Заниматься любовью, как порнозвезда

В шесть месяцев.

Глава первая

15 марта, 2003 г.

Дорогая Дженна,

привет, малышка! Как ты? Зима здесь выдалась долгая. Я уже радуюсь тому, что ушел на пенсию. Больше нет ощущения, что нужно еще что-то сделать. У меня есть спортзал, есть мотоцикл — и я счастлив.

В этом месяце я оставлю и Нью-Джерси, и женщину, с которой жил здесь. Ее дары не перевешивают более ее запросов. Я бросаю все, что имею, и уезжаю лишь со сменой одежды, кожаной курткой, которую ты купила на мой сороковой день рождения, и с портретом твоей матери.

Я знаю, как важна для тебя книга, которую ты сейчас пишешь, — вот я и подумал, что пора немного рассказать о твоей матери и о том, как мы с ней встретились. Может, тогда ты лучше сумеешь понять и себя саму.

Мне очень трудно писать это письмо. Сама знаешь — я мало говорил тебе о Джуди. А все потому, что хотел защитить тебя. Боялся, что ты проведешь детство, оплакивая свою потерю. Я старался уберечь тебя от тех страданий, которые перенес сам, пока не увидел, что ты уже достаточно сильна, чтобы справиться с ними. Конечно, я тебя недооценил. Ты всегда была сильной.

Для меня в этом мире нет никого, кроме Джуди. Она была единственной женщиной, которую я любил. За те двенадцать лет, что мы были с нею, я и не взглянул на других. Найти ее — это было подобно волшебной сказке. Читаешь эти истории об идеальной любви, а сам и не подозреваешь, что такое может произойти и с тобой.

Я встретил ее в совершенно безумную пору своей жизни. Я тусовался с Рено и Бобби Джолсонами, Джонни Анестешиа (племянником Алберта Анестешиа из «Мёрдеринкорпорейтед»), и Фрэнком Синатрой-младшим, который наведывался в клуб Харра. Встречался одно время с Барбарой, изображавшей на сцене Мэрилин Монро. Ничего серьезного не было. Без грима и парика она больше смахивала на Сонни Листона.

Мы частенько болтались в «Голден-отель», а твоя мать как раз танцевала там в шоу. Продюсером у них был Барри Эштон, а шоу называлось «Голден герлз» — «Золотые девушки». Для меня специально каждый вечер придерживали местечко у бара, прямо напротив сцены, и никого туда не пускали, пока представление не начиналось и уже ясно было, что я не приду.

В то же мгновение, когда я впервые увидел Джуди, я понял, что это и есть моя единственная, хоть на сцене и было несколько десятков женщин в одинаковых костюмах. Джуди просто сияла среди остальных. Я и по сей день не могу объяснить этого. Конечно, я такого не ждал. Мама всегда уподобляла это удару молнии. Я смотрел на нее, а она — на меня, и у меня вырвалось «О-ах». Вот так. Это было изумительно. В моей жизни еще не происходило ничего подобного. Мы сидели с Бобби Джолсоном, я двинул его в бок и сказал:

— Видишь ту девушку с длинными черными волосами, как у Клеопатры? Я на ней женюсь.

Каждый вечер после представления девушки собирались в баре, смешиваясь с толпой игроков. Выходили все, кроме Джуди. А потом я отвозил всех в дом Билла Харра, поскольку мы с ним дружили. Если он организовывал вечеринку, то устраивал и шоу. Он зазывал к себе знаменитостей — Дэнни Томаса, Микки Руни, — а я привозил девчат. Я нанимал три лимузина, чтобы доставить всю труппу, но Джуди там так и не появлялась. Она просто отсиживалась одна в гримерной, когда все остальные расходились.

В конце концов однажды вечером я подошел к метрдотелю, дал ему пятьдесят долларов — сумма по тем временам изрядная — и сказал:

— Сделай так, чтобы она вышла.

И знаешь, что произошло? Она взбеленилась. Норов у нее был совсем каку тебя.

— Никуда я не выйду, — заявила она метрдотелю. — Видеть не хочу этого типа.

Но метрдотель сказал, что у нее нет выбора. Тогда Джуди вошла в бар, излучая любезность. Она казалась слишком хрупкой и невинной для этого мира. Я обратился к ней:

— Мне очень понравилось, как вы танцуете. Позволите вас угостить?

Джуди заказала колу. Она приняла меня за какую-нибудь важную шишку и потому была сама обходительность. Но в глаза мне не смотрела. Джуди ясно дала мне понять, что находится здесь против своей воли. Мы поболтали с минуту, а потом я сказал:

— Мне было очень приятно с вами познакомиться.

Повернулся и заговорил с идиотом-чревовещателем из шоу. Джуди была ошеломлена. Она-то ожидала, что я прилипну к ней как банный лист и начну превозносить себя до небес, как любой другой придурок в этом заведении.

На следующий вечер после представления я опять подкупил метрдотеля. Джуди вышла и присела возле бара. Я не обращал на нее ни малейшего внимания, знай себе трепался с идиотом-чревовещателем и рыженькой приятельницей по имени Мэри.

Я никогда не ухаживал за Мэри, и тем не менее она подошла к Джуди и сказала:

— Держись подальше от моего парня.

Джуди, наверное, была потрясена.

— Я знаю, он на тебя поглядывает, — продолжала Мэри. — Ну, так учти: он мой.

Я тогда знать не знал, что она выкинула такой номер. Спустя несколько минут я приблизился к Джуди со словами:

— А, Джуди, привет! Как поживаешь?

И опять ушел.

На следующий вечер я опять заплатил метрдотелю. Но на этот раз я привел с собой маму. Когда Джуди вышла, я познакомил их, и мы втроем долго и очень мило беседовали. До чего же мне хотелось назначить Джуди свидание. Я сдерживал себя из всех сил.

От двух других девушек из шоу я узнал, что она встречается с барменом, работавшим на той же улице. У меня была парочка телохранителей — футболистов из Невадского университета, которым я платил за каждый вечер по двадцать долларов плюс три выпивки.

Я нажил в городе нескольких врагов, да и Пучи, телохранитель Фрэнка Синатры-младшего, высказывал в мой адрес какие-то туманные угрозы. Так или иначе, я отправил своих телохранителей перекинуться парой слов с приятелем Джуди. После этого он слинял. Джуди так и не узнала, почему он порвал с ней; единственное объяснение, которое она нашла, — это что они так ни разу и не занимались сексом. Ей было двадцать, и она все еще оставалась девственницей.

Через два дня я наконец решился назначить твоей матери встречу. Я пригласил ее на выступление Фрэнка Синатры-младшего, которое должно было состояться по соседству в «Харраз». Джуди согласилась. Когда мы явились в «Харраз», она возвышалась надо мной на своих каблуках.

Во время представления я улизнул под тем предлогом, что мне нужно в ванную, а сам помчался в соседнее заведение, «Харольдз», где позже тем же вечером выступала Трини Лопес. Я всучил метрдотелю пятидесятидолларовую бумажку, чтобы он все устроил. А потом вернулся в «Харраз» и сообщил Джуди, что сейчас мы отправимся на выступление Трини Лопес.

В «Харольдз» для нас исполнили «Goodfellas». Сотрудники подхватили стол и через весь зал понесли его к сцене. Разогнали всех с дороги, поставили стол перед сценой и усадили нас. Джуди только смотрела на меня во все глаза. Она была впечатлена. И решила, что я — какая-то влиятельная персона.

Знала бы она правду: я каждый божий день вкалывал в бакалейной лавке.

Спустя три недели я смотрел на выступление Джуди в «Голден-отель». Я не мог отвести от нее глаз. За это время мы встречались уже несколько раз. И наконец она решила, что готова заняться со мной сексом. Она пришла к выводу, что это должен быть именно я. Я, конечно, еще не был готов полностью посвятить себя Джуди, но ей об этом не говорил.

Джуди спровадила куда-то свою соседку и пригласила меня к себе. Я пришел, постучал в дверь; мне отворила невысокая женщина с длинными белокурыми волосами, с челкой, без косметики и в джинсах. Я осведомился, дома ли Джуди. А она мне:

— Ларри, я — Джуди.

Я не мог понять, куда подевалась моя черноволосая Клеопатра. Оказалось, каждый вечер на сцене она носит парик. А я и не знал.

Возможно, это уже лишняя информация, но мы вступили в половую связь. Потом лежали рядышком в постели, и я всхлипывал. Я плакал.

Тогда я точно понял, чего хочу. Я сказал ей:

— Мы поженимся.

С того дня мы с твоей матерью были неразлучны. Впервые в жизни я был честен с женщиной. Я выложил ей все о себе: не только про бакалейную лавку, но и про левые заработки, когда я угонял грузовики и сплавлял меха и стереоаппаратуру. Я вел вполне определенный образ жизни, и, если я по-настоящему любил Джуди, она должна была об этом знать.

Когда закончился контракт Джуди с «Голден-отель», она некоторое время разъезжала. Потом выступала в «Фоли Бержер» и «Тропикане» в Лас-Вегасе. Я бросил работу, продал все, что имел, залез в машину и покатил в Вегас. И мы поженились.

Мы были бы женаты и по сей день, останься она в живых. Я никогда не оставил бы ее. Могу сказать тебе, что это были лучшие двенадцать лет моей жизни. Хоть потом и настало тяжелейшее для меня время — я все равно помнил о своем счастье. Кому еще так везло? Кто еще мог потом нянчиться с Тони и с тобой? Дженна, она была удивительной женщиной. Она никогда не скандалила, ни разу не повысила голос, не пила, не принимала наркотики. И никогда ни единого пятнышка не появлялось на ее лице. Она родила тебя в тридцать два года, а через неделю вновь обрела стан танцовщицы. Пресс у нее был твердый как камень.

Ты очень похожа на нее: глаза, нос, телосложение. Руки и ноги у тебя точь-в-точь как у нее. У тебя ее повадки: та же походка, те же повороты, и даже голову ты наклоняешь совсем как она. Вот так же она смотрела телевизор. Я вечно думал, что это она на меня так смотрит, и спрашивал: «Что?» А она бросала на меня озадаченный взгляд и говорила: «Я телевизор смотрю».

Джуди была такой застенчивой, но на сцене могла воспламенить весь мир. Совсем как ты. Возможно, это покажется странным, но и сейчас, когда ты входишь в комнату, я чувствую себя так, как если бы находился рядом с нею.

Не знаю, известно ли тебе, что мы семь лет пытались завести ребенка. Тогда Джуди уже сказала мне, что ей суждено умереть от рака. Я никак не мог с этим смириться. Она, как никто другой, была в прекрасной форме. С ней в жизни не случалось ничего серьезней обычной простуды или зубной боли. Понятия не имею, как она об этом узнала. Просто почувствовала, наверное. И хотела завести детишек, прежде чем умереть. Мы только и говорили что об этом.

Мы перепробовали все, чтобы Джуди забеременела. Понадобилось бы — к цыганке бы отправились или огурцы себе в задницу запихали, — лишь бы помогло. Мы пошли бы на что угодно. Наконец стало ясно, что дело не в физиологии — проблема была психологическая. Джуди сама блокировала свою способность к деторождению. Этого ты тоже раньше не знала, но на какое-то время мы даже стали сторонниками сайентологии. Брат Джуди, Деннис, вечно пребывал в состоянии духовного поиска. Он дал мне работу на телевидении, а затем обратил нас в сайентологию. Деннис был сподвижником Л. Рона Хаббарда.

Деннис и сам находил, что сайентология многовато требует от человека, но она принесла нам много добра и сделала меня более отзывчивым и сострадательным человеком. Мы очистились, делали все, что положено, а Джуди так и не могла забеременеть. Наконец мы решились на усыновление, но за семь дней до начала этой процедуры Джуди вернулась домой от врача и объявила:

— Я жду ребенка.

Ей пришлось нелегко. После первых трех месяцев ей стало до того худо, что все оставшееся до родов время она провела в постели. Мы верили: все, что мы делаем, пока Тони еще в утробе, откладывается у него в подсознании. Поэтому мы никогда не сквернословили, не смотрели по телевизору передач, содержащих насилие, слушали только самую лучшую музыку и без конца ворковали с Тони. Наконец, после очень болезненных родов, Тони появился на свет. Он был очень болезненным младенцем, почти на все у него оказалась аллергия — даже на материнское молоко и практически на все продукты, имеющиеся на рынке. У меня ушло девять дней только на то, чтобы найти смесь, которую он усваивал.

После того как Джуди убедилась в том, что способна иметь детей, все стало намного легче. Ты оказалась сюрпризом. И на свет ты родилась с широкой ухмылкой на мордашке. У Джуди не возникло ни малейших проблем. Она не набрала никакого лишнего веса и оставалась на ногах до того самого дня, когда мы пошли в больницу. Я боялся, что нам предстоят очередные три с лишним года того же кошмара, через который мы прошли с Тони, но ты была идеальным, спокойным младенцем и спала целыми ночами. Радость, а не ребенок.

Ну а потом все пошло под откос. Началось все с того, что Джуди обратилась ко врачу, чтобы удалить родинку. Она сдала анализы в лабораторию, и результаты оказались зловещие. Щупальца болезни проникли в лимфатические узлы, которые распухли настолько, что Джуди уже прощупывала бугорки у себя под мышками. Хотя Джуди и предсказывала это раньше, примириться с подобной мыслью я не мог. Но остановить развитие болезни мы были не в силах.

Побывав во Вьетнаме, я думал, что справлюсь теперь с чем угодно. Но к такому я готов не был. Ничего страшнее мне переживать не приходилось. Живот Джуди раздувался так, как будто она была беременна, и мне приходилось везти ее в больницу и держать, пока ей вводили иглу и откачивали жидкость. А она кричала во всю мощь своих легких. Болеутоляющее ей дать не могли — боялись, что остановится сердце. Дженна, это было ужасно. Странно, что снаружи в колокол не звонили, чтобы заглушить ее крики.

Мы с Тони в 1975 г.

А потом у Джуди началась аллергия на лекарства, останавливающие рвоту. Часами я поддерживал ее, пока ее выворачивало наизнанку. И сам я, и вся комната — все было в рвоте. Ты не знаешь, до чего же это тяжело: видеть, как кто-то, кого ты любишь всей душой, так мучается у тебя на глазах. Я делал все возможное, чтобы спасти Джуди. Я отправился в Мексику и достал там это странное зелье — лаэтриль, лекарство от рака, запрещенное у нас. Мы прибегали к хирургическим операциям столько раз, что в конце концов врачи объявили, что больше уже ничего удалять не могут. Это был настоящий ад. Больничные цены выкачали всю мою страховку. Как президент 13-го канала я зарабатывал 120 000 долларов в год, но счета опустошили мои карманы.

Наконец онколог выписал Джуди морфий и сказал, что остается ей только одно: прийти домой и умереть. Я взял на работе отпуск и спал на стуле возле ее кровати. Каждые четыре часа я вкалывал ей морфий. Иногда я давал ей чуть-чуть прийти в себя после укола, усаживал ее на постели и приводил тебя и Тони. Но Джуди быстро становилось хуже, и она попросила, чтобы вас больше не пускали. Она хотела, чтобы вы запомнили ее полной жизни. Менее чем за год из прекрасной тридцатидвухлетней женщины, которой все обо — рачивались вслед, она превратилась в инвалидку, выглядевшую на все девяносто. Волосы у нее выпали, остались только сморщенная кожа да кости. Это было просто ужасно. Я относил ее в ванную, мыл, вкалывал морфий, а боль все усиливалась. Я тревожился, что ты испугаешься, услышав крики, доносившиеся из ее комнаты, или увидев меня мечущимся по дому.

Каким же я чувствовал себя никчемным: ведь я перепробовал буквально все средства. Когда Джуди засыпала, я уходил в гостиную и смотрел в телевизор, который не был включен. Просто сидел и разрывался между желанием, чтобы она пусть хоть так, но жила, и желанием, чтобы она умерла. А когда ее не стало, я годами корил себя за эти мысли.

Я твердил самому себе: «Я провел девяносто дней в грязной африканской дыре, ожидая казни. Если я выдержал тогда, выдержу и сейчас. Со мной все будет в порядке. И с ней тоже».

Но становилось все хуже. Последние недели две сознание Джуди почти не прояснялось из-за морфия. В ночь, когда она умерла, я сидел в гостиной, глядя на пустой экран телевизора, и вдруг услышал, как она бьется. Я бросился в комнату: тело Джуди сотрясалось в яростных конвульсиях. Я откинул ей голову назад, чтобы обеспечить доступ воздуха, и дал ей лекарство. Прости, Дженна. Я должен на мгновение прервать письмо и взять себя в руки. Я еще никому не рассказывал об этом.

Что ж.

Она стала булькать и задыхаться, а потом затихла. Я знал, что она умерла. Пощупал артерию на шее. Она застыла. Открыл ей правый глаз — он был полностью расширен. Тогда я пошел в гостиную и вызвал «Скорую». Едва заслышав сирену, ты принялась кричать. Тони вышел в холл, я схватил его, отнес обратно в комнату и затворил дверь. Я не хотел, чтобы кто-нибудь из вас увидел ее такой. Мне казалось, что подобное остается в душе человека — неважно, отдает он себе в том отчет или нет.

После этого ты упорно не хотела оставаться одна. И стала бояться темноты. Ты всегда спала в комнате брата, с включенным светом. Тебе не было и двух лет, Дженна, но я думаю, что в глубине сознания ты помнишь, как мать говорила с тобою, уже будучи больной. По-моему, ты в какой-то мере сама ограждаешь себя от этих воспоминаний.

Для меня все полностью переменилось с уходом Джуди. И моя мать, и мать Джуди приехали на следующий день после того, как ее не стало, но мать Джуди почти сразу уехала снова. Так что моя мама со своей подругой остались и убрали все. Я-то и прикоснуться не мог к ее вещам. Спустя два дня я вошел в ее комнату — и можно было подумать, будто Джуди никогда не существовало.

До смерти твоей матери у нас была дружная семья. В День благодарения мы собирались на праздничный обед в доме родителей Джуди, и все было замечательно. Но после ее смерти все бросили нас. Мы не видели больше ни ее семьи, ни моей. Они даже не пришли на похороны: гроб несли мои друзья. Однажды вас, ребятишек, забрали родители Джуди, но через четверть часа привезли обратно. Не выдержали такого напоминания о твоей матери. Им все время хотелось назвать тебя Джуди.

В банке даже не дожидались, когда тело Джуди остынет, — сразу наложили лапу на все. Я задолжал полмиллиона долларов по больничным счетам, и вот к нам заявились на двух грузовиках с прицепом. Забрали две машины, катер, мотоцикл, все мои акции и принадлежащий мне дом на севере Лас-Вегаса. Увезли даже ваши игрушки. А за мной все равно еще оставался долг — 24 000 долларов. Все, что у меня теперь было, — это ты, Тони да 3000 долларов наличными. И все.

Мы перебрались в трейлер. Никогда не думал, что докачусь до такого. Никто к нам носа не казал, даже телефон не зазвонил ни разу. Люди не хотят быть рядом со смертью и горем. Это одна из тех вещей, через которые человек должен пройти сам. Каким же пугающим казалось будущее без нее, Дженна! Целый год я не знал, куда деваться. Даже идти и жевать на ходу резинку казалось непосильной задачей.

Помнишь, как ты ходила со мной на ее могилу? Пару лет я водил туда тебя и Тони каждое воскресенье, но потом решил, что это выкачивает из вас слишком много сил. Да и из меня тоже. Мне поставили диагноз — нервное истощение. На лице начался нервный тик, который не проходил еще несколько лет.

Эта женщина была всей моей жизнью. Никого другого в мире для меня не существовало. Я так никогда и не смог оправиться от этой потери. Никогда. Проводишь в поиске всю оставшуюся жизнь. И наконец доходишь до определенной точки и сдаешься. Я метался шесть лет, пытаясь просто снова стать счастливым и разобраться, как же растить вас с Тони. Но постепенно я научился всему. И самое важное — я полюбил быть отцом.

В общем, с нетерпением жду, когда приеду в июне в Феникс, на вашу с Джеем свадьбу. Рад, что ты выбрала славного парня.

С любовью, папа.

P.S. Ты спрашивала про свой детский дневник — так вот, хочешь верь, хочешь нет, но я его нашел. Привезу его с собой.

Рождество в Панама Сити в 1977 г.

Глава вторая

Время: 1 час дня

Место: Гостиная, дом Тони Массоли, Скотсдейл, Аризона, США

Действующие лица:

Дженна Джеймсон

Тони Массоли, ее брат

Ларри Массоли, ее отец

Селена Массоли, жена Тони

Дженна: Что до меня, то я горжусь тем, что мы со всем справились.

Тони: Кроме шуток.

Дженна: Иногда такое вспоминается, только и думаешь: ничего себе!

Ларри: Это был крах.

Дженна: Полный.

Ларри: Дело в том, что после смерти вашей матери я больше не мог работать не телевидении. Я всегда хотел стать полицейским, но ваша мама была категорически против. Так что я выждал с годик и решил заняться тем, чем всю жизнь и хотелось. И заделался я эдаким горе-крестоносцем. Раз я не смог спасти вашу мать, то вознамерился спасать весь мир. Для вас обоих моя перемена работы стала, наверное, культурным шоком.

Тони: Я тогда был ребенком, и мне казалось, что творится нечто невообразимое. Папа разгонял публичные дома, и бандиты хотели похитить нас с Дженной. Думали, такими методами заставят папу держаться от их бизнеса подальше. Как-то один из бандитов захватил Дженну в желтом школьном автобусе после занятий. Остальных детишек выпустил, а Дженну удерживал в автобусе. Так и проехал с ней бог знает сколько километров. Люди шерифа погнались за ним, перехватили-таки автобус и вызволили Дженну.

Дженна: Я тогда была в подготовительной школе, ничего толком не помню.

Тони: Ох и хреново же было. Однажды эти типы подрулили ко мне на «Кадиллаке» и говорят: «Ларри, папа твой велел, чтобы мы тебя домой отвезли». Я смекнул, что дело нечисто, подхватил сумку с учебниками и припустил бегом через пустыню. Спрятался в отводном канале. Я слышал, как машина отъехала, и все равно отсиживался там еще часа два.

Дженна: Я помню, как ты потом вернулся домой — все отдышаться не мог. Безумное было времечко. Мы ходили под полицейским эскортом. Когда я шла в школу, там обязательно дежурил полицейский.

Ларри: Это было очень страшно. Они меня заказали. Я так боялся за детей. А дело было вот в чем: парень по имени Уолтер Планкинтон открыл заведение под названием «Цыплячье ранчо», а парочка работяг из конкурирующего борделя пришла и эту лавочку спалила. А лейтенант мне и говорит: «Получишь вызов на другую сторону долины. Как только позвонят — делай что велено и ни во что не лезь, что бы ни случилось».

А я сказал: «Только не в мое дежурство». Так я помешал им отомстить. Взяток я не брал, не закрывал глаза на все противозаконное — потому всем и хотелось выжить меня из города. Как будто вернулись времена Старого Запада, и борцов с коррупцией здесь видеть не желали.

Тони: Помнишь, как нам пришлось прятаться у Джонни Уитмора на чердаке?

Дженна: Я об этом забыла.

Тони: Как-то я заснул на диване в столовой. И вдруг услышал, как шуршат камни — снаружи кто-то был. Я выглянул и заметил тень. Тогда я отправился в комнату папы. Он в ту пору был женат на Марджори.

Ларри: Бог ты мой, Марджори. Мне нужен был кто-то, кто присматривал бы за детьми. Это была ошибка.

Тони: Стучу я в дверь, а Марджори орет что-то типа: «Закрой чавку, проваливай спать». Я выглянул в окно и увидел парня в бандане; на руках у него были перчатки, и он держал кирпич. Я так испугался, что даже дышать не мог. Тут кирпич влетел прямехонько в окно. А ты выбежал нагишом, схватил автомат Томпсона и выскочил наружу, стреляя на ходу. От пальбы даже стало светло, и я только и услышал, как автомобильный двигатель ревет: бррраапп-бррраапп.

Ларри: Он удрал, и тогда я надел полицейскую форму и рванул на полной скорости к «Шэмроку», одному из тех борделей, что были замешаны в поджоге «Цыплячьего ранчо». Я въехал на патрульной машине в парадную дверь и разрядил в бар две обоймы из этого самого Томпсона. И сказал: «Я хочу, чтобы вы, недосёрки, раз и навсегда прекратили цепляться к моей семье». После этого у нас проблем не возникало.

Дженна: Я помню, как у нас прослушивали телефон. Я тогда была совсем маленькая и не понимала, что происходит. У меня в комнате было большое окно, и, когда занавески оставались отдернутыми, я сидела в своей крохотной постельке, обхватив колени руками, и смотрела наружу целыми часами, потому что меня мучила бессонница.

Ларри: Это было огромное окно, которое ничто не заслоняло, так что ты могла видеть каждую звездочку.

Дженна: Я и смотрела на звезды. А папа вошел в комнату и скомандовал: «Дженна, спать! И не смей выглядывать из этого окна!» Он был такой строгий. А я никак в толк не могла взять, с чего он вдруг так распсиховался.

Ларри: Я боялся, что они вздумают обстреливать дом. То было очень опасное время. Против меня ополчились и полиция, и мафия. Помощи ждать ни от кого не приходилось, и спрятать вас тоже было негде. Словом, детство вы провели дикое, потому что папочка вечно вляпывался в дерьмо. Няни менялись каждую неделю. Как я ни старался, удержать нанятых людей надолго не удавалось.

Тони: Нам полагалось сидеть дома, но одной из нянюшек приспичило отправиться в магазин. А мы-то какие были? «Хотим ехать только на переднем сиденье». В Вегасе на заднем сиденье быстро становится слишком жарко. Ну, няня и сказала: «Да, конечно». Мы проскочили на зеленый свет, и — бац! — в нас врезались. По-черному. Та, другая тачка ехала на слишком высокой скорости. Наша машина перевернулась и — банг! — только стекла во все стороны полетели. Помнишь, пожарник нас оттуда вытащил прямо перед тем, как машина загорелась?

Дженна: И еще говорили, что, будь мы на заднем сиденье, от нас бы мокрое место осталось.

Ларри: Я нанимал тогда чету гавайцев, чтобы они жили в доме и ухаживали за вами. Я старался не пропадать на работе слишком подолгу после смерти Джуди, но это было трудно. И вот однажды возвращаюсь я домой часов в восемь вечера, гляжу — а Тони какой-то встрепанный. Спрашиваю его, что случилось, а он и отвечает: «Джон и Марша повезли нас в казино, вошли туда и стали играть». «А вы-то, — спрашиваю, — чем все это время занимались?» Дженна: Торчали в машине на парковке часиков эдак восемь. Ларри: Эта парочка все еще околачивалась в доме — ждали, видите ли, когда им заплатят. Я пошел, выволок этого сукина сына на улицу и надрал ему задницу.

Дженна: Да, это было круто.

Ларри: А потом в фирме, где я нанимал няню, мне прислали какую-то больную из психиатрической клиники. А я и понятия об этом не имел. И вот звонит она мне в контору и заявляет: «Если вас все равно дома не бывает, не вижу, почему бы мне не утопить этих сопляков».

Тони: Ага, это та, которая заставляла меня целыми часами расчесывать ей волосы.

Ларри: Домой я несся со скоростью 120 миль в час. Примчался — а Дженна как раз сидит в своей маленькой прогулочной коляске, и эта шизанутая сука стоит позади нее. Я засунул эту тварь в машину и отвез ее в ту самую психушку, откуда она, как выяснилось, и приперлась. Возвращаюсь домой — а там по какой-то непонятной причине повсюду красуются приветственные надписи. Тогда-то я и решил жениться.

Глава третья

С моим отцом в Боулдер Сити, 1982 г

Глава четвертая

Ларри: Я познакомился с Марджори, когда работал на телевидении. Она была публицистом, а за мной бегала, еще когда я был женат. Вот я и решил пару раз пригласить ее на обед. Думал: «Мне до зарезу нужна помощь». И наконец сделал ей предложение.

Дженна: Да, папа никогда не умел готовить. Даже кашу мгновенного приготовления.

Ларри: Я и сейчас не умею — даже воду не вскипячу.

Дженна: Мы с Тони все думали: как бы сказать папе, что мы такого съесть не можем? Он пичкал нас бутербродами с сыром, пока этот сыр из ушей не полез.

Тони: Папа работал всю ночь и весь день, кажется, тоже. А Марджори работала до девяти. Так что еды никогда не оказывалось.

Дженна: Помню, Марджори имела обыкновение покупать себе персональный йогурт.

Ларри: Вот сучье отродье. Я и забыл об этом.

Дженна: А нам никогда его не давала. Мы знали, что, если этот йогурт попробуем, будет худо, и скорей предпочитали остаться голодными. Я готовила пасту в микроволновке. Только она получалась жесткой. И я добавляла сметану и тунца, чтобы было посытнее.

Ларри: До чего же я озверел, когда узнал, что Марджори вас не кормила.

Тони: Все в холодильнике предназначалось ей.

Дженна: А мы ходили до черта голодные. Помню, как я сидела и смотрела на эти йогурты. Это будто выжжено у меня в памяти.

Ларри: Так и взяла бы хоть один.

Дженна: Марджори бы из меня душу выбила, пап. Если она что-нибудь говорила, а я как-то не так реагировала, она перегибалась через стол и тыльной стороной ладони била меня по лицу. Дошло до того, что я и рта раскрыть не смела. Одной из любимых забав у нас было брать баночки с корицей и запихивать туда зубочистки. Тони: Точно, мы их потом продавали.

Дженна: Марджори озверела, когда узнала. Помнишь, она запустила в нас кофейником?

Ларри: Что-что? Вы мне не говорили!

Дженна: Наконец мы оголодали настолько, что позвонили бабушке. «Бабушка, мы голодные. Мы уже месяца два как почти ничего не ели».

Тони: Она была завзятой алкоголичкой. Ела только готовую пищу: пудинг из тапиоки, блюда для микроволновки, попкорн. Она приехала и забрала нас и угостила вишневым пирогом. Потом она отправилась в спальню, сама напялила ночную рубашку и нас в такие же нарядила.

Дженна: Ага, мы были в бабушкиных ночных рубашках. Тони — в атласной. (Смеется.)

Ларри: Мы никак ее с него снять не могли.

С отцом на озере Мид в одиннадцать лет.

Тони: Мне и сейчас такие нравятся (смеется), только с бальными туфельками. В общем, после обеда бабушка налила себе полный стакан бурбона. Выпила и — бум! — отрубилась прямо за столом. Стакан разбился вдребезги, а она и не шелохнулась. Тогда мы позвонили папе и сказали: «Мы остаемся у бабушки». И несколько часов играли у ее неподвижного тела.

Дженна: Мы никак не хотели уезжать из бабушкиного дома.

Тони: Она так ничего и не ела. Только пила.

Ларри: Наконец мне предложили работу в Панама-Сити, во Флориде. Нам надо было убраться из Вегаса. Там становилось слишком опасно. И еще я хотел попасть в Полицейскую академию в Панама-Сити: там и в колледж могли направить, и вообще всякое такое.

Дженна: Тогда ты купил коричневый «Файерберд». Помнишь, где я обычно спала? За сиденьем. Я была такой крошечной, что спала на полу автомобиля, положив голову на возвышение.

Ларри: Да, упаковывалась ты легко. Ехали мы к Панама-Сити и по дороге попали в ураган. Когда добрались до Аризоны, Дженна каждые пятнадцать минут только одно и спрашивала…

Дженна: «Мы еще не приехали?»

Ларри: «Еще нет, солнышко».

Мама, я и Тони.

Глава пятая

Имя: Сэм

Возраст: 5

Место: Панама-Сити, Флорида

Статус: Сосед

Перейденный предел: Нагота

Это была моя идея.

Я хотела узнать, как выглядит пиписька. Я знала, что у папы такая есть, потому что, когда он отходил по маленькой нужде, я сзади видела, как что-то болтается. Так я выяснила, что мальчики отличаются от девочек; мне просто хотелось посмотреть насколько. И я попросила соседского мальчика поиграть в доктора.

Они с сестрой спали на высоких кроватях. Под ними мы и спрятались; снимали по очереди трусики и трогали друг друга. Сэм к тому же оказался маленьким извращенцем. Вечно хотел потереть об меня эту штучку. Ничего злонамеренного или грязного в этом не было. В сущности, это оказалось тепло и приятно. Но долго наши игры не продлились: однажды его родители застукали нас голыми под кроватью и отослали меня домой. Больше они меня не пускали. Не могу сказать, чтобы я их за это винила.

С тех пор я продолжала свои исследования в одиночку. В шесть лет, благодаря соседской джакузи, я узнала, что могу получать оргазм. Я устраивалась напротив водяной струи, пока бедра не начинали сжиматься, а по коже бегали мурашки. Казалось, каждый раз оргазм сотрясал тело минут по пятнадцать. Несколькими годами позже я выяснила, что можно добиться такого же эффекта с помощью насадки для душа. Несколько месяцев бессонных ночей ушло на то, чтобы я научилась обходиться одной рукой. В то время я еще не соотносила свои оргазмы с сексуальностью. Трагедия в том, что, когда-таки соотнесла, оргазмы мои стали гораздо короче.

Тони и я во Флориде.

Глава шестая

Ларри: Вы всегда жили в роскошных домах. У вас всегда были плавательные бассейны. И потрясающие автомобили. И одевались вы всегда в самое лучшее.

Дженна: Мне об этом неизвестно, пап.

Ларри: А по-моему, известно. Во всяком случае, у вас было все, что мог дать полицейский, зарабатывающий 40 000 в год. Хотя во Флориде все-таки было кошмарно.

Дженна: Да уж, та еще была дыра.

Тони: Помню, я там в школу ходил — ну и муть. Двор был обнесен оградой из колючей проволоки. А велосипеды прикреплялись цепью к столбу, чтобы детишки их не уперли. Забирать их приходилось всем одновременно: все велосипеды были связаны друг с другом. Я был в шоке. Так и сел и сказал: «О господи».

Ларри: Марджори служила в полиции диспетчером, а я — офицером. Она оказалась в другом городе. Так что мы оба оттянулись. Дженна: Мы дни и ночи напролет носились по улицам. Это было потрясно.

Ларри: Ты же маленькая была.

Дженна: Мне стукнуло четыре, пап. Эдакая колбаска, которая все время каталась за Тони. Каждый вечер мы пропадали на том огромном заросшем травой участке.

Ларри: Это не тогда у тебя голова застряла…

Дженна: В лестнице? Да-да. Меня оттуда вырубать пришлось. Там снаружи были такие цементные ступеньки, ведущие к комнатам. Угадайте, кто осмелился туда мою голову засунуть?

Тони: Ну да. Можешь не рассказывать. Чего я только ни перепробовал, чтобы тебя оттуда вытащить. Даже голову маслом натер. Ну и перепугались же мы.

Дженна: Так всегда бывает: стоит чему-нибудь застрять, как оно немедленно распухает. Тони тянул, а я орала «нееееет!».

Тони: Тогда я попробовал налить растопленное масло тебе в ухо. Но оно было горячее, и ты завопила еще громче.

Дженна: Тогда пришлось вызывать пожарника, и он прорубил ступеньку. Тони вечно из-за меня что-нибудь такое проделывал. Ларри: Помните, там случилась перестрелка у дома Александра? Тони: Ага.

Ларри: Я получил вызов — это был как раз мой район. У нас прямо на парковке какой-то парень палил из ружья. Мы его там на месте и пристрелили.

Дженна: А помнишь человека, который жил в квартире над нами? Я вечно забегала к нему. Он был уже взрослый и вечно уверял меня, что он — Чарли Дэниелс. И носил ковбойскую шляпу. А я приходила к нему и бренчала на его гитаре. Он делал мне бутерброд, мы вместе слушали радио и балдели.

Ларри: Как получилось, что я об этом не знал?

Дженна: Если бы узнал, у меня были бы проблемы. Но я же была такая голодная. Я его спрашивала: «А можно сандвич с майонезом?» А про себя думала: «Я знакома с Чарли Дэниелсом, и он каждый день готовит мне сандвичи с майонезом».

Ларри: Это мог быть и Джон Уэйн Гейси.

Дженна: Мог. Но он так хорошо ко мне относился. Он дарил мне всякую мелочь вроде статуэток и всякого такого. А я их прятала, потому что Марджори вечно выбрасывала все мои безделушки. Ларри: Единственный, с кем у вас, ребята, в том доме были проблемы, это тот мальчишка, Глен.

Тони: А, тот шестиклассник?

Дженна: Ага, тот урод, который защемил мне голову раздвижной стеклянной дверью.

Ларри: Кажется, это была твоя первая большая драка.

Тони: Этот тип подкарауливал меня каждый день после школы, пинал в живот и колотил, пока у меня кровь из носа не шла.

Ларри: Наконец Тони пришел ко мне и пожаловался. Я открыл входную дверь и сказал: «Ты сейчас спустишься и надраишь ему задницу. А если нет — домой лучше не приходи, потому что тогда я надраю задницу тебе».

Тони: Я все распланировал, как военную кампанию. Слинял из школы и прождал Глена целый день. Он-то подумал, что я дома отсиживаюсь. Вылез он из автобуса и подошел к лестнице. Когда он проходил подо мной, я уронил здоровенный кирпич прямо ему на голову. Чпок! А потом оттащил его в сторону и принялся мутузить. Сбежались взрослые со всего дома, пытались меня остановить, и тут выходит папа в полицейской форме и говорит: «Чтобы никто к моему пацану не прикасался. Этот парень бьет его каждый день, и я хочу, чтобы он сам разобрался с этой проблемой».

Дженна: А после этого мы с ним подружились.

Ларри: Одна из лучших ваших историй — это с тем парнем, который пытался потрогать Дженну, когда вы играли в чехарду.

Тони: А, да — Кен. Он трогал ее пипиську — или пытался потрогать.

Ларри: Тогда ты, не сказав мне ни слова, отправился к нему домой и постучал в дверь. Открыл его отец, и ты спросил: «Кен дома? Он не может выйти?» И как только Кен вышел, ты его измордовал.

Тони: А потом кто-то пытался лапать Дженну в школе. Помнишь, я вломился к нему в класс прямо во время занятий? Я его колотил, и тут налетела учительница и придавила меня к стенке, чуть не придушила. И я ей двинул.

Дженна: Это была миссис Бланд.

Ларри: Ты-то как это запомнила?

Тони: Приперся директор, а меня держал библиотекарь. И мне запретили гулять на школьном дворе.

Дженна: Ты вечно меня защищал.

Тони: И почему нам приходилось столько драться?

Дженна: Но все-таки нам было так хорошо! Как же нам было весело!

Тони: Звучит-то вроде жутковато, а на самом деле все было вовсе не так страшно.

Ларри: Когда рядом была Дженна, это неизменно заканчивалось тем, что нам приходилось кого-нибудь мутузить.

Тони: Да и сейчас приходится.

Глава седьмая

Глава восьмая

Дженна: Марджори была настоящим бедствием. Прямо злая мачеха. На дух нас не переносила — наверное, из-за того, что мы остались из прежней папиной жизни, до нее.

Тони: Когда она злилась, походка у нее становилась тяжелая. И мы всегда ее так боялись. Вечно вопила, орала, дверцами шкафа хлопала.

Дженна: У нас был очень крупный доберман по кличке Минг, а Марджори обвинила меня — это девочку-то! — в том, что я писаю на стены. Я даже в том возрасте соображала, что это никоим образом не было возможно. На ковер — еще туда-сюда, но уж никак не на стенку. Я и сказала Марджори, что этого не делала. А она мне: «Ты врешь, я тебя выпорю! Выбирай: или я тебя в доме выпорю, или снаружи, у всех на глазах!» Я закричала: «Ты меня не тронешь! Нет, нет, нет!» Она схватила меня, сдернула с меня штанишки, вытащила на улицу и там избила щеткой для волос так, что у меня пошла кровь. Я потом сидеть не могла — до того было больно.

Ларри: Ты мне тогда все рассказала. У нас с Марджори после этого был страшный скандал.

Дженна: Как же она после этого на меня озверела. Стоило мне за едой брякнуть какую-нибудь пошлость, как это часто случается с детьми, она перегибалась через стол и била меня по лицу. С детьми так нельзя. Я же была совсем маленькой. Меня наказывали постоянно и за что попало. Но самое страшное то, что я ее все-таки любила, потому что воспринимала как маму. Я все время хотела добиться одобрения Марджори — но так никогда и не получала его.

Ларри: Да она была просто идиоткой.

Тони: Она была просто сукой. Помню, как-то раз по дороге из школы у меня случился приступ астмы, а ингалятора с собой не оказалось.

Дженна: Ты вернулся домой, колотил в дверь и твердил: «Я умираю от астмы». А Марджори заявила: «Об этом надо было думать перед уходом из дома. Приходи через час».

Ларри: И почему меня дома не было?

Дженна: Ты работал по скользящему графику и отсыпался весь день.

Тони: Ты всегда держался с нами как со взрослыми. Говорил рассудительно. Но Марджори из себя выходила, если кто-нибудь обращался с нами хорошо. Сама никогда ничего нам не покупала, но бесилась, если это делал кто-то другой.

Дженна: Помню, я как-то увидела брелок для ключей в виде шитцу, а Марджори не стала мне его покупать. И я его украла. Спрятала его в своей ночной тумбочке, а папа нашел. А ведь он знал, что я хотела этот брелок, потому что я просила мне его купить. Папа был так разочарован во мне. А я все плакала и плакала. Я была так убита из-за того, что расстроила папу, — даже заснула тогда, не выпуская из рук его фотографию. Мне казалось, что я натворила самое худшее, что только было возможно. Папа был полицейским, а я — преступницей. Одной из тех, за кем папа гонялся. И помню, как я проснулась, а папа подхватил меня на руки, прижал к себе, укачивал и повторял: «Все хорошо. Все в порядке».

Ларри: Все и было в порядке. Я даже не особенно тебя бранил. Дженна: Мне всегда казалось, что я должна оберегать тебя от лишней боли — я ведь помнила, как ты мучился, когда умерла мама. И я пыталась быть сильной, а когда случалось что-то плохое — просто держала это при себе.

Глава девятая

Глава десятая

Дженна: Марджори прежде была моделью. Рост метр семьдесят три или около того, темно-пепельные волосы; она напоминала Марлен Дитрих. Портрет Марлен Дитрих даже висел у нее над диваном. Так странно. Сверху Марджори была такая тощая, а я в детстве считала, что у нее красивая грудь. Зато задница у нее была огромная и жирная, а вместо ног — два эдаких древесных ствола. И она вечно расхаживала нагишом.

Тони: Я просто на стенку лез, когда она валялась во дворе с голой задницей. Все мои друзья подглядывали через забор, как она загорает в чем мать родила. А я потом только и слышал в школе: «Ха-ха, так эта голенькая цыпочка — твоя мамочка».

Дженна: Она валялась так со всеми своими подружками, а нам не разрешала гулять во дворе. Перед мальчиком-подростком голышом не расхаживают. И эта ее необъятная, скотская, сальная задница… Ну и гадость.

Ларри: Да уж. Вам, наверное, все время хотелось чем-нибудь прикрыть эту суку.

Тони: А помнишь того типа, который хотел к нам вломиться? Мы с Дженной были дома. Думаю, он знал, что мы оставлены без присмотра. Мы решили, что кто-то забрался к нам на крыльцо. А потом услышали, как дергается дверная ручка.

Дженна: А папа и Марджори нам не поверили. Решили, будто мы сбрендили.

Тони: Мы смекнули, что, если дверь не откроется, этот тип обойдет дом спереди, и нас осенила гениальная мысль: мы рассыпали по дорожке и на крыльце сухой корм для собак, чтобы в случае чего услышать шаги. И помнишь, мы смотрели телевизор в столовой и услышали: хруп-хруп-хруп. Мы как заорем: «Вот черт!» И побежали в папину спальню…

Дженна:… за ружьем.

Тони: Я схватил ружье, и тут послышался шум: в двери ковыряли отверткой. Я приготовился стрелять, как только этот урод покажется на пороге. Но он так и не смог к нам пробраться и ушел. Мы позвонили в полицию, и они прислали папу.

Дженна: Ты примчался на всех парах. И как вошел, сразу закричал: «Вот сукин сын! Вы были правы!»

Ларри: Я осмотрел дверь и понял, что ее пытались взломать. Я научил вас, что надо стрелять, если к нам кто-нибудь влезет — стрелять, пока эта тварь не перестанет двигаться.

Дженна: Тони исполнилось всего шесть лет, когда он начал спать с оружием под подушкой. Это было ненормально. Пуль папа ему не давал, зато снабжал маленькими «дерринджерами» и всем тому подобным.

Тони: Так-то оно так, но каждый раз, когда папе случалось обронить пулю дома, я ее подбирал и припрятывал в коробке. Так что вооружен я был весьма неплохо.

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Дженна: Я прочитала «Куджо», когда была совсем маленькая, и книжка напугала меня до потемнения в глазах. Я не решалась ногу на пол поставить — все казалось, что из-под кровати в меня вцепится какая-нибудь тварь. Так я и сидела у себя в комнате и плакала — даже скорее выла, — пока Тони не пришел и не забрал меня к себе в спальню. С тех пор я так и пробиралась к нему в кровать, пока мне двенадцать не исполнилось.

Тони: Ты все время плакала. А я твердил: «Дженна, не прекратишь реветь — я в гостиную уйду, там тебя слышно не будет».

Дженна: А я причитала: «Не уходи. Я не могу заснуть. Мне страшно». А Тони отвечал: «Встань и прыгай, пока не устанешь». Но я была слишком напугана, чтобы коснуться пола. И заставляла Тони держать меня за руку. Я всего на свете боялась. Теперь вспоминаю и удивляюсь: и как только Марджори не услышала?

Тони: А помнишь, что послужило последней каплей? Мы переехали обратно в Вегас, и ты прыгала на своей кровати с балдахином и сломала ее. Я пришел; ты очень боялась, как бы Марджори тебя не поколотила. Я попытался быстренько все это починить, а сам при этом был в одном нижнем белье. Тут явилась Марджори и завела: «Ты что делаешь в комнате сестры в одном белье? Ты сестру совратить хочешь?» Тут я встал и ей врезал. Она завопила и помчалась к папе.

Тони: Папа пришел и спросил: «Какого черта здесь происходит?» А я ответил: «Я с этой гребаной дыркой жить под одной крышей не буду».

Дженна: Дело в том, что мы с Тони все обсудили и решили: либо сбежим из дому, либо скажем папе, что больше жить с Марджори не можем. И папа ответил: «Хорошо, я с ней разведусь. Скажу ей сегодня же». Вечером мы все собрались за столом. Папа ей все сказал, и тут началось светопреставление. Стоял настоящий вой, Марджори визжала: «Ты не можешь так со мной поступить!» Я заплакала, потому что все это было очень тяжело. Помню, я взглянула на Тони: на лице у него было выражение каменного спокойствия. Никаких эмоций. Он всегда говорил мне, что, подвернись ему возможность, он убил бы Марджори. Я заперлась у себя в комнате и плакала без конца: это был новый катаклизм. Марджори носилась по дому, переворачивала все вверх дном и твердила: «Я все заберу, тебе только и останется, что эти мелкие выродки!» А я все думала: «Уж не я ли все испоганила родному папе?»

Ларри: Видит бог, нет.

Дженна: Это был поворотный момент в моем отношении к тебе, пап: я убедилась, что ты с нами.

Ларри: Ты вроде виделась с Марджори через несколько лет после нашего развода?

Дженна: Помнишь, она как-то заскочила за мной? Так странно было: она все повторяла, что меня любит и что я ее малюточка. Я совсем растерялась. Марджори повезла меня на ланч, а потом взяла с собой по магазинам — правда, так ничего мне и не купила.

Ларри: Это была уловка, чтобы наладить со мной отношения. Тони: Думаю, Марджори поняла, что ты бросил ее из-за того, как она с нами обращалась.

Ларри: Ну, была и другая причина: Марджори мне не нравилась.

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Тони: Каких только злых шуточек с тобой не проделывали. Помнишь, я посадил тебя на велосипед без страховочных колес…

Дженна:… подтолкнули отпустил. Дай велосипед был огромный. Ты был просто чокнутый. Один из худших розыгрышей выбил меня из колеи, наверное, на месяц. Мы стояли перед домом, и ты сказал: «Если дотронешься до клевера, у тебя вырастут крылья». Потом ты ушел и играл себе спокойненько, а я так и просидела несколько часов — все смотрела на этот клевер.

Наконец я собралась с духом и дотронулась до цветка. А потом кинулась к тебе с криком: «Я его потрогала! Я потрогала клевер!» А ты схватился за мои лопатки и ахнул: «Ну вот, видишь? Что же ты теперь делать будешь? Как тебе теперь жить — с крыльями-то?!»

Я проплакала несколько дней, и наконец папа спросил: «Что с тобой стряслось?» Я прохныкала: «Папа, у меня крылья растут!» Ну и влетело же тебе!

Тони: А помнишь, как мы играли в ниндзя? Лазили по стенкам, пробирались в дома и прятались за диванами, пока хозяева смотрели телик.

Дженна: И были в полном облачении ниндзя. Одевались во все черное. Мы столько времени бегали по чужим задворкам, вырядившись как заправские грабители. Что, если бы нас кто-нибудь подстрелил?

Самое худшее случилось однажды на Седьмой и Франклин; я не хотела никуда идти, но и сидеть в комнате в одиночку тоже была неохота. Тони взбрело на ум непременно куда-нибудь податься, ну я и сказала: «Да ну, к черту, пошли». Тони велел мне одеться во все черное и пришпандорил мне на спину этот дурацкий самурайский меч. Пап, этот меч был вдвое больше меня.

Тони: Он за все цеплялся.

Дженна: Мы карабкались по стенкам на задворках, и Тони все время повсюду оказывался быстрее, потому что я была маленькая. Тони перепрыгнул через мусорные баки, и… (Начинает смеяться.)

Тони: Нет, дальше я сам расскажу. Мы слезли со стенки, потому что в том доме на кухне внезапно включили свет. Так мы очутились на задней дорожке и вдруг чувствуем: земля шевелится. Как раз тут луна вышла из-за облаков, стало светло, и мы увидели, что вся дорожка кишит тараканами. Настоящий ковер из тараканов. Тут я и припустил вовсю…

Дженна: Аяему: «Тони!»

Тони: Я рванул, как Джо Ди Маджо, сиганул через мусорные баки в конце тропинки и бросился через дорогу.

Ларри: А ты в курсе, что Джо Ди Маджо был троюродным братом твоего дедушки?

Тони: В курсе. Сбрендить можно. В общем, стряхиваю я с себя тараканов, оборачиваюсь и вижу, как Дженна, едва не почистив весь мусорный бак — бам! — грохается прямо на тротуар, только меч гремит и метательные звезды во все стороны летят.

Дженна: Только и было слышно, что у-у-ух-х! Мне потом пришлось обращаться в пункт первой помощи.

Тони: Метательные звезды у нас в детстве были любимыми игрушками. Сразу видно было, где мы побывали: там повсюду оставались двойные дырочки.

Дженна: Помнишь, как ты гонялся за мной по дому, а я пыталась спрятаться…

Тони:… и укрылась под одеялом. А я взял метательные звездочки, осмотрелся и углядел маленький бугорок.

Ларри: И дома никого не оказалось. Я был на работе.

Тони: Ага, дом был в полном нашем распоряжении. Словом, увидел я маленький бугорок, метнул в него звездочку, а оттуда — вот черт! — вылезла Дженна…

Дженна: Она застряла. Я встала — а она торчала у меня из головы. Тони: Она не очень глубоко воткнулась. Только под кожу.

Дженна: Мне ее пришлось выдергивать. Синяк остался вот такущий. А потом домой вернулся папа и спросил: «Что произошло?» Я соврала. Сказала, что бегала от Тони, хотела залезть под кровать и стукнулась головой. Я тебя прикрыла, и от папы изрядно нагорело мне самой. Я была зла до чертиков, но ты все уладил, накупив мне жвачки.

Ларри: Нескоро я узнал правду.

Тони: Случалось много плохого, о чем я тебе никогда не рассказывал.

Дженна: Помню, как-то однажды на велотреке ты подрался с каким-то мальчишкой. Он захватил тебя за горло, а ты из-за астмы чуть не задохнулся. И ты как раз тогда дал мне подержать нож-бабочку. Я как заору: «Мне его что, зарезать?» Зарезать у меня не хватило духу, так что я просто подбежала, вспрыгнула тому парню на спину и принялась колотить его тупым концом ножа, чтобы он тебя отпустил. Я готова была убить, чтобы спасти своего брата.

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Монтана, 1989 г.

Глава девятнадцатая

Тони: Настоящее веселье началось, когда ты пошла в неполную среднюю школу.

Дженна: Да, только я там считалась чудиком.

Тони: Но у тебя же были хорошие подруги.

Дженна: Это была нелегкая полоса. Все девчонки как раз оформлялись, а я смахивала на маленького мальчика. Носила очки, ходила в старых шмотках, да еще эта смешная стрижка «под пажа», с челкой. В общем, ни рыба ни мясо. Наконец я уговорила папу, чтобы он разрешил мне отпустить волосы.

У меня уже в том юном возрасте было сильное чувство моды, но денег ни на что не хватало. К первому дню занятий в школе в моем гардеробе только и было, что три пары штанишек, две пары носок да стоптанные туфли. Я просто на стенку лезла. Тогда я нахватала бабушкиных шмоток, пыталась перекраивать их, перешивать. Ларри: Что, настолько худо было?

Дженна: У меня не было друзей. Я никого не знала. Не представляла, куда идти. Даже пот прошибал от страха. Все эти ребята выглядели намного старше меня. Но потом я сблизилась с Карен и Бет. Мы были как «Три амиго». И волосы у меня потихоньку отрастали, и я надумала их обесцветить. Но все равно я оставалась отщепенкой — ведь выглядела я совсем как маленький ребенок. И контактные линзы мне папа разрешил только через несколько лет. Но тогда-то я уже втягивалась в компанию.

Тони: Ты и капитаном болельщиков одно время была.

Дженна: Да, мы решили вступить в команду болельщиков. У меня хватало опыта и в танцах, и в гимнастике, поэтому у меня все отлично получалось, а у остальных — нет. Тогда девчонки на меня окрысились и решили больше со мной не водиться. Не разговаривали со мной, делали все наперекор, лишь бы поставить меня в дурацкое положение. Месяца три я была в школе совсем одна. И завтракала в одиночестве. Частенько вообще пропускала завтрак и убегала со школьного двора, чтобы просто почитать книжку. Я тогда изрядно похудела. Вивиан готовила мне завтраки в коричневых бумажных пакетах, а я складывала их в своем шкафчике. Через пару месяцев запах оттуда шел просто тошнотворный. Мне писали записки, чтобы я вычистила шкафчик. Несло из него, как от покойника.

Ларри: Вивиан была одной из моих студенток, когда я преподавал в Полицейской академии в Карсон-Сити.

Дженна: Она появилась после Марджори. Вроде классная и ко мне относилась хорошо, но тогда для меня это уже мало что значило. Вивиан говорила о том, что для меня было важно, и слушать тоже умела. Вообще она была что надо. Помню, папа не разрешал мне брить ноги. Я же итальянка, а значит, довольно волосатая. Я и свистнула отцовскую бритву, а Вивиан призналась, что побрила ноги. Она и спасла меня от папиного гнева. Но полностью я больше ни одной из папиных подруг душу больше не открывала. И как и следовало ожидать, папа Вивиан выставил. Они столько скандалили, что меня это совершенно выбивало из колеи. Да и брат принимал в штыки любую девицу, которую папа приводил домой. Вещами всякими в них швырял.

Тони: Ладно, вернемся к школе.

Дженна: Дошло до того, что я наконец сломалась. Ушла из команды болельщиков, притворилась, будто не так я и хороша, — лишь бы у меня снова завелись друзья. Вроде как сыграла в поддавки.

Помню, я пребывала в каком-то замешательстве: папа и Вивиан разошлись, и некому, оказалось, давать мне женские советы. Особенно стало сложно, когда мне до смерти захотелось обзавестись лифчиком. Грудей у меня не было. Но лифчик я хотела — ведь остальные девчонки его носили! Я извелась: где взять лифчик? Не могла же я его у папы попросить. И я его стащила! Зашла в примерочную, нацепила его и ушла.

Я таскала эту хреновину каждый день. В школе считалось очень крутым, если из-под майки виднелась бретелька лифчика — получалось, что ты выглядишь совсем как взрослая женщина. По крайней мере, я так думала. И всегда следила, чтобы у меня видна была бретелька. Занятным я росла ребенком.

Глава двадцатая

Имя: Сесар

Возраст: 12

Место: Лас-Вегас

Статус: Одноклассник

Перейденный предел: Поцелуй

В ту пору, когда волнующая дрожь от странного, необъяснимого влечения к мальчикам впервые стала охватывать мое тело, я ходила в школу, где большинство учащихся были испанцы. И самым симпатичным, самым крутым с виду был — по крайней мере, на мой задурманенный гормонами взгляд, — некий Сесар. Второгодник, на голову выше меня ростом, он был как раз таким «плохишом», которого мне хотелось заполучить в приятели. Уже тогда у меня был отвратительный вкус на мужчин. Конечно, в том возрасте обзавестись приятелем вовсе не означало, что надо с ним ходить на свидание и вообще как-то прикасаться друг к другу. Просто это было обоюдное решение, которое принимают на переменке.

Мой дом находился на той же улице, что и школа. Когда Сесар наведался ко мне в первый раз, я очень нервничала, все валилось у меня из рук. Парнишка уже месяца четыре считался моим бойфрендом, а я так толком ничего о нем и не знала, и понятия не имела, о чем с ним говорить. Мы вышли на крыльцо и сели на ступеньках. Тут-то Сесар и воспользовался моментом: обнял меня за плечи. А я никак не могла расслабиться: все боялась, что сейчас выйдет папа и мне всыпет. И тут вдруг Сесар схватил меня и влепил смачный мерзкий французский поцелуй.

Мне стало до того противно, хоть отплевывайся. Почувствовать другого человека у себя во рту — это оказалось отвратительно. Я отстранилась и украдкой вытерла рот рукавом. В этот момент я и заметила бабушку, стоящую за дверью. Она промолвила «извините» — и снова скрылась в доме.

Я оставила Сесара на крыльце, бросилась в дом и упросила бабушку ничего не говорить папе. Я хотела быть для него идеальной маленькой дочуркой. А идеальные маленькие дочурки не целуются взасос с малолетними распутниками. Конечно, папа был не особо в курсе того, как мы с братцем носимся по улицам словно пара маньяков. Мы с Сесаром целовались в первый и в последний раз. Через несколько месяцев мы переехали, и больше я его не видела. Таким он для меня и остался: сидит, ссутулившись, на ступеньках, и ждет, когда я выйду снова.

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая

Глава двадцать третья

Глава двадцать четвертая

Я на конкурсе.

Глава двадцать пятая

Дженна: Куда мы переехали, когда папа уволился из полиции? В Пеппертри?

Тони: Нет, в Элко.

Ларри: Мы переехали в Элко, потому что так хотела моя подружка, работавшая у шерифа. Но она оказалась таким дерьмом, что в один прекрасный день подхватил я вас обоих и возвратился обратно в Лас-Вегас. Не любишь моих детишек — катись к чертовой матери.

Дженна: Именно в Элко я начала выступать на конкурсах.

Тони: Папа вечно водил Дженну в танцклассы, на чечетку и всякое такое. И с балетом у нее всегда хорошо получалось. Далеко не все танцовщицы так на пуантах ходят. А ты ходила. Тебе это легко давалось. И когда ты стала выступать на праздниках, я счел это само собой разумеющимся.

Дженна: Я же тогда, в Элко, снова вступила в команду болельщиков, и мне все там отлично удавалось. Я была капитаном. Я объединила всю команду, научила танцам — и обычным, и для приветствий. Организаторы обеспечили нас формой и всем остальным. Так я впервые в жизни добилась известности. А потом начала участвовать в конкурсах, потому что одна из самых популярных девчонок в них участвовала. Я вроде как решила: «Уделаю их всех».

Остальных девчонок поддерживали их матери, а я была одна. У папы и денег не хватало, и вообще он в таких вещах не разбирался, так что я все делала сама. Все готовили выпечку на продажу для организаторов — я состряпала какое-то убогое печеньице. Платье сама купила. Все деньги тратила на костюмы для спортивных танцев.

Ларри: Помню твое первое выступление в Элко.

Тони: У всех остальных девочек были и мамаши, и хореографы, а Дженна просто взяла и отрепетировала свою программу накануне во дворе. И стала абсолютным победителем.

Дженна: Это было «В синем». Я оказалась в ударе. Можно завоевать многие титулы в разных номинациях, но абсолютный победитель — это самое лучшее, потому что здесь ты соревнуешься с девчонками от трех до восемнадцати лет.

Тони: А потом она шла дальше и дальше.

Дженна: Я ни разу не проигрывала на выступлениях. После местного конкурса настал черед конкурса штата, а это уже было настоящее событие: соревновалась, наверное, сотня девочек, а то и две сотни. Победить в соревнованиях штата — это было грандиозно, вот я за это и взялась. Получила призы за лучшее интервью, за фотогеничность, и еще была награждена как модель. Абсолютной победительницей я так и не стала. Там, видите ли, другие девочки были со способностями. Да и потом, певиц всегда ставят выше танцовщиц.

Ларри: Но ты наверняка была единственной, кто всего добился самостоятельно.

Дженна: Поиски денег для национального конкурса были настоящим безумием. Эти конкурсы проводились в Арканзасе. И надо было платить за поездку через всю страну и за гостиницу. Нужно было и платье в определенном стиле, и косметика, и все тому подобное.

На конкурсе штата я подружилась с одной девочкой, Эми. Мы напялили свои короны и ленты и обошли все фирмы Лас-Вегаса в поисках спонсора. Надо же, у самой в голове не укладывается. Заявлялись к торговцам автомобилями и клянчили деньги. Совсем без стыда были. На автомойки ходили. К кому только мы не тыркались! Настоящие попрошайки. Помню, я даже загнала свое старое платье для выступлений.

Ларри: А я помню, как мы с Тони распродавали наше оружие. Тони: Ага, для соревнований штата. Мы собрали две сотни. А хватило этого только на вступительный взнос. Черт знает что.

Дженна: Я совсем чокнулась, собирая деньги на все остальное. Откуда нас только не вытуривали. Эми в такие места второй раз соваться уже не решалась, а я перла снова и снова. Помнишь, я тебя уговаривала свозить меня к Флетчеру Джонсу? Я вваливалась туда каждый день. Там только за голову хватались: «О господи, опять она!» А я знай твердила: «Да, опять. Вы готовы меня спонсировать? До национального конкурса всего пятнадцать дней. Вы мне действительно нужны. Я стану знаменитой!» Меня невозможно было остановить. И я таки заставила этих засранцев выдать мне полторы сотни долларов. Да! Это оказался один из самых крупных взносов.

Тони: А потом, выиграв конкурс, Дженна вернулась и сказала им: «Я победила благодаря вам. Хотите снова быть моими спонсорами?» Дженна: Я такой деловой оказалась. Выигрывала все возможные конкурсы. Тогда я не находила в этом ничего странного. Но для такой тихони, как я, это было безумство. Если я чего-то хотела, то ни перед чем не останавливалась. Я же знала, что у меня талант, просто нужны были деньги. Я шла прямиком к своей цели.

Интервью я щелкала как семечки; уже тогда я умела выжимать из них максимум. Если мне задавали какие-то общие вопросы, каждый из них я обращала себе на пользу. Но я никогда не делала особых ставок на свою красоту, потому что выглядела слишком юной для своего возраста.

Тони: У тебя был колоссальный сценический опыт и изрядная практика и в танцах, и в состязаниях. Потому ты и работала с таким успехом в «Бешеной лошади». У большинства девушек, идущих в стриптизерши, огонек-то есть, а вот танцевать и развлекать они не умеют. И вот туда пришла Дженна и закатила целое хореографическое представление. А помнишь, как я тебя захватил в ту велосипедную поездку, когда тебе было шестнадцать?

Дженна: А, это где был фестиваль мокрых маек? Я совсем помешалась на всяких соревнованиях и, щелкнув пару снимков, отправилась туда. Полностью разделась на сцене — и выиграла.

Тони: Отхватила приз и пять сотен баксов.

Ларри: Никогда не видел дочкиных выступлений, разве что на праздниках. Только однажды увидел тебя в том шоу…

Дженна:… в стрип-клубе, принадлежащем моему дядюшке. Ларри: Я, конечно, вышел. Но я был потрясен тем, как чудесно ты выглядела. Буквально потрясен.

Тони: Я бы и в «Бешеную лошадь» вошел, когда она танцевала… Ларри: Я так гордился. Похабщина, конечно, была, но я все равно только одно и твердил: «Господи, разве она не великолепна? Сногсшибательна!» И вот что я тебе скажу: ты — человек железного склада. Не знаю, как ты это выдерживаешь. Ведь приходится иметь дело с кем попало. Двадцать минут такой жизни — и я бы людям вилкой в глаза начал тыкать.

Глава двадцать шестая

Глава двадцать седьмая

Глава двадцать восьмая

Тони: Самое смешное, что, узнай об этих историях кто-нибудь в Вегасе, поднялся бы шум типа: «Это со мной Дженна Джеймсон сделала! Я просто стояла на обочине дороги, а она…»

Дженна: «…окатила меня из огнетушителя». Помнишь? Она вся как в дыму была. Мы еле ноги унесли.

Тони: Началось все с того, что мы, когда были поменьше, швыряли в людей яйцами. А потом решили перейти на следующий уровень.

Дженна: Это была моя затея, с огнетушителями. Я подумала: «Их навалом в каждом многоквартирном доме. Разбей стекло — и бери. Правда, пожарная тревога сработает, но ведь, если быстро удрать, все будет в порядке, правда?» Так у нас собралась целая коллекция этих огнетушителей. И мы принялись «пенить» людей — так мы это называли.

Тони: Я подзывал человека к машине, якобы чтобы спросить дорогу…

Дженна:…а я пшикала на него из окошка. Круто получалось — как атомный гриб. Люди становились белые с ног до головы. Мы заезжали в престижные районы, подлавливали прохожих на углу и «пенили»! Помню, как-то мы подкараулили парня на скейтборде, а нас засек полицейский. Была настоящая погоня на машинах, и мы все-таки удрали.

Тони: А как те ребята подрезали нас на своей тачке?

Дженна: Ты тогда вылез из машины, а у них как раз окно было опущено. Ты сунул туда огнетушитель и — пум! Вся тачка с шестью пацанами была в пене.

Тони: С нами никто тягаться не мог. Мы брали видеокамеру и пенили всех проституток на Флемонт-стрит. Помнишь тех бандюг, которые там резвились с девчонкой? На них-то мы тогда и нацелились.

Они все белые были. А один из них кинулся в свою допотопную «Импалу» и гонялся за нами по всему Вегасу, потрясая пистолетом из окошка. Мы в той передряге весь бензин извели.

Мы проделывали все, что вытворяли Jackass и CKY, только раньше. Может, все через это проходят. Не знаю.

Тони: А помнишь, как мы строили на задворках огромные скульптуры и их поджигали?

Дженна: Дудки, это я поджигала. Вы, парни, ноги делали, а я так там и торчала, все пыталась развести огонь.

Тони: «Дженна, фитиль запаливай!»

Дженна: И наконец — бум! Огонь, все взрывается. Люди в панике выбегают из домов. А через пару дней в новостях: «Набег отморозков на долину Лас-Вегаса». А мы: «Йа-а-а!» Папе-то и невдомек было.

Ларри: Детки, я и понятия не имел, что вы творили.

Тони: Ставили все с ног на уши.

Дженна: У меня до сих пор время от времени руки чешутся кое-кого «вспенить». (Все смеются.)

Селена (жена Тони): Вы это в первый раз слышите?

Ларри: Ну да!

Глава двадцать девятая

Глава тридцатая

Глава тридцать первая

Глава тридцать вторая

Глава тридцать третья

Ларри: Кто-нибудь в курсе, что стало с Ролли?

Тони: По идее, он в тюрьме. Ролли был моим лучшим другом. Дженна: Я любила его как никого другого. Но он был не из тех парней, с кем у меня могло что-нибудь сложиться.

Тони: Ты была заводилой, а он — эдаким подпевалой-толстячком.

Ларри: Ролли мне нравился. Я на него никогда не злился. Это вы думали, будто у меня на него зуб.

Дженна: Ну да, потому что он у тебя все время всякое барахло воровал.

Тони: Да мы таскали все, что не было привинчено.

Ларри: Кстати, а кто спер мой автомат?

Тони: Из шкафа в прихожей? Я.

Дженна: А, это, наверное, тот девятимиллиметровый «Стерлинг».

Тони: После того как именно я им воспользовался, нести его обратно уже было нельзя.

Дженна: Мы такие вылазки устраивали. Удивительно, что нас ни разу не поймали.

Ларри: Просто везло.

Дженна: Дурака валяли, поджигали что попало, людей «пенили». Смеялись до потери пульса.

Тони: Приходилось останавливаться и делать передышку.

Ларри: У вас, детишки, всегда было колоссальное чувство юмора. Тони: Наша жизнь, кажется, всегда была сопряжена с насилием.

Дженна: У меня из-за этого бывают вспышки злости. Такое со мной случалось. Я всегда была нелюдимым ребенком.

Ларри: Дженна страдала в основном из-за того, что я ее чересчур оберегал. После того что случилось с Джуди, я бы не пережил, если бы лишился ее. Я потерял и своего отца. Мы играли в «Границе», он отправился в ванную, и там у него случился сердечный приступ; ему было пятьдесят четыре. Я не довез его до больницы. Так я потерял большинство дорогих мне людей и не хотел пережить это вновь. Дженна: У папы была удивительная жизнь. Он отправился на военную службу сразу после школы.

Ларри: Это было в 1957 году. В течение 729 дней 16 часов и 27 минут я был, как бы это сказать, консультантом в седьмой вооруженной дивизии во Вьетнаме. Хотя кто такое считает?

Дженна: Трудно поверить, что ты видел весь этот кошмар и участвовал в нем.

Ларри: Один пример. Я вывел двадцать монахинь и нескольких сирот из деревеньки к юго-западу от На Транга и ждал, когда их заберут вертолеты. Но за нами шли солдаты Северной Вьетнамской армии и вьетконговцы. Я разместился на полпути между вертолетами и полосой деревьев. За спиной автомат Томпсона, в руках винтовка «М14». Как только вьетнамцы появились из-за деревьев, я принялся их отстреливать. На следующий день там обнаружили тела шестидесяти одного убитого мной человека. Это не считая тех северян-вьетнамцев, которых вытащили из-за деревьев.

Дженна: Поубивал всех тех людей и глазом не моргнул, а сам жуков боишься.

Тони: А потом его отправили в Африку, подавлять коммунистическую революцию.

Ларри: Ко мне явились из правительства и сказали, что я могу уйти в отставку, если организую и обучу солдат в Конго, чтобы бороться с коммунистической революцией. Занятно это было: ведь поначалу все пытаешься делать по правилам. Я вырос с Роем Роджерсом и Джином Отри, а они никогда и никому не стреляли в спину. Белые шляпы против черных шляп. Все надо делать по-честному.

Что ж, я усвоил, что, коли хочешь возвратиться домой живым, изволь выслеживать людей и стрелять. Когда я попал в Африку, какие-то представления о гуманности у меня еще оставались. Когда мы захватывали повстанцев в плен, то судили их и выносили приговор: заключить в тюрьму, казнить или отправить обратно по их деревням. Но, проплутав четыре месяца среди этой кровавой резни, мы выбросили черный флаг. Раз бежишь — значит, ты повстанец. Стоишь на месте — вымуштрованный повстанец. И мы отстреливали всех подряд. Я приходил в деревню и, вместо того чтобы прочесывать дом за домом, просто сравнивал все поселение с землей. Я вызывал «Мустанги П51». Мы пускали в ход напалм. Использовали гаубицы. Мы переходили из деревни в деревню, убивая всех без разбору. Нам просто было плевать. Плевать на все.

Дженна: Теперь понятно, почему ты хотел стать офицером полиции.

Ларри: Знаешь, такое никогда не проходит бесследно. Оно всегда со мной, но я заглушал это. Мне понадобилось десять лет на то, чтобы вписаться в окружающее общество: я словно жил в чужом мире. До того как мы встретились с вашей матерью, я связался с несколькими знакомыми из французского Иностранного легиона. Подумывал вступить туда, потому что не мог ужиться в этом мире. Даже обычный разговор не мог поддержать.

Мой отец.

Глава тридцать четвертая

Мальчики № 3

Имя: Виктор

Возраст: 18

Место: Лас-Вегас

Статус: Сосед

Перейденный предел: Оральный секс

Я была готова по-настоящему целоваться с мальчиком не раньше чем переступила порог старшей школы. Но такой я была нескладной девочкой-подростком, что, на какого бы парня я ни западала, он меня либо в упор не видел, либо на смех поднимал; особенно в этом преуспел красавчик-серфингист по имени Бобби Уайсаки. Единственным мальчишкой в школе, который хотел со мной встречаться, был Аарон Пьерро. Какое-то время мы были вместе, но он так упорно старался запустить мне руку либо под рубашку, либо в штаны, что наши свидания выродились в какое-то подобие борцовского поединка. В конце концов Аарон порвал со мной отношения, потому что я не занималась с ним сексом.

Вскоре после этого я со своей подружкой Эми загорала на краю бассейна возле нашего комплекса апартаментов, и тут со мной завел разговор паренек постарше; он только что поселился у нас по соседству. Он спросил, сколько мне лет, и я ответила начистоту: четырнадцать. Паренек был итальянцем, с длинными русыми волосами и мускулистым телом; в руках он держал мотоциклетный шлем. А я была мелковата даже для своих лет, с детской мордашкой, и спереди у меня лишь слегка намечалось то, что лишь профессионал-биолог посчитал бы грудью. Мне даже не верилось, что из нас двоих этот парень выбрал меня, а не Эми, которая была раз в десять погорячее. Ни один мальчик прежде меня так не кадрил. Вспоминая об этом, я то и дело задумываюсь, а не был ли он, часом, извращенцем. С другой стороны, гормоны во мне бушевали, а подцепить восемнадцатилетнего ухажера — для четырнадцатилетней девчонки это круто.

Мы поболтали, и я отправилась домой. Что ни вечер, он бросал камешки мне в окно, чтобы привлечь мое внимание, и оставлял под деревом записки. Он жил с матерью, но та работала по ночам. И однажды вечером я прокралась к нему. Я хотела, чтобы меня целовали, чтобы меня желали, хотела ощутить во рту вкус мужчины. Когда наши языки соприкоснулись, коленки у меня обмякли, а сердце воспарило ввысь. Я была влюблена. Я хотела, чтобы во мне нуждались. И сама нуждалась в том, чтобы быть желанной.

В тот раз меня подловил папа. «Я сейчас пойду и пристукну этого щенка!» — бушевал он. Я ударилась в слезы, обрушила на отца все известные мне проклятия и умчалась к себе в комнату. Казалось, я всю жизнь ждала, когда меня закружит этот вихрь, — и вот родной отец грозится все разрушить. Он ворвался в дом к Виктору, придавил его к стенке и велел держаться от меня подальше. На следующий день Виктор сказал мне, что нам больше не следует видеться друг с другом.

По счастью, испуг Виктора оказался недолговечным. Вскоре он уже вновь бомбардировал камешками мое окно. Так между нами завязался роман. По крайней мере, я так думала. На самом же деле я отправлялась к нему после школы, пока папа спал, а Виктор пичкал меня спиртным и марихуаной и проверял, насколько далеко со мной можно зайти. Его комната была типичной обителью тинейджера. Повсюду расклеены постеры с девочками, потолок затянут флагом Дикси, постель расположена прямо на полу, а окна завешаны фольгой, так что в комнате вечно царит темнота. Никогда прежде ни один мальчик со своим собственным миром не захватывал меня так сильно.

Я в ту пору еще полностью не оформилась и отчаянно стеснялась своих грудей. Они казались такими несуразными, бесформенными, и одна к тому же была больше другой. Хуже всего обстояло дело с сосками: области вокруг них были настолько припухшими, что смахивали на симптом болезни. Даже моим подругам не дозволялось их видеть. Но Виктор все усердствовал и усердствовал, пустил в ход весь арсенал убеждений, присущий особям мужского пола, и наконец-таки меня уломал: я позволила ему засунуть руки под мою рубашку.

— О господи! — воскликнул он. — У тебя самые изумительные груди, какие мне доводилось трогать за всю жизнь! Когда станешь постарше, у тебя титьки будут по-настоящему большие от природы.

— А ты откуда знаешь? — спросила я. На мой взгляд, это все больше напоминало укусы москитов.

— Просто знаю, — изрек Виктор с видом специалиста — впрочем, возможно, он им действительно и являлся.

Следующие десять минут он превозносил мои груди до небес, пока я в конце концов не собралась с духом и не сняла рубашку. Раз считает, что они такие классные, — так и быть, пускай смотрит.

На каждом нашем свидании мы с Виктором целовались до тех пор, пока мне не начинало казаться, будто у меня вот-вот отвалятся губы. Он засыпал меня комплиментами, повторял, до чего я красива, и во мне постепенно вырабатывалась уверенность в себе и в своем теле. Эти разговоры до того возбуждали, что на постели Виктора после меня оставалось влажное пятно — и это через белье и штаны. Каждый раз, когда Виктор прижимался ко мне, он был напряжен настолько, что я опасалась, как бы на моей коже не появились предательские синяки.

Понадобилось несколько вечеров энергичного натиска, чтобы он убедил меня засунуть руку ему в брюки. Я была потрясена тем, что там нащупала. Оно было огромным. «Дерево, — вертелось у меня в голове. — Настоящее дерево». Прошло еще несколько дней, прежде чем я отважилась на это посмотреть.

Затем Виктор уговорил меня лизнуть самый кончик. А там постепенно, шаг за шагом, умолил-уломал минуту потереть, десять секунд полизать. Ну и туго же, должно быть, приходилось бедолаге каждой ночью.

Наконец Виктор уговорил меня тереть и лизать одновременно. И вот однажды стряслось. Он кончил. Я была в панике. Никак не могла разобраться: получается, что мы занимались сексом или как? Виктор не находил себе места.

— Извини, пожалуйста, извини, — причитал он. — Я пытался удержаться. Просто я не смог остановиться.

Но я не усматривала в этом ничего хамского: разве могло меня оскорбить хоть что-нибудь, что делал Виктор.

Однако, как бы меня ни разобрало, сексом я с ним заниматься так и не стала. Очень этого хотела — но не могла. А главная причина заключалась в том, что пенис у Виктора и в самом деле был размером с древесный ствол. Он был огромен даже по сравнению с секс-профессионалами, которые мне встречались в дальнейшем. Я боялась, что Виктор мне что-нибудь повредит. Другая проблема заключалась в том, что у меня еще не было месячных, а я втемяшила себе в голову, что не смогу заниматься сексом, пока не начнутся менструации.

Наконец Виктор поставил вопрос ребром.

— Послушай, — сказал он. — Мне восемнадцать лет, и я должен заниматься сексом. Решай сейчас: если хочешь это делать, тогда мы сможем остаться вместе. Если нет — что ж…

С пунцовым, зареванным лицом я ответила ему, что мне очень жаль… Но я просто не могу.

Я была настолько выбита из колеи, что потом недели две не появлялась в школе. По жестокой иронии судьбы менструации начались у меня через месяц. К тому времени Виктор уже встречался с другой — с девчонкой, которая, по-видимому, ему отдалась. Для меня это был лишь невинный опыт щенячьей влюбленности, хотя сам он, уверена, просто хотел меня трахнуть.

Три года спустя я зашла в бар и на другом конце зала заметила Виктора. Он приехал из армии в отпуск. Стоило ему вымолвить «привет», как потайной ларчик в моем сердце отомкнулся, и давно позабытые чувства к нему вновь нахлынули на меня. Мы опять превратились в детей, пробираясь в комнату за тем, чтобы закончить начатое. Но на этот раз я была готова — точнее, я так думала. Больно все-таки было. Еще несколько дней после этого я не могла нормально ходить.

Тогда я видела Виктора в последний раз.

Глава тридцать пятая

Глава тридцать шестая

Глава тридцать седьмая

Глава тридцать восьмая

Дженна: Хорошая оказалась штука — ЛСД. Я принимала «кислотку» вместе с Тони на выходных: думала, что никогда не подсяду на сильнодействующие наркотики. Ав течение всей недели я была паинькой в школе. И я сама, и все вокруг — все было прекрасно.

Тони: Но башню у нас сносило основательно. Помнишь, как мы отправились в «Тропикану» и набрались ЛСД возле бассейна? Мы стащили шезлонги и пытались бултыхаться на них в фонтанах. Охранники сбежались, и все вооруженные. Как только нас отпустили, мы поперли прямо в отель и гуляли, разглядывали ковры и стенки.

Дженна: А как насчет того случая, когда мы приняли ЛСД и вы меня подожгли? (Все смеются.)

Тони: Селена пальнула из бутылки тебе в затылок. Мы подогревали «кислотку», и тут она…

Дженна: Я споткнулась о камень…

Селена:…набегу. Первое, что я увидела — это Дженна орет, а голова у нее в огне. И она летит по воздуху. Прикиньте — увидеть такое, будучи под дозой… (Все смеются.)

Дженна: А мне каково было — под дурью и в огне? Я даже не сообразила, что надо падать и кататься по земле.

Тони: А помните эту цыпочку — Финтифлюшку?

Дженна: Она так накачалась «кислоткой», что побрела по улицам Вегаса и трогала все гудроновые заплаты на трещинах в асфальте. Одно слово — финтифлюшка.

Тони: Ага, и еще мы отправлялись в Маунт-Чарльстон, принимали ЛСД и бродили по снегу. Все вокруг было похоже на пряничные домики с глазурью.

Дженна: О, это было та-а-а-а-ак…

Тони: Странно.

Дженна:…красиво.

Ларри: Я в первый раз попробовал с вами ЛСД именно в Маунт-Чарльстоне. Мы сидели там, смеялись, и я турнул свою тогдашнюю девчонку. Дженна сказала: «Посмотри вверх». А там — высоченный розовый потолок со звездами и всем таким. Смотрю я вверх, и вдруг весь мир — фьюить! — и нас унесло. Совсем унесло.

Дженна: У папы хватило пороху признать, что это круто.

Тони: Он рос в эпоху крысиных стай, в шестидесятые; тогда в ходу были кокаин и спиртное. Папа и не подозревал, что его аж в другую вселенную забросит. (Смеется.)

Ларри: Знаете, мне запомнился один случай. Мы вместе сидели в квартире и глушили кокаин. Я был рядом с тобой, и вдруг ты смотришь на Тони и говоришь: «Валяй, пап».

Дженна: Папа, не будь букой.

Ларри: Именно так ты и сказала. Никогда этого не забуду. Я окончательно превратился из самоуверенного тупого осла в психа.

Тони: Был однажды случай, я продавал кокаин, а бабушка сперла изрядную порцию.

Ларри: Моя мать сперла кокаин?

Тони: Она рассовала его по карманам пальто и то и дело пряталась, чтобы принять дозу. Помните, она ведь свирепая была, как кобра, и вдруг мы все удивляемся: чего это вдруг бабуля такая добренькая?

Ларри: А знаете что? Я ведь ни одного наркотика не пропустил. Но единственное, что мне понравилось, — это crank. Лучший наркотик на всей планете, но это если курить. Нюхать не стоит.

Дженна: Когда это ты crank курил?

Ларри: Когда заведовал стрип-клубом. Принимал ровно столько, чтобы продержаться весь день.

Дженна: То есть каждые пять минут.

Ларри: Нет, мне хватало часа на два. У одной малютки в клубе были неограниченные запасы. Я брал порцию и потягивал ее целый вечер.

Тони: Если по-настоящему любишь наркотики, курить или нюхать — только добро переводить. Чтобы словить настоящий кайф, надо колоться.

Ларри: Вот к чему меня никогда не тянуло. Мне нравилось, что я могу контролировать количество затяжек, что я все время в форме.

Тони: Это можно и когда колешься.

Ларри: Серьезно?

Тони: Сам кайф — и то можно контролировать. Хочешь, растяни на весь день, хочешь, сразу наберись до усрачки.

Ларри: Интересненько.

Глава тридцать девятая

Мальчики № 4

Имя: Клифф

Возраст: 19

Место: Лас-Вегас

Статус: Соседский богатенький мальчик

Перейденный предел: Введение члена

Первые же месячные повлекли за собой вереницу проблем. Одна из них заключалась в том, что девственная плева все еще была при мне. Тоненькая прослойка плоти, перекрывавшая вход, не позволяла пользоваться тампонами. Я запихивала их, пока не становилось больно — без толку. Я даже позвонила папиной бывшей подружке, Вивиан, но тут и она оказалась в тупике.

Другая проблема состояла в новых гормонах, бередивших кровь и подчинявших себе всю работу мозга. Я бродила, снедаемая одним неотвязным желанием: чтобы меня трахнули.

Я знала в округе нескольких парней постарше; они то и дело закатывали у себя вечеринки, и там-то я и решила попытать удачи, решив обе проблемы с одним мужчиной. Накопила деньжат и купила похабное черное платье в обтяжку, которое дополнила черными же чулками. Потом я обзвонила своих лучших подруг, мы скинулись, взяли напрокат лимузин и покатили загодя отмечать потерю моей девственности.

Памятуя о том, как отрубалась за кофейным столиком моя бабуля, спиртным я особо не увлекалась. Но по такому случаю сделала исключение. Я ахнула за вечер семь рюмок текилы и старалась вести себя, как подобает секс-бомбе, на которую, как мне казалось, я и походила. Мишенью моей похоти стал вожак компании, Клифф — хорошенький богатый мальчик, незадолго до того ухитрившийся буквально обернуть вокруг дерева папочкин «Порше». Мне было всего пятнадцать с половиной, но я наконец-то начинала оформляться и потому чувствовала себя звездой вечеринки.

Клифф охмурял меня весь вечер — поддразнивал, подливал рюмку за рюмкой, нашептывал, до чего я красива, чересчур долго задерживал руку на моей талии. Наконец он увлек меня в ванную. Прижал меня к стенке — и мы отпустили тормоза.

Руки Клиффа были повсюду — тискали мои груди, бедра, задницу. Он ухватил мои чулки и продрал в них огромную дыру. А потом опрокинул меня на толчок, задрал платье и принялся обгладывать.

Затем Клифф встал, расстегнул штаны, и началось целое акробатическое представление. Клифф оперся одной рукой об стенку, другой нацелил пенис на мою ногу и попытался пролавировать сквозь дыру в чулке. Это было слишком лихо. Именно тут до меня дошло: вот оно. Я сейчас навсегда пожертвую свою девственность какому-то поддатому снаряду с прямой наводкой. Следующей мыслью было: «Нет, так дело не пойдет. Не могу».

Я запаниковала. Крик, зародившийся в мозгу, прорвался наружу коротким резким «Стой!».

Ошарашенный Клифф отлетел прочь и наконец осторожно застегнулся. Когда мы вышли из ванной, никого из моих подружек уже не осталось. Они умчали на лимузине и бросили меня, уверенные, что я получаю то, за чем и приехала. Влипла. Я-то рассчитывала заночевать у подружки. Нельзя же теперь было ввалиться к ней и перебудить ее родителей. И позвонить отцу, попросив его забрать меня с вечеринки, полной парней студенческого возраста, я тоже не могла. К тому же я была в полном раздрае.

Раз так, я приняла еще чуть-чуть, обмозговала свое положение и попросила Клиффа отвезти меня домой.

— Конечно, — отозвался он. — Без проблем. Джефф тебя подбросит.

Мы забрались на заднее сиденье машины его приятеля и целовались всю дорогу. Я наслаждалась каждым мгновением: казалось, будто меня приняли и посвятили в крутой мир взрослых. Теперь-то у меня на этот счет другое мнение.

Когда машина остановилась и мы вылезли наружу, оказалось, что это вовсе не мой дом. Мы подъехали прямо к дому Клиффа.

— Можешь переночевать на кровати моего брата, — сказал он. — Его как раз сегодня не будет дома.

К тому моменту две последние рюмки текилы дали знать о себе. Я не могла не то что внятно выразить свои протесты, но и просто ноги переставлять. То и дело я валилась на газон и лепетала какую-то околесицу. Клифф подхватил меня на руки и внес в дом. Я закрыла глаза и разлепила их, лишь услышав какое-то бульканье. Клифф вывалил меня на покрытую черным лаком кровать с водяным матрасом. Я уставилась на простыни: колоссальное смешение красных и синих звезд. Как бы я ни назюзюкалась, хорошо помню, до чего отвратительной показалась мне эта постель. Мне больше ничего не хотелось. Клифф целовал меня. Я материлась. И это последнее, что я запомнила.

Проснулась я совершенно голой. Оглядела себя — и увидела огромную лужу крови.

«Боже ты мой, — пронеслось в голове. — Этот ублюдок меня порезал».

В комнате стояла сверхъестественная тишина, Клифф спал как убитый, и на какой-то миг мне почудилось, будто я умерла. И тут до меня дошло, что случилось.

Я сгребла колючее шерстяное одеяло, валявшееся в ногах кровати, и тихонько встала, стараясь не разбудить Клиффа неосторожным движением. Единственным украшением комнаты оказался постер с изображением женщины в обрезанных рваных джинсах и с неестественно зелеными глазами. Первым моим порывом было не рвануть с воплем из этого дома, а удостовериться в том, что моя цель наконец-то достигнута.

Я прокралась в ванную и села на унитаз. Засохшая кровь покрывала ноги до самых колен. Когда я попробовала писать, то ощутила такое жжение, что все мое тело скрутило, словно обгорелый лист бумаги. Помедлив, я осторожно просунула внутрь палец. Никакого сопротивления. Просунула палец чуть глубже — и нащупала шейку матки. Огорчилась ли я из-за того, что меня трахнули в полной отключке? Черта с два. Я пребывала в экстазе: прощай, моя девственная плева. Какой, однако, подвиг со стороны отважного Клиффа: судя по количеству крови, перегородка была прочная.

Росла я без материнской опеки, и мне даже в голову не приходила мысль о том, что это хрестоматийный пример изнасилования на свидании. Я только знай себе ликовала: началась новая жизнь. И как идиотка влюбилась в того парня, который так позорно меня в эту жизнь и вовлек.

Так между нами завязался роман. Очутившись в спальне Клиффа в следующий раз, я поинтересовалась, что это за сногсшибательная красотка с зелеными линзами изображена на постере. Клифф сказал, что это Трейси Лордз. Я понятия не имела, кто это. Просто знала, что хочу быть такой же ослепительной.

Позанимавшись с Клиффом сексом на трезвую голову, я переродилась. Я полюбила это. Это было все, о чем я теперь могла думать. Я названивала Клиффу каждый вечер, упрашивала его приехать, увлечь меня в кусты за домом и там трахнуть. Не знаю, что творилось с моим телом: это была сплошная гормональная оргия. Семь раз в день — и то было мало. Самым неожиданным оказалось то, что во мне вдруг пробудились материнские чувства: меня переполняло желание завести ребенка. Даже тогда я понимала, что это нормальный инстинкт размножения, — для чего, в конце концов, секс и нужен, — и поборола его так же, как подавляла прочие свои невинные и, казалось бы, неодолимые желания.

Но однажды вечером, когда мы с Клиффом условились о встрече, он не появился. Я позвонила, но никто не снял трубку. Тогда я решила наведаться к нему домой. Позвонила в дверь — мне не открыли. Впрочем, замок не был заперт, и я вошла. Поднялась по лестнице к его спальне, толкнула дверь. Он был там, в постели, с другой девчонкой — моей знакомой.

Я смотрела на них. Они — на меня. Никто не произнес ни слова. Я просто повернулась, захлопнула дверь, вышла из дома и поклялась отомстить. Боли я не чувствовала — ведь вся любовь к Клиффу была всего лишь иллюзией. Я только жалела, что потеряла невинность с этим засранцем и что менструации не начались на месяц раньше — тогда бы все произошло с парнем, который действительно был мне небезразличен.

Едва я переступила порог своего дома, затрезвонил телефон. Клифф униженно выпрашивал прощение, твердил, что его девушка — это я и что он меня любит. Но мне было на него глубоко наплевать.

Спустя три недели я очутилась на вечернике в его доме. Туда набилось сотни две человек, в том числе и лучший друг Клиффа, Оуэн, белокурый гимнаст и серфингист ростом метр девяносто.

У меня на серфингистах был пунктик, но сексом я с ним заниматься не хотела — ходили слухи, что член у него слишком уж большой. И я, привычно подзаправившись текилой, взяла Оуэна за руку и уволокла его в спальню Клиффа. Целуясь, мы катались по водяной кровати.

До Клиффа все, что бы я ни делала, какую бы частичку себя ни отдавала мужчине, все было вызвано чувствами к этому человеку. Но после раны, которую нанес мне этот гаденыш, все пошло иначе. Сексуальность была уже не просто связующим звеном с приглянувшимся мальчиком. Я обнаружила, что она помогает в достижении любых целей. Это было оружие, которым я безжалостно пользовалась. И просто для того, чтобы потрепать нервы Клиффу, я продолжала встречаться с Оуэном.

Через несколько дней Клифф затеял с ним драку, но, поскольку Оуэн был килограммов на двадцать тяжелее и на полголовы выше, Клиффа он изрядно вздул. А вскоре Клифф покатился по наклонной плоскости: сел на иглу и закончил в тюрьме, куда загремел за торговлю наркотиками.

Что до Оуэна, то, хотя мы и встречались, настоящего секса между нами так и не было. Об этом и речи быть не могло: его причиндал приходилось обхватывать двумя руками, а в длину он доставал Оуэну до пупка.

Почему-то я всегда в конце концов натыкалась на парней с большими членами. Радар у меня на них, что ли?

Глава сороковая

Глава сорок первая

Дженна: Я помню, как Тони крепко подсел на наркотики. Наверное, это было самое жуткое из всего, что мне доводилось видеть.

Тони: Я тогда расхаживал с аптечкой.

Дженна: В жизни не видела, чтобы кто-нибудь так надирался. Он таскал в заднем кармане молоток с закругленным бойком и, случалось, пускал его в ход.

Тони: Как меня кто-нибудь доставал, я его этим молотком и прикладывал.

Дженна: Ты совсем зациклился на мотоциклах и пирсинге.

Тони: С «Ангелами ада» тусовался, людей грабил.

Дженна: В «Тако Белл», помнится, окно разнес.

Тони: То была отдельная история. Мы тогда были с Майком. Прикалывались над какими-то парнями, а они нас выследили и принялись швырять камнями в нашу тачку. А у самих — обрезки труб с битами. Тут выходим мы с Майком со своими пушками и объявляем: «Бросайте оружие!» Один бросил свинцовую трубу, а другой развернулся и дал деру. А Майк гнался за ним по улице до «7—11» и палил ему вслед.

Я убрал пушку в кобуру, подхватил трубу и загнал его в «Тако Белл». И — чпок! — приложил ему прямо за ухом. Этот парень отлетел и приземлился прямо на столик, за которым сидела семья с маленькими детишками.

Дженна: Та еще была сцена. Особенно если учесть, что Майк поднял пальбу.

Ларри: А что стало с Майком?

Дженна: Ох, он умер. Ты со своими наркотиками к тому времени стал полным параноиком. Стоило вертолету пролететь, ты сразу вопил: «За нами погоня!»

Тони: Ага, и мы прятались в крытом гараже.

Дженна: Я ему: «Тони, это же смешно». А он в ответ: «Ты тех типов видишь? Это они за нами следят».

Селена: Я там была. Помню.

Дженна: Ты-то как раз была гласом рассудка. Я все твердила: «Селена, надо что-то делать, иначе он так до точки докатится». Селена: Да, от этого дерьма паранойя бывает. Через пару месяцев после свадьбы я сказала: «Или это, или я». И он выбрал меня.

Тони: А помните того парня, который в конце концов себе язык откусил?

Селена: Это не тот, которого ты поколотил за то, что он не мог выговорить «горгулья»? (Все смеются.)

Тони: Сижу я в фургоне, а тут идет мимо этот парень; я и говорю: «Скажи «горгулья». Скажи «горгулья». Просто скажи на хрен «горгулья». Тебе говорят, скажи «горгулья». Так он минут через десять сказал «горгулья» — и все.

Селена: Это было как в мультике.

Дженна: Ох, Тони, да ты совсем чокнутый был.

Тони: Да, диковатые были времена. Мне случалось набраться так, что я даже не узнавал Дженну.

Ларри: Невероятно.

Тони: Теперь-то я спокойный. Татуировки мне нравятся. Стал самым завзятым семьянином в мире. Люблю проводить время со своими, играть с сынишкой. Такие всплески адреналина мне больше ни к чему.

Дженна: Да, многое изменилось.

Ларри: И к лучшему, моя дорогая. Все к лучшему.

Глава сорок вторая

Глава сорок третья

Дженна: Помню, меня прозвали Моцарелла. Волосы у меня были очень длинные, обесцвеченные для всех этих конкурсов, и я завивала их. Вот из-за того, что они смахивали на стружки сыра, ко мне и прилепилась кличка «Моцарелла»; а может, и из-за фамилии — Массоли.

Ларри: Почему ты забросила выступления?

Дженна: Я просто хотела двигаться дальше. Я единственная приходила на конкурсы без клуши-мамаши, и люди вечно шушукались у меня за спиной. Везде одно и то же дерьмо: я добивалась успеха — а меня только ненавидели еще больше. Как же это раздражало. Я просто пришла, увидела, победила, а теперь — наше вам с кисточкой. Я сказала себе: «Отлично, теперь стану завоевывать популярность в школе».

Ларри: И что из этого вышло?

Дженна: Ничего не вышло, пока мне пятнадцать не стукнуло. Понадобилось несколько лет практики. С самого первого дня в старшей школе я все планировала, как бы это провернуть. И провалилась с треском. Я не разговаривала ни с кем. В первый же день сблевала в урну в ванной комнате. В старшей школе это у меня стало обычным делом — так я все время была напугана.

Тони: Это было, когда мы переехали обратно в Лас-Вегас и жили у бабушки, потому что денег не хватало. Мы с тобой ютились в одной комнате, папе досталась спальня, а бабушка спала на диване в столовой.

Дженна: Вряд ли кто-нибудь вспомнит о том, что на первом курсе Я вообще существовала. Я чувствовала себя прозрачной. Наконец я поняла, что подружиться с кем-нибудь скорее удастся на дополнительных занятиях, чем во время уроков. Большинство девчонок в команде болельщиков было теми еще сплетницами, но с капитаншей мы стали настоящими друзьями. Она училась на предпоследнем курсе и как-то в самом конце года зашла ко мне поболтать после занятий. Одноклассники увидели — просто отпали.

А когда лето кончилось, все пошло на лад. Груди у меня стали огромные, как миски. Столько лет я отставала в физическом развитии от остальных — и вдруг всех обставила. «Ха-ха, — думаю. — Пора брать реванш!» Вечно носила без лифчика облегающую майку, потому что хотела ткнуть людям в глаза свой бюст. Но — вот черт! — только я стала обретать популярность, как мы снова переехали.

Ларри: Как раз в ту пору мы перебрались в Монтану. Вы оба совсем стали отбиваться от рук, и я решил забрать вас подальше от Лас-Вегаса. Хотел отвезти куда-нибудь, где Америка была бы настоящей Америкой. Мы с Тони на ранчо были вполне довольны жизнью, но ты это просто ненавидела.

Дженна: Ты набрался этих прописных истин: «Отлично, купим ранчо, станем скот разводить». Пап, а что такое «городская девушка», ты не въезжал?

Глава сорок четвертая

Глава сорок пятая

Дженна: Так папа затащил нас в этот долбаный Фромберг в Монтане, в добром часе езды от Биллингса. Населения там — около 450 человек. Из школы с тысячами учащихся я попала в заведение, где на втором курсе нас было девять. Это был настоящий ад.

Тони: Все девчонки тебя ненавидели. Колотили после школы. Дженна: Набрасывались на меня вчетвером, сбивали с ног и пинали. Даже эти хреновы училки меня на дух не переносили. В ту же минуту, как я впервые переступила порог класса, начались перешептывания. А все потому, что, обзаведясь бюстом, я стала выставлять напоказ каждый кусочек плоти. Носила рубашки и брюки в обтяжку. У меня было великолепное тело — и я хотела, чтобы на него смотрели. Ларри: Ты как-то вдруг расцвела, и все мальчишки с окрестных ферм так и висели на изгороди. Начиная с того парня, Виктора, я насчитал человек сорок, которым мне хотелось перерезать глотку. Дженна: Да, то, как я одевалась, подходило для Лас-Вегаса, но не для Монтаны. Зато я пользовалась успехом у мальчиков и не собиралась отказываться от этого из-за каких-то ревнивых девок в школе. Они совсем с цепи сорвались, когда ухажеры стали бросать их ради меня. По пути в школу мне приходилось огибать один угол — там-то они меня и подкарауливали. Выросли эти девахи на сельской пище — понятно, что они были довольно крепкие. Одна держала меня сзади, а другая била в живот. Серьезного вреда не причинили, но, господи боже мой, я даже дышать не могла. И в волосы они мне вцеплялись. На уроках спину рубашки маркерами изрисовывали, жвачку приклеивали — чего только не вытворяли.

Ларри: А ты там занималась верховой ездой.

Дженна: Да, большую часть времени я проводила в одиночестве. Выходила в бикини и скакала на своей лошади. Как я тогда загорела! У нас был участок 256 акров, и я просто каталась верхом. Куда уж тут изображать из себя примадонну — я и пасла скот, и кастрировала, и прививала — что угодно. Пожалуй, в чем-то это пошло мне на пользу.

Я просто не хотела признаваться отцу, что меня поколачивали каждый день, — это было так стыдно.

Ларри: Я и знать ничего не знал. И вдруг однажды мне звонят и заявляют: «Мы вашу дочь в приют отдадим, если вы не заставите ее ходить в школу».

Дженна: Ох, папа. В Монтане случилось самое худшее. Я никогда об этом не рассказывала — и сейчас просто не могу говорить. До того было хреново. Потому я и перестала ходить в школу. И, как только ты мне такое сказал, я закусила удила. «Ах так, думаю, эти сволочи моей жизни угрожают, а теперь еще и в приют сбагрить решили? Поиграть им со мной захотелось? Отлично! Поиграем!» Больше я не намерена была терпеть. Я ворвалась в школу; девица, которая больше всех наседала на меня, как раз наклонилась к своему шкафчику — книгу доставала или еще что-то. Я на полной скорости подлетела к ней и — бум! — так хрястнула дверцей, что раскроила ей голову. Когда я уходила, она валялась в отключке и все вокруг было в крови. Я ее сделала. Я забрала из шкафчика все свои вещи, потому что возвращаться туда не собиралась. Помню, как выходила из школы и меня переполняло ощущение своей силы. Никто больше не мог заправлять моей жизнью.

Ларри: Потом Дженна вернулась домой и рассказала мне о том, что сделала и через что ей пришлось пройти. Я велел ей собирать вещи: мы уезжали из Монтаны.

Глава сорок шестая

Глава сорок седьмая

Глава сорок восьмая

Тони: Если уж на то пошло, у нас много чего происходило.

Ларри: Хотелось бы знать, что случилось в Монтане.

Дженна: Не думаю, что когда-нибудь смогу говорить об этом. Тони: Пап, мы же переезжали каждый год. Уверенности нам это не прибавляло, но мы научились приспосабливаться и быстро взрослели.

Дженна: Мы редко обзаводились друзьями, так что, как правило, нас было только двое.

Ларри: Я был трудоголиком. Вечно где-то пропадал.

Дженна: Ты так выкладывался на работе, что домой приходил совсем никакой.

Ларри: Я был «отцом на час», но, что бы там ни говорили, количество времени — это еще не качество.

Дженна: У меня нет оснований причитать: «Ах, жизнь была ужасна!»

Тони: Нет, жизнь была грандиозная.

Ларри: Чего-чего, а крови вы не боялись. По сравнению со всем, через что вы прошли, повседневные неурядицы стали казаться пустяками.

Дженна: И ты всегда поддерживал нас.

Ларри: Ваша чаша была полной лишь наполовину. И это сделало нас сильней и дружней обычной семьи. Между нами троими всегда существовала незримая связь: даже очутившись за тысячи миль Друг от друга…

Тони:…мы вечно оказывались вместе против целого мира…

Дженна: Это точно.

Ларри:…и так будет всегда.