Закон военного счастья

Глава 31

Несмотря на огромные потребности в людях и материалах, возникшие при восстановлении Боловска после атаки черных треугольников, по специальному распоряжению Председателя на Бумажном холме шло строительство весьма внушительной крепости. Причем это была именно крепость, а не цеха для производства спирта и бумаги. Поэтому стройка велась от души, в две полные смены, с ночной подсветкой и обязательным патрулированием окружающей территории, потому что все опасались диких пернатиков, которые то и дело поджигали траву на противоположной стороне Цветной речки, а потом так же лихо исчезали.

В отличие от прошлых лет, патрулирование велось с использованием гравилетов. Благо их стало куда больше, чем в ближайшее время должно было появиться пилотов, и даже больше, чем эти потребности в летающих лодках могло выдумать самое необузданное чиновничье воображение в Белом доме. К тому же и патронов было навалом, и топлива… В общем, патрулирование велось круглые сутки, словно другого дела у летунов не было. Только днем, когда пернатые были активны, приходилось летать в три лодочки, а ночью, когда эта активность спадала, хватало одной. А чтобы в темноте полуспящий пилот не разбился, в кресло второго летчика сажали волосатика, способного даже ночью определять высоту и замечать любое подозрительное шевеление травы.

Сначала волосатики очень боялись летать рядом с пилотом. Но потом нашлись даже такие, которые с интересом приглядывали, как следует помогать пилоту, двигая рычагами. Киму, вероятно, скучающему по Винторуку, это показалось вполне нормальным. Но вот Ева на это ужасно ругалась. Ей все время казалось, что волосатый может неправильно оценить обстановку, начать править лодкой по-своему, и в итоге произойдет что-то непоправимое. Но волосатые эти подозрения никак не оправдывали, держались в машине робко, уважительно к людям, и если их просили «подержать» пилотские рычаги, то справлялись с этим в высшей степени корректно.

Сначала эти эксперименты показались подозрительными и Ростику, который ввиду своей слабой пилотской техники летал только днем, и то, если их четвертого пилота, Леху Астахова, которого Ева персонально вздумала выучить на пилота хотя бы средней руки, «мотали» в Боловск. Происходило это потому, что полеты над бескрайним травным морем считались более трудным делом, чем бросок в город и обратно. Вот Леху и гоняли на этой несложной работе, учитывая его физическую подготовку. Но парнем он оказался толковым, старательным, а мускулы, как говорил Серегин, должны были «прийти».

Что смущало Ростика, которому приказали исполнять должность коменданта, так это относительно медленное строительство Бумажной крепости. Вероятно, люди тут действительно не могли одновременно строиться и производить продукцию, хотя и делали спирт, и давили масло из каких-то семян, и «выкатывали» бумагу во «времянках», то есть в таких местах, где трава наиболее подходила для переработки в пульпу. Эти лагеря все время менялись, чтобы экономить силы на подносе самой травы, воды, а также на возне с отжимом, сушкой и прочим. Как-то так получалось, что люди Полдневья изобрели подобие подсечного земледелия, только «урожаем» было производство бумаги. Тем более что даже на относительно небольшом отрезке у реки – километров пятнадцать, не больше – эту траву никак не удавалось до конца использовать, все время вырастала новая.

Конечно, охрана «времянок» тоже была морокой, и немалой, но для Ростика, одно время обеспечивавшего охрану фермеров, «разогнанных» на десятки километров, да еще и без антигравов, эти хлопоты не казались слишком утомительными – бывало и похуже.

Так они и жили – мобильные лагеря под командованием неизменного Наум Акимыча, который со своими девицами и пацанами «сушил» бумажные листы, где-то в таких же «времянках» работали спиртовики и давильщики масла, крепость медленно, но все-таки подрастала, обещая превратиться к зиме в настоящее фортификационное сооружение, позволяющее контролировать практически всю границу по Цветной реке. Кстати, строителям довольно быстро прислали командира, того самого плешивого бригадира, который перестраивал Ростиков дом по предложению Шира Марамода и который, получив повышение, предложил всем величать его уже «прорабом». В действительности же звали его Иван Васильевич Козелков. Фамилия была, следует честно признать, «говорящая» и мигом объяснившая тягу этого немолодого уже человека определять себя через профессию. Впрочем, и к этому прозвищу довольно скоро все привыкли, а со временем оно показалось даже разумным.

Одно время Ростику доставалось из-за спиртогонных устройств, которые по понятным причинам обслуживались одними женщинами и примерно по тем же причинам с трудом контролировались любой охраной. Но когда трех самых пропащих забулдыг отправили в город, составив довольно резкую бумагу с объяснениями причин, и это дело пошло на лад. Конечно, приходилось, что называется, держать «ушки на макушке», но уже не очень, жесткий контроль алкогольного производства уже не выглядел безнадежным. К тому же, теперь, когда источник практически бесплатного тепла можно было найти и в Боловске, а траву и гнилую картошку из самодельных буртов там даже проще было подвозить к одному месту, у Ростика обещали «забрать» это производство, к его немалому облегчению.

В общем, жизнь установилась крепко. И даже с известным комфортом… Если бы вдруг не пришел приказ очистить от пернатых степи за Цветной. Причем теми силами, которые имелись у Ростика. Приказ был глупым даже по форме, Рост насчитал в нем более десятка грамматических ошибок. И представлялся практически невыполнимым, потому что охотиться за небольшими отрядами пернатых тремя лодками на этих территориях было едва ли возможно.

Рост попробовал было наладить связь с Боловском с просьбой объяснить это распоряжение, обещающее неизбежное нарушение статус-кво, только-только сложившегося на границе, но… То ли его не поняли, то ли попросту не захотели отвечать. Кажется, впервые Ростик заподозрил именно такую манеру обращаться с выставленными на периферию отрядами.

Обдумывая, во что это может вылиться, Ростик пожаловался Киму:

– Слушай, а может, самому смотаться в город?

– Смотайся, – легко согласился Ким. – Отчего же не смотаться?

– Нет, ты все-таки как думаешь – стоит или не очень?

– Если хочешь получить лишний раз по шее, то еще как стоит. Например, еще раз выслушивая нотацию, что приказы всегда необходимо выполнять.

Подсказка была первый сорт. Ростик подумал и решил для пробы полетать над восточными степями. Тем более ему и самому хотелось выяснить, почему там все время горит трава, а по эту сторону реки – очень редко.

И тогда выяснилось, что восточные степи вовсе не оставлены пернатыми без внимания. Скорее наоборот, они оказались напичканы быстрыми и хорошо подготовленными стрелками, располагающими отнюдь не легкими трехкопеечными ружьями, а вполне достойными «двадцатыми» пушечками, и отыскать их среди травы, в специально вырытых ячейках, искусно спрятанных в неровностях местности, было трудно.

Ростик даже поразился – как же безопасно работали на своей территории практически безоружные люди и насколько трудными должны были стать любые попытки проникновения за реку. А спустя несколько дней до него дошло – пернатые согласились с установленным порядком вещей. Право людей находиться в этих степях, трудиться и получать тут какие-то продукты представлялось им разумным. И они понимали, что их переход на левый берег Цветной, на западную сторону, по сути, новое вторжение, может вылиться в противодействие уже не только самой армии. С той силой, которой теперь располагали люди, вполне логичным было бы «наказать» агрессора, устроив налет на ближайшие к этим степям гнездовья пернатых.

Но это вовсе не значило, что они отказывались от защиты своего берега реки, тем более выступая не против бронированных черных треугольных чудовищ, а вполне уязвимых, по сути, разведывательных лодок. В этом заключался принятый в Полдневье способ доведения до соседа своих претензий – не борьбой до победного конца, при которой растрачивались немыслимые материальные и жизненные ресурсы, а обозначением естественного положения вещей.

Осознав это, Ростик все-таки не выдержал и слетал в Боловск. Но безрезультатно. Председатель его, конечно, не принял. Каратаев прочитал бессмысленную лекцию о том, что новые территории им будут необходимы в любом случае, а потому их нужно уже сейчас завоевывать, а Мурат Сапаров, тот самый паренек, который поцапался с Ростиком в первую же встречу и который, как оказалось, уже получил старлейские погоны за проявленный «героизм» при аресте экипажей мелких лодочек, вовсе предложил ему:

– Да ты не волнуйся, Гринев. Ты подбери себе толкового заместителя и сразу прыгнешь в дамки. Ростик удивился, он никогда не думал о службе как о возможности куда-то прыгать, поэтому неудачно пошутил:

– Вообще-то, о том, чтобы прыгать в дамки, обычно мечтают девочки. Впервые вижу, чтобы в этом заключалась цель офицера.

Мурат побагровел, а когда понял, что, собственно, высказал Ростик, стал белым, как бумага. И Ростик осознал, что нажил себе врага. Причем врага более опасного, чем Каратаев.

В общем, поездка не получилась. Приказ ему не отменили, летать и завоевывать новые степи приказали в более весомой форме, а выслушивать его сентенции про мир с пернатыми, чтобы не лишиться поставок зеркал и не отвлекать людей на защиту восточной границы, никто не захотел. Вернувшись на Бумажный, Ростик вызвал к себе Кима и Еву и приказал:

– Полеты на ту сторону реки отменяю. А вот красивые доклады писать придется. Не думал, что на старости лет превращусь в лгуна.

Но начальство в городе оказалось не глупее Ростика. И трех дней не прошло, как на Бумажный на одном из бензовозов, который теперь имело смысл переименовать в «спиртовозы», приехал Сапаров. У него была какая-то бумажка от Каратаева, где тот требовал, чтобы новоиспеченного старлея брали башенным стрелком в разведывательные полеты на восток. Рост прочитал ее, понял, что войну с бюрократами, скорее всего, проиграл, и отослал мальчишку назад, на том же самом бензовозе.

А через день на Бумажный на новом бензовозе явился уже сам Каратаев, разумеется, с Герундием и тем же самым Сапаровым. При них была весьма суровая бумага, где Председатель за своей подписью и вполне бухгалтерской, лиловой печатью приказывал Ростику передать дела новому коменданту Бумажного Каратаеву и поступить под его командование, приняв на себя функции пилота разведывательного гравилета. В бумаге так и было – «разведывательного», словно слово «обреченного» чинушам в Боловске было незнакомо.

Делать нечего, пришлось подчиниться. И уже через пару дней стало ясно, что активные действия на востоке приведут к новым, весьма значительным жертвам. Первым лишился своего помощника Ким. С этим волосатиком он летал почти месяц, научил если не маневрировать, то довольно уверенно держать курс и вот… лишился его, получив спаренный, из трех, а то и больше стволов, залп почти в упор, с расстояния в пятьдесят метров из густой травы, растущей на склоне небольшого овражка.

Когда Ким прошелся над этим местом, поливая его из всех орудий, он уже знал, что ничего это не даст. Вечером он описал это Ростику и Еве весьма красочно:

– Понимаешь, трава подо мной загорелась, камешки в пыль превратились… А я все равно знал, что пернатых там уже нет.

– Куда же они делись?

– Откуда я знаю, – уныло ответил Ким. – Одни мы, что ли, на хитрости горазды. Придумали что-нибудь. Например, глубокую пещерку со вторым выходом отрыли.

– Ребята, – проговорил Рост упавшим голосом, – без панцирей теперь не летаем.

Предупреждение оказалось толковым. Через день был тяжело ранен башенный стрелок Евы, и все признали, что без панциря он был бы убит на месте. После этого у Мурата вдруг сделалось хроническое расстройство желудка, и он больше в вылеты над «вражеским» берегом не ходил. Под самыми разными предлогами, иногда откровенно лживыми и смехотворными, но… Не шел. А еще через день, когда Рост своим внутренним видением выследил и, вызвав подкрепление, разгромил целую колонну пернатиков, числом не меньше человеческого взвода, стало ясно, что доспехи нужны всем, потому что за эти три захода на противника он потерял обоих своих гребцов-волосатиков и крутить экватор котла пришлось стрелку.

После этого даже волосатики отказались летать на «тот» берег, а Каратаев вынужден был признать, что им, пожалуй, потребуются новые бакумуры. Пока он приказал поставить на котлы людей, против чего безрезультатно протестовал Акимыч. Это оказалось еще более скверным вариантом, потому что теперь Рост не столько думал о том, чтобы засечь каких-нибудь пернатиков, сколько о том, чтобы вернуться на базу, не потеряв штатских людей, работающих у котла. А людей для этой работы потребовалось куда больше, чем бакумуров, потому что даже эти молодые ребята и девчонки могли эффективно крутить экватор только меняясь каждые полчаса. И, следовательно, возникала перегрузка лодки, увеличивался расход топлива, и эффективность вылетов в целом оказывалась не больше, чем у конных разъездов, если бы их тут ввели.

А потом Рост напоролся на настоящую засаду. Это была именно засада, выставленная на самом берегу Цветной реки, стволов в пятьдесят, не меньше. И стрелять эти пернатые были обучены так, чтобы лучи из разных стволов сливались в один, увеличивая его поражающую способность во много раз.

Первым же выстрелом Ростиковой лодке подрубили левый передний блин. А вторым, когда Рост каким-то почти невероятным образом сумел отскочить от опасного берега боком, не хуже Кима, одновременно резко увеличив скорость, чтобы его не сбили выстрелом вдогонку, попали в него самого. Причем плохо попали, в район живота, примерно туда, где уже была жженая рана, которая только-только стала заживать.

От боли он согнулся, рычаги повисли без контроля… Как они не завалились в штопор – уму непостижимо. Но когда Рост подхватил лодку и восстановил управление, до этого штопора не хватало легчайшего порыва ветра, случающегося иногда даже в Полдневье, или просто приставленного не к «тому» борту «калаша», которые в последнее время брали с собой гребцы.

В общем, не хватило самой малости, но все же – не хватило. Возвращаясь к Бумажному холму, то и дело поглядывая на свой бок, Ростик поражался, как он «не отключился» по-настоящему, потому что его бок представлял собой мешанину развороченной стали, мяса и обломков ребер, торчащих наружу… Конечно, еще он порадовался, что эти плазменные лучи обугливают ткань, и ему не грозила опасность мгновенно истечь кровью. Разумеется, если рана останется не обработанной в течение получаса, кровь все равно начнет течь, и тогда ее будет не остановить. Она уже пульсировала тонкими струйками, когда он заводил машину на посадку, но для смерти было уже поздно. По крайней мере, для смерти от самого попадания…

А потом он перестал что-либо понимать, лишь краем сознания уловив, как его машина рухнула на посадочную площадку, грохнув корпусом и зазвенев всеми блинами разом. И тогда даже боль, терзающая его, почти кончилась…

Глава 32

Пришел Ростик в себя, когда стояла глубокая темнота и тишина. Он даже испугался немного, от слабости полезли глупые мысли в башку, и вообразил он, что уже того… Но скоро все разъяснилось. Белесый свод был, безусловно, потолком, причем каким-то цивилизованным, «привезенным» еще с Земли, когда потолки было принято белить.

Ростик даже вздумал теоретизировать над тем, от какого невероятного числа мелочей они отвыкли тут, в Полдневье. Но дойти до какой-то законченной идеи не успел, потому что уснул. Проснулся уже под утро. Это было ясно по гулкому шуму, который, оказывается, он слышал уже не в первый раз и к которому успел привыкнуть, хотя еще не понимал, что это значит. Ему хотелось пить, но никого вокруг не было, а пить хотелось все больше… Он даже попробовал дотянуться до тумбочки, чтобы понять, что же там находится, может, кто забыл флягу с водой? Он бы попробовал любую, какая ни на есть, пусть даже набитую марганцовкой от дизентерии.

Внезапно дверь открылась и в палату вихрем – другого слова и не придумаешь – влетела… Кто бы мог подумать? Татьяна Федоровна, медсестричка из больницы, по всем статьям очень правильная и разумная тетка. Она сразу взяла ситуацию в свои руки.

– Ты бы, Гринев, лежал, как тебе врачи приказали… Понимаю, сейчас дам воды.

И она стала подавать ему воду в чайной ложке, чтобы он ее неторопливо слизывал, потому что вдохнуть в себя было очень больно, почему-то весь рот пекло прямо адским огнем… И тогда он все вспомнил.

– Значит, – он перевел дух после такого длинного слова, – я в больнице?

– В госпитале, – подтвердила Татьяна Федоровна. – Молодец, приходишь в себя. Хочешь, я тебе Васильевну кликну?

– Если она не занята, – попросил Ростик и смутился. Наверное, сейчас мамина степень занятости значения не имела. Это подтвердила и Федоровна:

– Больно вы все деликатные, Гриневы, – вздохнула она. – Сейчас приведу ее. А то она три ночи не спала, все ждала, чем операция обернется.

Ростик не понял эту фразу, по его разумению, врачи сами всегда отлично знали, как проходит операция, и лишь потом осознал, что это, скорее всего, относилось к Земле, а тут, в Полдневье, даже мастерская работа хирурга могла обернуться гангреной, или сепсисом, или еще какой-нибудь гадостью.

Потом пришла мама и принесла небольшой ночничок, сразу стало светлее. Мама была, как всегда, самой прекрасной женщиной на свете, даже с кругами под глазами на пол-лица, даже с дрожащими и опухшими от слез губами. А может, они были просто искусаны от отчаяния и боли за него, за Ростика?

– Что ты, мам, – отозвался он, едва увидел ее, – я же в порядке, видишь? Уже через недельку плясать буду.

– Если бы видел, какого тебя привезли, – начала было мама, но тут за ней появился какой-то большой сероватый силуэт. Это оказался хирург Чертанов, только без халата, и потому не очень узнаваемый.

Он слишком уверенно положил руку маме на плечо, но врачи – они все вообще немного странные, особенно хирурги, может быть, им можно, решил Рост.

– Привезли вас, молодой человек, прямо сюда, в госпиталь, – пробасил Чертанов. – Хорошие у вас друзья, если бы не они, вам бы…

Он не закончил, лишь смущенно сжал мамино плечо. – Кто? – спросил Ростик.

– Ким, – тут же отозвалась мама. – И эта, новая девушка. – Ее глаза чуть удивленно блеснули. – Кстати, как она тебе?

– Ева?.. Наверное, это была Ева. – Ростик посмотрел на воду. Мама поняла и еще немного его попоила. – Хороший боец, отличный пилот. Если будет держать в том же духе, станет, мам, как ты… Кстати, где Любаня?

Мама странновато посмотрела на Чертанова, потом улыбнулась Ростику подрагивающими губами.

– Она придет. Придет.

– Скорее бы, – отозвался Ростик и почувствовал, что устал. Но все-таки, вглядевшись в невидимое в полутьме лицо Чертанова, спросил: – Доктор, как я?

– Не очень, – отозвался Чертанов. – На три сантиметра ниже или чуть ближе к груди, была бы задета печень. А при нашей нынешней обеспеченности лекарствами это… В общем, я бы ничего не смог сделать. Может, кто-то другой?

Но даже Ростик знал, что Чертанов лукавил, что лучше него пока в Боловске хирурга нет. И если не он, тогда никто.

– Спасибо, доктор, – куда тверже, чем ему хотелось, поблагодарил Рост. – Отличная работа. Теперь дело непременно пойдет на поправку.

Чертанов усмехнулся и вышел из палаты, оставив маму наконец в покое.

– Что же ты не идешь за Любаней? – спросил ее Ростик и лишь тогда понял, как глупо это звучит. Может, Любаня дома, может, у нее вообще дежурство где-нибудь, она ведь тоже кого-то лечит, и ее работа кому-то может спасти жизнь… Он уснул и спал очень долго, но даже во сне знал, что выздоравливает.

Теперь мама очень часто заглядывала в его палату, иногда даже сидела по ночам. А вот Любаня заглянула пару раз на секундочку, и все. Это было странно, Рост даже пытался ее удерживать, когда смог наконец хотя бы левой рукой шевелить, но она… Убегала. Это было куда заметнее, чем Росту хотелось бы. И все-таки самые глупые мысли он от себя гнал, не до того было, ему требовалось выздороветь.

Едва он стал понимать, что к чему, он спросил:

– Мам, а где мои доспехи? Меня же в доспехах должны были привезти? Вы их, по своей дурацкой врачебной привычке, не распилили на кусочки?

– Живы твои доспехи, – нехотя отозвалась мама из кресла, которое по ее просьбе откуда-то в Ростикову палату притащила Татьяна Федоровна. – Размолочены все, но живы.

– Они мне не раз жизнь спасали, их починить нужно, – объяснил Рост. – Как думаешь, если написать Поликарпу на завод просьбу, сумеет он их восстановить? По старой-то дружбе?

– Я напишу, ты успокойся. К твоей выписке, – мама вздохнула, – они будут, скорее всего, снова в порядке.

– Хорошо бы, – отозвался Ростик, но лишь для того, чтобы сгладить мамино несправедливо неприязненное отношение к доспехам.

Но еще более неприязненное отношение у мамы вызывало любое упоминание о Любане. Ростик даже нервничать начал, не случилось ли чего с женой, но потом вполне успокоился – придет, твердил он себе, непременно придет. Не может не прийти.

И она пришла. Как-то поутру, когда он еще не ждал никого, когда просто вслушивался в шумы госпиталя, в шаги по коридору за дверью, в далекое звучание голосов, открылась дверь и в нее бочком, виновато проскользнула Любаня. Ростик сразу разулыбался, да так, что она смутилась. И дальше держалась очень настороженно. Даже не сразу присела в кресло, а просто ходила, привыкая к палате, к темноте, которую так и не захотела разгонять, например, запалив плошку с репейным или каким-то похожим по запаху маслом.

Рост попробовал поймать ее руку, но она увернулась. Тогда он пошел на хитрость, попросил помочь ему напиться, и она помогла. Тогда он – цап ее за руку с ложкой, но она… Вырвалась и чуть не заплакала. Рост даже испугался за нее.

– Ты чего такая слезливая стала? – Он подумал. – Отвыкла от меня, да? Ничего, судя по ране, я теперь долго буду дома, успеешь привыкнуть.

Потом они сидели друг напротив друга, чинно разговаривали, обсуждали Раечку Кошеварову, которая ждала уже третьего ребенка, еще каких-то знакомых, даже Гуляб, давнюю подружку Кима. В разговорах этих не было ни смысла, ни особой значимости, но Ростик старался. К тому же он очень быстро уставал, так что все это как бы имело тот смысл, чтобы не утомлять его.

А через две недели, когда уже даже по ночам стало темнеть по-осеннему, его перевели в общую палату. В этой палате было двое выздоравливающих – Квадратный, который все-таки получил достаточное количество ранений, чтобы даже его сумели «придержать» в госпитале, и Витек Жуков, похожий на Цыгана, который у Ростика под Бумажным командовал ротой, а потом и батальоном. Он тоже дожидался выписки, скучал, приставал к местным сестричкам, из которых ни одна не призналась, что ей это не по нраву, и потому держался в отдалении.

Ростик попробовал было перетолковать со старшиной бой с черными треугольниками, но из этого ничего не вышло. Старшина сражение помнил чуть не по минутам, но как-то странно, словно пурпурные не стреляли, а по ним вели огонь только пушки людей. И толку от этих воспоминаний стало сразу гораздо меньше. К тому же, как Ростик понял, незадолго до того, как группа лодочек под командованием Бялого попыталась напасть на треугольники и целиком погибла, старшина вообще вырубился, и Ким приказал его заменить.

От этого Квадратный испытывал к Киму недобрые чувства, а перед Ростиком стыдился, хотя и нечего было – каждого, кто отключился в бою, следовало отложить в сторонку, чтобы не возникло лишних потерь. А может, старшина и на Ростика дулся, считая его виновником своего отстранения от боя с пурпурными армадами, и потому отношения были лишены непосредственности и тепла, к которым Рост привык с этим человеком. Так или иначе, но уже через пару недель, когда Ростик сам стал ходить и пробовал даже выбираться в сад за госпиталем, идущий к пруду и незаметно переходящий в парк «Металлист», старшину выписали. Так им и не удалось сгладить шероховатости, так все и осталось «на потом», хотя когда это «потом» должно было возникнуть, никто из них, конечно, не подозревал.

А в последних числах августа перед госпиталем остановилась роскошная, невиданная по местным, Полдневным меркам машина Председателя, и ее шофер Чернобров пригласил Ростика в Белый дом. Выяснилось, там должно состояться важное заседание с выработкой стратегии на ближайшую осень и зиму.

Рост и сам уже некоторое время томился бездельем, одиночеством в своей палате, заброшенностью от Любани, мамы и даже Татьяны Федоровны, понимая, что это происходит не по черствости, а просто его, как всякого выздоравливающего, уже способного себя обслужить, контролируют, так сказать, мельком, на ходу, а потому с радостью переоделся и отправился к начальству. Тем более что Чернобров клялся-божился, что привезет его уже через пару часов.

Заседание оказалось довольно многолюдным. Лишь теперь Ростик с удивлением обнаружил, как много людей заняты «управлением» города, в котором осталось едва ли пятьдесят тысяч человек. Если бы у человечества было столько пилотов, подумал он, тогда и над восточными степями мы бы установили господство… Впрочем, оборвал он себя, это с самого начала было неумной, ненужной и бессмысленной затеей.

Расселись без начальства, тихо переговариваясь. У председательского кресла обосновались все те же лица – Каратаев, Галя и теща Тамара. Что удивляло, так это наличие среди них Мурата, хотя даже Достальский расположился в задних рядах. Он устроился бы рядом с Ростом, но поздно заметил его, а Ростик, оказавшись на стуле, куда его усадил Чернобров, вдруг понял, что занял чье-то вполне обжитое, привычное место, и слегка смешался. Или слабость после ранения давала знать, в общем, все с самого начала пошло наперекосяк.

Потом появился Председатель. Он быстро, довольно толково, как показалось Ростику, провел «перекличку» текущих дел, узнал, что подвоз продуктов питания от фермеров идет куда лучше, чем они планировали. Что строительство Бумажной крепости к октябрю будет, скорее всего, завершено. Что бараки для пурпурных, переброшенных от Одессы ближе к алюминиевому заводу, где для них было куда больше работы на карьерах, тоже построены, и пленные уже стали «переводиться» туда небольшими партиями. Что второе, августовское посольство к пернатым и к дварам прошло без сучка без задоринки и что осуществлял его Сапаров…

А потом как-то все замерли и стали ждать выступления иного рода. И тут-то выяснилось, что Председатель решил самолично начертать ближайшую перспективу.

– Вот что я скажу, – начал он, окидывая слегка рассеянным взглядом стол, за которым сидел. – Поработали мы неплохо. Совсем неплохо, лето прошло, так сказать, не зря. Но… – И он многозначительно поднял свой очень тонкий и длинный палец, призывая к вниманию всех сидящих в его кабинете. – Есть многое, что следует улучшить, сделать более качественно, более… надежно, что ли. Например, мы не контролируем торфяники. А ведь зимой без этого будет трудно… Тепла, которым мы будем располагать в зимние месяцы, недостаточно для обогрева и тем более для выплавки алюминия.

– Есть мнение, – очень негромко высказался Поликарп, который сидел рядом с Достальским, – что зеркалами можно пользоваться и зимой, например, для кипячения воды и даже выплавки стекла.

– Этого мало, – резко возразил Рымолов. – Останавливать производство недопустимо. – Он величественно покачнулся в своем кресле, оглядел уже не стол, а лица людей. – Нам необходим торф, необходимы другие энергоносители.

– Тогда, кажется, следует пересмотреть договоренности с пернатыми о дани параболоидами, – отчетливо, как примерный пионер, вставил Сапаров. – В конце концов, первая договоренность – не догма, ее заключил на свой страх и риск Гринев… Ее можно и нужно менять, если потребуется.

Рымолов быстро посмотрел в сторону Ростика, оказалось, он прекрасно знал, кто у него где сидит, даже если не поднимал взор от своей родной столешницы. Ростик не понял этот взгляд, он лишь вздохнул и потер не очень хорошо выбритые щеки.

– А с торфяниками вообще следует решать, – в тон Сапарову добавил и Каратаев.

– К тому же теперь у нас есть гравициклы, – подала голос Галя.

Народ заволновался, кто-то стал спрашивать, что это такое и почему им раньше не рассказывали о новых машинах пурпурных?

– Это не машины пурпурных, – тут же взял инициативу Рымолов. – Это, дорогие мои, изобретение бывшего главного инженера одного из наших заводов Казаринова. Он вообще оказался гением, и, если бы мог, я бы ему… государственную премию дал.

– Так что же это такое, Арсеньич? – спросил Кошеваров.

– Это такая машина с уменьшенным расходом топлива и с весьма остроумным приводом, которая может очень низко, практически в нескольких сантиметрах, летать над болотом, водой или прочей сколько-нибудь ровной поверхностью. Она снимает проблему передвижения в Водном мире и позволит установить контроль над торфоразработками даже без широкого применения гравилетов, которые, как выяснилось, против решительного врага не дают желаемого эффекта.

– Это что, вроде мотопехоты будет? – спросил Достальский.

– Лучше, – отозвался почему-то Каратаев. – Это будет подвижная, как кавалерия, массовая армия, позволяющая нам захватить не только торф, но и пустыни к востоку, и даже морское побережье, если… Если все будет, как мы захотим.

– Ничего не будет, как мы захотим, – вдруг спокойно, очень уверенно и убежденно сказал Ростик.

Лица всех людей повернулись к нему. Даже Председатель повернулся. Как показалось Ростику, он ждал и вот наконец дождался – этот неугомонный Гринев опять выступает в своем амплуа. Правда, перед этим он искоса встретился взглядом с Галиной. Это была какая-то ловушка, только у Ростика не было времени раздумывать, какая именно.

– По сути, вы, господа чиновники, планируете войну, – сказал Рост твердо, по ранению и вдруг усилившимся болям в боку решивший говорить сидя. – Но, во-первых, планируете ее как-то по-детски, без смысла, без конечной цели, без просчета ответных ходов противника, без учета возможного союза, например, пернатых и дваров.

– Такой союз невозможен, – быстро ответил Каратаев.

– Почему? – внезапно удивился Достальский. – Гринев правильно говорит, этот вариант тоже нельзя сбрасывать со счетов.

– Пока такого союза не было, – продолжил Ростик. – Но только потому, что ни двары, ни пернатые не рассматривали человечество как серьезного врага. А если мы попробуем увеличивать дань, если попробуем бесконтрольно захватывать территорию, которую не можем даже толком освоить, тогда они начнут так думать.

– Нам необходимы торфяники, – быстро проговорила Галя.

– И с зеркалами… – начал было Мурат, но его никто не слушал, и он умолк.

– Вы уже очень много наделали ошибок и с треугольниками, и с пернатыми.

– Кто это «вы»? – воскликнул кто-то. – Называй персонально.

– Персонально я попробовал и получил объяснение о коллективном решении… – отчеканил Ростик, чувствуя, как, несмотря на слабость, злость и горечь снова затапливают его. – Я бы ее назвал круговой порукой, так что это бессмысленно. – Он перевел дух, продолжил: – Беда не в персонах, а в том, что на своих ошибках, даже грубых, вы ничему не научились. Жаль, потому что это свидетельствовало бы, что вы все-таки способны руководить городом и человечеством. Но сейчас…

– А кто же тогда способен? – снова спросил тот же человек, теперь Ростик его заметил. Это был Вершигора. Определенно, это подтверждало идею о ловушке, но теперь поздно было об этом размышлять.

– Необходимы выборы, – отчеканил Рост, – тогда мы и узнаем, кто способен, а кто нет. – В кабинете возникла совершенно мертвая тишина. Пришлось Ростику продолжать. – Может быть, выбранное, а не самопровозглашенное правительство начнет понимать, что помимо войны есть еще вариант дипломатического контакта, переговоров, торговли.

– Зачем с ними разговаривать, если сила за нами? – удивилась Галя, старательно не замечая первой части Ростикова предложения.

– В том-то и дело, – вздохнул Ростик, – что сила совсем не за нами. Итак, сотрудничество и союз – вот ключевые слова тут, в Полдневье. А не война. Иначе все эти расы, многие из которых куда лучшие солдаты, чем мы, люди, давно бы друг друга уничтожили.

– Им не давало уничтожить друг друга расстояние, – быстро проговорил Председатель.

– Несколько сот километров – ерунда, – ответил Ростик, даже не задумываясь, как грубо прозвучал его ответ. – И для людей, и для прочих. Тем не менее все стремятся прийти к статус-кво, чтобы не мешать соседям. Иначе, я подозреваю, соседи объединяются и уничтожают беспокойных и неумных дурачков. – Он помолчал и уже куда менее уверенно добавил, просто не мог об этом не сказать: – А кроме того, дружба, торговля, умение договариваться – в долговременном плане могут обеспечить нам настоящую помощь от наших соседей, если это будет необходимо.

– Какую-такую помощь ты рассчитываешь получить от пернатых? – удивился Каратаев.

– И когда это будет «необходимо»? – передразнил Ростика Мурат.

– Это будет необходимо, – твердо ответил Ростик. – Поэтому нужно договариваться и торговать. И в любом случае следует оставить эти имперские замашки, это бряцанье оружием, эту глупую убежденность, что мы всех и всегда можем победить. Иначе в один отнюдь не прекрасный день они победят нас. А нам, позволю себе заметить, достаточно потерпеть лишь одно поражение, и все – человеческая цивилизация будет разрушена. Значит, вместо того чтобы снова и снова испытывать нашу судьбу войной, следует выстраивать успех постоянной работой всех и каждого, разумной организацией и, конечно, бдительностью.

– Правильно, – пробасил Достальский.

И несколько других голосов. Но Ростик уже не очень понял, каких именно. Боль в боку вдруг стала невероятной, она затмила весь свет. И пришлось, зажав бок рукой, отвалиться назад, вытянувшись. И даже на этом жестком, неудобном, тесном стульчике ему стало немного легче.

– Везите его в больницу, – распорядился Рымолов.

А еще кто-то, когда Чернобров уводил Ростика из кабинета, довольно зло, шепотом, так что и голоса было не разобрать – мужской или женский, – проговорил:

– Все это теории. Языком-то мы все горазды…

Возразить на это было можно, да вот сил не хватало. И Рост промолчал. Он и так наговорил больше, чем собирался.

Глава 33

В первых числах сентября Ростик переселился из порядком надоевшей больничной палаты домой. На пару часов он понял старшину Квадратного, который перед самой выпиской даже разговаривать с Ростом перестал – так ему не терпелось избавиться от больницы. Дома его ожидали Ромка и, конечно, Кирлан. Она была грустной, даже не реагировала на предложение Ростика «поговорить» с ней.

Ромка отвык от отца, но довольно быстро стал относиться к нему как к еще одной Кирлан, только чуть более бестолковой и, конечно, более колючей на щеках, а потому опасной при поцелуях. Это навело Ростика на правильную мысль, и он провел тщательную ревизию своих бритвенных принадлежностей, а то прежде до этого руки не доходили. В итоге он нашел еще одну опасную бритву отца, переточил свою, довольно плохонькую, выкованную на местном заводе и уже почти ни на что не годную, и, конечно, очень старательно привел себя в порядок. К первому появлению жены дома после работы он благоухал, как цветочная клумба, и был гладок, словно мраморная статуя.

Но ничего из этого не вышло. Любаня, сначала очень обрадовавшаяся его появлению, вдруг заволновалась, стала дичиться, а уже к концу праздничного – по случаю возвращения Роста домой – ужина и вовсе впала в печаль. Изо всех сил постаравшись расшевелить жену, Рост даже слегка разозлился – именно потому что не нашел в жене ни малейшего желания оказать ему помощь в восстановлении дружеских и супружеских отношений. Но такое у Любани уже случалось, поэтому лишь немного раздосадованный Рост ушел спать в комнату, которую изначально спланировать себе как кабинет, хотя что ему – солдату и бродяге – делать в кабинете, оставалось тайной даже для него самого. Но у отца был собственный стол, вот и он решил сделать себе такой же «закуток», может быть, с видами на будущее.

А виды эти на следующий день стали совсем не такими определенными, как Ростик предполагал. Втягивание еще в одну войну за торфяники, когда на востоке людям требовалось все больше ресурсов для ведения непонятной, полузахватнической-полуоборонительной войны, выглядело глупостью. А в стратегическом плане, в отдаленной перспективе эта война сразу представлялась не подлежащей сомнению ошибкой. Причем такой, что ее требовалось останавливать любой ценой, даже, может быть, устраняя саму администрацию Рымолова.

Но такие серьезные действия требовали подготовки. Хотя бы разведки, хорошего понимания того, что происходило в Боловске за те месяцы, пока Ростика тут не было. К тому же и о возможных союзниках следовало подумать, причем очень крепко. В общем, со сложными ощущениями Ростик еще раз взвесил собственное относительно благополучное положение в городе, сравнил его с видами на будущие войны… И сделал единственно возможный вывод. А именно – стал обдумывать людей, у которых мог бы разжиться информацией.

Сначала он решил потолковать с директором обсерватории Перегудой, но это ни к чему не привело. Перегуда был весь в строительстве нового воздушного шара, возился со спецификациями клеев, пропиткой ткани и прочим в том же духе. Политика – а то, что затеял Ростик, было именно политикой – его не интересовала. Впрочем, он посоветовал Ростику сходить к отцу Петру.

Поднапрягшись, Рост вспомнил священника, который как-то остановил разгул мстительных инстинктов толпы. После разрушений, причиненных черными треугольниками, в городе возникло настоящее поветрие строить с использованием новой, ширской технологии из литого камня. Не чужд ей оказался и отец Петр, который, довольно грамотно просчитав открывшиеся перспективы, разобрал здание бассейна и, используя это место и стройматериал, принялся возводить настоящий храм с хорошими подвалами, приделами и колокольней.

Отправившись на поиски отца Петра, Рост действительно первым делом нашел глазами эту колокольню. Он даже удивился тому, что раньше не замечал ее, ведь она стояла сразу за стадионом, и даже с Октябрьской ее ничто не закрывало, кроме уже начинающих желтеть кленов. Но, оказавшись перед самой церковью, Рост понял, в чем дело – она была здорово изранена. В куполе виднелись дыры от выстрелов тяжелых орудий с черных треугольников, сама колокольня только выглядела законченной, но была, вероятно, этажа на два ниже, чем требовалось, – верхушку ее снесли несколько попаданий тяжелых пушек пурпурных. А передний придел носил следы очень сильного пожара, причем непонятно было – что же в церкви могло так гореть?

На стройке не очень активно работало несколько человек, почти все были здоровыми мужиками, но встречались и немолодые тетки, в плотных платках, с внимательными, спокойными глазами. Рост спросил одну, где может найти отца Петра, но она лишь мотнул головой, недовольная, что ее отвлекают от перемешивания смеси, которая с ширскими добавками могла превратиться в легкую, пористую плиту.

Рост походил по стройке, и дело кончилось тем, что отец Петр сам нашел его, наверное, священнику сказали, что кто-то непонятный его спрашивает. Внешне он оказался примерно таким, как Ростик и ожидал, – грустным, в потертой, залатанной рясе, с неуверенными жестами не очень сильных, испачканных ширской штукатуркой рук. Выслушав предложение поговорить о политике и схеме нынешнего распределения власти, отец Петр задумался, стал еще более отдаленным и непонятным. Но не испуганным. Поэтому Ростик и не ушел сразу, вдобавок ему все-таки хотелось выяснить, зачем Перегуда посоветовал ему сюда явиться?

– Знаете, молодой человек, – решил наконец отец Петр, – давайте ко мне зайдем, чаю выпьем. У меня хороший чай, не настоящий, правда, но очень хороший.

Рост согласился, тем более что выпить толкового чаю ему не случалось месяцами. Так они оказались в небольшом деревянном домике, где жил Петр со своей женой, худенькой, смешливой женщиной, с чуть сероватым от недоедания лицом – такие лица Ростик научился видеть не хуже иного врача. Жену отца Петра звали Марфа Самойловна, она быстро все поняла, поставила на крохотную буржуечку чайник, вскипятила воду, заварила чай и ушла, оставив мужчин в главной комнате домика.

Боясь сломать хрупкий стул, Ростик тем не менее весь извертелся, рассматривая и старинный, какой-то величественный, хотя и немного облезлый буфет со створками из непрозрачного стекла, и иконы, с тоненькой лампадкой умещенные в «красном» углу, и сероватую от частой стирки самодельным мылом скатерть. И наконец признал, что ему в этом доме нравится. Даже перестук сделанных из дерева с другой, уже двадцатичасовой шкалой ходиков навевал неторопливые, спокойные мысли, которые хотелось додумать обязательно до конца.

– Итак, – начал отец Петр, перекрестившись, прихлебывая чай и с интересом поглядывая на Ростика. – Вы пришли, чтобы я разъяснил вам, какие ошибки допускает наше руководство?

Чай в самом деле оказался каким-то почти настоящим. Как попадья этого отца Петра сумела избежать неприятного сладковатого привкуса, появляющегося в морковном чае, и придать ему почти забытую, не желудевую горечь, Ростик не знал. К тому же этот чай обжигал, поэтому Рост постарался выпить как можно больше, прежде чем ответил:

– Именно так, ба… батюшка. Ведь ошибки они допускают? Причем часто, и довольно грубые. Из-за них погибают люди, из-за них мы заняты не тем, что способствует нашему хотя бы относительному миру с соседними цивилизациями, из-за них нам в ближайшее время предстоит растрачиваться на войны, совсем ненужные.

– Я бы во главу списка поставил другое, – чуть хрипловатым, но очень глубоким голосом ответил отец Петр, и сразу стало ясно, как он бережет его во время таких вот разговоров. – Первое, они забюрократизировались, что опасно само по себе и ведет к отдалению от людей, от их реальной жизни. Второе, они находятся во власти неправильной идеи, что их решения, принятые в Белом доме, оказывают воздействие на реальное положение вещей. И третье, они обещали провести необходимую политическую реформу, но так ее и не провели.

Ростик вздохнул почти с облегчением. Кажется, Перегуда был прав, посоветовав ему сходить к этому человеку.

– Может, вы знаете, отец Петр, я солдат. Я даже отдаленно не умею так формулировать общие, стратегические проблемы.

– А жаль, – вздохнул отец Петр, – как я слышал, когда-то у вас была светлая голова. Впрочем, если вы пошли в вашего отца, она у вас и сейчас должна быть неплохой, несмотря на… Трудности последних лет.

– Вы знали моего отца?

– Знал, – кивнул отец Петр и, поколебавшись, налил себе еще бокальчик чаю. – Люблю, когда чай свежий, не могу удержаться… Я даже знаю, что отец с вашей матушкой крестили вас в нашей… бывшей церкви, только тайно. Иначе у них были бы неприятности по службе.

– Крестили, меня? – Ростик удивился еще больше. – Я не думал, что отец… Мама могла, это я знаю. Но отец, чтобы он был верующим?..

– Он не был в подлинном значении слова верующим, – признал отец Петр. – Да и ваша матушка не может считаться таковой. Но у них обоих, как я сказал, светлая голова. И вообще, – отец Петр вдруг встал, подошел к буфету и достал стеклянную мисочку с сотами, – у вас очень хорошая порода, Гринев. Знаете, если чаевничать, так со вкусом. Берите соты, мне кажется, лучше нет во всем Боловске. И давайте я вам еще чаю налью, тут как раз еще на кружку осталось.

Ростик попробовал соты, они оказались не хуже тех, что иногда приносила мама, а может быть, в самом деле лучше. При этом он понял, что разговор пошел куда-то не туда, его следовало теперь, как иногда говорил отец, «переначинать».

– Итак, батюшка, вы все понимаете не хуже меня. Но до сих пор ничего не предприняли?

– Я и не должен ничего предпринимать, как вы выразились, – очень тонко, одними глазами усмехнулся отец Петр. – Светская власть – это власть, с которой я не хотел бы спорить ни при каких обстоятельствах. Знаете ли, я бы ни с кем не стал спорить.

– То есть вы не поможете мне? Вернее, – Рост понял, что его топорные формулировки в разговоре с этим человеком нуждаются в уточнениях, – не поможете городу?

– Давайте сразу договоримся, я не считаю, что все идет наилучшим образом. Но, как вы выразились, помогать вам – не буду. Это просто не дело церкви.

Ростик пожалел, что позволил налить себе вторую кружку чаю. Такой чай нельзя было выливать, его теперь следовало допивать. Поэтому, прихлебывая, он попробовал еще раз:

– Они ошибаются не просто так, отец Петр. Они приведут нас к катастрофе, я это знаю, я это чувствую.

– Да, я слышал, вам что-то открывается. – По лицу отца Петра скользнуло выражение почти детского интереса. – Впрочем, не будем об этом. Лучше я вам вот что скажу, Гринев. – Отец Петр помолчал, потом начал совсем по-другому, чем говорил еще мгновение назад, – не мягко и сдержанно, а убежденно, напористо и очень уверенно: – Люди, сидящие в Белом доме и управляющие нами, отнюдь не такие простачки, как вы, кажется, думаете. Отставить их от власти теперь будет непросто, они крепко взяли ее в руки. Они понимают, что главную силу в городе сейчас представляют воины вроде вас. И они следят почти за каждым, кто имеет значение чуть больше, чем командир, ну, скажем, сотни солдат. И делают выводы.

– Да, – решил Ростик, – пожалуй, если мы, вояки, объединимся, мы можем быть силой. Но слежка, как вы говорите… Зачем?

– Следят по служебной, официальной части, а не на улице, – хмыкнул отец Петр и допил свой чай. – Вот вы не обратили внимание, как чествовали героев, отстоявших Боловск в сражении на Бумажном холме, и как бы «не заметили» тех, кто отвел не менее, а может быть, более серьезную угрозу в виде черных треугольников, и вообще – пурпурных?

– А ведь и правда, – удивился Рост. – После битвы на Бумажном я еще обижался, что меня как бы не наградили, а после сражений с треугольниками…

– Об этом я и говорю, – подтвердил отец Петр. – Они сделали вывод, что предоставлять воинам слишком явные знаки внимания – означает усиливать их, а это опасно. И предпочли после последней войны вообще никого не чествовать. Тем более что божьей волей отражение этой угрозы произошло силами очень малой группы людей. Сколько вас было – человек тридцать или, может быть, пятьдесят?

– С теми, кто погиб, – внезапно охрипшим голосом ответил Ростик, – ближе к ста. И еще десятка три волосатиков.

– Они считают только живых, – сказал отец Петр, и сразу стало ясно, что он-то считает и павших. – А бакумуры для них и вовсе… Или, например, такой ход. Вы не заметили, как много в последнее время появилось офицеров, которые носят куда более высокий чин, чем вы, ни разу не побывав в бою? Это делается, во-первых, чтобы размыть костяк боевых офицеров, а во-вторых, чтобы их формально всегда можно было переподчинить тем, кто верен, кто будет сохранять лояльность, потому что не способен не то что протестовать, но даже не понимает, зачем нужно протестовать.

– Согласен, – кивнул Ростик. Сейчас, по мере того как отец Петр все это говорил, он начинал понимать, против какой силы ему придется выступить.

– Или вот еще, вы не замечаете, Гринев, что тот, кто имеет склонность к самостоятельности, почему-то всегда оказывается на периферии? Что этих людей почему-то всегда посылают в самые дальние гарнизоны, в самые медвежьи углы?

– Мне казалось, что несамостоятельные ребята в этих «медвежьих углах», как вы сказали, просто не справятся. Взять, к примеру, Одессу. Там оказались грамотные люди, они быстро поставили дело.

– Да, Одесса, – кивнул священник. – Мне представляется, там создана едва ли не альтернативная власть. В лице бывшего капитана безопасности… Как его зовут?

– Дондик, – подсказал Ростик.

– Да, там есть сложившийся костяк новой администрации. Те бюрократы, которые из Боловского Белого дома пытаются внедриться туда, почему-то очень быстро возвращаются назад.

– Отец Петр, – Ростик позволил себе усмехнуться, – а вы не просто тут церковь себе восстанавливаете, вы следите за тем, что происходит, и весьма тщательно.

– Да, я не просто служу в храме, я слежу за тем, что происходит, – согласился отец Петр и стал подниматься со своего стула.

Рост тоже встал, они пошли к выходу.

– Если бы вы попросили моего совета, я бы вам, Гринев, посоветовал перебраться в Одессу, хотя бы на время. Там, как я понимаю, вам было бы легче служить.

– А если бы они меня сюда стали требовать?

– Я бы не заметил их, – отец Петр снова очень хорошо, как-то внутренне, про себя улыбнулся, – научившись выставлять аргументы, опрокидывающие эти требования… – Я вам это говорю, Гринев, потому что вы легко можете напортачить, выступить преждевременно, а не в нужный момент, когда действительно можно будет сменить руководство на более разумное. То есть не окажетесь способны протестовать. Понимаете, вы идете против системы, цельной, слитной, находящейся на пике могущества, а это… опасно.

Ростик подумал. Его ухо уловило не вполне церковные слова отца Петра, но он, несомненно, был прав. И все же, все же…

– Отец Петр, может быть, именно потому, что это усиление бестолковой, неэффективной бюрократии зашло так далеко, и следует протестовать? Если не остановить их, – один я не многого стою, я понимаю, – то хотя бы обозначить протест? Ведь если я все-таки ударю в колокол и хоть что-то произойдет, то люди, которые раньше ничего не замечали, наконец задумаются, в каком городе они живут и кто ими управляет? Может быть, это стоит того, чтобы ударить в колокол?

Они вышли из домика и постояли неподалеку от восстанавливающегося храма. Отец Петр вздохнул, посмотрел на Ростика, на свой храм, словно именно там искал поддержки и совета.

– Я не знаю, Гринев, – медленно ответил он. – Но я буду за вас молиться.

Глава 34

Поутру следующего дня Ростик отправился к Кошеварову, некогда городскому предисполкома, а ныне одному из многочисленных участников всех рымоловских заседаний и, как подозревал Рост, – теряющему свое влияние чиновнику. Опасаясь, что он уйдет на работу, Ростик вышел пораньше, едва включилось Солнце.

Но он волновался зря, как инвалид еще первого налета пурпурных на Боловск, Кошеваров мог, вероятно, давать себе некоторые поблажки. Либо трудовой режим чиновничьего сословия Боловска окончательно приблизился к благословенным временам Земли – с работой строго по часам и с выходными днями. В общем, Роста встретила его дочь, Рая Кошеварова, жена Поликарпа и подружка Любани. Она выглядела немного пасущейся на лугу буренкой, видимо, роды с перерывом менее года и ожидание третьего прибавления семейства окончательно настроили ее на мысли о воспроизводстве человеческого населения Боловска и ни на что другое.

Ростик ей так и сказал, надеясь, что его неуклюжая шутка не будет принята с обидой. Он вообще после неудач с Любаней стал немного опасаться женщин. Но Рая усмехнулась и посмотрела на него откровенно оценивающе:

– А ты сам бы попробовал, мигом разучился бы зубы скалить об этом самом… воспроизводстве. – Она покачала головой. – И слово какое выбрал – а еще офицер.

Ростик хотел было сказать, что офицер он доморощенный и по обстоятельствам, но не успел. Несмотря на уже заметный живот, Рая фыркнула и довольно резво убежала звать отца.

Илья Самойлович вышел заспанный, угрюмый, потирающий с болезненной гримасой правую руку, которая кончалась неудачно сформированной культей. Увидев Ростика, он немного поулыбался, но каждому стало бы ясно, что делает это он только из вежливости.

– Завтракал?

– Еще не успел.

– Садись со мной, – предложил Кошеваров. – У нас будет плов, немного от вчерашнего ужина осталось.

– Плов? – удивился Ростик.

– Здешний, из местного проса, а не риса. Но все остальное – как полагается.

Они расселись вокруг длинного, довольно узкого стола, стоящего у них на заднем крыльце. Сколько себя Ростик помнил, у Кошеваровых всегда тут стоял стол, мальчишками они устраивали на нем теннисные турниры. Но этот был какой-то другой, вот Рост и спросил, почему так вышло?

– Прежний борым сожрал, еще в первую зиму, – хмуро ответил Кошеваров, сурово жуя свою кашу с кусочками не то курицы, не то вареной говядины.

Плов был не очень вкусный, и Ростик никак не мог понять, почему его называют пловом, но по солдатской привычке есть, если появилась такая возможность, и просто из вежливости тоже старательно жевал.

– Ты с какой целью заглянул? – поинтересовался наконец хозяин дома.

– Илья Самойлович, – начал Ростик, втайне досадуя, что к ним не вышел Поликарп. Он, как человек вхожий во все чиновничьи кабинеты города, знал немало и был бы ценным союзником, – может, подождем, пока Поликарп тоже появится?

– Нет, – покачал головой Кошеваров. – Он, наверное, уже на заводе, если вообще ночевать приходил. Сейчас, когда нужно город восстанавливать, они там и ночуют иногда. Очень много работы.

– Тогда так, – решился Ростик. – Я ведь, когда предлагал провести выборы на заседании позавчера, – не шутил. Я действительно хочу, чтобы в городе прошли выборы и чтобы власти наконец почувствовали хоть какую-то ответственность за свои решения.

Кошеваров посмотрел на Ростика с улыбкой.

– Так ты заговор решил учинить?

– Я решил ударить в колокол. И потребовать от Рымолова, чтобы он…

– Мятеж не может кончиться удачей, – произнес Кошеваров неожиданно. – В противном случае его зовут иначе.

– Это и не будет мятежом, – возразил Ростик. – Это будет призыв к самому Рымолову придерживаться его же обещаний. Помните, когда он три года назад предложил себя на должность Председателя, то обещал разработать систему выборов?

– Конкретно, что тебя не устраивает? – спросил в упор Кошеваров.

– Чинуши средней руки могут начать бессмысленную войну, погибнут люди, и никто за это не понесет ответственности. Треугольники прозевали, город разрушен, но опять ничего – словно забыли шнурки завязать, не больше. И, наконец, зачем в Белом доме толчется столько народу? У нас что – великая держава, десятки миллионов людей населения? Всем Боловском можно управлять двумя десятками ответственных управляющих и таким же количеством охранников. А у вас там только секретарш в два раза больше… Вам не кажется, что они просто объедают тех, кто действительно трудится на полях, на заводе, в мастерских?

Рост сунул в рот еще ложку каши, он чувствовал – еще немного, и он разозлится. А это было бы ошибкой, Кошеваров, как махровый представитель чиновничества, не должен был почувствовать, что Рост испытывает к нему слишком уж определенную неприязнь.

И все-таки он почувствовал. Дожевал свой плов, выпил какой-то подозрительный на вид кисель, повздыхал и наконец выговорил:

– Никак не могу понять, ты завидуешь или действительно подходишь к этому как человек дела?

– Честно, – отозвался Ростик, – зависти к судьбе всех этих… убогих у меня нет.

Кошеваров опять грустно улыбнулся.

– Если их, то и меня, должно быть, убогим считаешь? – и посмотрел на свою культю.

– Вас – нет, – быстро отозвался Ростик. – Иначе я бы сюда не пришел. Вы еще на Земле были на своем месте.

– Так ты хочешь знать, чем завершится твоя попытка восстановить кажущуюся тебе справедливость?

– Не кажущуюся, а настоящую справедливость, – возразил Ростик. – Ту самую, которая не позволит нам влезть в долговременные войны с соседями, которые в будущем… – Он подумал, имело ли смысл говорить о своих предчувствиях, и решился. – Да, которые в будущем, скорее всего, станут нашими союзниками, потому что очень скоро на нас навалятся куда более сильные враги. И если мы не сумеем устроить справедливую, как вы сказали, систему, то не выдержим даже первого толчка. Поймите, я говорю это, потому что неэффективность, как и во времена прежних коммунистов, – опасна.

– Я ведь тоже был коммунистом, – вздохнув, выговорил Кошеваров. – В те, как ты говоришь, времена.

– Но вы не собирались становиться гауляйтером Боловска.

– Не знаю, – очень печально проговорил Кошеваров. – Если бы Борщагов тогда победил, а не ты, может, я бы со временем пошел к нему работать.

– Значит, я не с тем человеком разговариваю? – грустно спросил Ростик. Поднялся. – Спасибо за плов, кисель мне не очень понравился, но тоже спасибо.

И пошел к ступенькам, чтобы обойти дом и уйти из него насовсем.

– Погоди, – позвал его Кошеваров. Ростик остановился. – Что ты конкретно предлагаешь?

– Вот этого я и не знаю. Но полагаю, что так, как есть, быть не должно. Потому что ответственность размыли до безнаказанности. Потому что холуев наверху стало больше, чем тех, кто может работать. Потому что нам грозят настоящие, а не бумажные опасности, а этого почему-то в Белом доме никто понять не хочет.

– Конституцию, что ли? – удивился Кошеваров.

– А хоть бы и конституцию, если она будет действовать, а не пылиться в шкафу, как советская демократия.

Кошеваров расхохотался, спустился по ступеням к Ростику, хлопнул его здоровой рукой по плечу.

– Периодическая избирательность и конституция… – Вдруг погрустнел, даже слегка сморщился. – Нет, скорее всего, тебя слушать не будут. Просто арестуют, и все.

– Если арестуют, то на этом все не кончится, – решил Ростик. – Нужно будет, наверное, судить, хоть какое-то дело придумать. Нужно будет что-то доказывать…

– Не знаю. – Кошеваров с силой потер свое лицо. – У меня бы ничего не вышло, меня бы они и слушать не стали… А ты – ты у нас победитель. Из таких передряг выходил, в которых любой другой уже давно бы сгорел. Так что, может быть… Нет, не знаю. Ничего тебе не буду советовать. – Он еще раз подумал. – Кроме одного – если можешь от этого воздержаться, то лучше воздержись. Это куда опаснее, чем кажется.

– Боюсь, кто-то должен это сделать, – проговорил Ростик.

Он вернулся домой, походил по саду, обнаружил, что некоторые из знакомых деревьев стали засыхать, а другие, особенно вишни, вдруг принялись расти как-то не по-земному, светлея корой, превращаясь в подобие «скрученных» местных тополей. Потом посмотрел, как Кирлан кормит Ромку, и пошел в центр.

Когда памятник Ленину сносили на металл, а было это около года назад, то из каменных ширских блоков сделали рядом со входом в Белый дом довольно высокую арку, в которой и повесили старый церковный колокол, прежде висевший на руке вождя. Колокол так и провисел, ни разу не использованный, и даже без веревки на языке. Его устроили довольно высоко, так что даже с Ростиковым ростом было не достать.

Поэтому Ростик вернулся домой, нашел в подвале свои старые ходули и снова отправился к Белому дому. По дороге он знал, что делает что-то, что ему не хочется делать. Но сделать это он был обязан. Потому что был прав – как и во времена коммунистов, эта администрация, собственно говоря, построенная по не ржавеющему в России порочному чиновничьему принципу тихого насилия, безответственности и неэффективности, была опасна. Придерживаясь этих методов организации, человечество слишком обессиливало себя и неизбежно должно было потерпеть поражение.

Добравшись до арки, Ростик попытался подвесить веревку на язык колокола, но даже с ходулями сделать это было нелегко. Он раз попытался, два…

– Ты чего, командир? – спросил кто-то сзади.

Рост оглянулся. Это был Чернобров. Видимо, он заметил Ростика из дверей гаража и решил выяснить, что тут происходит.

– Чернобров, подержи-ка меня, – попросил Ростик. Чернобров подержал. Рост обвязал веревкой язык колокола, потянул за нее, убедился, что она не оборвется, и сполз с ходуль. Потом остановился, не в силах решиться.

И все-таки дернул. Язык колокола оказался очень тяжелым и скрипучим, но Ростик продолжал дергать в такт, и он стал раскачиваться сильнее. А потом краем чуть коснулся самого колокола, и тут же по металлическому телу пробежала едва слышимая звуковая волна. Ростик поднажал, даже еще не совсем заживший бок заболел, и тогда язык ударил в колокол уже сильно и звонко.

Низкий, мягкий, как звучание гравитационного котла на черных крейсерах, но и очень раскатистый звон поплыл над городом. Ростик на миг оглох, потом понял: это именно то, что надо. И подналег еще больше. Он колотил, колотил, колотил… Пока руки не стали отваливаться, пока пот не залил глаза, пока дыхание не сбилось настолько, что пришлось глотать воздух, как рыба на берегу. Тогда он остановился.

Стукнув еще пару раз по инерции, язык заскрипел, уже не доставая до стенок. Ростик посмотрел на него почти с упреком, но больше работать не мог. Обернулся. На площади стояли люди, не очень много, но вполне достаточно, чтобы начать митинг. Или просто предложить Рымолову изменить политику своего управления.

Кстати, чинуши тоже были тут. Кошеваров стоял внизу, с людьми, а вот Рымолов, Каратаев, Галя, этот новенький Сапаров и еще десяток других стояли у дверей Белого дома. Примерно там, где когда-то находилась команда Борщагова, когда их выволокли из подвала сразу после налета борыма. Вооруженной охраны пока было не видно. Что же, и на том спасибо.

Ростик повернулся к людям, которые стояли у крыльца главного в городе дома и ждали. Как ни невысока была эта площадка, с нее Ростик прекрасно видел, что подходят все новые люди. Видимо, его трезвон почти в течение трети часа долетел до самых далеких концов города. Что же, о большем он и не мечтал. Даже тройка широв стояла у зеленых кустов сирени, даже несколько червеобразных Махри обосновались на газоне сбоку от крылечка, вытягивая свои короткие и толстенькие шеи.

– Меня зовут… – начал было Ростик, и толпа мигом утихла. Ростик и не ожидал, что собравшиеся тут люди будут такими шумными. Почему-то, даже когда он замолчал, он не услышал их голосов, наверное, слегка оглох под колоколом. Нужно было взять веревку подлиннее и стоять сбоку от него, мельком подумал Рост, но сейчас это уже не имело значения.

– Знаем мы тебя, – прокричал кто-то из толпы. – Что случилось-то?

– А дело такое, – начал Рост, все уверенней набирая власть над этой толпой. – Когда мы выбрали Рымолова два с лишним года назад на должность Председателя, он обещал, что каждый может прийти сюда, ударить в колокол и высказать свои претензии.

– Было, помним.

Как во всякой толпе, эти люди говорили о себе сейчас во множественном числе. Личностное ощущение растворялось в осознании сообщества.

– И вот сейчас я решил напомнить об этом нашем праве. У меня есть претензии к этой администрации.

– Конкретно, чего хочешь-то? – снова прокричал тот же голос. Рост нашел его глазами, это был Каменщик, Степан Лукич Горячев, бывший зам Ростика в начале сражения у Бумажного холма. Видимо, он оправился от своего ранения, потому что его голос слышался без труда, хотя до него было более двух третей всей толпы.

– Эти люди, – Ростик, не глядя, указал на стоящих у дверей Белого дома Рымолова и сотоварищей, – забыли об ответственности. Они забыли, что их решения должны быть в первую очередь удобны нам, а уже потом… Служить их амбициям. Они пропустили черные треугольники пурпурных в город, хотя наши наблюдатели засекли их еще за две недели до налета.

– За две недели? – удивилась какая-то женщина в первых рядах слушателей. – Сказали бы мне раньше, я бы внуков…

– Эти люди забыли, что посылать солдат в бой – значит принять на себя ответственность за исход этого боя. Они послали пять беззащитных гравилетов на корабли пурпурных без малейших шансов на победу. Они готовы начать войну с пернатыми, войну, выиграть которую у нас опять практически нет возможности. Они готовы поссориться с лесными ящерами, потому что им кажется, они сумеют не выпустить тех из леса, а на самом деле они не знают даже численность неприятельской армии, с которой придется иметь дело. Эти люди забыли, что их произволу и глупостям мы можем противопоставить свою волю и свои требования!

– Давай, Гринев, конкретные требования, – проговорил Рымолов, не повышая голоса, очень спокойно.

Наверное, подумал Рост, со стороны видно, что моя речь не очень получилась. Хорошо, посмотрим, что из этого теперь выйдет.

– Мы требуем введения закона о периодических всеобщих и прямых выборах Председателя. И не реже чем раз в два года. Второе, мы требуем созыва законодательного собрания, которое создаст устраивающий всех документ… – Рост позволил себе усмехнуться. – Я разговаривал с некоторыми знающими людьми, они назвали этот документ конституцией. Так вот, я требую конституцию, которая наряду с другими условиями определила бы, что за решение послать воевать солдата конкретный чиновник отвечает своей шкурой. И, наконец, я требую, чтобы всяких чинуш в Белом доме стало меньше. Одесса, которая имеет численность в пятую часть от Боловска, управляется – и гораздо лучше управляется, могу заметить – всего-то капитаном Дондиком и десятком его помощников. А тут у нас – и секретари, и подсекретари, и архивариусы, и намечающие, и замечающие, и контролирующие, и разъезжающие… Мне кажется, с этим пора кончать. Такую прорву тунеядцев город больше кормить не должен…

Договорить он не успел.

– А может, потому в Одессе и сидит, как ты заметил, десяток людей с капитаном во главе, что мы тут действительно толково и разумно делаем свое дело? – вперед вышел Рымолов. Он готов был ответить теперь на вопросы Ростика и, судя по всему, не считал их сколько-нибудь серьезными. – Второе, как-то очень плохо твое предложение по созданию конституционного совета, – он усмехнулся, – согласуется с требованием сократить штат Белого дома. Не видишь тут противоречия, Гринев? А я вижу. И это противоречие заставляет меня задуматься о том, что ты сам, наверное, собираешься попасть в этот совет и тоже пристроиться…

– Ложь, – спокойно, как-то обреченно ответил Ростик. – Если бы я хотел превратиться в паразита и сидеть в одном из этих кабинетов, – он кивнул в сторону заложенных кирпичом и забранных каменными ставнями окон Белого дома, – я уже давно бы там был. И вы, Арсеньич, это знаете.

Его слова привели людей, стоящих на площади, в легкое волнение, наверное, всех удивило слово «паразит». Задело оно и Рымолова, но он быстро взял себя в руки.

– И еще я хотел бы тебе ответить, – он поднял руки. – Да, мы прозевали треугольники, и они расстреляли город. Да, мы позволили пернатым бегимлеси собраться в районе Бумажного холма. Но в целом-то мы выиграли эти войны! Мы и есть победители! Или нет? – Он посмотрел на Ростика. Вероятно, он ожидал, Рост начнет утверждать, что это он, Ростик-де победил обоих указанных врагов. Но даже Ростик, с его не очень большим опытом ведения таких вот диспутов, понимал – тогда толпа окончательно решит, что Ростик начал так говорить от обиды и потому ударил в колокол, не столько требуя изменение власти, установившейся в Боловске, сколько выбивая себе какую-нибудь должностенку. И ничего не сказал на это.

– Так что положение дел не так уж плохо. – Теперь Рымолов отчетливо переходил в атаку. – Закрома у нас набиты первосортными бобами. Поголовье скота и птицы растет, детям в садиках хватит и молока, и мяса. Разрушенные дома к холодам мы восстановим, а тех людей, кто захочет, поселим в общежитиях. Так же поступим и со стариками… Наши овцы дадут нам уже в этом году отличную шерсть, первую, кстати, после Переноса, которую мы целиком отдадим суконщикам. И впервые мы полностью обеспечены топливом, которое будет отпускаться по карточкам, но всем без исключения, чего не было в прежние зимы… Поверьте, граждане, никто не будет забыт, никто не будет брошен на произвол судьбы, обо всех позаботимся.

И тогда Рост понял, что проиграл. Потому что его аргументы касались военной угрозы, и были понятны служакам, с оружием встретившим врага. А Рымолов учел, что основная часть этой толпы – пожилые люди, женщины с детьми, собственно говоря, те, кого Рост и его солдаты защищали в сражениях. Им гораздо важнее было, чтобы им выдавали по карточкам еду и теплые вещи.

Ростик сделал шаг вперед, хотя и не знал, что теперь может сказать, как сумеет возразить Председателю.

– Топливо, шерсть, бобы и даже молоко для новорожденных – это хорошо. Это очень хорошо. Я и не считаю, что мы плохо работаем. Нет, работаем мы как раз отлично. Но порок нашего нынешнего мироустройства заключен в политической системе, а не в экономике. Это значит, что при столкновении с каждой серьезной проблемой мы можем оказаться побеждены, мы не защищены от неэффективного управления…

– Если у нас и топливо, и бобы, и даже мясо для детей, разве мироустройство может считаться неудачным? – громко, так что даже Рымолов вздрогнул, завопил Каратаев. – По-моему, это свидетельствует, что управление – отличное. Что мы – молодцы, все вместе, и даже те, кто работает не в поле или на заводе, а тут, в Белом доме! Разве не так?

– Я вот что думаю, – решил Рымолов. – Переизбрание Председателя – да, это толковое предложение. Мы об этом подумаем. Конституция, гарантирующая права граждан, – разумно. Ответственность за ошибочные решения – тоже согласен, каждый должен отвечать за ошибки. Но разгонять управленцев только потому, что Гринев назвал их «паразитами», все-таки не следует.

Кто-то из стоящих у дверей Белого дома засмеялся. Льстиво, с заметным облегчением, немного нервно. Толпа зашумела, кто-то стал требовать больше воды в отдаленный район города, кто-то признался, что его обокрали, а никто даже не составил протокол, еще кто-то пожаловался, что его уже третий раз не принимает какой-то Калобухин.

В общем, следовало признать, что Рост проиграл. Его довод об опасности слабого управления эти люди не поняли. Или, вернее всего, получилось так, что люди победили два раза, в двух последних войнах, и сочли, что опасения Ростика преувеличены. Но он-то точно знал, что прав, что Рымолов со своими шуточками и умением уходить от главного становится опасным, попросту может всех подвести, что называется, под монастырь.

– Сограждане. – Ростик шагнул вперед, вытянув руку, толпа понемногу утихла. – Я вижу опасность возрастающей неэффективности администрации нашего города. Если вы полагаете, что это не очень большая беда – воля ваша. Но когда станет туго – вспомните о моих словах. И вспомните, что я пытался призвать чиновников хоть к какому-то порядку, да вот вы этого не захотели.

Толпа зашумела, люди из задних рядов стали расходиться. Нет, из середины толпы тоже пошли назад, по домам. Рымолов подошел к Ростику:

– Похоже, ты потерпел поражение?

– Я так не думаю, – ответил Рост. – Все равно теперь вам, Арсеньич, не удастся так уж легко защищать своих сатрапов, которые могут начать войну с пернатыми только потому, что им так захотелось.

– Эх, Гринев, – вздохнул Рымолов. – И зачем тебе потребовалось раскачивать лодку?

– Это не лодка, Арсеньич. Я защищаю жизни людей и делаю это, как умею.

– Жизни? Людей? Да где же ты видишь угрозу их жизням?

Рост ткнул пальцем Рымолову прямо в грудь.

– Вот тут.

Он ссутулился и пошел домой. Людей вокруг него становилось все меньше. Когда он свернул на Октябрьскую, он видел лишь пяток фигур где-то вдали. Он добрел до своей калитки, открыл ее, вошел…

И тут же кто-то налетел сзади. Вернее, их было несколько. Один заломил Ростикову руку, завернул ее назад, с ошеломительной силой стал выкручивать кисть, другой вцепился в плечи Ростика, пригибая его к земле, третий делал что-то еще… Незнакомый, очень злой голос вдруг произнес:

– Власть вздумал менять, сука!..

И нога этого человека удивительно сильно ударила Ростика по раненому боку. От боли он задохнулся и упал бы, если бы его уже не держали почти на весу три человека.

А ведь он знает, куда я был ранен, подумал Ростик, потому и ударил… И отключился. От боли он даже не почувствовал, как у него разошелся шов и по его боку потекла кровь.

Глава 35

Стены в этой каморке были неимоверной толщины. Как Ростик ни прикладывал ухо, как ни пытался хоть что-то услышать, они хранили прямо-таки могильное молчание. Но могилой это помещение явно не было, потому что раз в день или примерно с перерывом часов в двадцать кто-то открывал крохотное окошко в двери и проталкивал в него плоскую глиняную миску с кашей, а следом плошку с водой.

При этом в отверстие пробивались слабые, несмелые и какие-то коптящие лучики света. Еще одно подтверждение, что Ростик все-таки находился не в могиле. А потом представление прерывалось на очередные двадцать часов. Пищу неизвестно кто выдавал только в том случае, если Рост возвращал предыдущую миску… Он иногда думал, что будет, если он случайно разобьет глиняную плошку из-под воды – ему, вероятно, не станут давать воду? Или случись треснуть мисочке – тогда он останется без пищи?

Так проходили дни за днями. Иногда он вполне по-дурацки думал о графе Монте-Кристо, иногда пытался увидеть свое будущее, чтобы понять, когда он выйдет из этой норы и выйдет ли вообще? Но чаще всего он радовался, что тут нет крыс и мышей и что даже пук соломы, на котором ему приходилось спать, был лишен насекомых. Если бы здесь была всякая подобная живность, он бы не выдержал – признался бы во всем, что «им» нужно.

Еще бы выяснить, кто такие «они»? Но этого он не знал, а подозревать в такой ситуации можно было каждого. И Председателя, и какого-нибудь из его холуев, и даже почти не относящихся к власти заговорщиков, которые решили провернуть хитрую операцию с Ростиком, чтобы во всем обвинить чинуш… Бред, решил Ростик, но от нечего делать придумал настоящую социальную теорию Боловска.

Итого, решил он, социальная деволюция, как это как-то назвал Пестель, привела к вырождению всех сложностей, свойственных обществу на Земле двадцатого века, откуда они были вырваны неведомо как, неведомо зачем. И это вырождение значило… Это значило, что они должны не только в производительных силах прийти почти к средневековью, может быть, не к самому махровому, но в любом случае к позднему, к зарождению товарно-денежных отношений, но и проделать тот же путь в производственных отношениях, со всеми прелестями этой не самой веселой системы.

И социальное устройство должно соответствовать тому периоду, когда на земной политической арене присутствовало, строго говоря, только пять сил, пять «ступеней». Итак, начинаем считать. Первое, административно-политическая верхушка, то есть в нынешнем Боловске – чиновничество. Ее выразителем является Председатель.

Второе, служилая знать, по боловскому счету – вояки, только не те, которые придерживаются Белого дома, а настоящие, которые умеют воевать. Это сам Ростик, Достальский, Ким и прочие его друзья. Третье, вероятно, как это ни кажется дико, купечество – торгашеское, финансовое и классическое, то есть с караванами, складами, забитыми товарами, и гостиными дворами. Его в городе Ростик пока не замечал, но, может быть, потому что ни разу не ходил на рынок? Но если дать волю воображению, то Рост мог вполне поставить на эту «должность»… Эдика Сурданяна. Какие-то про него смутные слухи доходили в последнее время. Кстати, второе и третье «сословия» Боловска могли и даже должны были сосуществовать, каждому по отдельности было бы хуже и опаснее, чем вместе.

Четвертое, это, разумеется, ремесленничество. И не только уличные сапожники, но и ребята потолковее, такие, как Поликарп, например, или тот мальчишка, что служит замом главного инженера на алюминиевом заводе… Жаль, забыл его имя. Эти тоже могут быть силой заметной, не менее, а может, даже поболе вояк будут значить, если захотят хоть как-то организоваться и выступить с политическими заявлениями. Ну, и пятая сила, конечно, крестьянство. Среди них у Ростика знакомых не было, но, возможно, лишь по той причине, что они в выраженный слой общества еще не сложились. Пока среди них много середняков, или, как это иногда называл Никита Сергеич, фермеров, но если шаги назад не будут осмысленно тормозиться, то повернется все это к концентрации земель, к помещикам и латифундиям.

По марксистско-ленинской традиции, Рост не знал, куда девать «прослойку», то есть интеллигенцию – врачей, учителей, университетско-политеховских преподавателей. Может быть, уличить Ленина в ошибке и присвоить им знак шестого сословия, думал он. Но тогда нарушался стройный ряд, последовательность, нарастание численности. После крестьянства должны стоять скорее уж не интеллигенты, а иждивенцы и, может быть, даже люмпены. Именно они должны быть шестым классом, но про них в умных учебниках обществоведения вообще ничего не говорилось, значит, принимать их в расчет не следовало.

Идея была красивой, Ростику даже немного жаль стало, что он не придумал ее до своей неудачной речи со ступенек Белого дома. Родись у него эта мысль пораньше, он бы сообразил, как растолковать разным гражданам, что… Да, вот именно – что он мог бы растолковать этим самым людям?

И получалось, что практически – ничего. Потому что, как бы ни был он красноречив, какие бы построения и аргументы ни приводил, стоило Председателю разок помянуть, что склады забиты, что детям будут молоко давать, и все – люди вообще не замечали никаких теорий. Все теории были им до лампочки, как и митинги.

Еще, разумеется, Ростик много спал. Он даже слегка порадовался, что может спать, сколько влезет. Но потом поймал себя на мысли, что спит действительно чересчур даже для выздоравливающего, и попытался делать хотя бы элементарную гимнастику. С этим у него пошло плохо – сразу разболелся бок, а когда стало холоднее и он начал мерзнуть, заболели еще и разные прежние раны. И все-таки он старался час-другой поотжиматься от пола, поприседать, порастягиваться, не давая мышцам совсем облениться.

А потом, в один прекрасный день, дверь в его камеру распахнулась, и в нее протиснулись два невероятно больших облома. Рост даже на миг подумал, что в Боловске верх взяли те самые пурпурные, которых они заставили приземлиться у Одессы, и вот теперь пара их вперлась в его камеру. Когда вышли на свет, в коридор, он сообразил, конечно, что это люди, но все равно ощущение отчуждения и чисто физической уязвимости перед ними осталось.

А потом они пришли в освещенную десятком светильников комнату, где за простым дощатым столом сидел худой, видимо, высокий человечек в очках, с очень близорукими глазами, остроносый, начинающий лысеть, но не с затылка или со лба, как это чаще бывает, а прядями. Еще у него был отвратительный запах изо рта, но это Ростик узнал не сразу.

– Садитесь, обвиняемый, – сказал человечек и указал на табуретку перед столом.

Ростик сразу вспомнил, как его захватили в палисаднике его дома. Последние слова, которые он услышал перед тем, как его ударили, произнес как раз этот человек.

– И в чем же меня обвиняют? – спросил Ростик.

– Здесь вопросы задаю я, – зашипел человечек, видимо, решил сразу подавить волю Ростика.

– Тогда у нас разговора не получится, – ответил Рост. – Если я не пойму, что тут происходит, я вообще отвечать не буду.

– Не будешь?! – вдруг завизжал человечек, откуда-то из-под стола выхватил довольно толстую палку и взмахнул ею. – Не будешь, да?

Рост проследил глазами полет этой палки над своей головой и твердо, уверенно ответил:

– Не буду.

– Не будешь, не будешь?! Не будешь?!!

С каждым словом, с каждый выдохом человечек принялся хлестать Ростика по плечам, по голове, по рукам, которыми Рост пытался закрыться от сыплющихся на него ударов…

Очнулся Ростик на полу. Он лежал согнувшись, пытаясь защитить самые важные и уязвимые зоны – живот, пах и шею. В голове стоял гул, спина болела, бок горел так, что он сразу догадался – рана опять открылась.

– Может, на него помочиться? – спросил один из обломов у стены. – Такие гордые всегда от унижений быстрее колются, чем от побоев.

– А кто тебе сказал, что мне не нравится его колотить? – спросил, задыхаясь, человечек в очках. Потом он очень близко наклонился к Ростику. Рост поморщился, от очкастого несло, как из выгребной ямы, он даже не подозревал, что такое возможно. – Поднимите его, он очнулся.

Ростика подняли, посадили. Только теперь не на табуретку, а в креслице, которое стояло у стены. Но оно было намертво привинчено к полу, или даже его слепили по ширской технологии, соединив воедино с полом и стеной. Руки ему теперь прикрутили к подлокотникам парой широких ремней с пряжками.

– Так, Гринев. – Очкастый наконец отдышался. – Начнем с начала.

– Начнем, – согласился Ростик. – Как тебя зовут?

– А он упорный, – высказался второй из охранников. У этого голос был очень низкий, и от него исходило даже больше угрозы, чем от того, который стоял у двери.

– Ничего, какой бы упорный ни был, со временем все ломаются, – даже как-то удовлетворенно проговорил очкарик. – А время у меня есть.

– Как тебя зовут? – снова спросил Рост.

– Меня? – очкарик улыбнулся. – Ну, предположим, меня зовут Сергеем. А фамилия – Калобухин. Ну и что с этого?

– Вот что, Сережа, – ответил Ростик, – если ты еще хоть раз меня тронешь, я тебя убью.

– Убьешь? – Калобухин прямо взвился под потолок. Тотчас в его руке появился «градусник», и град ударов обрушился на Ростика, да такой, что он вырубился даже прежде, чем успел как следует стиснуть зубы.

Очнулся Рост в камере. Тело болело, нет… Это было неправильно. Тело кричало от боли, по боку текла кровь. Кроме того, от него вдруг пошел какой-то странный запах – не то гнили, не то страха. Теперь Ростик знал, что этот запах может стать почти таким же его врагом, как пресловутый Калобухин.

И имя-то какое-то дурацкое. Круглое, нелепое, с явной грамматической ошибкой… И такая бешеная жестокость, злоба, ненависть. Откуда он вообще такой выскочил? Какая из социальных «ступенек» его наняла? Уж, конечно, не служаки или ремесленники. Скорее всего, чинуши, либо шестая, к которой Рост решил все-таки отнести люмпенов.

От этой идеи Ростик сначала с болью, постанывая от содрогания избитых мускулов, а потом уже почти по-настоящему принялся смеяться. Он смеялся с удовольствием, с каким-то похрюкиванием, с хрипами в забитой кровью груди.

Внезапно окошко в двери открылось. Рост замолк, отдышался, с трудом поднял руку, вытер выступившие от смеха и боли слезы.

– Заключенный, ты чего? – спросил голос за дверью.

– Анекдоты сам себе рассказываю, – ответил Рост, просто чтобы поддержать абсурдность ситуации.

– Вот и мне показалось, что ты тут ржешь, – согласился голос из-за двери, потом окошко хлопнуло и снова стало тихо. Через пару дней Калобухин опять вызвал его на допрос. На этот раз надзиратель был только один, с басом. Он держался более-менее спокойно, даже придержал Ростика однажды, когда того слишком качнуло к стене.

– Садитесь, заключенный, – сказал Калобухин, наполняя своим зловонием почти всю комнату. – С чего сегодня начнем? С какого сценария, я имею в виду? Как прошлый раз или по-новому?

– Если ты не изменил своего мнения и по-прежнему отказываешься отвечать на вопросы, то, конечно, разговор у нас опять не состоится, – признал Ростик.

Его избили снова, и на этот раз так, что он не приходил в себя, кажется, несколько дней. Он понял это по тому, насколько ему хотелось пить, когда он очухался. А может, организм был обезвожен из-за всяких мелких кровотечений… Воды в камере не было, и Ростик чуть не взвыл, когда понял, как придется мучиться. К тому же и гнилостный запах усилился.

Третий раз на допрос его уже не привели, а принесли. Увидев это, Калобухин весело поскалился, в чем-то сделавшись очень похожим на Дзержинского, так называемого «рыцаря революции», тоже, наверное, не чуравшегося пыток.

– А ты воняешь, – радостно сообщил Калобухин.

– От тебя несет куда хуже, чем от меня, – Ростик через силу усмехнулся. – Но я-то отмыться могу, а ты ни за что не отмоешься.

Амбал у двери неуверенно заржал. Калобухин метнул в него бешеный взгляд, потом достал свою палку. Рост не хотел, но не выдержал, напрягся, откачнулся в глубь кресла, стараясь держаться от палки подальше. Это, разумеется, от Калобухина не укрылось.

– Боишься?

– Тело боится, – признался Ростик. – Но я-то могу и не бояться, а вот тебе не бояться уже никогда не удастся.

– Мне? – делано удивился Калобухин. – Это чего же я боюсь?

– Всего. Всего, навозная куча. Ты боишься меня, того, что я выйду и исполню свое обещание. Других невиновных людей, которые тут наверняка тоже… отсиживаются.

– Невиновных тут нет. – Калобухин даже как-то задорно блеснул глазами за своими чудовищно толстыми линзами. – Знаешь, в чем тебя обвиняют? – Он полистал папку, лежащую перед ним. – Вот, пожалуйста. Невыполнение приказа не отступать из крепости на Скале. Дом себе вон какой отгрохал неизвестно на какие шиши. Дезертирство…

– Где и когда? – удивился Ростик.

– А последний раз. Получил во время полета пару щелчков из плазмометов пернатых и сразу же вывел свой гравилет из боя… Это как – не дезертирство?

– Я был ранен. Причем настолько, что едва сумел посадить машину. Да и Чертанов сказал, если бы ребята не поторопились, мне бы…

– А у меня есть другое заявление, от одной медсестры. Впрочем, ее фамилию мы пока в интересах следствия разглашать не будем.

– Мнение медсестры важнее заключения врача? – удивился Ростик. – И даже решили ее фамилию засекретить, причем именно в интересах следствия?

– И почему вы все, скоты, – опечалился Калобухин, – такие упрямые. Ведь все равно все подпишешь, сука. Все, что я тебе предложу, все и подпишешь. Только можно по-хорошему, а можно по-плохому…

Из-за двери раздался слабый шум. Калобухин привстал.

– Эй, кто там? Я же работаю…

Неожиданно дверь раскрылась, и в комнату вошли… Нет, это было слишком здорово. Потому что впереди шел Дондик, за ним, как-то очень жестко напрягшись, переступала мама, потом пара солдатиков с автоматами и Чернобров.

– Как вы можете, капитан?.. – начал было Калобухин, но договорить не успел.

Дондик перегнулся через стол, Калобухин отшатнулся от него. Воспользовавшись этим, Дондик выхватил папку у него из-под руки.

– Так, дело на Гринева? Интересно… – Он полуобернулся к маме с солдатами. – Забирайте его, думаю, в больнице ему будет лучше.

– Э-э… – начал было амбал Калобухина, отделившись от стены.

– Что? – удивился Дондик. – Только тявкни – и все, понял? – Он повернулся к Калобухину. – А ты, дерьмо ходячее, собирайся. Поедем к Председателю, нужно ему хоть раз посмотреть, какие правоохранительные органы он взрастил.

– Ты не можешь мне приказывать! – взвизгнул Калобухин.

– Почему же не могу? – удивился Дондик. – Ты арестован за подлог документов, – он потряс папкой на Ростика в воздухе, – за превышение власти, за нанесение побоев… Ты арестован, сволочь. Только дернись, и я тебя прихлопну. – Капитан провел рукой по кобуре на поясе. – И даже без предупредительного выстрела.

Они вышли на улицу. Даже после относительно яркой, как думал Ростик, комнаты для допросов Солнце ошеломило его своей силой. Он зажмурился, но ребята торопились, и поэтому он продолжал переступать ногами, чтобы маме, которая вела его под плечо, было не так трудно.

Она шла твердо, только стиснула зубы. И молчала. Но не раз и не два Ростик ощущал на своем лице ее уклончивый взгляд. Видимо, совсем мое дело плохо, решил он, если даже мама стесняется на меня смотреть.

Оказалось, что свою пыточную фабрику Калобухин расположил в подвале кинотеатра «Мир». И до Белого дома было – всего-то площадь перейти. Они и перешли. Причем народу вокруг было немало. И большинство из них, не то, что мама, смотрели на Ростика во все глаза.

– Да, у Рымолова теперь будет классная репутация, – немного искусственно хохотнул Дондик.

Ростику на мгновение показалось, что только ради этой их прогулки он и устроил его освобождение. Но не будем чересчур зазнаваться, и на том нужно быть ему благодарным, решил он.

Они вошли в Белый дом. Люди, стоящие в холле перед лестницей, ведущей наверх, к главным кабинетам, замолкли. А все-таки этих дармоедов слишком много, решил Рост. Или они что-то знали заранее и тоже вышли посмотреть? От Дондика всего можно ожидать, даже такого – собрать побольше зрителей для своего спектакля.

Дверь в кабинет Рымолова была закрыта, а секретарши – обе, пожилая и молоденькая, – бросились грудью защищать председательские хоромы, но солдаты Дондика даже не стали особенно напрягаться, просто подхватили их под руки и оттащили в сторону. Вся компания ввалилась внутрь.

В кабинете, как всегда, было светло, потому что каменные ставни с окон были сняты. И народу сидело немало, человек семь или даже больше. Правда, некоторые из них сразу выскочили, едва поняли, что происходит нечто необыкновенное. Рымолов привстал, как незадолго до этого Калобухин.

– Что это такое? – Он потряс головой. – Я спрашиваю, что?

– Все очень просто, – ответил Дондик. – Ваш прямой подчиненный, – он указал на Калобухина, – пытался заставить Гринева подписать вот это.

И он бросил на стол Председателя заветную папку с «делом» Ростика.

– Подписать? Что за бред? Я ничего не приказывал. И никакого дела Гринева нет.

– А то, что я пятнадцать заявлений написала, когда он исчез, – проговорила вдруг низким, очень сильным голосом мама, – тоже можно считать бредом? А то, что ни одно это заявление у меня не приняли?

– Да, Арсеньич, – подал свой слабый голос Рост, – там под кинотеатром настоящие хоромы, не для меня же одного? Сколько еще человек ты туда упек?

– Калобухин, что это? – спросил Председатель, начиная листать папку. Его брови вполне натурально поползли вверх: – Ты сам-то понимаешь, что это такое?

Калобухин встряхнулся, посмотрел на Ростика, на Дондика, потом на Председателя.

– Разрешите объяснить наедине.

Председатель откинул папку. По его губам скользнула презрительная усмешка. Он пытался быть молодцом, но уж слишком быстро вник в документы. Как-то почти автоматически складывалось впечатление, что он видел их не первый раз.

– Хорошо, можешь, наедине, – он посмотрел на Дондика. – Вы позволите, капитан?

Дондик пожал плечами. Рымолов кивнул, словно ни на мгновение не сомневался в ответе. И перевел взгляд на Ростика.

– Опять из-за тебя неприятности, Гринев. – Он подумал, посмотрел в окошко. – Если отпустим, дашь слово, что не будешь больше бузить?

– Отпустите меня? – Рост попытался, чтобы его голос звучал крепче. – За невыполнение приказа, дезертирство, казнокрадство? Да только сейчас и бузить!.. Нет, не дам.

– Тогда так, – Рымолов вздохнул. – Через три дня ты должен покинуть город. Это приказ. Называй как хочешь – ссылкой, эвакуацией…

– У тебя есть место? – спокойно, даже как-то лениво спросил Дондик.

Если так считал капитан, значит, дело серьезнее, чем ему казалось. Значит, пора подчиняться. Ростик подумал. Потом тряхнул головой.

– Нет, сделаем не так. Не ты меня изгоняешь, Арсеньич, а я сам ухожу. Просто не хочу находиться рядом, когда вся монструозная система, которую ты создал, начнет тут по-настоящему веселиться и всех подряд поедать. А ведь она скоро примется и за тебя, это ты должен знать не хуже меня.

– Что ты мелешь? – удивился Рымолов, но уже не так уверенно. Он не умел притворяться, а сейчас, как Ростик понял, и не собирался.

– Ты считаешь, что все те молодцы из истории, которых отвели в конце концов на эшафот, были глупее тебя? Они тоже думали, что до них никогда никто не доберется, что такие вот Калобухины только для быдла…

– Андрей Арсеньевич, прошу оградить меня от оскорблений, – вскричал Калобухин.

– Так ты уедешь из города? Даешь слово? – решил настоять Председатель.

– Уеду. И даю. Пару дней полечусь, попрощаюсь с ребятами, расскажу, что и как было… А через три дня меня тут не будет.

– Хорошо, это всех устроит. – Рымолов твердым жестом, как что-то решенное, перенес папку в ящик стола, запер его и деловито сунул ключ в левый верхний карман офицерской гимнастерки. – Почти… устроит.

Ростик пошел к двери, стараясь поменьше опираться на маму, но не выдержал. Обернулся, очень уж интересный феномен, как оказалось, представлял из себя этот бывший профессор каких-то там наук.

– Арсеньич, цель оправдывает средства, да? Как тебе диктаторские сапоги, кстати, не жмут? Соратники заговоры еще не раскрывают? Пищу повара при тебе еще не пробуют?

– Что ты знаешь о жизни? – Надо признать, владеть собой он умел куда лучше Ростика.

– Что знаю? – Рост почти улыбнулся, он и не рассчитывал, что все так удачно повернется. – Я знаю, что у жизни есть два плана. Общий и частный. Все диктаторы сориентированы на частный, им кажется, если задавил сейчас, значит, победил. А есть еще…

Рымолов хлопнул ладонью по столу.

– Все, хватит. – А не так уж хорошо он владел собой. Или не выдерживал взгляд, который не сводила с него мама. – Это все слова. Слова!.. Да, у меня есть соратники, и их немало. Они тоже все говорят, обо всем говорят, по каждому поводу советуют… А нужно – делать! Дела важнее слов.

– Ну да, – согласился Рост. – Цель важнее средства. Иначе быть не может. – Проходя мимо Калобухина, он вдруг сладко улыбнулся ему, и очкарик откачнулся, словно ему прямо в лицо выстрелили из пистолета. – А ты беречь себя должен, Сережа. А то ведь работа у тебя такая… трудная. И охраны в какой-то момент может не оказаться на месте.

Когда они вышли, Рост увидел, как один из автоматчиков Дондика давится от смеха. Оказывается, у всех были нервы. Дверь в рымоловский кабинет еще не закрылась, а Калобухин уже зачастил:

– Арсеньич, я требую, чтобы мне была выделена специальная…

Дверь хлопнула, как выяснилось, обе секретарши только того и ждали, чтобы отсечь посетителей от начальства. Или по-своему, по-секретарски, пытались разузнать, что в действительности происходит, – то есть подслушивали.

Они вышли из Белого дома. У подъезда стоял Чернобров со своей машиной.

– Командир, давай я подвезу, – предложил он Росту. – А то, как я понимаю, ходить тебе нелегко.

– Спасибо, – поблагодарил его Рост. – Я сейчас. – Он повернулся к Дондику. – Откуда ты узнал, капитан? От какого-нибудь надзирателя?

Дондик улыбнулся, но немного напряженно. Понизил голос.

– Есть один. Но он не на меня работает, а… на Герундия.

– На Каратаева?

– Нет, на Герундия. Он все-таки когда-то ментом был. Кое-что понимает. И кое-что ему не нравится.

– Никогда бы не поверил, если бы ты не сказал.

– Маскировка – штука не последняя.

– В ближайшие годы, кажется, Росту предстоит это выяснить в полной мере, – неожиданно проговорила мама.

– Охрану тебе дать? – спросил Дондик, осматривая народ на площади перед Белым домом, которого стало еще больше.

– Не надо, я ему вот это принесла, – снова ответил мама.

И из-под халата достала… Ростиков наган. Кто бы мог подумать, что она такая предусмотрительная. Даже Дондик головой покачал.

– Ну, Таисия Васильевна, ты… Ладно, давай пять, Гринев. Мне тут задерживаться, – он мельком огляделся, – еще меньше, чем тебе следует. Если ничего лучше не найдешь, перебирайся к нам в Одессу. Прикроем.

– Спасибо, – согласился Ростик. – Только думаю, если они захотят, – он кивнул на Белый дом, – мне Одесса прикрытием не послужит. Не только ребята Герундия маскироваться умеют.

– Верно. – И Дондик пошел между своими солдатами.

– Эх, Россия, – вздохнул Чернобров. – Давай, Васильевна, я тебе помогу его в машину посадить. Это ведь только в пословице своя ноша не тянет.

– Я тебе тут все испачкаю кровью, – сказал Ростик, опасливо поглядывая через открытую дверь на чистейший салон машины.

– Ничего, – Чернобров помог ему устроиться, – я вымою.

Отъезжая, Ростик посмотрел на каменную арку, в которой несколько дней назад висел колокол. Теперь его не было. Да и саму арку, видно, пытались сломать, она носила следы довольно сильных ударов у основания. И устояла пока по чистой случайности, просто, когда строили, никому не пришло в голову, что для этой власти крепко строить ее не нужно, что следовало бы как раз наоборот – строить ее хлипко.

Глава 36

Его поместили в ту же палату для выздоравливающего комсостава, из которой они все выходили после ранений. Теперь в ней никого не было, кроме Ростика. Сначала он почему-то разозлился на все окружающее, на стены, потолок, даже на людей. Потом уснул. Но доспать ему не дали. Вдруг среди ночи разбудили и принялись всерьез обрабатывать. Положили на операционный стол, и Чертанов – Ростик узнал его даже под марлевой маской – начал колдовать.

Вообще-то это было похоже на нормальную операцию – вычистили раны, по новой зашили кое-что кетгутом.

– Если швы начнут со временем «мокнуть», выдернешь их сам, – проговорил Чертанов. – Но вообще-то, Гринев, лучше до этого не доводить, как только покажется, что все в порядке, избавляйся от них.

Как ни странно, Ростик его понял. Недаром был сыном врача.

Ассистировала Чертанову мама. Она же запротестовала, когда какая-то сестра предложила «подколоть» Ростику какое-то новое снадобье, которое они использовали вместо новокаина.

– Нечего, – решила она, – он крепкий парень. Вон в какие передряги все время лезет… Пусть терпит.

Боль была, кстати, не очень уж сильной. Но чтобы и от нее не шипеть, Рост рассказал Чертанову, что у них в больнице кто-то «стучит». Ведь Калобухин проговорился о заявлении какой-то медсестры. Правда, добавил Ростик, это ненадежные сведения, могут быть и «дезой».

– Никакая это не дезинформация, – вздохнул Чертанов. – Есть тут одна… Никак избавиться от нее не можем, понимаешь, толкового персонала почти не осталось.

Когда операция была закончена, Ростика уложили на свежие простыни и дали пару каких-то гнусных на вкус пилюль. Против этого мама не протестовала, пусть даже и считала его «крепким». Проснулся он уже под вечер следующего дня. Попытался выйти в туалет, дежурная сестричка его заметила и куда-то убежала, видимо, доложить.

Едва он вернулся в кровать, в его палату вошли мама и Чертанов. Врач был мрачен, но решителен.

– Я еще подержал бы вас, молодой человек, но мне сказали, что это… опасно. В общем, выбирайте сами – остаетесь вы еще на одну ночь тут или отправляетесь домой?

– Тут безопасней, – решил Рост. – Конечно, Председатель дал слово, но кто знает, захочет ли он его выполнять? Только мне нужно еще с Любаней поговорить. Чтобы она начинала готовиться к отъезду. Ты ей скажи, мам, чтобы завтра она никуда не уходила. И Ромку чтобы подготовила. А еще лучше пришли ее сюда…

Мама как-то странно посмотрела на него.

– Она не придет.

– Почему? – удивился Ростик. – Прошлый раз пришла, когда все уже свершилось. Сейчас… Что происходит?

– Тебе лучше с ней поговорить.

Ростик хотел еще кое о чем спросить, но Чертанов ему не дал.

– Ладно, – решил хирург, – тогда… вот что. Я тоже должен признаться. Понимаешь, Ростик, мы решили…

Этот переход с «вы» на «ты», с фамилии на имя что-то да значил. Но осмыслить всю эту катавасию Росту не дали, потому что заговорила мама.

– Ростик, я уже полгода как его гражданская жена, – и она посмотрела на Чертанова. – Мы решили, что перед отъездом должны тебе сказать.

У Ростика отпала челюсть.

– Полгода? Жена?..

– Раньше боялась. Ты так относишься к отцу, что… Но теперь лучше уж признаться. – Она помялась, снова посмотрела на Чертанова, и теперь Ростик заметил, что раньше она смотрела так только на отца. – У тебя будет брат… Или сестра, не знаю еще. – Мама вдруг покраснела. – Ты должен это знать.

– Та-ак. – Ростик только головой покрутил. – Понимаю. Жаль, конечно… – Он смутился, даже с кровати попытался подняться, хотя бок еще болел адски. – То есть, наоборот, я очень рад… За вас. – Он смутился еще больше, как-то все это было неожиданно. Или он ничего не понимает в этой жизни? Может, должен был давно все сам понять? – Все правильно, мам. Ты, наверное, права. – Он посмотрел на Чертанова, который, впрочем, выглядел не лучше Ростика. – Вы берегите ее. Если что-то…

А вот угрожать не следовало. Вообще все выходило как-то ненормально, не по-родственному. Даже с мамой.

– Да я и сам… – начал было Чертанов. Он тоже был смущен и, несмотря на опыт и авторитет, высказывался ненамного умнее Ростика.

– Нет, – решил поправиться Ростик, – я что-то не то говорю, вы извините. Сами виноваты, огорошили человека…

Лучше всех поступила, конечно, мама. Она просто подошла и поцеловала Ростика мягкими, какими-то очень нежными губами. Раньше она целовала иначе, ревниво подумал Ростик, по-домашнему, но придираться не стал. Тоже ее поцеловал, стараясь, чтобы было как прежде, хотя и знал, что «как прежде» уже не будет.

Поутру следующего дня к нему совершенно неожиданно пришла Сонечка Пушкарева, вдова Бойца. Она была уже совсем толстая, едва ходила. Но лицо у нее оставалось прежнее – знакомое и ласковое… Нет, у правой кромки губ в ее мягкую кожу врезалась довольно жесткая складочка. Но она почти не мешала ей улыбаться, правда, очень грустно.

– Привет, – сказала она. – Узнала, что ты тут, вот зашла.

– Да я… случайно, – признался Ростик. Он не знал, имеет ли смысл ей рассказывать про свои последние приключения.

– Все вы тут случайно, – согласилась Сонечка. – Я тебе яблок принесла. Любишь яблоки?

– Я больше вишни люблю, – признался Рост. – Но их время прошло. А ты как тут?

– Вот по этой причине. – И Сонечка несильно хлопнула себя по круглому, как большое яблоко, животу.

– Ясно, молодец, – Рост кивнул. И вздохнул. – Только должен тебя предупредить, я теперь не самый популярный собеседник.

И он все-таки рассказал о том, как его арестовали. А потом и про ссылку.

– И когда это случится? – спросила Сонечка.

– Сегодня под вечер хочу уйти. – Рост поежился. – Не нравится мне тут… Каким-то беззащитным себя чувствую.

– Боишься? – удивилась Сонечка.

– Нет, не так. – Ростик подумал. – Я не знаю, кто друг, а кто враг. Это самое неприятное.

В общем, поболтали еще пару минут, но Рост чувствовал, что Сонечка думает о чем-то другом. А потом она быстро собралась и ушла. Рост только повздыхал, ему следовало привыкать, что люди теперь держатся от него на расстоянии.

Домой он пришел незадолго до обеда. Чувствовал себя скверно, не хотелось есть, не хотелось ничего делать. Хотелось только поскорее поговорить с Любаней, чтобы она тоже начинала готовиться… А впрочем, хотелось еще избавиться от всех тех недомолвок, которые мама напустила в последнее время в адрес жены.

Он ведь просил ее остаться дома. А она… И вдруг обнаружилось, что в доме вообще никого нет. Ни Кирлан, ни Ромки. Даже детей Кирлан и Винторука, обычно ковырявшихся где-то на заднем дворе или на пустыре, который вел к трампарку и рынку.

В общем, так и не пообедав, он занялся делом – собрал солдатский сидор с едой, приготовил полный комплект доспехов – Поликарп исправил их в лучшем виде и даже кое-где укрепил, – проверил оружие, запасся патронами, вычистил свой палаш и пару охотничьих ножей. Все, он был готов. А Любани все не было. Тогда он подумал, крепко подумал, сосредоточившись. И понял, что нужно идти к теще.

Октябрьская выглядела сонной и не по-осеннему жаркой. Или ему было жарко от слабости? Дом тещи был не хуже того, который ему выстроили по распоряжению Шир Марамода. Или даже лучше – выше, крепче, основательней. Он поднялся на крылечко, постучал в тяжелую каменную дверь, которая не открывалась на петлях, а отползала в каменных, натертых до блеска направляющих, на манер ширских дверей. В этом тоже был класс, такую дверь никакой борым взять не мог бы даже за тысячу лет.

С той стороны двери что-то пощелкало, и она отползла в бок. Ростик увидел тещу Тамару. Она была напряженной, бледной, но глаза ее сверкали в то же время и воинственно, как это бывает у грузин. А она была чистокровной грузинкой, вот только замуж вышла уже тут, в Боловске.

– Проходи, – коротко сказала она. – Сейчас я ее позову.

Она исчезла. Ростик оглянулся. Почему-то, несмотря на соседство, он бывал тут редко. А этой части дома вообще ни разу не видел. Стены тут выглядели какими-то чудовищными, как в Перевальской крепости, не меньше метра толщиной. Лестница, ведущая наверх, была сделана так, что три человека могли разойтись. Ставни не просто держались на специальных усиленных скобах, а были снабжены сложным механизмом, чтобы не очень напрягаться, когда их ставишь-снимаешь. Все очень разумно и красиво.

На лестнице послышались легкие шаги. Это была Любаня. За ней шла теща Тамара, она несла Ромку. Ростик залюбовался женой, хотя она выглядела какой-то неблизкой, отчужденной. И в то же время – решительной. Наверное, такой она бывает на своих медицинских «штудиях», когда следует кого-то резать, решил он.

– Любаня, наконец-то… Я ждал тебя.

– Я не могла.

– Не могла так не могла. – Он вздохнул. Стоять было тяжело, бок болел. Он высмотрел связанное из травы креслице, по ширской технологии укрепленное каменным литьем, и сел. – Собирайся, мы уходим из города.

Любаня судорожно глотнула, посмотрела на Тамару Ависовну.

– Я не поеду.

– Что?

– Я… Тебя долго не было, и как-то так получилось… – Любаня не сошла с лестницы, словно боялась Ростика, словно не хотела лишать себя этой возможности к отступлению. – В общем, я не поеду. Ромке нужен отец. Нужна школа… Нет, все не то… В общем, я выхожу замуж.

Последние слова она почти прокричала. Или Ростику так показалось? Да, наверное, показалось. На самом деле она говорила шепотом. А разве может шепот звучать как крик?.. Или все-таки может?

– Ты сказала, что Ромке нужен отец. Но я и есть его отец. Я и предлагаю тебе…

– Эти слова уже ничего не изменят, Ростик.

Любаня даже отступила на пару ступенек наверх. Теща, как ни странно, тоже побаивалась, она вдруг побледнела и быстро ушла наверх, так и не отпустив Ромку от себя.

– Все-таки, я полагаю, ты должна объяснить.

– Я объясняю, – она опять кричала шепотом. – Я уже больше года не жена тебе… Вернее, так получилось, что не только ты…

– Ты была моей женой. Редко. – Ростик потер лоб. – Очень. Реже, чем мне бы хотелось… Но была. Стоп, ты хочешь сказать, у тебя был кто-то еще?

Любаня не ответила. На лестнице снова появилась теща. Только теперь без Ромки. Она спустилась ниже Любани, как бы закрывая ее собой.

– Да, это многое объясняет. – Ростик попытался подняться с кресла, не смог. Как он будет сегодня вечером маршировать, мелькнула мысль. Он же завалится в первую же канаву… – Кто он?

– Ты не знаешь. Его фамилия Сопелов…

– Почему же не знаю? Знаю. Хирург, когда-то не мог резать людей без анестезии, а этим летом был помощником Чертанова на Бумажном холме. – При мысли об этом человеке у Ростика почему-то болело сердце. И он, не выдержав, проговорил: – Хочешь знать мое мнение? Он – щенок, который никогда не станет псом.

Теща Тамара что-то не очень вразумительное прорычала, но слишком тихо, чтобы понять, на чьей она стороне. Хотя Ростик был почти уверен, что не на его. Но, может быть, и не на стороне этого хирурга?

– Неправда. Он талантливый! – закричала Любаня. – И я его люблю. Я остаюсь с ним.

– Остаешься? Вообще-то ты еще моя жена, а не его.

– Это низко. Я хочу…

Вот тут-то теща и заговорила:

– Ты не имеешь права. Ты сделал ее несчастной.

Ростику захотелось закричать, чтобы она не вмешивалась, чтобы она не портила то, что и без того, как оказалось, едва существует… Или уже нет, не существует?

– Не надо вмешиваться, теща, – попросил он.

– Не смей так говорить с моей мамой! – тут же закричала Любаня, хотя Ростик сказал последнюю фразу очень спокойно. Как в бою – гораздо спокойнее, чем рассчитывал.

Он посмотрел на Любаню. И внезапно улыбнулся ей. Грустно, с любовью и… пониманием. Он и правда стал ее понимать. Она вышла за него, когда была еще совсем девчонкой, когда не знала себя. А потом, пока он воевал по много месяцев подряд, она оставалась одна и превращалась в другую личность. Она решила стать врачом, встретила новых людей, они ей понравились…

Она была не то, что его мама, которая могла годами ждать отца и надеяться. И даже тут, когда все стало необратимым, мама еще сопротивлялась, еще боролась. И лишь когда ей стало совсем одиноко, потому что даже жена ее сына ушла от них, лишь тогда… Пожалуй, Ростик не понял бы Любаню, или понял бы ее неправильно, или вообще уговаривал бы вернуться, если бы мама вдруг не решила выйти замуж. Каким-то образом именно это сделало Ростика терпимее к женщинам, даже к их таким вот жестоким решениям. И к их такой нелегкой необходимости любить, рожать детей, продолжать жизнь.

– Хорошо, – проговорил он. Собственные губы показались ему каменными, словно их снова исколотил своей палкой Калобухин. – Знаешь, я даже доволен… Нет, не доволен, но думаю, что момент действительно подходящий. Если бы ты вздумала уйти в другое время, было бы труднее. – Он подумал и все-таки договорил до конца, жестко и откровенно: – Понимаешь, то ли я тебе не подхожу, то ли… ты оказалась предательницей по природе.

Любаня охнула, закрыла лицо руками, потом сделала усилие, все-таки отняла их, опустила, словно должна была так стоять и слушать его. Теща попробовала протестовать, но Ростик не услышал ни единого слова, словно она заговорила как в немом кино – без звука.

– Я не хочу тебя обидеть, – продолжил он, обращаясь к Любане. – Но, видишь ли, в тебе слишком много осталось от Земли. Там это не страшно и потому простительно. А тут – невозможно. Или ты со мной, или… Иди гуляй с кем попало. – Он почувствовал, что и этого не следовало говорить. Но слова уже были произнесены. – Поэтому, как мне ни тяжело… Как я ни люблю тебя, лучше, если ты останешься тут. И сейчас.

Наконец Ростик стал понимать и тещу. Оказывается, та говорила:

– Она не предает. Она настрадалась…

– Ну да. А я развлекался, лез под пули, потому что у нас такой спорт. Искал торф, зеркала и все остальное… на спор. Ладно. – Он все-таки сумел подняться из этого кресла. – С Ромкой буду видеться, когда захочу.

– Ты же отправляешься не на прогулку, – снова говорила теща. – А в ссылку. Как ты его увидишь?

– Не все же предатели. Может, Ким время от времени будет наезжать… Прилетать. Так что иногда отпускай его ко мне.

– Куда? – спросила Любаня. Рост не понял, и она пояснила: – У тебя дома теперь нет.

– Дом – не проблема. Есть добрые… Ширы, они помогут. – Рост попробовал ободряюще улыбнуться, хотя по-настоящему в ободрении здесь нуждался только он. – Или запасусь их порошками, может, еще до холодов сам построюсь.

Он пошел к двери. Вдруг теща пророкотала:

– Погоди. – Догнала его, перекрестила, поцеловала крепко-крепко в губы, будто прощалась с покойником. Все-таки она была грузинка, русская теща держалась бы на расстоянии. – Бог тебе в помощь, мальчик. Не держи на нас зла. Если что будет нужно…

– Иногда – только сына.

Он вернулся к себе. Снарядился в доспехи, снова переуложился, потому что оказалось, иные предметы он взял из расчета, что они пойдут втроем, с Любаней и Ромкой. А теперь знал, что пойдет один.

Оставил на столе записку для мамы, где признался, что ходил к Любане и что теперь она ему не жена, но Ромка все еще ее внук. Вышел из дома. На улице по-прежнему никого не было, но, когда он затопал, словно рыцарь, по асфальту, ему показалось, что на него из каждой подворотни кто-то да посматривает. Видимо, люди умели тут не только узнавать все без газет и радио, но и оставаться невидимками.

До темноты было еще часа три, когда он вышел из города. За это время следовало дойти до какого-нибудь приличного водоема, благо их по осени было немало. Летом ему пришлось бы тащиться на одной фляге воды до той речки, в которую они въехали на «БМП» еще в первое их лето тут, в Полдневье. А это не просто с доспехами и такой кучей вооружения.

На миг ему стало жаль себя. Он был один, совсем один под этим огромным серым небом, изгнанник из родного города. И он подумал, что в кабинете Рымолова легко быть отважным, говорить, что он сам уходит из Боловска. Если бы ему сейчас предложили, он бы…

Нет, все равно не остался бы. Почему – не знал. Но не остался бы. Даже сейчас, один, раненый и избитый так, что каждый шаг давался с трудом, с легким, «двухкопеечным» ружьишком пурпурных, да еще в этих доспехах, которые давили, как все его грехи разом, он полагал, что должен идти вперед, а не прислуживать тому… что оказалось в Белом доме.

Вдруг сзади раздался крик. Рост обернулся. Земные посадки кончились, пошли только редкие, витые местные тополя. И между ними виднелась весьма странная процессия. Кто-то ковыляющий, как черепаха, одна высокая бакумурша и четверо волосатых детишек. Сейчас Ростик был не в том состоянии, чтобы допускать ошибку, поэтому он перевесил ружье на грудь, чтобы стрелять сразу, если ему что-то не понравится. Но стрелять не пришлось.

Потому что его догоняла Кирлан с тремя своими детишками и еще одной бакумурской девушкой, которая оказалась на редкость невысокой для волосатиков. А рядом с ними переваливался на костылях… Винторук. Правая нога у него была отнята чуть ниже колена, а левая рука отсутствовала до плеча. Кажется, даже из плечевого сустава эту кость вылущили, чтобы она не мешала заживлению.

Рост присел в тенек, подождал, пока эта помесь инвалидной команды с табором нагонит его. Почему-то со всеми своими ранами и передрягами на фоне этого семейства он казался себе неуязвимым, как двар, и живучим… как человек.

– И что это значит? – спросил он, когда компания подошла к нему.

Винт что-то заговорил, но больше всего его слова походили на рокот мельницы, перемалывающей зерно.

– Давай не «гр-гр», – попросил Рост, чувствуя, что подавленность, от которой он никак не мог избавиться, проходит. – Давай ты будешь по-русски говорить.

– Д-ва-Й.

– Отлично. – Ростик посмотрел на Винта. Он был инвалидом, но все еще оставался сильным, властным и очень умным, может, самым умным из всех волосатиков, с которыми Ростику приходилось сталкиваться. – Ты решил идти со мной?

– Д.

– Так. – Ростик подумал. – И как же ты меня выследил?

На это ответила Кирлан. Она просто ткнула пальцем, поросшим рыженькими волосиками, вниз, на следы, оставшиеся от Ростика на красноземе.

– Тоже понятно. Но откуда ты узнал, что я вообще собираюсь уходить из города?

– С-нч-ка.

– Сонечка сказала? – Ростик удивился. Ну и ну. Кажется, «барабан джунглей» был универсален не только для Октябрьской, но для всего города, включая бакумуров.

– И ты решил идти со мной? В ссылку?

На этот раз Винт даже ничего не ответил. Зато что-то зачастила невероятной для бакумура скороговоркой маленькая женщина, которая шла за Кирлан.

– Стоп, а это кто такая? – спросил Рост. Все-таки ему следовало знать всех членов своей экспедиции.

– Ж-на, – признался Винт. Показал на Кирлан и сделал движение рукой, словно отмеривал что-то очень высокое от земли. Потом указал на маленькую бакумуршу и показал что-то вполовину ниже. – Ж-на во-о.

– Понимаю, – согласился Ростик. – Главная жена, младшая жена. И как же ее зовут?

– Ждо, – сказала волосатая девушка и как-то почти по-человечьи протянула свою ладошку.

На ощупь она оказалась жесткой, словно поддоспешная куртка. Но теплой, и, по крайней мере, кости Ростиковой ладони она не сломала.

– Как хочешь, – вздохнул Рост и поправил ружье на груди. – Пошли, раз так. Может, теперь дикие бакумуры у меня доспехи не отберут.

И они пошли, Рост впереди, волосатики за ним. Ростик уже примерно знал, что нужно делать. Но это, как план любого сражения, как военное и всякие прочие разновидности счастья, следовало проверить. Хотя теперь, когда к нему присоединились эти бакумуры, все выглядело не страшно. Потому что он-то мог в себе сколько угодно сомневаться, зато волосатики не ошибались никогда. А значит, все будет хорошо.

Может быть, все уже было хорошо, только он об этом еще не догадывался.