Замок Эйвери

Название: Замок Эйвери

Автор: GrayOwl

Бета/гамма: Araguna

Персонажи (пейринг): Основной - CC/БЗ

Рейтинг: NC-17

Тип: СЛЭШ

Жанр: romance,angst

Размер: макси

Статус: закончен

Дисклеймер: Автор и его бета, скрепя сердце и обливаясь слезами, с горечью отдают своих героев mrs. J.K.Roaling & WB Co. А что тут поделаешь?

Аннотация: Последняя книга трилогии «I`m going slightly mad». Северус Снейп и его поиски любви. О вине и стихах, любви и звёздах. Последние любовь и ненависть Северуса.

Предупреждения: Изнасилования, попытка суицида, полнейшие AU и ООС. Весь текст -- POV Северуса Снейпа в настоящем времени.

Приквел - «Хоуп, или Легенда о Женщине»

* * *

Нет, это не книга, Камерадо,

Тронь её и тронешь человека.

(Что, нынче ночь? Кругом никого? Мы одни? )

Со страниц я бросаюсь в объятия к тебе, хоть

могила и зовёт меня назад,

О как ласковы пальцы твои, как они усыпляют

меня,

Дыханье твоё - как роса, биение крови твоей

баюкает-нежит меня,

И счастье заливает меня всего с головою,

Такое безмерное счастье.

Уолт Уитмен, из поэмы «Прощайте.»

Глава 1.

Скоро снова осень и по ночам в небе, даже сквозь лондонскую засветку, сияет множество ярких, самых ярких звёзд, а в предутреннем сумраке горит зелёная планета любви - Венера. Она так притягивает взор, что хочется взлететь туда, к ней. Я срываюсь с развилки и парю в воздухе, но высоко взлететь не могу - от магглов, возвращающихся из ночных, как они их называют, клубов по ближайшим особнякам, меня скрывает пока ещё ничего не подозревающая о вот уже второй половине августа крона яблони, старой, могучей.

- Эх, - горестно вздыхаю я, а сегодня с утра, так и вообще, с какой-то добавившейся кислинкой, сводящей скулы, - вот бы ещё Рем унял наши с ним обоюдные и каждодневные разговоры о моём сыне, Гарольде Джеральде, которому уже исполнилось в начале августа год и четыре месяца, о том, что надо повидать его, справиться, ничего ли не нужно для него и о прочей ерунде того же толка, так вообще жили бы мы с супругом в любви и согласии.

Вот и сегодня он опять испортил едва зачинавшееся утро, полное любви и ласк, своим нытьём о моём, кстати говоря, сыне. Ну что наследнику в таком возрасте может понадобиться? Только чистый подгузник, эльфийское молоко, каши да пара этих… побрякушек, нет, как-то не так, но смысл от этого не меняется.

А Рем ещё рассказывает с нездоровым блеском в глазах, ну да, завтра же полнолуние, и я, наконец-то отдохну от его словоизлияний… Мерлин, как же я циничен после всех этих смертей - Хоуп, потом Драко, да ещё не идёт из головы попавшийся мне под проклятье юный Эйвери!

Так вот, Рем несёт полнейшую ахинею о том, что, если младенец долго не будет видеться с отцом, а это что, каждый день или пореже? То в таких условиях из него выйдет некое подобие домашнего эльфа, который толком-то и человеческую речь понять не сможет, и это про моего сына?! Наследника рода Снейпов?!

Разумеется, я обиделся и так и ушёл, оставив Рема разбираться самостоятельно с эрегированным членом, благо у меня всё опустилось, как только я услышал от него эту преполнейшую чушь.

Да, Киплинга я читал, правда не сказку, а стихи, и они мне не понравились, так почему должна понравиться сказка? А Ремус мне всё равно сказку пересказал, и когда он её прочёл-то? И только и твердит: «Вот вырастет из твоего наследника Маугли, тогда вспомнишь мои слова». А я ему: «Может, и вырастет, но в том маггловском ребёнке из сказки нет ни капли магии, как нет и благородного чистокровного происхождения».

А если и вырастет, оставлю его на кухне с домовиками, а уж, учитывая его происхождение и незапятнанное имя, за него любую, самую умную и красивую, выдадут.

Не буду об этом больше думать, не буду.

Вспомню лучше о прекрасной Офелии, которую так явственно живописал Артюр Рембо:

Лобзая грудь её, фатою прихотливо

Играет бриз, венком ей обрамляя лик.

Плакучая над ней рыдает молча ива.

К мечтательному лбу склоняется тростник.

- О, Север! Вот ты где! - доносится голос Рема.

Я отклоняю ветку с яблоками-дичками, и вот он - моя любовь. Я и впрямь больше не сердит на него.

- Что тебя разбудило? - спрашиваю осторожно и вкрадчиво.

- Не что, а кто. Ты, - заявляет он мне. - Что, так и не вспомнил, в каком состоянии меня бросил? - спрашивает с укором.

- Но, любимый мой, человек-волк…

- А вот про волков давай не будем, - миролюбиво, но с тревогой говорит он.

- Ну, хорошо, хорошо, только и ты меня до следующей недели не допекай россказнями о том, как одиноко младенчику без папочки, - с иронией, но всё-таки прошу я. - А я тебе в полнолуние буду стихи читать, даже знаю, какие. Ну, почти всё знаю.

- А ты не переберёшься со мной в Школу через день после… ну, ты сам понял?

- Задержусь на пару-тройку дней, мы с Линки тут приберёмся.

- Да ты шутишь, что ли, чтоб я тебе поверил, что будешь с Линки наперегонки ковры чистить?

- Нет, конечно, но здесь есть одна вещь, которую я хочу уничтожить, а вместо неё найти что-нибудь повеселее. И с этим мне Линки никак не поможет.

- А, ну раз повеселее, тогда пусть это останется тайной до первого же нашего возвращения в сии гостеприимные чертоги, - он шутовски раскланивается перед домом, - а теперь слезай, я тебе кое-что продемонстрирую.

- Ну уж нет, - молю я, - я же не встретил ещё нашу звезду.

- Это которую? Сейчас рассвет будет.

- Вот про неё и и говорю, про Солнце.

- Да? А она, что, тоже звезда?

- Кстати, за дни без тебя схожу в книжный, куплю там специально для тебя учебник астрономии.

- Ну уж нет, я со школьной-то был не в ладах, а ты мне - маггловскую премудрость. Они ж, магглы, в эфир летают, да вокруг Земли кружат в этих своих…

- Космических кораблях.

Солнце показывается всё ближе к востоку, ну да, ещё месяц и неделя, и вот оно - равноденствие, когда солнце взойдёт строго на востоке, как по маггловскому точному компасу.

Я слетаю с яблони и приближаюсь к Рему. Как вседа бесшумно, сзади потому, что он смотрит на солнце и, не успев встать на ноги, обхватываю его поперёк груди. Он, шутя, вырывается, мы возимся, как два шаловливых мальчишки, наконец, я нащупываю у него под пижамой выпуклость, размер которой меня сейчас вполне устраивает. А что, рассвет-то мы уж встретили, можно и под душ вдвоём.

… Наступает день полнолуния. Первым делом Линки застилает постель особым покрывалом, с которого ему легко будет очистить шерсть завтра, или когда мы останемся с ним вдвоём. Рем теперь, кажется, всю жизнь будет нервничать, да попросту поддаваться паническому ужасу перед летними полнолуниями. Как его довело до этого состояния не само полнолуние даже, а его «предвкушение» перед тем, страшным прошлогодним июльским, выпавшем на двадцать третье, ночь зачатия наследника. Это сказалось, в частности, в желании сожрать, именно сожрать, а не укусить, человека, тогда Рем был поистине страшен, так смотрел на меня. Но вот он - Рем, а где Хоуп, где даже наследник… Зря он так боится, ведь я его никогда за всю жизнь не брошу более одного в эти проклятые полнолуния, доколе сам жив буду - не брошу. Да и Аконитовое зелье я ему даю, с его же подсказки, за три дня до полной Луны, но паника, паника, посеянная тогда мною, с ней же не поборешься обычными доводами рассудка. На то она и паника - логикой с ней бороться нельзя. Можно только, как вот сейчас, когда Рем сидит передо мной на коленях, взять его голову и ласкать волосы, неторопливо проводить по таким любимым чертам лица. Внезапно его снова передёргивает, а волосы у корней встают дыбом. А за этим порывом ужаса - снова моя неприхотливая, умиротворяющая ласка.

- Ну же, ну, Рем, любимый, золото моё, Король мой, Брат мой близнец, солнце моё, я так люблю тебя, подними голову, - он покорно следует моим словам. - Не бойся, я же здесь и останусь с тобой.

- Навечно?

- Я не Николя Фламель, чтобы рассуждать о вечности, у меня ведь нет под рукой философского камня, а то бы…

- Да, с кем, с кем, - он горячится, торопится, - ты передпочёл бы остаться в Вечности, Северус Снейп? Со мной ли, с моими, тогда уже, вечными полнолуниями? Может, с Альвуром?! Это же твоя первая любовь!

- Нет, - говорю твёрдо. - Не с Альвуром, мне не сжиться бы с его робким темпераментом.

- Тогда с Гарри?! С Гарри, да? Вы же так любили друг друга.

- Нет, Ремус, не с Гарри. Он снова, но уже с вечными ломками, требовал бы вечного опиума. С тобой, Рем, с тобой, любимый, пусть и с вечными полнолуниями, нам-то что до них?

- А, впрочем, что это я? Я же - нелюдь, а такие не могут жить вечно. У меня, представляешь, живого, сильного, чувственного, нет души, а у тебя есть.

- Это ты в своё время наслушался работников Министерства и тех колдомедиков, которые вас, оборотней, ставили на учёт, а потом осматривали, грубо, как даже животных не осматривают ветеринары. А ещё ты так говоришь от того, что тебя изгнали из рода, когда тебе даже не стукнуло семнадцать.

- Стукнуло. Ты, что, забыл, что мой день рождения в сентябре?

- Нет, конечно, восемнадцатого. И будет тебе сорок пять - опять догонишь меня.

- А… это произошло в конце сентября, на первой же прогулке в Хогсмид.

- Ну, подумаешь, «стукнуло». Я вообще считаю, что семнадцатилетие - не возраст для совершеннолетнего мага. Вот у магглов, которые живут втрое, а то и в четверть меньше волшебников, и то - только двадцать один год - время совершеннолетия. И в этом они мудрее нас.

Так, что есть у тебя всё, и душа тоже, мы же выбираем крёстных для наших детей, равно, как и магглы. Вот только обряд у нас заканчивается на этом выборе и церемониальном перекладывании младенца на руки крёстному в присутствии волшебника, произносящего хвалебен Мерлину, а магглы стараются выбирать и крёстного и, как это ни глупо звучит, крёстную мать, а ещё окунают младенца в «святую», попросту облагороженную ионами серебра, воду и смазывают ему в особых местах специальным, тоже церемониальным, маслом.

- Чем-чем серебра?

- Да так, - замялся я, не люблю, когда меня ловят за изучением маггловской химии. Даже Рем.

- А занялся бы ты поисками философского камня? - не унимается Рем.

- А зачем он нам? Ты бы хотел быть вечно молодым, вечно пьяным? Не хватит ли нам отпущенного великим Мерлином?

- А вот я не обижаюсь на твои слова о «вечно пьяном». Это не про меня. Тем более сегодня в одиночестве пить будешь ты.

И снова дрожь во всём теле.

- Скажешь - вообще не притронусь.

- Да что уж, ты пей - за себя и за меня, - пытается шутить Рем. - А насчёт философского камня ты всё-таки подумай.

- Обещаю, мон женераль.

- Ну, иди ко мне, пока ночь не наступила, - внезапно догадываюсь я, как можно утешить моего человека-волка. - Да займись делом. Не то ощипаю тебе спину ночью.

Смеётся, наползает, и я уже чувствую себя на высоте. Торопливо расстёгиваю его рубашку, он - мою. Так и валимся на старое покрывало, барахтаясь в попытке снять друг с друга шоссы, затем бельё. Я ложусь на живот, а он, в так и не изученной нами до конца позе, присаживается на коленки и забрасывает мои ноги к себе на плечи, потом отползает так, чтобы я держался бы за него голеностопами и встаёт на корточки. Мой позвоночник прогибается, а Рем, тем временем, подползает всё ближе к моему анусу, раздвигает ягодицы и, не обращая на моё тихое шипение от потянутых мышц живота, начинает в меня входить. Медленно. «Садист», - мысленно обращаюсь я к нему и поддаю задом вверх, отталкиваясь от кровати руками. Сжалился, вошёл полностью и двигается, да так быстро, как только я и люблю. Вскоре у меня перед глазами всё плывёт и мелькает от разноцветных пятен, наконец, он обхватывет меня рукой за член, и мы кончаем.

Потом, отдышавшись и прислушиваясь к состоянию мышц живота, я говорю:

- А знаешь, мне сегодня хватило одного твоего прикосновения.

Рем снова счастливо смеётся:

- Это потому, что я коснулся тебя вовремя, а мог бы и дальше тебя трясти.

- Ты? Ты не смог бы - в таком сумасшедшем темпе, какой ты взял с самого начала.

- А спорим, что смог бы и сейчас?

Я, честно признаться, подустал, но не пойти на такой спор…

- Спорим.

- На что? - делает вид, что ему неинтересно.

- На то, что я найду крёстного наследнику.

Ненасытные золотисто-карие глаза его разгораются, и он говорит:

- За неимением третьего, кто был бы свидетелем нашего спора, поверю под твоё слово чести.

- Честью Северуса Ориуса Снейпа, клянусь.

И прибавляю:

- Это вот этим ты собираешься из меня душу вытрясти?

- А ты пострайся, Северус Ориус Снейп, у тебя же это любимое занятие.

Что ж, это правда, особенно, если учесть, что Рем не особо жалует оральный секс, хоть и в моём исполнении, а уж за свои способности в этом я ручаюсь. Помню же, как нравилось Гарри, всё-всё, умолкаю - я дал себе слово, которого и посейчас придерживаюсь, за очень редкими исключениями, не сравнивать Рема ни с Гарри, ни с Альвуром, хотя с последним этот самый вид секса, единственного, впрочем, и был-то у меня только на собственное шестнадцатилетие.

Я спрашиваю у Рема, не передумал ли он, но тот непреклонен.

- Давай, давай, любитель или, лучше, профессионал.

- Главное - за тобой, Рем, я-то справлюсь, - смеюсь, теперь уже, я.

Потом заглядываю в его внезапно остекленевшие глаза.

- Рем, Рем, да что с тобой?

- Опять, - он судорожно сглатывает. - Страшно стало, извини, уже отпустило.

- Так может, к чёрту его, этот секс?!

- Нет, хорошее занятие и отвлекает по-хорошему, - пытается отшутиться он.

Но я-то видел, какой у него был затравленный взгляд!

- А, может, поедим хорошенько, ну, чтоб потом сил было больше?

- Тогда я точно вытрясу из тебя всю пыль. - весело замечает Рем, как ни в чём не бывало. - Лучше уж потом и поедим.

- Как скажешь, - также непринуждённо стараюсь ответить и я. - Ну, я готов, а ты?

- Что-то ты уж больно долго готовишься, - бурчит он.

Я молча, а как же ещё, беру его обмягший член в рот, ласкаю головку, уздечку, снова вбираю и наслаждаюсь. Рем стоит и смотрит на меня, мол, когда я закончу с этими нежностями и можно будет и дальше «трясти» меня, но ведь я - слизеринец, и до конца теперь его уже точно не выпущу изо рта, выпью всего, да и точка. Я уже давно не вспоминаю о нашей былой отроческой войне и о том, что учились мы в противоборствующих извечно, и по сей день, Домах. Только теперь это не война, как было накануне падения Лорда, но обычная борьба за первенство - в баллах, квиддитче, борьба своих лидеров и кумиров, всё опять-таки из области квиддитча.

Всё, не будет наследнику крёстного, по крайней мере, до следующего нашего спора.

Рем скулит, говоря, что я его обманул, а я прибавляю:

- Безбашенная гриффиндорская тяга к приключениям обуяла?

Он сначала обижается, но я соглашаюсь на мировую:

- Сначала поедим, а там, гляди, тебя и снова разберёт, согласен? Я не против.

Вдруг он падает возле меня и шепчет:

- Север, Север, не оставляй меня.

И я снова беру его за голову, но не глажу, а целую, глубоко-глубоко. И он начинает мне, пока ещё слабо, отвечать, потом сильнее, затем наваливается на меня с силой сверху и спрашивает:

- Гриффиндор против Слизерина? А ну-ка, подставляйся.

Признаюсь, не ожидал, что всего один поцелуй сможет восстановить его силы.

- Ну, - судорожно вздыхаю, думая про себя, - а с кем связался? Правильно, с оборотнем. У него же силы немереные.

И снова тот же темп, правда, на этот раз я сдамся быстрее.

- А что бы вы хотели, - обращаюсь к, по счастью, невидимым зрителям. - Я же всего лишь человек, а не, оборони меня Мерлин, оборотень.

На сей раз я просто соскальзываю с Рема, и, повернувшись на спину, чтобы дать покой, теперь уже точно, потянутым мышцам живота, встречаю его невидящий ничего перед собой, кроме застлавшего глаза красного марева, испуга.

- Рем, Рем, очнись, - продолжаю повторять я, но безрезультатно.

Почему я так много знаю про панику и испуг - ответ в моей биографиии, самой неприятной её части, да, связанной с Лордом и Альбусом, чтоб их черти на сковородках жарили, выражаюсь я про себя маггловской фразочкой.

А так, чтоб им Посмертия доброго не было. Хотя я уверен, что Лорд доброго Посмертия не получил бы и без моих пожеланий, а старый лис Альбус, кто его знает, может, он и Мерлина всеблагого провёл, уломав того сыграть с ним партию в магические шахматы…

- Рем, - снова зову, Рем, mon Roi, ma d`or, mon Soleil, очнись, я здесь, с тобой, мы рядом, вместе, не лучше ли тебе лечь на кровать, чтоб отдохнуть перед обедом? - говорю я всякие глупости - а он даже не замечает.

Я встаю и трясу его обеими руками, нужно войти в любой контакт с жертвой паники, чтобы вывести её из этого состояния.

Пытаюсь поцеловать его, но тщетно - от ужаса ему свело рот.

Тогда просто валю его рядом с собой - уж на изменение состояния своего тела он непременно отреагирует. Точно, зашевелился, наконец-то.

- Где я? Где ты, Север?

- Да здесь, здесь я, - отвечаю с искренним смехом. - Уж больно напугал ты меня.

- Когда?

- Когда стоял с опавшим членом, невзирая на все мои поползновения вывести тебя из этого состояния.

- Я слышал, как ты говорил по-французски «Мой Король, моё золото…»

- Да верю я тебе, что ты эти слова знаешь, тогда почему, если слышал, не выдал себя ничем? Я ведь испугался за тебя, даже очень. Слушай, Рем, ты сейчас как?

- Нормально. Прости, я не мог ни глаз отк…

- Так вот, ты только не волнуйся, но спустись в подвал. Аах, - я начинаю судорожно заглатывать воздух. - В первой же… аах… комнате налево… о-оо-о… в подвесном…аах… сердечные - и отключаюсь.

- Ну же, пей, пей, Север, ещё немного, тут на донышке осталось.

- Что?! На донышке?! Ты мне выпоил весь флакон?!

- Ну да, ты же не сказал, сколько тебе надо.

- Я не успел! Лучше померяй мне давление.

- Где? Что померить, Север?

А я чувствую, у меня в висках словно чего-то не хватает. Гипокриз.

- Я сейчас ненадолго, - эх, до чего же трудно ворочать языком. - Потеряю сознание, потом, всё потом. А, - пока ещё язык шевелится, кофеин мне, да не кофе, в моей а-а-а, - я зеваю. - Птечке лежит. Две таблетки и во-а-а-а-а-ды.

Может, и не успею сознание потерять от этого горе-колдомедика.

Успел, и прийти в себя успел, только давление ниже нуля, лежу - пошевелиться не в силах, зову:

- Рем, Рем, - а голос тихий-тихий. - Вызови Ambulance, скажи, нет, не говори про страховку, я с ними наличными на месте рассчитаюсь.

Слава маггловскому Богу, Рем рядом и в сознании, чтобы сделать это.

Как же хорошо, что в доме есть телефон, пусть по нему никто и не звонит. До времени. А вот интересно стало, с какого времени у нас с Ремом появятся друзья, которые звонили бы хоть кому-нибудь из нас по обычному такому телефону? Я понимаю, что это, скорее, гипокриз на меня так подействовал, а до него обычный или нет, скажут врачи, но сердечный приступ, чтобы меня, человека в меру необщительного, потянуло на телефонные откровения. Глупость и бред, причём несусветные - ну, скажите мне, как можно разговаривать с магглом ли, магом ли, когда глаз не видно? Только вот врачей вызвать, не бегая по соседям и не видя их изумлённых выражений. Я уже давно сказал номер Рему, но не слышу разговора, хотя у меня уши так заложены, что и два кофеина не помогают. Что-то совсем мне худо, не угодить бы сегодня же в Мунго.

Нет! Только не сегодня! Я нужен Ремусу в полнолуние, я Мерлином и маггловским Богом клялся, что он не останется. Здесь. Сегодня. Один.

Пускай я буду лежать пластом - он может лечь рядом со мной. Пусть я не прочту и не спою ему сегодня, как делаю обычно, но он будет чувствовать моё присутствие обострившимся обонянием.

Хотя жаль, жаль, если мне придётся лежать пластом, хотя я лично не вижу для этого никаких предпосылок. За наличные мне и капельницу поставят - было бы, чем заплатить. Ну, а с этими их фунтами я всегда слежу, чтобы оставалась некая, достаточно крупная сумма на непредвиденные, но, может оказаться, неотложные траты, как в сегодняшнем случае со мной.

- Рем, ты вызвал маггловских колдомедиков? - осторожно спрашиваю, чтобы не спугнуть его, если он опять в панике.

Так и есть, но, как ни странно, отвечает, правда, челюсть ходит у него, как на шарнирах:

- Выз-вал.

- И что тебе сказали? - надо растормошить его, пока он ещё хоть как-то связан с реальностью.

- Е-дут.

- И всё, больше ничего не спросили, а, Рем, Рем, Рем?!

Молчит, смотрит на меня, а в глазах - такой ужас.

- Ничего, скоро они приедут и скажут, был ли у меня инфаркт или нет, - радостно подытоживаю я.

Тут ведь главное - интонация, всё равно Рем не вспомнит сейчас про утку и сиделку, что являются атрибутами любого пост-инфарктника. Он не вспомнит, зато я хорошо помню, как встал и пошёл на глазах у и без того сбитых с толку врачей в тот день, когда вернулся Гарри.

Гарри мой Гарри, мой первый любимый, но хватит, я переигрываю, сейчас счёт опять пойдёт не в пользу Рема.

Хотя почему «не в пользу»? Мне достаточно уже того, что Рем со мной больше двух лет и с учётом Алхимической Свадьбы, и с учётом Венчания.

- А достаточно ли?

- Да, - отвечаю себе я с вызовом. - Пусть он - оборотень, пусть не любит лёгкий секс с нотами эротики, всё уж лучше, чем… Хоуп, например. Да, но ведь она была женщина.

- А тебе - не всё ли равно, с кем?

- Заткнись, заткнись, заткнись, это всё результат сердечной перегрузки, и мне не всё равно, с кем. Мне надо с Ремом.

- Кому - мне?

- Тому, который из плоти и крови, а не тому, кто или что обладает бесцветным голосом.

- Голос не нравится? Сейчас подкрутим, как у магического радио. Так сойдёт? Я ли не твой голос, Северус?

- Нет, заткнись, заткнись, заткнись.

- Я промолчу.

- А я, я обойдусь.

- Ну что же они всё не едут? - я говорю, раздосадованный неожиданным внутренним монологом, или это всё-таки был диалог?

Тогда мне точно в Мунго - к целителям душ.

- Они звонили сейчас, сказали - пробки. Что это значит, я не понял, но они сказали, что раньше, чем через четверть часа, не доедут. Тупые магглы, - добавляет резко окончательно пришедший в себя Рем.

- Они не столь уж тупы, Рем, и знай - что бы они не сказали, я остаюсь с тобой.

- А если ты умрёшь по моей вине?!

- Раз ещё не умер, значит, и дальше жить буду, нет, я серьёзно, никаких шуток и отговорок. Просто только маггловские врачи с их машинкой, делающей «пинь», смогут определить уже прошедшее изменение моей сердечной деятельности, ну, скажут, что с моим сердцем всё нормально.

- И это всё только из-за этой прихоти?

- Ну, в общем-то, да.

Он уже запямятовал, как влил в меня целый флакончик сильнейшего сердечого стимулятора, призванного сбросить давление - вот и сбросил. Но я не виню Рема, поскольку в медицине он профан и без чётких инструкций, которые я просто физически из-за обморока не успел ему дать, всё и пошло вкривь.

Наконец, Рем объявляет:

- Приехали эти тупые магглы со своей машинкой, побегу открывать калитку.

Врачи, сделавшие большие глаза от отсутствия медицинской страховки, что, впрочем, удалось быстро нейтрализовать с помощью той суммы, о которой я успел сказать Рему перед тем, как он бросился их встречать, и их ещё большие глаза, когда они взглянули на мою кардиограмму, уже хотели отвести моего «друга», как они выразились, чтобы поговорить с ним приватно, не успевают этого сделать, когда я спокойным таким голосом говорю:

- Извините, господа, но с разъяснением кардиограммы - ко мне, прошу вас. Мой друг совершенно не сведущ в медицине, - а сам привстаю на локте, благо после двух уколов мне становится практически хорошо, так, слабость только осталась, а давление они привели мне в норму, и вижу уже ранние, августовские, сумерки. Я понимаю, что чем врачи раньше уберутся из дома, тем легче и проще нам будет с Ремом, а то бедняга уж полез в подвал, хотя там у меня ни клетки, ни цепей нет, тогда, спрашивается, зачем полез? Чтобы сладкая, такая сочная человечина не суетилась перед глазами.

- Так скажите мне, наконец-то, господа медики, был у меня сегодня инфаркт или простой сердечный приступ? - роняю я, как можно небрежнее.

- Мы не в праве ставить Вас в такую известность, - говорит один из них, кажется, он подключал аппарат.

- Но больше некому, да и у моего друга, как вы изволили выразиться, сердце ещё слабее, чем у меня, а, поверьте, если у меня был инфаркт, вам придётся приводить в чувство ещё и его.

Второй, тот, кто делал мне уколы, криво усмехается, и произносит одними губами, обращаясь старшему: «Ну, прям, какой-то клуб инфарктников собрался», однако я его слышу - я же профессиональнй преподаватель.

- Скажи ему, Джим.

- Да, у Вас, мистер Снейп, второй инфаркт в жизни. И с учётом того, что первый был относительно недавно, меньше трёх лет назад, а второй - сегодня… ну, Вы понимаете.

- Благодарю вас, господа, за столь ценную информацию, - заявляю я, а так как Ремус по-прежнему сидит в подвале, то я легко и непринуждённо сам встаю, натягиваю шоссы и, видя в их глазах изумление, граничащее с испугом, да с таким, словно им удалось взглянуть на инфери, без пререканий, быстро выпроваживаю их.

- Рем, можешь выбираться из противоядерного бункера, шучу, конечно, в общем, они уехали, сказав, что это был просто сердечный приступ.

Он, наверное, забрался от искушения подальше в задние комнаты, а потому, схватив меня на руки и поверив, начинает кружить меня по по спальне.

- Пойдём, всё-таки, поедим, - и он выносит меня в бежевую столовую, где нас горестно поджидает Линки у сервированного стола. Ещё бы ему не быть грустным - ужин за весь день, вот и вся еда.

- Линки! Наделай нам сандвичей с курицей и ветчиной. Да сам чего-нибудь поешь, страшило земноводное!

Он «улыбается» и исчезает бесшумно. Я говорю Рему:

- Если я сегодня живу впроголодь, так это только из-за моих проблем с самочувствием, но ты должен поесть нормально.

- Я и так ем только с тобой за компанию, сам бы не стал. Аппетита нет.

- Уж не боишься ли ты трансформации, Рем? - стараюсь задеть его за живое, чтобы прекратил изображать из себя жертву Petrificus totalus. - А давай, Рем, выйдем в сад, туда, где Линки разбил цветник, и устроим учебную дуэль, встав по противоположным сторонам, как тебе?

- Спасибо, Север, я, что же, ты думаешь, не ценю твоих попыток вытащить меня из того дерьма, которым мне кажется сейчас залит весь мир, уже скоро станущий подлунным? Но вот только не я ли причина твоего «простого сердечного приступа» со своей долбанной похотью?

- Нет, да как ты мог подумать такое?! - захожусь в притворном приступе оскорблённой невинности. - Мне было с тобой… отлично, ты же знаешь, что любовник хоть куда. Ну же, Рем, перестань себя винить в том… «в чём ты действительно виноват - в страхе из-за тебя, готовности пойти на любые меры только, чтобы ты отвлёкся». Да что же это за идиотский голос!

- Какой голос? - спрашивает Рем.

- А-а, это я веду монологи с собой, понимаешь ли… Просто не обращай внимания, а теперь раздевайся.

- Уже?

- Да, она вот-вот взойдёт.

Трансформация, сколько лет я уже наблюдаю её, действительно зрелище не для слабонерных, но я, кажется, с каждым разом, привыкаю к нему всё больше, хотя, как мне кажется, полностью не привыкну никогда.

Смотреть, как вытягивается в хищную морду любимое лицо, как, кажется, мучительно, искажаются мышцы и растягиваются сухожилия, вот-вот, словно бы, готовые порваться, как тело и, да и весь Рем зарастает бурой с рыжими подпалинами шерстью, и вот тихо поскуливающий огромный волк трётся носом о мою ладонь.

- Вот и всё, Рем, а ты так нервничал. Я глажу ему между ушами, я знаю, ему это нравится.

Начесав волка, запрыгнувшего на кровать рядом, я наливаю рюмку коньяка.

- И вот о таком «счастье» ты мечтал, Северус?

- Не желаю с тобой говорить.

Выпиваю залпом рюмку и слышу позади себя неодобрительное фырканье.

А пошёл ты, Рем… Захочу и напьюсь.

Призываю сткан, наливаю ароматный огневиски.

- А теперь слушай, Ремус, то, что я хотел тебе прочесть сегодня.

Итак, «Офелия» Рембо.

Офелия, белей и лучезарней снега,

Ты юной умерла, унесена рекой:

Не потому ль, что ветр норвежских гор с разбега

О терпкой вольности шептаться стал с тобой?

Не потому ль, что он, взвевая каждый волос,

Нёс в посвисте своём мечтаний диких сев?

Что услыхала ты самой Природы голос

Во вздохах сумерек и жалобах дерев?

Что голоса морей, как смерти хрип победный,

Разбили грудь тебе, дитя? Что твой жених,

Твой бледный кавалер, тот сумасшедший бедный

Апрельским утром сел, немой, у ног твоих?

Свобода! Небеса! Любовь! В огне такого

Виденья, хрупкая, ты таяла, как снег;

Оно безмерностью твоё глушило слово -

И Бесконечность взор смутила твой навек.

И вот поэт твердит, что ты при звёздах ночью

Сбираешь свой букет в волнах, как в цветнике,

И что Офелию он увидал воочью

Огромной лилией, плывущей по реке.

- Ну, как тебе, дружище Рем? - спрашиваю, размахивая давно уже пустым стаканом.

Наливаю ещё.

Сопьюсь - я этим летом стал напиваться всё чаще и, соответственно, больше, после страхов за состояние Ремуса до каждой трансформации. А как же тут не спиться от жизни, отсчитывающей лишь полнолуние за полнолунием? Да, раньше я был сильнее, намного, знаю, но теперь словно все силы мои кончились. Мне всё постыло. И Рем со своим летним страхом, и я со своими, не менее страшными демонами. И мне ли, чистокровному волшебнику, имеющему, к тому же, наследника, скакать паяцем, пусть и перед таким же чистокровным, но Изгоем, ибо оборотень суть еси?

Да что за мысли лезут в голову - кто-нибудь сможет мне в этом мире, полном Луны, помочь? Знаю, что нет, но не кричу, а молча напиваюсь.

После бутылки, правда, небольшой, огневиски я спускаюсь по красивой винтовой ажурной металлической лесенке в свои владения - подвал, беру фиальчик с быстродействующим ядом, ставлю его на столик, небольшой, для ингредиентов, и рассматриваю, как нечто не виданное, вернее, не сваренное мною несколько дней назад. Потом вяло произношу:

- Reducto.

Затем так же вяло:

- Reparo, и снова, и снова…

Наконец, устав играть со смертью, говорю:

- Evanesco.

Да, я не готов пока уйти в Посмертие, бросив Рема без Аконитового зелья, пока не научу супруга премудрости самостоятельно изготавливать его, хотя это будет далеко не просто потому, что это зелье - вещь не из простых, вроде того же Кроветворного, да и Ремус, наверное, сообразит что-нибудь, когда я начну его учить, решит, скорее всего, что я ухожу от него - к другому, другой - ему без разницы. Да, Ремус ревнив, как, впрочем, и я, но у меня не было повода ревновать его, а вот у него был, правда, пустой - к мисс Эйвери, да, и ещё один, о котором я так не хочу вспоминать - о моём явном заигрывании на Выпускном с профессором, три ха, Забини, моим, тоже бывшим учеником, ровесником почивших по моей вине Гарри и от моей руки - Драко. Оказалось, у Блейза, так он тогда попросил себя называть, есть жена и двое погодков - мальчишек.

Но детям уже по шесть-семь лет, а к жене Блейз окончательно охладел как раз после рождения второго сына. Он понял, что его удел - мужчины и, недолго думая, предложил мне с ним переспать в то время, пока продолжается бал, но я, разумеется, отказался. Тогда. А что бы я ответил тебе сейчас, Блейз, такой смуглый, соблазнительный, с зелёными глазами, опять зелёные? Только у Блейза они кажутся ярче, чем голубовато-зелёные глаза Гарри. О чём я думаю, вдоволь наигравшись со смертью в фиальчике?! Мне надо возвращаться к Рему, он ведь мой супруг. Я возвращаюсь с большой склянкой не разлитого по пузырькам Антипохмельного зелья. Да, и в этом я преуспел - глотнув прямо из склянки, больше, чем необходимо, чувствуешь, словно бы голова, ставшая лёгкой, парит отдельно от почти столь же лёгкого, но ощущаемого, тела. В этом есть какой-то, как мне кажется, кайф, сродни наслаждению от небольшой порции опиума, хотя уж в курении кальяна, значительно распространившегося из высшего света до мира грязнокровок, не затронув только магглорождённых, ну, это, вообще, шваль, их и за магов не воспринимают теперь, никто не видит чего-то предосудительного. А это значит, что и мои шалости с Антипохмельным зельем не идут ни в какое сравнение даже с курением сигар, к которым привыкают быстрее и прочнее, чем к кальяну.

Поднимаюсь по лестнице со склянкой, Рем встречает меня нервно расхаживая около входа в гостиную.

- Видишь ли, Рем, я сегодня пьян, и собираюсь напиваться и дальше, так что ты иди-ка в спальню, будь хорошим волчком, свернись там клубком и поспи. А я буду рядом - здесь, в гостиной. Ведь я буду ещё и курить сигареты, а тебе в образе волка этот запах особенно противен, я же знаю, ты сам потом рассказывал. Я сажусь на ковёр, призываю из бара большую пятигранную бутыль огневиски и затягиваюсь сотворённой сигаретой.

Рем понуро уходит, а я пью. Из головы не идёт Блейз.

Глава 2.

- Остановись!

- О ком хочу, о том и думаю. Отстань.

- Ты же давал себе слово не сравнивать супруга с другими мужчинами.

- А я и не сравниваю. Я просто думаю о непристойности профессора Забини.

- Тебе через два-три дня аппарировать в Хогсмид. А в Школе ты опять увидишь его…

- Да без тебя знаю. Заткнись, сказал уже!

- Я промолчу.

- А я, я обойдусь.

Наливаю ещё стакан. Меня уже мутит, но я пью. Причём ведь на практически голодный желудок. Но я напиваюсь.

- Линки! Поесть чего-нибудь принеси!

Через мгновение Линки снова здесь, от тарелок на подносе вкусно пахнет.

Я приступаю к куриным грудкам, моему любимому лакомству, но эльф стоит, как вкопанный, я ему:

- Проваливай, пучеглазое чудовище,

Но, даже получив столь изысканный комплимент, Линки не уходит, лишь говоря:

- Там… второй Хозяин. Ему плохо. Хозяин, Линки умоляет Хозяина посетить второго Хозяина.

- Так проваливай же. Я сделаю это, мерзкий уродец!

Получив от меня столько лести, Линки, наконец-то, исчезает.

Я, пошатываясь от выпитого, но с замиранием в сердце после слов Линки, вхожу в спальню. Крови нет. Мой Рем лежит на кровати на боку, неестественно правильно вытянув лапы и не реагирует на мой приход.

- Рем, что с тобой?

Мелко вздрагивают лапы.

- Рем, ты заболел?

- Вуф.

Наконец-то поднимает большую голову и оскаливается на меня.

- Рем, ты обиделся за то, что я тебе сказал в гостиной?

- Вуф.

Подхожу ближе:

- Хочешь укусить или порвать меня на части?

Смотрит в ответ таким исполненным страдания человеческим взором, что я не выдерживаю, бросаюсь на кровать и обнимаю волка, прижимаясь всем телом к жаркой шкуре зверя.

- А знаешь, - стараюсь быть предельно честным. - Я ведь не по своей воле пришёл, а благодаря подсказке Линки, который сказал, что тебе плохо. Простишь?

Вздрагивает всем телом, потом ещё и ещё, словно бьётся в конвульсиях, и я понимаю, что волк плачет. Глажу его по голове, осторожно смахивая влагу из глаз человека-волка.

Боги, какая же я скотина!

- А хочешь, Рем, я спою тебе? - повинуясь внутреннему порыву предлагаю я, вдруг поможет?

- Вуф.

- Это да?

- Вуф.

- Хорошо, тогда слушай, только давай сегодня обойдёмся без магии стихов:

Freres humains qui aprés nous vivez,

N`ayez les cuers contre nous endurcis,

Car, se pitié de nous povres avez,

Dieu en aura plus tost de vous mercis.

Vous nous voiez cy attachez cinq, six:

Quant de la chair, que trop avons nourrie,

Elle est pieça devorée et pourrie,

Et nous, les os, devenons cendre et pouldre.

De nostre mal pеrsonne ne s`en rie;

Mais priez Dieu que tous nous vueille absolouldre!

…

Я пою и внимательно наблюдаю, как человек волка-Ремуса побеждает - вот заискрились в темноте глаза, отражающие полную Луну, вот приподнялись уши, стараясь понять хотя бы несколько слов, и, кажется, Рему это удаётся потому, что вот он скалится, но это скорее улыбка, да, так и есть, Рем-волк улыбается мне снова! Значит ли это, что я прощён? Кто ответит? Я боюсь спросить, чтобы нет, не услышать его «вуф», означающее «да».

- Как понимаешь, это твой любимый Франсуа Вийон.

Волк кивает в ответ, но молчит, видимо, ждёт, что будет дальше.

- Как ты знаешь, Вийон любил жизнь настолько, что и высокое происхождение, и поэтические состязания в Блуа не остановили его от бродяжничества в компании бежавших от господ вилланов и простого воровства. И вот однажды Вийон с подельниками попались на крупной краже, и всех виновых приговорили к повешению. Тогда-то Вийон и написал «Эпитафию» для себя и товарищей в ожидании виселицы.

Рем жалобно заскулил.

- Не беспокойся, он хоть и умер молодым, но не такой позорной для дворянина смертью - на этот раз Вийона со товарищи помиловали, а великолепное стихотворение, написанное на народном языке, разошлось по Франции в виде нескольких вариантов песен. Я спел тебе песню на мой любимый, бывший когда-то родным, бретонский мотив.

Перевод нужен?

Снова блестят глаза и улыбающяся морда.

- Тогда слушай, я спою на мотив, в котором эта песня - эпитафия сохранилась в Бургундии:

Ты жив, прохожий. Посмотри на нас.

Тебя мы ждём не первую неделю.

Гляди - мы выставлены напоказ.

Нас было пятеро. Мы жить хотели.

Но нас повесили. Мы почернели.

Мы жили, как и ты. Нас больше нет.

Не вздумай осуждать - безумны люди.

Мы ничего не возразим в ответ.

Взглянул и помолись, а Бог рассудит.

Дожди нас били, ветер тряс и тряс.

Нас солнце жгло. Белили нас метели.

Летали вороны - у нас нет глаз.

Мы не посмотрим. Мы бы посмотрели.

Ты посмотри - от глаз остлись щели.

Развеет ветер нас. Исчезнет след.

Ты осторожней нас живи. Пусть будет

Твой путь другим. Но помни наш свет:

Взглянул и помолись, а Бог рассудит.

- Сравни оригинал с переводом - как много пропущено в бургундском варианте, но он показался мне самым откровенным и жёстким, но правдивым, без изысков и прикрас. Отточенные короткие фразы, живописание столь яркое, что полу-разложившиеся тела на прочных верёвках оказываются прямо перед глазами, не так ли?

- Вуф.

И вот настал миг истины, я спрашиваю у Рема - волка с человеческим разумом, хоть и с примесью волчьих инстинктов:

- Ты… простил меня? - а сам предательски дрожащими руками зарываюсь в его жёстую, но приятую на ощупь, шкуру.

- Вуф.

Я тотчас сотворяю себе сигарету и глубоко затягиваюсь, призвав пепельницу-раковину, ожесточённо стучу по сигарете, чтобы стряхнуть пепел, за первой - вторую и третью. Всё, кажется, я успокоился. И снова оглаживаю Рема по голове и всему туловищу, он переворачивается на спину, задрав все лапы, призывая меня почесать ему брюхо, что я и делаю с радостью, и никакой зеленоглазый Блейз не идёт в голову - ведь я же люблю только Рема!

Мне приходит в голову неизвестно из каких пучин бессознательного всплывшая мысль сделать крёстным для наследника профессора Забини. Тогда он станет моим родственником, и все его притязания потеряют смысл, ибо будут разновидностью инцеста.

Хотя, обдумывая эту мысль, я прихожу к выводу, что и попытка инцеста не остановит страстного, обаятельного Блейза. Надо будет просто поговорить с ним, как мужчина с мужчиной, и расставить все точки над i, вот и всё. Если он, такой молодой, сумел стать деканом Дома Гриффиндор, к которому я отношусь с тайным, глубоко скрытым уважением, значит, он достаточно умён, чтобы понять - со мной у него ничего не выйдет.

Да, но я же сам начал эту игру с огнём, напившись, волей-неволей, шампанского, потому, что никакого другого алкоголя преподавателям и выпускникам не предложили, подошёл к нему и шутливо спросил:

- Блейз, Вы умеете танцевать менуэт?

К счастью, он не умел или притворился.

Но я, вместо того, чтобы уйти, спросил торопливо:

- Ну, хоть вальс Вы танцуете?

- А что, Северус, приглашаете?

Не успев подумать, я выпалил:

- Да.

- Я согласен. Идёмте?

И мы танцевали вальс на глазах у всей Школы, преподавателей, выпускников, изумлённых допущенных на бал пяти-, шести- и семикурсников, он вёл в танце, крепко обхватив меня за талию, но его рука постоянно сползала ниже, и тут я спросил:

- А как же жена?

- О, эти женщины, от них одни хлопоты - стоит только раз войти к жене в спальню, и она беременеет, вот я и входил дважды.

- Не думаю, что Ваша жена, Блейз, довольна таким Вашим поведением. А почему Вы не предохранялись?

- Я делал всё возможное, махал палочкой, выучил даже запрещённое черномагическое заклинание на отсутствие зачатия, но…

- То есть, женой Вы, попросту говоря, не пользуетесь.

- А Вы шутник, Северус, хотя да, надо признать, я пользуюсь услугами мужчин, как и Вы.

- Наши случаи разнятся - ведь Вы, Блейз, говорите о мужчинах во множественном числе, в то время, как у меня один мужчина - мой супруг.

- Да, я читал о Вашем Венчании с профессором Люпином, но, может, стоит немного разнообразить меню?

- Я Вас не понимаю, Блейз, - сказал я, хотя прекрасно понимал, к чему он клонит, но хотел услышать не намёк, а… да, что-то большее, чтобы потом гордо отказаться, но Забини ответил только:

- Не притворяйтесь, Северус, - при этом он огладил мой зад, - Вы всё прекрасно поняли. Но сейчас мы все разъезжаемся, кто куда, так, что давайте отложим нашу, надеюсь, и для Вас, Северус, увлекательую тему до конца августа, когда мы все вновь окажемся в альма матер.

- У меня к Вам, профессор Забини, только один вопрос - используете ли Вы для своих утех магглов?

Блейз так гневно сверкнул на меня глазами, что я только подивился, как умело копирует он мой фирменный, устрашающий студентов, взгляд. И когда он только сумел научиться?

- На самом деле не подумайте, профессор Снейп, - говорил Блейз, когда после тура вальса мы возвращались к преподавательскому столу, - что я меняю свои предпочтения, как делал это покойный лорд Малфой, нет, я завожу длительные романы, и и за шесть лет у меня было только два партнёра. Подумайте об этом на летнем досуге.

Помню, Рем только посмотрел на меня косо, но ничего не сказал. Однако в ночь после бала он напился до чертей, в одиночку, закрывшись серьёзными заклинаниями в своём кабинете. Мне с утра понадобилось снимать целую паутину опасных проклятий и заклинаний, чтобы споить ему весь запас Антипохмельного зелья, бывшего в то время в лаборатории, чтобы он, хотя бы, начал узнавать меня и издавать подобие членораздельных звуков.

Когда Рем окончательно пришёл в себя, он пошёл в спальню, закрылся в ней и вышел только из гардеробной, чистый, свежевыбритый, но с совершенно ясными признаками пьяной ночи на лице, поздоровался со мной, подождал, пока я приму ванну, вымою волосы и вообще приведу себя в надлежащий вид. Затем, посмотрев на маггловские часы - прошлогодний рождественский подарок Рема, я сказал:

- Рем, мы уже опоздали на завтрак.

На что он ответил:

- А я и не на завтрак собирался, а аппарировать к себе. Сундуки уже собраны Линки.

Я, честно, растерялся потому, что никогда не видел… такого Рема - собранного, решительного, колючего до такой степени, что нельзя просто подойти и обнять его, но я, пропарывая собственное тело этими отравленными иглами ревности, смог преодолеть расстояние между нами и начал медленно целовать его лицо, шею, руки. И он сдался, услышав мой стон от его ответного поцелуя, и сняв на ходу шоссы с себя и меня, а он подхватил меня на руки, как пушинку, с рычанием овладел мной прямо на ковре возле каминной решётки, достаточно грубо, выпустив немного больше, чем нужно, своего зверя на свободу. Он буквально заставил меня кончить ему в ладонь и на пальцы, которые он тут же, словно позабыв обо мне, начал тщательно вылизывать, рыча:

- Мой, только мой, слышишь, Север? Иначе я убью нас обоих.

И я поверил ему в то мгновение. И был благодарен даже за такую, звериную, какую-то слишком жёсткую любовь.

- Мой, только мой, - повторял я, как зачарованный вслед за Ремом.

Так мы и помирились, и я узнал, что Ремус чрезвычайно ревнив, что он - вожак нашей маленькой стаи, хотя доминантой, как ни странно, за обедом в Большом зале Рем сообщил оставляет меня, руководствуясь принципами, что я знаю больше о магии, нежели он, к тому же я - человек, а он - нелюдь.

Вот в таком, достаточно сумбурном состоянии, мы и аппарировали в апартаменты на самом севере Шотландии - «Скотланд-Ярд».

Глава 3.

Место выбирал я потому, что от Лондона после пасхальных каникул у меня осталось только впечатление постоянного «вытряхивания пыли» Ремом из меня, а также собственное еженощное пьянство с обязательным Антипохмельным зельем, которое я тогда и научился употреблять для кайфа, немного не по прямому назначению.

В общем, Лондон на всё лето - такая идея пришлась мне не по вкусу, и мы, как и в прошлом году, решили немного постранствовать по угодьям. Я летал над волнами, нарочито низко, задевая их пенные гребни носками туфель и радуясь множественным брызгам, которыми они окатывали меня, таким образом и получая редкостное, изысканное удовольствие, и избавляясь от наскучивших вдруг объятий Рема, который наблюдал за мной с балкона, опоясывающего апартаменты, потягивая сложнейшие коктейли, которые готовили домовые эльфы ещё для Гарри.

Домовики здесь были вышколенные, хозяйственные, серьёзные, в общем, то, что надо, и ведь не распустились же, в отличие от моих собственных!

Еда была превосходной, мы с Ремом даже не знали, откуда эльфы берут продукты, да нас это и мало тревожило. Объектом тревоги стала дающая сбои тинктура, во время «пульсации» которой мы с Ремом ругались до крика и расходились подальше друг от друга, чтобы не спровоцировать драку. По ночам Рем спал, а я пил, без Антипохмельного зелья, запасы которого, взятые с собой из Школы, где оно было сварено и разлито по склянкам перед аппарацией, вскоре закончились. Да, мне стыдно признаться в этом самому себе, но я пил, представляя рядом с собой Блейза - с оливкового цвета кожей, зеленоглазого, даже на расстоянии сексульного. Видимо, это тинктура во мне временно испортилась, что и стало провоцировать наши с Ремом почти ежедневные скандалы, возникающие, как и положено, на пустом месте. У меня - от постоянного утреннего похмелья, у Рема - от неудовлетворённости интимной жизнью. Когда похмелье отступало, я улетал к волнам Северного моря, а Рем так и оставался гонять эльфов в поисках пищи поискусней и посложнее в приготовлении, просто так, от нечего делать, хотя в апартаментах была очень приличная библиотека. Кажется, возьми книгу, сотвори шезлонг, и наслаждайся морским бризом, но нет, его это не устраивало, а потом снова наступала ночь, и я пил.

Мы пробыли в «Скотланд-Ярде» чуть меньше месяца и аппарировали к Хагриду. Тот оказался смущён нашим появлением потому, что в это время у него как раз гостила мадам Максим, мы поняли его и дизаппарировали в Гоустл-Холл, который встретил нас мертвецкой тишиной, даже с кухни не доносилось ни голоса. Войдя туда, мы лицезрели такой порядок во всём, что только подивились. В углу восседала в кружевной наволочке Гикли, на ней был младенческий чепец, увидев который, мы чуть не прыснули от смеха, но вид у Матери был такой внушительный, что я произношу торжественно:

- Здравствуйте, о Свободная Матерь.

Она тут же теряет свои пафосные черты, едва заметив меня, соскакивает со своего «трона», подбегает ко мне и прижимается к ноге:

- О, великодушный сэр Северус Снейп, мы все Вас так ждали!

Откуда ни возьмись, возникает множество эльфов в чистых наволочках, на которых вышито вручную: «С. С.» Мы с Ремом, забыв о споре, который возник ещё в «Скотланд-Ярде», только изумляемся. Все эльфы, кроме Матери, падают на колени и скрывают мордочки ладошками.

- Встаньте, верные, - говорю я.

Но они мотают головами, ожидая приказа Матери:

- Хозяин сказал вам встать, холопы.

Тут же все эльфы поднялись, но ни один здоровяк не посмел и глаз на меня поднять.

- О, Свободная Матерь, кто кормит наследника?

Она повторяет мой вопрос.

Ко мне с трепетом в узловатых коленках подходит молодая эльфиха, которая, всё так же, не поднимая глаз, говорит:

- Чинли, Хозяин, кормит наследника Гарольда Джеральда.

- Где твой ребёнок? - спрашиваю я мягко.

- Чинли умоляет Хозяина не убивать её сына. Он ест мало, Чинли говорит правду, Хозяин.

- Я не собираюсь убивать твоё дитя, Чинли, просто покажи мне сына.

Признаться, я никогда не видел младенцев домовых эльфов, вот мне и стало интересно посмотреть на молочного брата моего наследника, а заодно удовлетворить любопытство.

- Ты ведь ничего не имеешь против, Рем?

- Да смотри, мне-то что.

- А тебе неинтересно увидеть крошечного домовика?

- Не особенно, Север, но ты потешься.

Эльфиха возвращается с кульком, уместившимся бы на моей ладони, и отверачивает тряпку, правда чистую, с мордочки эльфёныша.

Я чуть не скривился в гримасе отвращения, но на меня внимательно смотрят все эльфы и их Свободная Матерь.

- Хорош, хорош, сколько ему?

- Пять месяцев, Хозяин, и он совсем мало ест. Клянусь прекрасными светловолосыми длиннокудрыми эльфийскими Богами.

- Я принимаю твою клятву, Чинли.

- О, Свободная Матерь, позволь Чинли показать мне комнату, в которой обитает мой наследник.

Старуха, распираемая гордостью от такого обращения, отлепляется от моей ноги и приказывает Чинли показать мне всё, что касается наследника сэра Гарольда Джеральда Снейпа.

Мы с оживившимся Ремом идём за семенящей миниатюрной Чинли на последний, третий этаж, откуда раздаваётся вопль младенца.

- Чинли отлучилась по приказу Хозяина и Свободной Матери во время кормления наследника Хозяина.

- Ну так, иди и покорми его, чтобы он не орал, - говорю я.

- Чинли быстро покормит наследника - он ест хорошо. Чинли не заставит Хозяина и его супруга ждать долго.

С этими торопливыми словами эльфиха исчезает, и через секунды две вопли прекращаются.

- А откуда она узнала о моём скромном статусе? - впервые за несколько недель улыбается Рем.

- Понятия не имею, но они же эльфы, вдруг они распознают связи между людьми? - также, улыбаясь, с удовольствием спрашиваю я.

Мне кажется, что ещё немного, и эльфы нас помирят.

Тут одна из дверей спален приоткрывается, словно бы в ожидании нас.

- Пойдём, Рем, поглядим на моего наследника.

Тот охотно прибавляет шаг.

Мы входим в настоящую уютную детскую - весёлые обои с какими-то дурацкими зайцами и медвежатами. Просторное помещение с двумя стрельчатыми окнами, украшенными тюлью с оборочками, большая колыбель, а в ней - маленький Снейп, стоящий и держащийся ручками за край деревянной кроватки.

- О, он уже умеет стоять! - восклицаю я в невольном порыве.

- Чинли хочет сказать, что сэр Гарольд Джеральд Снейп умеет делать по пять шагов.

- Он очень хорошо выглядит, Чинли, когда ты собираешься отлучить его от груди? - спрашиваю у эльфихи.

- Чинли перестанет кормить наследника Хозяина, когда тот сам откажется от молока. Ещё Чинли говорит, что её муж варит каши и делает пюре из овощей для наследника Хозяина.

- Значит, вы оба будете вознаграждены, когда наследнику понадобится няня. И поверь, очень хорошо вознаграждены.

- Ну, что же ты, Север, возьми сына на руки, приласкай его, не то, клянусь, я сделаю это сам, - восторженно, забыв обо всём, что было, бормочет Рем.

- Вот и бери его, а то он ещё обделается после кормления.

- Ты позволяешь? Правда?

- Да позволяю, бери, поиграй с ним, если хочешь.

- А ты?

- А я уже всё увидел, что хотел.

Рем осторожно, будто стеклянного, вынимает моего наследника из колыбели.

- Только не вздумай его подбрасывать, а то он, всё же, поел.

- Да что я, элементарных вещей не понимаю, что ли?

- А кто знает, что тебе взбредёт в голову? - вкрадчиво, напрашиваясь на ссору, спрашиваю я.

Но Рем не замечает моих подколок, он нежно прижимает дитя к себе:

- Где твой папочка?

В ответ раздаётся эльфийское курлыканье и щебетание.

- Боги, он же не говорит по-человечески! - восклицаю я в ужасе. - Чинли!

Возникает эльфиха.

- Отныне с моим наследником говорить только по-человечески! А то ни ты, ни твой муж не дождётесь награды, а вместо этого я убью вас обоих!

- Чинли виновата, Чинли и её муж накажут себя с соизволения Матери!

- Без соизволения Матери, я - твой Хозяин и превелико тебя благодарю! Вот моё слово! А с Матерью я переговорю сам!!!

- Чинли и её муж спешат наказывать себя очень сильно по слову Хозяина.

- Вон!

Эльфиха исчезает.

- Ты всё-таки слишком грубо с ними обошёлся, - всё так же, держа весело курлыкающего младенца, говорит Рем.

- Мой наследник, в возрасте больше года, не издаёт человеческих звуков, ты хоть это-то понимаешь?! - кричу я на Рема, тот кладёт ребёнка в кроватку и говорит неожиданно спокойным голосом:

- Не ори на меня при своём же наследнике.

- Да что он понимает?!

- Интонацию.

- Ах да, ты такой знаток младенческих мозгов, что можешь с уверенностью сказать - он запомнит этот наш разговор на всю жизнь!

- Прекрати устраивать истерику, Север, - угрожающе низким голосом произносит Рем.

- А то что?!

- Узнаешь, но не при ребёнке.

- Тогда давай выйдем!

- Ты действительно этого хочешь?

Рем молниеносно оказывается за моей спиной и заламывает мне руки:

- А теперь выйдем.

- Пусти меня, ты, пользующийся своей нечеловеческой силой оборотень! - кричу я, стараясь ударить его по коленной чашечке, но мне не удаётся.

Он выводит меня из детской и, держа одной рукой мои руки в заломе за спиной, даёт мне изо всех сил по лицу, раздирая кожу на скуле и, кажется, от большого ума ломая нос, потом отпускает мои руки и, как ни в чём не бывало, спускается вниз.

Я от такого небывалого приступа агрессии супруга на минуту теряю дар речи, а потом кричу ему:

- Аппарируй к себе, видеть тебя в Лондоне не желаю! - а сам торопливо, с помощью стихийной магии Земли, «чиню» себе нос и содранную кожу на скуле.

… Мы прожили по отдельности весь июль, пока я, наконец, не перестал пить так много и простаивать всё оставшееся время не над лекарственными зельями, а над Антипохмельным и кайфовать от него. Но проклятая гордыня не давала мне возможности аппарировать к Рему в его нищенский домик, чтобы снова позвать жить с собой, пока, наконец, более мягкий и чуткий Рем сам не апарировал ко мне с твёрдым намерением выяснить отношения полюбовно. Вот именно после занятия любовью мы всё и решили - он возвратился ко мне, и мы прожили пол-августа в согласии. Я набрал заказов от бьющих копытами, как пегасы, впряжённые в карету, постоянных клиентов и стал варить лекарственные зелья, так же хорошо, как и всегда. По вечерам я провожал Солнце, мы шли с Ремом спать, я перестал пить и только и мечтал об утре, когда, встретив восход, можно будет снова любить Рема.

После того неистовства в Гоустл-Холле он больше ни разу не был со мною груб, напротив, нежен и страстен, таков, каким я мечтал его вернуть пол-июля. Частенько мы по тёмным уже вечерам просиживали в наших любимых развилках, я - с одной-единственной рюмкой коньяка, боясь сорваться, он, выпивая без вреда для ясности рассудка по пол-бутылки скотча, слушая меня. И только одного вопроса я так и не задал Рему: «Как он пережил полнолуние без Аконита? ". Мне было стыдно, что я заставил своего Короля страдать без вины, только из-за своей гордыни. Я же собирался, даже сварил Аконитовое зелье для Рема, но не посмел, вернее, наоборот, не позволил себе аппарировать к нему и, даже не заходя в дом, оставить кубок с зельем на его подоконнике. Право, до сих пор стыдно.

…Ну, а вот и ночь воспоминаний кончилась, пойду, выпью Антипохмельного зелья, я успею вернуться до обратной трансформации. Успеваю, Рем как раз превращается в человека и вот теперь он по-настоящему голоден, впрочем, как и я.

- Я закажу Линки завтрак поплотнее, а, Рем?

- Да, есть охота - сил нет.

- Ты можешь пока сходить в душ.

- Нет, сначала еда, потом - всё остальное.

- Линки! Плотный завтрак и побольше хлеба ломтями.

Мы уселись завтракать, второпях заглатывая куски яичницы с беконом и заедая это благообразие мягким пшеничным, безо всяких модных отрубей и прочих добавок, хлебом.

Потом едим сандвичи с курицей, ветчиной и сыром и на закуску - несколько хорошо обжаренных тостов с клубничным джемом. Наконец-то, впервые за два дня, мы наелись досыта.

- А теперь - в ванну, Север, как ты на это посмотришь?

- А я бы предпочёл душ, Рем, ведь вымыться нам всё равно придётся - мы же лежали на покрывале с твоей шерстью.

- А, ну тогда в душ и по очереди.

- Почему так сразу, Рем? Я мог бы тебе спинку потереть.

- Ну, пошли, только по-быстрому, а то надо проинспектировать Линки, чтобы он ничего не забыл ни из нашего, ни из моего дома.

- Ты заберёшь Линки с собой в Школу?

- Нет, я только возьму его на день в мой дом, ну, где я жил тогда, а завтра он будет у тебя.

- Да знаю я, где твой дом, и что он из себя представляет.

- Тогда почему? А, впрочем, теперь это неважно.

- Нет, уж ты спроси, о чём собирался, я прошу тебя, Рем.

- Хорошо, но я не думаю, что это имеет какое-либо значение теперь.

- Позволь, угадаю: ты об июльском полнолунии - почему я не аппарировал к тебе с зельем и, вообще, бросил тебя в это время, я угадал?

- Д-да, - нехотно признался Рем, словно бы это короткое слово далось ему с трудом.

- А ведь ты не поверишь, но я даже приготовил его для тебя, но не аппарировал.

И я объяснил Рему про свою поруганную гордость там, в Гоустле, про то, как я пил запоем и что я варил из всего множества зелий в тот проклятый месяц.

- Эх, погубит тебя, Север, собственная гордыня, да и меня заодно с тобой.

- Если можешь, прости меня. Это от того у тебя такие дни были напряжённые перед этим полнолунием?

- Да, от того.

- А я-то думал, это у тебя с позапрошлого года года тянется - ведь мы прошлым летом не ругались, но у тебя был тот же страх перед трансформациеями.

- Ещё и с позапрошлого года, с той июльской ночи. А теперь ещё одна июльская ночь страшная и болезненная - ну, не везёт мне по июлям.

- Ты здесь не при чём - в обоих случаях была только моя вина.

- Зато у тебя малыш крепкий растёт, а ведь не случайно я звал тебя к сыну на это Рождество. Но вообще ты не переживай так из-за эльфийского воспитания - поставят они ему человеческую речь.

- Если бы так уж волновался, то ещё тогда бы и нанял ему кормилицу-женщину.

- Ну, няней-то у твоего малыша будет женщина, верно?

- А чем эльфы плохи?

- Но… ты ведь не серьёзно так говоришь, я уверен.

- Зато я абсолютно серьзен. Няней у него будет Свободная Мать, как и у меня была та же Гикли. Моя мать начала обращать на меня внимание, я имею в виду, не просто похлопывая по щёчке, проходя мимо, только с достопамятного третьего дня рождения, хотя, признаюсь, и до этого заговаривала со мной по-французски, только я не понимал её, а в три года вдруг понял. И не очень-то она меня и после жаловала вниманием. Мне дозволялось только поцеловать ей руку перед завтраком и сказать: «Bon jour, maman». А к отцу я и подойти не смел, да он и не звал. Я на расстоянии кланялся ему и здоровался каждое утро, когда он вообще соизволивал выйти к нам с мамой, а это бывало нечасто. Только после того, как он отравил мать и через две недели пригласил в свой замок наставника для меня, тогда ещё шестнадцатилетнего Альвура, даже несовершеннолетнего волшебника, ведь отцу важно было происхождение гувернёра, его навыки в искусствах, необходимых, как он считал, своему сыну, и знание языков, ну и, всё-таки, возраст - не моложе пятнадцати, лучше «домашнего» юношу, чем выпускника какой-либо школы магии, кроме Дурмстранга, он стал выходить на обед с нами каждый день. И стал буквально допрашивать бедного краснеющего юношу о моих способностях, наличии у меня талантов в чём-либо, а после полугода пребывания Альвура в замке отец уже спрашивал его о моих успехах.

К Хогвартсу мой отец относился с крайне большими предубеждениями, отчасти оказавшимися правдивыми. Но Хогвартс был практически рядом, и у моего отца были трое знакомых в Попечительском Совете Школы.

- Да, ты был мальчик не простой, что называется, не с улицы, не то, что магглорождённые.

- Кстати, я заметил, когда мы были у Ноттов в июне, на двухлетие Париса и Куртия, а там ведь собрались сливки общества, что о магглорождённых говорят снова в уничижительном тоне, много хуже, чем о полукровках, хотя и их не балуют почётом. Да, к слову, и я того же мнения. Значит, снова времена-то меняются. А ты заметил?

- Ко мне, Изгою, вообще там никто бы не подошёл, если бы не твоя костлявая спина, - пытается Ремус увести разговор в сторону.

- Но Рем, ты же понимаешь, что Изгой - это социальный статус, а не чистота крови, ведь ты имеешь в жилах благородную, чистую кровь.

- Кровь, будем говорить прямо, оборотня, а не человека.

- Прошу тебя, не цепляйся к словам, Рем. Твой случай, быть может, уникален. Ведь раньше оборотни кусали совсем ещё детей или, напротив, уже взрослых, чтобы пополнить стаю, а вовсе не семнадцатилетних чистокровных юношей, с этим-то хоть согласись.

- И что?

- А то, что ликантропа-ребёнка не примут ни в одну из магических школ, тебе же просто старый лис дал доучиться, и ты уникальный цивилизованный вервольф с законченным магическим образованием, что дало тебе право стать профессором ЗОТИ и заместителем Директрисы Хогвартса.

- Завидуешь?

- Ну уж нет. Так что ты думаешь об этой тенденции, к которой я, побывав в июле (правда, пришлось до этого три дня не пить), опять-таки, у Ноттов, стал привыкать, про себя называя грянокровок «швалью»?

- Твои слова огорчают меня, прежде всего потому, что ты, такой сильный характером и горделивый, позволил кому-то повлиять на твои мысли и суждения о, в принципе, столь же равноправных членах магического мира, как и ты сам.

- Ты сравниваешь меня или может, хочешь сказать, что ты хуже грязнокровки?!

- Север, да что с тобой? Вспомни Гермиону Нотт, ведь при всех своих талантах и уме она была, как ты говоришь, всего лишь грязнокровкой!

- Покойная миссис Нотт добилась признания собственной усидчивостью и крайне, заметь, очень крайне редкими способностями и складом ума, впрочем совершенно не женским.

И такие, как она или какой-нибудь другой талантливый студент с того же Рэйвенкло, о котором я, впрочем, не слыхивал, могут быть единичными случаями, непредсказуемыми мутациями.

- А твои «собратья» по оружию - чистокровнейшие Пожиратели Смерти? Неужели они все были образцами яркого ума и чести? Что скажешь?

- Люциус Малфой, Правая Рука Лорда, мой приятель и мучитель по приказу Господина; Парис Нотт и его харизматичный отец ; Эван Розье - непревзойдённый стратег Лорда; ироничный циник даже по отношению к Повелителю Антонин Долохов; исполнительный, напрочь лишённый даже толики жестокости Элайа Эйвери; да много ещё ярких фигур. Но, да, в семье не без урода - были тупые Крэбб и Гойл с не менее тупыми, да ещё и похотливыми сыновьями - однокурсниками Драко; Уолден Макнейр, похожий скорее на гориллу, чем на человека; безумная Бэллатрикс - тоже моя мучительница; ещё одна женщина, кажется, из Чехии или Польши - Радмила, со сложной фамилией, её так и звали - по имени, прибавляя «пани», то есть, «леди»- очень жестокая, как и большинство женщин, умеющих налагать Круциатус и применять Аваду.

В общем, были бриллианты, и было грязное бельё, как и всегда в сектах.

- То есть, ты, Север, на полном серьёзе предлагаешь мне поверить, что среди Пожирателей были не просто марионетки Волдеморта, но и люди? Тогда, как же эти, с позволения сказать,«люди» могли быть столь жестоки и злонамеренны?

- Из всех «людей» жестоким был только Долохов, но он же русский, а, значит, дикарь в душе.

- А остальные не убивали, не пытали, не насиловали?

- Представь себе, нет. Только Долохов убивал, накладывая на жертву кровавую Sectumsempra, остальные же разрабатывали планы нападений, их частоту, применение заклинаний во время рейдов, ведь иногда жертв нападений только пытали Круциатусом и несколькими черномагическими проклятьями, но оставляли в живых, даже не калеча, чего не скажешь обо мне после гибели Хоуп.

Ну, а после возвращения Лорда по его приказу пытали всем скопом или поодиночке своего же члена Ближнего Круга. Эти пытки не доставляли удовольствия даже Макнейру, ведь он был прекрасным собутыльником.

Моими персональными мучителями были Люциус и, к великому сожалению, Бэллатрикс, и если Люциус несколько раз позволял себе промахнуться, за что получал жуткий Круциатус самого Лорда, то Бэллатрикс мучила меня столь жестоко и изощрённо, что после пыточной сессии я едва мог аппарировать в Хогсмид в излюбленный мною безлюдный переулок, за которым вскоре кончалась деревня, и надо было идти, идти, проклиная, на чём свет стоит, Основателей за их защитный Купол вокруг Хогвартса. До подземелий я добирался, сначала посетив Альбуса и выложив всю важную информацию, которую удалось услышать или выведать… Так я и жил четыре года.

Глава 4.

- Да, ты, признаться, снова поразил меня, но всё равно, они все были и остаются, те, кто в Азкабане, чёрными магами.

- А посмотри на меня. Неужели ты думаешь, что я - белый маг?

- Нет, но ты - другое дело, ты - стихийный маг, а потому не относишься ни к Свету, ни к Тьме. Я полагаю, именно это позволило тебе быть настолько гибким, чтобы выжить в истинном Междумирье, только не заоблачном, а земном, быть вторым после Лорда в мире тёмном и последним из рабов - в светлом и при этом не предать Светлую сторону, несмотря на все унижения, которыми так щедро одаривал тебя этот мир и несмотря на блага и почёт, которые предлагала тебе Тьма на своей стороне.

- Ты идеализируешь меня, Рем. Я пошёл к Лорду из-за ненависти и жажды мести собственному отцу, а пришёл к Альбусу опять же из-за ненависти и бессилия, которые чувствовал к Лорду. Я - дважды предатель, поставивший свою жизнь на кон из-за двух великих ненавистей, ведь вскоре я воспылал этим чувством к Дамблдору, и лишь одну ненависть удалось мне унять, убив страшной смертью отца, за смерть Альвура.

Понимаешь ли ты, счастливец, что значит семнадцать лет ненавидеть?! Нет…

Опять ты заставил меня вспоминать всю эту грязь… Зачем, Ремус? Неужели тебе, самому близкому для меня человеку, непонятно, что даже вспоминать об этом - значит, снова наполнить сердце прошлой ненавистью?

Да, я убил Альбуса, но не как хотел, по собственной воле, а по его, видите ли, просьбе, иначе говоря, по отношению ко мне, приказу. Ты думаешь, я был счастлив, номинально «правя» в Школе, на самом деле находясь под перекрёстными взглядами Амикуса и Алеко? А ведь все, от любого первогодка до Минни считали меня, именно меня, главным врагом!

Не заставляй меня вспоминать тот год «Большого несчастья», настолько густо он пропитан ненавистью, и моей - к Лорду, прежде всего из-за Нерушимого Обета, который заставил меня принести себе старый лис и всеобщей ненавистью ко мне всех и вся.

- А что это за ещё один Непреложный Обет и как ты мог сдержать его после…после того, как Дамблдора не стало?

- А, это всё дела прошедших лет, но тебе, любимый, так и быть, расскажу.

Ведь дело в том, что моя сила, как стихийного мага значительно превосходила силы Гарри даже к его восемнадцатилетию, когда он победил Лорда, причём я, как ты понимаешь, из-за разницы в возрасте между мною и Поттером, был сильнее изначально. Я имел достаточно сил, чтобы убить Лорда ещё до его развоплощения, да и после возвращения тоже. Но Альбус настаивал на исполнении «Пророчества» сумасшедшей мисс Трелони, желая «поиграть» в шахматы человеческими жизнями и незадолго до запланированной смерти заставил меня принести Гарри Непреложный Обет, что я не буду мешать ему в сражении с Лордом, а сам Альбус выступил в качестве свидетеля. Так он напоследок унизил меня перед Гарри, хотя тот и догадался, что «не мешать» значит «помогать», но Альбус, несмотря на моё магическое преимущество, отвёл мне роль пешки. Именно я подстроил так, чтобы в Визжащей Хижине вовремя оказался Поттер, чтобы передать ему необходимые, практически полностью выдуманные «воспоминания» о любви к его матери и тому подобной чепухе, заставив его поверить, однако, что я «был» на его стороне.

- Ах, вот оно как… Но зачем было выращивать из мальчика машину для убийства, поселив его, к тому же, к ненавидящим его магглам?

- Чтобы вырос Герой, его нужно было закалять, как стальной клинок - из-под молота в воду и обратно на наковальню.

- А зачем столько страшных пыток, зверств, смертей, трёх войн, если ты мог убить Волдеморта ещё до рождения Гарри?

- В том-то и дело, что сил, достаточных для убийства мага такого уровня, как Лорд, без вреда для окружающих, я накопил только к своему восемнадцатилетию, то есть к январю тысяча девятьсот восемьдесят первого года, когда и Гарри, и Невилл были уже зачаты, а «Пророчество» произнесено. Да, я мог бы развоплотить Лорда и в семнадцать с половиной лет, но эффект от этого потряс бы весь волшебный мир Земли, и мало кто из волшебников пережил бы удар такой силы. Теперь ты понимаешь, как сложился весь этот семнадцатилетний карточный домик для меня?!

Я лишь чуть-чуть не успел, а уже оказался вовлечён в чужие игры с собственной ненавистью. Да, я все эти годы ненавидел ещё и себя, поэтому соглашался на самые, казалось бы, безумные и смертоносные авантюры Великого Шахматиста, закладывая и перезакладывая собственную жизнь у Смерти раз за разом, чтобы или погибнуть, будучи раскрытым Лордом, или довести себя до ситуации из кодекса рода графов Снейп и наложить на себя руки, остановив своей смертью безумную игру, которую я вёл, не получая даже простой лимонной дольки, зато поедая невиданные деликатесы на пирах после возвращения Лорда.

Помнишь, как-то раз я заказал Линки в твоё отсутствие обед с лобстером и учил тебя, как нужно его есть?

- Да, помню. Я ещё тогда считал тебя сумасшедшим, как же не помнить.

- Так вот, лобстеров подавали у Макнейра, в Мэрифолл-Холле, там же Люциус провёл наглядную лекцию, как обращаться с теми щипцами, чтобы добраться до нежной массы.

- А правда, что Пожиратели устраивали чёрные мессы и оргии с девственницами?

- Боги, ну, конечно, нет! Чёрные мессы устраивают магглы-сатанисты, ну, те, которые считают, что служат не маггловскому Богу, а его более слабому сопернику - падшему с небес под землю в Ад ангелу Люциферу. Мы же, волшебники, в подавляющем большинстве, верим в Мерлина всеблагого и всемилостивого, в Междумирье и единое для всех - хороших и плохих, белых, чёрных и даже столь редких, стихийных магов - Посмертие.

- А, Север, ты… любил Хоуп?

- Честно говоря, не знаю. Скорее, я испытывал к ней некую разновидность страсти, но не любовь. Мне и хотелось обладать ей, и было грязно лишний раз коснуться её. Я и целовал, и брезговал ей. Не знаю, как объяснить это.

- А Блейза?

- Что Блейза?

- Любишь?

- Нет. Точно не люблю. Прости мне ещё раз за тот вальс - это всё шампанское.

- Но ты же не пригласил ни меня, ни Элизу, хотя она, бедняжка, на каждом балу ждёт, что ты пригласишь её. Она ведь и менуэт умеет танцевать, твой любимый танец.

- Не знаю, почему я потащился к профессору Забини, наверное потому, что он красивый.

- А я?

- Дурилка, а ты - самый красивый, и я люблю только тебя.

А ещё я пригласил Блейза потому, что он - мужчина, ровесник Гарри и Драко, если бы они были живы, и я хотел вновь эпатировать Школу, а ты воспринял это настолько серьёзно, что у меня сложилось чувство, пока ты напивался в кабинете, что я вообще изменил тебе.

- Я видел, как его рука лежала у тебя… ниже поясницы.

- Он - бисексуал, не совсем, как я, а абсолютный - у него женщины не вызывают чувства гадливости, он женат и имеет двоих детей - мальчишек, причём женился он, ещё учась в Школе, а к Выпускному у него уже был наследник. Он женился сразу на пасхальных каникулах шестого курса, по достижении совершеннолетия на француженке из Бобатона, с которой его помолвили во младенчестве, старше его на два года и, соответственно, закончившей учёбу. Но после рождения второго ребёнка, которого ни он, ни жена не хотели, они стали вести более свободный друг от друга образ жизни, и Блейз предпочёл мужчин, разумеется, таких же чистокровных, как и он.

- И всё это ты узнал за один тур вальса?!

- Представь себе, да. Недаром же я умел добывать секретнейшую информацию и передавать её Ордену, а тут - несколько наводящих вопросов, и от загадочности Блейза не остаётся ничего.

- А ты узнал, каким образом он, такой молодой, вошёл в столь близкое доверие к Минни, что она доверила ему мой родной бесшабашный Дом?

- Нет, но я и не спрашивал - я думал, ты знаешь об этом всё.

- В том-то и дело, что мне только пришёл четыре года назад приказ от Минни утвердить Забини, до этого профессора Нумерологии, деканом Гриффиндора. Всё, что требовалось от меня - подпись и личная печать, а сооветствующая символика Минервы была уже на пергаменте.

- А Забини преподаёт Нумерологию и сейчас?

- Как и ты, Высшую, после С.О.В.

Но хватит о нём - докажи, что ты меня любишь, сильно.

- Хорошо, только своими методами. Ты, главное, расслабься, можешь даже глаза закрыть, если хочешь.

Я сажусь на пол между раздвинутых ног Рема, высвобождаю его уже эрегированный член и беру его на всю глубину.

Рем стонет так соблазнительно, что я стараюсь делать всё, как можно медленнее, растягивая наше с ним удовольствие, довожу его до пика, он подаётся бёдрами ко мне, а я сжимаю его яички, и он обильно кончает мне в глотку.

Я с удовольствием выпиваю его семя, ласково провожу языком по нежной коже головки, обсасывая последние капли, облизываю губы, встаю на колени и тянусь к Рему, он наклоняется и целует меня так страстно, что мне внезапно очень хочется оказаться под ним, чтобы он слегка выпустил зверя, и мы насладились бы друг другом сполна, но не говорю об этом потому, что знаю - ему надо аппарировать в свой домик, чтобы Линки собрал какие-то оставленные второпях вещи и книги.

Да, пока я весь месяц беспробудно пил, Рем читал маггловскую литературу, в основном поэтов - Перси Били Шелли, Джорджа Гордона Байрона, Альфреда Теннисона, который понравился ему с моей подачи больше остальных, комедии и трагедии Шекспира и подзабытые Сонеты. Читал он и своего любимого Диккенса, и Теккерея, пьесы ирландца Бернарда Шоу, Оскара Уайльда, к чьей «Иродиаде»даже смотрел иллюстрации Обри Бёрдслея, которые могут сами по себе считаться своеобычными произведениями искусства.

Так что общее впечатление об английской литературе Рем получил и был очень горд собой.

А я гордился за Рема, что даже страх болезненных трансформаций и страшная ночь в клетке на цепи не сломили его дух. Внешне мягкий и деликатный, на третьем году совместной жизни он показал свой истинный характер - волевой ревнивец, активный в постели, не терпящий даже намёка на близость соперника; человек-волк, интересующийся английской изящной словесностью; храбрец, умеющий терпеть, кажется, невыносимую, боль, хотя он и отвык от неё, но видимо, терпение боли - признак здорового оборотня; великолепный и нежный, когда сам того пожелает, любовник, могущий оказаться достаточно агрессивным и резким; наконец, мой супруг, с которым нас связывает не столько Венчание перед Мерлином и людьми, сколько тонкая, живая, переливающаяся в жилах и всех телесных жидкостях тинктура, творящая саму себя, возникшая в момент ритуального соития Короля и Королевы во время Алхимической свадьбы.

Таким оказался мой бывший задушевный друг, а ныне супруг Ремус Джеральд Люпин.

А кто тогда я? Пассивная фигура в синих тонах, способная и принимать ласку, и терпеть своеволие и откровенную грубость в постели от своего супруга? Ну да, ведь я же Королева, во мне должно быть больше мягкости, прощу у себя прощения за выражение, женственности. Но их нет - я такой же мужчина, как и Рем, только физически слабее оборотня, вот он и может взять меня силой, а я его - нет.

- Мне нужен такой же, как я, обычный волшебник, пусть не обладающий стихийной магией, - говорю я себе, а перед внутренним оком -зелёные, яркие, как звёзды, глаза Блейза…

- Но что станется с тинктурой, связывающей нас с Ремом, как пуповина связывает мать и плод внутри неё? Прервётся ли она, если я изменю супругу с третьим лицом? Думаю, нет, но какие-то необратимые последствия точно будут - Великая Алхимия Николя Фламеля не прощает супружеских измен. Тинктура, животворящая субстанция, будет нарушена мною, да и как заводить отношения с человеком, живущим под одной крышей с Ремом?! Нет, это безумие, эти зелёные глаза на смуглом лице должно изгнать из разума раз и навсегда!

Но отчего же я тогда пил по ночам в «Скотланд-Ярде» и здесь, дома? Разве не из-за невозможности увидеть экстаз и удовлетворение в этих глазах?!

Я механически прощаюсь с Ремом, он замечает, что со мной что-то не так, но разве человек-волк может понять просто человека, ведь в его жилах, в отличие от моих, течёт жидкое серебро…

Я говорю положенные слова расставания на три дня - ровно столько времени мне понадобится, чтобы привести в порядок, нужный только мне, дом и обдумать всё, касающееся Блейза. Нужно думать, пока я один, а в ушах почему-то звучит отголосок слов Рема о поиске философского камня… Наконец, Рем аппарирует вместе с Линки, и я остаюсь один…

Опять один, но на этот раз одиночество меня не угнетает, а, наоборот, придаёт новых сил. Надо думать, думать, думать… о философском камне. С моими способностями стихийного мага матрицу я могу создать непосредственно из стихий Земли и Огня, да, Огня, чтобы он сверкал, как тот камень, что я видел в разжатой ладони потерявшего сознание первокурсника Гарри.

Но вот чем мне наполнить его, ведь я - специалист по чёрной магии и обладаю способностью управлять стихиями…

Какой стихией заполнить естество камня, если даже любовь покинула меня, и я серьёзно думаю об измене своему Избраннику, Королю, золоту, брату-близнецу?

Но я не истинная Королева, как бы ни старался ею быть, не мягкое серебро, но платина, не сестра-близнец, но сам брат!

Я - мужчина, и это прежде всего! Я не желаю приобретать женственные, мягкие черты. К чёрту! Я буду с Блейзом, а Рем пускай бесится потом и насилует меня или, напротив, пьёт и не касается - мне всё равно, я хочу этого смуглого, сексуального парня, который сам предложил мне близость и надолго, на несколько лет, с глазами, похожими на две Венеры - планеты, покровительствующей Любви!

Да, я сам выбирал на роль Красного Жениха Рема, предпочитая на тот момент стать Лилейной Невестой, я сам виноват. Но и сделай я наоборот, мой вожак-волк не смирился бы с участью серебра, хотя оно и в его крови.

Нет, я не буду разрушать тинктуру глупой и подлой по отношению к Рему изменой, нужно, во что бы то ни стало, создать философский камень, наполнив его Любовью и исцелить Рема от ликантропии - тогда он будет мягок и нежен, без этих внезапных вспышек пустой, ведь пустой же, ревности, без животной грубости в постели, да и без проклятой жизни, измеряемой промежутками между полнолуниями…

Но как наполнить камень, пусть и огненный, чувством? Вернусь в Хогвартс, перечитаю всю литературу по этому вопросу, хотя у меня её мало, а значит, нужно будет завтра же попасть во «Флориш и Блоттс» за новыми книгами. Что может быть лучше новых книг?! Только новые эксперименты.

Я срываю первый гобелен, выношу его на задний двор, потом та же участь постигает и остальные фальшивки, обнажаются прекрасные лазоревые стены. Я иду на задний двор, заклинанием делаю кучу тряпья меньше и компактнее и произношу слово, о котором мечтал больше года, взмахивая рукой:

- Incendio!

Сухие тряпки тотчас сгорают, оставив после себя неопрятную кучку пепла. Призвав стихию Земли, я засыпаю пепел, и вот уже на месте пожарища - зелёная трава.

Словно и не было этого шепчущего наваждения. Я горестно вздыхаю: «Сжечь бы тогда, как только они начали нашёптывать мне так громко, что и Рем слышал, о наследнике».

Ну вот, есть у меня теперь и наследник, и не сгинет имя Снейпов, по крайней мере, ещё на одно поколение, но я не стал счастливее, наоборот, я до сих пор всерьёз ударяюсь в мысли о двух Венерах - глазах Блейза.

Счастливый избавлением от копий фамильного древа, я наливаю себе рюмку коньяка и иду просматривать свои переводы. Нахожу коротенькое, но ёмкое переложение стихотворения Уолта Уитмена «Если кого я люблю», внимательно просматриваю его - оно определённо содержит магию, пусть странных, изломанных, но стихов. Вот и посмотрю на неё в действии.

Выхожу в сад, сажусь на свою, в полутора ярдах над землёй, развилку, пригубляю коньяк и произношу, обращаясь к закатному небу:

Если кого я люблю, я нередко бешусь от тревоги,

что люблю напрасной любовью,

Но теперь мне сдаётся, что нет напрасной любви,

что плата здесь верная, та или иная,

( Я страстно любил одного человека, который меня

меня не любил,

И вот оттого я написал эти песни.)

Едва закончив читать, вижу Блейза Забини в огромной, пустой комнате, лежащего на широком ложе под балдахином и бессмысленно глядящего невидящими, расфокусированными глазами в моём направлении. Я пугаюсь, но напрасно - Блейз не видит меня, словно бы даже я не явился призраком в его доме, а являюсь абсолютно прозрачным.

Поняв это, я дозволяю себе вольности - подойти, сесть на кровать, провести рукой по лбу, носу, бровям, наконец, прочертить дорожку непокорных губ и закончить ласку, проведя рукой по щекам и подбородку. Он всё равно ничего не чувствует, хотя когда я провожу пальцем по абрису губ, он как-то нервно облизывается.

Самое странное заключается в том, что я не могу представить, неужели мне придётся, да и удастся ли аппарировать домой в виде бестелесного существа.

Но пока я не собираюсь покидать Блейза - вместо этого я целую его, он выбрасывает руку, безошибочно заключая моё бестелесное существо в объятие, поворачивается на спину, освобождая вторую руку, и захватывает меня ещё крепче, жарко шепча мне в рот:

- Ты пришёл, Северус, наконец-то пришёл… Я так ждал тебя - мой дом настроен на магию стихов.

Ты удивлён? Да, я не умею творить её, являясь магом всего лишь Огня, но умею чувствовать тебя на расстоянии. Особенно, когды ты уязвим.

- С чего ты взял, Блейз, что я сейчас уязвим?!

- Иначе бы ты был в постели с волком, а раз его нет поблизости, то ты мой.

Теперь и навсегда…

Он поцеловал меня так, что у меня закружилась голова.

Оторвавшись, я сказал:

- Не играй со мною, Блейз, всё равно я - бестелесный призрак, и ты не сможешь овладеть мной.

- В этот раз - нет, но в следующий, когда мы оба будем во плоти, я обещаю тебе столь изысканное наслаждение, которого ты не получал, да и не мог, от своего оборотня.

- Мой супруг очень искусен в любви, - осторожно говорю я.

- Но он оборотень и потому не понимает, да и не и может понять, ведь серебро в крови мешает, каких ласк, на самом деле, заслуживает его супруг.

- Извини, Блейз, я не в силах изменить Ремусу. Из-за тинктуры.

- Ха, неужели Мастер Зелий, лучший в Британии и входящий в тройку мировых лидеров по зельеварению, не знает способов обхитрить эту вашу алхимическую связь?

- Да, можешь себе представить такое, Блейз? Не знаю.

- Зато знаю я, Северус, и тебе не о чем беспокоиться. Ведь ты спал с женщиной?

- Нет, - упрямо отрекаюсь от Хоуп.

- Да ладно тебе, Северус, половина профессорского состава знает о том, что в роду Снейпов появился новый наследник, а вторая половина знает, что у тебя был роман с женщиной.

Только тебе до сих пор приятно, видимо, носить личину шпиона, а вот твой Ремус…

Впрочем, на этом мне лучше умолкнуть, ведь ты и сам уже обо всём догадался, правда же?

- Правда, - отвечаю так тяжело, словно бы меня ударили под дых, и не кто-нибудь, а сам Ремус.

- Ну что ж ты ему не доверишь выбор крёстного своему наследнику?

У тебя же, наверняка, есть идеи по этому поводу.

- Нет у меня никаких идей, кроме как сделать крёстным тебя, Забини.

- Это чтобы я не домогался к тебе, как один отец к другому? Хороший был бы ход, да вот я отказываюсь от такой чести. Извини, ты мне дороже.

Внезапно поддавшись порыву, который даже не стараюсь сдержать, я говорю ему:

- Да и ты мне тоже.

- О-о, да, договорились…

-… о паритете.

- Называй, как хочешь - п-по мне одно - договор вступает в силу с момента нашего возвращения в Хог.

- Я. Не. Могу. Изменить, Рему. Из-за…

- Да подумай только, если ты «изменил» супругу- мужчине с женщиной, и ничего с вашей долбаной тинктурой не случилось, то что с ней станется, если мы будем с тобой?

- С женщиной я изменил Ремусу единожды…

- И потом ты не ласкал её, даже пальцем не трогал?

Удивляясь провидческим талантам Блейза, я честно ответил:

- Да, ласкал и целовал, но это была не любовь, а какая-то грязная похоть и страсть.

- Ну вот, начинаются традиционные для геев-бисексуалов разговоры о женоненавистничестве.

- А кто такие геи-бисексуалы? - спрашиваю с интересом.

- Типа тебя, имевшие за всю жизнь контакты только с мужчинами и один или пару раз - с женщинами.

- Ну, уж второй раз я к женщине и близко не подойду.

- Для начала - не зарекайся, а так - классический случай «и хочется, и колется».

- О чём это ты, Блейз? Я не понимаю.

- А ты поцелуй меня снова, тогда объясню.

- Нет уж, без условий - ты просто объясняешь мне, и точка.

- О, да ты строптивец, - он прижимает моё неосязаемое тело к себе, и как он его только чувствует? И целует глубоко, пока из моего рта не доносится полу-замерший на губах выдох.

- А ты не сдерживай себя, ты же не на балу, - смеётся Блейз.

Итак, и к красивым молодым мужчинам тебя тянет, а, если бы ты побольше бывал в Свете, то и к хорошеньким женщинам тоже потянуло бы.

- Но я дважды за лето был у Ноттов, причём последний раз - чуть больше месяца назад, один…

- Да разве это - Свет?!

Побывай у Эйвери - теперь там мужское общество через день, а по остальным дням - смешанное. С тех пор, как ублюдки уложили Авадой графа Уорси, а его жена ненадолго пережила мужа, смешанное общество собирается у мисс Алисии Эйвери, твоей «любимой» ученицы, которую ты так часто оставлял на отработки буквально ни за что, что не будь твоим супругом мужчина, злые язычки наших профессорш уже наболтали бы целый клубок о ваших с ней «отношениях». Уж поверь мне - я изучил их повадки за шесть лет. На самом деле общество собирают её прадеды.

- Ты думаешь, я не изучил профессорских повадок за… девятнадцать с половиной лет?

- Какой же ты старый, Северус, но почему же я так влюбился в тебя? Не знаешь?

- Ну… я выгляжу моложе своего возраста, у меня прекрасные волосы и да, красивые глаза.

- А ещё аристократическое черты лица, нос, словно сошедший с маггловских старо-французских монет и немецких гравюр эпохи Возрождения, эротичный рот и правильный овал лица. Всё, что требуется и мужчине, и женщине, чтобы влюбиться в тебя.

Странно, что я практически не замечал твоей мужественной красоты, будучи студентом.

- Просто тогда я редко мыл голову.

- А, да, это точно, а теперь ты похож с этой копной на Демона Люцифера. В тебе таится такая черномагическая сила!

- Ну, мне пора, Блейз. Где мы сейчас - в Лондоне?

- В Сен-Мари-де-Обижье.

- Это городок во Франции?

- Нет, одно из моих поместий, но, разумеется, во Франции. Я живу тут всё лето в компании домовых эльфов.

- Не подскажешь ли, как мне отсюда добраться до Лондона, я имею в виду, смогу ли я аппарировать?

- Не сможешь. Ты же сам себя не ощущаешь.

- А как это делаешь ты?

- Стихия ведёт меня. Видимо, ты тоже маг какой-то стихии, идущей на лёгкий контакт с Огнём. Воздуха?

- Ты прочти угадал, но мы никогда не будем в таких отношениях, чтобы я…

- Да брось, Северус, не хочешь - не говори. Пусть это будет твоей маленькой тайной, если для тебя так важен этот секрет. Я ничего не имею против маленьких секретов с твоей стороны, я же знаю, ты привык за четырнадцать лет… А вот об отношениях повторюсь - не зарекайся.

- За семнадцать, Блейз и, да, я привык свято хранить тайны, пока не доверюсь человеку полностью. Так как мне покинуть твоё имение?

- Просто прочти, можешь про себя, если и это - тайна, то стихотворение, что привело тебя сюда.

- О, вот это - не тайна.

И я читаю четверостишье Уитмена, за которое взялся в своё время, чтобы избавить полюбившиеся мне строчки от американизмов, и мне это тогда удалось.

А теперь я снова оказываюсь в своём саду, с еле пригубленной рюмкой коньяка в руке, но со вкусом поцелуя Блейза на губах, весьма странным и напоминающем мне о далёком детстве.

Вывод, который я делаю, кажется мне потрясающим - не применять неизвестную, но очевидную магию стихов, хотя должен был прийти к нему ещё два года назад, когда сначала чуть было не «заставил» утопиться Рема в озере, а потом, погнавшись за тонущим мороком, едва не утонул сам.

Я слезаю из развилки и ставлю рюмку в траву около ствола яблони, а сам лезу выше, чтобы проводить закатное солнце.

Пока я слезаю с дерева, становится совсем темно, я наощупь нашариваю рюмку, отпиваю немного и по памяти пою сам себе:

En une chambre cointe et grand,

Se sist bele Eglentine

Deseur un lit riche et pleasant

Et enclos de cortine;

En sospirant

Va regretant

Ce qu`aime d`amor fine,

Puis va dissant:

«Dieus! Por qu`aim tant

Celui qui tant

Va demorant,

Quant set que j`ai dolor si grant

Que nuit ne jor ne fine?

Or n`i sai medicine,

Sе plus atent»

Перевод был мне, в принципе, не нужен, но я решил намурлыкать и его, чтобы убедиться, качественно ли он ложится на мотив простенькой, наивной, но очень старой, двенадцатого века, баллады:

В покое светлом и большом

Сидела Эглантина

На ложе мягком и пустом

Под сенью балдахина.

Упав ничком,

Призналась в том,

Что жжёт её кручина.

Рекла потом:

«Господь! В мой дом

Что ж не влеком

Тот муж, о ком

Грущу тайком,

Коль сердца жар ему знаком

И мук ясна причина?

Вот-вот меня кончина

Возьмёт тишком».

Да, вот так во всём видишь второй смысл, даже там, где и не было никогда: «В мой дом что ж не влеком тот муж, о ком грущу тайком»? Я рассмеялся - знал бы безвестный автор, что слова его героини может повторять мужчина? Поэтому незачем опошлять скромную балладу, её автора да и свою душу, лелея в ней мечты об измене супругу, пусть и оказавшемуся не во всём примером для восхищения, но всё же сильно любимому.

Блейза же я не знаю, а поговорив с ним, узнаю ещё меньше, и потому, как любого незнакомца, способного учинить вред мне или Рему, опасаюсь после сегодняшнего приключения ещё больше, чем, когда пил, мечтая о его оливковом теле и зелёных глазах.

Нет, выход не в измене, хотя, почему бы не побывать завтра вечером, после покупки книг у Эйвери, в их имении?

Надо бывать в Свете, хотя бы изредка, чтобы снова и снова убеждаться в пошлости и бахвальстве законодателей мод и стиля жизни. Если мне повезёт, там будет смешанное общество, но не трясут же мужчины друг друга, оказавшись без дам?! Наверняка, курят, пьют, играют в ставшую модной в этом сезоне рулетку - ещё одно старое маггловское изобретение, попавшее непосредственно в круг бомонда. А потом, со спокойной совестью, на следующий день заняться самостоятельным сбором и уменьшением сундуков и зачехлением бьющихся предметов, а Линки пускай занимается мебелью, ведь ещё вовсе неизвестно, когда мы снова аппарируем в наш дом.

Ведь хоть я и стихийный маг, но призвание Мастера Зелий само говорит за себя - большую часть работы, да практически всю, приходится делать своими руками.

Я хотел вначале потратить первую половину последнего «одинокого» дня на покупку картин, как и обещал два года назад Рему, под стиль дому - в рамках «ар-нуво», но потом передумал, ведь Рем не видел ни одной работы в этом жанре, тем более откровенно эротической двусмысленной тематики. Может, следует сначала сводить его в маггловскую картинную галерею, чтобы поближе познакомить со стилистикой? И я так и поступлю.

…Накупив книг о Николя Фламеле и его работ, я аппарирую домой, а оттуда на подземке еду в центр, где находится скопище книжных магазинов. Здесь в одном из них, в разделе «Мистицизм» покупаю интересную книгу по арабской алхимии, а в разделе «История медицины» скупаю всё о Парацельсе, его жизни и работах. Домой просто-напросто аппарирую из, в это мгновение безлюдного переулочка, куда выходит боковая дверь книжного.

Дома, смыв с себя пот под струями прохладной воды в душе, нахожу в себе желание пообедать, привычно зову Линки, и только потом вспоминаю, что в доме я совершенно один. Приходится идти на кухню и проводить ревизию продуктов, ведь сегодня я, почему-то, поднялся только в одиннадцатом часу и, не позавтракав, даже не вспомнив о еде, ринулся на любимейшую охоту за книгами. Готовить долго не хочется, я прямо на кухне ем сандвичи и тосты с джемом, пока не насыщаюсь.

Интересно, во сколько начинаются увеселения у Эйвери, и я вспоминаю, что ни разу там не был. Недолго думаю, произношу то четверостишие Уитмена и снова оказываюсь у Блейза. Он куда-то собирается, уж не к ним ли?

- Профессор Забини, добрый день.

Глава 5.

Он медленно, словно не удивлён голосу из воздуха, отвечает:

- Да, Северус.

Ну, Северус так Северус.

- Блейз, не мог бы ты дать мне координаты для аппарации в поместье Эйвери?

- А я, собственно говоря, в МаунтГорроу-Холл, к сэру Клоссиусу Эйвери и собираюсь, как видишь.

- А Клоссиус - старший из Эйвери?

- Да, ещё у него живёт сводный брат по матери, ненамного моложе, Клавдий, старшему около ста семидедесяти, а Клавдию, точно знаю, на семь лет меньше, и представь, оба прекрасно сохранились и ведут пока активный образ жизни.

- А почему братья по матери живут вместе? - спрашиваю я и тотчас осекаюсь. - Это ведь не из-за того, что я подумал?

- Именно из-за этого, и они всё ещё любят друг друга, хотя, ты же знаешь этих Эйвери - у младшего была, как и у тебя, Избранница, а старший до сих пор женат.

- И неужели только один из Эйвери был Пожирателем? Из всей их, насколько я знаю, большой семьи?

- Тебе лучше об этом знать, великий шпион Светлых сил, - смеётся Блейз.

- Да, но я знаю о Ближнем Круге, немного о Среднем и всё. Не мог же я знать всех Пожирателей лично - не к лицу это Левой Руке Лорда.

- Разумеется, да ведь с тебя этого и не требовали, а если бы потребовали, то, я уверен, ты знал бы каждого новичка, едва принявшего Метку, разве не так?

- Так, но ты не ответил на мой вопрос - Элайа Эйвери был единственным?

- Да. Он ещё был и моральным уродом в семье - любил жену до самой смерти и у него не было связей с мужчинами, что, как ты понимаешь, для дружного коллектива семьи казалось, мягко говоря, странным.

- А Элиас… был их сыном?

- Да, но он плохо кончил.

- Я знаю.

- А мисс Алисия Эйвери - его сестра. Но она купается, как рыбка, в совместных приёмах и не торопится замуж.

- Насколько я её помню, она не красавица.

- Такой и осталась, хотя девица что надо. Вот только кому? - хохочет Блейз.

Сегодня мужская вечеринка, но ты не думай, что это означает нечто малопристойное, всего два отличия - полное отсутствие дам, и оттого более непринуждённая беседа, и рулетка. Идём со мной, туда принято являться парами, а твой профессор-оборотень никогда туда не сунется, равно, как никто из бывающих в доме Ноттов. Последние, как бы это получше сказать, не доросли до уровня приёмов у Эйвери.

- Хорошо, пойду с тобой, но учти, только из уважения к остальным мужчинам и установившимся традициям.

- Т-тебя долго ждать или мне аппарировать к тебе в Лондон?

- А откуда ты знаешь, что мой дом в Лондоне?

- Ты сам обмолвился вчера о том, как тебе попасть обратно в Лондон.

- А ты наблюдателен.

- О-о, да, я наблюдаю за тобой с того момента, когда ты снова очутился в Хоге, если хочешь знать.

- Хорошо, что я не знал о твоих наблюдениях за мной, но мне пора.

- Значит, если ты не хочешь пригласить меня к себе, вот мои координаты для аппарации. Отсюда отправимся к Эйвери. Но учти - ты мне должен.

- За что?

- Поцелуй у Эйвери за то, что я введу тебя в настоящий бомонд.

- Но только один поцелуй.

- Да, но ты первым поцелуешь меня, а я в долгу не останусь.

- Подбиваешь меня перед всей мужской половиной высшего света изменить Рему с тобой?! Да не нужны мне эти Эйвери!

- Не кипятись. Может, сам захочешь целоваться, а ты уже сейчас, заранее злишься.

- В общем, я аппарирую к тебе через четверть часа.

- Так быстро? И вот ещё - одень самое лучшее, чтобы произвести надлежащий фурор.

- Разумеется, за кого ты меня принимаешь, мальчишка? - говорю полу-зло, полу-нейтрально.

- Не сердись, лю-би-мый.

У меня от его «любимый», произнесённого томным голосом, как в постели после оргазма, идёт кругом голова, но я быстро произношу стихотворение и оказываюсь у себя на кухне.

… Если я опаздываю куда-либо, то только по независящим от меня причинам.

Сегодня такой причины нет и ровно через пятнадцать минут я у Блейза.

- О-о-о, - только и может сказать он при моём появлении, - прекрасен, просто прекрасен, настоящий Люцифер.

- А с кем ты собирался отправиться к Эйвери до того, как возник я?

- Тебе не к кому ревновать.

- Я не…

- Ревнуешь, раз спросил. Так вот, с моим бывшим мужчиной. Ведь в настоящее время у меня никого нет. Пока. - он многозначительно смотрит на меня. - Вот и приходится, чтобы не оскорблять общество, пользоваться прежней, уже распавшейся связью. Так что, всё очень просто и банально - никакой тайны я из этого не делаю в обществе. Там уже все мужчины, да и женщины тоже, в курсе моего одиночества.

Ну ладно, я смотрю, мы можем задавать друг другу вопросы обо всём на свете дни напролёт, оставляя ночи для любви, - проникновенно глядя мне в глаза, лукаво улыбается Блейз. - Но нам пора к Эйвери. Да постарайся не запутаться в них - они удивительно похожи. А ещё там будет куча незнакомых тебе мужчин с более - менее знакомыми фамилиями…

- У меня профессиональная память как на лица, так и на имена.

- Позвольте Вас обнять, мистер Величайший Шпион, и мы аппарируем.

МаунтГорроу оказался обнесён такой же широкой, что была раньше у Гоустла, антиаппарационной зоной. Мы долго идём по ней и ощущения-воспоминания мои не из приятных. Видя, что я нервничаю, Блейз берёт меня под руку, пользуясь нашей разницей в росте, правда, почти незаметной, не то, что с Ремом, но, разумеется, в мою пользу.

Потом приобнимает за талию. Я уже готовлюсь сбросить его руку, но никак не могу этого сделать - мне приятно это полу-объятие, а ещё я пользуюсь тем, что нас, если и видит кто из венецианских окон замка, построенного в совершенно неуместном для Англии стиле итальянского палаццо, во-первых, по причине климата, а во-вторых, по дисгармоничности такой южной роскоши на фоне скромного английского пейзажа, то не узнает, прежде всего, меня. Блейза, как я понимаю, здесь знают хорошо. Вот и пользуюсь пока-что-безымянностью, затем останавливаюсь, опускаю лицо и накрываю тёмно-розовые губы Блейза своим ртом, поцелуй опьяняет нас обоих.

- Вот ты и поцеловал меня, своего бывшего ученика, суровый, верный супругу профессор, - улыбается он и лицом, и глазами, от этой улыбки становясь ещё красивее и притягательнее.

Он обхватывает моё лицо руками и снова наклоняет к себе, целуя столь нежно и искренне, что от этих эмоций, как от вина, кружится голова. Или она просто кружится из-за недозволенной близости чужого, молодого, желанного тела?

Нацеловавшись до припухших губ, мы поднимаемся по широкой лестнице на высокий первый этаж, нам преграждает вход человек в средневековом византийском костюме:

- Мистер Блейз Забини, добрый вечер, позвольте Вашу мантию.

- Сначала прими мантию у сиятельного графа Северуса Снейпа, Джеймс.

- О, какая честь, сам граф Северус Снейп пожаловал к моим хозяевам. Они-то про Вас, сэр, давно наслышаны, господа-то мои все.

- Снимите мантию, Джеймс, и не утомляйте меня пустой болтовнёй.

- Да-да, конечно. А теперь Вашу, мистер Забини.

- Забини, у Вас, что, нет титула?

- Сэр Блейз Коэлис Забини, к Вашим услугам, - подаётся он в порыве поцеловать меня. - Просто лорд Забини.

Я отстраняюсь и спрашиваю:

- Так почему этот сквиб не не величает тебя, как положено?

- А мы с Джеймсом приятели, правда, Джеймс?

Тот усиленно кивает и расплывается в широченной улыбке.

- Что ж, в таком случае, мистер…

- Просто Джеймс, - снова кивает сквиб.

- Хорошо, просто Джеймс, смело причисляйте и меня к своим друзьям, - я улыбаюсь ему, он не верит своим ушам, но тоже улыбается мне.

Почему я вдруг зачислил неизвестного мне сквиба к друзьям, сам не могу понять - просто захотелось быть «своим» в этом несуразном для Англии, но полюбившемся мне с первого взгляда палаццо, а также сделать приятное Блейзу, показав, что не настолько уж я и кичлив, как могло бы показаться в первую минуту пребывания у дверей дома семейства Эйвери.

Мне кажется, что Эйвери должны быть более душевными людьми, чем графы Уорси, ведь Элайа никогда не пытал, равно, как и я, своих сподвижников по Ближнему Кругу, даже в отличие от меня, наложившего парочку Круциатусов в ту достопамятную ночь на Бэллатрикс. Ещё бы ей привести Гарри тогда, ведь я всю ночь, вплоть до вызова к Лорду, просидел у Полной Леди, накинув на голову капюшон плаща, а на лицо надвинув, правда, так, чтобы не задохнуться от долгого сидения, маску Пожирателя, надетые, во-первых, чтобы меня не узнала Леди на портрете, а, во-вторых, чтобы, почувствовав так и не ставшую привычной особенно сильную, после повторной Метки, боль, добежать, на этот раз, с открытым лицом до линии аппарации.

Второй слуга - человек в такой же богатой одежде, осмотрел нас с головы до ног и преклонил колено перед каждым.

- Таков здесь этикет, - шепчет горячо в ухо Блейз.

- Красиво, ничего не скажешь. Он ведь маг?

- Да, и чистокровный, но его роду только восемь поколений.

Маг раскрыл створки громадных дверей и провозгласил:

- Сиятельный граф Северус Снейп и лорд Блейз Забини!

Мы вступили в залу, намного большую, чем у Уорси, в которой было около двадцати мужчин, а во главе, прямо напротив дверей, сидели два благообразных старца, так похожие друг на друга, что их можно было бы принять за близнецов. Мы с Блейзом церемонно раскланялись на три стороны, мужчины были явно заинтригованы, чтобы посмотреть, с каким-таким графом Северусом Снейпом пришёл Блейз.

- Ещё не все гости в сборе, скоро будет около пятидесяти мужчин, юношей и старцев. А теперь пойдём - я представлю тебя хозяевам дома.

- Сиятельный граф Северус Ориус Снейп, уважаемые сэры Клоссиус и Клавдий.

- Вы из рода Снепиуса Малефиция и супруги его Вероники Гонории.

- Да, о, прекрасные сэры.

- Достойный род, что скажешь, Клавдий?

- Немного найдётша в шовременной Британии таких доштойных родов, Клошшиуш, вожлюбленный брат мой.

- Идите же, внуки, веселитесь, ибо для веселия дана вьношам пора эта, - говорит цветисто старший брат.

- Да, штупай, вьюноша, - Клавдий глядит в мои глаза и вдруг плотоядно облизывает шамкающий рот, - до щего же ты хорош, вьюноша, но глажа твои - не от Мерлина вшемилоштивого, но от Шатаны.

- Не знаю, о ком Вы, прекрасный сэр Клавдий, ибо рождён я в семье благочестивой.

- Гордыня - твой грех, - подытоживает Клоссиус.

- Да, Вы правы, прекрасный сэр Клоссиус, - все мужчины в нашем роду были гордыми, но не горделивыми, - я говорю смело, с достоинством.

Не отступать же мне перед читающими нотации старыми маразматиками?!

Но когда Клавдий старается заглянуть мне в глаза во второй раз, меня уводит от стариков Блейз и начинает знакомить с присутствующими мужчинами, все, как один, среднего возраста - лет семидесяти- восьмидесяти, с хорошими зубами и цветом лица, слегка седеющие у висков, но не седые, совершенно нет облысевших.

Потом Блейз отводит меня в сторону и, обнимая, прижимаясь всем телом говорит:

- Здесь и мой первый мужчина, ну, Арес Ноблиус Горт, запомнил его?

- Да, - говорю я, не отталкивая Блейза и не отстраняясь сам - мне хорошо с ним, - сколько же лет тебе было тогда?

- О, девятнадцати ещё не было, как раз родился мой второй сын, Андриус, я зову его, как жена - Андри.

- А первенца как?

- Генрикус, Анри.

- Как она в них не путается только.

- Ну, для начала, они очень разные внешне, Генрикус - моя копия, а Андриус - Персуальзы.

- Кого?

- Так жену мою зовут, ты же не забыл, что она родом из Франции, да и в Англии прожила-то только до родов Анри. А потом уехала к родителям на родину.

- Не забыл, просто так звали мою мать, тоже француженку. Я потерял её в десять лет.

- О-о, сожалею. Но это имя - распространённое в самом высшем свете Франции.

Т-так вот, если позволишь, я продолжу. Мы с ней разделили имущество, её акции играют на лондонской маггловской бирже, самой солидной в Европе, а сбережения хранятся в Гринготтсе, поэтому моё Сен-Мари-де-Обижье находится там, на родине жены, а моё поместье Забини-Мэнор, большое, кстати, покажу осенью, там очень красиво… - Блейз говорит, говорит, говорит, перескакивая с одной мысли на другую, не успев закончить первую, так, что я вижу - он очень нервничает отчего-то.

- Стоп, - говорю я, - отчего ты так нервничаешь?

- От близости моего первого мужчины, конечно.

- Ты, что, впервые встречаешь его у Эйвери? - я настойчив.

- В твоём обществе, разумеется, впервые.

- И что это меняет?

- Всё! Ведь я так сильно люблю тебя! А он… он был так жесток со мной…

- Да что он тебе сделал и когда? - я стараюсь пробиться через бессмыслицу высказываний Блейза к истине.

- Хорошо, я расскажу, но это моя тайна и, пожалуйста, не делай её достоянием…

- Да ничьим достоянием, кроме моего, она не станет, клянусь честью рода Снейпов и благополучием наследника.

- Выйдем на лоджию. Ты куришь?

- Иногда. Могу сотворить.

- Сотвори, когда выйдем, знаешь, сигареты, это такие маггловские, прости…

- Ничего, я и сам только их курю.

Мы вышли на лоджию, с двух сторон - южной и восточной, опоясывающей палаццо, и закурили.

- Отличный вкус, Сев.

- Что? Что…как ты меня назвал?!

- А что, нельзя?! Ну, сократил твоё имя, подумаешь…Если нелься, ты так и скажи, зачем орать-то?

- Я не ору, а всего лишь покрикиваю.

- Тебя так муж зовёт, что ли?

- Нет, Рем зовёт меня «Север».

- Длинно как-то, но молчу, молчу.

- Так что ты хотел мне рассказать?

- О ком?

- Вот дурилка картонная, сам же вызвал меня на лоджию, перед этим распсиховался, что тот волшебник, Арес Ноблиус Горт, поступил с тобой дурно.

- Когда я захотел порвать с ним отношения в самом их начале, по причине полной нашей несовместимости темпераментов, он… он, в общем, он насиловал меня три дня и ночи, сунув мои ноги в таз с водой, чтобы она уничтожала мою магию Огня, а сам уходил есть за накрахмаленной скатертью в окружении домовиков, представляешь? А потом, пополнив силы, возвращался и снова насиловал меня, днём и ночью, ночью и днём…

- Всё, хватит, так на сколько времени после этого «внушения» ты ещё оставался с ним?

- Ещё полтора года, наполненных страхом, ненавистью и рвотными позывами, когда он заставлял, а он всё время только и делал, что заставлял меня делать то или другое, заниматься с ним оральным сексом и тому подобное, ну, то есть тем, что выполняют только по-настоящему любящие пары.

- Я понимаю тебя обо всём, касающемся секса, ведь любви-то между вами и не было.

Тогда как ты не побоялся связаться со вторым мужчиной? И как тебе удалось избавиться от первого, ведь, насколько я понимаю, твой первый отобрал у тебя палочку?

- Сначала о первом. О, сотвори ещё сигаретку, а то я нервничаю.

- Бери, я тоже, пожалуй, покурю.

- Так вот, однажды мне удалось подсмотреть, где он её спрятал, ну, а дальше - немного везения и три Stupefy подряд. Ты же заметил, какой он крупный?

- Да, и видимо, такой же сильный.

- Ты и представить себе не можешь, какой. А я был изящным юношей, так, что расклад никогда не был в мою пользу. Я всегда был снизу и считал, что это моё место.

Но через год после счастливого избавления от Горта я проживал во французской Швейцарии, где лечился у замечательного, хоть и грязнокровного, целителя душ, а потом был в магической части Женевы, ко мне за столик присел незнакомец, представившийся, как виконт Клодиус Анри де Номилье, я понял, что влюбился с первого взгляда, вот, как в тебя, Сев.

- Ты же говорил, что всего лишь наблюдал за мной?

- Да, наблюдал, но ведь не как за просто интересным человеком, хорошим собеседником и деканом противоборствующего Дома, я сразу влюбился в тебя, но у тебя тогда только начал складываться роман с Люпином, и я решил подождать, пока он прискучит тебе.

- Но он не…

- Иначе бы ты не целовался со мной перед незнакомыми, пусть, но мужчинами, которые спустя полчаса узнали твоё имя.

- О, это было какое-то наваждение, прихоть, не знаю, как ещё назвать.

- Да скажи уж просто, Сев, я тебе нравлюсь.

- Да, ты мне нравишься, но это не значит, что я буду изменять Ремусу с тобой.

- Хорошо, пока пусть будет так, а потом посмотрим, в чью спальню заведут тебя коридоры Хога.

Кстати, мои апартаменты там - на втором этаже, у статуи Николаса Безвредного, знаешь такое место?

- Разумеется, не случайно я патрулировал коридоры Школы в бытность твою студентом да и до этого. Четырнадцать лет хождения по ночному Хогвартсу привели к тому, что я знаю все статуи по видам и именам, и все профессорские апартаменты тоже. Конечно, снаружи.

- Ну вот, теперь у тебя появляется великолепный шанс узнать апартаменты декана Гриффидора и преподавателя Высшей Нумерологии, твоего покорного слуги, изнутри.

- И ты думаешь, я подпишу нам обоим смертный приговор от руки профессора ЗОТИ, заместителя Директрисы Школы? Ну, уж если и не смертный, то Круциатусов мы получим порядком, - решаю я напугать Блейза, хотя знаю, что даже во время самой жестокой, третьей Войны, Рем ограничился несколькими Imperio. - Ты же не представляешь, что Ремус учудил после нашего с тобой вальса! Всего лишь тура вальса!

- И что же он сделал? Бросился душить, как Отелло Дездемону?

- А ты неплохо знаешь маггловскую теологию и литературу, позволь тебе заметить.

- А, пустяки.

Итак, что же натворил твой ревнивый, как и все оборотни, супруг?

- Заперся в кабинете и глушил скотч пинтами, потом я всё же добрался до него, отпоил Антипохмельным зельем, но он собрался бросить меня и аппарировать в свой старый домишко, не подумав даже об Аконитовом зелье для спокойных трансформаций. Я сам подошёл к нему и поцеловал, тогда он, ну… в какой-то степени, обошёлся со мною грубо, взяв меня.

- И это всё? Подумаешь - несколько грубо.

Мы с Клодиусом тоже иногда позволяли себе такое, несколько «зашкаливающее» поведение по его желанию.

- А что ж, не по обоюдному? Я тоже частенько просил Рема раньше быть со мною погрубее, но не настолько же…

- Так я не пойму, он изнасиловал тебя или был просто непривычно груб?

- Нет, он не опускается до насилия, но может ненавидеть чёрной ненавистью, а в тот раз, да, он был впервые за два года груб со мной. Тогда я не придал этому значения, однако стал воздерживаться от супружеской близости. Только к концу июля мы помирились окончательно, так сказать, полюбовно, и сейчас всё у нас прекрасно. Завтра я аппарирую в Хогсмид, остаётся только собрать сундуки.

- Останься, умоляю. Хоть на неделю, но останься, - горячо шепчет Блейз, и я уже почти готов ответить ему кивком, как на всё палаццо раздётся, усиленный Сонорусом, голос Клавдия:

- Жжентльмены, жакушки поданы. Прошим к штолу.

- Так ты останешься у меня, в Забини-Мэноре? Ну хоть на несколько дней?

- Не могу, Блейз, я назвал Рему точную дату возвращения в Школу.

- Но ты ведь можешь передумать, - его горячее дыхание обжигает мне лицо не хуже поленьев в камине. - Прошу, всего на эту ночь, у тебя или меня, неважно, а потом примешь ванну с травами, это отобьёт мой запах.

- О-о, много, как тебе кажется, ты знаешь об оборотнях, но ни самый пахучий гель, шампунь или хоть бы и цветочная ванна не снимут с меня той обиды, что я нанесу таким необдуманным шагом всем нам троим - нам с тобой одной ночи мало, признайся, а Рему - предостаточно, чтобы учуять запах запретной любви. Нет, Блейз, извини. Ты подумаешь над моими словами и поймёшь, что я прав.