Закрой глаза – я тут

15 30 лет назад. Италия. – Лето. Москва. Ада

В спальне у кровати стоял старый саквояж из коричневой, потертой от старости кожи. Его передавали друг другу по наследству несколько поколений женщин из их рода, наделенных магическим знанием. Не все из них были белыми ведьмами, черной стала и Ада. Ожесточенность, поселившаяся в ней в детстве, и отсутствие контроля утянули ее в сторону зла.

На следующий день после смерти бабушки все поехали далеко в горы, на виллу, где та ранее жила в полнейшем уединении. Ада сразу пошла в спальню и там нашла этот саквояж.

– Он будет мой, – сказала она маме, удивленной тем, что дочка не выпускает из рук старую сумку, набитую всякой ерундой. И была не против. Мама выросла настолько обычной, что даже бабушкины способности не производили на нее должного впечатления. Что взять с домохозяйки, читающей дни напролет одинаковые любовные романы в мягких переплетах, с мужем-инженером и шестью детьми, среди которых одна Ада оказалась избранной. Бабушку мать никогда не понимала, и она сама, и ее муж, Адин отец, старались не общаться с чудаковатой матерью и тещей. И только Ада обожала проводить время со своей драгоценной нонной, погружаясь в волшебный мир могущества. Только с ней ей было по-настоящему хорошо. Видно, бабушка все-таки верила в нее, потому что никогда не оставляла их так называемые уроки. Внучка не знала о том, что если бы нонна не была уверена в ее предназначении, то и не стала бы тратить силы и время, чтобы с детства заложить в ней то зерно, которое к назначенному сроку должно было дать ростки и расцвести, а бабушка в этом не сомневалась. Не торопила, ничего не доказывала, только терпеливо и методично ее учила. Уж она-то видела, как Ада, посидев у постели больной сестры и положив руку ей на голову, сбивала температуру. Или мальчик, который особенно ей докучал, падал вдруг на ровном месте с велосипеда и лежал неделю дома с вывихнутой ногой. Бабушка была уверена, что Ада вспомнит об этом и все поймет, но немного позже. Надо лишь подождать.

И вот, сидя в большой гостиной, где огромные зеркала, завешенные покрывалами, завораживали и манили, похоже, только ее – а что по ту сторону? – где суетились родственники и все готовились к похоронам, она раскрыла бесценный чемоданчик с сокровищами и увидела поверх них вдвое сложенный листок, оказавшийся небольшим письмом:

«Дорогая, любимая внучка! Ведьмам нашего рода нужно выбирать: либо дар и сила, либо любовь и семья. Отказываться от дара, если ты приняла его, уже нельзя. Я сделала это и чувствую, что близок мой конец. Но, к сожалению, без мужчин нам тоже нельзя. Они дают силу и молодость, а вместе с тем и энергию, которая утекает с каждым колдовством, и ее нужно восстанавливать, если не хочешь ранних болезней и старости. Ты это поймешь сама, я уверена, что, как только умру, все мои знания перейдут к тебе. Решай сама, как воспользоваться ими, и помни, что я тебе сказала. Твоя бабушка». Вместе с саквояжем Аде досталось завещание на виллу и внушительная денежная сумма. Гораздо большая, чем матери и другим внукам. И из-за этого все члены семьи, вступившие в возраст, когда такие вещи превращаются в яблоко раздора, сначала наседали на Аду (особенно отец), в надежде ухватить от ее пирога, а потом, поняв, что делиться она не будет, обиделись на нее. Ада всех их по-своему любила. Ей не то чтобы стало жалко денег. Просто она поняла, что это ее шанс начать новую жизнь, снять хорошую квартиру и заниматься тем, чем должна, а самое главное – о чем осознанно мечтала последние лет десять. Ведь чтобы у нее появился доход, надо хорошо выучиться, а делать это она хотела в комфортных условиях. В центре Рима Ада сняла, а через много лет и выкупила небольшую старую квартиру, которую долго искала, а когда нашла, то влюбилась в нее так, что уже не хотела переезжать ни в какие роскошные апартаменты, хоть деньги ей это позволяли, и некоторые мужчины намекали, что неплохо бы. Над ними она издевалась особенно изощренно. Как можно не чувствовать, не понимать эту живую, невероятную квартиру. Тупые самцы. (Она, кстати, почти никогда не заводила себе богатых мужчин.) В доме по соседству она сняла маленькую, полутемную квартирку – чтобы там принимать клиентов. Урну с бабушкиным прахом Ада забрала с кладбища, сунув немалую сумму могильщику, и поставила ее посреди длинного комода в подвале виллы, где хранилось много вещей обожаемой нонны, – пусть она продолжает жить в своем доме.

Ада в который раз перечитала письмо, ставшее желтым и потрепанным, положила его на место, в отдельный карманчик, достала изрядно похудевший клубок красных шерстяных ниток и иглу, потом сходила за фотографией. Она совсем разделась, зажгла в спальне красные свечи, села на кровать и стала обматывать нитью портрет. Когда лица почти не стало видно, она стала протыкать кожу на подушечках своих пальцев иглой и выдавливать капли крови так, чтобы они капали на красную шерсть. Ей было больно, и пальцы немели, но она все колола и выдавливала кровь, впадая в транс, пока нить не увлажнилась, и тогда Ада легла и положила перемотанный портрет к себе на грудь, и стала тихо и быстро произносить только ей известные слова, сильно прижимая к себе ладонями фотографию, наконец закончила:

– Ты теперь полностью мой, – и, обессиленная, заснула. После этого Дима и пришел к ней в гостиницу – ничего не соображающий и готовый на все. Отличный момент для того, чтобы мальчика обогреть и облагодетельствовать. А потом увезти в Рим. Да и увозить не придется, сам полетит быстрее самолета.