двух океанов — Тихого и Северного Ледовитого. И когда светит яркое солнце, вода зеленая-зеленая с изумрудными переливами. Нигде нет такой зеленой воды. Надо только, чтобы волна была прорезана солнечным лучом, а солнце здесь гостит нечасто, все больше — туманы…

Я спрашиваю Киема, помнит ли он кого из старых науканцев.

Он называет Утоюка, Атыка, Ненлюмкина…

— А Каектук? Не помнишь Каектука? Он умер на той стороне, на американском острове? — спрашиваю я.

— Нет, — говорит Кием. — Я маленький был. Мне рассказывали про него потом. Может, он меня маленького и видел, как знать, а я его не помню…

…21 февраля 1932 года состоялся Третий национальный съезд Советов в Уэлене. Тогда Уэлен был районным центром. На собаках и оленях со всех самых отдаленных мест съехались сюда делегаты и гости. Год был тяжелым, накануне осенью охота на морзверя была плохой, к зиме запасы в мясных ямах истощились. В долгом переходе с острова Колючина в Уэлен у делегата Пененкау пали собаки.

С трибуны съезда с предложением о бесплатной помощи береговым людям — эскимосам выступил делегат съезда чукча Ареергин. Предложение было принято единогласно.

На этом съезде в президиуме сидел представитель островов Диомида эскимос Каектук. Выступая, он рассказал, что эскимосы американской стороны с интересом наблюдают за жизнью противоположного берега, и мероприятия Советской власти им по душе, поскольку гуманистические принципы и коллективизм всегда были близки душе северного человека.

— Давайте дружить, — призвал Каектук, — ходить друг к другу в гости, учиться друг у друга, а если понадобится, то и помогать…

Каектук, часто гостивший в Уэлене, был большим пропагандистом советского образа жизни. Его приводили в изумление (впрочем, как и других американских эскимосов) многочисленные факты заботы правительства о маленьких северянах. В частности, такой. На самом восточном острове страны — Ратманова, для девяти малышей была организована школа, чтобы не отвозить детей в Уэлен и не отрывать их надолго от семьи. Эти девять маленьких северян составляли контингент учащихся полной начальной школы, то есть здесь функционировали все четыре класса (не беда, что в одной комнате): в четвертый ходило два ученика, в первый и второй — по три, третий посещал один ученик.

Каектука это удаляло, потому что он помнил совсем недавние времена, когда ни о какой грамотности Чукотке не могло быть и речи, а старики на курсах ликбеза писали малокалиберными свинцовыми пулями вместо карандашей — не хватало бумаги и пособий. А тут первый пароход привозит продукты — для интерната, оборудование и учебники — для школы, бумагу, одежду и обувь — все в первую очередь детям.

Здесь, на границе двух миров, извечные истины добра и справедливости получали новое осмысление.

Беседа касается наших дней, и я рассказываю Киему о далекой стране Чили, о президенте Альенде, издавшем указ ежедневно выдавать всем детям Чили бесплатно по бутылке молока, — и о другом указе — президента Пиночета — отобрать у детей Чили бесплатное молоко.

— Фашизм… — задумчиво роняет Кием.

— Это знаменитое место, — объясняю я Киему. — Мы пьем чай на самом Полярном круге.

И рассказываю, как несколько лет назад наше гидрографическое судно бросило якорь на траверсе Чегитуня, спустили бот, высадились с трудом — в устье реки были бары, устье реки меняет свои очертания ежегодно, как и лагуна. Старик кивает головой, согласен, лагуна сейчас другая, много песчаных намывов.

Был сплошной туман. Чтобы точно определиться, надо подождать солнышка или звезд. Принялись за ремонт маяка, подул сильный ветер, лед забил вход в лагуну, зато очистился горизонт, и мы определились со скрупулезной точностью, хотя были известны координаты маяка и ближайшего репера.

Нас поразило, что точка, где должен быть установлен знак, приходилась на место бывшего стойбища. С плоской вершины высокого холма далеко на север просматривался океан, видно было побережье на восток и на запад, а на юг простиралась тундра до самого подножия дальних сопок. Умели же выбирать древние место для своего жилья! Если б они еще знали, в какой географической точке, на каком историческом месте рождались их дети и умирали старики!

Игорь Сосков, Геннадий Воскресенский и я по очереди долбим вечную мерзлоту. Жарко, мы раздеты по пояс, Игорь часто бегает к ручью и пьет ледяную воду. Мы его отговариваем, подожди, мол, чаю, но он смеется и глотает битый лед.

На большой буковой доске еще в море Игорь выжег слова «Граница Полярного Круга», поставил координаты, число, когда знак установлен, название нашего судна — «Маяк».

Особыми бронзовыми болтами, выточенными в море собственноручно нашим механиком, мы крепим доску к пятиметровому четырехгранному брусу из лиственницы, устанавливаем знак, укрепив его землей и камнями, к которым когда-то привязывались ремни древних яранг.

К подножию знака приносим китовые и моржовые кости, которых тут в изобилии, и отдельно челюсть кита для любителей ставить автографы, чтобы они не портили знак. На челюсти пишем: «Удачи всем идущим за Полярный Круг!» и просьбу к мореплавателям поддерживать знак в соответствии с международными традициями.

На прощание весь лоцмейстерский отряд фотографируется у знака, мы салютуем из ракетниц и карабинов и спешим на бот в тепло наших кают. Дело сделано — и радист отправляет сообщения в головное гидрографическое предприятие, Географическое общество СССР и редакцию «Комсомольской правды», где уже знают о нашем рейсе и ждут сообщений.

Мы медленно продвигаемся на север. Из штаба проводки приходит радио: «На всем интересующем вас районе припай подходов нет». Мы знаем, что ледоколы по-прежнему не продвинулись ни на шаг. Принимается решение развернуться и следовать в Берингово море.

А вечером Игорь Сосков не вышел к ужину. Температура тридцать девять и пять, а судовой ролью врач на судне не предусмотрен.

Мы мобилизовали весь имеющийся у нас опыт и содержимое аптечки, но улучшения не наступило.

У нас с Игорем каюта на двоих. Каждый час меряю температуру, но хорошего мало. Ночью поднимаюсь на мостик и сообщаю капитану, что температура поднялась до сорока. Что делать?

Начальник судовой рации Тулупов тревожит морзянкой эфир. Конечно, берег сейчас не ответит, одна надежда — на суда. И вдруг:

— Есть! Нашел!

Работа на ключе сменяется радиотелефоном.

— Отвечает «Коля Мяготин», кто вы?

— Гидрографическое судно «Маяк».

— С кем говорим?

— Начальник радиостанции.

— Что случилось?

— Заболел человек. Есть ли у вас врач? Пригласите врача.

— Есть.

Судовой врач «Коли Мяготина» Зырянова запрашивает симптомы. Мы скрупулезно сообщаем все. Она назначает медикаменты, мы тщательно записываем.

Капитан судна «Коля Мяготин» запрашивает наши координаты. Тулупов сообщает. Капитан предлагает изменить курс и следовать к ним, чтобы Зырянова сама осмотрела больного.

Вахтенный штурман рассчитывает время. Ближайшая больница находится в Лаврентия, но до Лаврентия идти чуть больше, чем до «Мяготина». Что делать?

— В море может случиться всякое, — решает наш капитан. — Рискнем идти в Лаврентия, там все-таки стационар.

Тулупов прощается с «Мяготиным», благодарит, а через несколько часов в сплошном тумане мы входим в залив.

Раннее утро. Переносим Игоря на бот. Он в беспамятстве.

— Можете возвращаться на судно, — говорит дежурный врач лаврентьевской больницы. — Больной остается у нас. Судя по всему, тяжелая форма пневмонии.

Мы прощаемся с Игорем.

— Ну вот, старики, — еле шепчет он, на минуту придя в себя, — пора мне «завязывать» с Арктикой.

— Брось паниковать, — успокаивает его Воскресенский, — впереди рейс в море Бофорта. Скоро зайдем за тобой, все образуется.

А уже на берегу замечает философски, ни к кому не обращаясь конкретно:

— Большое дело требует жертв.

…Через неделю, закончив работу в Чукотском море и на острове Ратманова, мы снова в Лаврентия, Игорю значительно лучше, но долечиваться мы его отправляем в Провидения на самолете.

И вот тогда, когда я рассказывал эту историю деду Киему, и сейчас, когда я пишу эти строки, Игорь в море. Ему скоро пятьдесят. Но тому, кто крещен Арктикой, оказывается, не так-то просто с ней «завязать».

Закончилось наше чаепитие у костра на границе Полярного круга. Мы собираем вещи, торопимся домой, в пустующий поселок Чегитунь. Спускаемся с холма по узкой тропинке… Первыми резво вышагивают мои два напарника, за ними не спеша, опираясь на посох, шествует Кием. Я плетусь последним, мне не хочется уходить. Когда еще состоится свидание со знаком?

Я не иду в избушку, а сворачиваю с тропинки к снежнику. Там еще вчера я закопал в снег, и прикрыл кусками льда гуся на ужин. Увы, тайник разворован. Чайки растерзали гуся, они проследили, как я его прятал. Что ж, тогда придется на завтрак подстрелить двух чаек. Ничего в том плохого, птица как птица, если уметь ее приготовить. Надо вот только у Киема спросить эскимосский или чукотский рецепт. Он хорошо знает таинства национальной кухни. Впрочем, ни к чему все это. Рыбы в лагуне достаточно.

Поселок Чегитунь оставлен давно. Жители его переселились в Инчоун, часть на запад — в Энурмино, а кое-кто на юг, в Лорино. Дома хоть и пустые, но не сломаны. Двери аккуратно прикрыты, чтобы зимой не намело снегу. Зимой тут останавливаются охотники, когда объезжают свои участки, отдыхают, пережидают непогоду. Летом живут рыбаки да всякий проезжий экспедиционный люд вроде нас — геологи, ботаники, геодезисты, биологи. Поселок оставлен, но людям служит исправно, и люди его поддерживают, как и наш знак «Граница Полярного Круга».

Я вижу, как большая черная птица плавно планирует и садится рядом со знаком. Это ворон, он собирается чем-нибудь поживиться на месте нашей недавней чаевки.

И вдруг неожиданная мысль обжигает меня. Ворон может прожить жизнь трех поколений людей. Как знать, а вдруг этот ворон свидетель горестей и радостей трех последних поколений людей древнего стойбища, выбравших местом своей жизни Полярный круг? Сколько же ты видел, ворон? Не зря же чукчи и эскимосы поклонялись тебе и никогда не убивали, а шаманы считались потомками ворона…

Птица степенно расхаживает вокруг нашего кострища, но там все аккуратно прибрано, пустые банки засыпаны землей, поживы птице нет, и, тяжело взмахнув крылами, ворон улетает за сопку.

Если он полетит на юг, в тундру, то в десяти километрах от сопки в верховьях безымянного ручья, впадающего в Чегитунь, может найти нашу лабазную бочку. В ней ящик галет, немного сгущенки, спички, палатка, свечи, брезент. Но бочка крепко затянута проволокой, перевернута крышкой к земле, ворону с ней не совладать. Разве что медведь может похулиганить. Но место вокруг бочки мы облили соляркой. Медведи, правда, нынче пошли ученые, запахом солярки их не отпугнешь — в соседней партии один лабаз разграбили в самом начале сезона, там по рации ребята сообщили.

Вместе с вечерними сумерками с моря ползет туман. Мгла. Зажглось окно нашего домика. Скоро из трубы потянет дымок, начнем «гонять» вечерние чаи и планировать день на завтра. Встаем все рано… с первым солнцем. Утром хорошо идет голец. Он здесь особый, очень крупный, арктическое стадо. Под руководством Киема будем ловить, коптить и вялить. Будет чем угостить друзей после поля. Они такой рыбы не ели, это уж точно…

Печь поначалу дымит, не хочет разгораться, но вот пламя загудело, плита быстро накаляется докрасна, и мы незлобиво спорим, кому бежать к ручью за водой.

Дед Кием похихикивает, затем рассказывает короткую чукотскую притчу о ленивом мальчике, который с детских лет ничего не хотел делать, а когда вырос, то ни одна девушка не пошла за него замуж.

Я погашаю, что ленивый мальчик вел себя плохо, беру ведро и иду за водой.

По дороге к реке думаю о том, что пройдет немного времени, и там, в Магадане, вдали от тундры и Ледовитого побережья я часто буду вспоминать беседы с лукавым Киемом, и ребят, моих молодых помощников, и неторопливый размеренный быт поля, а чаще всего мне будет видеться знак Полярного круга моя мечта, которую удалось осуществить.

Как же случилось, что это мне удалось?

Пока что я знаю одно. Сначала надо, чтобы были высадка в Чегитуне, встречи с рыбаками и морскими охотниками, высокие скалы Инычурена и древние стойбища Уткан и Юневрлькин.

А потом надежда, что найденный каляквун — почерневший амулет из клыка белого медведя, который сто лет назад помогал чутпенскому шаману, на сей раз поможет и мне разжечь костер в промозглой сырости тумана на месте бывшего стойбища Чутпен.

Потому что иначе стоило ли тащиться по скалам в ночной дождь, когда горные козлы спокойно смотрят на тебя с вершины и ты не стреляешь в них, а только думаешь, что в конце пути надо не поскупиться и побольше наварить перловой каши, но сначала надо не заблудиться и брать в тумане ориентиром крик чаек справа. Потому что никаких дальних вершин не видно, и карта тут не поможет…

Да, многое было на пути к заветному кругу!

Чем же все-таки притягательна эта земля у Полярного круга, что всегда хочется сюда возвращаться?

Я знаю, когда оживает океан и на трассе Северного морского пути начинается большая работа, пароход, проходя мимо нашего знака, дает короткий гудок, салютуя ему, а самолет ледовой разведки, низко пролетая над льдами, качнет ему крылом. Это значит: «Пересекаю границу Полярного круга». Удачи идущим за Полярный круг.

Геодезисты Магаданского предприятия, вернувшиеся из Арктики, сообщили, что знак по-прежнему на месте, он выдержал суровый натиск зимы, и он охраняется, поддерживается неизвестными добрыми руками, как того и требуют неписаные морские традиции.

Радостно мне было. И я решил прибыть туда в этом году, в день летнего солнцестояния, чтобы отыскать на рыбалке Киема и почаевничать на старом кострище. Я знаю, мудрый старик и старый ворон все еще живут там.

Озеро нетающего льда Отчет об одной экспедиции

Озеро Эльгыгытгын находится на Чукотке, за Северным Полярным кругом, в юго-западной части Анадырского плоскогорья на границе двух районов — Чаунского и Анадырского.

Расположено озеро на высоте около 500 метров над уровнем моря, глубина его 170 метров, а высота окружающих сопок превышает 400 метров.

Котловина озера имеет правильную круглую форму около 17 метров в диаметре, а сама водная поверхность озера в поперечнике достигает 12 километров.

В озеро впадает множество ручьев и ручейков, а вытекает одна река — Энмываам.

Озеро Эльгыгытгын, пожалуй, самое загадочное на всем Советском Севере.

Оно и открыто-то в 1933 году, в наше время, когда открывать на земле уже нечего.

Какие только легенды не связывают с ним! Утверждают, например, что там водится некое чудовище сродни Несси, этакая чукотская Несси. Что будто иногда озеро вспучивается, встает огромным бугром, и бугор этот лопается, распространяя вокруг зловоние. Иногда озеро испускает загадочное свечение, и все живое покидает его.

До сих пор среди ученых нет твердой единой точки зрения на происхождение озера. Академик С. В. Обручев считал, что здесь взрыв вулканических газов прорвал горизонтальные покровы излившихся ранее лав и образовал в них круглый канал, и теперь на месте трубки взрыва — озеро.

Большинство же геологов и геофизиков образование озера связывают с падением метеорита. Было даже высказано предположение, что тектиты — небольшие кусочки оплавленного природного стекла, образовавшегося от удара Эльгыгытгынского метеорита, долетали до Австралии («брызги озера»), а американские ученые утверждают, что тектиты можно обнаружить в Антарктиде. Можете представить силу удара Эльгыгытгынского метеорита!

Исстари это озеро пользуется у чукчей дурной славой. Они стараются здесь не бывать, а маршруты своих оленьих стад прокладывать в стороне.

К тайнам озера можно отнести и происхождение главного обитателя его вод — гольца. По мнению ихтиологов, тут три его разновидности: обыкновенный серебристый; красноперый — весь год в брачном наряде и черный, которого наиболее смелые ученые относят к реликтам. Вес гольца колеблется от 2 до 16 килограммов. Все три стада объединяет одно — это самый громадный и самый вкусный голец на земном шаре.

Еще к двум явлениям этих мест можно отнести эпитет «самый»: тут самое крупное на Чукотке стадо диких оленей, и тут обитает самый крупный чукотский медведь.

Многие стремились побывать на этом озере, хоть краешком глаза увидеть его, но суждено это не всякому.

Спортивная часть нашей экспедиции заключалась в том, чтобы, попав на озеро Эльгыгытгын, сплавиться на резиновой лодке по единственной вытекающей из озера реке Энмываам, затем по реке Белой, в которую Энмываам впадает, и далее по реке Анадырь. Сам Анадырь для сплава не интересен, решено было по нему долго не идти, а если позволит время, добраться до озера Красного и потом моторами — до окружного центра. Неожиданностей кроме ветров, часто меняющихся и представляющих опасность для немоторных судов, тут нет.

Река же Энмываам для сплава тяжела. Высшей категории сложности — пороги, бурное течение, прижимы, отвесные скалы, подводные камни… Тундра помнит немало людей, для которых последним, что они видели в своей жизни, были воды Энмываам или скалы этой реки.

Накануне похода еще зимой, когда готовилась экспедиция, в ее состав записалось одиннадцать человек. Потом, когда заявленные участники изучили материалы предыдущих экспедиций, девять «волонтеров» нашли причины отказаться от участия, и остались только мы вдвоем с Николаем Севрюковым.

Николай Севрюков — шофер из Анадыря, молодой литератор (ему 32), прекрасный рыбак и охотник, то есть человек в тундре незаменимый.

Знаменитый Полярный Путешественник Кнуд Расмуссен писал в своей книге «Великий санный путь»: «В дальний путь надо пускаться по возможности в самой тесной компании, поэтому нас было всего трое». Наша компания получилась еще теснее, но отправляться в рискованное путешествие только вдвоем — это значит заведомо нарушать правила техники безопасности в тундре.

В архивах экспедиции интересный документ — «Выписка из решения бюро Магаданской областной писательской организации от 19.07.84 г. Постановили: разрешить т. Мифтахутдинову А. В. творческую командировку по указанному маршруту, посвятив ее 50-летию со дня рождения Олега Куваева, сроком на 40 (сорок) дней, с 22 июля 1984 г. Бюро остерегает члена СП СССР Мифтахутдинова от сплава на резиновых лодках по рекам Энмываам, Белая, Анадырь и возлагает на него ответственность за безопасность всех участников сплава».

И вот, имея на руках такое не очень веселое предписание, мы решили нарушить решение бюро, но для этого нам надо было пополнить состав участников хотя бы до четырех за счет энтузиастов спорта в Певеке.

В Певеке надо было также запастись продуктами, керосином, достать надувной плот, кое-что из мелочей снаряжения, составить аптечку на все случаи жизни, — постепенно обрастали рюкзаками. На двоих-то у нас было все, а вот четверо — это уже коллектив.

Председатель районного ДСО «Труд» Борис Фрейлих не только выразил желание отправиться в путь с нами, но и привел товарища — врача Геннадия Есина. Несмотря на молодость, у Есина была на счету одна ледовая экспедиция, и это сразу решило исход дела. К тому же, счастливое сочетание — спортсмен и врач. Обычно в предыдущих экспедициях обязанности врача брал на себя я, смело прописывал пурген или, наоборот, фталазол — назначение этих таблеток я знал, а во всех остальных случаях весь мой опыт зижделся на спирте в разных количествах и достижениях современной психотерапии, то есть внушении типа «К утру не выздоровеешь — убью!» И представьте, никто не умирал.

Через два дня Геннадий раскрыл в гостинице свой «атташе-кейс» и продемонстрировал аптечку. Мы ахнули. Тут было все. Список насчитывал пятьдесят шесть наименований.

— Не мне спасибо, — скромно сказал он. — Это все Сергей Алексеевич Фролов, заместитель главного врача района. В поселке только и разговора, что об экспедиции, все хотят помочь.

Мы убедились в этом сразу же. Портовики выделили надувной океанский спасательный плот. Работники торговли — дефицит — пятьдесят пачек цейлонского чая. Управление метеослужбы — долгосрочный прогноз. Вот только авиаторы ничем не могли помочь — вертолеты не летали, погоды не было и не ожидалось в ближайшее время. И вообще, чтобы нам повезло, необходимо было наличие одновременно пяти благоприятных обстоятельств. Первое: чтобы был вертолет, готовый взлететь в любую минуту. Второе: чтобы на побережье Ледовитого океана была погода. Третье: чтобы погода была и в районе озера. Четвертое: чтобы о погоде в районе озера знали (или хотя бы догадывались) в Певеке. Пятое: чтобы мы не отчаивались и сидели в аэропорту, а не уезжали, в очередной раз махнув рукой, в город.

Из всего этого возникает первая характеристика озера — труднодоступность. Но это, как ни странно, вселяло оптимизм: известно, что трудности неизбежны на пути любого хорошего, дела. И чем поначалу будет больше «чем хуже», тем в конце все обернется «тем лучше».

Стартовали на двенадцатый день сидения в Певеке — и неудачно. На тринадцатый — очередная попытка, летим с работой в тундре, шесть посадок. Четыре часа пятнадцать минут находимся в пути. И вот он — момент абсолютного счастья: мы на озере!

Озеро штормит. Экипаж вертолета не торопится — им самим интересно подольше побыть в столь загадочном месте.

И сразу же разрушение одной из легенд. В переводе с чукотского это «озеро льда, озеро снега», нетающее то есть, льдины здесь обычно держатся все лето, до зимы — сейчас же озеро на удивление чистое.

— Год високосный, — пытается объяснить пилот. — А так — кто его знает? Тут много чертовщины…

— Конечно, — поддерживаю я его, — вот и улетели на тринадцатый день, и в фамилии у меня тринадцать букв, и собственный водяной тут обитает…

— Слыхал, — подтверждает пилот.

А мне не дает покоя эта метеозагадка — ведь единственный водоток из озера — река Энмываам вскрылась в этом году раньше других чукотских рек, южных, хотя находится далеко за Полярным кругом. Как это объяснить?

…На кряж Академика Обручева пал туман. Вертолетчики заторопились. И как только затих шум машины, туман прикрыл и горы, и сопки, и долину реки Энмываам.

Шумел шторм на озере в десяти шагах от нашей избушки. Мы начали обживаться — ремонтировать печь, нары, заготавливать дрова, закрывать полиэтиленом окна, готовить ужин.

Пока Николай открывает консервы, я хочу процитировать несколько строк из Записки к геологическому отчету доктора геолого-минералогических наук Василия Феофановича Белого:

«…В июле 1958 года лед оттаял только у берегов, льдины плавали по всему озеру, наползали на отлогие берега, а день стоял солнечный и жаркий. Такое впечатление, словно находишься на дне котловины, которую можно увидеть лишь во сне или найти в фантастических рассказах: котловины, куда можно попасть, но откуда уже нет выхода. И вместо удовлетворения от осуществления задуманного и пройденного за день пути появилась гнетущая подавленность.

Почему-то пришла в голову мысль, что если бы наказывали отчаянием неизвестности и одиночества, то человека, всю жизнь проведшего в городе и заслужившего такое наказание, следовало бы высадить на берег Эльгыгытгына»[32].

Однако завершает прославленный геолог свою Записку к отчету на более мажорных тонах. Он пишет далее о том, что понимает теперь истоки вдохновения Рокуэлла Кента, но даже и его таланта не хватят, чтобы передать краски озера.

Нас с Николаем не испугало озеро, потому что мы бредили им, видели в своих зимних снах, все тринадцать последних дней были на грани отчаяния, а теперь были просто счастливы.

С небывалым рвением все четверо принялись вылизывать избушку, хоть и жить-то нам три дня и две ночи.

В избушке сохранилась алюминиевая посуда, эмалированные кружки, стаканы, запас соли, к потолку подвешен мешочек сухого картофеля килограмма на три. Прошлым летом тут жили рыбаки.

На гвозде у окна висят бумажки. Читаем. Первая записка:

«Уважаемые гости!!! Просим соблюдать порядок на территории и чистоту в доме. Хозяева. Совхоз «Большевик».

Вторая записка: «Здесь была группа туристов из Ворошиловграда под руководством Паранича В. В. Навела маломальский порядок и рекомендуем его поддерживать. 03.08.83».

Третья записка: «Здесь была группа туристов в составе: Ранавтагин В. П., Шатыгин А. Е., Богданов Н. Н., Кравченко М. Н. Маршрут движения Певек — оз. Эльгыгытгын — Усть-Белая — Анадырь. Прибыли на оз. Эльгыгытгын 17 августа 1983 г., убыли 19 августа 19.08.83».

Итак, в прошлом году одна группа шла следом за второй, не подозревая о ее существовании. Маршрут последней группы совпадает с нашей.

Пишем автограф и прикрепляем его на гвозде — это уже четвертая записка.

Обед на столе. Тост за прибытие. Даже не верится. Еще раз поздравляем друг друга.

После обеда первый маршрут по восточной стороне озера. Скорее, это знакомство с окрестностями. Много оленьих следов. Дикари. К вечеру мы вернулись. Без интересных находок. Тишина. Будто все вымерло. Ни зверя, ни птицы.

Во время ужина я выставил на стол обтянутый материей посылочный ящик.

— Это сюрприз. Подарок из Москвы. Читайте обратный адрес.

Дело в том, что своеобразный штаб по подготовке нашей экспедиции находился в Москве и руководил им писатель Владимир Христофоров, наш друг, чукотский человек, ныне член редколлегии «Северных просторов», альманаха «На суше и на море», большой любитель путешествий и приключений. Несколько лет назад мы с ним сплавились на резиновой лодке по Омолону. И сейчас он беспокоился, чем мог — помогал.

«Вскрыть в точке возврата» было написано там, где обычно проставляется сумма объявленной ценности.

Есть такой термин в авиации «точка возврата» — это когда горючего хватит на обратный путь тютелька в тютельку, если повернуть именно сейчас. В быту «точкой возврата» именуют момент, когда можно одуматься и вернуться, отменить решение, передумать вообще.

Но для нас «точки возврата» нет, она растворилась вместе с отдаленным шумом винтов вертолета. Некуда возвращаться. Путь один — вниз по реке через всю Центральную Чукотку. Даже захоти когда-нибудь кто-нибудь повернуть назад — ничего не получится. Самолеты и вертолеты сюда не летают — просто не к кому лететь, до самого горизонта вокруг никакого человеческого жилья, и рацию с собой мы не взяли, чтобы не отягощаться грузом, некому будет радировать о «точке возврата».

— Отсюда возврата уж нету… — пропел Николай из известной доморощенной колымской песни.

— Значит, вскрываем!

От души постарался Володя Христофоров! Чего только не было! НЗ продуман строго и до мелочей: чай из Бомбея, бразильский шоколад, португальские сардины, латышская карамель, башкирский мед, бутылка армянского коньяка, сублимированное мясо, корейский соус, ржаные домашние сухарики. Было и письмо. С пожеланием не унывать и обязательно возвращаться… в Москву, где готовится встреча. Заканчивалась записка так: «…Которое же у вас теперь число? 1 августа?»

Мы переглянулись. На улице было второе августа. Вот и не верь после этого в чертовщину, когда все происходит на берегу таинственного озера и все приметы совпадают…

Сегодняшний день решено назвать «днем Христофорова».

От всего пережитого за день еле держимся на ногах (подумать только, еще утром сидели в туманном Певеке!). Расстилаем спальные мешки на широких нарах и валимся поверх мешков, не раздеваясь.

Встаем рано. После плотного завтрака и обильного чая решено с Колей Севрюковым обследовать западный берег озера, забраться на самую высокую отметку и вернуться где-то после обеда.

Ярко светило солнце, ярко белели отдаленные снежники, озеро было тихое, без единой волны, даже ветер не морщинил его, а цвет воды был фиолетово-голубой, как кристалл аметиста. На завтрак выловили двух серебристых гольцов, каждый килограмма на три. Таких жирных видеть не приходилось, пробовать тем более — действительно, нежнее рыбы нет.

Мы ушли в маршрут, Геннадий и Борис остались в избушке подгонять амуницию, проверять оборудование, рыбачить, заниматься готовкой.

За несколько часов мы с Николаем взяли две самые высокие вершины и были поражены отсутствием всякой живности, кроме куликов. Зато в изобилии встречались следы недавних трагедий — кости козлов, оленей, баранов, черепа и растащенные скелеты.

К ужину мы вернулись в нашу избушку с грузом камней и двумя черепами. Ребята успели надуть средства нашего передвижения — резиновую лодку ЛАС-5 (лодка авиационная спасательная) и плот ПСН-6М (плот спасательный надувной шестиместный). Наши оранжевые суда под вечерним солнцем на фиолетовой глади озера выглядели сказочными.

Геннадий делает первые слайды, он не верит погоде, он знает — надо успеть, дальше и дождь может быть, да и снег не исключен — вон его сколько на сопках, а ведь всего третье августа.

— Олень! — кричу я ребятам и показываю, на другую сторону Энмываама. Мы падаем на землю, Гена настраивает фотоаппарат. Но что это?

Олень несется прямо к избушке, он высоко прыгает по мелководью и песчаным островкам Энмываама, он несется к нам, хотя из трубы избушки валит дым и не видеть оранжевые пятна невозможно.

Коля срывается в избушку и выскакивает с ружьем.

— Волк!

Теперь мы видим его. Громадный, темно-серый — прекрасный экземпляр полярного волка. Он прыгает к бочке, за которую спрятался Коля. Коля выскакивает навстречу, стреляет, но волк делает на скорости невероятный кульбит и убегает вниз по реке.

Промазал!

Коля огорченно еще раз стреляет ему вслед, и мы принимаемся возбужденно обсуждать это событие.

— Он шел по нашим следам, — высказываю я предположение. — Мы на его территории, и он шел по нашим следам, он тут ничего не боится. Он шел по нашему маршруту, может быть, даже за нами. Он охотник. А кости и все прочее, что мы нашли, — это дело его и его стаи.

— Разве только те, что мы видели в долине, — уточняет Коля. — На вершине скал, где мы нашли растерзанного барана, волка быть не может. Волк по скалам не бегает.

— Тогда кто же? — спрашивает Борис.

— Росомаха, — пожимает плечами Николай. Он опытный охотник, и ему можно верить. — А скорее всего медведь.

И немного подумав:

— Скорее всего только медведь! Мы же видели там следы!

— Очень старые…

— Не имеет значения, — утверждает Николай. — Он мог уйти вниз по реке. Он сейчас на ягодной и травяной диете. Ждет кету. Оленей и коз оставил волку.

«Пожалуй», — думаю я.

— А не раздерет медведь наши лодки? — осторожно спрашивает Борис. — Когда мы будем спать, например?

— Не придет сюда медведь, — уверяет Николай. — Он далеко на юге.

Мы перетряхиваем содержимое наших рюкзаков, перепаковываемся, готовимся к завтрашнему дню.

— А хорош был волчара… — грустно вздыхает Николай.

Я понимаю его неудовлетворенную охотничью страсть. Еще когда летели сюда, в долинах реки Паляваама и Пехтымеля видели из иллюминаторов вертолета группки волков по две-три особи. И очень часто видели оленей. Дикие олени были в небольших стадах — по полтора-два десятка.

Реку Пыркываям по всему течению теснили высокие скалы с многочисленными кекурами. Одни кекуры напоминали развалины древних замков, другие — отполированные ветрами — были похожи на гигантских пеликенов[33], охраняющих тайны здешних мест. Горные козлы и бараны, услышав шум вертолета, стремительно убегали к самым вершинам скал. Вот уж где настоящая глубинка, вот где не ступала нога человека!

— Будет тебе белка, будет и свисток, то бишь, волк, — успокаивает Николая Борис.

Мы разбираем, сортируем и упаковываем наши геологические находки. Небольшие обломки импактитов, обсидиановая галька, кварц, щетка горного хрусталя.

Именно в пользу метеоритного происхождения озера говорит импактит (горная порода, переплавленная при ударе метеорита). А как же тогда обсидиан — вулканическое стекло? Или обсидиановая галька это все-таки махонькие окатыши импактитов? То и другое, между прочим, чукчи называют «йъэлкааныквын», небесный камень. Это название скорее бы подошло тектитам. Утихли ли споры ученых о происхождении озера? Нет.

Последняя научная экспедиция работала тут шесть лет назад. Это была комплексная экспедиция ученых Московского университета и ряда институтов Академии наук СССР. Одной из многочисленных задач этой группы специалистов было проверить гипотезу, высказанную американским ученым Робертом Дитцем.

А суть ее такова. Изучая космические снимки, он решил, что происхождение тектитов — кусочков оплавленного стекла, в изобилии рассеянных по азиатскому материку и Австралии, связано с гигантским выбросом из кратера Эльгыгытгын. То, что такой силы мог быть взрыв, сомнений не вызывало.

Анализ стекла показал, что чукотские тектиты могли образоваться только под действием сверхвысоких давлений и температур, достигающих нескольких тысяч градусов. При этих условиях порода плавится, преобразуется. Когда подсчитали количество энергии, необходимой для образования такой глубокой впадины, как Эльгыгытгын, вывод напрашивался сам собой: сюда вонзился мощный метеорит.

Но прав ли Дитц?

Возраст тектитов Азии и Австралии — 700 тысяч лет. А каков возраст чукотских тектитов и импактитов и вообще стеклянных камней?

Оказалось, что возраст австралийских и чукотских оплавин не совпадает. Чукотские «бомбы» старше — им пять миллионов лет. Следовательно, стеклянные брызги от удара Эльгыгытгынского метеорита надо искать не в Австралии, не в Океании, а в другом месте. Может, в Антарктиде.

Поиски продолжаются, а с ними рождаются очередные фантастические гипотезы. Так ли уж беспочвен этот интерес?

Известно, например, что многие впадины, образованные ударами метеоритов, стали месторождениями полезных ископаемых. Можно назвать структуру Садбери в Канаде — там немало полиметаллических руд. Кратер Рис в ФРГ дал отличный строительный материал. Балтышская метеоритная «яма» на Украине диаметром более 20 километров — это неисчерпаемые запасы горючих сланцев. Так, может быть, геологам есть смысл продолжать исследование озера и его окрестностей?

Сегодняшний день решено назвать «днем гольца, импактитов и волка». Все старательно готовятся к ночлегу. Понимаем, что в комфорте избушки мы последний день.

Виктор Шкловский однажды писал: «…И переплывали в плохих лодках хорошие широкие реки». Это была метафора на литературные темы. У нас же все конкретно — река не широкая, но своенравная, лодки не плохие, но хорошие. И мы понимаем, что хоть и были до нас тут экспедиции, все-таки в одну реку дважды войти невозможно, река каждый год, каждый месяц, каждый день разная, и на каждый час у ней могут быть заготовлены сюрпризы.

На завтрак поймали громадного гольца. Завтракать надо особенно основательно. Продукты мы не экономим.

— Предлагаю на вес находок съедать такое же по весу количество пищи, — предлагает Борис, — чтобы не увеличивать груз. Идет?

Что касается потребления пищи, то тут энтузиазм единодушный.

Николай уходит к озеру. Он достает горсть монет и швыряет их в воду. Хотелось бы знать, сбудется ли примета? Удастся ли еще раз в этой короткой нашей жизни увидеть это чудо?

Первым идет плот. Он непотопляем, поэтому на нем мы храним спальные мешки, документы, одежду, деньги, фотоаппараты, аптечку — все необходимое в ценное. На плоту Гена Есин и Боря Фрейлих, они новички сплава — на плоту безопасней. Но зато и мороки с управлением много.

Гена разворачивает флаг над плотом. Это морской сигнал, два белых квадрата и два красных. В переводе с морского кода означает — «Прекратите движение, вы идете к опасности. Следите за моими сигналами». Флаг мы выбирали еще в Певеке из большой коллекции Есина.

Вытекая из озера, река Энмываам сразу же разбивается на множество рукавов, которые потом, когда минуем равнинную тундру, опять соберутся в единое русло. Плот вынесло влево.

Спустя десять минут выходим мы с Колей. Я на веслах. ЛАС-5 в управлении надежна. Нас выносит вправо, тут основное течение.

Тихая безветренная погода. Теплое солнышко. Ни единого комарика. Вдалеке на левом берегу насчитываем больше двадцати диких оленей. К ним мы приблизимся часа через два.

И тут на фоне всеобщей идиллии Коля грустно вздыхает:

— Отправляться в путь надо в плохую погоду… лучше всего в дождь. Вот.

Я понял, что самую главную примету мы не учли.

— А если чайка всю дорогу сопровождает — это хорошо?

— Не знаю, — признается Коля.

Вот уже два часа нас сопровождает баклан. Он кружит над нами. Идти он будет за нами несколько дней, пока не попадет в зону обитания орлов. Мы его прозвали баклан Епифан.

По левому берегу через каждые 10–15 метров вырастают маленькие столбики. Это евражки. Они с любопытством смотрят на странные предметы на реке. Если им посвистывать, они отвечают и не убегают. Непуганые. Как и олени.

На привале в двадцати метрах от костра появляется одинокий олень. Ошарашенно смотрит на нас и не двигается. Мы свистим ему, и он стремглав прыгает в сторону и убегает за сопку. Оленя мы возьмем потом, у нас две лицензии, а сейчас охотничьи страсти не волнуют — еды вдоволь, и аппетит отменный. По этому поводу хочется привести выдержку из дневника штурмана Альбанова. Валериан Иванович Альбанов писал:

«Когда мы варим чай или похлебку, то обычно шутить не любим. Варить так варить, говорим мы, и закатываем и чаю, и похлебки по полнешенькому ведру… остатков от этих порций обыкновенно не бывает…»

Как видим, всех путешественников во все времена роднит аппетит. Но больше всех заинтересован наших привалах Епифан. Он ест мясо, хлеб, рыбу, галеты, выхватывая пищу чуть ли не из рук, — не боится.

На реке никаких сюрпризов. Течение сильное, но река идет по равнине, до гор еще далековато, поэтому тут много мелких мест, перекатов. Часто приходится тянуть лодку бечевой. Проходим в первый день тридцать километров, сверяемся по абрису, ищем возвышение на берегу для ночевки. Моросит мелкий дождь. Лицо Николая расплывается в улыбке. Наконец-то хорошая примета!

В дожде и лучах незаходящего солнца рождается радуга. Она перекинута с одного берега на другой. Рядом — точно такая же вторая радуга. Мы плывем по реке под двумя радугами, как под сводами двух арок. Никому из нас никогда не доводилось участвовать в таком природном действе. И решено четвертое августа назвать «днем двух радуг».

Мы спим в палатке. Борис и Геннадий — на плоту. Утром за чаем выясняется, что никому ничего не снилось. Знать, намаялись, спали богатырским сном. Варим кашу. Епифан тут как тут.

Тщательно упаковываемся. Особенно надо держать в сухости палатку и спальные мешки. Это теперь надолго наш дом.

Вспоминаем добрым словом нашу уютную избушку на берегу озера. Мы ее, покидая, вымыли, вычистили печь, заготовили дров, перемыли посуду. На память я оставил свои туфли — можно будет по избе расхаживать как в тапочках. Если путник придет сюда после долгой дороги в сапогах или торбасах, будет во что переобуться.

Упаковываясь, наводим ревизию вещам. Выясняется, что я забыл в избушке на гвозде непромокаемую и непродуваемую, легкую, на поролоне японскую куртку. Что ж, неизвестному путнику будет и во что переодеться.

Конечно, быть на реке и остаться сухим — грешно. Мы входим в скалы, река петляет по теснине — лавируем в порогах, летим вниз по водопаду, вода нас захлестывает, течение швыряет на скалы. И мы с Колей, промокшие до нитки, лихорадочно обшариваем глазами берег в поисках хоть небольшой площадки, чтобы пристать, но кругом отвесные скалы, лодка — полна воды, и вычерпывать ее бессмысленно, потому что впереди еще водопад и знаменитые Леоновские пороги, страшное место, и уповать тут можно только на везение.

Сейчас задача — удержаться на гребне стремнины и не напороться на острые камни.

— К реке нужно относиться как к женщине, — таинственно скажет потом Николай.

Наконец видим небольшую галечную косу, выбрасываемся на нее, но кругом ни кустика, костра не соорудишь, а на бензиновом примусе не обсушишься — и мы раскладываем одежду на камнях, на ветерке, а сами переодеваемся в запасное, что в сухости и целости лежало на плоту.

По нашим расчетам, кусты и вообще дрова должны появиться только завтра, а сейчас можно бензин не экономить, и мы зажигаем оба примуса для чая и для варева.

Епифан тут как тут, без него уже скучно. Но рыбы мы тут поймать не можем, не водится она тут, придется баклану ждать до вечера.

— Тише! — шепчет вдруг Николай и показывает на противоположный берег.

Желто-бурый ком скатывается по отвесному склону и плюхается в воду. Медведь нас не видит, он переплывает на наш берег, но его сносит течением, и вылезает он метрах в ста от нашей стоянки. Отряхивается и мчится в гору.

— Прошлогодний… — улыбается Николай. — Пестун… где-то и мамаша может бродить.

— Не его ли искал Куваев? — спрашивает Борис.

— Нет. Куваев искал самого большого медведя. А этот на самого большого не тянет.

— Ну, его родственники, может, тянут?

— Надо найти сначала, — успокаивает всех Геннадий. Как врач, он мыслит рационально. — Сначала найти, а потом определять.

— Кто ищет, таки да найдет, — вздыхает Борис.

— Или он найдет нас, — смеется Николай. — Расцветка интересная. Вчера ведь точно такого же цвета на сопке пасся.

На вечерней стоянке, перед сном, мы собирали камни на отмели и видели следы медведей — большие следы и малыша. Развели костер, тут уже были кустики и щепочки, травы накидали для дыму, два раза выстрелили из ружья — отпугнуть зверей.

— Очень я не люблю, когда медведь к палатке приходит, — сказал Борис, располагаясь в спальном мешке возле костра. И на сон грядущий мы потчуем друг друга «медвежьими историями», что когда-то где-то с кем-то случились.

Летом 1967 года на косу реки Энмываам приземлилась «аннушка». С нее лихорадочно был сброшен багаж — летчики торопились. На берегу с экспедиционным грузом остался человек.

Это был геолог Олег Куваев, впоследствии известный писатель, автор прославленной «Территории».

Вскоре к Олегу подошли двое — рыбаки, с которыми он был не только знаком, но и дружен, они его давно ждали.

Началось обустройство, так как накануне палатка рыбаков была разорвана ветром и снесена, многое из имущества — унесено тоже. Новую палатку устанавливали капитально, натащив камней. Олег умудрился смастерить в палатке стол из остатков фанерного чукотторговского ящика.

И потекла размеренная жизнь. Олег ходил в маршруты, иногда одно-, двухдневные, но всегда одиночные. Ребята занимались своим рыбацким делом.

Тут следует заметить, что Олег всегда, когда дело касалось работы — в поле или за писательским столом, предпочитал одиночество.

Но здесь, на озере, он занимался не геологией.

Наслушавшись рассказов чаунских чукчей-оленеводов и изучив рассказы охотников-промысловиков Анадырского района и Марково, он высчитал, что самый большой медведь должен быть в районе озера Эльгыгытгын.

Чтобы проверить свои выкладки, он обратился к ученым с мировым именем.

В книге бельгийского профессора Бернара Эйвельманса он прочитал: «В Западной Европе лишь в 1898 году впервые стало известно о существовании самого крупного в мире хищника — огромного бурого медведя, обитающего на Камчатке, в Северо-Восточном Китае и на Сахалине. Родич его медведь-кадьяк живет по другую сторону Берингова пролива на Аляске. Этот медведь — настоящее чудовище. Длина его более трех метров и вес более 700 килограммов».

Куваев написал Эйвельмансу, и тот любезно подтвердил предположение Олега о том, что наиболее вероятные места встречи с гигантом на Чукотке должны быть в верховьях рек Анадырского плато, а значит — дерзайте!

Как-то попалась в руки Олегу книга Фарли Моуэта «Люди оленьего края», где канадский писатель приводит свидетельство эскимоса о встрече с аклу — гигантским медведем, внушавшим людям страх.

Куваев написал Моуэту, и тот ответил пространным письмом. Приведу небольшую выдержку:

«Мне кажется, что ваш гигантский медведь может оказаться родственником северо-американского гризли, который, как вы знаете, самый большой на свете… Поскольку они живут невдалеке от Берингова пролива, вполне возможно, что в прошлом они могли мигрировать в Сибирь. Следы их огромны, и даже по следу можно видеть, что этот зверь вдвое больше обычного.

Сообщения о гигантских медведях на Чукотке я считаю вполне вероятными, они могут основываться на реальных фактах. Возможно, что легенды о гигантских медведях, которые продрейфовали Берингов пролив на льдине или пересекли его пешком в особо суровые зимы, вполне реальны. Я говорю так, потому что аляскинский гризли — великий кочевник…»

Имея на руках все, что было известно о таинственном медведе, Олег Куваев пришел в журнал «Вокруг света», а вышел оттуда уже в качестве специального корреспондента журнала с командировкой на Чукотку и редакционным заданием отыскать медведя или прояснить вопрос. Вот так и объясняется появление писателя на озере Эльгыгытгын.

Медведя он не встретил. Может быть, нам повезет?

Куваев впоследствии жалел, что разыскивал его один, а надо бы втроем-вчетвером, разбив зону поиска на маршруты, экономя время и с большей вероятностью приближаясь к положительному результату.

К теме «самого большого медведя» журнал «Вокруг света» вернулся спустя одиннадцать лет, командировав на озеро своего специального корреспондента В. Орлова. Немало приключений выпало на его долю, когда он с двумя учеными-биологами сплавлялся по Энмывааму.

Если Куваев, Моуэт и Эйвельманс вели речь о буром медведе, то В. Орлов в своем репортаже о путешествии в эти места отстаивал идею гибрида белого медведя с бурым, светлого медведя. Окраска встреченных нами медведей насторожила Николая, а Орлова ввела в заблуждение. Разве может быть новый вид «урсус арктос»?

Известный советский «медвежатник» доктор биологических наук Савва Успенский впоследствии так прокомментировал предположение Орлова о гибридах:

«В практике зоопарков в настоящем действительно получены вполне жизнеспособные гибриды скрещивания белых и бурых медведей. Мне доводилось видеть их. Это очень светлые звери, телосложением напоминающие бурых. Но предполагать, что как раз такой медведь повстречался Орлову на Эвмывааме, у меня нет достаточных оснований… Природа очень строго позаботилась о чистоте видов, и то, что иногда удается в зоопарках, на воле практически неосуществимо. Период спаривания у белых и бурых медведей по срокам не совпадает, разница в два месяца не дает надежды увидеть на Чукотке гибридов».

Если не гибрид, то хотя бы самого большого медведя удастся нам найти?

По-прежнему сильное течение, пороги, шивера — который день! До спокойного устья еще далеко. От окружающей красоты захватывает дух. Вспоминаю, как Валерий Павлович Ранавтагин, участник предыдущей экспедиции, чью записку мы видели на стене избушки, сказал мне зимой по телефону: «Это увидеть — и можно умирать!» Валерий Павлович — секретарь Чукотского райкома партии, человек здешний, все места в округе знает, и если уж он не мог сдержать эмоций — значит, что-то действительно его потрясло. И вот теперь, когда я все увидел собственными глазами, я знаю, что он прав.

С высокой скалы орлица пикирует на лодку: кричит, боится за своих детей. На скалах мы замечаем два гнезда.

Сегодня видели одиннадцать коз и двух медведей. На отмели халцедоны, агаты, черное и зеленое вулканическое стекло. Взяли с собой несколько «бомб», что полегче!

Миновали две коварные точки. Теперь можно ребятам объяснить. Я показываю во время дневного отдыха на карте места, где в недавнее время произошли ЧП — в первый раз лодку перевернуло, во второй — пропороло. Люди спаслись, но намучились. Были раненые. Для нас эти точки позади, и дальше должно быть легче.

Епифан по-прежнему нас сопровождает, хотя в районе скал, где гнездилась орлица, его не было. Каким образом он миновал это место?

Однажды мы с Николаем занялись подсчетами. Оказалось, что на площади в половину квадратного километра одновременно мирно соседствовали медведь, олень, евражка, птицы, козы. Никто никому не мешал. Великолепный олень-рогач был в 300 метрах от медведя, а евражка перебегала оленью дорогу метрах в десяти от него. Вверху парили два орла.

Такие картины поневоле наводят на философские размышления: а почему бы и людям на планете не существовать так же мирно?

На ужин вяленый голец (гармошкой), жареный хариус (наловили много), макароны с мясом и диким луком — вот он растет на берегу, чай с сухарями, хлеб экономим. Николай собирался худеть в походе, боюсь, ему это не удастся.

Геннадий Есин в очередной раз перебирает аптечку. Он искренне рад, что ею не приходится пользоваться, и мается от безделья. Но мы знаем его кулинарные способности — обед и ужин завтра на его плечах. А пока все на заготовку дров. Дрова — это кустарник. Его много. Кустарник нужен и для костра, и как подстилка под спальные мешки.

…Тихий солнечный вечер. Комаров нет. Неспешный говорок реки. Величественное громадье скал. Дымок от костра, запах свежего чая. Две чайки в вышине, силуэты коз на вершинах.

— Мы привыкли восторгаться прелестями природы по телевизору в передаче «Клуб путешественников», а того не знаем, что рядом существуют уникальные места.

Это замечание Коли. Он прав. Спешишь каждый год в Коктебель или Пицунду, а оно вот — удивительное — рядом!

— Нет! — продолжает Коля, — натуре человеческой противно жить там, где есть трамваи, электрички или, прямо скажем, такси!

— Нет, не, скажи, — заводит его Боря, — в такси что-то есть…

В поход с собой я взял две книги — «Морские узлы» и «В мире ориентиров», а Коля третью — «Блюда из дичи».

Все мы любители задержаться у накрытого стола, но Боря — особенно, и он донимает Колю:

— Где седло косули? Где телячья грудинка? Шашлык на ребрышках? Где тушеный заяц? Щука фаршированная хотя бы — где?!

— Моя задача — охранять тебя от медведя, чтобы ты сам не попал ему на второе, — невозмутимо отвечает Коля, поглаживая свою двустволку.

От медведей Николай защищает Борю самоотверженно. Дело в том, что Боря заранее предупредил, что медведей он терпеть не может. И на ночь всегда устраивается капитально, со всеми мерами предосторожности: ближе всех к костру, положив рядом собой сигнальные ракеты с одного бока и два фальшфейера — с другого.

Николай него в ногах и в изголовье устанавливает две гильзы, уверяя, что запах порога отпугивает всех зверей. Но Борис не верит. Он с обезоруживающей прямотой заявляет:

— А я боюсь.

— Чего боишься?

— Всего. Волков, тигров, медведей. Меня на полярке однажды чуть белый не съел. Хорошо, что я тощий, не позарился. Но бурых я боюсь больше. Я их не люблю. Так что охраняйте меня, не спите…

Но медведей мы встречаем каждый день, и Боря не доверяет обычным мерам предосторожности. Вот и сейчас перед самым сном он прыгает по стоянке и громким истошным голосом поет песни, кидает булыжники в реку, свистит и вообще всячески озвучивает пространство, наводя ужас не только на медведей, но и на горных баранов, которые с любопытством взирают с высоты своих неприступных скал на непонятные действа двуногих.

После очередного сольного концерта Бори Коля как-то заметил:

— Теперь я знаю, почему ты их не любишь. Какой-то из них тебе в детстве на ухо наступил.

— У меня филигранный слух! — обиделся Боря и благим матом заорал на всю долину Энмываама.

— Все, больше мы медведей не увидим, — вздохнув, почему-то шепотом сказал мне Коля. Но он ошибся.

Коля любит животных и рад каждый встрече с ними. А встречи с оленями, лосями, медведями, как мы подсчитали в конце пути, были у нас ежедневно. Мы плыли как в естественном зоопарке. Олени, например, выходили к нам на берег более ста раз, баранов и коз насчитали около ста, песцов было всего два, лосей десятка три, медведей более двадцати.

Где, как не в этих местах, организовывать новый заповедник?!

Но пока о заповеднике говорить рано, а мы продолжаем путь. Последний порог «Пронеси, господи!» миновали, печально знаменитые Леоновские пороги позади, далее «Долина ветров» — четыре часа пути. Тут живность поскуднее.

Идем против ветра. Странная особенность долины: как бы река ни петляла — ветер всегда встречный. Наконец долина сужается, и к вечеру мы снова в скалах. Здесь тихо и солнечно. Находим образцы окаменелого дерева. Оторвало плот во время чаевки — еле догнал на лодке. Кончился хлеб. Встретили двух лосей. Медвежьи следы. Нашел на косе «куриного бога». Рыба плещется в реке. Пропал Епифан. Вот и все небогатые события минувшего дня.

Вот теперь самое время поразмышлять о технике безопасности сплава. Как бы ни были правила просты, их знает далеко не каждый тундровик и таежник. Но сейчас речь не о том. Речь о «мелочах» и «случайностях».

Вчера на чаевке (обед) мы выбросились на хорошую косу и стали ждать плот. Плот появился через полчаса. Место для чаевки выбрали идеальное — остров с широкой и длинной галечной косой, кусты красной смородины, много шиповника, сплошной тополиный лес (обычно говорят «тополиная роща», но это был лес), много дров, можно топливо не экономить, безветренно и солнечно. Самое время предаваться обильной еде, отдыху и безмятежности. Тем более, что заслужили — по нашим расчетам вместо нормы — тридцать километров в день — сегодня выходит сорок. Это за счет течения. Сильное оно здесь. Сильнее, чем обычно, так бывает, когда идет сброс реки в другую большую акваторию.

Плот причалил, и мы вытащили оттуда мешок с провизией, мешок с посудой, портфель с фотопринадлежностями, топор и проч. Никто не обратил внимания на то, что плот полегчал, и пока разжигали костер и кипятили чай, течение потихоньку подмывало плот и Неожиданно оторвало его от берега и понесло на стремнину.

Отбросив кружку с чаем, я сиганул в лодку и что было сил принялся грести, хотя и несся по течению. Плот догнал и пристал с ним к противоположному берегу метрах в трехстах от стоянки. Закрепив его на той стороне, начал выгребать к своему берегу. Да не тут-то было! И лодка легкая, и течение сильное… Короче, обессиленный вылез на свой берег в километре от стоянки. Волоком против течения притащил лодку на место. Потом все вчетвером, с грузом еле влезли в лодку и, помолясь, отдались во власть реки. Лодку заливало, но все обошлось благополучно. Урок на будущее — пристал на минуту или час — все равно закрепляй лодку или плот, для того и оборудованы они нейлоновыми шнурами.

Но урок не пошел впрок. В тот же день, вечером, мы с Колей привязали лодку к могучему тополю, вытащив ее далеко на берег. За день прошли много, устали, и все мысли были об ужине. Геннадий и Борис причалили плот и спешно взялись за костер и готовку, а мы с Колей пошли к затону промышлять рыбу. Два килограммовых хариуса — вот и вся добыча. Знать, к непогоде. На севере собирались тучи, возможно, в верховьях реки выпал снег или дождило. Для отметки уровня воды вбили колышек. Вода прибывала медленно. От усталости и обильного ужина про колышек забыли. Мы легли с Николаем спать прямо на земле под тополем, подстелив ветки и накрыв их палаткой, ставить которую не было сил. Гена и Боря улеглись на плоту. Дружный храп отпугивал медведей.

Я проснулся первым, спустился к костру и ужаснулся. Плот тихо покачивался на волне, костер был залит, плавали миски, кастрюли, сапоги, сухари в полиэтиленовом мешке и сахар с солью тоже были залиты — никто не догадался вечером все спрятать, перетащить повыше. Если вчера колышек отмечал границу воды и суши, то теперь он был залит, а река разлилась так, что до колышка было более десяти метров. Я тихо разбудил Колю, и его обычно благодушное лицо вмиг сделалось суровым.

— А если бы мы забыли лодку привязать? — тихо спросил он. — Страшно подумать…

Так и началось утро — вместо зарядки семинар на тему «Беспечность и ее последствия».

…Опять пошли скалы. Мы причалили к берегу и стравили из лодки часть воздуха. Мы с Колей выработали свою тактику — в наиболее опасных местах выпускаем из лодки немного воздуха, чтобы она при ударе о камни прогибалась, а не отскакивала как мячик или, упаси бог, не рвалась. Она должна быть податливой при ударе о камни, а не упругой — тогда меньше шансов пропороть ее.

Идет дождь, противный. Морось и холод. Мы обогнали плот, и сейчас, выбравшись на галечную косу, прыгаем, разогреваясь, в ожидании плота, но это мало помогает. Зуб на зуб не попадает. Меня трясет. Никогда не было так холодно. Мне кажется, что я даже зимой так не мерз. Костра разжечь не из чего — пустынно, скалы и чахлые кустики, и все мокро.

Подходит плот. Мы привязываем к нему лодку, забираемся в плот, плотно задраиваемся, достаем сухари и солонину. Вскоре становится теплее — с потолка плота капает, это испарения.

Запись в дневнике: «Зверский холод. Едим сухари и сахар. Гена спирту не дает».

Обед всухомятку. Решено устроить послеобеденный сон на плоту, пока погода не наладится. Вывод — термос бы в походе не помешал. Гена намек понимает. Выдает по наперстку спирта. Под плеск волны засыпаем быстро.

Спали чуть больше часа. Дождь прекратился. С вечера идет туман. Темно и мрачно. Мы с Николаем переходим в лодку, отвязываемся и устремляемся вниз по течению. Воды прибавилось, река грохочет. Вскоре мы теряем плот из виду.

Договорились, что выберем стоянку у лесного завала, чтобы больше было дров, иначе нам не обсохнуть никогда.

Плот отстает из-за встречного ветра, он парусит, плохо управляем, а на большой воде встречаются так называемые «мертвые зоны», когда плот крутит и он не продвигается вперед вообще.

Миновав очередную стремнину, лодка причалила к небольшому галечному острову, и мы решили осмотреть его, потому что среди мокрых камней легче искать нужные образцы.

Рядом через ручей тянулся длинный пологий склон, весь заросший травой и кустарником, он подходил к самым скалам, к осыпям у подножия кекуров, нависших над рекой мрачными древневековыми замками.

И тут мы увидели его!

На середине склона пасся медведь.

Мы переплыли ручей, вышли к склону.

Это был гигантский черно-бурый экземпляр со светлыми подпалинами на подбрюшье и боках. Величиною с полторы-две коровы. Что-то невообразимое. Он мирно поедал траву и ягоды, но Николай на всякий случай вытащил из лодки ружье и зарядил его жаканами.

Медведь был примерно в семидесяти метрах, он не видел нас, и мы могли спокойно рассмотреть красавца, жалея, что фотоаппаратура осталась на плоту.

Я видел бурых камчатских медведей, встречался с ними нос к носу, участвовал в экспедиции по мечению белых и отлову медвежат на острове Врангеля, но такого мне не приходилось видеть даже среди белых.

— В случае чего сразу прыгай в лодку, — предупредил я Николая и, достав сигнальный свисток из спасательного жилета, засвистел медведю.

Он поднял голову от травы, огляделся, увидел нас и, не торопясь, не теряя достоинства, пошел вверх, за гребень.

Мы бросились в лодку, обогнули скалу и тут снова увидели его. Он стоял на берегу у самого уреза воды и будто ждал нас.

Или его вело любопытство, или он из засады решил разделаться с пришельцами?

Я засвистел, а Коля закричал ему, чтобы он уходил. («Совсем как ламут», — засмеялся я, глядя на Колю. Дело в том, что ламуты верят, что медведь может понимать человеческую речь, и, если его попросить уйти с этого места, он уйдет без драки.)

На этот раз медведь встрепенулся и быстро побежал в горы.

Назавтра на перевалбазе Серная я расскажу об этой встрече Дьячкову. Он улыбнется и скажет: «Мы знаем его, он живет на Энмывааме. Самый большой медведь. Это дедушка. Мы его не трогаем».

…Сейчас, по прошествии стольких дней, я понимаю, что в спорах и предположениях, в поисках истины, которая так занимала Олега Куваева, правы были Моуэт и Эйвельманс. И, конечно, Успенский. Действительно, это большой бурый медведь. Ни о каких мигрирующих по суше белых (так называемых кочатко — медведях-людоедах) не может быть и речи, поскольку желтый цвет встреченного Орловым медведя — это не что иное, как те самые светлые медведи-пестуны, детишки бурых, еще не обретшие собственной окраски, еще не отлинявшие до конца, которых мы встречали здесь в изобилии. Это особая популяция горных медведей, значительно отличающихся от своих собратьев на юге Чукотки и Дальнего Востока.

…Мы обсуждаем встречу с гигантом во время ужина у большого костра, на котором сушится вся, абсолютно вся наша одежда. У костра жарко, можно сидеть голяком.

— А он, этот медведь, к нам больше не придет? — спрашивает Борис.

— Он убежал, — успокаиваю я его.

— Как знать, — машет головой Коля с явным расчетом на Бориса. — Как знать, может, он не убежал, а боевой разворот делает? А?

Борис вздыхает и тащит к костру громадное бревно. Переодеваемся в сухое. Миска добавки, и можно приступать к чаю. Чай с дымком — о чем еще можно мечтать вдали от жилья и вблизи медведя?

Как хорошо, что такой медведь сохранился. Как хорошо, что ему повезло, и он не встречал на своем пути плохих людей! И прав Олег Куваев в своих словах: «Не человек нужен медведю, а медведь — человеку, ибо природа дала человеку право сильного, которое в данном случае трактуется однозначно — защищать».

Перевалбаза на реке Серной, впадающей в Энмываам, спрятана в густом тополином лесу. Появилась она перед нами неожиданно, мы бы проскочили ее, не будь лодки у берега — самый приметный ориентир на реке.

Рядом с домом два могучих тополя повалены, сломаны чуть ли не посередине.

— Недавно прошел ураган, — объясняет завбазой Володя Эберт. — Не только деревья сломал. Баню снес в реку, а она, между прочим, — он вздохнул, — топилась… Так и поплыла дымя по реке… Столько разрушений! Мы думали — конец света… Туалет тоже снесло.

Он смеется.

Напарник Володи — пенсионер Федот Парфентьевич Дьячков, чуванец. Родился он на Камчатке, но с двухлетнего возраста — на Чукотке, хорошо ее знает. Был организатором первых товариществ по совместному выпасу оленей, первых колхозов. Мы сейчас находимся в угодьях совхоза имени Первого Ревкома Чукотки.

Раньше, рассказывает Дьячков, центральная усадьба была не в Усть-Белой, куда мы держим путь, а в Мухоморном. (На старых картах — Мухомерия. Мы там тоже побываем. Там метеостанция — больше ничего нет.) Первый колхоз назывался «Чир». Затем его переименовали, стал «Важенка». «Важенку» переименовали в «Победу». А теперь — имени Ревкома…

Мы беседуем с Федотом Парфентьевичем. Я расспрашиваю его о медведе, рассказываю о маршруте. «Первый день был спокойный, — объясняю я Дьячкову, — потом три дня страха, остальные дни — работа». Он говорит, что успешно мы прошли Леоновские пороги потому, что точно не знали, где они, не успели себя запугать, главное, говорит он, себя не пугать, тогда все обойдется… Не знаю, но в этом какое-то зерно истины есть.

Володя Эберт на улице готовит костер и чай, а Федот Парфентьевич уходит к реке и приносит две больших кеты.

Через полчаса Николай приносит громадную миску икры-«пятиминутки», а Федот Парфентьевич — ложки. После икры и чая Николай разделывает рыбу и жарит ее кусками в кипящем растительном масле.

— Давно рыба пошла? — спрашиваем у хозяев.

— Нет… недавно… еще не ловили. Не сегодня-завтра рунный ход, вы застанете… Вам еще дней пять идти — точно, не торопитесь, отдыхайте… когда еще такую красоту увидите.

Володя прав. Тут все интересно и все не похоже на другое такое же — река другая, сопки и облака, лес удивительный, и даже собаки на берегу, кажется, понимают тебя с полувзгляда… Ясно одно, больше такое не повторится. Даже грустно становится от сознания, что поход наш когда-то кончится…

— Они появились на том берегу, пятеро, в яркой пятнистой одежде. Мы подумали — иностранцы или артисты. Конечно, шпионы так ярко не оденутся. Просигналили, чтобы плыли к нам.

Это рассказ хозяев о прошлогодней туристской группе из Ворошиловграда.

— Вот, перебрались сюда и ведут себя как не наши — не идут в дом. Точно, не наши, с материка. Позвали мы их. Тощие, голодные, усталые. Накормили, напоили, спать положили. Тут они все рассказали. Трудно шли. Еды мало. Оружия нет. Один ножичек перочинный да удочка. А много ли удочкой наловишь, если реки не знаешь? Лодка у них такая тройная как бы…

— Тримаран?..

— Он самый…

Я рассказываю про записку в избушке на озере Эльгыгытгын.

— Они самые… Надо, бы сердешных подкормить денька два еще, но они спешили. Один задержался еще на день, мы его потом на метеостанцию, вы там сегодня будете, на моторке доставили. А то оставайтесь у нас, а?

— Переночуем обязательно. На метео пойдем завтра, раненько с утра.

— И то верно.

Как-то получилось так, что мытарства той экспедиции, которая в общем-то закончилась благополучно, не давали нам покоя. Мы переживали за ребят, костили их руководителя. Разве можно отправляться в такую даль, в безлюдье, в поход очень трудный, без оружия? Ну, хотя бы мелкашку взяли. Есть мелкашка — есть и пища от чайки до евражки, благо, на Чукотке все съедобно, что летает, плавает, бегает.

Или рыбные снасти. Всегда надо иметь небольшую метров в десять сетку, которая уместится у вас в пригоршни и ничего не весит. Там, где, не зная реки, вы ничего не сможете поймать удочкой или спиннингом, всегда есть надежда хоть на маленький, да улов сеткой.

Когда наша экспедиция завершилась, я из Магадана отправил руководителю этого туристского отряда Виктору Владимировичу Параничу письмо с просьбой ответить на несколько вопросов, связанных с маршрутом группы и приключениями, выпавшими на ее долю.

Приключений я сейчас касаться не буду, но после его письма, мое раздражение сменилось уважением к нему и его ребятам.

Все, что дальше будет в кавычках, это цитаты, из его письма.

«На озеро мы выходили пешком из поселка Реткучи, правда, нам немного помогли рыбаки совхоза и на моторках подбросили вверх на 60 км, остальные 160 шли сами».

«Экипировка была полностью самодельной, т.к. промышленное снаряжение очень тяжелое и нас не устраивало по весогабаритным характеристикам. Палатка, рюкзаки, спальные мешки, резиновые сапоги, тримаран, штормовая одежда, костровое оборудование — все самодельное, проверенное и отработанное в маршрутах по Таймыру и Саянам».

«Норма на человека — 560 гр. в день, все питание с собой. Норма, раскладка, меню были специально и тщательно рассчитаны и выверены».

Все это были высушенные, обезвоженные в домашних условиях продукты. Представьте себе на мгновение, что в силу тех или иных обстоятельств запас продуктов или часть его пропали. Имеющиеся на руках средства жизнеобеспечения позволяли уповать только на случай или удачу, что в условиях этого маршрута практически было равно нулю.

…Критиковать-то все мы сильны — на себя бы посмотрели. Полтора часа не было плота. По карте, абрису, снимкам и т.д. никуда плот в этом районе не мог пропасть. Даже, если после наводнения появились новые протоки. Вот именно! Новые! Тут-то и «холодок бежит за ворот, шум на улицах сильней…», как пелось в песне. Мы его ждем, а он мог пройти по правому только что возникшему водотоку и лишь через десять-двенадцать кэмэ влиться в основное русло. Прошло уже полтора часа! Так можно ждать до скончания века. Чайку бы выпить и успокоиться… Но! Мешок с посудой и спички у нас — портфель с чаем на плоту. Запас пищи там, канистра с бензином у нас… Черт знает что! Надо ведь по технике безопасности, чтобы в любом случае каждый был обеспечен самым необходимым для сохранения жизни. А сигналы отработали? А ракеты? В одном месте? А надо, чтобы в двух.

Вот тут-то и начинаешь думать о том, что река — спасибо ей! — научит.

«К реке нужно относиться, как к женщине», — вспоминаю афоризм Коли.

Хватаешься за голову, но поздно. Стыдно, сказал бы любой профессионал. Вот что значит коварство внешнего благополучия последних дней — успокоились, что все страшное, видите ли, позади, потеряли бдительность.

(В этой ситуации было принято единственно правильное решение — идти на износ, пока с ближайшей скалы не откроется горизонт: плот оранжевый, и должен быть засечен в бинокль.)

А ребята попали в затор, вышли в другую протоку и сделали большой крюк. В этот день мы прошли более 50 километров, но, как говорится, «с кровью».

На первой же стоянке переупаковываем вещи, отрабатываем сигналы. Обсуждаем все случившееся.

В. Паранич: «Не было ничего, кроме перочинных ножей и топора, и не планировалось. Были рыболовные снасти — крючки, лески, блесна, спиннинг и удилища бамбуковые — 2 шт.

…Тримаран представляет собой три надувных баллона и раму из дюралевых трубок. Вес полностью снаряженного тримарана — 20 кг.

…Главная трудность — морального плана — очень большая отдаленность от населенных пунктов. И еще — наводнение с сильным ветром в течение двух дней перед пешим переходом… Сидели в палатке и удерживали ее, чтобы не унесло…

…Нас всех покорила природа Чукотки и ее красота».

Остается добавить, что В. Паранич — руководитель группы, полковник в отставке, 46 лет, кандидат в мастера спорта по туризму, а в его группе — профессионалы в лучшем смысле слова, ребята с мастерскими значками. Но даже и такие асы туризма попадали в ситуации далеко не желательные.

…Мы прощаемся с Серной.

— Будьте осторожны, — напутствует Володя. — На реке есть «утопленники».

— Ладно, — кивает Коля.

— Какие «утопленники»? — с тревогой шепотом спрашивает меня Боря.

— Да это деревья утонувшие. А вершина торчит над водой. Можно напороться…

Метеостанция «Эньмуваам» на месте бывшего села Мухоморное спрятана в густом лесу, и с реки ее не видно. Мы прошли водомерную станцию — никаких признаков жилья. Плот идет впереди. Вот в зарослях мелькнуло что-то белое, наверное крыша. Решаем причалить к берегу, но плот стремительно несется вниз по реке: ребята дом не видят.

Так и есть, наконец-то метеостанция!

Вышедшим встречать нас мы объясняем ситуацию, тут же заводится лодка-«казанка» и мы мчимся догонять ребят.

…Буксирные канатики, что находятся на плоту, лопаются, как гнилые нитки. Мы сплетаем из трех нейлоновых шнуров один толстый жгут, на плоту оставляем одного человека, высаживаемся и идем по берегу, а «казанка» потихоньку кряхтит против течения около двух километров. Приключение заканчивается благополучно.

Ужин и обильное чаепитие со свежим домашним вареньем на квартире у начальника станции Виктора Гануленко. Он рассказывает, как ворошиловградские туристы ловили здесь в прошлом году кету на спиннинг. Это произвело на них неизгладимое впечатление — не хотелось уезжать. Они отдохнули на станции, подкормились, а потом на моторках их доставили до горы Медведь, так они сэкономили два дня пути. А если мы выйдем утром, то у горы все равно будем лишь завтра к вечеру. С течением не поспоришь.

Борис и Гена идут перед сном в баню. Мы с Колей категорически против. Нельзя в середине пути мыться в бане — плохая примета, вспоминает Коля.

Удочки, спиннинг, флаг — все находится на крыше плота. Он попадает в круговорот на середине реки, затем его выносит в центр сильнейшего течения, швыряет к берегу, и наклоненные над водой деревья стаскивают все, что было на крыше плота, в воду. Кому-то когда-то достанутся превосходные снасти… И флаг, оправдавший свою символику.

Река становится все полноводней, мы приближаемся к Юрумкувеему. Это река, с востока впадающая в Белую в том же самом месте, в котором Энмываам впадает в Белую. От слияния двух рек — нашего Энмываама и Юрумкувеема — и образуется Белая.

Река широкая. Волнение балла на три. Волны, как в Анадырском заливе, — крутые, с барашками пены, злые. Лодку периодически захлестывает волной. Так же неуютно, как и среди скалистых порогов. Случись что — отсюда не выплывешь, просто не дотянешь до берега…

Прямо по курсу на середине реки большой лесистей остров. Хороший пляж, много дров, зелени. Лучшего места для стоянки не придумаешь. Разбредаемся по лесу, дана команда «Всем витаминизироваться!». Подлесок — сплошные заросли красной смородины и шиповника. Я набираю шиповника впрок — для чая. Николай возвращается с полным ведром смородины. Привезет в Анадырь дочерям — подарок от лесных духов.

Лес пасмурный. Место явно медвежье. Разжигаем большой костер. Я уверяю Бориса, что на острове медведей нет.

— Знаю, — говорит он и укладывается спать у костра, накрывшись полиэтиленовой пленкой и положив рядом ракеты и фальшфейер. Мы втроем на ночевку забираемся в плот. Августовские ночи темные.

…Утро выдается теплым и безветренным. Река полноводная, течение сильное, лодка накачана хорошо, почти не приходится пользоваться веслами, нас несет.

Сегодня двенадцатое августа — день рождения Олега Куваева, ему мы посвятили нашу экспедицию.

Давно позади гора Медведь. Появляется нерпа. За ней вторая. В погоне за кетой нерпа с моря заходит так далеко в реку. Ловить рыбу нечем. Маленькая сеть рассчитана на хариуса и разнорыбицу.

Идем с короткой чаевкой вместо обеда. Лучше дольше идти, чтобы пристать на час раньше обычного, ведь сегодня надо отметить день рождения хорошего человека, которому мы обязаны счастьем этого путешествия.

Река делает крутую излучину, тут есть затон, возможно, рыбное место, тихая вода. На стоянке устраиваемся капитально, далеко вытащив на берег и крепко привязав наши плавсредства.

Мы с Геннадием занимаемся костром и готовкой. Сегодня решено всю муку употребить на лепешки. Специалист по лепешкам — Гена.

Николай и Борис берут сеточку и идут промышлять рыбу.

Возвращаются они через час.

— Э-хе-хе… — вздыхает Николай. — Рыбаки ловили рыбу, а поймали рака.

Зря он прибедняется. В улове шесть хариусов в два пыжьяна, на ужин хватит с лихвой. Рыбу он никому не доверяет готовить — сам жарит в кипящем растительном масле, масла не жалеет — скоро поход закончится.

Расстилаем на земле одеяло (это наша скатерть) и выкладываем все, чем богаты: лепешки, галеты, вяленое мясо, жареную рыбу, чай цейлонский, леденцы, сахар, вареную вермишель на гарнир, а из заветного медицинского чемоданчика — флягу с остатками спирта. Чем не праздничный стол?

Я из рюкзака достаю нож, которым в походе не пользовался. Этот нож мне подарил Олег Куваев. Он в пути как талисман. Во время сплава по реке Омолон, когда мы искали куваевский «дом для бродяг», нож тоже был со мной, и тот поход был удачным.

Нож Олега с нами, и мы считаем, что он незримо пятый у костра на берегу реки.

С днем рождения, Олег! Тебе сегодня пятьдесят, ты среди нас самый старший. Можем доложить, что экспедиция завершается успешно, все живы-здоровы, сделано много и приключений впереди не предвидится. Ты всегда считал, что приключения и всякие ЧП не делают чести настоящему тундровику и таежнику.

В честь Олега устраиваем салют. Выпускаем в небо ракеты, зажигаем в сумерках фальшфейеры, стреляем, настроение хорошее, и мы замечаем всплывший на реке черный шар. Это голова нерпы. Нерпа с удивлением смотрит на происходящее.

Ночь. Блики костра играют на тихой глади волн. Звезды высыпали на небо. Не хватает музыки. И если б мы сейчас услышали джазовую композицию Кармайкла «Звездная пыль», она бы как нельзя оказалась созвучной нашему настроению. Именно эту мелодию мурлыкал себе под нос Геннадий, задумчиво глядя на реку.

И вдруг горизонт осветился!

Свет из глубины тундры, он то сжимался, то растекался, казалось, он скоро зальет берега реки, вот он рядом, близко!

— Тарелка… — прошептал кто-то.

— Инопланетяне! — закричал я ребятам. — Бежим к ним!

— Я не пойду! — сказал Борис и лег у костра. Лег и Геннадий.

Мы с Николаем бросились в темноту, навстречу свету, крича как оглашенные:

— Не улетайте!

Мы бежали по берегу, потом продирались сквозь заросли, где-то в кустах осталась лыжная шапочка, порванная штормовка, мы свалились в какую-то канаву, опять долго бежали, запыхавшись, наблюдая свет, пока путь не преградила вода.

Николай достал сигареты и спички, мы лихорадочно курили, не зная, что делать.

Свет пропал.

Возвращались по берегу в кромешной темноте, ориентируясь на слабый огонек нашего костра. Прошли примерно километра два…

— Что это было, ребята?

— Не желают с нами знаться марсианки, — весело резюмировал Борис, подбрасывая в костер сухие сучья. Геннадий притащил два толстых бревна, занялся большой огонь.

— Может быть, это от озера? Загадочное свечение, отраженное в облаках? Странное метеоявление, которое наблюдали и раньше? Ты же метеоролог, Боря?

— Может быть, — серьезно ответил Боря, заполняя при свете костра полевой дневник. Он старался все фиксировать точно.

— А вдруг тарелка?

В ответ молчание.

— Жаль, — вздохнул Николай. — Неужели наука ничего не докажет? Плохо без чудес. Вот так проживешь жизнь и ни одного инопланетянина не увидишь.

— И не увидишь, — успокоил его Борис.

— Ты жалкий прагматик, — печально парировал Николай.

— А ты беспочвенный фантазер!

— Почему же беспочвенный? А сейчас что было?

— Наукой не доказано…

— А все-таки человеку нужны марсианки.

— Нужны, — охотно согласился Геннадий. — Без марсианок никак нельзя. Глядишь, и лепешки бы спекли, и носки заштопали.

Он грустно глядел на то, что раньше было носками. Только что они сгорели, не доглядел в темноте. С моими ботинками стало почти то же, от огня скукожились. Остались сапоги и кеды. Все равно топать дальше можно…

— Нет, Боря, с тобой все ясно, — говорит Николай. — Вот вернемся в Анадырь, напишу я большой очерк о нашем походе, и будешь ты у меня в нем отрицательным персонажем, который не исправляется даже в конце… Да, да, не исправляется…

И мы втроем начинаем бурно обсуждать, тянет ли Борис на отрицательного героя. По всем параметрам, «тянет». Судите сами, сколько у него недостатков: Боря очень любит сладкое во всех его видах, шоколад и карамельки мы от него прятали под покровом темноты. Боря любит красную икру. Боря в детстве не слушался родителей и не поступил в театральный, а совсем наоборот, закончил гидрометеорологический, и теперь в походе ни один его прогноз не сбывается. Боря выше всех ростом, и у него в любое время дня страшенный аппетит. Боря боится медведей, простуды и, как только что выяснилось, инопланетян. Марсианок не любит он, а любит свою единственную жену. А кроме того, пишет стихи — дальше, как говорится, некуда…

В спальный мешок Боря, как всегда, забрался в ватных брюках — и тут уж с ним ничего не поделаешь.

Мы с Николаем стелем на земле и накрываемся громадным куском полиэтилена.

…Просыпаемся от дождя. Просто ливень. Бежим спасаться в плот.

Борис высказывает предположение, что ливень — результат вчерашнего странного метеоявления.

Мы с Николаем изрядно продрогли. Вот тут-то и пригодился коньяк, присланный Владимиром Христофоровым. Закусываем леденцами. Борис меняет свою стопку на лишнюю порцию конфет.

Сидим в плоту до обеда. Наконец дождь прекратился, тяжелые низкие тучи уходят на юг. Зажигаем пионерский костер, готовим еду и сушимся. Первым делом, конечно, горячий чай, а обед подождет.

Надуваем лодку ртом, потому что на качке сорвана резьба. Ничего, получается. За время похода окрепли, объем легких увеличился. Попеременно меняясь, мы с Колей надули пятисотку за пятнадцать минут. Если б кто-нибудь раньше перед походом сказал мне, что такое возможно, я бы не поверил, Да мы и сами, честно говоря, удивились.

Швыряем в костер канистру вместе с остатками бензина — все меньше груза.

По нашим расчетам, впереди — одна ночевка, идти всего два дня. Поймали трех хариусов, пожарили на угольях. Добавили по кружке смородины. Листья смородины накидали в чайник, засыпали его наполовину шиповником, много сахару — вот теперь заправка калорийная, можно идти без остановки до ужина. Вперед, ребята!

Сразу же за изгибом реки увидели длинную полосу высокого берега, заросшего рябиной. Вот бы где причалить да отовариться! Но решили не терять времени — дойдем и без рябины, еды на два дня хватит, еще и останется…

Несколько раз плот и лодка теряли друг друга, но летим без остановок. Энтузиазм у нас и работоспособность, как у собачьей упряжки, почувствовавшей дым яранги.

Утром встали чуть свет. Вышли в путь без завтрака, выпив по кружке пустого чаю. Решено плотно пообедать, а сейчас спешить, чтобы в Усть-Белую войти при свете дня, хотя бы вечером.

После обеда наша лодка, держась основного течения, все же умудрилась влететь в левый рукав, а плот отстал, и неизвестно, где мы с ним встретимся. На этот случай есть договоренность — самостоятельно идти к селу, и место встречи определено — причал у торговых складов.

Весь день лодку сопровождают нерпы. Нерпа лодку не боится, она с интересом изучает непонятный предмет, и только когда мы подплываем к ней совсем близко, глубоко ныряет.

Сегодня суббота. То здесь, то там по берегам реки видны лодки, слышна музыка транзисторов. Люди ловят рыбу, собирают ягоды — отдыхают, одним словом.

Две любопытных «казанки» подошли к нам. Стрельнули у лодочников по пачке сигарет. Аборигены удивляются неожиданным гостям. (То-то будет разговоров!) Стараются помочь нам чем могут. Пока что советом. Мы спрашиваем, сколько до села. Один лодочник отвечает — пятнадцать километров, второй (он пришвартовался к нам минут через двадцать) — километров пять. Понимаем, версты тут не меряны. Однако через час показались вдали на склоне холма белые каменные двух-, трехэтажные дома. Это новостройки. Сам поселок деревянный, он внизу, на берегу. Мы прикидываем расстояние. Недалеко, километров десять осталось.

— Ну, Коля, поздравляю…

Он смеется, довольный. Замечательный сегодня день!

Решено «разгружаться». Первыми я «спускаю на воду» четыре алюминиевые миски, за ними плывут четыре ложки. Спускаем за борт сковородку — она устойчивей и даже плывет быстрее. За ней очередь старого мятого чайника. Боевой прокопченный пятилитровый котелок решено оставить для будущих путешествий.

Посуда плывет по реке, обгоняет лодку. Возможно, кому-то и пригодится что-нибудь где-нибудь в низовьях Анадыря.

Что еще можно отдать реке? Ссыпаю в воду остатки крупы — для рыб. Содержимое намокших пакетов с супами и кашами — туда же, а бумагу аккуратно складываем на дно лодки — нельзя реку загрязнять, ей и так от людей достается.

Что еще можно отдать рыбам? Вытряхиваю из хлебного мешка около килограмма крошек от галет, сухарей и хлеба. Все.

Себе оставляем только чай и сахар. Больше у нас ничего нет. Канистру с растительным маслом подарим на берегу первому же встречному лодочнику.

Насчитали вокруг лодки шестнадцать нерп. Вот где, наверное, рыбное место! А высоко над нами пролетают на юг стаи журавлей. Над рекой неумолчное курлыканье.

…Стремительное течение проносит нас мимо торговых причалов, — и мы швартуемся рядом с вытянутой на берег баржей. Напротив магазин. Он еще работает. Рядом — лодочная станция. Николай подходит к лодочнику и просит двадцать рублей взаймы, наши-то деньги на плоту.

Тот удивленно смотрит на странных людей и странную лодку. Потом уходит в соседний дом и возвращается с деньгами. Вот она, Чукотка! Не спросил кто мы, зачем мы, когда отдадим… А то, что незнакомы, так это только сегодня. А завтра, может, такими друзьями станем, что и водой не разольешь.

Первым делом накупили ароматного белого хлеба и компотов. У магазина заметили громадный, неподъемный кусок серпентинита, или, как его еще называют, змеевика. Он отполирован ногами. Прекрасный темно-зеленый со светлыми переливами поделочный камень. Оказывается, тут целый карьер змеевика и щебнем из змеевика отсыпают дорогу. Роскошно живут в далеком чукотском селе!

В гостинице на четверых нам выделили люкс с телевизором, телефоном, холодильником, полностью забитым продуктами (дежурная: «питайтесь, до вас жили — оставили»).

Уезжая, мы тоже оставили часть своих продуктов тем, кто придет после нас, — традиции надо беречь. А сейчас налегаем на газеты, включаем на полную мощность радио и телевизор — что же произошло в мире без нас за эти две недели?

Мы с Николаем с тоской глядим на богато сервированный стол: очень жаль, что до конца путины в селе объявлен «сухой закон».

Итак, экспедиция благополучно завершена. Геннадий Есин и Борис Фрейлих улетели в Певек, Николай Севрюков остался в Анадыре — там его дом, я улетел в Магадан. Из минувшего поля все мы, как говорится, сделали выводы. Геннадий — медицинские, Борис — спортивные, Николай — природовеческие, мне, же подводить общий итог.

Когда-то мы с Владимиром Христофоровым затеяли написать книгу под неброским заголовком «Техника безопасности в тундре». Собрали много материала по выживаемости в экстремальных условиях. Частично материал печатали в газетах под рубрикой «Счастливого пути — и возвращайтесь!» Но время шло. И сейчас настала такая пора, что Владимир Христофоров вынужден был выступить в «Литературной России» о том, что не человека надо спасать в тундре, а тундру от человека, столько он натворил в ней непоправимого.

В декабре минувшего года вторая сессия Верховного Совета СССР одиннадцатого созыва приняла Указ «Об усилении охраны природы в районах Крайнего Севера и морских районах, прилегающих к северному побережью СССР». Указ предусматривает как дальнейшую регламентацию здесь разного рода хозяйственной деятельности, так и развитие сети охраняемых природных территорий и акваторий — заповедников, заказников и т. д.

Наше предложение о создании заповедника или заказника в районе озера Эльгыгытгын, реки Энмываам и верховьев реки Анадырь, оказалось, как нельзя лучше отвечает этому Указу. Сейчас оно изучается в соответствующих инстанциях с привлечением сотрудников научно-исследовательского института, общества охраны природы, общества рыболовов и охотников и других заинтересованных организаций. Мы уверены, что положительное решение вопроса — дело времени, и рады, что наши усилия, наша инициатива стали практической стороной выполнения строки Указа. Это самое главное.

Своей экспедицией мы отдали дань уважения большому советскому писателю Олегу Куваеву, выполнили долг памяти.

Геологические находки переданы специалистам.

Биологи приняли во внимание результаты наших поисков «самого большого медведя».

Есть кое-что любопытное и для врачей. Так, Борис отправился в экспедицию после недавно перенесенного инфаркта. У меня же постоянная ишемическая болезнь сердца, и в поход я пошел после двадцати дней больничного стационара. За все время экспедиции (а было, прямо скажем, физически нелегко) ни у кого ни разу не шалило сердце, ни разу не открывался на предмет лечения есинский «атташе-кейс» с красным крестом, ни одной таблетки никто за это время не принял. Я даже предложил поэту экспедиции Борису Фрейлиху написать частушки «Лирические ишемические» по этому поводу.

(Хотя, не скрою, я знал совет известного путешественника знаменитого французского вулканолога профессора Гаруна Тазиева: «Если перед экспедицией, вы помимо аспирина и хлористой ртути нуждаетесь в других лекарствах, то лучше не отправляться в путешествие».)

Послеэкспедиционное медицинское обследование показало у всех отменное здоровье. Давление у членов группы 120 на 80, а кардиограммы значительно лучше, чем были прежде. (Соблюдаем традицию и скажем: тьфу, тьфу, чтоб не сглазить.)

Врачи интересовались вариантом совместимости. Конфликтов не было. Обстановка дружелюбия была и в период подготовки, и в походе. Значит, состав участников был подобран оптимально. Ни от кого из нас тундра не слышала ни одного грубого «мужского» выражения. Если для тундры это слово уместно, то обстановка была интеллигентной. Все во всем стремились помочь друг другу. Владимир Арсеньев писал когда-то, что «в тайге грубеешь, но те же тайга облагораживает душу». Значит, налицо комплекс положительных эмоций.

Немаловажен и спортивный результат. Испытать себя в труднейшем маршруте — что может быть заманчивей! Накапливаешь опыт, шлифуешь сноровку, тренируешь реакцию. Наращиваются мышцы, обновляется кровь, укрепляются нервы. Куда только девается домашняя неврастения!

Вера в успех предприятия — вот основа неубывающего оптимизма. Хорошо об этом писал Поль Маньян в своей книге «Под парусом через северные пустыни»: «Оглядываясь на прошлое, я понимаю, что у меня были две важные предпосылки для успеха. Во-первых, стремление преодолевать трудности, во-вторых, я даже не допускал мысли, что меня может постигнуть неудача. А ведь боязнь возможного провала — часто серьезная причина недостаточной смелости тех, кто вступает в единоборство с природой!».

Мы верили в успех, но никто никогда не говорил об этом вслух, иначе Коля бы сказал, что это плохая примета. Кстати, что он имел в виду, когда говорил, что к реке надо относиться как к женщине?

Ну, а что касается литературного итога экспедиции, то если читатель примет эту повесть с интересом, буду считать свою задачу выполненной. Спасибо.