Занимательная история Церкви

Недозволенная религия

Пожалуй, ни в одном другом государстве мира не существовало такого множества разных религий, как в Древнем Риме. Покоряя новые земли и страны, римляне присоединяли к своей империи не только населявшие их народы, но и почитавшихся ими богов. Благоразумный Рим вел очень мягкую религиозную политику и никогда не пытался навязать побежденным свою веру: он предпочитал «переманивать» на свою сторону чужих божеств, приспосабливая их под собственные вкусы. Облачившись в тоги и туники, варварские боги постепенно облагораживались и эллинизировались, превращаясь в часть римского пантеона. После такой метаморфозы империя проявляла широту взглядов и предоставляла своим подданным выбирать то вероисповедание, которое им нравилось, будь то культ Исиды, Кибелы или Митры.

Но религиозная «всеядность» римлян имела свои пределы. Следуя государственным соображениям, они строго различали религии дозволенные и недозволенные – religio licita и religio illicita. Первые допускались и принимались как одобренные властью, вторые безжалостно преследовались и искоренялись всей мощью государства. При этом не имело значения, каких именно богов почитали запрещенные союзы: римских или каких-нибудь других. Когда однажды в Риме обнаружили тайное общество почитателей греко-римского бога вина Вакха, все 7000 членов этого общества были казнены.

Христианам в этом смысле не повезло: как только христианство стали отличать от иудаизма, римляне признали его недозволенной религией. На первый взгляд, это кажется не совсем последовательным: если в Риме преследовали христиан, то почему терпели иудеев? Ведь иудейскую веру нельзя было ассимилировать и вообще как-то примирить с другими языческими культами: как и христианство, оно отрицало язычество как таковое. Дело было в том, что у римлян существовало два важных правила, по которым определялось, какую религию можно считать дозволенной и законной: религия должна была быть, во-первых, древней и, во-вторых, национальной. Такой подход имел чисто практический смысл: то, что религия, будучи древней, оставалась узко национальной, гарантировало то, что она и дальше не выйдет за рамки одной нации. Это предохраняло государство от разрастания и экспансии новой веры. Поэтому иудейство дозволялось при условии, что евреи не станут распространять свою веру среди язычников.

Христианство представляло собой полную противоположность требованиям власти – оно было религией молодой, интернациональной и активно вербовавшей себе новых сторонников. Самого по себе этого было достаточно, чтобы запретить ее в Риме. Но расхождения между христианами и язычниками оказались гораздо глубже и серьезней.

Начать с того, язычники и христиане по-разному относились к религии вообще. Нотки сомнения часто звучали в античном мире, когда речь заходила о религии. Вот пример одной древнегреческой эпитафии о загробном мире: «Харидант, что там, скажи, под землей? – Очень темно тут. – А есть ли пути, выводящие к небу? – Нет, это ложь. – А Плутон? – Сказка. – О, горе же нам!». Похоже, эллины не очень-то верили в собственные мифы. К тому же боги философов и боги общества были совершенно непохожими: если народ предпочитал традиционную веру и обряды предков, то философы искали источник истины и строили умозрительные концепции. Это приводило к частым столкновениям и конфликтам, один из которых стоил жизни великому Сократу: афиняне казнили мудреца за введение «новых богов».

Римлян времен империи трудно было назвать «верующими» в христианском смысле слова. Искренне благочестие ушло из Рима еще во времена республики, сохранившись только как национальная традиция и элемент государственной структуры. Скептически настроенные римляне и греки стояли примерно в таком же отношении к горячо верующим христианам, в каком современные европейцы стоят к религиозно настроенным мусульманам. Невозможно представить, чтобы кто-то из римлян пошел на костер ради Венеры или отказался отречься от Меркурия под страхом смерти, хотя многие из них были готовы умереть за родину или ради личной чести. К I–II вв. официальная религия Рима превратилась в официозно-декоративный фасад, в котором главное значение имела только лояльность государству и императору. Христиан заставляли поклоняться не Юпитеру и Юноне (на самом деле, чтить римских богов имели право только римские граждане, которых было не так уж много), а особому божеству, называемому «счастьем императора». Это было проявлением верноподданничества, а не религиозности. Религиозный фанатизм христиан казался римлянам безумным, непонятным, они видели в нем какое-то злобное и противоестественное ожесточение. Почему бы не принести жертву «фортуне императора», не отказываясь при этом от собственного бога? С точки зрения римлян, такое упорство могли проявлять только заведомые враги общества и государства, люди, намеренно ставившие себя вне существующей власти и человеческих законов. При этом римская империя видела себя гуманной и миролюбивой, объединяющей и защищающей людей в прекрасном римском мире, где торжествуют закон, норма и порядок, а христиан – темными и разрушительными элементами, покушающимися на его устои.

Сталкиваясь с первыми христианами, греко-римляне то ужасались, то зажимали нос. Христианство ассоциировалось с чем-то грязным, порочным, извращенным, замкнутым в себе и прячущимся от солнечного света, вроде нынешней тоталитарной секты. В нем видели кучку диких и мрачных изуверов, которые поклонятся ослиной голове, пьют кровь младенцев и предаются массовому совокуплению. Римское общество со всей своей культурой, философией, искусством, государственным порядком и унаследованной от предков верой воплощало в себе благочестие и добро, а христианство – его отвратительный антипод, вызывавший чувство омерзения. Именно так писал о христианстве знаменитый историк Тацит: «Это зловредное суеверие стало вновь прорываться наружу, и не только в Иудее, откуда пошла эта пагуба, но и в Риме, куда отовсюду стекается все наиболее гнусное и постыдное и где оно находит приверженцев». О самих христианах он отзывался как о людях, всеми «ненавидимых за их мерзости».

Подонки общества

В каких же «мерзостях» обвиняли христиан? В «Октавии», апологии защитника христианства Минуция Феликса, язычник Цецилий дает краткое описание преступлений и пороков новой секты. Вот в чем они заключались по мнению типичного римлянина: «Эти люди узнают друг друга по особенным тайным знакам и питают друг к другу любовь, не будучи даже между собою знакомы; везде между ними образуется какая-то как бы любовная связь, они называют друг друга без разбора братьями и сестрами для того, чтоб обыкновенное любодеяние чрез посредство священного имени сделать кровосмешением». «То, что говорят об обряде принятия новых членов в их общество, известно всем и не менее ужасно. Говорят, что посвящаемому в их общество предлагается младенец, который, чтоб обмануть неосторожных, покрыть мукою: и тот обманутый видом муки, по приглашению сделать будто невинные удары, наносит глубокие раны, которые умерщвляют младенца, и тогда, – о, нечестие! – присутствующие с жадностью пьют его кровь и разделяют между собою его члены». «В день солнца они собираются для общей вечери со всеми детьми, сестрами, матерями, без различия пола и возраста. Когда после различных яств пир разгорится и вино воспламенит в них жар любострастия, то собаке, привязанной к подсвечнику, бросают кусок мяса на расстоянии большем, чем длина веревки, которою она привязана: собака, рванувшись и сделав прыжок, роняет и гасит светильник; под прикрытием темноты они сплетаются в страстных объятьях без всякого разбора».

Не менее странной и отвратительной римлянам казалась вера христиан в воскресение мертвых и близкий конец света. Что это за глупость – небу и звездам предвещать разрушение, а себе, умершим и разложившимся, вечное существование? Христианам ставилось в вину даже то, что Бог не защищал их во время гонений: «Он не хочет или не может помочь вам; значит, Он слаб или несправедлив». Помимо всех ужасов и преступлений христиане представлялись язычникам угрюмыми и мрачными существами, а их религия – унылой и безрадостной. «Вы не знаете развлечений, не участвуете в праздниках, не радуетесь жизни, не вкушаете ее удовольствий. Несчастные, вы и здесь не живете, и там не воскреснете».

Христиан презирали и ненавидели все – и простые люди, и просвещенные интеллектуалы, и представители власти. Народ смотрел на христиан как на богохульников и нечестивцев, не поклонявшихся богам и не имевших храмов. Своими гнусными поступками они вызывали ненависть богов и навлекали на землю всяческие бедствия – засуху, наводнения и т. п. Возможно, у язычников не было горячей веры, зато суевериями они не уступали никому другому, а христиане в их глазах заключали в себе все самое дурное и опасное, что притягивало силы зла и могло обрушить их на добропорядочных граждан.

Образованные язычники с брезгливым презрением смотрели на экзотическое и чуждое учение, родившиеся в среде неприятных и вздорных иудеев, полное сказочных чудес и пригодное только для глупой черни. Христианство называли религий рабов и женщин, популярной среди разного сброда и отбросов общества. «Жалкая секта, которое набирает в свое нечестивое общество представителей из самой грязи народной, – писал римлянин Цельс, – из легковерных женщин, заблуждающихся по легкомыслию своего пола». Общину христиан, по его мнению, составляли разные шерстяники, сапожники, кожевенники, которые проповедовали свое учение среди женщин и детей. Для римлян это было всего лишь сборище грязных нищих, поклонявшихся не то бунтовщику, не то бандиту, позорно казненному римским правосудием. Поклоняясь кресту, орудию казни, они почитали то, чего заслуживали сами.

Римских интеллигентов возмущало, что христиане не ценили римской культуры и высмеивали статуи богов. Статуи, конечно, не боги, но зачем разрушать произведения искусства? Христиане грозили концом света и предрекали Риму всякие ужасы. Они были равнодушны к гражданской и политической жизни общества, уклонялись от службы, не участвовали ни в какой политической деятельности, не любили и не ценили римской культуры. Они были настолько непонятны просвещенным римлянам, что их называли genus tertium, третий род, то есть нечто почти нечеловеческое.

Недоразумения усугублялись тем, что на взгляд язычников все христиане, ортодоксальные и сектанты, были на одно лицо. Многие ужасы, в которых обвиняли христиан вообще, действительно имели место среди сектантов. Церкви приходилось отвечать за причуды и крайности всех расколов и сект, которые отождествлялись с христианством. Цельс имел в виду монтанистов, когда писал: «Многие люди без роду и племени начинают по какому угодно поводу, в храмах и вне храмов, кривляться, как будто охваченные пророческим неистовством; другие, нищенствуя, бродят по городам и лагерным стоянкам, устраивая там такие же представления. Любому из них нет ничего проще, ничего привычнее, как заявить: «Я – Бог, я – Святой Дух». В то время действительно многие объявляли себя пророками и предсказывали самые фантастические вещи, которым внимали доверчивые слушатели. Один такой пророк увел в пустыню толпу своих приверженцев вместе с женами и детьми – якобы на встречу со Христом, – после чего они заблудились в горах и едва не были перебиты войсками, принявшими их за бандитов. Епископ одного из черноморских городов стал иметь видения, объявил, что через год наступит конец света, и уговорил свою паству распродать все свое имущество. Гностик Марк объявлял пророчицами красивых и богатых женщин, уверяя, что они могут говорить что угодно и это, даже помимо их воли, будет пророчеством от Бога; с помощью таких речей он прокрадывался в богатые дома и часто соблазнял своих учениц, так что им приходилось, по ироническому выражению Иринея Лионского, «скрываться с плодом, обретенными ими в результате общения с гнозисом». Николаиты проповедовали свободу плоти и общность жен, а сторонники Маркиона и Сатурнина, наоборот, придерживались крайнего аскетизма и пугали римских обывателей фанатичным отказом от брака и еды и призывами к мученической смерти. Именно такими людьми – странными, двусмысленными, экзальтированными и ненадежными, – христиане выглядели в глазах римлян.

Апологеты

Церковь пыталась защищаться единственным доступным ей средством – словом. Первые христианские писатели, апологеты (по-гречески апология значит «защита»), появились во II веке, когда среди приверженцев нового учения оказались образованные люди. Они заговорили с римлянами по-римски, в той же манере и тем же языком, основанном не на мистических откровениях, а на логике и здравом смысле. Вооружившись знаниями и красноречием, апологеты старались победить предубеждение язычников и показать, каково христианство на самом деле.

Первым из известных нам апологетов был Иустин, прозванный Философом. Прежде, чем обратиться к новой вере, Иустин долго учился у представителей разных философских школ: стоиков, перипатетиков, платоников. Однажды, блуждая в пустыне, он встретил некого старца, сказавшего ему, что душа может познать Бога только в христианстве, которое является логическим завершении всякой философии. Иустин последовал этому совету и уверовал во Христа, хотя и внешне, и в душе остался философом, который рассматривал все прежние философские системы как частицы новообретенной истины. Он говорил, что философы являются христианами, сами того не зная. Достоинство христианства по сравнению с философией Иустин видел прежде всего в том, что за свою веру христиане были готовы пожертвовать жизнью. «Никто не верил Сократу, пока он не умер за то, чему учил, – писал он, – ради же Христа презрели страх и саму смерть как просвещенные, так и невежды». Слова у Иустина не разошлись с делом – он сам засвидетельствовал их мученической смертью.

Иустин Философ заложил основы христианской апологетики, очертив основной круг тем и выдвинув аргументы, которые часто использовали в полемике с язычниками его последователи: Татиан, Афиногор Афинянин, Ерм, Тертуллиан, Минуций Феликс, Мелитон Сардский и др. Все они писали примерно на одни и те же темы и выдвигали одинаковые доводы, поэтому порой может показаться, что защитой христианской веры занимался один и тот же человек.

На первом месте в спорах с христианами обычно стояло обвинение христиан в безбожии. Отвечая на этот упрек, апологеты указывали на то, что христиане верят в Бога и притом – в истинного Бога. Само соразмерное и гармоничное устройство мира не только указывает на существование Создателя, но и говорит том, что богов не много, а Бог один. То же самое мы видим в мире природы: один царь есть у пчел, один вожатый у овец, один предводитель у стада; в государстве власть тоже должна принадлежать одному правителю, только тогда оно будет устойчивым. В конце концов, и языческие философы считали, что Бог един: так учили Фалес, Анаксимен, Анаксагор, Пифагор, Эврипид, Платон, Аристотель. Почему же христиан, верящих в единственного Бога, называют безбожниками?

На самом деле, продолжали апологеты, только христиане верят в настоящего Бога. Тертуллиан писал: «Мы перестали почитать ваших богов с тех пор, как узнали, что их нет». Языческие боги не вечны: они когда-то родились и когда-нибудь умрут. Даже их почитатели признают, что они созданы из плоти и имеют страсти. Боги язычников – не настоящие, это бывшие люди, которых потом обожествили. Но самым важным аргументом против языческих богов была их безнравственность. «Развратны не мы – развратны вы и ваши боги», – с насмешкой говорил Тертуллиан. Да, христиане не строят храмы и не приносят жертвы, но не потому, что они безбожники, а потому что Богу не нужно ничто земное. Это греки и римляне поклоняются статуям и идолам, то есть материи, а Бог есть дух.

Писателям, упрекавшим христиан в безнравственности, апологеты возражали, что как раз они и отличаются глубокой нравственностью, какая не снилась римлянам. У язычников царят разврат и кровосмешение, а христиане либо вступают в брак, чтобы иметь детей, либо хранят целомудрие. Среди них есть старики, которые всю жизнь прожили девственниками. Что касается оргий, которые они якобы устраивают по ночам, то это выдумки и ложь, основанные на слухах. Иустин описывал, как на самом деле проходят христианские богослужения: все собираются по воскресеньям (потому что в этот день Бог сотворил мир и воскрес Иисус), на собрании читают пророков и апостолов, слушают проповедь, причащаются, дают кто что может предстоятелю, чтобы он распределял данное среди бедных. В христианской общине каждый заботится о другом, потому что все считают друг друга братьями. «Все у нас общее, – провозглашал Тертуллиан, – кроме жен». В этих словах заключался намек на учение Платона, который в своем идеальном государстве призывал к общности жен.

В ответ на частые обвинения в новизне учения апологеты заявляли, что христианство, – не новая вера. Наоборот, это самая древняя религия, возникшая даже раньше, чем язычество. Все, кто получил просвещение от Логоса, то есть Бога-Слова, были христианами. Среди греков это Сократ и Гераклит, среди иудеев – Авраам и Илия. Верующих в Христа пытаются судить за то же, что и Сократа – попытку отвергнуть старых богов, которые на самом деле демоны. Христиане недалеки и от Платона, который тоже считал, что души будут судимы после смерти.

Поскольку многие положения христианства казались римлянам нелепыми, апологеты старались как можно понятней их разжевать и разъяснить. «Как можно верить в распятого преступника, ставя его на второе место после Бога? – удивлялись язычники. – Или теперь нужно считать богом каждого, кто творит чудеса с помощью магии?» Иустин парировал: Христос Бог не потому, что творил чудеса, а, потому, что божественно Его учение. Отдавать все, что имеешь, молиться за врагов, соблюдать целомудрие, всех любить и всем помогать – кто, кроме Бога, мог возвестить людям такие истины? Кроме того, рождение Иисуса предсказали пророки – мудрые люди, многие предсказания которых сбылись, а другие еще сбудутся. Это тоже доказательство божественности Иисуса.

Римляне спрашивали: разве у Бога может быть Сын? Конечно, отвечали апологеты, ведь и у Зевса есть сыновья, и им тоже приходилось страдать – например, Гераклу. Почему Христа называют Словом? Но и Гермеса тоже называют Словом, то есть вестником богов. Кто в здравом уме поверит, что мертвые воскреснут и встанут из земли вместе с плотью? Но материя не изначальна, объяснял Афиногор, а сотворена Богом, поэтому в воскресении нет ничего удивительного: если Он меня сотворил, то сможет и воскресить. Почему всесильный Бог не помогает своим почитателям и не защищает их от казней и пыток? Потому что это «прекрасное зрелище для Бога, когда христианин борется с скорбью, когда он твердо стоит против угроз, пыток и казней, когда он смеется над страхом смерти и не боится палача!» Христиане терпят бедствия и страдания как воины, совершающие подвиги: «У нас не только мужчины, но даже отроки и женщины, вооружившись терпением в страданиях, презирают ваши кресты, пытки, зверей и все ужасы казней».

Одним из самых тяжких и серьезных обвинений язычников была бесполезность и вредность христиан для государства. Апологеты опровергали этот тезис особенно энергично. «Мы живем вместе с вами, – возмущенно писал Тертуллиан, – пользуемся той же пищей, одеждой, у нас тот же внешний образ жизни, те же жизненные потребности. Живя с вами, мы не обходимся без форума, без рынка, без бань, без гостиниц, мастерских, ярмарок. Вместе с вами и подобно вам мы плаваем, отправляем военную службу, обрабатываем землю, торгуем. Я не понимаю, каким же образом мы можем оказаться бесполезными членами общества, в котором мы живем?» Наоборот, как раз с появлением христиан государство может рассчитывать на процветание и благоденствие. Христиане не совершают зла и преступлений, потому что боятся воздаяния от Господа. Они ждут царствия, но не земного, а царствования с Богом; иначе они не шли бы на смерть ради имени Христа, а постарались бы добиться своего уже в этом мире. «Не будучи одержимы пристрастием ни к славе, ни к почестям, мы не имеем нужды ни в скопищах, ни в заговорах; вселенная – вот наше государство».

То, что язычники клянутся в верности императору и приносят жертвы его гению, еще ничего не значит: ведь это не мешает им устраивать заговоры и убивать властителей, которых он лицемерно почитают. Христиане же никому не желают зла и всех любят, поэтому они искренне молятся за императора. Для христиан все люди братья, и язычники – тоже братья, хотя и плохие. Мы не признаем императора Богом, объяснял Иустин, но считаем его правителем людей и молимся за него и за благоденствие страны. К тому же, у христиан есть важная причина молиться за здоровье императора: существование римской империи отдаляет кончину всего мира и страшные бедствия, а «мы не хотим видеть ужасы конца света, поэтому желаем долговечности империи». Единственное, в чем нас обвиняют справедливо, едко заключал Тертуллиан, это в том, что доходы ваших храмов падают. Что ж, извините, что у нас не хватает средств помогать и людям, и богам! Впрочем, мы даем всем, кто просит: если Юпитер протянет руку, подадим и ему.

Критика язычества

От защиты апологеты переходили к нападению. Пусть язычники объяснят, почему они уверены в божественности своей религии? Потому что она древняя? Но ссылка на древность не всегда справедлива. Мелитон Сардийский указывал, что не все древнее является правильным: надо наследовать только хорошее, а дурное оставлять. Ведь никто не захочет наследовать от предков бедность, а от увечных родителей – слепоту или хромоту. Предсказания и чудеса? Язычники верят в предсказания своих богов, но далеко не все они сбываются. Римляне проиграли в битве при Каннах, хотя гадания по цыплятам предвещали победу. Цезарь, наоборот, победил в Африке, хотя гадания запрещали ему отправляться на войну раньше зимы. Что касается чудес, которые якобы делали язычески боги, то на самом деле их совершали демоны, то есть злые духи, чтобы ввести людей в заблуждение. Тертуллиан предлагал поставить наглядный опыт: призвать в суд какого-нибудь христианина и позволить ему изгнать из одержимого человека беса, а потом принудить его (то есть беса) публично признаться в том, что он и ему подобные обманывают язычников, действуя от имени богов.

Язычники хвалились своей культурой, образованием, философией, поэзией. В ответ Татиан изобразил поэтов и философов жалкими, развратными, непоследовательными и противоречащими себе. Аристипп – гуляка и распутник, Аристотель – льстец, ублажавший царя Александра, Сапфо – бесстыдница, воспевавшая в стихах свое бесстыдство. Ерм высмеивал противоречия философов и разнообразие их взглядов на мир и человека: «То я бессмертен, и радуюсь; то смертен и плачу; то разлагают меня на атомы; я становлюсь водою, становлюсь воздухом, становлюсь огнем». Если мудрецы язычников не могут договориться между собой, как им судить о том, что правда, а что ложь?

Требования апологетов к правителям и государству были достаточно умеренны и разумны. Они не призывали императоров креститься или крестить всю империю, а скромно просили дать им равные права с другими философскими школами. Христиане настаивали, что хотят от государства того же, что хотят сами римляне, – справедливости. Судите нас по истине и справедливости, обращался Иустин к императору Антонину Пию, а не по предвзятому мнению и традициям предков. Тертуллиан, получивший юридическое образование и построивший свою «Апологию» с поистине адвокатским мастерством, обвинял язычников в том, что они преследуют христиан, ничего о них не зная, а «на свете нет ничего более несправедливого, чем ненависть к тому, чего не знаешь». Говорят, например: Кай хороший человек, но христианин, – не понимая, что, может быть, как раз потому он и хороший, что христианин. Христиан обвиняют, что они убивают и едят детей, предаются разврату, но при этом опираются только на слухи: «Вы толкуете об этом давно, но ни разу не подумали разузнать правду». Христианство запрещено законом, но кто мешает исправить плохой закон?

Писатели-апологеты приложили немало усилий, чтобы обелить свою религию в глазах Рима. Но своей цели они добились лишь отчасти. После их работ на христианство стали смотреть более серьезно: если раньше его просто не замечали, то теперь с ним начали спорить. Последователей Христа уже не обвиняли голословно в безнравственности и омерзительных обрядах. Если в начале второго века Плиний Младший считал новую религию просто уродливым суеверием, то на его исходе Цельс вел ученую полемику с христианскими сочинениями, стараясь доказать их несостоятельность. Спустя еще сто лет неоплатоник Порфирий довольно сдержанно, хотя и не очень убедительно подмечал противоречия в Священном Писании и пытался отделить учение Самого Христа от учения его апостолов. Он считал, что Иисус вполне приемлем для язычников, как национальный лидер, впоследствии обожествленный, и предлагал устроить что-то вроде компромисса с христианством.

Постепенно отношение и простых, и культурных римлян к христианству изменилось к лучшему. Но апелляции апологетов к императорам и попытки изменить нелегальный статус своей веры ни к чему не привели. Государство не изменило своим принципам и продолжало настойчиво преследовать religio illicita.

Читайте в ПРИЛОЖЕНИИ: Аполлоний Тианский, маг и чудотворец

Гонения

У правителей были свои причины не любить христиан. Любое государство по своей природе консервативно и стремится к самосохранению. Оно каменеет и дряхлеет в старых формах, всякое новшество для него – зло. В римском праве само обвинение против тех, кто готовил государственный переворот, звучало как «введение новых вещей». Философ Сенека говорил, что мудрый человек соблюдает обряды не потому, что они угодны Богу, а потому, что этого требует закон. Цельс писал, что новая религия плоха уже тем, что она новая, а не старая.

Для римлян христианство было непонятно не только своей внутренней сутью – в которую они сначала особо не вдавались, – но и внешним характером. Прозелитизм христиан, их стремление всех обратить в свою веру был римлянам чужд. Они не только не старались распространить свою религию на другие народы, а, наоборот, ревниво оберегали ее от чужаков. Религиозные взгляды вообще считались делом местным и национальным. Другие народы могли свободно почитать своих богов, какими бы они ни были. Да и отношение римлян к своим собственным богам не отличалось особым рвением. Существовала римская поговорка Injuria deorum diis cura: «За оскорбление богов пусть мстят сами боги». Римляне только смеялись, когда апологеты христианства вроде Тертулиана говорили, что, заставляя христиан против воли приносить жертвы, они оскорбляют собственных богов. Если римляне и защищали своих богов, то только тем, что не позволяли проповедовать в Риме чужую веру.

Но официально христиан чаще всего обвиняли именно в безбожии – sacrilegium, то есть в отказе почитать признанных законом богов. Христиане возражали, что они чтут своего Бога, но для Рима важно было не то, во что они верят, а то, соблюдают ли они установленные властями правила. Формально оправдаться от обвинения в безбожии можно было не религиозной дискуссией, а простым фактом принесения жертвы богам или клятвой именем богов. Подобные обвинения в античном мире не были чем-то необычным и не раз выдвигались против самих язычников. В безбожии обвиняли, например, Пифагора, потому что тот был вегетарианцем и не хотел приносить в жертву традиционного быка. Философу пришлось прибегнуть к хитрости, подменив его быком из теста.

Свидетели

На римские гонения Церковь ответила явлением мученичества. Мученик, по-гречески µàptos, значит «свидетель», то же, что арабское «шахид». В отличие от мусульманства, в «шахидстве» христиан не было никакой агрессивности: быть свидетелем для христиан означало только не отрекаться от Христа, несмотря на пытки, страдания и смерть. За все время преследований со стороны Рима не было ни одного случая, когда христиане попытались бы сопротивляться силой. Они не устраивали восстаний, не защищали свои дома и семьи с оружием в руках, не вредили исподтишка властям, не пытались мстить за своих родных и близких. Нас уничтожают и пытают, писал Тертуллитан, так неужели мы не могли бы хотя бы поджечь ваши дома? «Но не дай Бог, чтобы божественная религия употребила когда-нибудь человеческие средства к отмщению за себя».

Христиан часто обвиняли в фанатизме, но если мы посмотрим на то, как умирали мученики, то не обнаружим ничего похожего на фанатизм. В этих людях видны скорей достоинство, спокойствие, даже рассудительность. Излишнее рвение к мученичеству осуждалось Церковью. Во время гонений в Смирне среди верующих нашелся всего один отступник – некий Квинт из Фригии. Поначалу он с таким рвением стремился к мученичеству, что добровольно отдал себя в руки палачей, но когда дело дошло до «львиных пастей», смутился, согласился отречься от Христа и поклонился идолам. Церковь Смирны осудила его не только за вероотступничество, но и за излишнюю горячность, которая не подтверждалась Евангелием и противоречила поведению самого Христа. Христианин не должен сам спешить на казнь – он должен засвидетельствовать свою веру, если его о ней спрашивают.

Впрочем, нередко пример других мучеников был настолько заразителен, что верующий не мог перед ним устоять и сам обрекал себя на казнь. Вот характерная сценка из жизни римского общества того времени. Жена требует развода, потому что ее муж предается беспробудному разврату. В ответ муж обвиняет ее в том, что она христианка, а заодно доносит и на ее учителя по имени Птолемей. Птолемея вызывают в суд, и префект про имени Урбик спрашивает: «Ты христианин?» «Да». «Казнить». Стоящий рядом Луций возмущается: нельзя же осуждать на смерть человека только что за то, что он христианин! Урбик спрашивает: «А ты христианин?» «Да». «Казнить». Тут подходит кто-то третий, безымянный, и уже сам говорит, что он тоже христианин. Его присоединяют к двум первым и казнят.

В самих мучениях, которые сейчас потрясают своей жестокостью, для римлян не было ничего необычного. Так тогда пытали всех преступников и подозреваемых. Показания рабов, даже ни в чем не виновных, принимались только после пытки, чтобы «развязать язык». Римлян не восхищала стойкость мучеников и не убеждало их мужество. В то время процветала вера в сверхъестественные силы, в колдовство. Они считали, что мученики – это искусные маги, которые натираются какими-то мазями, избавляющими их от страданий. Во избежание таких магических фокусов христиан перед казнью обливали мочой. Христиан вообще подозревали в магии и наказывали именно так, как было принято наказывать магов: их распинали на кресте, сжигали или отдавали на съедение зверям.

Для самих христиан мученичество не всегда было стопроцентным доказательством веры. Скончавшийся в муках еретик оставался еретиком, даже если исповедовал Христа. «Есть много мучеников и в других ересях, – писал Аполлинарий Иерпольский, – но мы по этой причине не придем с ними в согласие и не сочтем их обладателями истины». Если перед казнью православные мученики оказывались в одной камере с мучениками-еретиками, то должны были держаться обособленно и умирать, не вступая с ними в общение. Впрочем, вряд ли такое разделение всегда соблюдалось на деле. В Лионе среди заключенных-христиан был монтанист Алкивиад, отличавшийся суровым аскетизмом: на свободе он питался только водой и хлебом и продолжал придерживаться этого правила и в тюрьме. Никакого отчуждения и вражды с другими исповедниками у него не было: православный Аттал упрекнул его только в том, что он соблазняет других, отвергая пищу, созданную Богом. Алкивиад внял этим словам и стал есть все подряд, не разбирая.

Начало гонений

Римская империя была для христианской веры одновременно и благом, и злом. Несмотря на негативное отношение Рима к христианству, оно никогда не подвергалось тотальному уничтожению: римское общество было слишком гуманным и законолюбивым, чтобы вырвать с корнем даже незаконную религию. Гонения в первые века не были повсеместными, они вспыхивали в отдельных провинциях и во многом зависели от личности местного правителя. Среди проконсулов и легатов бывали и такие, кто терпимо относился к христианам, не привлекал их к суду и даже подсказывал, что нужно отвечать, если против кого-то из них все-таки выдвигали обвинение. В первое время государство сыграло скорее положительную роль, не дав народу расправиться с христианством: оно сдерживало народное буйство, действуя по правилам и законам. Гонения на христиан часто начинались стихийно, с уличных расправ, после чего останавливались начальством и переходили в юридически правильную форму. Эта форма и предполагала те пытки и истязания, которыми полны мученические акты.

Отношение государства к мученикам напрямую зависело от личных качеств императора. Чем лучше были императоры, тем хуже жилось при них христианам. Хорошие правители ревностно занимались государством и обращали много внимания на христиан. А христианство объективно воспринималось как вещь для государства вредная. Христиан, со своей стороны, волновало только то, как император относился к христианству: если хорошо, значит, и император был хорош, а его личные и общественные пороки – разврат, бессмысленные жестокости и казни, расточение казны – как бы не существовали. Как писал русский историк Церкви Василий Болотов, «христиане были заинтересованы в том, чтобы римский престол занимали люди недостойные».

Рим долгое время не замечал христиан. Сначала христианство выступило, по выражению Тертуллиана, под покровом дозволенной религии, то есть иудейства. Христиан принимали за одну из иудейских сект и распространяли на них те же привилегии или те же гонения, что и на евреев. В первый раз христиане пострадали при императоре Клавдии по ошибке, потому что их перепутали с иудеями. Клавдий, друг иудейского царя Ирода Агриппы, не хотел еврейских бунтов в городе и запретил иудеям религиозные собрания, что вынудило их покинуть Рим. Заодно пришлось уехать и христианам. В Деяниях апостолов, относящихся к более позднему времени, ясно показано, что римское начальство не могло отличить иудейства от христианства и видело в их столкновении только какие-то частные религиозные разногласия, до которых им не было никакого дела.

Первое настоящее гонение на христиан произошло при императоре Нероне. В июле 64 года в Риме вспыхнул страшный пожар, едва не уничтоживший весь город. Пламя бушевало десять дней, из 14 районов города десять выгорели дотла. Самого Нерона в это время не было в городе, он вернулся только в разгар пожара, когда уже горел его Золотой дворец. Но у императора-актера была настолько плохая репутация, что его обвинили в преднамеренном поджоге Рима: будто бы для того, чтобы, вдохновившись этим зрелищем, лучше воспевать пожар Трои. «Чтобы заглушить эту молву, – писал Тацит, – Нерон выставил виновниками людей, которых народ и без того ненавидел за их пороки и называл христианами». Еврейские кварталы не сгорели, и это дало повод обвинить в поджоге евреев. Однако христиан к тому времени уже стали выделять среди иудеев. Пожар при Нероне послужил хорошим поводом, чтобы узнать их получше. В наказание за поджог Рима власти стали жечь христиан: зашив в пропитанные смолой шкуры, их вешали на столбах в императорских садах и поджигали, чтобы они в виде факелов освещали народные гуляния.

После Нерона христианство исчезло из истории еще на 30 с лишним лет. Христиане старались держаться в тени. Они проповедовали скрытно, без шума, не афишируя себя, внедряясь в римские дома через женщин, рабов, прислугу и в конце концов доходя до жен хозяев, а иногда и до самих хозяев. Это была домашняя, незаметная глазу интервенция, происходившая где-то на задворках римского быта: в каморках, на кухне, в женской половине. Хозяин, ни о чем не подозревая, в один прекрасный день с удивлением обнаруживал, что со всех сторон окружен христианами, что его любимый раб – христианин, и его жена – тоже христианка. В 95 году христианкой была уже Домитилла, родственница императора Домициана и мать наследника престола. Сам Домициан отличался болезненной подозрительностью и видел заговорщиков во всех, включая евреев. Христиан он гнал не потому, что они были христиане, а потому, что боялся иудеев: он опасался, что потомки царя Давида, жившие в Риме, могут покушаться на иудейский престол, и хотел их арестовать. Правда, на этот раз царственные евреи сумели оправдаться, показав ему свои мозолистые руки, – это были землепашцы, зарабатывавшие на жизнь тяжелым трудом и никогда не думавшие о престоле.

Траян

При императоре Траяне христианство окончательно вышло на историческую сцену. Марк Ульпий Траян считался лучшим из античных императоров. Это был выдающийся администратор, воин и полководец, воплощение римских добродетелей. Напутствуя новых цезарей, римляне говорили: «Будь счастливее Августа и добрее Траяна!» Репутация Траяна была так высока, что спустя несколько веков римский папа Григорий Великий, по католической легенде, спас его от вечных мук своими слезными мольбами Богу. Но именно этот император положил начало сознательному и последовательному гонению на христиан.

Отношение к христианам того времени проявилось в переписке Траяна, достойного правителя, и Плиния Младшего, римского интеллектуала и блестящего писателя. Плиний, личный друг Траяна и наместник провинции Вифиния, обратился к императору с вопросом, что делать с христианами, которые в подвластных ему землях с быстротой заразы распространились по городам и деревням. Прощать ли раскаявшихся христиан, то есть тех, кто отрекся от Христа, или считать их раскаяние бесполезным? Наказывать только за конкретные преступления или за «само имя», даже если преступлений не было? Допрашивая христиан, Плиний выяснил, что «вся их вина или заблуждение состояли в том, что они в установленный день собирались до рассвета, воспевали, чередуясь, Христа как Бога и клятвенно обязывались не совершать преступления, но воздерживаться от воровства, грабежа, прелюбодеяния, нарушения слова, отказа выдать доверенное. После этого они обычно расходились и сходились опять для принятия пищи, обычной и невинной». Так Плиний узнал (или, наоборот, не узнал), в чем заключается суть христианства, и счел его лишь глупым суеверием. Точно такой же вывод и до, и после него делали многие римляне, познакомившиеся с учением христиан.

Ответ Траяна был таков: «Ты поступил вполне правильно, мой Секунд, произведя следствие о тех, на кого тебе донесли как на христиан. Установить здесь какое-нибудь общее определенное правило невозможно. Выискивать их незачем: если на них поступит донос и они будут изобличены, их следует наказать, но тех, кто отречется, что они христиане, и докажет это на деле, т. е. помолится нашим богам, следует за раскаяние помиловать, хотя бы в прошлом они и были под подозрением. Безымянный донос о любом преступлении не должно приобщать во внимание. Это было бы дурным примером и не соответствует духу нашего времени».

Получалось, что Траян предписывал преследовать христиан за само имя, а не за связанные с ним преступления. Христиан следовало не разыскивать, но наказывать, если они обнаружатся. А как они могли обнаружится? Только по чьему-то гласному (то есть не анонимному) доносу. В Риме не было государственных прокуроров, и для возбуждения процесса всегда требовалась частная инициатива. Но дело это было неблагодарное, поскольку римляне с презрением относились к доносам, даже гласным. К тому же, несправедливое обвинение было рискованно: если на суде выяснялось, что подсудимый был оклеветан обвинителем, то доносчика подвергали такому же наказанию, какое грозило обвиняемому, вплоть до смертной казни.

Новый порядок, установленный Траяном, означал, что никаких обвинений и преступлений уже не требовалось: достаточно было просто объявить себя христианином, чтобы подвергнуться пыткам и мучительной смерти. За «нечестие», в котором обвинялись христиане, предусматривалось два вида казни: сожжение на костре и damnatio ad bestias, предание зверям. В эпоху империи римляне традиционно совмещали праздники и казни, превращая исполнение смертного приговора в живописные игры на арене. При том же Траяне в 106 году празднества в честь победы над даками длились целых 123 дня, и в них погибло не меньше 10 тысяч человек. Участниками игр часто бывали осужденные, которых привозили из провинций и использовали как приманку для хищников, раздиравших их на глазах у толпы. В пасти зверей погиб один из первых известных нам христианских мучеников – епископ Игнатий Антиохийский, прозванный Богоносцем.

Игнатий Богоносец

Поликарп

После смерти Траяна новые императоры династии Антонинов продолжали его линию. Адриан внес в рескрипт Траяна важную поправку: христиан можно было наказывать только за конкретные преступления, а не за само вероисповедание. Вот что он написал в письме к Минуцию Фундану: «Если жители провинции открыто желают вести дело против христиан и в состоянии будут на суде уличить их, то я им этого не запрещаю; только крики и вопли не дозволяются. Во всяком случае, если кто пожелает обвинить их, то нужно справедливо расследовать возводимые на них обвинения. Таким образом, если кто обвинит вышеупомянутых людей и докажет, что они делают что-нибудь противозаконное, то ты наложишь наказание, смотря по силе преступления. Но, если кто обвинит кого-нибудь из них и окажется клеветником, клянусь Геркулесом, ты должен наказать его за такое негодное дело». Под «криками и воплями» император подразумевал римский закон, согласно которому никого нельзя было осуждать в отсутствии конкретного обвинителя, по одним только крикам из толпы. О том, что это правило соблюдалось не всегда, свидетельствует судьба еще одного раннего христианского мученика – Поликарпа Смирнского.

В юности Поликарп жил в Эфесе и учился у апостола Иоанна Богослова, который в 110 году поставил его в епископы Смирны. Как пастырь он имел огромный авторитет и считался христианским вождем «всей Азии», а как человек обладал огромным личным обаянием. По рассказу агиографа, даже римские солдаты, пришедшие арестовать Поликарпа, оробели и прониклись к нему большим почтением. За год до своей смерти Поликарп посетил Рим, чтобы обличить гностическую ересь и обсудить с римской папой Аникитой вопрос, в какой день следует праздновать Пасху: 14 ниссана, когда состоялась Тайная вечеря, или на три дня позже, в воскресенье, когда произошло Воскресение Христа. Оба церковных предстоятеля ссылались на предание, доставшееся им от предшественников, и не хотели уступать друг другу, но это не помешало им сохранить между собой общение и мир.

После возвращения Поликарпа в Смирну в городе начались сильные гонения на христиан. Святых подвергали неимоверным истязаниям: одних секли бичами с такой силой, что в разрезанной плоти открывались внутренние жилы, других растягивали на усеянных шипами раковинах, называемых «лезвиями», третьих бросали на съедение зверям. Страдания мучеников были настолько ужасны, что даже смотревшие на них язычники плакали от жалости, но сами истязаемые не издавали ни стона: невозмутимые и спокойные, как бы совсем потерявшие чувствительность, они переносили пытки с нечеловеческим терпением. Поразительную стойкость этих людей авторы послания объясняли тем, что их души в это время находились вне тела, и пока их плоть испытывала немыслимые муки, сами они мирно беседовали с Господом, который ради укрепления их духа показывал им адское пламя и небесные блаженства, «так что были они уже не человеки, но ангелы».

На казнях присутствовал лично проконсул Азии Стаций Квадрат, который то ли по человеколюбию, то ли по долгу службы уговаривал христиан отречься от Иисуса. Иногда эти старания имели обратный эффект: один из христиан по имени Германик, раздраженный уговорами Стация, сам бросился к зверям, раздразнил их и заставил себя съесть.

Когда расправа закончилась, разгоряченная публика потребовала новых жертв, и тут вспомнили о Поликарпе, предводителе местных христиан. Услышав, что его разыскивают, христиане упросили Поликарп скрыться в одну из соседних деревень, где он прятался несколько дней, проводя время в молитве. Незадолго до ареста, увидев во сне свое ложе, объятое огнем, епископ догадался, что скоро его сожгут живьем. Его выдал мальчик-раб, живший по соседству; когда солдаты ворвались в дом, Поликарп спокойно вышел к ним, предложил гостям выпить и поесть и попросил предоставить ему один час на молитву. Получив это разрешение, он молился непрерывно в течение двух часов. В город его повез начальник местной полиции Ирод, который по дороге принялся уговаривать его принести жертвы цезарю, а когда епископ ответил, что не может следовать таким советам, грубо вытолкал его из повозки. «Упав, он ободрал себе голень, – сообщает рассказчик, – но тут же встал и бодро пошел дальше, как будто ничего не произошло».

На площади, где снова собралась толпа, Поликарпа встретил сам проконсул. Он упомянул о почтенной старости епископа и напомнил, что ему очень легко избежать ненужных пыток: для этого надо только поклясться фортуной цезаря и сказать «смерть безбожникам». Старец, обведя взглядом собравшихся зрителей, поднял руку и мрачно произнес: «Смерть безбожникам». «Похули Христа», – продолжал проконсул. Поликарп возразил, что он всю жизнь служил Христу, Который ничего дурного ему не сделал, и ему не за что Его хулить. Не стоит притворяться, продолжал епископ, будто вы не знаете, кто я такой, потому что я сам открыто объявляю себя христианином; если же проконсул хочет побольше узнать о его учении, то пусть назначит удобное для этого время. Стаций, не то серьезно, не то в насмешку, предложил ему убедить в своей истине народ; Поликарп возразил, что он беседует с ним, уважая в нем начальство, а защищаться перед толпой не считает нужным. На угрозы бросить его зверям и в огонь, если не изменит своих мыслей, Поликарп ответил, что мысли надо менять с дурных на хорошие, а не наоборот, и посоветовал ему больше не медлить и поскорее делать то, что он намерен.

После этого проконсул трижды объявил на площади, что Поликарп признал себя христианином. Возбужденные зрители потребовали, чтобы на Поликарпа выпустили льва, но верховный жрец Филипп, заведовавший играми, объяснил, что сделать этого нельзя, поскольку звериные бои уже закончились. Тогда трибуны начали кричать, что его надо сжечь живьем. Из соседних мастерских и бань быстро натаскали дров. Поликарпа заставили раздеться и снять с себя обувь (агиограф замечает, что раньше он этого никогда не делал, потому что верные ученики торопились сами его разуть, чтобы прикоснуться к его святому телу). Его хотели пригвоздить к столбу, но Поликарп заметил, что Господь, дающий силы вынести огонь, поможет ему стоять спокойно и без гвоздей; поэтому его только привязали, сложив руки за спиной. Приставленные к костру люди запалили дрова, огонь запылал; Поликарп стал молиться, и пламя образовало вокруг нечто вроде купола, похожего на надутый парус, а сам он стоял внутри с телом, незатронутым огнем, но раскалившимся наподобие метала в горне. Позвали конфектора – специального служителя, добивавшего после боя раненных людей или зверей, – который заколол его кинжалом; крови хлынуло так много, что она залила весь огонь.

Ученики хотели взять частицу его тела, но Никита, отец Ирода, обратился к проконсулу с ходатайством не отдавать покойного, потому что христиане, оставив Иисуса, могут начать почитать вместо Него Поликарпа. Центурион сжег тело посреди площади, и ученикам достались только кости, которые они бережно собрали и «положили куда следовало». В письме христиан, засвидетельствовавших мученичество Поликарпа, сказано, что он пострадал в месяц ксанфик, во вторую декаду, за семь дней до мартовских календ, в великую субботу, в восьмой час, при архиерее Филиппе Тралльском и проконсуле Стации Квадрате (то есть в два часа пополудни 23 февраля 155 года). Он скончался уже глубоким старцем, в возрасте 86 лет, двенадцатым по счету мучеником в Смирне и последним из тех, кто пострадал во время гонений. Его учеником был Ириней Лионский, написавший знаменитую книгу «Против ересей».

Лионская бойня

Гонения на христиан в Лионе начались при императоре Марке Аврелии Антонине. Этот римский самодержец до сих пор считается образцом правителя, философа и человека. Император в Риме обладал абсолютной властью, которая соблазняла и опьяняла большинство цезарей, выворачивая наружу их худшие черты и порой доводя до сумасшествия. Но Марк Аврелий, а до него Антонин Пий, представляли собой противоположный полюс: это были люди, которых власть не только не испортила, а, наоборот, побудила проявить свои лучшие качества. Оба самодержца стали воплощением достоинства, благородства и простоты, соединенных с естественной добротой и высоким чувством долга. Римляне говорили, что за все правление Антонина Пия – больше 20 лет, – он не казнил ни одного человека и не вел ни одной войны. Марк Аврелий следовал тем же принципам и старался за любое преступление налагать меньшее наказание, чем положено по закону, говоря, что предпочел бы воскрешать мертвых, а не казнить живых. В личной жизни он был строгим аскетом, носил простую одежду, спал на твердом ложе, работал с утра до ночи, изнурял себя наукой и трудами, но всегда оставался доброжелательным, приветливым и спокойным. На власть император смотрел как на обязанность, а не привилегию, и подчеркивал свою скромную служебную роль в сенате, не вставая с места, пока его не отпускал консул. Не будь он реальным историческим лицом, его можно было бы принять за вымышленный персонаж, созданный для демонстрации идеальных качеств человеческой природы.

К христианам Марк Аврелий относился так же, как ко всем остальным гражданам, ничем их не выделяя. В отношении христианской религии действовали прежние законы, которые представляли для нее скорей виртуальную угрозу, чем реальную опасность. Но в последние годы правления Марка Аврелия отношение к христианам стало более жестким. Вероятно, вышел какой-то новый указ, который ставил их вне закона и позволял обвинителям наживаться за счет их имущества. К этому времени и относится мрачная история, происшедшая в 177 году в Лионе и Вьенне.

Все началось со стихийных выступлений горожан. Местные жители самовольно лишили христиан всех гражданских прав: их не пускали на рынки, в бани и другие общественные места, им запрещали появляться на улицах, забрасывали их камнями, грабили и избивали. Когда власти решили, наконец, вмешаться, начались повальные аресты: забирали всех заподозренных – женщин, рабов, знатных римлян. Всего было арестовано около пятидесяти человек. Кроме самих христиан, арестовывали и их рабов-язычников, считая, что рабы должны исповедать веру своих хозяев. Многие рабы, испугавшись пыток, обвиняли христиан во всех мыслимых грехах: содомии, пожирании младенцев и т. п. Этим наговорам верили, и даже те, кто раньше сочувствовал христианам, стали считать их извергами.

Главными обвиняемыми были диакон Санкт из Виенны, Аттал из Пергама, недавно крестившийся Матур и рабыня Бландина. Санкт, несмотря на пытки, не назвал ни своего имени, ни происхождения, ни родины. На все вопросы он отвечал: «Я христианин». Палачи стали прикладывать к чувствительным местам раскаленные в огне медные пластины, пока мясо не начало гореть. Вскоре его тело, съежившееся и покрытое ранами и рубцами, потеряло человеческий облик. Тогда его на несколько дней оставили в покое, а потом снова вернулись к пыткам, надеясь, что для искалеченных и распухших членов они будут еще мучительней. И действительно, его тело было так воспалено, что он не выносил даже прикосновения руки. Но, как ни странно, вторичные пытки его словно исцелили: он стал выглядеть здоровей, чем был прежде, вернул свой прежний облик и способность двигаться.

За рабыню Бландину «верные» особенно боялись, потому что она была очень слаба телом. Но во время пыток она проявила невиданную стойкость: несколько палачей мучили ее с утра до вечера, сменяя друг друга, и, наконец, измучились сами, не зная, что еще с ней можно сделать. Ее тело было так истерзано, что представляло собой одну сплошную рану, и мучители удивлялись, почему она все еще жива. Еще одна христианка, Библиада, была хрупкой и робкой женщиной; под пытками она отреклась, но ее снова стали истязать, требуя, чтобы она обвинила христиан в поедании детей. Она ответила, что эти люди не едят даже кровь животных, и вновь объявила себя христианкой – выздоровев, как пишет летописец, не телесно, но духовно.

Когда мучения оказались неэффективны, заключенных перевели в более суровые камеры, темные и лишенные воздуха, где многие начали умирать от удушья. Особенно сильно страдали только что арестованные новички; те же, кто уже перенес пытки, хотя и изломанные и больные, не только выживали сами, но и укрепляли и подбадривали других.

Епископом Лугдуна в это время был Пофин. Ему исполнилось уже больше девяноста лет, он страдал от болезней, с трудом ходил и едва дышал, но был преисполнен жаждой мученичества. Старец сам пришел к судье в сопровождении толпы, которая, по словам рассказчика, вопила так, словно вела на казнь самого Христа. На вопрос легата, кто у них Бог, Пофин ответил: «Узнаешь, когда будешь достоин». Его поволокли по земле, избивая руками и ногами; каждый из стоявших в толпе считал своим долгом чем-нибудь его ударить или бросить, чтобы отомстить за поругание языческой веры. Пофина бросили в тюрьму, где он умер через два дня.

Следствие продолжалось еще несколько дней. Тех, кто отрекся от Христа, стали пытать заново. Их наказывали вдвойне, как преступников и убийц, совершавших святотатство и предававшихся разврату: им приходилось оговаривать себя во всех этих вещах, чтобы очернить христианство. От отречения они ничего не выиграли, наоборот, им было хуже всех; когда их выводили из тюрьмы, они выглядели несчастней тех, кто сохранил веру.

Наконец, начались казни. В амфитеатре, где собрался жаждущий зрелища народ, был назначен особый день для травли христиан. Первыми вывели Матура и Санкта. Обоих сначала бичевали, потом посадили на раскаленное железное кресло: от горящих тел пошел чад. Матур продолжал молчать, а Санкт повторял те же слова, что говорил прежде на допросах. После нескольких часов страданий, видя, что истязаемые не умирают, их закололи мечами.

Потом вывели Бланднну. Ее привязали к столбу, распяв, как самого Иисуса, и вывели зверей. Те некоторое походили вокруг столба, но женщину не тронули, и Бландину увели назад в тюрьму для последующих пыток. Следующим на очереди был Аттал. В Лионе его многие знали, он считался человеком достойным и известным. Его только обвели вокруг амфитеатра, повесив на грудь табличку «Аттал-христианин»: выяснилось, что он римский гражданин, и его нельзя казнить до решения самого цезаря.

Вскоре пришел вердикт императора: римских граждан казнить мечом, остальных отдать зверям, раскаявшихся отпустить. Наступил праздник, так называемое собрание провинциалов, на который приезжали представители всей Галлии: суд над христианами послужил для них хорошим развлечением. Всех арестованных снова вывели к трибуне и стали допрашивать по одному, обещая отрекшимся свободу. На допросах присутствовал Александр, врач из Фригии; молча поощряя исповедников, он так энергично подавал им знаки, что, по словам историка Евсевия, многие из собравшихся решили, что у него начались родовые схватки. Легат спросил, кто он такой, Александр ответил: «Христианин». Его тут же схватили и приговорили к казни.

Новые казни состоялись на следующий день. На арену вывели Александра и Аттала и начали пытать. Аттала посадили в раскаленное кресло, и когда от него пошел запах жареного, он сказал толпе: «То, что вы с нами делаете, и есть поедание людей; а мы не делаем ничего дурного». Во время пыток его спросили, как зовут его Бога; он ответил: «Бог не человек, у Него нет имени». После долгих мучений обоих закололи.

Все это время Бландину и ее брата Понтика, мальчика пятнадцати лет, как самых слабых, выводили смотреть на страдания других, надеясь, что они утратят мужество и отрекутся. Их повели на казнь последними. Первым погиб Понтик, которого до последней минуты ободряла сестра. Настал черед Бландины. Ее подвергли бичеванию, потом посадили на раскаленную сковороду, затолкали в ивовую корзину и бросили быку. Тот долго играл с ней и подбрасывал рогами, а Бландина молчала, словно оставаясь бесчувственной. Язычники сами признали, что у них ни одна женщина не выдержала бы таких мучений. Когда ее вытащили из корзины, она была еще жива, и ее закололи мечом.

Тела убитых тоже подверглись издевательствам. Все, что осталось от зверей и от огня: обугленные части и куски, руки, ноги и головы, – выбросили на улицу собакам и приставили охрану, чтобы никто не мог их украсть. Их охраняли днем и ночью, так что оставшиеся в живых браться не могли ни уговорить, ни подкупить стражу, чтобы они отдали им останки мучеников и позволили их похоронить. Многие жители города специально приходили, чтобы посмеяться над разлагающимися трупами, проклясть и оплевать их; другие, более добрые и мягкие, с упреком спрашивали христиан, зачем они верят в Бога, который допускает их до таких страданий. Через шесть дней оставшиеся тела сожгли, а пепел смели в Рону, чтобы и после смерти помешать их воскресению.

Коммод и Север

Коммод, сын Марка Аврелия, не унаследовал замечательных качеств отца. Зато он обладал невероятной физической силой, лично участвовал в гладиаторских поединках и ударом копья пробивал насквозь слона. Христианам при нем жилось сравнительно неплохо: вопросы веры его мало волновали, как не волновало вообще все происходящее в государстве. Влюбившись в христианку Марцию, Коммод вернул из ссылки сосланных за веру христиан, но для взбалмошного цезаря это был только каприз, за которым последовали новые мучения и казни. В 180 году были казнены ихлисские мученики в Карфагене: им дали 30 дней, чтобы одуматься и отречься от веры, но ни один из них не отрекся. В то же время в Риме пострадал сенатор Аполлоний, который произнес на суде великолепную речь в защиту христианства. Вместе с Аполлонием был казнен донесший на него раб: ему переломали голени, поскольку доносы рабов на господ были запрещены.

Появление христиан-сенаторов и более близкое знакомство с новым учением заставило римлян задуматься, так ли уже необходимо казнить людей только за то, что они придерживаются другой веры. Противоречие между здравым смыслом и законом стало настолько очевидно, что власти во многих провинциях предпочитали следовать первому, а не второму. Узнавая на деле, кто такие христиане, правители были склонны проявлять мягкость и избегать суровых наказаний. Некоторые проконсулы сами защищали христиан от гонений со стороны народа, заявляя, что потакать таким преследованиям значило бы поддерживать общественные беспорядки. Народ, наоборот, был настроен против христиан и видел в них изгоев и источник всяких бед.

В царствование Септимия Севера (193–211) христианство исповедали уже многие сенаторы. Север вначале питал симпатию к христианам (христианин Прокул излечил его от болезни, помазав церковным елеем) и даже отпустил на свободу несколько христиан-сенаторов, но затем издал суровый указ, запрещавший принимать как христианскую, так и иудейскую веру. Христиан, уже привыкших к относительно спокойной жизни, этот удар застал врасплох. Тогда едва ли не впервые в истории прозвучало мнение, что царство антихриста уже пришло. Во время этих гонений погибла Потамиена, александрийская рабыня и замечательная красавица: ее медленно поливали кипящей смолой с ног до головы, пока она не умерла. Еще больше прославилась знатная римлянка Фивия Перпетуя, которая вела записи и описала то, что с ней происходило, в личном дневнике.

Перпетуя

Когда вышел указ Севера против христиан, Перпетуе – по латыни ее имя значит «вечная» или «постоянная» – было 22 года. Она жила в Карфгене вместе с отцом, недавно родила ребенка (о ее муже ничего неизвестно) и готовилась к крещению под руководством некоего Сатура. Отец долго уговаривал ее отказаться от этой мысли, но Фивия в ответ указала ему на кувшин и спросила: «Можешь ли ты назвать это иначе, чем кувшином?» «Нет», – ответил отец. «Вот так и я не могу назвать себя иначе, чем христианской».

Вскоре Фивию арестовали и посадили в тюрьму вместе с ее рабыней Фелицитой, беременной на 8 месяце, которая тоже собиралась креститься. В тюрьме узники сидели в двух комнатах, тесно набитых заключенными, всегда погруженных в темноту, душных и жарких, почти без воды и без еды. «Я ужаснулась, – писала Фивия в дневнике. – Прежде я никогда не была в такой ужасной темноте… Страшная жара от множества заключенных, жестокое обращение солдат и мучительная тоска о своем ребенке!» Но община христиан не забывала о своих узниках и делала все, чтобы облегчить их положение. С помощью денег они перевели Перпетую в более удобное место, где она смогла кормить ребенка, которого ей приносила ее мать, а потом и взять его совсем. Здесь Перпетуя крестилась вместе с другими оглашенными.

В тюрьме у нее начались видения. Фивии чудилось, что она стоит в начале золотой лестницы, уходящей в небо и такой узкой, что по ней мог пройти только один человек. По краям лестницы торчали орудия пыток, а на верхних ступеньках стоял ее наставник Сатур, призывая ее идти за ним, но остерегаться сидящего внизу дракона. Призвав на помощь Христа, Перептеуя сокрушила голову дракону, поднялась на небо и увидела Пастыря в образе старца с белыми волосами, который доил овец и делал из молока сыр. Он дал ей попробовать кусочек сыра: проснувшись на своем ложе, она еще ощущала во рту его райских вкус.

В другой раз ночью ей в видении явился ее брат Динократ, умерший от раны на лице. Он вышел из темного места, объятый пламенем и мучась от жажды: край колодца, из которого он хотел напиться, был слишком высок, и он не мог достать воды. После молитв Перпетуи о его спасении он явился вновь ей, но уже в светлом месте: его рана почти зажила, колодец был ему по пояс, и он с веселым видом пил из стоявшей на краю золотой чаши.

Перед допросом Перпетую снова посетил отец. Он на коленях умолял дочь об отречении, говорил, что ее казнь покроет позором всю семью, и целовал ей руки, обливая их слезами. «Вспомни, как я носил тебя на руках, как всегда предпочитал тебя твоим братьям. Посмотри на мать, братьев, на своего маленького сына, которому без тебя не жить!» Позже, уже во время суда, отец ворвался в зал с ребенком на руках, протягивая ей сына и умоляя сжалиться над ним. Все эти душераздирающие сцены не повлияли на решимость дочери. Перпетую признали христианкой и вместе с остальными приговорили к казни. Рабыня Фелицитата из-за беременности не могла быть казнена, но преждевременно родила и поэтому тоже подпала под приговор. Роды оказались такими тяжелыми, что даже охрана проявила к ней сочувствие, предупреждая, что на казни ей будет еще труднее. Как же ты собираешься вынести такие муки? – спросили они. Фелицитата ответила: «Сейчас я страдаю за себя, а там я буду страдать за Другого, и Другой примет на себя мои страдания».

Остальное известно по рассказам свидетелей. В день торжеств, устроенных по случаю рождения сына императора, приговоренных вывели на казнь. Мужчин хотели одеть как жрецов Сатурна, а женщин – как жриц Цереры, но христиане попросили власти этого не делать, потому что они умирают как раз за то, чтобы не иметь ничего общего с язычеством. Их просьбу выполнили. Первыми казнили мужчин, которых, по обычаю, сначала пытали. Потом выпустили леопарда, медведя и дикого кабана. Сатур радовался тому, что не попал в лапы медведям, которые вызывали у него особое отвращение: предназначенный для него медведь отказался выходить из берлоги, и вместо этого он был истерзан леопардом. Наслаждавшаяся зрелищем толпа кричала, что он «славно умылся кровью» – так обычно говорили о гладиаторах. Другие добавляли: «Вот теперь он действительно крещен».

Перпетую и Фелицитату, одетых в легкие туники, поставили перед разъяренной коровой. Она опрокинула на землю Фелицитату и несколько раз подбросила на рога Перпетую, разорвав на ней одежду и растрепав волосы. С трудом поднявшись, Перпетуя прикрыла обнажившееся тело и заколола волосы, потом подошла к Фелицитате и помогла ей встать. Оба уже плохо сознавали, что происходит: когда их на время отвели в сторону, Перпетуя спросила, а когда же появится обещанная корова. Поскольку животные их не убили, дело должен был закончить специальный гладиатор; по требованию публики это сделали не в специальном месте, а посреди арены на глазах у всех. Гладиатор был молод, смущен и неопытен: он не смог сразу убить Перпетую и бесполезно колол ее мечом, нанося болезненные, но не смертельные раны. Тогда она сама взяла руками меч и направила его себе в горло.

Цезари добрые и злые

Наследники Септимия Севера, Каракалла и Геолиогабал, не оставили по себе доброй памяти. Один проливал реки крови и перебил почти всех своих родственников, включая родного брата; другой, изнеженный подросток, прославился только роскошными пирами, которыми истощил римскую казну. По своим религиозным взглядам Каракалла был приверженцем культа Исиды, а Геолигабал исповедал финикийский культ Солнца, к которому мечтал приобщить всех римлян. К христианству они оба были равнодушны и почти не занимались делами государства.

Следующий император, Александр Север, двоюродный брат Гелиогабала, человек слабый, но мягкий и незлой, признавал всех богов подряд, почитая таковыми и великих людей прошлого. В его молельне среди прочих стояли бюсты Орфея, Авраама, Христа и мага Аполлония Тианского. Христиане при Александре благоденствовали. Мать императора Юлия Маммея любила беседовать со знаменитым богословом Оригеном, а сам цезарь часто повторял иуйдейско-христианское изречение: не делай другому того, что не желаешь себе, – и даже чеканил его на стенах судов и магистратов. В споре, завязавшемся между христианами и цехом трактирщиков вокруг какого-то земельного участка, Александр Север решительно встал на сторону христиан, заявив, что лучше построить храм какого-нибудь бога, чем трактир.

Преемником Александра стал его полководец Максимин, убивший императора и узурпировавший власть. Он ненавидел как самого Александра, так и все, что с ним было связано, поэтому устроил гонения на облагодетельствованных Севером христиан, в том числе против близкого к императорскому двору Оригена. Но в этих гонениях Максимином руководили скорее личные, чем принципиальные мотивы.

Один из последователей Максимина, Филипп Араб, по легенде сам был христианин. Христианство становилось все сильнее. Церковь пустила глубокие корни в государстве, которое продолжало относилось к ней враждебно, но уже редко проявляло эту враждебность на практике. К тому же, христиане, в отличие от язычников, не стремились к карьере. Наоборот, они избегали высоких должностей, связанных с языческими культами, и порой отказывались от своего имущества, чтобы не быть на них избранными согласно имущественному цензу.

В армии христиане занимали двусмысленное положение. Они были как скрытый враг, который в любую минуту мог быть обнаружен и уничтожен, иногда по чистой случайности. Так, один храбрый солдат получил в качестве знака отличия корону, но во время парада отказался ее одеть, будучи христианином, и был казнен. Отношение самих христиан к военной службе тоже было сложным и противоречивым. Известна история Максимилиана, который во время набора рекрутов отказался служить в армии, ссылаясь на то, что он христианин. Занимавшийся набором проконсул Дион возразил, что в армии служит много христиан, даже в императорской гвардии, но Максимилиан твердил, что не будет служить, потому что не хочет делать зла. «Разве служить на военной службе значит делать зло?» – спросил Дион, на что Максимилиан ответил: «Ты сам знаешь». Дело кончилось казнью, и Максимилиан стал мучеником за то, что отказался быть солдатом. Другой легионер, центурион Маркелл, отказался явиться на торжественный обед в честь вступления на престол императора Диоклетиана: он вышел перед легионом, сбросил пояс и виноградную ветвь и объявил: «Я служу Христу». На суде Маркелл сказал, что он воин Христов и не может служить императору, после чего был казнен. В то же время многие христиане служили в армии, и никто их за это не осуждал.

Деций

Валериан

Власть после смерти Деция и его убийцы Максимина унаследовал сенатор Валериан, который считался воплощением римской доблести. В истории Рима он остался одним из самых благородных и высоких по духу императоров. В первые 4 года его правления общее благоденствие распространилось и на христиан, которые не знали никаких притеснений, но в 257 г. неожиданно вышел эдикт, запрещавший христианам собираться и проводить богослужения. Через год появился другой, более жестокий указ, по которому все епископы, священники и дьяконы, не отрекшиеся от Христа, подвергались смертной казни. Гонения распространились и на мирян, занимавших высокое положение в обществе: сенаторов, всадников, высокопоставленных матрон и чиновников, состоявших на императорской службе. Их лишали имущества и римского гражданства, ссылали и казнили. Удар был направлен против высших слоев общества и верхушки клира.

В эти дни в числе прочих пострадали Фруктуоз, епископ Тарракона, и два его диакона: их сожгли на костре. Чтобы облегчить мучения, Фруктуозу предлагали выпить ароматического вина, но епископ отказался, потому что была пятница, постный день. Знаменитый Киприан Карфагенский был осужден и перед смертью попросил свою паству передать 25 золотых тому палачу, который отрубит ему голову, – за сделанную работу. Гонения перекинулись и в Африку, где некоторые простые христиане нарочно объявляли себя членами клира, чтобы пострадать и принять мученический венец. Диакона Флавиана в народе так любили, что даже язычники пытались спасти его от казни и, собираясь толпами, кричали, что он не диакон, что он на себя наговаривает. Флавиан с трудом убедил судей, что не лжет и должен быть казнен.

Галлиен

Следующий император, Галлиен, сын Валериана, был талантливым художником, поэтом и оратором, который преклонялся перед Афинами и мечтал попасть в списки афинских ареопагитов. По характеру он был добрым, веселым, слегка развратным, любил шутить и пировать с друзьями. К государственным делам он относился с детской беспечностью и только смеялся, когда ему говорили, что от империи отпадают все новые провинции. «Разве мы не обойдемся без египетского льна?» – улыбался Галлиен, когда отпадал Египет. «Разве мы и без азиатских тканей не обойдемся?» – добавлял он, когда скифы напали на Азию. «Неужели так нужны эти арасские плащи?» – шутил цезарь, когда римляне потеряли Галлию. Гораздо больше его интересовало, что подадут сегодня к столу и какие представления будут на сцене. Узнав, что его отец Валериан погиб в плену, он переиначил слова одного древнего героя: «Я знал, что мой отец смертен». Шутки у него тоже были добродушными: когда в цирке неопытный борец не смог убить огромного вола, Галлиен присудил ему корону, объявив, что не попасть в такое большое животное – трудное дело.

Галлиен выпустил несколько эдиктов в пользу христиан, отменив гонения против предстоятелей Церкви и клира. Однако и в правление Галлиена пострадал один богатый и знатный римлянин по имени Марин, состоявший на военной службе. Когда он хотел занять вакантное место центуриона, на которое претендовали многие другие, один из его соперников заявил, что он христианин и не может получить эту должность, поскольку не приносит жертву императору. Марина, который уже стоял в суде, чтобы получить пояс и виноградную ветвь центуриона, спросили, действительно ли он христианин, и он ответил «да». Ему дали три часа на размышление, после чего он должен был либо отречься от Христа, либо подвергнуться казни. Выйдя из суда, Марин встретился с епископом Феотекном, который привел его в церковь и показал ему меч и Евангелие, предложив выбрать одно из двух. Через три часа Марин явился в трибунал и исповедал себя христианином.

Аврелиан

В лице Аврелиана, правившего пять лет, империя обрела еще одного достойного императора. Если Деций только мечтал о римской доблести, то Аврелиан воплотил его мечту. Он с юности был безукоризненно честен, скромен, умерен в одежде и еде, а бедность его была такова, что когда за военные заслуги его наградили консульством, он не смог за свой счет устроить цирковые игры для народа, как это следовало по обычаю, и императору Валериану пришлось оплатить расходы из казны. Аврелиан был выдающимся полководцем, вернувшим все, что отпало от Рима при Галлиене, и восстановившим империю в прежних границах. Солдаты прозвали его «человеком с рукой на железе», восхищаясь его личной храбростью и воинскими подвигами. Историки описывают, как во время сарматского похода он с неудержимой силой врубился в ряды врагов и за один день собственной рукой убил 48 человек. В его войсках царили железная дисциплина и нравственная строгость, отклонения от которых он преследовал с суровостью, доходившей порой до варварской жестокости. Христианство характеру Аврелиана было совершено чуждо, однако он и здесь старался действовать по закону и справедливости. В споре православных христиан с еретиком Павлом Самосатским, который опирался на поддержку местных властей и не хотел оставлять епископскую кафедру, Аврелиан встал на сторону православных и с позором выгнал Павла из церковного дома. Но в общем Аврелиан относился к христианам безразлично, если они не нарушали мира и спокойствия в империи.

Диоклетиан и другие

Диоклетиан правил так долго, что в империи появилось даже новое летоисчисление, по годам Диоклетиана. В это время благополучие в Церкви привело к быстрому росту и расцвету христианства. Начали строиться большие храмы, императорский двор наполнился приверженцами новой веры, в числе сочувствующих оказались даже жена и дочь самого Диоклетиана. Христиане становились правителями целых областей и освобождались от обязанности приносить языческие жертвоприношения.

Гонения начались только в последние годы царствования Диоклетиана. Исходили они, впрочем, не столько от самого императора, сколько от его зятя Максимиана Галерия, храброго и удачливого полководца, который симпатизировал язычеству и находился под влиянием вифинского философа Иерокла, ненавидевшего христиан.

По требованию Галерия христиан начали изгонять из армии, где они уже стали многочисленной силой. Затем Галерий выпустил специальный эдикт, согласно которому все христианские церкви подлежали разрушению, а их священные книги – уничтожению. Самих христиан следовало лишать гражданства, имущества и должностей. После эдикта христиан обвинили в том, что они подожгли императорский дворец в Никомидии и поддержали заговорщиков, объявивших себя императорами в Армении и Сирии. В связи с этим вышли еще два указа, в которых предписывалось сажать всех лиц духовного звания в темницы; в результате тюрьмы так быстро переполнились христианами, что в них не осталось места для обычных преступников. Позже, в честь 20-летнего юбилея царствования Диколетиана, узники были выпущены, но уже через год вышел четвертый и самый страшный эдикт, где говорилось, что все христиане должны быть понуждаемы к отказу от веры всеми доступными способами, включая пытки.

Средства «понуждения» были предельно варварскими и жестокими. Диоклетиан лично присутствовал при пытках. Христиан топили в лодках и выпускали на растерзание хищникам, заставляя при этом размахивать руками, чтобы привлечь к себе зверей. Им загоняли под ногти острые тростники, насквозь прокалывали пальцы и поливали спину расплавленным свинцом. Верующих рубили секирами, резали на части, поочередно отсекая нос, уши, руки и ноги. Христианина Петра, служившего при дворе, сначала избили плетьми «до появления костей», потом облили смесью уксуса с солью и изжарили на медленном огне. Других мучеников распинали головой вниз, а внизу разводили огонь, чтобы человек задыхался от дыма. Обнаженных женщин привязывали за одну ногу и оставляли подвешенными вниз головой; часто их раздирали пополам, притягивая ноги к согнутым веткам, или подвешивали за одну руку к колонне портика, чтобы тело, растягиваясь под собственной тяжестью, причиняло мучительную боль. Многих вешали на столбах со связанными за спиной руками и терзали тела острыми «когтями». Очевидец этих событий Филеас Тмунтский писал: «У них не было и тени снисхождения к нам, они думали о нас и обращались с нами так, словно мы сущее ничтожество».

Во время этих гонений появились первые случая самоубийства христиан и особенно христианок, которые перед арестом убивали себя мечом, топились в реке или бросались с крыш домов. Чаще всего это делали женщины, которым грозили не только пытки и смерть, но и бесчестье: их насиловали, запирали в публичные дома, отдавали на потеху гладиаторам. Мать с двумя дочерьми по дороге в тюрьму бросились в реку и утопились: ее поступок восхваляли, и многие следовали ее примеру. Еще поразительней была история Евфразии из Никомидии, которую во время гонений отдали на растление одному молодому римлянину. Когда они остались вдвоем, Евфразия сказала, что у нее есть волшебное средство, способное делать человека неуязвимым, и обещала открыть ему его секрет, если он оставит ее девственницей. Чтобы подтвердить свои слова, она намазала шею простой смесью воска с маслом и предложила со всей силы ударить ее по шее мечом. Римлянин размахнулся, ударил и отрубил ей голову.

В Азии и Египте происходили массовые истребления христиан. В одной Фиваиде каждый день казнили от 10 до 100 человек. В другом городе все жители, включая градоначальника, оказались христианами, поэтому его обложили горючими материалами и сожгли целиком вместе с женщинами и младенцами. В Фиваиде чтеца Трифона повесили вниз головой, выколов ему глаза железными стержнями, а его молодой жене вырвали волосы и отрубили все пальцы на руках. Перед смертью супруги уговорили палачей распять их лицом друг другу: так они и провисели, умирая на крестах, девять дней. В Анкире воры получили право безнаказанно грабить дома, если они принадлежали христианам. Вообще, что бы ни делалось против христиан, государство их не защищало, поэтому они были беззащитны перед любым насилием. Словно всего этого было еще недостаточно, в Кесарии многие верующие сами приходили к властям и объявляли себя христианами, чтобы принять мученичество.

Не меньше Галерия свирепствовал его племянник Максимин, бывший некогда пастухом в Иллирии, а потом ставший наследником и цезарем. Чтобы заставить христиан оскверниться, хотя бы поневоле, он приказал окроплять жертвенной кровью все съестные припасы и всех людей, входивших или выходивших из бань. Когда Галерий, тяжело заболев, сменил гнев на милость и запретил убивать христиан, Максимин начал их калечить: он выкалывал им один глаз или перерезал жилы на одной ноге и затем отправлял их в рудники. Только перед смертью Галерий объявил христианство дозволенной религией, и гонения прекратились.

Перед рассветом

Но как раз в эти годы стало ясно, что отношение к христианам сильно изменилось. Многие правители и простые жители не только не хотели их преследовать, но помогали по мере сил и старались избавить от казни. Отречения нередко происходили фиктивно, то есть судьи объявляли отрекшимся тех, кто этого не делал, даже если они сопротивлялись и кричали, что никогда не приносили и не будут приносить жертвы. В одном городе начальство просто договорилось с христианами, как выполнить указ так, чтобы и власти были довольны, и среди горожан никто не пострадал. Епископов заранее предупреждали, когда будут обыскивать церкви, чтобы те успели подготовиться и спрятать все, что нужно. Когда у них требовали выдачи священных книг, они отдавали вместо христианских медицинские или еретические сочинения. Бывали случаи, когда язычники укрывали гонимых в своих домах, сами рискуя жизнью. К христианам все привыкли, их считали добрыми соседями и друзьями и не хотели причинять им зло по указке сверху. Важно было и то, что христианство существовало уже триста лет и из новой и сомнительной религии превратилось в древнюю и традиционную, что нравилось консервативным римлянам.

В 313 году соправители Константин и Ликиний выпустили Миланский эдикт о веротерпимости, в котором утверждалось право каждого гражданина выбирать такую религию, какая ему нравится, без каких-либо притеснений или принуждений. Христианам предоставлялась полная свобода вероисповедания и в возвращалось конфискованное имущество. Этот указ был настолько ясным и демократичным, что его вполне могла бы одобрить современная европейская страна. Но «демократия» продолжалась недолго: вскоре император сам начал склоняться к христианству, а вместе с ним, вольно или невольно, – и вся империя.