Записки дунайского разведчика

Глава VII Отряд «Поиск»

В тяжелом состоянии меня доставили в город Братиславу. Главный хирург советского военного госпиталя сделал несколько сложных операций, после чего меня положили в маленькую палату. Двое суток жизнь боролась со смертью. Двое суток я был без сознания. Натренированный молодой организм победил. На третьи сутки пришел в себя.

«Где я?» — появилась мысль. Но чувствовал, что забинтован от ног до головы. Болел поврежденный позвоночник, повернуться на бок не было сил. Догадался, что нахожусь в госпитале. У меня кружилась голова и тошнило. Сильно болели многочисленные раны.

Каждое утро меня носили на перевязку в операционную, зашивали и штопали мое тело, меняли повязки и шины, снова возвращали в палату.

Кто-то неотступно следовал за мной. Эти заботливые, ласковые руки снимали меня с операционного стола и бережно клали на носилки, плавно переносили в палату, удобно укладывали раненую голову на подушку, осторожно вливали в рот чай или кисель. Кто-то часто наклонялся надо мною, губами касался моего уха и что-то говорил. Я чувствовал в ухе струю воздуха, но ничего не слышал. Да если бы и удалось разобрать что-либо, все равно ответить бы не смог. У меня было ранено горло, я не мог говорить и только хрипел.

Каждый раз в таких случаях я улавливал запах волос и накрахмаленного госпитального халата. Но кто это, я долго не мог узнать.

Летели госпитальные дни. Я продолжал жить и этим очень удивлял и радовал врачей.

Позднее я узнал, что своей жизнью я обязан не только искусству наших хирургов, но и заботе и вниманию медицинской сестры Тоси Михайловой, которая несколько раз отдавала свою кровь, чтобы помочь мне.

После операции меня перенесли в палату, положили на койку возле окна. Знакомые руки осторожно сняли повязку с левого глаза. Яркий свет ударил, заставил зажмуриться. Но через несколько секунд я снова открыл глаза. Первой увидел Тосю Михайлову. Она сидела рядом на стуле. Я с интересом и благодарностью смотрел на девушку в белом халате, которая спасла и выходила меня. Это была симпатичная блондинка лет двадцати, с милым лицом и ласковыми глазами.

Я пристально рассматривал Тосю. Уже целый месяц я знал ее, но сейчас видел в первый раз. И странно, мне казалось, если б всех сестер госпиталя собрали вместе, я все равно узнал бы Тосю.

Она заметила мой взгляд, спросила:

— Алеша, ты узнал меня?

— Конечно.

Сестра показала на подоконник и на тумбочку.

— Видишь, сколько цветов? Это принесли твои друзья-моряки.

Действительно, рядом в вазе, а еще больше в стеклянных банках стояли цветы.

— Тося, можно, я подарю букет вам?

Сестра заулыбалась.

— Конечно, но это ты сделаешь вечером, когда я закончу дежурство и зайду к тебе.

День был солнечный, летний. В палату через открытые окна входил свежий теплый воздух. Я наслаждался дневным светом. После месяца в изоляции было очень приятно ощущать свет, видеть и слышать людей. У меня появилось такое радостное настроение, что я даже подумал, что скоро поправлюсь и вернусь к друзьям на флотилию. Я еще не знал, в каком состоянии находился.

Общительная Тося познакомила меня с моими соседями по палате. Их было двое. Слева от меня помещался молодой летчик сержант Георгий Дураков. Он был ранен в голову и в руку. Дальше к двери лежал тяжелораненый артиллерист сибиряк Николай. У него был поврежден позвоночник.

Тося ходила по палате, но все время искоса поглядывала на меня. Я чувствовал, что она чего-то опасается. Но чего именно, догадаться не мог.

Все что-то скрывали от меня. Но что?

Было тепло. Чтобы не причинять боли, меня покрыли только простыней.

Тося ушла. А мне тут же захотелось осмотреть самого себя. Но как это сделать, если нет сил повернуться?

Хотел приподнять голову, она закружилась. Отлежавшись, стал осматривать себя лежа. Приподнял вверх правую ногу. Увидел, что она забинтована. Сперва пошевелил пальцами, потом согнул ее, нога хорошо гнулась. Только мешали бинты, да болели раны. Я приподнял левую ногу. И она оказалась забинтованной. Попробовал согнуть — она гнулась хуже и болела сильней.

«Это ничего, что раны болят, — попытался успокоить сам себя. — Их врачи быстро залечат. Важно, что ноги целы».

Осмотром ног остался доволен. Но почему плохо слушаются руки?

С большим трудом приподнял над простыней правую. С ужасом увидел, что ниже локтя руки нет. Обрубок был забинтован. Осторожно опустил его на койку.

Неожиданный удар ошеломил меня. «У меня нет правой руки. Кошмар. А как с левой рукой?»

Сознание не хотело мириться с такой потерей в восемнадцать лет. «Нет, нет. Не может быть!» — успокаивал я сам себя. С чувством тревоги поднял вверх левую руку. В воздух поднялась вторая забинтованная култышка.

Долго я лежал в тот раз как громом пораженный. Сознание никак не хотело мириться с большим несчастьем.

«Я плохо вижу. Может, просто не рассмотрел и мне показалось, что нет у меня рук», — подумал я с отчаянной надеждой.

С большим трудом поднял снова вверх правую руку. Нет, глаз мой видел все хорошо. Левую руку вторично я уже не стал проверять.

«Безрукий инвалид», — мельнула горькая мысль.

Казалось, слезы способны были прожечь кожу. Все это видела Тося, но она не подошла ко мне в это время, и я ей за это до сих пор благодарен. В такую тяжелую минуту надо остаться один на один с самим собой.

Слезы все текли из глаз. В те минуты я еще не представлял, какие тяжелые испытания ждут меня.

Мой глаз высох. Я притих, наступила апатия. Мне стало все безразлично. Принесли обед, я отказался от него. Тося не стала настаивать. Она молча убрала с тумбочки тарелки. Как мне удалось уснуть, я и сам толком не понял. Открыл глаза уже под вечер. На тумбочке стоял ужин. Возле меня сидела заплаканная Тося. Я посмотрел на нее, и мне стало ее жалко. Заставил страдать хорошую девушку.

— Алеша, выпьешь горячего чая?

У меня было такое состояние, что есть или пить было просто мучением. Но, я не хотел доставлять новых неприятностей сестре.

— Хорошо, — согласился я.

Тося ловко напоила меня из граненого стакана.

Она не ушла из палаты и после ужина и стала рассказывать какие-то довоенные смешные истории из ее жизни в Ленинграде. Она отвлекла меня от грустных мыслей. И я не заметил, как заснул.

Утром проснулся от яркого солнца. По палате шагал Георгий в госпитальной пижаме. Он заметил, что я проснулся, подошел к моей койке:

— Ну моряк, проснулся? Тосю ищешь? Сейчас придет твоя Тосенька.

Вскоре действительно в палату вошла Тося, а санитарка привезла мне завтрак. На этот раз я не стал отказываться от пищи. Тося накормила меня, хотя пища не лезла в рот. Потом она как бы невзначай заметила:

— В Одессе есть замечательный глазник академик Филатов. Он может вылечить любое заболевание и полностью восстановит тебе зрение. А недавно в медицинском журнале я прочла, что теперь созданы активные механические протезы. Они работают как собственные руки. Вот получишь их и сможешь сам завтракать, писать письма, нормально работать.

Ее поддержал Георгий:

— Я тоже слышал, что созданы такие протезы.

Мне так хотелось верить во все это, что на душе сразу стало легче. Молодой человек в трудном положении не может не верить в светлое. Человек всегда должен верить в хорошее.

Подходило к концу первое мирное лето. Где-то в середине августа стало известно, что тяжелораненых решено эвакуировать на Родину. Из нашей палаты первым направили меня.

Я тепло попрощался со своими соседями. На носилках меня вынесли из палаты. День был солнечный. После замкнутых стен так хорошо было оказаться на улице, увидеть вблизи зеленые деревья. Носилки направили в санитарную машину. Сопровождала меня Тося.

У вокзала на первом пути уже стоял санитарный поезд. Меня внесли в вагон и положили на вторую полку. Пока грузили остальных раненых, рядом со мною стояла Тося. Но на этот раз она была не в белом халате и косынке, в чем я привык ее видеть, а в летнем розовом платье с короткими рукавами. Настоящая молодая элегантная ленинградка. Я последний раз с грустью глядел на Тосю и думал, как счастлив будет тот, кому отдаст она свое сердце.

— Алеша, скоро я демобилизуюсь и уеду к маме в Ленинград. Когда закончишь лечение, приезжай в гости А не будет такой возможности, обязательно напиши мне. Свой адрес я положила в карман твоего морского бушлата.

Погрузка закончилась. Уже были заняты все места в нашем вагоне. Тося поцеловала меня. В глазах у нее были слезы. Она последний раз взмахнула рукой и быстро вышла. Я почувствовал себя совсем сиротой. Поезд с Братиславского вокзала тронулся. Раненые знакомились друг с другом, оживленно беседовали у окон. Ко мне подошла сестра.

— Как вы себя чувствуете? Вам ничего не нужно?

— Спасибо, нормально. И ничего не нужно. Сестра вскоре вернулась со стаканом воды.

— День сегодня жаркий. Выпейте.

Я с удовольствием выпил холодную воду. Жажда давно меня мучила, но с первых же минут в вагоне не хотелось беспокоить сестру. Она сама догадалась.

Поезд двигался почти без остановок. За окном пробегали поля, небольшие рощи, горы.

Сестра пришла проверять температуру у раненых.

— Куда мы едем?

— Наш санитарный поезд направляется в небольшой румынский город, где находится сортировочный госпиталь. Пробудем там дня два, а оттуда — в Советский Союз.

— А сейчас куда мы едем?

— Скоро Будапешт. Там на Западном вокзале мы постоим несколько часов.

Эта весть взволновала меня. Мы прибывали на западный вокзал. В этом городе каждая улица была мне знакома. Из окна вагона я смотрел на проносящиеся дома предместий города и все больше волновался. Как хотелось бы увидеть венгерских друзей. Сразу вспомнилось, что недалеко от Западного вокзала живет Мари Кочиш. Но как ей дать знать о себе? Наконец я рассказал все сестре и попросил послать к Мари нашу санитарку Таню.

Сестра доброжелательно отнеслась к моей просьбе, — В Будапеште мы будем принимать раненых. А потом Таня сходит за твоей венгерской знакомой.

Часов до двенадцати продолжалась погрузка раненых, а потом я подробно объяснил нашей санитарке Тане, как лучше найти дом Мари. Вернулась она довольно скоро. Но пришла одна. Мари дома не оказалось. Ее мать, поняв, что хочет русская девушка, объяснила, что, как только ее дочь вернется с Дуная, она непременно придет навестить своего русского друга. Мать Мари очень огорчилась, узнав, что я тяжело ранен.

Ответ Тани очень огорчил меня, наверное, Таня это заметила и поспешно добавила:

— Наш поезд до вечера будет стоять на Западном вокзале. Мари еще успеет прийти.

Я попросил, чтобы под голову положили вторую подушку. Теперь мне был хорошо виден перрон и редкие прохожие на нем. Но Мари все не было.

Августовский день оказался знойным. Наш вагон сильно накалился на солнце, стало очень душно. Для моего ослабевшего организма было трудно переносить такую жару. Меня стал одолевать сон. И раньше бывало, что под вечер я совсем сдавал и забывался в тяжелом сне. Как ни боролся, а сил становилось все меньше и меньше. Напрасно я кусал губы, чтобы не заснуть. Мари я так и не дождался.

Когда через несколько часов проснулся, поезд уже шел хорошим ходом. За окном мелькали рощи, пробегали поля подсолнечника. Из окна дул прохладный вечерний ветерок.

Подошла сестра.

— Когда мы уехали с Западного вокзала?

— Часов около семи.

— Значит, Мари так и не пришла.

— Приходила. Разве ты ничего не помнишь? За полчаса до отправления прибежала. Мы тебя будили, ты что-то отвечал, да, видно, до конца не разбудили. Мари от матери уже знала о твоем ранении, но увидела тебя и сильно расплакалась. Поезд уже тронулся. Она надела на тебя медальон и выпрыгнула из вагона уже на ходу.

— Какой медальон?

Сестра нашла у меня на шее небольшой медальон, открыла его и показала мне. В нем улыбалась Мари. На фото она была еще моложе, чем в жизни. Медальон был на тонкой цепочке. Сестра хотела его снять и убрать в чемодан, но мне было жалко с ним расставаться, и я попросил оставить медальон на шее.

К одиннадцати часам раненые угомонились. Убаюкивал перестук поезда. Только ко мне сон не приходил. Я думал о Мари, вспомнил нашу первую встречу в Будапеште в конце 1944 года, наши рейды в расположение фашистских войск, припомнил и последнюю встречу в марте. В тот день мы навестили в госпитале Калганова, а потом, чтобы рассеяться, на моем мотоцикле проехались по улицам Пешта.

В городе еще лежали груды щебня, хрустело под ногами битое стекло. Увидели старую афишу зоопарка и решили заглянуть в него. Прямо на мотоцикле въехали на территорию зоопарка. Никто нас не остановил, не потребовал билета. Я выключил мотор. В парке было тихо и пустынно. Впрочем, мы скоро поняли, в чем дело. Сперва попалась одна пустая клетка, потом мы прошли еще несколько. Зоопарк был пуст.

Я уже решил, что зверей здесь не осталось, и хотел было повернуть назад, но вдруг у плошадки за металлической оградой кто-то зашевелился. Мы с Мари подошли поближе. Большой серый слон удивленно смотрел на нас. Видно, он уже отвык от людей.

Я еще сказал:

— В этом зоопарке всех зверей и птиц съели люди. Но слон уцелел. Он был сильным и никого к себе не подпускал.

Мари засмеялась:

— Нет, Алеша. Он уцелел не потому. Этот слон очень старый. И никто не захотел есть такое жесткое мясо.

Конечно, Мари была права.

Слон приблизился к загородке, протянул сквозь брусья хобот и стал обнюхивать мой морской бушлат. Было видно, что он голодный. А я прихватил в пакете две французские булочки да несколько яиц для нас с Мари.

Первая булочка исчезла во рту у слона мгновенно. Похоже, он даже не жевал ее. Потом хобот снова протянулся ко мне. Я на секунду заколебался, но тут же отдал и вторую булочку. Но что для голодного великана такое угощение? Он требовал еще.

— Мари, в пакете осталось шесть яиц.

— Если мы с тобой их не съедим, не умрем. А он очень голодный.

Очистив яйца от скорлупы, я положил их на ладонь. Хобот слона подхватил сразу все яйца.

И, словно благодаря за угощение, он закивал нам головой. Мари засмеялась, и мы с веселым настроением уехали из Будапештского зоопарка.

Так было в марте. А теперь август, и я уже не тот, что был тогда.

Грохотали колеса поезда. И меня радовало, что Мари не забыла, пришла и даже подарила медальон.

Ночью я проснулся от сильной боли. Впечатление было такое, словно кто-то тупым ножом водит по шее. В вагоне слышалось посапывание спящих, горели синие лампы. А возле моей полки стояла женская фигура и рвала с моей шеи медальон.

В полумраке я все-таки узнал нашу немолодую санитарку Параньку. Была она родом откуда-то из Западной Украины. Характер у нее был мрачный. В эшелон попала случайно. Но ухаживать за ранеными могла. И вот сейчас, пользуясь моей беспомощностью, она старалась сорвать медальон, да не знала, как отстегнуть цепочку. Воровато оглядевшись и убедившись, что все спят, она еще сильней рванула медальон. В глазах у меня все поплыло, и я потерял сознание.

Очнулся под утро. Медальона на груди не было. Стало обидно. Еще недавно я был разведчиком и с оружием в руках вступал в бои с врагом. А сейчас меня, калеку, ограбила старая баба, и я ничего не мог сделать. Сестра, обходя утром раненых, заметила, что медальона на мне нет. Она подумала, что цепочка случайно расстегнулась и медальон остался в постели. И тут она обнаружила на подушке кровь. Осторожно подняв голову, она нашла рану на шее. Ей все стало понятно.

Она забинтовала мою шею, вызвала санитарок.

— Кто сорвал медальон?

И смущенная Таня, и наглая Паранька удивленно развели руками.

— Алеша, кто сорвал медальон?

Это был трудный для меня вопрос. Я знал правду. Но Паранька могла ночью положить мне на лицо подушку. И я бы ничего не смог сделать.

Я сказал:

— Не знаю.

Наверное, это было малодушие, надо было назвать преступницу. Но в то время я этого не смог сделать.

Утром мы приехали в пограничный румынский город, нас направили в сортировочный госпиталь, а оттуда — в Киев. Так мне и не пришлось больше встретиться с Мари.

Лечиться меня послали в госпиталь в Одессу. Я очень надеялся, что здесь удастся восстановить зрение. Добрался до госпиталя поздно вечером. Сбросил халат и сразу же уснул на отведенной мне койке.

Утром, проснувшись, стал осматривать палату. Она была шестиместной. Все раненые в ней были ходячие. Напротив лежал фронтовик. У него была отнята нога выше колена. Он набросил халат на плечи, перекинул полотенце и на костылях вышел умываться.

Я лежал и не видел его лица. Но в его походке, жестах мне показалось что-то удивительно знакомое. Никто уже не спал. Раненые разговаривали. У двери застучали костыли, она открылась. И… вот это удача! Моим соседом оказался Ваня Бойчак. Значит, после десанта в Илок он все-таки выжил в лазарете Бачко-Паланка.

Неожиданная встреча взволновала меня. Я был рад, что увидел друга, которого считал погибшим. Ваня прошел к своей койке и сел, ожидая завтрака.

«Интересно, слышал ли он о моем тяжелом ранении? Скорее всего нет. Как ни тяжело будет обоим, а надо побыстрее к нему подойти и все объяснить. И лучше сразу, чем тянуть».

Я поднялся с койки. Не надевая халата, весь забинтованный, опустился рядом с Иваном. Он удивленно посмотрел на меня.

— Здравствуй, Ваня.

Он пристально разглядывал меня и не мог узнать. Лицо у меня было тоже забинтовано. И только левый глаз да бровь были видны. «Значит, я так искалечен, что даже близкие друзья не узнают меня».

Я старался сдержаться, но слезы так и покатились. Ваня совсем растерялся. Он понял, что рядом кто-то из друзей, а кто — догадаться не мог.

— Да это же я — Алеша Чхеидзе.

Иван рванулся ко мне, стиснул в объятиях, поцеловал куда-то в бинты.

Потом он осмотрел мои руки, минуты две сидел неподвижно. А дальше произошло то, чего я никак не ожидал. Мой друг повалился на койку. Рыдания сотрясли его тело. Кто-то из соседей принес воды. Ничто не помогало. В палате все затихли, сидели расстроенные. Ваня постепенно утих, поглядывал на меня и не знал, чем утешить.

Санитарка привезла завтрак. Мы ничего не ели и раньше всех ушли из палаты в парк. Он начинался тут же, за госпитальным садом. Ваня знал дорогу к морю. У большого валуна Ваня присел, предложил и мне опуститься рядом. Был солнечный день. Море чуть слышно плескалось у наших ног.

Мне почему-то вспомнилось, как год назад у берегов Одессы мы с Ваней готовились к днестровскому десанту, вместе с товарищами отрабатывали высадку со шлюпок. А Дунай для нас был где-то очень далеко. Мы его еще не видели. Но вот прошел год, год войны. Мы опять были у того же теплого моря, но встретились уже инвалидами.

Я рассказал Ивану и о событиях после илокского десанта, и о том, как мы участвовали в освобождении северо-восточной Югославии, Австрии. Рассказал о своем ранении и о странствиях из одного госпиталя в другой.

Иван слушал меня с большим вниманием. Он подробно расспрашивал о судьбе наших друзей. В свою очередь, Бойчак вспомнил, как тяжело пришлось раненым в лазарете Бачко-Паланка, где один за другим умирали герои десанта. Советские и югославские врачи днем и ночью дежурили в лазарете. Они сделали все возможное, что было в человеческих силах, чтобы спасти им жизнь. Но десантники были до такой степени изранены, что только чудо могло их выручить. И все же чудо произошло, и пятерым врачи вернули жизнь. Ивана перевезли в большой, хорошо оборудованный госпиталь в Белграде, потом эвакуировали в Союз. Только неделю назад он оказался в госпитале в Одессе.

— Алексей, мы с тобой долго кочевали по разным госпиталям, а в конце концов оказались в одной палате. Значит, суждено было нам снова встретиться и быть вместе. Кстати, ты знаешь, что всех нас представили к правительственным наградам?

Нет, я этого не знал. Это известие было приятно. Но шла война. Представление еще не награда. И с ним всякое могло случиться. Как я узнал позднее, так оно и получилось.

В тот же день мы долго сидели у моря, вспоминали боевых друзей, думали о будущем.

На следующий день к нам в палату пришла старшая сестра отделения Клава Тимошенко. Это была высокая стройная тридцатилетняя женщина. Ее брат капитан 3-го ранга В. А. Тимошенко в годы войны командовал на Черном море дивизионом морских охотников, а потом был старшим морским начальником в Белграде.

Старшая сестра долго беседовала со мной, а уходя сказала:

— Завтра в госпиталь приедет директор протезного завода. Потом мы покажем тебя нашему глазному врачу. А сейчас тебя посмотрит хирург госпиталя подполковник Белинский.

Операционная помещалась, рядом с нашей десятой палатой. В ней работали веселые молодые сестры Женя Лупанько и Клава Гордиенко. Они были боевые и остроумные, настоящие одесситки. В операционной находился и хирург Белинский высокий пятидесятилетний мужчина со строгим лицом. Белинский сам снял все повязки и шину, тщательно изучил каждую рану на моем теле. А их оказалось множество. Почти до локтей были отняты руки, в области грудной клетки и брюшной полости оказалось до сорока осколочных ранений, были повреждены четыре ребра, ключица, ноги.

— Да, герой, и как ты только уцелел с такими дырками? — покачал головой Белинский. — Но уж коли уцелел, теперь будешь жить долго!

Хирург сам обработал мои раны, сделал укол пенициллина. В годы войны это лекарство только входило у нас в обиход и считалось очень дефицитным.

Операционные сестры быстро перебинтовали меняй наложили шины на перелом.

Подполковник Белинский сделал для меня очень многое. Этот замечательный специалист всегда внимательно относился к раненым. Я до сих пор вспоминаю его с большой благодарностью. Это он во многом возвратил мне работоспособность, энергию, бодрость.

На следующий день в госпиталь вместе с представителем протезного завода приехал его директор — сорокалетний демобилизованный майор. Он еще носил военную форму. Это был человек добрый и прямой.

Они появились в нашей палате. Директор внимательно осмотрел мои руки и дал указание технику снять мерки для протезов.

Я не выдержал:

— Пожалуйста, сделайте для меня активные протезы рук, которые изобрели в Москве в научно-исследовательском институте.

Директор усмехнулся:

— С радостью бы сделали. Да только эти протезы пока лишь на бумаге. А все заводы в настоящее время делают простые протезы рук, которые служат лишь для красоты.

Это было неприятное открытие. А я так верил в чудеса медицины!

С меня сняли мерки. Очень скоро принесли новенькие протезы. Действительно, они были красивыми, а проку от них не было никакого.

Вся надежда теперь у меня оставалась на восстановление зрения. Главным врачом в нашем госпитале работала Анна Григорьевна Хорошина. Это была сорокапятилетняя невысокая женщина с добрым лицом и умными глазами. До войны она пятнадцать лет проработала в Одессе в институте глазных болезней. Майор медицинской службы Хорошина с начала войны ушла на фронт, служила на Черноморском флоте. Многим раненым она вернула зрение. С большим старанием доктор Хорошина решила лечить и мой глаз. С первых же дней у меня установились очень теплые отношения с Анной Григорьевной. Она прилагала все усилия, чтобы улучшить мое зрение. Но ничего у нее так и не получилось.

Ваня Бойчак каждый день читал мне газеты, журналы, книги. Мы вместе уходили гулять в госпитальный сад.

Анна Григорьевна добилась консультации у академика Филатова, но и это ничего не дало. Весной зрение мое ухудшилось. Меня стал лечить известный профессор Кальф. Это был пятидесятилетний широкоплечий человек с открытым лицом и твердым взглядом проницательных умных глаз. Он установил, что в глубине глаза сидит маленький металлический осколок. Надо делать операцию и извлекать его, но состояние глаза таково, что сейчас этого делать нельзя. Нужно время, чтобы укрепить глаз.

Весь апрель я был в очень напряженном состоянии. Чем-то все это кончится? Я каждое утро смотрел из окна во двор. Хорошо видел весь госпитальный сад и аллею каштанов. Там начинался городской парк. Особенно я любовался белой сиренью, распустившейся под окном.

Но скоро зрение ухудшилось настолько, что я уже не мог различать каштаны. А потом с трудом мог рассмотреть только половину нашего сада.

Однажды утром я долго боялся раскрыть глаза. Мне показалось, что я вижу еще хуже. Я бросился к окну. Теперь удалось различить только ближний к окну куст сирени. Да и то он виден был неясно. Почти не спал ночь. А утром уже не видел и куста сирени. Различал, как в тумане, только рамы окна.

Меня охватил ужас. На фронте я не боялся смерти. Но полностью потерять зрение было страшно.

25 апреля, когда подошел к окну, я ничего не смог увидеть. Первая мысль была: еще темно — ночь. Но скоро я услышал, как по палате ходят раненые, разговаривают. Посмотрел в сторону окна и его не различил. Кругом сплошная темнота.

Пришла няня, поставила завтрак на тумбочку. Тут я понял, что темно не потому, что ночь, а потому, что я ослеп.

Набросил халат на плечи, старался держаться спокойно, но на душе было печально.

Подошла медсестра.

— Здравствуй, Алеша. Ты что такой печальный?

— Я ничего не вижу.

В палате все затихли.

Анна Григорьевна, узнав об этом, тут же позвонила профессору Кальфу. Он сразу же приехал в госпиталь.

Кальф внимательно осмотрел мой глаз. Потом долго беседовал со мной.

— Не волнуйся. Пока у тебя есть проекция света, не все потеряно. Зрение можно вернуть. Поезжай лучше к родителям. В домашних условиях ты скорее окрепнешь. Потом можно будет сделать операцию. Я ее сделаю лично.

Я был очень благодарен за большое внимание ко мне и профессору Кальфу, и доктору Хорошиной, но в душе не верил, что зрение мне удастся вернуть. Мне вспомнились добрые слова Тоси Михайловой: в Одессе академик Филатов восстановит тебе зрение, а в Москве изобрели активные протезы рук. Но…

Мне страшно захотелось написать письмо Тосе, любимому командиру Виктору Калганову, школьному другу Тенгизу Гелашвили. Однако я не мог этого сделать. Адрес Тоси оказался потерянным. Где сейчас находится Калганов, я не знал, и адреса части Тенгиза у меня тоже не было.

Мой друг Ваня Бойчак хорошо понимал мое состояние и всячески стремился подбодрить меня.

В конце мая меня демобилизовали и в сопровождении моего друга Григория Григоровича я поехал домой.

Хорошо было оказаться в родных стенах, но моему состоянию никто не завидовал. У меня нашлись два верных опекуна: пионеры Гриша Ав, алиани и Эдик Оганезов, жившие в нашем дворе. Они были большими болельщиками футбола, ходили на каждый матч. Я слушал репортажи у радиоприемника, а они рассказывали еще все, до мельчайших деталей, что происходило на поле. Но меня интересовал не только спорт, но и вся жизнь страны.

Скоро демобилизовался мой друг Тенгиз Гелашвили. Он поступил в Тбилисский государственный университет на факультет журналистики.

Каждый день после лекций Тенгиз заходил ко мне, рассказывал о студенческой жизни. Пересказывал лекции, которые он прослушал. Мой друг настойчиво советовал мне написать книгу о пережитом на Дунае, об освободительном походе Советской Армии. Я объяснил ему, что сперва надо найти боевых друзей, узнать их дальнейшую судьбу и только потом браться за книгу. Такой поиск потребует много сил и времени. Тенгиз был полностью согласен со мной. И мы вместе строили планы, как приступить к этому поиску. Все это отвлекало меня от мрачных мыслей, вселяло уверенность в то, что я смогу приносить людям хоть какую-то пользу. Часто меня навещала и Нина Мукерия, ставшая студенткой Тбилисского медицинского института.

Каждый раз, когда она приходила, я очень волновался, а потом становилось грустно. На фронте я каждый день вспоминал Нину, мечтал о нашей встрече. А вот теперь она находилась рядом, а была так недосягаема для меня. Мои физические недуги, если и не отталкивали девушку, навсегда встали между нами.

Часто приходили ко мне домой и ухаживали за мной мои одноклассники Этери Коршиа, Белла Шокиели, Мадонна Вардосанидзе да и другие. В окружении школьных друзей я чувствовал настоящую заботу и душевную теплоту.

Чаще всего в это время меня занимала одна мысль: как написать книгу о виденном и пережитом на фронте. Далеко не все относились к этой идее доброжелательно. Находились и такие, кто не верил, а некоторые даже просто смеялись.

Был у меня дядя, человек недалекий и очень самоуверенный. Я много времени проводил на кровати с закрытыми глазами. Однажды пришел дядя и спросил у мамы:

— Он что, и день и ночь у тебя спит?

— Алеша так думает. Он собирается написать книгу о боях на Дунае.

Дядя захохотал и сквозь смех спросил:

— А что он может написать такого, чтобы удивить мир?

Мы с дядей были оба грузины, но говорили на разных языках. Я не собирался никого удивлять. Я только хотел написать о виденном и пережитом, о моих отважных товарищах, о тех, кого уже нет среди нас. Ради этого можно было выдержать все тяжелые испытания.

Несмотря на старания лучших врачей Грузии, восстановить мое зрение не удавалось. В 1948 году я приехал в Москву с надеждой поправить здоровье. Меня консультировал известный профессор Ченцов. Он сказал то же:

— Сейчас делать операцию нельзя. Надо сперва укрепить глаз, а на это потребуется два-три года. Я советую на это время лечь в лечебный интернат в местечке Данки.

Другого выхода у меня не было.

В двенадцати километрах от города Серпухова на берегу озера раскинулось это местечко. Лечебный интернат расположился в нескольких зданиях. Здесь находились инвалиды Великой Отечественной войны, проходившие длительное лечение. Постепенно я знакомился с моими новыми товарищами по палате. Утром они ходили на процедуры, принимали лекарства, после обеда отдыхали, гуляли на свежем воздухе. А вечером шли в клуб смотреть фильмы.

Все это было неплохо, но в мои двадцать два года этого казалось мало. К тому же в кино мне нечего было делать. Я жаждал дела, большого, интересного, способного захватить меня целиком. И все чаще обращался к давней мечте: написать книгу о себе и о своих товарищах — дунайских разведчиках. Хорошо понимал, что к делу надо приступить немедленно, пока еще свежи воспоминания, свежи события военных лет.

Мне одному найти разбросанных по всему Союзу дунайцев было не под силу. Нужна была активная помощь пионеров и комсомольцев. Поэтому для начала надо было установить связь с местной школой. Очень волновал вопрос: а как отнесутся к моей просьбе ученики и учителя Данковской школы? Решил произвести разведку.

Санитаркой в нашем корпусе работала тридцатипятилетняя Тоня Бяхова, скромная и трудолюбивая женщина. В годы войны ее муж рядовой Михаил Бяхов погиб в боях с фашистами, У нее росла дочь, пионерка четвертого класса.

В майский праздник ко мне в палату пришла маленькая девочка Валя с красным галстуком на груди. Тоня оставила дочь в нашей палате, а сама ушла работать в отделение. Я долго говорил с девочкой, расспрашивал о школьных делах, а потом объяснил ей, что хочу записать свои воспоминания о Великой Отечественной войне. Но для этого надо вести большой поиск героев боев. А одному мне этого не сделать…

— Дядя Алеша, я каждый день буду ходить к вам в палату и делать все, что нужно для поиска.

Мы договорились встретиться на следующий день, и я, сказать по правде, с большим нетерпением ждал возвращения Вали.

Валя не заставила себя ждать. Но она не вошла, а влетела в нашу палату. Уже по этому я понял, что она вернулась с хорошими вестями.

— Дядя Алеша, наша Данковская школа берет шефство над вами.

Пионерка Валя Бяхова стала первой, кто начал помогать мне в поисках фронтовых товарищей. (Сейчас Валя стала Валентиной Ивановной Санкиной, она работает в одной из московских больниц.)

Приближался День Победы. Утром в мою палату пришли четыре пионерки. Это были Валя Бяхова, Нина Троицкая, Рая Кулешова и Валя Соколова. Они принесли мне цветы, поздравили с праздником. Медсестра легко и быстро стала надевать протезы рук, затем — форму моряка. Девочки внимательно следили за ее действиями, а позднее они уже могли самостоятельно одевать меня.

В сопровождении четырех пионерок я пошел на торжественное заседание в Данковскую школу. Так началась наша работа. Был создан отряд «Поиск». Начались долгие и нелегкие поиски боевых друзей, потом отряд перерос в клуб интернациональной дружбы. А отдельные собранные материалы превратились в рукопись книги.

С первых же дней я встретил горячую поддержку со стороны учителей Данковской средней школы и городского комитета комсомола города Серпухова. Очень одобрительно отнесся к моей работе и секретарь партийной организации лечебного интерната Николай Александрович Державин, сам в прошлом участник Великой Отечественной войны.

Скоро меня перевели в маленькую палату, где можно было работать, не мешая товарищам. Каждый день четверо школьников приходили ко мне. Их ласково называли юными разведчиками. Мы садились за стол и работали несколько часов. Писали письма и запросы во все концы страны. Писали в адресные столы, в отделения милиции, в отделы кадров различных предприятий, в сельские Советы, в военные комиссариаты. А когда приходилось разыскивать девушек — то и в загсы, так как фамилии у многих из них переменились.

Поиск оказался значительно сложнее, чем я раньше думал. Многие дунайцы после войны изменили место жительства и переехали в другие города. Адресные столы требовали прислать полные данные о тех, кого мы разыскивали. А где их было взять? Еще трудней оказался поиск за рубежом. Мои письма шли очень долго. На некоторые вообще не приходило ответа.

Но первые трудности не охладили нашего пыла. Хотя результаты полутора лет поисков были очень скромными, однако мы приобрели полезный опыт в нашей работе.

И я, и все юные разведчики считали, что, если нам удастся найти Виктора Калганова, наша работа пойдет значительно быстрее. Мы перепробовали все средства. Но узнали лишь то, что он продолжает службу на флоте. Оставалось одно — самим поехать в Управление кадров Министерства Военно-Морского Флота и найти адрес моего командира. Это решение мы постарались воплотить в жизнь. Наступила зима, ожидались сильные морозы. Один ехать в Москву я не мог. Меня вызвалась сопровождать комсомолка Саша Авилова из нашей Данковской средней школы.

Тогда путь до Москвы из Данков был нелегким. Автобусов не было. По лесной дороге проезжали разве что случайные машины. Надеяться, что кто-то довезет 12 километров до Серпухова, не приходилось.

От Серпухова до вокзала было еще три километра.

Я обо всем этом сказал Саше. Она по-военному ответила:

— Если нужно, значит, поедем.

В Москве нам негде было остановиться, поэтому после выполнения своего дела надо было сразу же возвращаться обратно. Мы решили с Сашей выехать в Москву около 24 часов 29 декабря, чтобы к вечеру следующего дня успеть вернуться.

По радио передавали, что ожидается усиление мороза до 40 градусов. Но и это нас не остановило. Саша помогла мне надеть бушлат и хромовые ботинки. Так довольно легко одетые мы вышли из интерната. Мороз обжигал наши лица. На дороге было много снега. Но мы шли и пели. В лесу попытались сократить дорогу, заблудились и только к б часам утра добрались сначала до Серпухова, потом до Москвы. В зале ожидания все сидели в зимней одежде. С удивлением смотрели на нас москвичи. Слишком легко мы с Сашей были одеты. Но мы приближались к заветной цели и мало чувствовали холод. Наконец добрались до здания Министерства Военно-Морского Флота. Дежурный офицер в бюро пропусков дал нам телефон отдела кадров. Саша уже приготовилась записать адрес Калганова. Я по телефону объяснил, по какому делу оказался в Москве, но в ответ услышал:

— Справки по таким вопросам мы по телефону не даем.

Пропуска нам не выписали, и мы безрезультатно вернулись в Данки.

Летом 1950 года в палату положили восемнадцатилетнего комсомольца испанца Карла Асина. Во время гражданской войны в Испании маленький Карл пострадал при налете фашистских самолетов. Бомба оторвала ему ногу ниже колена и повредила руку. Карл вместе с другими испанскими детьми был эвакуирован в Советский Союз. Они жили в интернате в Калужской области. После окончания средней школы старые раны стали давать о себе знать. Так Карл оказался у нас в лечебном интернате.

Человек по натуре живой и общительный, Карл скоро подружился с красными следопытами Данковской школы. Он стал охотно помогать нам в наших поисках. Через два года, когда болезнь отступила, Карл переехал в Москву, женился на русской девушке Маше Осиповой.

Их квартира на Преображенской площади скоро стала филиалом нашего поискового штаба…

Десять лет продолжался поиск, но я никак не мог найти своего командира Виктора Калганова, хотя для этого перепробовал все средства. Кто-то посоветовал мне обратиться в картотеку Управления кадров Военно-Морского Флота. На этот раз мне повезло. Сотрудница Полина Ивановна Киреева очень внимательно отнеслась к моей просьбе и сообщила:

— Ваш командир Виктор Калганов служит на Краснознаменном Балтийском флоте, живет в Ленинграде. Запишите его адрес.

Эта весть была для меня большой радостью. Я написал ему длинное письмо и вместе со своими разведчиками стал с нетерпением ожидать ответа. Но миновала неделя, вторая, прошел месяц, а Калганов молчал.

Я и мои помощники очень переживали. Я уж было подумал: «Неужели он, став большим начальником, загордился и забыл своего подчиненного?» Не хотелось этому верить. Но чего не бывает в жизни?

К счастью, мои догадки были ошибочными. Флотский офицер просто находился в дальнем походе. Но как только он вернулся с моря, сразу написал мне письмо на десяти страницах. Мои разведчики скоро узнали об этом. В палату ко мне пришли пятнадцать человек. Вслух стали читать очень теплое письмо Калганова. Он подробно писал о своей судьбе, очень переживал за меня, полностью одобрил нашу поисковую работу.

Дня через три вечером, когда мы с разведчиками писали очередное письмо-запрос, дверь в нашу палату распахнулась, и кто-то незнакомый вошел к нам. Ребята сразу притихли. Он подошел ко мне, крепко обнял и расцеловал. Я не мог понять, кто это, пока не услышал знакомый голос:

— Здравствуй, Алеша!

По голосу я сразу узнал своего командира. Он сел рядом со мною и обнял.

Мне сразу припомнилась наша последняя встреча в Будапеште. Тогда мой командир, весь израненный, лежал на больничной койке, а мы с Мари пришли навестить его. Сейчас мы поменялись ролями.

Виктор Андреевич долго беседовал со мной и школьниками. Он хвалил их за шефскую помощь, за большую работу в отряде «Поиск». Калганов заинтересовался, как идет лечение моего глаза. Вести были невеселые. Профессор Ченцов пять лет готовил меня к операции, но сам неожиданно умер. Теперь за такую операцию никто не брался.

Калганов уехал на следующий день, тепло попрощался с нами. Он предпринял много хлопот, чтобы помочь мне в лечении глаза, но это ни к чему не привело. Хотя глазное давление стало нормальным, но к этому времени исчезла проекция света, что делало безнадежной любую операцию.

Виктор Андреевич еще несколько раз навещал меня, часто присылал хорошие, добрые письма.

Продолжительное время наш отряд разыскивал героиню боев на Дунае Катю Михайлову. После войны она демобилизовалась и вернулась в родной Ленинград. Успешно закончила медицинский институт, получила назначение в подмосковный город Электросталь. Ее мужем стал бывший фронтовик, инженер-конструктор. Мы искали Михайлову, а нашли Екатерину Илларионовну Демину.

Как только Демина получила мое письмо, немедленно приехала в Данки. Екатерина Илларионовна хороший специалист своего дела, она удостоена высокой чести — была делегатом XXV съезда партии.

В лечебном интернате меня навестили многие дунайцы. Здесь были Павел Кирсанов, Иван Кочкин, Игорь Золотов, Григорий Григорович, Семен Клоповский, Алексей Гура, Василий Глоба, Григорий Коцарь, Венедикт Андреев, Анатолий Семенов, Шота Мжаванадзе, Александр Извеков, Галя Любимова и другие дунайцы-ветераны.

Работа клуба «Поиск» продолжалась. По примеру Данковской школы в школах района были созданы подобные отряды, школьные музеи боевой славы. Эта хорошая традиция стала распространяться и на другие школы Московской области. Конечно, этому сильно способствовали печать, радио, телевидение. Очерки, написанные по нашим материалам, охотно стали печатать городская газета «Коммунист», областная газета «Ленинское знамя» и газета «Московский комсомолец».

Потом о дунайцах появились очерки в центральных газетах и журналах. Нас пригласили на Центральное телевидение. В этой передаче принял участие бывший командующий Дунайской флотилией вице-адмирал Георгий Никитович Холостяков, начальник штаба флотилии Аркадий Владимирович Свердлов, командир отряда разведчиков Виктор Андреевич Калганов и я.

Были у нас выступления по радио. Особенно много откликов пришло от радиослушателей-школьников, когда мы рассказали о клубе интернациональной дружбы и отряде «Поиск». Мы с трудом успевали отвечать на бесчисленное количество писем. Появилось много новых друзей. Мы охотно делились своим опытом поисковой работы.

Дунайцев стали приглашать во многие места. Мы неоднократно выступали в Московском государственном университете, в других вузах столицы, на заводах и стройках. Теплую встречу дунайцам устроили в Ленинграде. А в подмосковном городе Электростали в честь дунайцев посадили в городском парке большую аллею. К нам приезжали не только советские журналисты, но и корреспонденты из братских социалистических стран. Их тоже интересовали подробности боевых действий на Дунае. В Болгарии, Югославии, Венгрии были опубликованы серии очерков о боевых делах советских моряков.

Наши следопыты часто стали выступать на пионерских слетах. Я работал охотно и много и совершенно не думал о возможных последствиях. Годы проходили в работе. И длительное напряжение вскоре сказалось.

11 октября 1961 года я поднялся, как обычно, сам надел спортивные брюки и пижаму. Обратил внимание, что радио в палате молчит. Включил репродуктор на полную громкость, но ничего не услышал. Ко мне вызвали врача. Но никакие процедуры больше не помогли. Я ничего не слышал. Это был новый удар. Я никак не ожидал его. Поэтому на больничной койке сидел задумчивый и грустный. Мои разведчики пришли работать, как и всегда. Они что-то по очереди кричали мне в ухо. Но я ничего не мог разобрать. Я только чувствовал движение воздуха возле моего лица. Об этом я и сказал им.

Мои помощники не растерялись и нашли способ общения. На моем лбу они пальцем стали писать буквы. Я разобрал слова: «Вы не волнуйтесь, завтра вас отвезут в Москву в госпиталь, там восстановят слух».

Я грустно улыбнулся.

Все попытки московских специалистов вернуть слух не увенчались успехом. Единственное, что могли сделать в Москве, — это снабдить меня слуховым аппаратом, с помощью которого я стал слышать.

Слуховой аппарат размером всего со спичечный коробок. Я слышал голос человека не прямо, а как по радио. Иногда не разбирал отдельных слов и переспрашивал.

Да, моя жизнь снова усложнилась. Раньше я свободно слышал людей, любил по радио перенестись в концертный зал или на стадион, познакомиться с последними известиями. Все это доставляло мне большую радость. Но с потерей слуха я лишился и этого.

Но вокруг меня все время были школьники. Я должен был показать им пример мужества и выносливости. Пришлось преодолеть еще один трудный барьер.

Я вместе с ребятами снова принялся за рукопись «Записок дунайского разведчика».

Мы смогли восстановить подробности боев за освобождение Венгрии. Венгерское радио передало мой материал о тех днях. После этого к нам в школу пошел целый поток писем из Венгрии.

Установилась хорошая традиция: каждый год в мае к национальному празднику югославского народа — празднику молодежи готовить передачу для Югославии. К нам все чаще стали приезжать корреспонденты. На магнитофон они записывали выступления пионеров и школьников Данковской средней школы.

Красные следопыты разыскали более 200 участников боев на Дунае. 24 июля 1967 года состоялся самый большой сбор дунайцев в Москве в Измайловском парке. Около 200 ветеранов приехали на него. На встречу собралось около 1000 молодых москвичей. Трудно передать словами, как были обрадованы таким приемом ветераны войны.

Советский комитет ветеранов войны наградил отряд «Поиск» Данковской средней школы почетным вымпелом, а меня — дипломом 1-й степени за долголетнюю военно-патриотическую работу с молодежью.

Красные следопыты Данковской средней школы провели несколько успешных поисков совместно с зарубежными школьниками социалистических стран. В венгерской пионерской газете «Пайташ» опубликовали очерк «Будайский полк». В нем же было обращение к венгерским школьникам помочь найти боевых друзей из добровольческого Будайского полка. На эту просьбу откликнулись многие венгерские ребята. В пришедших письмах школьники благодарили советских воинов-освободителей за помощь в освобождении их страны и заверяли, что охотно помогут — в поисках. Они сдержали свое слово.

Начальник штаба отряда «Поиск» Наташа Калинина только успевала знакомиться с приходившими из Венгрии письмами.

Уже первое донесение от венгерских пионеров из города Будапешта сообщало очень интересные для нас сведения: командиру Будайского полка подполковнику Оскару Варихази было присвоено воинское звание генерал-майора. В 1949 году он стал командовать Первой дивизией венгерской Народной армии. Он умер после тяжелой болезни в возрасте 52 лет.

Венгерские школьники сообщали, что жена и сын генерала живут в Будапеште. Скоро в Данки пришло письмо от. них.

Когда наши школьники читали это письмо, я снова с большим уважением вспомнил Оскара Варихази, подлинного друга советского народа.

Во втором письме из Будапешта тоже были интересные сведения. В нем говорилось: «Командир штурмового отряда прапорщик Альберт Кёссеги после войны демобилизовался из армии. В настоящее время он работает в Будапеште начальником планового отдела на заводе».

Скоро он сам прислал нам дружеское письмо, рассказывал о своей послевоенной судьбе, вспомнил, как мы вместе ходили на штурм Королевского дворца, интересно и ярко рассказал о современном Будапеште. Он приглашал меня и наших следопытов в Будапешт.

Поиски в Венгрии продолжались. Наташа Калинина принесла новую весточку от красного следопыта Золтана. Армана.

Он писал: «Ваш боевой друг сержант Будайского полка Янош Секереш жив, вы скоро получите от него письмо».

Действительно, через два дня пришла весточка от Яноша. Он рассказал о своей дальнейшей судьбе, о том, как лечился после тяжелого ранения в советском госпитале в Будапеште. После войны вернулся на последний курс Будапештского института физкультуры, затем стал работать преподавателем физкультуры в гимназии под Будапештом.

Янош писал, что воины Будайского полка очень переживают, что моя судьба сложилась так нелегко. В конверт Янош вложил первые весенние фиалки из своего сада. Эти цветы очень тронули меня.

Поступило новое письмо. «Единственная девушка-воин Будайского полка Дерескаль Шандорнэ живет и работает в Будапеште». Там же сообщался ее адрес.

В своем ответе Дерескаль писала, что она вышла замуж. За боевые подвиги во время освобождения Будапешта Президиум Верховного Совета СССР наградил ее орденом Красной Звезды.

Нужно сказать, что за время этого поиска особенно отличились венгерские красные следопыты Ева Фольди, Золтан Арман из Будапешта, Банфи Иштван из Северной Венгрии. Очень активно участвовали в поиске и комсомольцы под руководством своей учительницы Мари Секереш.

Весьма успешным оказался поиск в Болгарии. Правда, вначале все шло медленно. Пришлось прибегнуть к испытанному приему: напечатать очерк в пионерской газете и обратиться к школьникам с просьбой о помощи. На это обращение быстро откликнулись наши болгарские друзья. Болгарские красные следопыты под руководством учительницы Павлины Мильковой из средней школы имени Христо Ботева из города Никопола энергично включились в поиск.

Первым разыскали Демьяна Берникова, комиссара революционного полка гарнизона этого города. После службы в болгарской Народной армии Демьян Берняков стал заместителем директора Национального оперного театра имени Ивана Вазова. Живет он в Софии, написал книгу. Она приобрела большую популярность в Болгарии. Иван Денев тоже после демобилизации поселился в Софии, работает в научно-исследовательском институте. Начальник народной милиции Николай Коцаров после войны переехал в город Плевен, многие годы работал в областном исполнительном комитете. Сейчас он ушел на пенсию.

Офицер Георгий Тараканов, который дал нам, советским морякам, ценные сведения о расположении минных полей на Дунае, и его друг Василий Николов командир катера, оба живут в городе Никополе.

Долго не удавалось найти следы болгарского коммуниста Бориса Воинова из города Рущук, который во время войны укрывал у себя четырех советских военнопленных. После опубликования моего очерка в газете «Отечественный фронт» нашелся и он.

Я получил от него письмо, а потом он прилетел на встречу к нам в Дакки. После войны Борис Воинов из Рущука (ныне город Русе) переехал в Софию, окончил академию, стал партийным работником. Борис Воинов привез из Болгарии памятный сувенир — шкатулку, выполненную руками болгарских мастеров. Она сейчас экспонируется в школьном музее Данковской школы.

Удачным оказался поиск и в Югославии. Наши следопыты совместно с отрядом югославских пионеров под руководством учителя Бранко Симечака начали поиск. Одним из первых откликнулся Владимир Жоржевич. Он сообщил, что его брат Любиша Жоржевич, который служил у нас в разведке, после войны умер от ран. Сам Владимир долго работал на Дунае лоцманом и лишь недавно ушел на пенсию. Владимир прислал нам большой альбом с видами современного Белграда. Написал и Будемир Петрович. Он вспомнил совместные боевые действия на Дунае, сообщил, что возрожденный Белград стал очень красивым городом. В конце письма с гордостью сообщил, что его дочь, которую я видел маленькой девочкой, стала известной югославской киноактрисой.

К тридцатилетию освобождения города Илока я получил из Югославии приглашение приехать на торжественный юбилей. Мне было ясно, что это теплое приглашение относится не столько ко мне лично, как ко всем морякам флотилии, участвовавшим в освобождении этого города. Я очень хотел побывать на могиле своих друзей, но состояние здоровья не позволило воспользоваться этим приглашением.

Несколько раньше ко мне пришло исключительно дружеское письмо редактора югославского детского журнала «Пионерская заградка» Миколы Сегеди. Он сообщал, что после войны останки героев илокского десанта перенесли в Илок на братское кладбище советских воинов. За могилой с большим уважением и любовью ухаживает молодежь города.

Сам Микола Сегеди участвовал в освобождении этого города, был там тяжело ранен. Узнав о гибели Виталия Запсельского, он лично написал подробное письмо в Ворошиловград его матери Марии Ивановне, чтобы хоть как-то смягчить материнскую боль.

Вскоре Мария Ивановна написала мне. Она попросила передать сердечное спасибо югославскому другу за его душевное письмо. «Я горжусь, что сын мой был защитником нашей Родины и отдал жизнь за свободу югославского народа. Я получила еще одно письмо от югославских пионеров из города Илока. Они написали: «Мы, югославские пионеры, счастливы, что живем в мирное время. Мы никогда не забудем, какой дорогой ценой заплатили советские воины за наше счастье, которые отдали свою жизнь за свободу югославского народа. В нашем школьном музее висят большие фотографии героев илокского десанта, а в альбоме помещены их биографии. Мы ухаживаем за могилой героев».

Вместе с письмом из Илока пришла фотография. Пионеры этого города возлагают цветы на могилу погибших воинов.

Радостно знать, что подвиг наших погибших товарищей не забыт в братской Югославии, что в традициях братской дружбы растет и воспитывается югославская молодежь.

Теперь самое время рассказать о судьбе героев этой книжки. По всей стране разбросало бывших разведчиков. Ближе всех от меня оказалась Екатерина Илларионовна Демина (Катя Михайлова). Она живет и работает в Москве.

Старшина 2-й статьи Василий Глоба — бригадир вагранщиков на одном из заводов Днепропетровска. Григорий Коцарь работает на криворожском руднике. Алексей Гура закончил академию, стал партийным работником, живет и трудится в Бердянске. Пожалуй, дальше всех от Дуная осел Венедикт Андреев. Он житель города Кургана. Командир отряда дунайских разведчиков Виктор Андреевич Калганов последние годы служил на Балтике. После увольнения в запас переехал в Севастополь. Недавно он умер. Сказались старые раны. Нет в живых и Вани Бойчака. Он был журналистом, работал на Украине. Жизнь Григория Григоровича до сих пор связана с морем. Он плавает на океанском лайнере, живет в Одессе. Иван Кочкин после войны закончил институт. Сейчас он преподает в городе Копейске.

Проходят годы, а поиск дунайцев продолжается. Когда работа над рукописью была закончена, в Данки прислали из Болгарии газету «Дунайский фар» — орган дунайских речников. В ней сообщалась судьба мичмана Николы Давидова, того самого, кто передал советскому разведчику карту минных полей на Дунае. К сожалению, самого Николы Давидова уже нет в живых. Он скончался от ран в конце войны.

…Несколько лет назад (в 1978 году) Данковская средняя школа торжественно отметила тридцатилетний юбилей отряда «Поиск» и клуба интернациональной дружбы. Всесоюзное радио организовало специальную передачу, посвященную юбилею старейшего поискового отряда. А 9 Мая в зале школы собралось много гостей: работники горкома комсомола, курсанты Московского высшего командного пограничного училища, солдаты и офицеры Московского гарнизона, ветераны войны и труда и, конечно, школьники. На первых рядах разместились первые «разведчики», те, кто когда-то начал поиск. За эти годы они стали учителями и колхозниками, медиками, рабочими, студентами.

Торжественное собрание открыл директор школы Виктор Иванович Королев. В тот день было много интересных выступлений. Приносили и читали поздравительные телеграммы, а я сидел в президиуме и вспоминал, как тридцать пять лет назад начиналась наша работа.

Она позволила написать эту небольшую книжку в память о подвигах товарищей-разведчиков, выполнивших в борьбе с врагом на Дунае свой воинский долг.

И тут же припомнились стихи нашего черноморского поэта-фронтовика Григория Поженяна. Поэту очень точно удалось сказать о тех, кто воевал. Поэтому свою книжку мне бы хотелось закончить строчками из его стихотворения:

Говоря о фронтовиках, пожалуй, лучше этого и не скажешь.