Западная Европа. 1917-й.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Читатель обратил уже, наверное, внимание на однотипность, порой даже сюжетное сходство событий и процессов, связанных в 1917 г. с проблемой управления народными массами, в Англии, Франции, Италии. Различия в развитии этих процессов объясняются конкретными особенностями каждой страны. Их однотипность свидетельствует о коренном, органическом их характере.

Народные выступления, происшедшие в 1917 г. в этих трех странах, были в основном выступлениями антивоенными. Это не мешало им во многом отличаться друг от друга.

В Англии, где политический режим и военные законы были несколько мягче, чем на континенте, во главе забастовочной борьбы встали рабочие крупных военных предприятий. Их лейбористские и профсоюзные лидеры перешли на сторону правительства, но рабочие выдвинули из своей среды новых руководителей, шопстюардов, которые и возглавили крупнейшую стачку английских машиностроителей в мае 1917 г.

Нельзя, однако, не отметить, что участники этой стачки протестовали, бастуя, не против самой войны, а против принесенного войной ограничения их прав и свобод, против вставшей перед ними угрозы лишения брони и отправки на фронт, И хотя даже и эти их требования свидетельствуют о нарастающих среди английского пролетариата антивоенных настроениях, все же политическая ограниченность и узость требований забастовщиков облегчали английским правящим классам возможность «полюбовного разрешения» конфликта.

Во Франции и особенно в Италии политический режим был в годы первой мировой войны более жёсток, чем в Англии, активность рабочих военных и военизированных предприятий была скована угрозой предания военному суду, заключения в тюрьму, посылки на фронт. И хотя в 1917 г. забастовки на военных предприятиях этих стран и происходят, несмотря на запреты и кары, все чаще, а в «промышленной столице» Италии, Турине, вспыхивает в августе этого года антивоенное восстание рабочих, все же на авансцене политической, антивоенной борьбы здесь еще находятся подчас женщины и даже подростки (а во Франции также и вчерашние крестьяне — солдаты). Их выступления лишены единого координирующего центра, руководства. Они разрозненны и стихийны. Во Франции это приводит к тому, что в частях действующей армии вспыхивает весной и летом 1917 г. более 200 изолированных солдатских восстаний вместо одного общевойскового. Выступления солдат на фронте и стачки в тылу, происходя одновременно, не сливаются в единый поток народной борьбы, а остаются изолированными и отрезанными друг от друга.

Даже в Италии, где революционный потенциал народных масс особенно велик и где социалистическая партия занимает антивоенную позицию, народные выступления лишены связующего центра и руководства, ибо правые социалисты всячески стараются народные массы сдержать, а левые — еще только ищут свой путь борьбы. И в результате туринское восстание, которое могло бы послужить в Италии началом превращения империалистической войны в гражданскую, остается изолированным и терпит неудачу, множество «мелких пожаров» народной борьбы, вспыхивающих в разных концах страны, так и не сливаются в один большой пожар, выступления масс даже в 1917 г. находятся на стадии «начатков», или «зачатков», пролетарской революции.

Отсутствие партии нового типа, которая могла бы объединить, прояснить, направить к единой революционной цели борьбу народа, сказывается в 1917 г. и в Англии, и во Франции, и в Италии чрезвычайно остро.

И все-таки даже и такие — ограниченные в своих целях, как в Англии, стихийные, некоординированные, как во Франции и Италии, — народные выступления, происходя в разгар империалистической войны, на фоне нарастающего стремления широчайших слоев населения к миру — представляют собой для правящих классов серьезную опасность, вызывают у них величайшую тревогу. Эта опасность и эта тревога еще увеличиваются от того, что на многих, если не на всех народных выступлениях той поры лежит отсвет русской революции, «русского примера».

Мы помним: у страха глаза велики и многим английским, французским, итальянским буржуа кажется весной 1917 г., что революция в их стране неизбежна, что она вот-вот начнется, уже началась.

Как, какими средствами, каким из двух испытанных методов управления пытаются правящие классы Англии, Франции, Италии с вставшей перед ними революционной угрозой бороться?

В Англии буржуазно-демократические традиции были особенно устойчивы и крепки, а буржуазия была наиболее гибка и искушена в искусстве социального лавирования и либеральных уступок. И когда в ходе майской стачки машиностроителей стало ясно, что меры принуждения лишь обостряют социальные противоречия в стране, английские правящие круги и английское правительство немедленно переменили тактику. Принятые репрессивные меры были отменены, арестованные — освобождены, шоп-стюарды — допущены к столу переговоров. В последующие месяцы английское правительство, стремясь избежать повторения майских событий, пошло на значительные уступки: в частности, разрешило свободно переходить рабочим военной промышленности с одного предприятия на другое. Этот крен в сторону либерализма не помешал, однако, английским реакционерам, действуя при явном попустительстве властей и при совершенно не достаточном противодействии либералов, беспощадно разгромить особенно пугавшее буржуа движение английских Советов рабочих и солдатских депутатов.

Во Франции и Италии события развиваются иначе. Здесь летом и особенно осенью 1917 г. происходит значительное ужесточение политического режима.

Французская буржуазия не была так гибка и склонна к социальному маневрированию, как английская. В XIX в. ей не раз приходилось «огнем и мечом» подавлять направленные против ее господства восстания пролетариата, и она не раз искала защиты от собственного народа «под крылышком» императора или короля. Этот исторический опыт побуждал наиболее консервативные и реакционные группы французских правящих классов стремиться к применению силы и к установлению военной диктатуры в стране и в бурном 1917 г. Но у широких масс французских буржуа был и другой исторический опыт и другие традиции. После Парижской Коммуны 1871 г. стало ясно, что французские рабочие ни короля, ни императора больше не потерпят и что наиболее пригодной формой для сохранения господства над ними буржуа является республика. Тогда французская буржуазия, еще недавно в основном монархическая, стала республиканской. По выражению В. И. Ленина, она была французским пролетариатом «переделана в республиканскую, перевоспитана, переобучена, перерождена»^{376}.

В годы первой мировой войны республиканские убеждения, уже прочно укоренившиеся в сознании французских буржуа, вступали в противоречие со стремлением консервативных кругов к «сильной власти». И поэтому поздней осенью 1917 г. — после того как Петен железом и кровью (не пренебрегая, впрочем, и мелкими уступками солдатам) подавил восстания в действующей армии, а Мальви справился с помощью социального лавирования со стачками в тылу (но был вслед за тем скомпрометирован реакцией), поздней осенью 1917 г. к власти во Франции пришел кабинет Клемансо. Диктаторская сущность его правления обеспечивала ему поддержку правых вплоть до самых махровых реакционеров и монархистов, а неоднократные заявления Клемансо о его верности республике и конституции делали его приемлемым для широких масс французских буржуа, в том числе и для многих радикал-социалистов.

В Италии социальные противоречия были особенно обострены, накал антивоенной борьбы — чрезвычайно ярок. Правительство было слишком слабо, чтобы силой подавлять вспыхивавшие во всех концах страны народные волнения. Министр внутренних дел Орландо, маневрируя и опираясь на правых социалистов, проводил политику «национального единения», аналогичную той, которую Мальви проводил во Франции.

В дни первомайских событий в Милане войска, чтобы не провоцировать массы, избегали стрелять в народ. Правые социалисты во главе с Турати помогли властям избежать стачки миланского пролетариата, и стихийные, неорганизованные выступления ломбардской бедноты постепенно прекратились. Они вспыхивали, однако, в других районах страны вновь и вновь. В августе 1917 г. антивоенное восстание в Турине вплотную поставило, как мы уже говорили, правящие классы Италии перед угрозой перерастания империалистической войны в войну гражданскую. Для подавления этого восстания итальянское правительство мобилизовало все силы. Против повстанцев были двинуты кавалерия, пехота, танки. Восставших рабочих расстреливали из пулеметов.

Но если обострение социальных противоречий в стране было особенно велико, то запас буржуазно-демократических традиций был у нее по сравнению с Англией и Францией наименьшим. Вплоть до 1860 г. страна была раздроблена на несколько мелких государств, в которых — за одним только исключением — господствовали полуфеодальные, абсолютистские порядки. В 1860 г., после своего объединения, Италия стала парламентской конституционной монархией. Но и после этого, в течение ряда десятилетий, итальянское правительство отвечало на выступления полных стихийной революционности народных масс жестокими репрессиями, изданием «исключительных законов», зажимом политических свобод. Лишь с 1900 по 1914 г. длилась коротенькая (как северная весна) «эра итальянского либерализма», когда был проведен ряд буржуазно-демократических реформ. Однако и либералам не удалось смягчить остроту социальных противоречий в стране и в самый канун империалистической войны, в знаменитую «красную неделю» июня 1914 г. итальянское королевство потряс такой взрыв народного возмущения, какого оно до той поры еще не знало. Сторонники «политики силы» подняли голову и в мае 1915 г., добиваясь вступления Италии в мировую войну, открыто призвали своих последователей к нарушению буржуазной законности и конституционных норм. А летом и осенью 1917 г. итальянские экстремисты во главе с Муссолини не только публично заявляли, что свобода, равенство, демократия — это «слова, звучащие фальшиво», но и делали практически попытку установить в стране правительство военной диктатуры или «на худой конец» правительство, приближающееся к военной диктатуре. Однако в 1917 г. час итальянского фашизма еще не пробил. Большинство итальянских политических деятелей, как и итальянских промышленников и аграриев, еще было против отказа от ставших привычными парламентских методов управления. Требования Муссолини и К⁰ еще казались им чрезмерными и опасными. Определенное значение имел и тот факт, что крупного политического деятеля, который сформировал бы в Италии кабинет, аналогичный кабинету Клемансо (т. е. диктаторский по сути и конституционный по форме), у итальянских экстремистов в 1917 г. не было, и они, не скрывая, об этом жалели. Да к тому же политика Орландо, хотя он не шел на выполнение всех требований экстремистов, становилась все жестче. Он как бы совмещал Мальви и Клемансо в одном лице. Так вот и получилось, что в то время как во Франции борьба по вопросу о методах управления завершилась осенью 1917 г. победой сторонников дальнейшего «завинчивания гаек», в Италии, которой оставалось каких-нибудь пять лет до фашизма, эта борьба привела к образованию кабинета либерала Орландо.

Подводя итоги этой борьбы в Англии, Франции, Италии, следует подчеркнуть, что либералы, отстаивая свое кредо, доказывая, что надо дать говорить недовольным и т. п., сами переживали жестокий кризис идей. Они видели, что старые верования, убеждения терпят крах, и не умели найти новые, более жизнеспособные. Они выступали в защиту парламента и конституционных свобод и не могли не понимать, что свободы эти находятся в противоречии с жестокой практикой войны. Боялись революции в России и революции в собственной стране и не знали, что им противопоставить.

В Англии, где либерализм пустил особо глубокие корни и где буржуазия была наиболее опытна и гибка, либералам удалось нащупать некоторые новые приемы управления народными массами. Во Франции и Италии либералы (к какой-бы партии они формально не принадлежали) беспомощно барахтались в кругу старых формул, старых доктрин.

Следует также отметить, что в ходе дискуссии ссылки на «русский пример» не сходили с газетных полос и то и дело звучали в речах ораторов. Февральская революция в России была сложна и многопланова, и если либералы видели в падении дома Романовых доказательство того, что политика «сильной руки» не в силах предупредить революцию, то консерваторы с нескрываемым удовольствием цитировали — после июльских событий в Петрограде — контрреволюционные заявления и приказы Керенского, с жаром призывали своих последователей и свои правительства учиться у Керенского «расправляться с ленинистами» и т. п. Это происходило и в Англии, и во Франции, и в Италии.

Борьба по вопросу о методах управления народными массами, разгоревшаяся в 1917 г. в странах Западной Европы, наглядно свидетельствовала о неблагополучии в положении правящих классов этих государств. Эта борьба интересна, однако, не только своими непосредственными результатами. В ходе ее проявилась и некая важная для будущего тенденция. Правящие классы большинства европейских стран в течение многих десятилетий, а в Англии даже и столетий, осуществляли свое господство над народными массами в рамках ими же установленных и признанных конституций. Именно в этих рамках происходила борьба (а иногда и сотрудничество) сторонников либерального и консервативного методов управления. Взаимозаменяемость этих методов была, так сказать, «запрограммирована», и смена их сама по себе о кризисе верхов еще не говорила. Но дискуссии 1917 г. не были простой борьбой либералов и консерваторов. Мы видели, что под воздействием войны в правящих классах воюющих стран (даже таких парламентских, какими были Англия, Франция и Италия) возникла тенденция к принципиально иному, антипарламентскому и антиконституционному, методу управления. Эта тенденция была существенной чертой характерного для периода первой мировой войны, для 1917 г. в частности, кризиса буржуазной демократии. В истории западноевропейских стран она сыграла роль своеобразной психологической подготовки фашизма. Последний не сумел бы увлечь за собой сколько-нибудь значительные группы буржуа, не будь они хотя бы отчасти подготовлены к нему войной вообще, нападками сторонников военной диктатуры на буржуазную демократию, в частности.

В 1917 г. тенденция к переоценке буржуазно-демократических ценностей сказывалась в разных странах с разной силой. В Англии, классической стране буржуазного парламентаризма, голоса, отрицавшие буржуазную демократию, раздавались сравнительно редко (но все же раздавались), во Франции и особенно в Италии они звучали настойчивей и чаще. Вот эти «поиски нового» (а по существу старого), эта нарастающая склонность к отказу от традиционных парламентских учреждений и норм наглядно свидетельствовали не только о провале не сумевшей предупредить антивоенные выступления народов политики «национального единения», но и о назревающем в странах Западной Европы общем кризисе буржуазных методов управления народными массами, общем кризисе «верхов». В то же время в этих странах нарастали возмущение и гнев народных масс, шло сближение наиболее прогрессивных групп мелкой буржуазии и интеллигенции с пролетариатом, закладывались основы послевоенного революционного подъема. Эти тенденции общественного развития Западной Европы явственно сказывались уже в марте — октябре 1917 г., им предстояло еще более углубиться и усилиться под воздействием Великой Октябрьской социалистической революции.