Записки бывшего милиционера

11. О моей карьере и о немилицейском

12 ноября 1984 года начальник УВД В. Н. Вдовин внезапно собрал членов коллегии УВД, пригласив всех отраслевых руководителей, и зачитал письмо К. У. Черненко, который к этому времени уже стал Генеральным секретарём ЦК КПСС.

В своём письме Черненко, адресуясь к коммунистам, очень необычно и открыто осветил сложившуюся в стране систему кадровой работы, которая, по сути, заключалась в выдвижении и назначении на должности в основном по принципам кумовства, родства и блата. Плюс к этому получила распространение торговля должностями за взятки.

Черненко предложил и кардинальные меры по борьбе с этим злом. Помню, я тогда ещё подумал, что наконец-то опомнились наверху, но не окажется ли это очередной, как сейчас говорят, популистской мерой? Вдовин, подводя итоги коллегии, заверил, что буквально с завтрашнего дня в УВД начнется работа по практической реализации требований Генсека.

В этом аспекте стали доходить слухи из МВД о том, что Федорчук (министр внутренних дел), назначенец ещё Ю. Андропова, выдал всем главкам количественные предписания по замене работников аппарата министерства на работников из регионов страны.

Через несколько дней из МВД приехал работник нашего главка и заявил, что имеет предложение для отбора кандидатов для перевода в министерство, а всего главку для замены предписали 30 единиц.

Единственным подходящим по требуемым параметрам для главка оказался я, и, конечно, я дал согласие. 24 декабря 1984 года мне позвонили помощник начальника главка по кадрам и Н. Л. Метляев — начальник одного из отделов этого же главка, с которым у меня сложились дружеские отношения во время его приездов к нам в Архангельскую область. Здесь у него были родственники, и я помогал ему с проездными билетами и гостиницами. Оба предупредили, чтобы я никуда не уезжал, ждал вызова в министерство на утверждение. Буквально через день из штаба МВД позвонил В. Т. Казача (мой однокурсник по академии) и спросил, согласен ли я на перевод в штаб министерства. Естественно, что я и тут дал согласие. Не знаю, как в штабе проходила моя кандидатура, но по главку она прошла все согласования, и я уже ждал последнего акта — вызова в министерство для собеседования и включения меня в приказ.

Чем всё это закончилось, я расскажу чуть позже, упоминая Бурцева и его приезд в Архангельск в связи с побегом арестованных из-под конвоя в Онеге.

8 июня 1987 года мне стукнуло 45 лет, из которых 9 лет я на должности начальника отдела ООП областного УВД. А 45 лет означают, что через 5 лет меня могут отправить на пенсию. Это не могло не послужить поводом для того, чтобы задуматься о дальнейшей жизни.

Конечно, далеко не каждый в этом возрасте имеет уже 9-летний стаж руководства одной из областных милицейских служб, но я был уверен, что это далеко не предел моих сил, опыта и знаний, их у меня было на более высокий статус, чем моя должность. Но отсутствие «мохнатой» руки, неумение и нежелание быть нужным человеком для своих начальников в личном плане, невозможность и нежелание делать подношения да плюс к этому огромная подверженность моей службы различным чрезвычайным происшествиям, несомненно, сказались негативно на моём карьерном росте. Согласитесь, что в несколько раз большее (чем в других службах) количество личного состава, патрульно-постовая служба с её милиционерами, конвоирование и охрана задержанных и арестованных, у которых только одно на уме — как бы сбежать, разрешительная система с её опасными объектами и сотней тысяч только зарегистрированного оружия (не говоря о «мётлах», которые тоже «раз в год стреляют») и т. п. объективно должны изобиловать различными происшествиями, и каждое из них, при чьей-то заинтересованности, — это повод для отрицательной оценки моей работы как руководителя.

В связи с этим хотел бы привести пример одного из ЧП, характерных для моей службы.

В 1982 году в Ненецком окружном отделе милиции на несколько сотен человек был только один ненец по фамилии Выучейский, причём он был принят на службу по настойчивой рекомендации окружного комитета комсомола. Был он назначен милиционером по внутренней охране здания окружного комитета КПСС. Этот единственный в местной милиции ненец умудрился во время одного из своих ночных дежурств принести на пост бутылку водки и бутылку вина. Вино тут же выпил сам, а на водку вызвал на пост своего друга, вместе и напились. А потом — пьяная демонстрация пистолета, передёргивание затвора, выстрел — и друг мёртв. Но единственное, что волновало Выучейского и о чем он постоянно просил следователя, — это не исключать его из комсомола. Вот такие кадры работали в моей службе. И за каждую такую дурость каждого подобного милиционера или офицера я мог быть привлечён к ответственности.

Поэтому, конечно, риск ответственности в такой службе был значительно выше, чем, например, в паспортной службе. Большая часть ЧП никак не зависела от моего отношения к тем или иным служебным вопросам. К этому следует добавить, что зачастую непосредственные виновники этих ЧП вообще не состояли в штатах, подчиняющихся мне.

И позже, стоило мне в очередной раз приблизиться к решению вопроса о дальнейшем продвижении по службе — то ли в порядке назначения в другую службу с повышением, то ли в форме перевода в МВД, а то и в другой регион Союза (было и такое), — как непременно происходило очередное ЧП, и я вновь откатывался на исходную позицию. Вопрос о карьерном продвижении попросту исчезал.

Приведу ещё один пример, правда, дутого ЧП, но которое отразилось на мне.

Где-то в один из дней этого периода из МВД начальнику УВД Панарину позвонил Бурцев, тот самый, по инициативе которого мне ранее было объявлено неполное служебное соответствие (об этом я расскажу в следующем разделе). Теперь он предъявил претензии по поводу пяти человек, которые содержались в приёмнике-распределителе сверх установленного срока, то есть более 30 суток, о чём он узнал из справки какого-то проверяющего (причём даже не по линии моего отдела). Этот приёмник-распределитель непосредственно подчинялся отделу ООП. Без тени сомнения Бурцев заявил, что я за это заслуживаю увольнения, и потребовал от Панарина решить этот вопрос. Не знаю, где я Бурцеву перебежал дорогу, но при проверке этих фактов выяснилось, что двое из пяти содержались в приёмнике сверх срока с письменной санкции прокурора, а трое числились за судом, дооформлялись документы на их отправку в ЛТП по решениям суда. При этом Бурцев знал о такой вынужденной практике (повсеместно по Союзу) в отношении определённой категории лиц в связи с неурегулированностью вопроса законодательно, то есть существовал пробел по вине законодательной и исполнительной власти, в том числе по вине самого Бурцева как руководителя министерского уровня, который курировал спецприёмники и от которого зависело правовое урегулирование этого вопроса. При необходимости для расправы над каким-либо сотрудником вынужденное решение этого пробела на местах использовалось как грубейшее нарушение законности, которой в стране в то время, как и ранее, не пахло. Претензия оказалась надуманной, несомненно, преднамеренной, и нетрудно это было доказать, но какой нервотрёпки мне это стоило, да плюс пятно в моем послужном деле.

Более того, представьте, что я, действуя строго по инструкции, обнаружив в приёмнике-распределителе вышеуказанных пятерых лиц, дал бы команду немедленно их освободить, несмотря на санкции прокурора и решения суда. Да меня самого прокурор за это посадил бы за решетку! Вот в таких условиях и работал. Куда ни кинь — всюду клин.

Беда даже не в том, что не было продвижения вверх, но девять лет на одной и той же должности, когда тебе известно практически всё, что только может быть известно в этой службе, когда ты можешь просчитать любые события и их последствия (по службе) порой задолго до их возникновения, когда нет никакой новизны, становится неинтересно работать, нет условий для совершенствования чего-либо, а это всегда отличало мою работу, будь я слесарем-строгальщиком в механическом цехе обувной фабрики, солдатом, слушателем в академии, а тем более руководителем целой областной службы.

Поэтому неудивительно, что в своём стремлении к переменам я дошёл до того, что втайне от Елены написал рапорт об отправке меня в Афганистан, прошёл медкомиссию — врачи заверили, что у меня со здоровьем всё в порядке, — и стал ждать предписания из МВД. И это, кстати говоря, при всём моём крайне отрицательном отношении ко всему, что происходило в Афганистане. Но я больше не мог мириться со своим положением. Нужны были какие-то перемены, может быть, и таким неординарным способом. Через месяц я узнал, что медкомиссия УВД, не поставив меня в известность, по какой-то причине изменила своё заключение о моём здоровье и отказала мне в командировке в Афганистан под предлогом наличия у меня облитерирующего эндартерита, который мне ставили ещё за пять лет до этого, но так и не смогли подтвердить. Знаю, что это заболевание сосудов бывает, как правило, у курильщиков, я же никогда в жизни не курил. Не исключено, что отказ в командировке в Афганистан явился для меня благом. Ведь неизвестно, какой сюрприз ждал меня в этой несчастной стране.

Ошибочный, даже предположительный, диагноз (эндартериита у меня, слава богу, нет до сих пор) сыграл в дальнейшем свою негативную роль в моей судьбе, когда я после депутатства хотел вернуться в органы внутренних дел.

Кстати, одновременно из МВД пришло предписание на командировку в Афганистан сотрудника по должности, которую занимал в то время И. А. Охрименко (заместитель начальника УВД по оперативной работе), и он сделал всё, чтобы по состоянию здоровья ему командировку отменили, и вместо него в Афганистан был вынужден убыть В. И. Витязев.

Надо было что-то делать, что-то решать. И я позвонил в управление кадров МВД и попросил работу в Узбекистане, где — к этому времени выяснилось — практически вся милиция работала на местных советских «феодалов» и всячески покрывала их преступления. Перед министерством стояла задача укрепления милицейских кадров в этом регионе, и МВД сразу дало мне согласие, так как мало кто соглашался туда ехать. Велено было ждать вызова, которого я так и не дождался по неизвестной мне причине, и обо всём этом Елена тоже не узнала. По истечении многих лет, оценивая эту затею уехать в Среднюю Азию, я, конечно, понимаю, какая это была авантюра и чем бы всё это могло закончиться. Думаю, мне здорово повезло, что я так и не получил предписание МВД о переводе и не оказался с семьёй среди узбеков. Но тогда я не знал действительного положения вещей в этой республике.

Кстати, моя попытка перевестись в Узбекистан явилась одной из побудительных причин моего с Еленой большого отпуска-путешествия по Союзу в 1986 году. Большого в том смысле, что я предложил в течение отпускного месяца побывать везде, где у нас есть родственники или где мы ранее хотели побывать, а заодно посетить и Ташкент, чтобы своими глазами увидеть узбекскую жизнь. Конечно, посетить все места, где живут наши родные, нам не удалось — да и невозможно это было по времени, — но путь от Архангельска до Байкала, затем в Узбекскую ССР и обратно, но уже до Калининграда, с многочисленными остановками мы преодолевали только воздушным путём, то есть самолётами (в те времена по стоимости билетов это было вполне возможно, несмотря на небольшие наши зарплаты).

Естественно, начали с разработки маршрута. Выглядел он так: Архангельск-Москва-Челябинск-Свердловск (ныне Екатеринбург) — Иркутск-Ташкент-Ульяновск-Калининград-Тихорецк-Архангельск. Я подал рапорт на отпуск (в начале мая), который был, на удивление, получен беспрепятственно. Приобрели билеты на самолёт до Иркутска с остановкой в Челябинске. Дети были уже достаточно взрослыми (старшей 17 лет, младшей — 13), поэтому мы рискнули оставить их дома одних, тем более, что у них впереди ещё был месяц школьных занятий.

По телевизору пытались узнать погоду в тех местах, куда собрались ехать, но ничего не услышали. Пришлось звонить в Челябинск и Иркутск, где у Елены живут родственники. Нас обрадовали, что там и там температура +25 градусов и что нас с радостью ждут. С прицелом на такую теплынь мы и стали собираться.

Накануне отъезда таращились в телевизор и вдруг слышим, что на Урале «по-прежнему холодно, идут дожди со снегом» и т. п. Мы сначала опешили, а потом начали лихорадочно соображать, что делать с уже уложенной экипировкой. Пришлось срочно менять весь туристский гардероб, взяли по свитеру и куртки. С тем и убыли утром следующего дня (10 мая 1986 года), усевшись в самолёт, который по пути сделал две промежуточные посадки — в городах Киров и Пермь, где ранее мы никогда не бывали. Надо заметить, что в аэропорту Архангельска нас, особенно меня (в отличие от других пассажиров), очень тщательно досмотрели, что странно, так как в то время такие досмотры, да ещё в отношении полковника милиции (о чём делавшие обыск работники милиции аэропорта знали), были очень большой редкостью. В нынешнее время, время терроризма, такие досмотры — обычная и вполне оправданная вещь. Но в 80-е годы — это необычное событие. Уверен, что это была чья-то преднамеренная провокация против меня в расчёте, возможно, на мою определённую реакцию. Но я молча и спокойно снёс это действо. Естественно, никакой «компры» обнаружено не было: ни пистолета, ни взрывчатки, ничего подобного. Представляю, как был разочарован инициатор этого обыска. Но почему он рассчитывал что-то криминальное обнаружить, осталось тайной.

Далее я ограничусь фрагментами из путевых записок.

«Киров нас встретил 10-минутной сильной болтанкой перед посадкой и холодным (был плюс 1 градус) и сильным ветром. Почему-то здесь мы осознали, в какую авантюру пустились: сколько раз нам придется взлетать и приземляться, сколько проблем будет с питанием (в самолёте нас не покормили, хотя мы очень на это рассчитывали), с приобретением билетов (тогда всюду были огромные очереди) и многим другим. Аэрофлот СССР стал разочаровывать. В Кирове успели купить для детей пару кубиков Рубика (они только-только появились в Союзе) и через 10 минут полетели дальше.

Посадка в Перми. Очень холодно (0 градусов), ветер. Бежим в здание аэропорта, встаём в очередь в буфете, покупаем беляши («деревянные» от старости, но голод не тётка) и мутный невкусный чай, но доесть не успеваем, так как объявляют посадку в самолёт.

Следующая посадка в Челябинске. Нас очень тепло встречают дядя Володя (родной дядя Елены по отцу) и Раиса Васильевна (его жена). На своём авто привезли домой, усадили за стол, потчевали уральскими пельменями, разными деликатесами и необыкновенно вкусным домашним пирогом с картошкой и рыбой. Поели, выпили коньячку и «Рислинга», и в застольной беседе нам было гарантировано беспроблемное приобретение билетов на Иркутск (Раиса Васильевна работала секретарём у главы Челябинской области; пережила девять глав на своём посту, приобрела прозвище Штирлиц в юбке за умение хранить тайны своего ведомства и своих шефов и пользовалась в городе огромным авторитетом).

11.05.1986. Челябинск — очень большой город с просторными улицами, но есть, как и везде, старые постройки с покосившимися старыми маленькими домиками. Метро нет, несмотря на то, что город-миллионник.

Краеведческий музей удивил нас своей запущенностью и бедной экспозицией, что для Урала, в частности для полуторамиллионного Челябинска, просто недопустимо. Музей находится в здании старой церкви.

Были в магазине «Уральские сувениры», где ничего для себя не выбрали. Поделок из камня мало, но и они неинтересные. Зато много разнообразных изделий каслинского чугунного литья.

Зашли в несколько книжных магазинов. Купили только карту Челябинской области и на почте — ящик для посылки, чтобы отослать домой многочисленные подарки, вручённые нам родственниками Елены.

Вечером побывали в театре драмы, смотрели спектакль «Зинуля», понравилось. В театре мы были по специальным пригласительным билетам, вручённым Раисе Васильевне директором театра, сидели в директорской ложе.

12.05.1986. С утра дядя Володя (с удивительным, самобытным чувством юмора) провёз нас по городу, объехали новые кварталы Челябинска. Мы всю дорогу потешались над «комплиментами» дяди Володи в адрес пешеходов, которых, как он считает, «развелось очень много». Приобрели билеты на автобусную поездку в Свердловск (туда и обратно) на один день, маловато, конечно, но там не у кого остановиться. Подруга Елены (одноклассница Милочка Трифонова-Аннушкина, тоже врач), на которую мы надеялись, прислала телеграмму, что встретить нас не может. Она с семьёй жила в закрытом военном городке атомщиков. (Милочка вскоре умерла от опухоли мозга.)

13.05.1986. В 8.00 уехали в Свердловск. Расстояние около 200 километров, дорога в основном пролегает лесом, только ближе к Свердловску начинаются горы.

Город поразил нас ветхостью домов, грязью на улицах, мы шли прямо по слою слякоти. Потёки и пятна отвалившейся штукатурки на домах, грязнейшие витрины магазинов нас ужаснули.

В магазинах пусто. Правда, в «Сувенирах» мы купили три поделки из камня: шариковую ручку из родонита, шкатулку и подставку из яшмы. Но изделий из камня очень мало для такого уральского города.

Сумели попасть в геологический музей. Это единственное, что нас порадовало.

Наши похождения по городу сопровождались дождём и снегом. Одним словом, промёрзнув, на два часа раньше запланированного мы вернулись в Челябинск.

14.05.1986. Сегодня — последний день пребывания в Челябинске. Прощальный осмотр города.

Побывали в музее прикладного искусства, где восхищались каслинским литьем, Златоустовской гравировкой на металле и изделиями (холодное оружие и др.) из стали. Посетили картинную галерею, где в основном были произведения местного художника Неясова.

Много фотографировали. Особенно понравилось здание драмтеатра на площади Ленина. Здание новое, чрезвычайно красивое, оригинальной архитектуры, в изобилии (и это неплохо) украшенное каслинским литьём, жаль, что это оформление ещё не завершено.

Ложиться спать не пришлось, так как в 2.30 (местное время) — отправление самолета.

15.05.1986. Строго по расписанию, на удивление быстро уселись в лайнер и без минуты задержки вылетели в Иркутск. Примерно через час нас разбудила стюардесса для лёгкого, как она сказала, завтрака. Еда оказалась настоящим вкусным обедом.

В Барнауле сделали промежуточную посадку. Здесь ничего интересного не увидели и не узнали, кроме того, что это центр Алтая, построен русским промышленником А. Демидовым. С 1747 по 1917 год Алтайский округ был личным владением царей. Но в киосках аэропорта мы не нашли даже значка города Барнаула.

Вскоре после взлёта нам опять предложили «завтрак», но мы отказались, так как были сыты. В Иркутске приземлились в 11.00 по местному времени, то есть в 6.00 по московскому. Шёл проливной дождь. Елена тут же вымокла до нитки. Нас встретили Александровы Владимир (двоюродный брат Елены по отцу) и его жена Лариса на своём «Запорожце». Иркутск готовится к 300-летию, ремонтируется (все дома в лесах). Город красивый, старинный, много архитектурных памятников.

С помощью Александровых нашел Ю. Г. Плотникова, с которым я учился в академии в одной группе. Он уже полковник, командует 5-м отделом, по телефону договорились встретиться завтра.

16.05.1986. В 10.00 выехали на осмотр города на машине Александровых, поставили её в центре и пошли по магазинам, в которых, кстати говоря, ничего особенного мы не увидели. Нет и изобилия сувениров, хотя одну-две вещички купить можно.

Побывали на центральном рынке, купили яблоки и черемшу (дикий чеснок), которую попробовали впервые, и она нам очень понравилась, купили пять стаканов кедровых орешков (по 50 копеек стакан). После этого отправились по музеям.

Музей природы не впечатлил (ничего особенного, кроме нескольких камней). В художественном музее с удовольствием посмотрели превосходные картины дореволюционного периода. Краеведческий музей оказался на ремонте. А венцом наших похождений по Иркутску стал геологический музей, находящийся в политехническом институте, о котором Александровы даже не подозревали. Этот музей имеет исключительно богатую экспозицию огромного количества превосходных образцов минералов и изделий их них. Нам показалось, что он лучше, чем в Свердловске. В книге отзывов много записей известных деятелей, учёных, в том числе иностранных.

К 19.00 вернулись домой, а вскоре приехал Плотников и увёз нас к себе. Там поужинали и весь вечер вспоминали академические годы, рассказывали друг другу всё, что знали о сокурсниках.

Вернулись домой в 23.00, и точно в это время началось выступление по ТВ М. С. Горбачёва по поводу катастрофы на Чернобыльской АЭС, которая случилась ещё в апреле, откуда уже госпитализировано 299 человек, из них 35 человек в очень тяжелом состоянии, 7 человек уже умерли (в основном это пожарники). Тут же показали пресс-конференцию иностранцев: Гейла (американский специалист по радиационным болезням) и Хаммера (американский миллиардер), который на свои личные средства приобрёл в Швейцарии для СССР специальные лекарства, оборудование и другое.

17.05.1986. Настал тот день, когда исполнилось наше давнишнее желание увидеть озеро Байкал, ополоснуть руки в его уникальной воде. В 12.00 на машине Александровы (вся семья) и мы отправились к Байкалу, который расположен в 60 километрах от Иркутска. По пути заехали в музей деревянного зодчества, сооружаемый уже около пяти лет. За это время там выстроено около десятка изб (в одну улицу) и церковь с двуглавым орлом на маковке вместо креста, что нас удивило. Пока этот музей, конечно, ни в какое сравнение с музеем деревянного зодчества в Малых Корелах не идёт.

Погода была на удивление отличная: солнечная, безветренная. На другой стороне Байкала виднелись верхушки заснеженных вершин Саянского хребта. Берег Байкала в районе села Листвянка весь изрыт, ведутся работы по укреплению берега бетоном. В самом селе маленькие кривобокие домики, большая очередь в магазин — всё это на глазах у иностранцев, которых толпами почему-то возят в автобусах именно сюда. Зачем? Стыдно за наших организаторов. А тут ещё похороны старичка-учителя. Похоронная процессия уныло бредёт вдоль берега, а иностранцы, взобравшись на откосы береговых холмов, всё это азартно фотографируют.

Вода в Байкале действительно очень прозрачная, чистая и чрезвычайно холодная, поэтому смелости хватило только, чтобы умыться и вымыть руки. По совету Александровых набрали бутылочку байкальской воды, чтобы убедиться в её уникальности — она будет стоять годами, не зацветёт и не испортится. (На самом деле эта бутылочка стояла у нас долгие годы, и вода в ней оставалась первозданно чистой и без какого-либо запаха. Вот так!)

На обратном пути (47 км) заехали на рыболовную базу, где работает сторожем отец Ларисы. Там всё запущено и захламлено. А когда пошли прогуляться по берегу Ангары, вернее, Ангарского моря, то наткнулись на человеческий череп и кости скелета, а потом набрели на размытое кладбище — ряды разрушенных гробов и разбросанные человеческие кости. Оказывается, до 1958 года, то есть до строительства Ангарской ГЭС, здесь было сухо, стояли деревни, жили люди и, конечно, были кладбища. Потом всё это затопили, образовалось Ангарское море. И вот результат.

По дороге в Иркутск машина застряла в огромной луже, пришлось переобуться в сапоги (были в багажнике) и выталкивать её на сушь.

18.05.1986. Утром начали собираться в город Ангарск, но выехали только в 12.00. По пути заехали в музей декабристов — Знаменский монастырь, где похоронена семья декабриста С. П. Трубецкого. В Ангарске — он чем-то напоминает Северодвинск — есть единственное, неповторимое — это музей часов, начало которому положила частная коллекция Курдюмова, жителя Ангарска. Коллекция превосходная, насчитывает около 900 часов, от древнейших солнечных до космических (с кораблей-спутников). Пытались что-то сфотографировать, но нас засекли и потом всё время следили за нами. Кстати, этот запрет в последние годы распространился на многие музеи; надо всё-таки выяснить правомерность этого запрета.

На обратном пути устроили пикник в лесу.

Вечером разговаривали с Ташкентом, договорились о встрече, о ночлеге и т. п. Плотников помог с билетами на самолёт, так что завтра летим в Узбекскую ССР.

19.05.1986. С утра вновь с Александровыми отправились в прощальную прогулку по городу. Побывали в магазинах, приобрели себе штормовки и сувениры (нефритовую медаль города Иркутска, значок, карандашную подставку в форме Байкала). Фотографировались.

В 14.00 вылетели в Ташкент. По пути делали очень короткую остановку в Алма-Ате (столица Казахской ССР).

В Ташкенте нас встретили супруги Федосеевы. Он — замначальника стройуправления, она работает в проектной организации (родная сестра Петра Алексеевича Данилина, мужа Елены Павловны — матери Елены).

Федосеевы встретили нас радушно, разместили в отдельной комнате, накормили, в том числе свежими огурцами и помидорами, что для нас, северян, в мае месяце вещь необычная.

20.05.1986. Утром я дозвонился до знакомого узбека по фамилии Нажмитдинов (коллега по должности), с которым учился на ВЦОКе Минобороны и на ВАКе МВД СССР и встречался несколько раз на всяких всесоюзных ведомственных совещаниях. Он попросил перезвонить завтра, пообещал помочь с билетами на самолёт и ознакомить с городом.

Потом мы с Еленой отправились в МВД Узбекской ССР (я хотел встретиться с руководством службы кадров) и на переходе через улицу случайно встретились с Василием Алексеевичем Данилиным, братом Петра Алексеевича (см. выше). Елена его знала, так как познакомилась с ним в Астрадамовке, когда он приезжал туда в гости. Часа через два мы встретились с ним ещё раз, но уже по договорённости, и он повёз нас по базарам. Пообедали прямо на базаре, ели шашлык по-узбекски и черешню.

Около 17.00 расстались с Василием Алексеевичем и уже самостоятельно отправились бродить по городу, заходили в магазины. Обратили внимание на изобилие книг, в том числе таких, каких в магазинах других городов, где нам приходилось бывать, не видели. Вернулись около 21.00.

В МВД мы так и не попали. Видимо, правда: что ни делается — всё к лучшему.

21.05.1986. С утра я снова созвонился с Нажмитдиновым, договорились встретиться у гостиницы «Узбекистан», где в это время размещались участники XII кинофестиваля стран Азии, Африки и Латинской Америки (всего 118 стран).

Узбек сам не приехал, послал какого-то парня, который пообещал нам помочь с билетами на самолёт. Этот парень протаскал нас по городу до 16.00, после чего заявил, что ничем помочь не может.

Одним словом, мы плюнули на узбекское гостеприимство и побежали по билетным кассам, побывали в трёх, но к 18.00 у нас билеты были на руках — взяли до Куйбышева, так как в Ульяновск самолётов из Ташкента нет.

Потом гуляли до 21.00 и даже успели побывать на Алайском рынке, где наелись клубники (по 2 руб. за 1 кг). Но здесь, на рынке, на нас неожиданно набросился старик-узбек, который, шипя и брызгая слюной от злости, стал ругать нас и прогонять, типа «понаехали тут», «пошли вон». С подобным мы столкнулись впервые и, как нарочно, именно там, куда я планировал переехать.

22.05.1986. В 7.30 мы уже сидели в автобусе, которым отправились в Самарканд. Добрались всего за 4 часа. По дороге глазели по сторонам. Видели множество сусликов, столбиками стоящих у своих нор, осликов, пасущихся вдоль дороги. Сама дорога сначала пролегала в долине реки Заравшан, то есть по бывшей Голодной степи, потом пошли горы. По пути останавливались в городе Джизак, поели здесь чебуреков, которые мне очень понравились.

В Самарканде выяснилось, что у нас всего 5,5 часов на осмотр достопримечательностей (до последнего автобуса). Но и этого времени оказалось достаточно, чтобы увидеть мавзолей Гур-Эмира, медресе Улугбека, площадь Регистан вместе с постройками и т. д. и т. п. Далеко уходить не рискнули: было мало времени, да и приветливости в лицах прохожих, оглядывающих нас, не наблюдалось.

Прошлись по магазинам, купили открытки, книгу «Легенды и были Греции». Наткнулись на старинное кладбище. Больше ничего особенного не увидели. Пообедали на рынке, купили ягоды (клубнику и черешню) и абрикосы, после чего благополучно вернулись в Ташкент.

23.05.1986. С утра настроились на большую программу, включив в неё посещение архитектурных памятников старины и современности и магазинов.

Самое интересное из всего, что нам удалось посетить, это Музей изобразительных искусств. Он оказался чрезвычайно богатым на произведения живописи и скульптуры России, Западной Европы, Японии и Индии. Здесь было на что посмотреть, жаль только, времени было маловато.

Побывали у фонтана на площади Ленина и у ГУМа, посмотрели на «Голубые купола» (очень красивое кафе), много фотографировались. Зашли в ГУМ, купили узбекский нож, рожок для обуви с оленьей головой и дублёнку для меня за 284 руб. (в Архангельске она бы стоила 700–800 руб.).

Оставшихся сил хватило на пробежку по торговым рядам Старого базара. Здесь поели цыплят табака, клубники. Прикупили овощей, восточных сладостей для Астрадамовки.

Вернулись домой в 19.00, вылет из Ташкента в 3.50 по местному времени.

Итак, пребывание в Ташкенте было интересным, но, к сожалению, четырёх дней слишком мало для такого города, вообще для этих краёв. Но главный вывод, какой я сделал, — в Узбекистан больше ни ногой: слишком чуждая для нас с Еленой страна. (Дальнейшие события, включая неожиданно возникшее «узбекское дело» и ставшие в связи с ним известными факты процветающего рабства в сельской местности, огромных цифр приписок в отчётах, «липовых» Героев соцтруда, беспредельной коррупции, запрещённого законом, но процветающего многожёнства и другого подтвердили, что мой вывод был очень своевременным.)

24.05.1986. В 8.00 были в аэропорту Куйбышева, где выяснили, что самолёты в Ульяновск, как и поезда, отправляются только вечером, а вот автобусы уходят туда каждый час. Мы выскочили из здания аэровокзала, залезли в тут же стоящее такси и помчались на автовокзал в Куйбышев. Проехав километров 10, я спросил, долго ли еще ехать, и в ответ мы услышали цифру, от которой мы бы упали, если 6 не сидели. Оказалось, что от аэропорта до города 56 километров. Такого расстояния от аэропорта до города, наверное, больше нет нигде во всем СССР. Но самым неприятным оказалось то, что автобусы из города в Ульяновск идут именно по этой дороге, только в обратном направлении. Тем более, что из аэропорта тоже отправлялись автобусы в Ульяновск. Таким образом, мы потеряли уйму времени, проехали лишних 120 километров и заплатили за это удовольствие (такси) 10 рублей — достаточно большие в то время деньги.

Дорога в Ульяновск была трудной, нудной, неинтересной. Приехали в 18.00, билетов на Астрадамовку не оказалось, отправились в городские авиакассы, но и тут неудача: огромные очереди, отсутствие билетов и т. д.

Пошли гулять по городу, успели до закрытия магазинов купить три фигурки собак для коллекции Елены, попытались попасть в гостиницу «Венец», но, видимо, наш туристский облик не вызвал доверия у администраторши, и нам сразу же отказали («Мест нет!»). Конечно, можно было поспорить, но в то время действительно было трудно устроиться в гостиницу. Взятку давать не стали, плюнули и ушли.

Позвонили Людмиле (двоюродная сестра Елены) и поехали в их тесноту. Приняли хорошо, накормили и уложили спать.

25.05.1986. В 7.00 были на автовокзале, в 7.15 уже ехали в автобусе в Астрадамовку. По дороге я в основном спал, но Елена меня разбудила, когда проезжали сёла Языково (названо в честь дружившего с А. С. Пушкиным русского поэта Н. М. Языкова) и Прислониха, где жил и творил народный художник СССР А. А. Пластов. Много его картин находится в Третьяковской галерее. Из окна автобуса любовались местными настоящими русскими пейзажами.

В Астрадамовку приехали в 9.30, встретили нас с радостью, сразу же усадили за стол. Весь день отдыхали. Вечером в очередной раз звонили домой, у детей всё нормально.

26.05.1986. Весь день просидели дома, так как магазины были закрыты, а в клубе шел фильм, который мы уже видели.

Я помогал Петру Алексеевичу рубить дрова на зиму, а Елена, как всегда в таких случаях, занималась хозяйством, полола огородные грядки.

27.05.1986. С утра я рубил дрова, Елена опять полола, стирала. Дважды ходили в книжный магазин, но он был закрыт. Другие магазины тоже были закрыты, кроме двух: одного промтоварного и одного продовольственного Дома я нашел кучу старых номеров журнала «Огонёк» и полдня вырывал из них репродукции картин для домашней коллекции.

28.05.1986. С утра вновь рубил дрова, вечером копал огород. Елена загорала, после обеда занялась шитьём.

Опять пытались попасть в книжный магазин, но тщетно — он почему-то был закрыт. От негодования я стал звонить во все местные инстанции, начиная от РТО Астрадамовки до РК КПСС, по поводу того, что все магазины в Астрадамовке закрыты, кроме одного продовольственного и винно-водочного. Все обещали разобраться. И действительно — какое безобразие! Местные жители уже смирились с такими порядками, а продавцы от бесконтрольности и пользуясь тем, что мало кто желает работать продавцами, обнаглели до предела. Их даже не волнуют план, выручка, люди и т. п. В банке денег нет. И госбюджетным предприятиям постоянно задерживают зарплату. И, тем не менее, ничего не делается, чтобы хоть как-то стабилизировать положение.

29.05.1986. День начался как обычно. Я колол дрова. Снова сходили (пятый раз!) до книжного магазина, но он опять был закрыт. Остальную часть дня занимались сбором вещей, так как завтра в 8.00 отъезд в Ульяновск. Отправили три посылки в Архангельск: одну — с дублёнкой, другую — с книгами (подарила Елена Павловна), третью — со всякой мелочью, в том числе послали бутылку с байкальской водой.

В 17.00 пошли (в шестой раз!) в книжный магазин, и — о счастье! — он был открыт. Я облазил все полки, но купили мы только Ирине «Пособие по истории» (2 тома), себе «300 советов любителю резьбы по дереву» и ещё кое-что (альбом по вязанию и т. п.). Ничего ценного.

В предыдущие приезды в Астрадамовку в книжном можно было купить много хорошего. Здесь, к примеру, мы приобрели полные собрания сочинений М. Горького, Майн Рида и других, здесь же в 1972 году я купил 1-й том Большой советской энциклопедии в честь окончания Еленой мединститута. Правда, все остальные 29 томов — по мере их выхода в свет — покупала Елена Павловна. Энциклопедией пользуемся до сих пор — ценнейшая вещь.

Вечером семейно посидели за столом. Завтра отъезд.

30.05.1986. В 8.00, плотно позавтракав, отбыли в Ульяновск. Дальше самолётом должны лететь в Калининград, куда билеты нам взяли прямо в Астрадамовском аэропорту (деревянный домик в поле, но тем не менее). Вернее, билеты удалось взять в Калиниград через Москву, но там надо было ещё «выбивать» места на калининградский самолет.

В Ульяновске до вечера ходили по городу, были на Венце, гуляли по набережной, заходили в магазины, фотографировались.

Среди дня, в 13.30, подъехали к автовокзалу, чтобы встретиться с мужем и детьми Светланы (сестра Елены). Они ехали из Димитровграда в Астрадамовку через Ульяновск. Все были рады встрече, хотя и мимолётной. Договорились, что они в августе приедут к нам в Архангельск.

В 17.00 мы благополучно вылетели в Москву. Приземлились в Домодедове, перебрались в Шереметьево. Мест в гостиницах здесь не оказалось, было уже 23.00, пришлось заночевать прямо в зале ожидания на скамейке.

31.05.1986. Ночь была тяжкой. Утром уехали в город. Побывали на Ярославском вокзале, где закомпостировали билеты на Архангельск на 10.06.1986. Съездили на Птичий рынок, где раньше продавались и минералы, но ничего не приобрели. Добрались до Манежа, но там никакой выставки не было, потом пошли в кинотеатр «Россия», успели на кинофильм «Секретный эксперимент», смотрели его через полузакрытые глаза, так как хотелось спать, но общими усилиями разобрались в сюжете. Пообедали в столовой около метро «Сокол» и поехали в аэропорт.

В самолёте познакомились с мужчиной, который ранее жил и работал в Архангельске и который сразу же узнал нас как архангелогородцев. Он хвалил Калининград, рассказывал, что там растут помидоры и огурцы в открытом грунте, что ягодами надо наедаться летом впрок, чтобы в организме был запас витаминов, а не варить из них варенье и т. д. и т. п. Короче, скучать не давал.

В 20.00 прибыли в холодный Калининград (всего 12 градусов). Нас встретил Виктор Шушаков (с ним я учился в Академии МВД СССР в одной группе) со своей подругой по имени Дина (врач-офтальмолог). Он уже заместитель начальника областного УВД. Повезли нас домой к Дине. У неё однокомнатная квартира, машина «Жигули». Здесь поужинали, поговорили о милицейских делах, повспоминали общих знакомых и московскую жизнь, после чего отправились в гостиницу, где Виктор заказал нам номер.

Виктор потолстел немного, увлекается голубями и остаётся таким же балагуром.

1.06.1986. Номер в гостинице оказался довольно уютным, но не очень чистым (пыль). Есть телефон, телевизор (с одной программой), но совсем нет горячей воды. Переночевали и с самого раннего утра отправились по городу. Виктор с Диной уехали по делам куда-то в Литву. Мы в первую очередь осмотрели кафедральный собор с могилой Иммануила Канта. Впечатляет. Сфотографировали.

Затем поехали в зоопарк, который очень хорош как парк для прогулок, но не совсем как зоопарк. Хотя нам его здорово нахваливали. Много пустых вольеров. Зато видели двух шикарных павлинов, издающих какой-то дребезжаще-шелестящий звук, с распущенными хвостами, великолепными по окраске. Елена долго любовалась этими хвостами, потому что до сей поры никогда не видела павлинов во всей их красе.

Посетили Музей янтаря, расположенный в старинном прусском бастионе. Экспозиция бедноватая, много образчиков янтаря, но мало поделок из него. Удивительно.

Еще более разочаровал историко-художественный музей: очень мало историко-краеведческого материала и почти никакого художественного. Для западного города совершенно невероятная ситуация. Видимо, немцы действительно всё или уничтожили, или увезли во время Великой Отечественной войны. Как ни странно, пришлось опять любоваться каслинским литьем, чем мы совсем не были огорчены. Дело в том, что в Калининграде находилась передвижная уральская выставка из Свердловска. Кстати, увидели даже такие образцы литья, каких не видели ни в Свердловске, ни в Челябинске.

Потом зашли в продовольственный магазин. Как и в Архангельске, здесь нет мяса, масла, зато большой выбор сладостей, в том числе печенья (есть даже овсяное, о котором в Архангельске только мечтают). Посетили рынок. Правда, уже было поздновато, и базар заканчивал свою работу. Видели очередь за клубникой (10 руб. за 1 кг), а вот помидоров в продаже не оказалось. На этой территории, наверное, устраиваются и барахолки.

В гостиницу уехали на такси. В 19.30 за нами приехали Виктор с Диной, повезли к себе, кормили блинами. Потом поехали к могиле 1200 погибших гвардейцев 11-й гвардейской армии. Мемориал на могиле одновременно считается памятником Победы в Калининграде.

2.06.1986. С утра прошлись по магазинам, так как договорились, что после обеда Дина повезёт нас на своей машине в Светлогорск. В магазинах накупили книг на 20 рублей, в том числе из серии «Путешествия», налюбовались янтарными украшениями, хотя до основного янтарного магазина мы так и не добрались. Купили три сорта овсяного печенья. В 14.30 уже ждали звонка Дины.

Как и договорились, встретились в 15.00 и отправились в город Светлогорск — город-курорт, расположенный в 35 километрах от Калининграда. От Светлогорска мы в восторге! Чудесный, прямо сказочный городок с красивыми «пряничными» старинными немецкими домиками. Он весь расположен в лесу на берегу Балтийского моря, к которому можно спускаться по многочисленным лестницам.

Мы совершили променад у моря, сполоснули руки в балтийской воде, дошли до солнечных часов и снова поднялись в городок, где опять гуляли по улицам, зашли в уютное кафе, попробовали кофе с вареньем из роз.

Вдруг начался дождь. Мы быстренько купили бутылку шампанского, огромного размера треску (живут же люди!), редиску и лук и отправились в Калининград.

Дороги здесь чрезвычайно интересные, но и чрезвычайно опасные. Дело в том, что все они немецкого происхождения, шириной не более четырёх метров, а вдоль дороги с двух сторон почти вплотную к ней (в трёх-четырёх метрах друг от друга) стоят деревья — огромные старые дубы и липы. Поэтому при незначительном отклонении в сторону машина неизбежно врезается в дерево. Свидетельством этого служат следы на стволах почти всех деревьев от ударов машин.

Вернувшись в Калининград, созвонились с Виктором, договорились встретиться через 30 минут и сразу же отправились в старую, уцелевшую во время Второй мировой войны часть города, чтобы полюбоваться старинными домами, среди которых не было ни одного похожего на другой. По пути заехали в магазин «Янтарь». Здесь насмотрелись на янтарные изделия, купили Елене браслет и серьги и отправились домой к Дине, захватив по пути Виктора.

Ужинали треской и запивали шампанским, разговоры разговаривали — и на этом расстались до завтра. До гостиницы доехали на такси, шёл очень сильный дождь.

3.06.1986. С утра до 11.00 дозванивались до Виктора, он обещал машину для поездки в город Балтийск. Машину послал, но неправильно назвал её номер. В результате машина долго стояла у гостиницы, а мы стояли рядом и ждали её. Потом полчаса оформляли пропуск для Елены в Балтийск, поскольку город является пограничным. И только в 12.00 отправились в путь.

Водитель оказался очень общительным парнем по имени Вася. Он не только довёз нас до Балтийска, но и показал много достопримечательностей. Показал 5-й форт, известный как неприступная немецкая крепость, но, тем не менее, взятая нашими солдатами, заплатившими за эту победу жизнями 1200 воинов.

Побывали мы и на месте гибели Александра Космодемьянского — брата Зои Космодемьянской; посетили и место расположения КП 43-й армии, которая брала Кёнигсберг (так ранее назывался Калининград), и т. д.

Город Балтийск оказался также небольшим городком, заполненным военными людьми и военной техникой, в том числе морской. Город возник на месте форта-крепости. Нам понравилось, что тут же, на берегу моря, можно собирать янтарь, что мы и делали. Особенно старалась Елена, она за считаные минуты — с нашей помощью — набрала две пригоршни кусочков янтаря, и набрала бы больше, да мы её остановили.

Долго гуляли по молу, сознавая, что находимся на самой западной морской точке Советского Союза и что вряд ли мы тут ещё когда-либо окажемся.

По возвращении в Калининград Вася вновь провез нас по достопримечательностям. Посмотрели Литовский вал, Берлинский мост, строящуюся на месте старой христианской церкви новую церковь. Причём строят её христиане-энтузиасты на свой страх и риск и за свои деньги.

При расставании с Василием подарили ему медаль Архангельска (с собой ничего другого не было). Кстати, он часто бывает в Архангельске, и мы дали ему свой адрес.

От вечерней встречи с Виктором и Диной отказались (устали), а они не настаивали.

4.06.1986. До 9.00 отсыпались, потом быстренько собрались и в 11.15 были на автовокзале, расположенном рядом с железнодорожным вокзалом на площади Калинина.

Железнодорожный вокзал очень интересной старинной постройки, как внутри, так и снаружи. Говорят, его строили пруссаки.

С автовокзала на автобусе мы отправились в Клайпеду. Дорога заняла 3,5 часа. Основной путь пролегал по Куршской косе, знаменитой своей географией, формой, протяжённостью, климатом и уникальной растительностью. Она протянулась от Зеленогорска до города Клайпеды на 60 километров узкой полосой в Балтийском море. Коса в самом широком своем месте достигает 2–3 километров, а в самом узком — 300 метров. Говорят, недавно во время шторма это узкое место размыло, пострадала флора и фауна косы, которые по своему составу являются уникальными. В связи с этим проводились огромные, очень дорогостоящие спасательные и восстановительные работы. На косе расположены два или три курортных городка, в том числе знаменитая Нида, где мы останавливались для кратковременного отдыха. Коса является пограничной зоной, и хорошо, что мы захватили с собой паспорта, иначе пришлось бы возвращаться. А тем, кто собирается выйти из автобуса на самой косе вне населенного пункта, требуется специальный пропуск.

Нида — замечательный маленький городок, расположенный на самом берегу моря, имеет даже музей миниатюр. Чистенький, аккуратненький. Немного жителей, немного приезжих отдыхающих. Идиллия, красота… Если бы не мужик с огромным мешком пустых бутылок, который в Ниде влез в автобус и пристроился рядом с нами. Пришлось его «попросить» выйти из автобуса, так как от него и его мешка нестерпимо воняло спиртным и не только.

В Клайпеду мы прибыли в 15.00. Автобус остановился перед паромной переправой через пролив. Поэтому, пока перебрались через пролив, пока узнали, как добраться до автовокзала (чтобы поехать в Палангу), пока добрались до него, времени практически ни на что не оставалось — надо было уже возвращаться.

Пришлось довольствоваться Клайпедой, оказавшейся очень небольшим городком. Мы прошли его пешком из конца в конец. Город маленький, зато порт огромный. Сотни портовых кранов тянулись на много километров вдоль берега. Сотни судов стояли у причала и шли по проливу. Клайпеда сразу поразила нас какой-то тяжестью, нерусской, а может быть, несоветской обстановкой. Вокруг только нерусская речь и только нерусские названия магазинов, учреждений и т. п. Правда, присмотревшись, мы обнаружили, что почти на всех вывесках под огромными литовскими буквами помещен и русский текст, но очень маленькими буковками, которые можно прочесть, если подойдёшь к ним очень близко. Приходилось всюду подходить вплотную, чтобы узнать, о каком магазине или кинофильме гласит вывеска.

Дома в Клайпеде в основном старые, западного (немецкого) стиля. Есть и новые дома, но смотрятся они жидковато рядом со старыми. К сожалению, город поразил какой-то неухоженностью, что для Прибалтики необычно. Ветер постоянно поднимал на улице пыль, гнал песок, которые засоряли глаза.

Сувенирного магазина мы так и не нашли, зато много книжных, но мы ничего там не купили: все книги, которые могли бы нас заинтересовать, уже есть в нашей домашней библиотеке.

Так мы бродили до 17.30. Вскоре это однообразие надоело, и мы решили вернуться к автобусу, то есть перебраться через пролив. Через 30 минут мы уже были на нужной стороне пролива и вдруг случайно увидели рекламу морского музея-аквариума, который находился рядом с этой вывеской. Мы помчались к нему, так как до его закрытия оставался один час, да и к автобусу надо было успеть вернуться. Из-за позднего времени мы с трудом уговорили кассира в музее продать нам входные билеты.

Внешний вид музея-аквариума нас сразу заинтересовал своей необычной формой. Дело в том, что он расположен в старинной (верней, на её останках) древней ливонской крепости, которую практически отстроили заново. А когда оказались внутри, то просто онемели. В центре находится огромного размера (метров 15 в диаметре) бассейн, в котором привольно плавают различные рыбины и другие морские жители. На первом и втором этажах вокруг бассейна — огромные многочисленные аквариумы с плавающими различными экзотическими морскими животными: от золотых рыбок до свирепых мурен и живых, огромного размера морских черепах. Кроме того, на втором и третьем этажах, также кольцами-ярусами вокруг бассейна, расположены витрины с богатейшими коллекциями раковин, кораллов, губок, ежей, звезд и т. д. и т. п. И всё самого различного вида, цвета, форм и размеров.

Тут же, на втором этаже, находится смотровая площадка над бассейном, а в подвальном помещении в кольцевой стене бассейна вмонтированы окна-витрины, через которые видна вся жизнь обитателей моря.

Снаружи, вокруг основного здания, размещаются открытые бассейны с крупными морскими животными: тюленями, нерпами, моржами. Один из моржей почему-то обратил внимание на нас и, громко лая, стал выпрыгивать из воды в нашу сторону. От центрального корпуса музея расходятся лучами вглубь и наклонно четыре штольни с боковыми помещениями, в которых находятся модели кораблей со всем их оборудованием и т. п.

Но беда заключалась в том, что у нас просто не было времени рассмотреть все эти морские чудеса. Музей стали закрывать, а посетителей «культурно» выпроваживать. Мы очень жалели, что нас никто о существовании этого музея не предупредил. Одним словом, посещение музея явилось одним из самых ярких событий в нашем путешествии, которое, надеемся, запомнится на всю жизнь.

В Калининград мы вернулись около 24.00. Шушакову звонить не стали, так как было очень поздно.

5.06.1986. Сегодня убываем из Калининграда. Елена летит в Архангельск, а я — в Ростов, поскольку у меня ещё есть десяток дней отпуска и есть возможность побывать у матери в Тихорецке, куда из Ростова доеду на автобусе или поезде.

Встали в 7.00. Разложили и упаковали вещи. Позавтракали, прошлись по магазинам, накупили различной рыбы и для Архангельска, и для Тихорецка. Долго звонили Виктору и Дине, но только в 11.00 дозвонились до Шушакова: он занят, Дина заболела. Мы взяли такси и поехали в аэропорт.

В 13.00 я расстался с Еленой, и этот момент можно было считать финишной точкой в нашем путешествии, которое, как мы оценили, нам удалось. А самое главное то, что мы получили представление об Узбекистане, а время показало, что нам очень повезло, что мы туда не перебрались, слава Богу!

Если наше путешествие охарактеризовать цифрами, то получится, что мы путешествовали 25 дней, пролетели самолётами более 16 тысяч километров, 11 раз взлетали самолётами и столько же раз приземлялись, побывали в 14 городах (не считая 5 городов, в которых были промежуточные посадки), только на дорогу и немногочисленные сувениры потратили более 1500 рублей».

Продолжая рассказ о своей службе, должен заметить, что слишком много внимания уделял работе, не упуская и мелкие вопросы, не оставляя времени на внеслужебные контакты с коллегами, на установление дружеских связей с ними и почти совершенно недооценивал контакты со своими начальниками за пределами службы. Я был очень закрыт для них. Мой рабочий день начинался в 7.00 и заканчивался далеко за 18.00 обычно посещением какого-нибудь райотдела с целью проверки работы нарядов патрульно-постовой службы (которой теперь нет) и подчинённых моему отделу спецучреждений.

Помню, как обалдел один москвич из числа проверяющих, когда подсчитал, сколько раз я лично проверял работу нарядов спецучреждений в месяц, причём главным образом в ночные и утренние часы. Никогда ни в одном регионе он такого не видел, а это был его любимый конёк. Именно по этому показателю (частоте проверок спецучреждений) горели все без исключения руководители отделов и управлений охраны общественного порядка, так как они там практически не появлялись. Именно этот показатель играл важную роль для положительной или отрицательной оценки проверяемого руководителя. А с другой стороны, разве нормально для руководителя, как я, если не ежедневно, то через день обязательно проверять наряды КПЗ (переименованные позднее в ИВС — изолятор временного содержания), спецприёмник, приёмник-распределитель, патрульно-постовые наряды и т. п. Нет, конечно. И хотя я не упускал из вида и другие направления работы отдела, я упустил, может быть, главное лично для себя — свой карьерный рост. Пустил этот вопрос на самотёк, думая, что начальство «заметит и выдвинет». А начальство выдвигало других, и не всегда за деловые качества. Например, одного за то, что хороший охотник (начальнику УВД нужен был такой напарник для охоты); другой был своим человеком в Нарьян-Маре (сёмга, олени, меха и т. п. — всё, что нужно самому начальнику УВД и для подношений в Министерстве). Именно такие и им подобные факторы были определяющими для назначений на должности.

Не могу не сказать и о другой причине моего застоя — это излишнее доверие начальникам УВД, среди которых в этом плане особо следует отметить Н. В. Панарина, приехавшего из Тулы. Несколько раз дело доходило до конкретных предложений с его стороны, в том числе была предложена должность начальника следственного отдела или уже управления УВД области. Он получал от меня каждый раз согласие, а через несколько дней на предлагаемую мне должность назначалось другое лицо. Видимо, на свои предложения Панарин ждал от меня каких-то определённых действий, может быть, материальной благодарности за должность, о чём до меня потом доходили слухи, но мне это и в голову не приходило. А если бы и пришло, то у меня на это просто не было денег. Размер полковничьей зарплаты в Советском Союзе — не для взяток, слава Богу. Порой не хватало на самое необходимое для семьи. Да и воспитание, и принципы у меня другие.

Уж не знаю, за какие доблести был назначен заместителем начальника УВД (вместо Витязева, курировавшего мою службу) начальник одного из отделов УВД, не имеющий никакого понятия о многих направлениях деятельности службы общественного порядка. Знаю только, что до назначения именно он не без ведома руководства, а скорее, по инициативе начальника УВД пригнал в Архангельск трейлер, да, кажется, не один, с закупленной оптом видеотехникой, весьма в то время дефицитной, которую распродали втихаря отнюдь не по оптовой цене. В чьих-то карманах эти деньги осели. Да и в отношении его же было возбуждено и расследовалось уголовное дело по другим эпизодам.

Мне не пришлось работать под его руководством, так как я предпочёл сразу же после его назначения на должность уйти из органов и трудиться на освобождённой основе как депутат областного Совета народных депутатов. Это было в самом конце 1992 года. А толчком послужил наш первый с ним разговор как с куратором службы ООП. Он угрожающе требовательным голосом потребовал от меня объяснения, почему в области очень плохо ведётся борьба с бродяжничеством и тунеядством и очень мало привлечено к уголовной ответственности за это. Я сначала опешил, а потом, вспомнив, с кем имею дело, постарался спокойно и кратко объяснить ему, что и то, и другое давно в стране не считается правонарушениями, а тем более преступлениями. Он густо покраснел, и это был последний наш служебный разговор. Я ушёл сочинять рапорт об уходе с должности.

Но надо сказать, что ещё до этого, то есть за пару лет до ухода на депутатскую работу (точнее, летом 1989 года), когда в системе МВД была образована самостоятельная структура, которая предназначалась для осуществления индивидуальной и общей профилактики правонарушений, на местах, в областях и республиках, соответственно создали отделы и управления профилактики, и у нас в области создали такое управление.

Но создание профилактических подразделений на деле свелось к объединению в одной структуре подразделений охраны общественного порядка со службой участковых инспекторов милиции, инспекциями по делам несовершеннолетних и подразделений по руководству спецкомендатурами с их оперативными работниками и, соответственно, агентурой.

Эти новые профилактические подразделения в МВД оставили в структуре нашего главка, поэтому в августе я прошёл согласование в ГУООП на должность начальника управления профилактической службы УВД Архангельской области и был на неё назначен. В таком качестве моя служба продолжалась. Появились новые обязанности и задачи, появились новые вопросы, которыми я пока не владел в совершенстве. Это, конечно, сгладило остроту моего застоя, поскольку статус начальника управления выше должности начальника отдела, работать стало интереснее, было что познавать и что улучшать. Всё это произошло еще при Панарине, до его перевода в Тулу.

Моя жизнь, конечно, не замыкалась только на милицейской службе. Были у меня и другие интересы, многие из которых появлялись благодаря всё той же милицейской службе. Так, где-то в начале 90-х годов прошлого столетия каким-то образом я познакомился с очень интересным человеком — Владимиром Ивановичем Киприяновым, который жил и работал в арендованном им помещении на одной из улочек в районе площади Терёхина, в Соломбале.

Владимир Иванович был чрезвычайно эрудированным человеком, занимался краеведением и историей, написал и издал с десяток книг в этом плане. Из этих книг я бы выделил изданную им «Историю Беломорского Севера». Это не научный труд. Назначение книги — собрать воедино историю края и рассказать её книжным языком, доступным простому читателю. Трудно сказать о книге Киприянова лучше, чем это сделала старший научный сотрудник Архангельского областного архива, кандидат исторических наук В. Волынская: «…это и художественный, и документальный очерк, и документальное исследование, и публикация документов из книг разных авторов по истории края и города Архангельска (дневников, путевых заметок, воспоминаний, описаний, исследований). Из всего собранного и изученного огромного материала автором отобрано для книги то, что импонирует его пониманию истории, что он считает давно забытым, а поэтому в какой-то мере новым материалом…»

От себя я бы добавил: книга Владимира Киприянова — это хрестоматия истории Севера, поэтому она заслуживает, чтобы о ней знали, говорили, пользовались ею, чтобы она была в каждом доме.

Но вспомнил я В. И. Киприянова не только потому, что он был примечательной личностью, но и потому, что его пример приоткрыл мне секреты написания и издания книг на коммерческой основе, без помощи официальных органов. Оказывается, в наступившие новые времена перестройки это сделать не так уж и сложно. Были бы желание и деньги, и, главное, было бы что издавать. А надо сказать, что к этому времени у меня набралось немало материалов по теме «Защити себя сам». Речь шла о наборе типовых действий, которыми мог бы руководствоваться каждый нормальный средний человек при появлении какой-то угрозы его жизни, здоровью, а также имуществу. При этом надо учесть, что многие направления деятельности службы милиции, которой я руководил, тесно переплетаются с вопросами профилактики, и не столько с точки зрения предупреждения преступлений, сколько с точки зрения возможности защититься от этих преступлений, а заодно и от других бед. Поэтому неудивительно, что у меня возникла мысль систематизировать имеющийся материал и издать книжку для, так сказать, широкого потребления. Тем более, что Киприянов пообещал посодействовать в её издании.

Поскольку я был очень занятым по службе человеком, то решил к этому делу привлечь одного из сотрудников отдела — Александра Сергеевича Малаховского, который в своей работе отличался творческим подходом и мог бы стать мне хорошим помощником.

Сказано — сделано. И буквально месяца через два-три книжица была готова, а еще через месяц — в 1992 году под нашим совместным авторством — мы её издали, причём за свой счёт, тиражом 5 тысяч экземпляров. И надо сказать, что книжка разошлась моментально, так как в подобных руководствах народ нуждался. Другое дело, что отсутствие опыта, да и наше милицейское рвение, помешали серьезно поработать над текстом, получилось уж очень по-служебному. И теперь, спустя годы, я вижу, насколько эта книжка получилась наивной по смыслу и некачественной по тексту. Тем более, что сразу же после выхода нашей книжки, да и теперь, стали в большом количестве появляться в продаже книги такого же плана, написанные профессионально с литературной точки зрения и обобщающие гораздо большее число опасных проблем. Одно успокаивает — мы были первопроходцами в этой тематике.

Таким же образом, но уже в 1993 году мы с А. С. Малаховским издали еще одну книжку — «Словарь современного жаргона преступного мира», тоже пятитысячным тиражом, и она разошлась примерно в течение полугода.

Не буду рассказывать, как, помимо совместных трудов с А. С. Малаховским, я один написал и издал три книги, касающиеся разрешительной системы, осуществляемой милицией. Скажу кратко: две из них вышли в 1983 году под грифом «секретно»: одна (на 532 страницы) издана в Архангельске полукустарным способом с помощью УВД и для УВД. Вторая моя книга по этой же теме по инициативе главка была издана нашим областным УВД как пособие для участковых инспекторов тиражом 1000 экземпляров. Половину тиража по указанию ГУООП МВД СССР мы разослали по региональным МВД-УВД. За эту книгу я не получил не только гонорара, но даже спасибо никто из главка не сказал. Правда, начальник УВД поощрил меня за книгу должностным окладом.

Третья книга вышла как учебное пособие для слушателей Академии МВД СССР в декабре 1986 года в Москве тиражом 500 экземпляров. Она была издана академией на основе архангельского варианта «в соавторстве» с одним из её преподавателей (Самохиным), но была этим «соавтором» выхолощена до предела и превратилась в маленькую брошюру. За эту книжку академия мне даже выплатила гонорар 500 рублей — немалые деньги по тем временам.

Когда я был в январе 1985 года в Москве по вызову академии в связи с моей книжкой по разрешительной системе и на кафедре охраны общественного порядка знакомился с литературными новинками, то в довольно солидном, с твёрдым переплетом учебном пособии по организации охраны общественного порядка, в главе XIII обнаружил куски из своей ещё не напечатанной книги. Авторами этой главы пособия значились Колонтаевский (зам. начальника кафедры) и некий Месхи (адъюнкт кафедры). Я возмутился и высказал это Колонтаевскому. Но никакого даже извинения не последовало, а только ссылка на «так бывает». Вот такая непорядочность.

Вызвали меня в академию в связи с обсуждением вопроса об издании моей книжки по разрешительной системе. На обсуждении высказались Шевелев — заместитель начальника отдела ВНИИ МВД, Николаев — заместитель начальника отдела разрешительной системы Главка и другие. Все дали очень высокую оценку книге, хотя два-три замечания по «неточностям» высказали. Я потом проверил по книге, но так и не мог обнаружить эти «неточности». Все обращали внимание на огромный объем книги и рекомендовали её сократить. И действительно, моё пособие вылилось в служебную энциклопедию по разрешительной системе. Пришлось сокращать. Заместитель начальника академии по науке и сотрудник кафедры настойчиво предлагали выбрать тему для защиты кандидатской диссертации. Но для этого надо было сдать так называемый кандидатский минимум, в том числе по английскому языку, который мне никогда не давался. Только много времени спустя я узнал, что насчёт иностранного языка можно было договориться, что многие и делали. Так я упустил ещё одну возможность заняться делом, к которому тяготел, — наукой.

Кстати, возвращаясь в этот раз домой из Москвы, в аэропорту я встретил своего однокурсника по Саратовскому юридическому институту Женю Лисина, он тоже летел в Архангельск, в командировку. В полёте перебрали косточки всех своих однокашников, о которых что-либо знали. Побывал он у меня в гостях вместе с Ю. Т. Лебедевым, моим давним приятелем из прокуратуры Октябрьского района Архангельска. Сам Лисин был уже начальником одного из следственных отделов Генпрокуратуры СССР. Несколько лет спустя он стал заместителем Генпрокурора СССР и даже написал несколько книжек.

Без ложной скромности скажу, что моя работа по разрешительной системе заставила главк задуматься, а затем и практически взяться за реорганизацию милицейской работы по разрешительной системе, было разработано несколько инструкций на основе моих рекомендаций из моих книг. Но всё это делалось уже «по умолчанию» моего «вклада».

И, конечно, не могу не сказать о другом своем «генеральном творении» — книге «Съедобные и лекарственные дикие растения Русского Севера», изданную мною дважды по 5 тысяч экземпляров в 1995 году, над которой я работал ровно два года, перелопатив сотни литературных источников, в которых хоть как-то упоминались растения, произрастающие на Севере. Книг, посвящённых растениям, растущим на Русском Севере, практически не было. Из местных авторов на эту тему я умудрился обнаружить в запасниках областной библиотеки книжечку профессора кафедры фармакологии АГМА Н. Н. Алеутского, изданную в 1989 году, и книжку некоего А. П. Попова под названием «Лекарственные растения Севера», изданную в 1991 году. Изданий о съедобных растениях Севера не нашёл вообще.

Благодаря этой своей книжке, я приобрёл в буквальном смысле некую популярность, мне стали звонить, в том числе и из других регионов страны, спрашивать совета, просили выслать книгу и т. д. и т. п. Но мало кто знал, что эту книжку я написал, чтобы она могла помочь кому-то выжить в трудные времена, а не потому, что был таким уж знатоком растений и был очень увлечён этой темой. Кроме того, я кое-кому доказал, что можно написать научно-популярную книгу (не художественную, конечно) на любую тему при желании и определённом старании.

Видя такую популярность этой книги, я осмелел и подал заявку на конкурс ежегодной премии Ломоносовского фонда, который был учреждён незадолго до этого, а его председателем стал В. М. Третьяков — бывший председатель облисполкома. Как проходил отбор номинантов и чем руководствовались члены конкурсной комиссии, я не знаю, но через несколько дней мне позвонила секретарь фонда и сказала, что моя книга уступила призовое место мармеладному торту, производство которого наладила в Северодвинске директор одного из местных пищевых предприятий. Интересно, что на самом деле мармеладный торт придумала не эта женщина, ставшая лауреатом Ломоносовской премии, так как такие торты еще в конце 60-х годов мы покупали в магазине «Северный» и с удовольствием ими лакомились, а потом на долгое время они с прилавков исчезли.

Таким образом, заурядное исполнение своей должностной обязанности — освоение нового для конкретного предприятия вида продукции оказалось более значимым для членов конкурсной комиссии, чем действительно новаторское печатное издание, отвечающее духу времени и вызвавшее общественный интерес. Убеждён, что в моём случае конкурсная комиссия не руководствовалась целями и задачами, провозглашаемыми положением о Ломоносовской премии. Замечу, кстати, что вышеупомянутая лауреат вскоре погорела на махинациях с квартирами и исчезла из области.

Восьмидесятые годы пролетали для меня один за другим. Всё моё время, в том числе и выходные дни, занимала работа, поэтому все семейные заботы, дети, их учёба свалились на Елену. До сих пор удивляюсь, как она выдержала.

К этому в начале 80-х годов добавились проблемы с продуктами, даже были перебои с хлебом, а мясо и мясные полуфабрикаты практически с прилавков исчезли. Иногда выручали служебные поездки в Северодвинск, который в то время был закрытым городом — попасть можно было только по спецпропускам — и лучше (по сравнению с Архангельском) обеспечивался продуктами и товарами широкого потребления. Поэтому в те годы немало архангелогородцев мечтало переехать на житьё в Северодвинск. Но вскоре продукты исчезли и здесь. Всё приходилось доставать из-под прилавка — надо было кормить семью. Дело дошло до того, что вместо довольно богатых наборов деликатесов (разумеется, за плату), которые традиционно хозотдел УВД два-три раза в год комплектовал (перед 1-м Мая, 7-м Ноября и Новым годом) для руководящего состава, к майским праздникам 1982 года выдали набор, состоящий из 200 граммов колбасы, 4 штук сарделек, 1 килограмма свинины в виде куска сплошного сала, 150 граммов какого-то балыка и 200 граммов прессованного мяса. Вот и всё. Конечно, для праздничного стола семьи из нескольких человек — это ничто. Но у многих и этого не было.

В 1981 году, наслушавшись разговоров коллег о прелестях отдыха на воде, я купил лодку «Прогресс» с кабиной и к ней мотор «Нептун-23» для семейного отдыха на воде. Но занятость на службе позволяла за летний сезон выйти «в плавание» всего четыре-пять раз, но и эти выходы были связаны с приключениями: то на бревно налетали, то на мель садились. Одним словом, моряка из меня не получилось, да и хранить лодку было негде, поэтому через три года я её продал с чувством огромного облегчения.

К 1982 году стал получать зарплату 400 рублей — вроде прилично по тем временам — плюс смешная врачебная зарплата Елены, но на четырёх человек все равно «маловато будет». Одним словом, эти годы жили, как и все, небогато, без шика. Но нам очень помогали наши матери, присылавшие «со своего огорода» посылки из Астрадамовки и Тихорецка.

А уже в 1985 году, решив отметить 14 октября день рождения Елены, мы не смогли купить даже картошку (не было в продаже), о спиртном вообще речь не шла, так как для его покупки надо было полдня простоять в давке огромной очереди с пьяницами, бродягами и спекулянтами.

Несмотря на постоянные заверения властей — во главе с Горбачёвым, — что вот-вот мы станем жить ещё лучше и богаче — как будто бы народ уже жил хорошо и богато, — продуктовая проблема усугублялась, а в 1990 году покупка десятка яиц уже считалась праздником. Помню, когда в декабре 1990 года я принёс домой два десятка яиц, Елена просто не поверила своим глазам.

Конечно, эти годы у нас с Еленой были заняты заботами о детях. Они подрастали, становились старше, проблем с ними тоже стало побольше.

В 1985 году Ирина очень хорошо (с большинством пятёрок) окончила школу. Поскольку она увлекалась рисованием, то в Ленинграде показала свои рисунки профессионалу в Мухинском училище, который сказал, что в них, несомненно, что-то есть, но для вуза этого недостаточно и надо серьёзно готовиться. Ирина не очень расстроилась и, по моему совету, подала документы в Ленинградский университет на юридический факультет. Конкурс абитуриентов на дневной факультет был дикий. Юриспруденция и экономика стали входить в моду и считаться самыми перспективными и материально многообещающими. На экзаменах приёмная комиссия безжалостно занижала оценки, безжалостно «рубила абитуру». Одним словом, Ира недобрала один балл и тут же подала заявление на заочный факультет, куда и была зачислена с её оценками по экзаменам на дневной факультет. В Архангельске она параллельно, поступив на службу в милицию, работала в охране издательства «Правды Севера», потом перешла в паспортный отдел, стала офицером милиции и по окончании учёбы на юридическом факультете была назначена на должность следователя. На одной из сессий в Ленинграде познакомилась со своим будущим мужем Артуром — милиционером из нашего УВД. Свадьбу сыграли 25 декабря 1988 года, а в декабре 1989 года у них родился сын Ярослав (50 см, 3750 гр). Отличный парень — мой внук! Ирина работала следователем в милиции, мировым судьёй, а сейчас — востребованный адвокат.

Вторая дочь Инна училась тоже замечательно. С трёх лет очень много читала, много знала, в школе писала такие сочинения, что классная руководительница видела её только журналистом. Но однажды (6 декабря 1989 г.), будучи в 9-м классе, она пришла из школы в слезах и сказала, что больше туда не пойдёт, потому что в школе ей неинтересно, что ей противна тупость одноклассников и даже некоторых учителей. Это было кризисное состояние. Мы не настаивали на возвращении в школу, дали ей отдохнуть, а потом устроили на работу (с помощью директора школы) и определили в вечернюю школу, после успешного окончания которой она получила в Сыктывкаре профессию художника по причёскам, стилиста, работала и заочно окончила Санкт-Петербургский университет культуры и искусства, получив диплом специалиста в сфере туризма. В ноябре 1996 года у меня появилась внучка Ника, умница и красавица.

3 августа 1987 года на совещании в УВД меня публично поздравили с присвоением звания полковника. Панарин вручил мне полковничьи погоны, сотрудники долго аплодировали и поздравляли. Я не стал устраивать банкета по этому поводу — как это делали многие — по банальной причине: у меня на это не было денег, их катастрофически не хватало на самую заурядную жизнь семьи. Помню, когда появилась возможность приобрести суперновинку — видеомагнитофон, полковничьей зарплаты мне на его покупку не хватило. Пришлось ждать лучших времён.

Этим же летом возникла проблема с моей матерью, которая всё ещё жила в Тихорецке, не хотела бросать свой дом и хозяйство. В начале лета Ирина там отдыхала, а, вернувшись, рассказала, что бабушка плохо себя чувствует, почти всё время лежит, еле ходит. Недавно построенный дом местами поразил грибок, на веранде провалился пол. Решили уговорить мать хотя бы на месяц поехать в Астрадамовку, подлечиться у Елены Павловны (моя тёща, весьма авторитетный врач). Она согласилась, лечение получила стационарное, состояние её значительно улучшилось. Стало ясно, что её нельзя оставлять в Тихорецке, надо забирать к себе, хотя она сама этого не хочет, привыкла к одиночеству. Но ей пришлось согласиться, так как жить одна без помощи она уже не могла. Дело в том, что 7 октября 1982 года в Тихорецке умерла бабушка (жена моего деда), с которой последние годы жила моя мать. Чтобы не быть совсем одинокими, две сестры (моя мать и тетя Дуся) решили жить вместе. Тетя Дуся последние годы очень переживала за неудачную жизнь своих детей и внуков, поэтому за несколько месяцев 1988 года перенесла несколько микроинфарктов, но после каждого шла на огород и работала, словно хотела себя добить. После очередного микроинфаркта она слегла, врача вызывать категорически запретила, умерла легко, без мучений, 16 ноября 1988 года.

На другой день с Дальнего Востока приехал Володя Лощёнов (младший сын тети Дуси), который сбежал от своей тихорецкой семьи ещё в 60-е годы, не выдержав травли тёщи. С тех пор никто ничего о нём не знал. И вот он появился. По виду — опустившийся, толстый бомж, без копейки денег, их у него не было даже на обратную дорогу (он всё ждал какого-то перевода на 220 рублей, чтобы уехать обратно).

Уже при нём (Володе) выяснилось, что его детей (Марину и Николая) никто о смерти их бабушки Дуси не оповестил. Я пристыдил Любу (жену Володи, они так и числились в браке), только после этого она стала что-то делать, чтобы дети приехали. Оба в это время жили на побережье моря в районе Туапсе (Маринка там замужем, а Колька завербовался на работы по укреплению береговой полосы). Я не знаю, увиделся ли Володя со своими детьми или так и уехал на свой Дальний Восток, не встретившись с ними.

Второй сын тёти Дуси — Александр (я рассказывал о нем ранее) ненамного пережил свою мать. 27 апреля 1989 года я получил письмо от Любы, которым она сообщила о его смерти. Скончался Сашка в результате инфаркта, упав с велосипеда. Так его люди и подобрали. Жена Матрёна умерла чуть позже. Их сын Сергей стал наркоманом и бродягой и ушёл из жизни молодым, а дочь Дина замужем, живёт на Урале, в Нижнем Тагиле.

В августе 1989 года к нам в Архангельск приезжал мой двоюродный брат (сын тети Лизы, самой старшей сестры матери) — Александр Сахаров, благо, что проезд у него, как у железнодорожника, был бесплатным. Несмотря на свои болезни, он немало помог мне с дачными делами и мечтал походить по лесу, пособирать грибы и ягоды. В лес, конечно, поехали, долго там бродили, но, к большому сожалению, год выдался совсем не урожайный, грибов и ягод — ноль. Через неделю он уехал домой, в Тихорецк.

Последним местом работы моей матери был газетный киоск на центральной улице Тихорецка. Но после смерти тёти Дуси у неё и на эту работу сил не было, и она уже сама решила переехать к нам в Архангельск.

Я поехал в Тихорецк, чтобы помочь матери продать дом, упаковать и отправить багажом мебель и другие крупные и тяжёлые вещи в Архангельск, но сама она со мной поехать не могла, у неё оставались еще кое-какие дела по оформлению пенсионных и других документов.

Встретить мать в Москве ни меня, ни Елену не отпустили с работы (был конец года), а для Ирины так и не смогли приобрести билеты на поезд, несмотря на то, что использовали все имеющиеся связи. Пришлось просить малознакомых по поездке в ГДР Майоровых, проживающих в Москве, встретить мать и помочь ей перебраться с Курского вокзала на Ярославский. Они пообещали, но обманули — не встретили. Потом страшно было даже слушать, как она перебиралась с вокзала на вокзал сама. Только на второй день нахождения в Москве ей удалось закомпостировать билет на архангельский поезд. Новый год она провела на вокзале (а мы дома сходили с ума, не зная, что там с ней происходит), как я когда-то в Домодедово, пытаясь попасть в Тбилиси из Риги во время армейского отпуска.

2 января 1989 года утром мы встретили с поезда мать, которая окончательно рассталась с Тихорецком, где она была практически одна, все родственники поумирали, помощи ждать было не от кого. Единственный оставшийся племянник Сашка Сахаров (который приезжал к нам в гости) жил на другом конце Тихорецка, но погряз в склоках и скандалах со своей бывшей женой, сыном и их роднёй. Он, по сути, также остался один.

Одним словом, наша семья увеличилась. Мы выделили матери отдельную комнату, обставили необходимой мебелью, купили отдельный телевизор. Но было заметно, что ей не хватает тихорецкого простора, ей было тесно в нашей квартире. Удивительно, но Инна почему-то не находила с ней общего языка, всё больше молчала. Ирина уже была замужем и с нами не жила. Весной (где-то в марте) у матери начались проблемы с сердцем, и мы положили её в больничный стационар УВД, где её немного подлечили.

Год пролетел незаметно. Состояние здоровья матери было нестабильным, но она редко жаловалась и всё время вспоминала Тихорецк. В декабре родился её правнук (Ярослав), но зимой, в морозы, Ира не рисковала везти его к нам, чтобы показать бабушке.

15 марта 1990 года утром Елена убежала на работу, Инна — в школу. В десять часов я вернулся с суточного дежурства, был ответственным по УВД. Удивился, что мать не выходит из своей комнаты. Тут меня как током ударило. Открываю дверь — а она уже мертва, рядом валяется открытая упаковка нитроглицерина. Елена потом рассказала, что вечером мать была в очень хорошем настроении, шутила, долго смотрела телевизор, ни на что не жаловалась.

При всей тяжести утраты я благодарил Бога, что она ушла без мучений, не будучи парализованной. Этого она боялась больше смерти и иногда об этом говорила.

Описывать последующие дни — это значит вернуться к кошмару. Очень помог с организацией похорон А. С. Малаховский — работник отдела ООП, ставший моим приятелем на почве совместной работы над книжками «Защити себя сам» и «Словарь жаргона». Поминки устроили дома, с приготовлением всего необходимого для этого помогла Валентина Ивановна — мать Артура, нашего зятя.

Мы всем своим послали телеграммы. От родственников и сослуживцев матери с соболезнованиями откликнулись: из Тихорецка Люба Лощёнова, из Астрадамовки — Елена Павловна, из Тбилиси — Шура Диденко и Кето Гедеванишвили. Не ответили: Сашка Сахаров (наверное, опять был в больнице), Мотя Лощёнова (которой я оставлял деньги на могильный памятник для тети Дуси и послал деньги на смерть её мужа Сашки Лощёнова). Из Сасова племянник матери (сын Ивана) ответил, что не может приехать, но ни слова сочувствия, хотя последние годы мать и тётя Дуся посылками буквально кормили его семью.

Не могу не рассказать о «собачьем» периоде нашей жизни. Так я называю время, когда в квартире у нас были собаки. Ещё в январе 1984 года Вася Воробей принёс нам щенка неизвестной мелкой породы коричневого цвета, шерсть везде гладкая, а на голове и шее будто грива. Нам он пришёлся по душе, назвали Мишкой, и вся наша жизнь закрутилась вокруг него, но длилось это недолго, так как первого апреля он погиб прямо у нас на глазах под колесом автомашины на набережной. Елена в истерике, я — таблетки, а дети, на удивление, перенесли эту утрату сравнительно легко.

Через год нам принесли другого щенка, которого мы тоже назвали Мишкой. Он пропал спустя несколько месяцев, также на прогулке. Переживали все.

Был недолго у нас и чистокровный щенок овчарки из питомника. Но с ним мы расстались сами, не выдержав бесконечных луж в квартире, отдав его в хорошие руки.

А через три года мы приобрели «двортерьера», тоже из породы мелких, но, в отличие от предыдущих, с безобразно лохматой мордой, назвали его Тимкой (Тим). Прожил он у нас много лет, стал членом семьи и был чрезвычайно умным. Я с ним запросто разговаривал, и он всё понимал. Практически мы стали неразлучными, он везде следовал за мной, очень хорошо ориентировался на местности, любил гулять сам по себе, кататься на машине и трамвае, но всегда приходил домой. Захожу однажды в подошедший трамвай, а Тимка спокойно сидит в вагоне и как будто ждёт меня. Другой раз приезжаю на рынок, а он там бегает, хотя рынок от дома за десяток кварталов. Был случай на даче, когда он увязался за какой-то собачонкой и мне пришлось в его поисках объехать всю дачную округу. Не нашёл. А через два дня приезжаю на дачу — Тимка спокойненько ждёт меня на крылечке.

К сожалению, любовь к бродяжничеству его и погубила. Он не вернулся с очередной прогулки — больше мы его не видели. Поиски ничего не дали. После этого мы не заводим собак. Слишком дорого обходится их гибель и пропажа нашему здоровью.

В эти годы и у меня, и у Елены были приятели, отношения с которыми возникали в основном по работе, а с некоторыми, особенно у Елены, сохранялись еще со времени учебы в вузе. Особо близкой дружбы мы ни с кем не водили, так как были очень занятыми работой людьми. Но тем не менее долгое время у меня сохранялись дружеские отношения с Михаилом Саблиным и Володей Паневником, о которых я уже немного рассказывал.

Володя, кажется, к апрелю 1981 года уже был начальником следственного отделения, а через пару лет стал заместителем начальника Ненецкого окружного отдела внутренних дел по оперативной работе. Паневник был успешным оперативником, но стали говорить, что он увлекается спиртным. Это возымело действие, и 26 сентября 1985 года на коллегии УВД его сняли с должности и только чудом не выгнали вообще из милиции. В наказание его назначили инспектором в спецкомендатуру в посёлке Цигломень Архангельска и поселили там же, потому что жить ему было негде. Однако ему хватило силы воли, чтобы справиться с обстоятельствами, чтобы всерьёз заняться бодибилдингом.

Год такой жизни — и его вернули в Нарьян-Мар, где он стал сначала инспектором отделения милиции аэропорта, а затем и начальником этого отделения. Свои занятия бодибилдингом он продолжил, добился неплохих результатов, приобрёл фигуру культуриста, увлекся бегом на длинные дистанции, стал известным спортсменом в Нарьян-Маре. Поэтому не случайно, когда создавали налоговую полицию, его назначили её начальником в округе. С этой должности Паневник и ушел на пенсию, а вскоре, как мне известно, стал одним из спортивных руководителей в Ненецком округе.

До 1985 года мы были с ним очень дружны, друг у друга оставались в доме, когда приезжали, соответственно, он в Архангельск, а я в Нарьян-Мар. Но отношения стали остывать после 1985 года, так как Паневник — насколько я понял — посчитал, что я ничем ему не помог в кризисной ситуации, хотя как бы имел такую возможность. Но я действительно не мог ему помочь реально, так как начальник УВД Н. В. Панарин, с подачи Б. Г. Борисова (начальник штаба УВД), служебную судьбу Паневника взял под свой личный контроль, и мои попытки повлиять на этот вопрос были нулевыми, да и с кадровиками из УВД я не дружил, а, наоборот, постоянно с ними конфликтовал по оргштатным вопросам своей службы.

С тех пор, бывая в Архангельске, Паневник к нам не заходил и не звонил. Однажды мы случайно где-то в десятых годах нового века встретились в магазине, и он, пожимая мне руку, сказал, что очень торопится. На этом мы расстались, и я его больше ни разу не видел.

Где-то в начале 80-х годов, будучи приглашённым с Еленой на день рождения её приятельницы Любови Шитовой (она — фельдшер), я познакомился с её мужем Николаем, стармехом на морском судне, ходившим в загранку с лесом. Николай понравился мне своим характером, рассудительностью, каким-то спокойствием. С Шитовыми мы стали дружить домами, часто ходили друг к другу в гости, вместе ездили за город, а с Николаем мы вместе ходили в лес по грибы да ягоды. У них же на каком-то междусобойчике мы познакомились с семейством Виктора Шика. Он — лётчик, жена Галина работала в авиакассах начальником смены. Кстати, с их помощью Шитовы и мы и «внедрились» в СОТ «Полёт», расположенный недалеко от гарнизона Васьково и аэропорта того же наименования.

Дружба с Шитовыми длилась много лет. К нашему горю, Николай во время очередного рейса, поскользнувшись, упал с трапа на судне и получил закрытую черепно-мозговую травму, но сам добрался до своей каюты, поэтому команда посчитала его пьяным и не оказала никакой медицинской помощи. А когда обнаружили, что дело не в опьянении, и поместили его в ближайшую больницу (во Франции), было уже поздно. Николай умер.

После Николая мне ни с кем не было так комфортно в общении, но приятельские отношения сохраняются со многими, теперь в основном на почве увлечения минералами. Прежде всего это Володя Сысоев — до пенсии занимался в Архгеологии камнями, обрабатывал их, резал, полировал и т. п. — и Паша Воробей, тоже любитель-коллекционер, как и я.

Знакомство с Пашей у нас давнишнее. Еще в конце 70-х годов прошлого столетия, где-то на первом или втором году моей службы в качестве начальника отдела ООП УВД, я проверял работу патрульно-постовых нарядов и получил сигнал от дежурного по УВД о том, что звонят граждане и заявляют, что милиционеры автопатруля-102 стреляют из мелкашки (малокалиберной винтовки) по собакам. Кстати, напомню, что в этот период были очень модны шапки из собачьего меха, тем более что в магазинах было пусто.

Ради справедливости надо сказать, что бездомных собак в то время развелось несметное количество, и люди постоянно жаловались на невозможность ходить по улице без опасения быть ими покусанными. Действительно, нужно было принимать меры в отношении таких собак, но не милиционерам же, да ещё с использованием служебного времени, служебной машины и оружия.

Я остановил автопатруль № 102. В составе экипажа оказались братья Воробьи, Василий и Павел, которые категорически отрицали «охоту» на собак, не было в автомашине и оружия. Позже, когда я по службе познакомился с ними поближе, то узнал, что Воробьи считаются лучшими милиционерами в районе, имеют хорошие показатели в работе, являются спортсменами и заядлыми охотниками и рыбаками. Впоследствии, как хорошие профессионалы-водители, Воробьи стали работать на автомашине, закреплённой за отделом ООП.

Как я уже сказал, Василий (старший) и Павел были заядлыми охотниками и рыболовами и пытались приобщить меня к этим своим увлечениям. Изредка я ходил с ними на рыбалку, иногда — на охоту. На этой почве развивались дружеские отношения, которые с Павлом продолжаются до сих пор. Василий же, к великому сожалению, несколько лет назад погиб от руки преступника.

Павел, ещё будучи милиционером, заразился от меня «каменной болезнью», стал интересоваться минералами и собрал замечательную коллекцию. Этому поспособствовал один из его братьев на Украине, который был связан с геологией. Помог ему и Александр Мелитицкий, тоже геолог, с которым Павел был дружен. Коллекция у Мелитицкого была очень богатая, но перед отъездом на жительство в Питер он её раздарил и распродал.

Уже в совсем зрелом возрасте мы с Пашей совершили немало совместных поездок, главным образом на его автомашине, по различным регионам страны в поисках и приобретении минералов.

Заболел «каменной болезнью» и Виктор Шик, с семейством которого мы дружим, и начал тоже собирать минералы. У него есть уже очень достойные коллекционные экземпляры, хотя количество образцов пока невелико. Оказалось, «болезнь» распространяется визуально-эмоционально-интеллектуально-азартным путём.

В мае 1982 года я познакомился с корреспондентом газеты «Правда Севера» Виктором Павловичем Насонкиным, о котором много слышал и знал, что его боятся милицейские чины, так как он в своих публикациях не раз их «прославлял», причём с определенной долей ехидства. Его кабинет в редакции был как кунсткамера: множество фотографий, вымпелов, камней, значков, медалей, цветов, книг, сувениров и т. д. и т. п. было развешено на стенах, расставлено на полках, подвешено к потолку. Тут же в горшках росли огурцы и помидоры, на лимонном дереве висели жёлтые настоящие плоды. И всё это вперемешку с газетами, бумагами и папками.

Я привёз Насонкину свою заметку по проблемам охраны общественного порядка. Мы разговорились, нашлось много сходных интересов. Одним словом, я стал частенько заглядывать к нему в редакцию, а потом мы даже стали вместе ходить в лес в поисках грибов и ягод. Наша дружба продолжалась и во время моего депутатства, что немало помогло мне в работе на этом поприще.

В расцвете своих сил В. П. Насонкин умер от инфаркта. Как ни странно, несмотря на его популярность, как мне кажется, газета ничего не сделала для сохранения памяти о нём в отличие от многих других журналистов. А память о себе своим трудом в газете он честно заслужил.

Должен сказать, что к началу 80-х годов появились первые звоночки ухудшения моего здоровья. До этого времени я практически не знал, что такое болеть и что такое не быть на работе из-за болезни.

Где-то на втором или третьем году моего начальствования в отделе ООП я вдруг заметил, что стал заметно терять остроту слуха, и, конечно, пошел к врачу, который диагностировал неврит слуховых нервов и рекомендовал стационарный курс лечения, чтобы остановить дальнейшее развитие болезни. Памятуя, что слух после зрения находится на втором месте в обеспечении контакта человека с внешним миром, я немедленно согласился.

Но вместо двухнедельного курса лечения меня выписали через два дня, без зазрения совести заявив, что этого потребовал М. М. Коверзнев — заместитель начальника УВД, куратор службы ООП.

Через пару месяцев я по этой же причине лёг в областную больницу на месячный курс лечения, но дней через десять в палату буквально ворвалась завотделением, бросилась ко мне, заглянула в левое ухо и заявила, что у меня не неврит, а повреждение барабанной перепонки и что назначенное лечение бесполезно. В этот же день меня выписали из больницы, но лечащий врач по секрету сказала, что по поводу меня звонили из УВД. Ну, а дальше… понимайте сами.

Так и закончилось моё лечение сниженного слуха, а в результате — частичная глухота левого уха и проблемы с правым. При этом надо всё же отметить, что тот же Коверзнев довольно часто отсутствовал на работе по причине болезней, на его письменном столе в служебном кабинете стояла целая куча банок-склянок со всякими лекарствами, притирками и примочками, а людей в белых халатах нередко можно было застать в его кабинете, причём не в связи с обострением какой-то болячки, а просто так, для профилактики.

20 ноября 1982 года меня положили в 1-ю городскую больницу с диагнозом «облитерирующий эндартериит» (заболевание сосудов ног). На третий день перевели в двухместную палату, так сказать, для «привилегированных» пациентов, потому что завотделением Е. Л. Протасов был мужем однокурсницы Елены. На второй койке в палате лежал мужик, который начал разговор со мной покровительственно-снисходительным тоном типа «кто ты тут такой, что со мной в одной палате?». А просматривая очередную газету, стал сообщать мне о своих знакомствах с упоминаемыми в ней лицами из числа партийно-советской номенклатуры. Пришлось его поправлять, уточнять его «знания». Мужик как-то сразу сник, замолчал и стал ждать, когда я соизволю начать с ним разговор.

Лечился я недели две, и, хотя долечиться опять не дал Коверзнев, мне значительно полегчало, боли в ногах почти исчезли. Я вышел на службу. Впоследствии, кстати, диагноз «облитерирующий эндартериит» у меня сняли, наличие болей объяснили низким артериальным давлением и переохлаждением в связи с длительным пребыванием на улице во время службы. Не знаю, так ли это.

13 января 1986 года я вновь загремел в больницу, так как стал стремительно терять слух, а медики УВД ничего не предпринимали, даже в ведомственную больницу отказывались класть, так как им запретили помещать в больницу руководящий состав без разрешения руководства УВД. Трудно поверить, но они не стеснялись своё бездействие объяснять именно этим. В результате я вынужден был лечь в больницу № 6 (на Сульфате) при помощи знакомого врача областной больницы Фроловой. Здесь меня положили в четырёхместную палату. Компания в ней подобралась ещё та. Двое судимых: один из них дважды и постоянно пил чифир, другой — трижды, выглядел солидно, с брюшком, но костерил все порядки, какие только существовали в стране. Они не знали, что я — человек из милиции. На другой день утром один сказал, что ему очень знакома фамилия Скляров, и спросил, нет ли у меня родственников в милиции. Я ответил, что нет, и добавил, что сам являюсь милиционером, так как скрывать это было бы просто глупо.

В палате сразу же изменилась обстановка, стали меньше болтать глупостей, а я потерял возможность слышать, что «глаголет народ». Более того, поскольку вчера я двум-трём медсестрам указал на холод в палате, то уже сегодня в нашей палате были поставлены электрорефлекторы — и сразу стало теплее.

На сей раз курс лечения я прошёл полностью, хотя с утра до вечера пришлось заниматься служебными бумагами, которые мне привозили сотрудники отдела. Да Василий Воробей (водитель автомашины, закреплённой за отделом ООП) приезжал не раз и рассказывал о своём уголовном деле, которое на него возбудили по заявлению Смоленского — охотинспектора Приморского района, приятеля Борского (начальник Приморского отдела милиции, о котором я уже рассказывал). Василий просил помочь, так как чувствовал, что его ни за что могут упечь. Дело в том, что он охотился на разрешенной для охоты территории, но вынужден был выйти за её пределы вслед за лосем, которого ранил. Но раненого зверя бросать в лесу нельзя по правилам. Тут-то его и подловил Смоленский, который, не слушая никаких объяснений, составил протокол за якобы незаконную охоту на запрещённой территории. Пришлось помочь Василию в составлении жалобы в областную прокуратуру да вдобавок просить изучить (в порядке контроля) обоснованность возбуждения уголовного дела. Последнее обстоятельство подтвердили, и дело прекратили в связи с отсутствием состава преступления. Занимался проверкой прокурор Юрий Тимофеевич Лебедев, которого я знал ещё по своей следственной работе в Октябрьском райотделе и с которым с тех пор был дружен, хотя встречались после моего возвращения из академии редко. Его, к сожалению, уже нет в этом мире… Вот ненароком вспомнился ещё один хороший человек.

К 1991 году резко ухудшилось зрение, остротой которого до этого времени я гордился, и в октябре этого же года пришлось впервые надеть очки для чтения.