Записки летчика М.С.Бабушкина. 1893-1938

В конце мая 1928 года в газетах появилось тревожное телеграфное сообщение:

Прошло еще несколько дней. 4 июня весь мир был взбудоражен вестью о том, что в селе Вознесенье-Вохма Северо-Двинской губернии девятнадцатилетний радиолюбитель Шмидт, сын сельского учителя, принял сигналы незнакомой ему радиостанции. Шмидту удалось разобрать отрывочные слова: «Италия… Нобиле… Франц-Иосиф… SOS… SOS… SOS…»

Советское правительство немедленно снарядило ряд экспедиций для поисков людей, терпящих бедствие в Арктике.

С западной стороны Шпицберген огибал ледокол «Красин» с летчиком Б. Г. Чухновским. К восточным берегам Шпицбергена шел «Малыгин» с летчиком М. С. Бабушкиным.

Рассказ М. С. Бабушкина об этой полярной экспедиции был издан в 1929 году отдельной книжкой.

Из предисловия к книжке «Над вечными льдами»

По профессии я не писатель и на литературном поприще выступаю впервые. Тем более я считаю своим долгом сообщить читателям, каким образом появилась в свет эта скромная работа.

Во время плавания на «Малыгине» журналист З. Г. Островский, корреспондент «Рабочей газеты», предложил мне вести подробные записи всего, что касается работы летной части экспедиции. В редкие минуты и часы, когда мы были свободны от полетов и работ по экспедиции, мы выбирали на ледоколе наиболее спокойный уголок и садились записывать все, что касалось работы летчиков.

Признаться, во время составления этих записей мы не предназначали их для печати. Велико было лишь желание зафиксировать, засечь в памяти каждую деталь этого исключительного похода, этой редкой полярной экспедиции.

Когда окончился поход, мы, вернувшись в Москву, увидели, какой огромный интерес он вызвал в самых разнообразных кругах. Мы сочли своим долгом, воспользовавшись записями на «Малыгине», выпустить эту книжку в свет. Об Арктике вообще очень мало знают наши читатели. Еще менее известно все, что касается воздушного сообщения в Арктике. Неисчислимые жертвы полярных экспедиций и среди них последние, в частности гибель известного полярного исследователя Амундсена, не остановят, конечно, дальнейших попыток победить суровую стихию Арктики. В этом отношении важную роль, мне думается, должны сыграть материалы, которые оставит» после себя каждая новая полярная экспедиция. С этой точки зрения, полагаю, предлагаемая здесь книжка будет нелишним вкладом в историю полярных экспедиций вообще и в историю последних замечательных походов «Малыгина» и «Красина» – в частности.

На помощь экипажу «Италии»

Еще 11 июня этого года я не знал, что мне придется в качестве летчика разыскивать экипаж «Италии». Я находился в это время в Москве, подготовляя ледокольный пароход «Седов» к очередной зверобойной кампании. В это время организовывалась специальная экспедиция на помощь итальянскому искателю приключений Нобиле и его команде. Сначала предполагалось, что «Седов», на котором должен был находиться мой самолет «Ю-13», будет производить розыски Нобиле попутно со своей зверобойной работой. Имелось в виду послать на «Седове» еще и пилота Чухновского, того самого, на чью долю потом выпало счастье спасти команду «Италии». Но выход «Седова» в море задержался. Самолет «Ю-13» было решено передать на ледокольный пароход «Малыгин». 12 июня утром я получил официальное уведомление от Московского комитета помощи Нобиле о назначении на «Малыгин».

Наши сборы были недолги: в 11 часов утра я получил уведомление, так обрадовавшее меня, а в 14 часов 30 минут унте ехал в Ленинград, чтобы оттуда направиться в Мурманск.

Хочется сказать несколько слов об Арктике – Арктике летом. Еще недавно, нынешней весною, наблюдал я на острове Моржовец, как долгая зимняя полярная ночь уступала место полярному дню. Летние ночи в Арктике вначале напоминали ленинградские белые ночи, потом все быстрее и быстрее солнце побеждало тьму, и уже к окончанию зверобойного промысла в горле Белого моря, в середине мая, можно было свободно работать ночью без огня.

На «Малыгине» в Баренцевом море мы жили в беспрерывном солнечном дне. Солнце не заходило. Без привычки иной раз было трудно разобраться, что сейчас – утро или вечер. Выйдешь на капитанский мостик к компасу, посмотришь, в какой части света находится солнце, и только тогда определишь – день или ночь.

Первое время, когда солнце светит беспрерывно, человек не в состоянии уснуть, его мучит бессонница. Наконец, на вторые или третьи сутки свалишься на койку и спишь, как убитый.

Однажды, после долгой изнурительной работы, один из участников нашей экспедиции решил отдохнуть. Было 11 часов ночи. Он спустился в свою каюту, зажег электрическую лампочку, чтобы создать иллюзию вечера, и с книжкой в руках лег на койку. Вскоре он заснул. Через некоторое время проснулся и подумал, что не годится спать в одежде. Часы показывали 12. Он решил, что проспал только один час, разделся, снова заснул и проспал до 10 часов. «Надо вставать, – сказал он, – поспал достаточно – одиннадцать часов». Оказалось, однако, что он проспал двадцать три часа.

Все это делает солнце, солнце Севера! Оно светит ослепительно.

Вот вы жмуритесь от солнца на капитанском мостике. На громадном ярком снежном покрове полярных льдов ваш взгляд ловит далекое черное пятно: это выполз погреться на солнце тюлень. Кругом, куда ни взглянешь, беспредельный ледяной простор, на котором раскинуты тут и там, возвышаясь причудливыми очертаниями, ледяные горы всевозможных форм. Прекрасна и незабываема ледяная пустыня, где яркая белизна снега сливается с изумрудным цветом льда.

Тишина, белое безмолвие пустыни. Лишь изредка тишь нарушается гулким шорохом. Тяжело и грузно шагает белый медведь. Он шагает по-хозяйски, уверенно. Его не пугает даже неожиданное во льдах громадное сооружение – ледокол. Медведь, не стесняясь, не робея, медленными важными шагами подходит к самому борту. Останавливается, обнюхивает воздух. И вдруг отшатнулся: густая полоса дыма из трубы попала ему в нос. Этого он не ожидал. Поспешно, совсем несолидно, медведь пятится и бежит в панике; вот он мелькает в торосах ледяного поля, и его белая шкура сливается с покровом вечного льда.

Вот снова где-то далеко, очень далеко, на линии горизонта появилось черное пятно, маленькое, но отчетливое. Берешь бинокль, всматриваешься и ясно видишь: из проруби высунулся тюлень. Он осторожно осматривается: не притаился ли в этих белых льдах его вечный враг – медведь, который умеет неслышно подкрадываться к цели на своих широких мягких лапах? Долго и внимательно смотрит тюлень и, только убедившись, что он один, что никто ему не угрожает, подымается из проруби, ложится на лед и неуклюже нежится на солнце, хлопая себя по бокам ластами.

Лед медленно расходится. Появляются большие продольные и поперечные трещины. Обнажается вода. Стаи чаек носятся над трещиной, машут белыми крыльями, ниже и ниже кружат над водою. Вдруг вода зарябила. Сверкнула над водою рыбка. Она едва глотнула воздух – и короток был этот глоток. Стремглав налетает на нее чайка. Птица снижается быстро и уверенно, точно планер.

Но что это? Только сейчас было солнце и вдруг исчезло. Страшный полярный туман навис плотным глухим покровом. Перед глазами сплошная, непроницаемая мрачная пелена. Тишина нарушена, все злее и упорнее свистит ветер.

Снег. Он падает вначале мокрой пылью, затем хлопьями, и вдруг, словно вверху случился обвал, понеслась снежная лавина. Кругом все кипит: мы в пурге.

Горе тому, кто застигнут пургою на льду. Снег залепляет глаза, плотной мокрой ватой закрывает уши, проникает во все складки одежды. Снег – как песчаный самум в пустыне. Вы хотите итти, бежать, но от него не спастись, он мчится за вами, настигает. Вы ничего не видите кругом. Да и что можно видеть в этой неистовой пляске снега?! Упорно скрипит под напором ветра лед. Льдины ломаются, встают стеной…

Малыгинская экспедиция подготовилась чрезвычайно быстро. Уже через семь дней после приказа о подготовке к плаванию «Малыгин» вышел из Архангельска. Спешка была необходима: мы хорошо знали о тяжелом положении команды потерпевшего крушение дирижабля «Италия». Дорог был каждый час.

Летчик и бортмеханики потратили много труда и времени, пока погрузили «Ю-13» на борт судна.

Машину в разобранном виде установили на корме «Малыгина», где для этого устроили специальную, очень прочную площадку.

Чтобы погрузить и выгрузить самолет, были приготовлены большие бревенчатые сходни. Огромными крючками сходни прикрепляли к борту ледокола и с помощью стрелы спускали на пристань. На сходни настлали доски. Таким образом получился помост с борта ледокола. По нему спускали фюзеляж – корпус самолета, а затем плоскости – крылья.

Впоследствии то же самое мы проделывали на льду. В разобранном виде самолет спускали на лед и там собирали. Затем, после полетов, его нужно было снова разбирать и втаскивать на борт. Вся эта процедура требовала исключительной осторожности и вначале отнимала много времени.

Из Архангельска «Малыгин» направился в Мурманск. Он грузился углем в порту Александровске, в сорока милях от Мурманска. Я прибыл туда на катере. Совершенно естественно, что главное внимание команды, добровольцев-охотников и журналистов было сосредоточено на самолете.

Сейчас же по выходе в море началась противная бортовая качка. Правда, сила ветра не превышала пяти баллов, и капитан Чертков утверждал, что нас совсем не качает. Но мы, пилоты, не привыкли к морской качке и чувствовали себя неважно. Члены летной группы по очереди дежурили у самолета, так как ветер мог сорвать его с места в любую минуту. Для большей безопасности самолет опутали сетью веревок и узлов и прочно прикрепили к ледоколу.

Во льдах Баренцова моря[3]

Наше трехдневное плавание по чистой воде кончилось 18 июня. Мы подошли к кромке. «Малыгин» сразу врезался в лед. Все выбежали на палубу.

Корабль, казалось, шутя разламывал попадавшиеся на пути глыбы. До этого три дня нам сопутствовала тишина. Ее нарушали только крики чаек. Нам, жителям больших городов, привыкшим к шуму и грохоту трамваев, реву автомобильных гудков, эта тишина казалась особенно гнетущей.

И вот после первого соприкосновения ледокола со льдами в грохоте их послышался знакомый городской шум. «Малыгин» набрасывался на лед и, встречаясь с мощными полями, отходил в сторону. Казалось, что ледокол, как живое существо, ведет бой со льдами, с решимостью и ожесточением бросается на ледяные поля, крошит и топчет их, подминая под себя.

Мы стояли зачарованные, молчаливые. Из этого оцепенения нас вывел резкий, настойчивый звонок буфетчика – он уже вторично призывал нас к столу. Было 6 часов вечера – пора ужина.

И на этот раз нас обмануло полярное солнце, этот медный шар, который болтается на небе, как фонарь на столбе, не скрываясь и не погасая ни на миг. Не будь вызова к обеду и ужину, мы, наверное, и вовсе бы перепутали время суток: полночь и полдень, утро и вечер.

Мы спустились в столовую, наспех поужинали, торопясь снова подняться и посмотреть, что же будет дальше. Льды становились все более сплоченными. «Малыгин» заметно сдавал в скорости. Все чаще капитан командовал: «Задний ход!»

В 10 часов вечера корабль остановился: дальше лежали мощные торосистые поля, плотно сжатые. Нашему ледокольному пароходу не под силу было пробиваться в них.

Летчикам приказали выгрузить самолет и готовиться к полету для разведки пути во льдах.

Нам предстояло работать на этом льду – выгрузить на него самолет, превратить льдину в аэродром, годный для взлетов и посадок.

Движущийся лед таил массу разных неожиданностей, был полон всяких не совсем приятных сюрпризов. Там, где он казался крепким, мы как раз и проваливались. Нам все чудилось, что поле вдруг расколется надвое и каждую половинку потащит в разные стороны. Что тогда?

Моряк – тот побежит к ледоколу, а вот мы, летчики, – наверное помчимся к самолету. Мы были спокойны за ледокол: он не потонет, выплывет, а самолет плавать не умеет.

Так у нас и получилось. Едва мы выгрузили самолет на лед и стали его собирать, нас накрыл туман, поднялся ветер. На нашу льдину двинулись другие льды. Мы все же успели поднять самолет на борт судна, но от нашего летного поля остались лишь маленькие обломки. Пришлось снова искать аэродром.

Все это еще было поправимо. Передвигаясь на ледоколе, мы всегда могли обследовать окружающие поля, подготовить новую льдину для взлета. Нас больше интересовало, выдержит ли этот лед нашу машину в случае вынужденной посадки.

Меньше всего мы рассчитывали на то, что нам при возвращении придется садиться на то же самое поле. За время полета льдину могло раздавить, унести куда-либо в сторону. Значит, нам предстояло искать и приспосабливаться к посадке на неизвестное место. Такая работа даже на земле сопряжена с большим трудом и риском. Здесь же все усложнялось неизвестностью самих льдов и их характера. Я понимал, что садиться у ледокола сравнительно нетрудно: тут тебя встретят, покажут направление ветра; если нужно, расчистят площадку; а вот садиться вдали от ледокола, где ничего не видно, где никто не покажет направление ветра, куда труднее.

Я вспоминаю теперь об этом со спокойной совестью потому, что мне удалось выполнить все полеты благополучно, без каких бы то ни было аварий и поломок самолета.

Только 21 июня в 11 часов «Малыгину» удалось пробиться к ледяному полю, хотя и не совсем гладкому. Поле выровняли и приспособили под аэродром. Весь персонал экспедиции дружно работал на выгрузке самолета.

Самая тяжелая работа снова выпала на долю наших механиков. Они работали по восемнадцать часов подряд, с небольшим перерывом на обед. Несмотря на сильное переутомление, они осмотрели каждый винтик, чтобы при выпуске самолета в воздух быть уверенными в его надежной работе.

Таким образом, мы подготовились к первой разведке льдов. Погода в районе стоянки ледокола была ясная, видимость хорошая.

«Малыгинский» дневник

Сегодня первый раз совершены три пробных полета. Полеты над льдами не новинка для меня. Но все же нынешние полеты носят совершенно особый характер. Думаю, что до сих пор ни один советский пилот не поднимался с такого аэродрома, с какого пришлось подниматься мне.

Аэродромом служили пловучие льдины. Я не мог пользоваться чьим-либо опытом: приходилось считаться с неизвестными условиями и поэтому действовать с особой осторожностью.

Мы находились на 76°39' северной широты и 27°12' восточной долготы. С правого борта у нас было ровное ледяное поле. Я сделал несколько пеших разведок на этому полю. Лед был покрыт толстым слоем снега. Сначала я порадовался, но вскоре пришлось разочароваться: снег был талый, я проваливался в него по колено и попадал в воду.

Подняться самолету с такого аэродрома довольно трудно. Еще труднее удачно спуститься. Не скрою, я приступил к полету без особой уверенности в том, что не случится какая-нибудь неприятность.

В первом полете участвовал наш метеоролог. Полет длился всего двадцать пять минут. Потом я взял на борг гидрографа, который должен был произвести разведку льдов.

Летая, я испытывал громадное удовольствие. Радуют и поражают абсолютная прозрачность воздуха и отчетливая видимость на громадное расстояние. Высятся гигантские айсберги, увенчанные огромными снежными шапками. Всюду холмы нагроможденных друг на друга крупных льдин. Своеобразный и очень живописный пейзаж, подобного которому не увидишь нигде.

Поднявшись над «Малыгиным» на высоту двухсот метров, мы ясно увидели пустынный и волнистый берег острова Надежды, того острова, к которому с таким трудом приближаются суда. Его следовало бы назвать островом Безнадежности; как мы потом узнали, в старых английских лоциях он примерно так и назывался.

Постепенно мы набрали высоту до девятисот метров. Картина, открывшаяся перед нами, была великолепна, изумительна. Однако я прекрасно отдавал себе отчет в том, что эти льды были настолько же заманчивы для взгляда, как и опасны для посадки. Это не были плотно сжатые поля спрессованного льда, какие имелись там, где мы поднялись. Лед, который мы видели сейчас и над которым плавно кружил наш самолет, был весь в движении. Там и сям поблескивала вода в разводьях. Спуститься на этот пловучий лед, пожалуй, можно, но подняться немыслимо.

Мое внимание было напряжено до крайности: нужно было учитывать безошибочно снос самолета ветром, правильно выдерживать компасный курс, чтобы не сбиться и не потерять место стоянки ледокола. А ледяные просторы манили к себе, жаль было отрывать глаза от горизонта, хотелось охватить все, отгадать, что скрывается за этими льдами.

Я вел машину на северо-восток. Мы пролетели около ста двадцати миль. Вдали обрисовались контуры островов Карла, откуда до мыса Фойн, где находилась часть экспедиции Нобиле, оставалось сто восемьдесят миль. От «Малыгина» до островов Карла было около двухсот миль. Я держал курс на эти острова.

Мы только что пробили полосу тумана, белая пелена которого замкнулась за нами. Впереди между самолетом и островами поднималась другая пелена, за которой ничего не было видно. Конечно, в случае необходимости можно было бы прорвать и эту полосу, но полет наш считался разведочным и рисковать не следовало. Я стал поворачивать на юго-восток.

Через некоторое время свернули влево, чтобы гидрограф сумел обследовать разводья для прохода «Малыгина». Едва он успел закончить обследование, как нас снова нагнала полоса тумана. Вылезая из тумана, взял прежний курс. Через некоторое время вдали показалась небольшая точка. То был наш ледокол. Четверть часа спустя, покружив над площадкой, самолет сел на льдину у самого борта.

Круша и проламывая лед, пользуясь многочисленными каналами и разводьями, «Малыгин» продвигался все дальше, но, увы, очень медленно. Мы делали не больше пяти миль в день, к тому же дрейфующими льдами нас относило обратно на юг. В общем, 23 июня мы находились на 76°46' северной широты и 27°30' восточной долготы. Острова Карла были от нас все на том же расстоянии – приблизительно двести миль.

Перед нами на несколько десятков миль расстилалось сплошное ледяное поле.

Командование экспедиции после недолгого обсуждения решило, что настала пора действовать нам, летчикам. Надо лететь на острова Карла, взяв с собою большой запас бензина. Оставить там бензин, вернуться на «Малыгин» и затем снова лететь. Пользуясь базой на островах Карла, предпринять оттуда полет уже непосредственно к мысу Фойн для спасения экспедиции Нобиле. Я должен был взять с собою в добавочных баках восемьдесят два килограмма бензина. Вначале предполагали, что на самолете пойдут также азронавигатор и радист. Но это перегрузило бы машину, самолет не смог бы оторваться. Решил воспользоваться помощью кинооператора, который как бывший летчик должен был справиться и с радио и с аэронаблюдениями.

При благоприятных условиях полет мог продлиться не более пяти-шести часов. Так мы и условились: если через шесть часов перестанем давать знать о себе по радио – значит, случилась неприятность.

К островам Карла

Мы быстро снарядили самолет, залили баки бензином и в первом часу ночи на 24 июня оторвались от ледяного аэродрома, взяв курс на острова Карла.

Увы, наш кинооператор при всем усердии оказался слабым радистом. Через полчаса мы потеряли связь с «Малыгиным». Как потом выяснилось, «Малыгин» вызывал нас каждые полчаса, слышал шум мотора самолета, но мы принять ничего не могли и через некоторое время вовсе убрали антенну.

Вернуться к ледоколу, чтобы выяснить, почему не работает радиостанция, я не решился: с востока надвигалась полоса тумана. Если бы мы вернулись, то в этот день нам уж не удалось бы прорваться сквозь туман на острова.

Для полетов мы пользовались морскими картами. На них острова оказались не совсем точно нанесенными.

Если бы я летел по курсу, который наметил по карте перед, вылетом, то обязательно проскочил бы мимо островов справа. Но воздух был прозрачен, на горизонте появились контуры земли, и я взял курс прямо на острова Карла.

Направился к среднему из трех островов, покружил над ним и стал медленно снижаться, выбирая место для посадки. Горы на этом острове подымаются до трехсот метров над уровнем моря, образуя горную цепь, которая тянется на двадцать миль с запада на восток. Согласно английской лоции, это «Западное плато» с горой Джонсона на востоке. Я летел с запада на восток параллельно горной цепи на высоте около четырехсот метров.

Осмотрев тщательно гору и наметив для спуска гладкую, покрытую снегом площадку, стал снижаться. Снег оказался плотным, с хорошей осадкой. Скользя лыжами по снегу, мы сравнительно легко сели на припай в заливе, защищенном горами.

И вот мы на льду.

Полукругом возвышается позади нас огромная каменная чернеющая масса. Впереди бесконечное ледяное поле. Несколько гусей вылетели откуда-то поблизости, покружили над нами и быстро исчезли.

На севере, в километре, торчала небольшая остроконечная скала. С вершины на нас смотрели три белых медведя. Но и они вскоре скрылись. Вот и все признаки жизни на этих одиноких, словно навеки заблудившихся во льдах островах.

Мы разостлали на снегу полотнища красной материи. Красный четыреугольник на льду должен был служить своеобразным маяком для самолета. У краев полотна поставили по два бидона с бензином.

База была готова, и можно было лететь обратно. Но нам хотелось получше подготовиться к следующему прилету. Чтобы не ошибаться и правильно определять направление ветра при посадке, решили поставить на самой высокой горе вымпел.

Два с лишним часа мы потратили на восхождение. Мы карабкались вверх, словно в какой-то каменоломне: кругом валились мелкие и крупные куски камня. За эти камни мы цеплялись, по ним скользили. Гора была настолько крутая, что во многих местах приходилось ползти на четвереньках. Стало так жарко, что мы по дороге постепенно сбросили с себя всю теплую одежду и наконец в одних рубашках выбрались на вершину. Тут мы поступили, как подобает всем путешественникам в неизведанных землях: старательно сложили из камней небольшую пирамиду и установили на ней советский флаг с надписью:

Конечно, мы не могли не упомянуть и те организации, которые послали нас на Север, в Арктику, а потому приписали под нашими именами:

Флаг был водружен, и, как полагается, мы с Грошевым салютовали флагу тремя залпами из двух винтовок. Кинооператор в это время производил съемку.

Потом стали спускаться с горы. Тут нашего оператора едва не постигло несчастье. У самой вершины он поскользнулся на гладком льду, запорошенном снегом, и чуть не сорвался с головокружительной крутизны.

По пути мы собирали для наших геологов интересные камни. Поднимали разбросанную нами одежду и на ходу одевались. К 7 часам утра мы были у самолета.

В обратный путь мы пустились в хорошем настроении. Первая часть задания выполнена: база создана, бензин оставлен.

Мы держали курс прямо на юг, к ледоколу.

В районе стоянки «Малыгина» навис густой туман. Исчез остров Надежды. А между тем этот остров нам был необходим. По острову мы могли установить направление полета и местонахождение ледокола.

Непроницаемо плотная стена тумана надвигалась на нас. Оставалось лишь снизиться и выждать, когда туман пройдет.

Пережидать туман в воздухе было невозможно: нехватит бензина. Грошев прекрасно оценил положение дела.

Мы быстро обменялись несколькими знаками, и я решил спуститься на льдину, которая сверху казалась достаточно ровной и крепкой.

Четыре раза подходил я к ледяному полю, четыре раза пролетел над ним на высоте пяти-десяти метров. Вряд ли остался хоть один метр посадочной площадки, который я бы не прощупал глазами. И, только когда запомнились все льдинки, все небольшие торосы и проталины на ледяном поле, я решился сесть. Эта осторожность была необходима, хотя на обыкновенных аэродромах летчик обычно спускается, покружив над местом посадки не более одного-двух раз. С большой высоты трудно заметить торос, запорошенный снегом. Если самолет наскочит на такой обломок льдины, катастрофа неминуема. А что стали бы мы делать на льдине у сломанного самолета без теплой одежды и без запасов пищи? Мы ведь готовились к полету всего на шесть часов. Чтобы взять как можно больше бензина, мы оделись полегче, а запас продуктов был достаточен лишь для закуски перед запоздалым обедом.

Самолет сел благополучно. Я обменялся взглядом со своими спутниками. Их лица были совершенно спокойны, глаза выражали полное доверие.

Мы находились, по нашему исчислению, в сорока километрах от ледокола, не имея возможности дать знать о себе.

Туман сгущался все более. Приходилось устраиваться на ночлег.

Что же у нас было с собой? Семь банок консервов, два килограмма сухарей, пять плиток шоколада, две банки сухого спирта, – и это на троих. У нас не было спальных мешков, ни одной малицы (ведь каждая весит не менее четырех килограммов).

Вскрыли консервы, отвели немного душу и залегли спать. Но как же заснуть? Втроем в кабинке улечься невозможно. Грошев хотел было принести себя в жертву и устроиться на крыле самолета, но холод быстро пронял его и заставил вернуться в кабинку. Мы тесно прижались друг к другу и, сидя на корточках, дремали, притворяясь, что спим.

Просидели мы на льдине двадцать восемь часов. Нужно признаться, это было достаточно скучно.

Но вот туман понемногу начал разрежаться, показались сначала пятна, а затем и полосы голубого неба. Еще немного, и видимость стала прекрасной. Мы поднимаемся. Сорокаминутный полет – и я подруливаю к борту «Малыгина».

Всего мы пропадали без вести тридцать шесть часов. На «Малыгине» нас встретили так радостно, что нельзя было не подумать: ради такой встречи можно и на льдине посидеть.

С самолета мы видели, как люди бежали со всех трапов на спардек, как поднимались на мачтах флаги, как взвивались в воздух приветственные ракеты. Через несколько минут мы не без удовольствия принялись за вкусный ужин, наскоро приготовленный нашим судовым поваром.

В плену тумана

Еще на пути к «Малыгину» я заметил, что мотор слабо тянет. И неудивительно: он работал перед этим на зверобойной экспедиции. Старый мотор надо было сменить еще в Архангельске, но из-за спешных сборов этого сделать не удалось. Пришлось менять мотор здесь. Работа эта, совсем несложная на московском аэродроме, в наших условиях оказалась невероятно трудной.

Короче говоря, операция, которая обыкновенно занимает не более двух-трех часов, потребовала у нас целого дня, да еще столько же приблизительно времени понадобилось для установки нового мотора.

Нам пришлось подвести самолет к краю льдины, служившей своего рода дебаркадером для ледокола, при помощи судовой стрелы снять отработанный мотор и выгрузить новый с борта ледокола на лед.

Наконец все готово, мотор поставлен. В 11 часов 25 минут вечера 27 июня я совершил пробный полет с новым мотором.

Мне не понравилось, что мотор делал в минуту на двадцать оборотов меньше, чем полагается. Нужно было проверить мотор как следует, и мы в этот же вечер сделала еще два пробных полета. Результаты оказались вполне благоприятными.

Теперь можно было лететь на розыски экипажа «Италии».

Весь день 28 июня мы готовились: нагрузили на самолет шесть бидонов бензина по двадцать литров, около двадцати килограммов продуктов – недельный запас на троих, взяли необходимые запасные части и инструменты для самолета и мотора.

В течение дня черная полоса тумана медленно надвигалась на нас с юга. К 10 часам вечера у нас все было готово. Я оделся. Оставалось лишь войти в кабинку. Высота тумана была до ста метров с частичными разрывами. Я полагал, что эти разрывы дадут нам возможность пробиться до островов Карла, а в районе острова Фойн, по предположению нашего синоптика, тумана не было. Но не прошло и четверти часа, как положение резко изменилось.

Черная полоса тумана надвинулась на нас с необычайной быстротой, подгоняемая зюйд-вестом. Мы физически ощущали приближение тумана, он окутывал нас, как плотное одеяло. Еще несколько минут – и с ледокола уже нельзя было различить самолета, стоящего от нас в пятидесяти шагах.

Густая пелена тумана держалась всю ночь и весь день 29 июня. Несколько раз выходил я на палубу, тщетно искал глазами горизонт, возвращался в каюту и ложился ничком на койку. Дважды запускали мотор и дважды пришлось его остановить.

Но лететь нужно было непременно. Наш синоптик предсказывал ухудшение погоды в ближайшие полутора суток. Кроме того, по предположениям синоптика, на нас надвигался циклон, и через два дня можно было ждать шторма. Как долго продлится шторм – неизвестно. Неизвестно также, будет ли ясная погода после шторма. Мы знали лишь одно: недалеко от нас, на острове Фойн, погибают люди.

Тусклое солнце было не в силах пробить толщу тумана. Град падал крупными горошинами на палубу и такелаж корабля. Вперемежку с градом сверху сыпались острые ледяные иглы. Все было окутано белой мглой. Лететь казалось абсурдом. Куда полетишь, когда ничего не видно в двадцати шагах?

Но лететь было необходимо. И к 9 часам вечера я решил полететь во что бы то ни стало. Ветер перешел на восток и усилился, туман поднялся на высоту ста метров. Временами появлялись просветы, и слева по борту ледокола на пятнадцать-двадцать минут открывались очертания острова Надежды.

Когда усиливается ветер на земле, это всегда успокаивает нас, летчиков: сильный ветер пронесет туман. Здесь было наоборот.

Сильный ветер с моря, с чистой воды, наносил все больше тумана.

Хорошо, если можно будет вылететь завтра, а вдруг такая погода простоит несколько дней и, чего доброго, еще более ухудшится?

Я замечал недоумевающие взгляды товарищей – участников экспедиции.

Через каждые пять-десять минут то один, то другой считал своим долгом подойти ко мне и сочувственно спросить:

– Ну, как скоро полетите, товарищ Бабушкин? Кажется, туман прошел, лететь можно.

Я очень хорошо понимал своих товарищей. Я знал, что все они – от начальника экспедиции и до кочегара ледокола – горят желанием выполнить задание.

Наш трудолюбивый метеоролог приготовил прогноз погоды на ближайшие два дня. Передавая его мне, он сказал:

– Послушайте, Михаил Сергеевич: если вы сейчас не полетите, то вам совсем не придется летать, так как лучшей погоды здесь не бывает. И если ваш самолет при такой погоде не может летать, то напрасно мы его и брали с собой.

– Поймите, – ответил я ему, – ведь туман только здесь поднялся на сто метров, а дальше, наверное, стоит до самой воды.

– Что вы, разве это туман? Какой это туман! Это облачность. Говорю вам, это облака, и стоят они от трехсот до шестисот метров над поверхностью.

Я понял, чего все хотят от меня: я должен использовать временное улучшение погоды. Если же упустить момент, участники экспедиции не простят мне этого.

Я собрал всю «летную семью», которая была представлена на ледоколе двумя летчиками и двумя бортмеханиками, посоветовался с ними и решил вылететь.

Любопытно привести прогноз, сделанный нашим синоптиком:

«ЛЕТЧИКУ БАБУШКИНУ

Дано в 10 1/2 ч. утра

29 июня ожидается:

На маршруте остров Надежды – острова Карла температура от – 1 до +2, преимущественно пасмурно (слоистые облака высотою около 300—600 метров), местами туман сухо-слабый (0 – 4 балла), ветер зюйд-ост 1/4.

На маршруте острова Карла – остров Фойн сухо, туман маловероятен (возможен только местный поземный), слабый неустойчивый ветер.

Примечание. 30 июня следует ожидать постепенного ухудшения условий погоды и видимости во второй половине маршрута.

Через двое суток можно ожидать по всему маршруту ухудшения погоды».

На словах синоптик посоветовал вылететь 29 июня, чтобы вернуться в ближайшие сутки; в противном случае можно застрять на неопределенное время.

Итак мы в самолете. С нами продовольствия на семь дней: пять банок консервов, два килограмма рулета, два килограмма тушеного мяса, пятнадцать яиц, полтора килограмма топленого масла, восемьсот граммов сахара, три килограмма сухарей, семьсот граммов шоколада, чай, соль, горчица, чайник, сухой спирт. На мне оленья куртка, меховые рукавицы и теплый шлем. Радист Фоминых прекрасно защитил себя от холода оленьими чулками, поверх которых надел большие сапоги. Хуже всех одет Грошев: на нем одно лишь кожаное летное обмундирование.

Признаюсь, у меня не было никакой надежды на то, что нам удастся выполнить задание: слишком плотен и непроницаем был туман. Я пытался набрать высоту, но выше ста метров мы попадали в беспросветную мглу. И вверху, и внизу, и с боков мы упирались в туман.

Я боролся с туманом как мог. Изредка снижаясь до пятидесяти метров и затем снова набирая высоту, я летел в течение часа по курсу норд-ост и сделал сто – сто двадцать километров. Через час туман, сгустившись, прижал нас к самой воде. Дальше лететь было невозможно – мы могли врезаться в высокий скалистый берег одного из островов Карла.

Пришлось спуститься на ледяное поле. Это было в 22 часа 20 минут в ночь на 30 июня. Перед посадкой радист Фоминых пробовал связаться по радио с «Малыгиным», но там не слышали нас. Мы хотели сообщить, что лететь дальше не можем и садимся на лед приблизительно в таком-то районе.

Сто часов на пловучих льдинах

Перед спуском мы убрали антенну. Радио на нашем самолете могло работать только в воздухе. Поэтому мы оказались совершенно отрезанными от корабля, и «Малыгин» не знал, где мы и что с нами. Правда, перед отлетом мы условились, что, как только я вылечу, ледокол будет пробиваться через льды к островам Карла, откуда я мог вылетать без промежуточной базы. Раз пять пришлось покружить над льдиной, пока решили снизиться. Мешал проклятый туман.

Посадка на льдину в ясную погоду, при хорошей видимости если не совсем безопасна, то все же не очень сложна. Совсем другое дело в тумане. Все воспринимается в искаженном виде. Торосы не дают никакой тени. Видишь сверху ровную белую поверхность и совершенно не замечаешь выступов, неровностей, углов, способных погубить самолет в одну минуту.

Покружив над льдиной, я нашел приблизительно то, что нужно для условно безопасного спуска.

Повезло. Спустились благополучно. Самолет скользнул по поверхности льдины и остановился. К нашему удивлению, мы тотчас же заметили, что льдина обитаема: к нам приближался огромный полярный медведь. Его любопытство было нам не совсем по вкусу: медведь мог легко, играя, сломать самолет. Мы встретили непрошенного гостя ракетой. Ошеломленный медведь попятился, потом пустился бежать, бултыхнулся в холодную воду и поплыл через разводье.

Медведя сменили тюлени. Они высовывали свои головы из лунок, качали усатыми мордами и снова исчезали в воде, вильнув на прощанье лакированной спинкой.

На этой льдине мы просидели сорок два часа в ожидании, когда пройдет туман. Мы знали, что нам надо возвратиться не позже чем через сутки, так как потом ожидается шторм.

К вечеру 30 июня на юге туман начал подниматься, но от островов Карла низкая и мрачная стена тумана надвигалась, как черный зловещий призрак. К этому времени ветер стал крепнуть и отошел к северо-востоку. Помня предсказания нашего синоптика, я решил вернуться к ледоколу, чтобы избежать шторма. Поднялся, но через полчаса убедился, что наша надежда найти ледокол будет тщетной. Приподнятой оказалась только небольшая полоса. Дальше мы снова попали в густой туман, прижавший нас книзу. Пробовали вызвать ледокол по радио, но безуспешно.

Тогда решили снова сесть. Пробыли в воздухе в общей сложности 1 час 40 минут.

Возможно, мы находились очень близко от ледокола, но из-за плохой видимости могли пролететь даже рядом и не заметить корабля.

Новый ледяной аэродром был несколько южнее, но ничем от прежнего не отличался. Снова чуть ли не тот же белый медведь навестил нас, и снова – те же тюлени.

Погода испортилась. В ночь на 2 июля начался предсказанный синоптиком циклон. Стал падать снег, а потом разыгралась пурга. Ветер свирепствовал. Каждую минуту мы ждали, что лед начнет двигаться и ломаться.

Продовольствия оставалось немного. Грошева мы еще на первой льдине избрали завхозом, и он великолепно справлялся с этой ролью. Он тщательно и точно изучил весь запас и ровно вдвое уменьшил норму выдачи. И было это вполне правильно, так как мы могли бы уничтожить все продукты чуть ли не в один день – просто от скуки.

Впрочем, о продовольствии мы не особенно беспокоились: всегда можно было убить белого медведя, благо их здесь сколько угодно. В дальнейшем мы так и поступили. Подпустили поближе одного из мохнатых гостей, которые то и дело подходил и к нам, мучимые любопытством, и я уложил его тремя выстрелами из винтовки. Мы отрезали несколько кусков мяса, вырезали печонку и почки, а тушу оттащили от самолета подальше, чтобы она не привлекала других зверей. Вскоре чайки тучами налетели на тушу медведя.

Мы боялись, что шторм начнет ломать лед. Устроили беспрерывное дежурство, чтобы вылететь при первых тревожных признаках.

В дежурство нашего «завхоза» лед начало ломать. Льдины наползали одна на другую. Края нашей льдины стали крошиться.

Нужно было что-то предпринять. Запустив мотор, мы прорулили на самолете к середине льдины, в торосы, где было безопаснее.

В самой середине торосов мы остановились и ждали, не выключая мотора, чтобы в случае беды продвигаться дальше. Время от времени мы заносили хвост самолета и ставили аппарат носом против ветра.

На наше счастье, хотя лед вокруг трещал, крошился и ломался, с нашей льдиной большой беды не случилось. Шторм начал мало-помалу стихать, ветер переменил направление. Худшее прошло. К трем часам дня 3 июля ветер почти совершенно стих, туман слегка разредился. Открылись контуры острова Надежды. Высчитав, что «Малыгин» находится от нас на расстоянии двадцати-тридцати километров, мы решили лететь.

«Малыгина» на старом месте не нашли; быть может, поднявшись выше, мы и увидели бы его. Но выше ста метров был туман, а с высоты ста метров радиус видимости слишком мал.

Нас огорчило уже то, что «Малыгина» нет на месте. Но гораздо хуже было, что остров Надежды, который мы прежде хорошо видели, теперь исчез, проглоченный туманом.

Туман сгущался, прижимая нас книзу, окружая самолет непроницаемой стеной.

Я не мог дальше в безрезультатных поисках «Малыгина» тратить незначительные и драгоценные для нас запасы бензина. Мы еще недалеко ушли от нашего прежнего аэродрома и решили вернуться. Но не тут-то было. Найти место, с которого мы поднялись, оказалось нелегко – льдины похожи одна на другую, никаких особых примет у нашей не было, а следов от лыж сверху не разглядишь. Пришлось снижаться на первую попавшуюся льдину. Вот именно – на первую попавшуюся.

Я не впервые встретился со льдами. Долгое время я наблюдал их и научился узнавать характер и толщину льда.

Пригодные для посадки льдины обычно покрыты толстым слоем снега. Сверху снег чистый, без черных пятен. Много торосов. Не годные для посадки льдины не имеют торосов, их края ровные, снег лежит на них тонким слоем; от продушин или от того, что снег сдуло ветром, на поверхности таких льдин много черных пятен.

Понятно, для посадки выбираешь более плотный, многолетний лед. Но здесь, в этом районе, все льдины были покрыты черными пятнами проталин и снежниц. Приходилось выбирать аэродром не по общему виду поверхности, а по признакам торосистости.

Мы спустились на небольшую тонкую льдину, и, если бы не лыжи, самолет сразу провалился бы сквозь лед. Но лыжи, к счастью, помогли.

Мы немедленно оттащили хвост самолета от опасного места и вырулили на более толстый лед.

Сейчас же после посадки нас навестили обычные гости – медведи. На этот раз их была целая семья: пять забавных белых животных. Нам и в голову не пришло заняться бесцельной в наших условиях охотой. Но подпускать их близко к самолету не следовало – они могли погнуть рули, повредить плоскости.

Мы пустили несколько ракет. Испытанный способ подействовал – звери ушли.

Через полтора часа один из них, как видно наиболее любопытный, набравшись чрезвычайной, совсем не свойственной белому медведю храбрости, подошел вплотную к самолету и стал жадно его обнюхивать. Я вышел из кабинки на плоскость и поднял дикий крик, энергично размахивая руками. Голос у меня зычный, руки длинные – испугался бы кто угодно. Но смелый гость не испугался. Совершенно безмятежно он лег на лед в удобной позе, положил морду на лапы и стал смотреть на меня, как старый добрый друг, встретившийся после долгой разлуки. Даже как будто любовь светилась в его узких глазках.

Что ж ты тут с ним сделаешь? Стрелять не хотелось, ракеты на него не действовали. Потом малыгинцы рассказывали, что однажды им удалось прогнать медведя, размахивая портянками, но мы до этого не додумались.

Тогда я решил превратиться в кинооператора и заснять нашего приятеля. Треск киноаппарата смутил медведя. Он вскочил, повернулся, отбежал шагов на десять, прыгнул в сторону, потом остановился, посмотрел на меня и, словно передумав, медленными шагами направился к прежнему месту. Я никак не мог понять, что привлекало его. Видимо, простое любопытство.

Все же оставлять этого симпатичного зверя вблизи самолета не хотелось. Конечно, на льдине развлечений мало, особенно когда бензина нехватает и с продовольствием не густо. Медведь мог бы нас несколько позабавить. Но кто их знает, этих медведей?! Наш друг мог оказаться любопытным не в меру.

Грошев выпустил три ракеты одну за другой. Медведь медленно и с явной неохотой отступил лишь после третьей ракеты. Покружил вокруг нас, зашел с другой стороны самолета и шагах в ста от нас сделал привал. Лег на снег, уткнулся носом в лапы и лежал так битых полтора часа. Нам это надоело. Однако убивать его не хотелось. Решили пугнуть посильнее. Зарядили винтовку и выстрелили.

Расчет оказался верным. Пуля прожужжала над самым ухом медведя. Он вскочил и пустился наутек.

Небо очистилось, погода как будто установилась. Решив, что теперь-то уж мы наверняка найдем «Малыгин», стали готовиться к отлету. Наш «завхоз», предвкушая близкое возвращение на «Малыгин», расщедрился. Он преподнес каждому два сухаря, крутое яйцо и кусочек шоколада. Мы зажгли паяльную лампу, согрели чай (благо вода в норму не входила!) и подкрепились.

Лед под нами таял и весь был испещрен небольшими лужицами. Глубина некоторых достигала сорока сантиметров. Мы очень боялись поломать лыжи при разбеге. Подруливая через такую проталину, мы левой лыжей проломили лед. Лыжа ушла в воду, но, так как инерция самолета была достаточно сильна, а провалилась только задняя часть лыжи, мотором удалось вытянуть самолет на лед. Я тут же остановил мотор для осмотра и пригласил радиста Фоминых сесть в кабинку. Подходя к кабинке, Фоминых попал в лужу и провалился по пояс. Мы его быстро вытащили, выжали на нем одежду и переодели в запасное белье.

Положение было скверное. Мы находились на льду местного замерзания. Он недостаточно плотен, всего лишь около полуметра толщиной, и в состоянии таяния. Подниматься с такого поля рискованно. Мы решили так: я даю полный газ и рулю в торосы один. Если инерции будет достаточно, самолет проскочит. Товарищи подойдут пешком, а там, в торосах, мы расчистим площадку и поднимемся. План удался вполне. Правда, пришлось много поработать, для того чтобы сровнять торосы и расчистить площадку. Вместо ломов мы пользовались штыками и тыльной частью винтовки. Каждый торос приходилось разбивать на мелкие куски. Наконец в десятом часу утра мы поднялись.

Снова на ледоколе

Небо было ясное, облака стояли на высоте примерно шестисот метров. Перед полетом выяснили, что можем затратить на поиски ледокола не более пятидесяти литров бензина – этого хватит приблизительно на полтора летных часа. Если не найдем за это время «Малыгин», оставшийся бензин используем для полета на острова Карла. Там мы оставили при первом полете шесть бидонов, наполненных драгоценным горючим: его хватит на два летных часа. Оттуда, с островов Карла, мы сможем лететь прямо на остров Фойн (если погода будет благоприятной), либо выберем безопасное местечко и останемся поджидать прихода ледокола. Ведь рано или поздно «Малыгин» подойдет к островам Карла.

И вот мы в воздухе уже около полутора часов. Назначенный запас бензина израсходован. Напряженно шарим по горизонту – ледокола не видно. Я уже собирался повернуть к островам Карла, как вдруг Грошев толкнул меня локтем. Вдали он приметил точку, черневшую подле южной части острова Надежды.

– Есть, есть, Михаил Сергеевич! Летим туда!

Я привык считаться с моим товарищем, с которым провел немало летных часов. Но, несмотря на всю его опытность и предусмотрительность, он все же не был аэронавигатором, и нельзя было ручаться, что наблюдения его безошибочны. Кроме того, разве можно было предположить, что «Малыгин» очутится у самой оконечности острова Надежды, куда указывал Грошев? Мы знали, что в прибрежных водах много подводных камней и айсбергов, что судну пробраться к острову почти невозможно и что именно поэтому английские лоции запрещают судам подходить к острову ближе чем на десять миль. С какой же стати пойдет туда «Малыгин»?

Неужели команде «Малыгина» захотелось погулять по этому острову, на который никогда не ступала нога человека? Этого не могло быть. Ведь читали же малыгинцы в английской лоции, что любое судно, попав в эти воды, в девяноста случаях из ста рискует либо быть раздавленным айсбергами, либо наскочить на подводные камни и пропороть днище. Обо всем этом малыгинцы осведомлены не менее нас. Конечно, нам в воздухе не угрожают ни айсберги, ни подводные камни. Мы можем легко и безопасно приблизиться к острову и проверить, ледокол это или что другое. Но для проверки требовалось около двадцати минут, то есть двадцать пять литров бензина. Жалко. Я снова взглянул на остров:

– Нет, не может быть, это не ледокол…

Но Грошев настойчиво убеждал меня рискнуть. Без особой охоты направил я самолет к южной оконечности острова. Вскоре мы увидели подымающуюся снизу полоску легкого дымка. Дольше нельзя было сомневаться. Это был ледокол, стоявший под парами. Видеть его мы не могли, так как остров закрывал его своею тенью.

Я сейчас же поблагодарил Грошева и попросил передать приятную новость Фоминых. Приняв так неожиданно ледяную ванну, радист сидел весь мокрый и дрожал от холода. Фоминых от радости так громко закричал, что едва не заглушил шум мотора.

Очень приятно было видеть в бинокль радость наших товарищей на ледоколе. Взвивались флагманские флаги на мачте корабля. Мы низко кружили над ледоколом. На снегу в виде большой буквы «Т» разостлали полотнища красной материи; стоящие рядом люди махали нам, указывая место посадки. Но там, где могли стоять люди, не всегда может опуститься машина в две тонны весом. И я лишний раз прокружил над аэродромом. Опустился вполне благополучно, но подрулить вплотную к борту ледокола, как это делали раньше, на этот раз не удалось. Пришлось оставить самолет в ста пятидесяти шагах от ледокола. Вот будет возня, когда придется брать машину на ледокол!..

Нужно ли рассказывать, как нас встретили?! Тут было все: и возгласы, и рукопожатия, и поцелуи, и даже закуска с вином.

Малыгинцы рассчитывали, что мы направимся к островам Карла, и сами хотели пробиться туда, но дрейфующие льды отнесли судно в сторону. Для ледокола это было не совсем безопасно – он мог напороться на айсберги и подводные камни.

Но как бы там ни было, все хорошо, что хорошо кончается. Мы погрузили самолет и тронулись с нашей стоянки, так как все понимали, что оставаться вблизи такого опасного соседа, как остров Надежды, не годится.

Решили пробиваться через льды с восточной стороны к островам Карла, пользуясь образовавшимися после шторма разводьями.

Мы снялись в ночь на 5 июля и продвигались вплоть до 9 июля. Дул норд-вест. На пути встречались ледяные поля, плавание было довольно опасным.

Я окончательно убедился, что капитану ледокола приходится труднее, чем полярному летчику.

Особенно трудно лавировать в тумане – почти неизбежно собьешься с курса. Заходишь в разводье, а перед тобою новый лед. Его надо обойти – ищешь новых каналов. Берешь вправо, влево, но забирать слишком в сторону от курса не приходится.

Когда шли хорошо, мы делали около пяти миль в день. Если бы льды пропустили нас к островам Карла, оттуда долететь до острова Фойн было бы нетрудно.

Пятнадцатый вылет

7 июля встретили тяжелые льды; форсируя их, «Малыгин» получил несколько повреждений.

Теперь уж не было никакой возможности продвигаться. Ледокол сжег почти весь уголь, стал значительно легче и все чаще застревал даже на маленьких перемычках.

Нужно было предпринять что-нибудь решительное. Устроили совещание, подробно обсудили положение и наконец решили пробиться к находившемуся впереди нас ледяному полю, выгрузить на него самолет и при первой возможности попытаться произвести разведку в районе от островов Карла до Шпицбергена.

Целью разведки были поиски Амундсена, судьба которого интересовала и волновала нас, конечно, не меньше, чем участь экспедиции Нобиле. В дальнейшем самолет должен был направиться в район местонахождения группы Нобиле, затем свернуть к предполагаемому местонахождению группы Алессандрини и наконец возвратиться на ледокол. Если в районе ледокола будет туман, мы сможем опуститься на островах Карла у нашей базы и оттуда, выждав погоду и пополнив запасы бензина, вернуться на «Малыгин».

Выгрузили самолет и начали рулить на подходящее для старта место.

Все ледяное поле было покрыто лужами, проталинами, промоинами самых различных форм.

Вот в таких условиях мы рулили около полукилометра. Приходилось сильно напрягать внимание и соблюдать крайнюю осторожность.

Наконец мы поставили машину на линию взлета. После этого путешествия с одной лыжи была сорвана часть обшивки, другая пробита в двух местах, кроме того на обеих лыжах были порезы. Но в общем испытание они выдержали блестяще. Приятно отметить, что эти лыжи – нашего производства.

На борту самолета, кроме меня и Грошева, находился новый радист, прекрасно знающий свое дело.

Мы пошли по заранее намеченному маршруту. Я рассчитывал, если не случится ничего непредвиденного, увидеть острова Карла с левой стороны приблизительно через четверть часа. Но, пройдя около шестидесяти километров, мы нагнали медленно ползущую перед нами сплошную стену тумана. Я несколько изменил маршрут, надеясь найти просвет, и пролетел еще пятнадцать километров. Тщетно. Поднялся на высоту до девятисот метров. Всюду туман. Островов Карла совершенно не видно, не виден уже и ледокол. Если я потеряю ориентировку, придется сесть куда попало. А при подъеме я заметил, что гладких полей почти нет, всюду торосы, сесть на них – значит погубить самолет и экипаж.

Повернул обратно. Туман гнался за нами. Видимость окончательно пропала.

Только бы не сбиться с пути!

Сидя за рулем, я не спускал глаз с компаса и хронометра.

Вот прошло уже время, необходимое для того, чтобы вернуться к «Малыгину». Значит, мы около ледокола. Но где он? Его не видно…

В моем распоряжении было еще одно средство – рискованное и редко применяемое, но в данном случае наиболее правильное: нырнуть под туман к воде.

Это нас спасло. Как только я начал снижаться, в сплошной стене тумана открылся небольшой, совсем небольшой просвет. Он оказался достаточным, чтобы на короткий момент мы могли увидеть контуры ледокола, находившегося, по грубому расчету, километрах в восьми от нас. И тут же стена тумана вновь замкнулась.

Самолет нырнул с высоты девятисот метров на триста, а затем опустился с трехсот до ста метров. Прыжок оказался вполне удачным. Внизу тумана не было, и мы увидели хорошо знакомый и родной «Малыгин».

Возвращение наше на этот раз было совсем нерадостное. Сейчас же мы осмотрели лыжи, эту необходимую часть самолета при полетах над льдами. Увы, последний полет оказался для них роковым. Бока лыж были изрезаны со всех сторон, в правой лыже на днище зиял надлом. Нечего было и думать подняться с такими лыжами с ледового аэродрома.

Пробовали починить. В ход были пущены все средства. Кое-как заделать бока одной лыжи мы еще сумели бы, но сделать новое днище для другой было невозможно.

Самолет выбывал из строя. Как выяснилось, выбывал из строя и наш «Малыгин». Мы уже знали о блестящих успехах «Красина» и Чухновского. Следовательно, значительная часть задания советских экспедиций была выполнена.

У нас дело обстояло совсем неважно. Угля оставалось всего четыреста пятьдесят тонн, то есть на тринадцать-четырнадцать дней хода. К этому времени мы получили задание из Москвы искать Амундсена.

Северо-восток Шпицбергена, в районах которого мог находиться Амундсен, если только он был жив, уже весь осмотрели. Остался неисследованным лишь залив Стор-фиорд, на юго-восточной оконечности Шпицбергена. Стор-фиорд похож на бутылку с узким горлышком. Вход в него плотно закрыт вечным туманом. Внутри залива, как нам было известно, прекрасная ясная погода. Мы рассчитывали прорвать этот туман, войти в залив и пробраться к одному из пунктов, где была возможна якорная стоянка. А там мы попытались бы спустить самолет на поплавках.

В течение нескольких дней мы толкались у входа в Стор-фиорд, но безрезультатно. Английские лоции предупреждают, что Стор-фиорд если и проходим, то только в августе. Английские картографы правильно заштриховывают весь этот залив на своих картах. Помимо тумана, мы столкнулись в горле Стор-фиорда с массой льда, находившегося в движении.

Несколько дней мы толкались во льдах у Стор-фиорда, обшаривая все, что только можно. Никаких следов Амундсена и его самолета мы здесь не нашли. К этому времени уголь подошел к концу. Льдины, куда можно было бы выгрузить самолет, чтобы поставить его на поплавки, не оказалось.

О создавшемся положении сообщили в Москву и получили распоряжение возвратиться в Архангельск.

За все время плавания мой самолет пятнадцать pas поднимался в воздух с ледяных долей.

Мотор проработал, в общем, 24 часа 37 минут, из них в воздухе 18 часов 8 минут. Затрачено времени на поиски 7 часов 5 минут, на организацию базы – 7 часов 23 минуты, на разведку льдов – 2 часа 5 минут и на пробы мотора – 1 час 35 минут. Бензина израсходовано 1 465 литров.

Как выяснилось впоследствии, дирижабль «Италия» потерпел катастрофу севернее Шпицбергена 25 мая, в 10 часов 30 минут. Из-за внезапной потери газа дирижабль стал падать.

Во время удара гондолы о лед аппарат потерял в весе около двух тонн, быстро поднялся и, облегченный, улетел в восточном направлении. Левая часть гондолы осталась на дирижабле; в ней находилось шесть человек – группа Алессандрини. Судьба ее и самого воздушного корабля осталась неизвестной: из этих шести человек спастись никому не удалось.

После падения дирижабля и удара гондолы на льду, севернее Шпицбергена, осталось одиннадцать человек во главе с Нобиле. Один из них – машинист Помелла – был убит при катастрофе. Во время аварии из гондолы выпали на лед большое количество продовольствия и полевая радиостанция. Радист экспедиции делал попытки сообщить на материк о катастрофе, но безрезультатно.

Три участника экспедиции – Мальмгрен, Дзаппи и Мариано – через несколько дней покинули лагерь, намереваясь добраться пешком по пловучим льдам до мыса Нордкап (на севере Шпицбергена), где рассчитывали встретить какое-нибудь промысловое судно.

В ряде стран организовали экспедиции для спасения экипажа «Италии». В спасательных операциях участвовали восемнадцать морских судов, двадцать один самолет и около полутора тысяч человек.

Решающими оказались операции, которые были предприняты советским правительством. Совместно работали ледоколы и самолеты.

24 июня шведский летчик Лундборг опустился на льду у палатки Нобиле и взял лишь одного человека – Нобиле.

10 июля Б. Г. Чухновский, базировавшийся со своим самолетом на ледоколе «Красин», обнаружил на пловучем льду, почти у восемьдесят первой параллели, участников экспедиции «Италии» Дзаппи и Мариано.

Черев два дня «Красин» подошел к месту, указанному Чухновским, спас Дзаппи и обмороженного Мариано. На вопрос о судьбе Мальмгрена Дзаппи ответил: «Это был настоящий человек. Он умер месяц назад. Дайте мне есть, я очень голоден».

В тот же день «Красин» снял со льда остальных участников итальянской экспедиции, находившихся в лагере Нобиле.

Во время розысков экспедиции Нобиле, кроме восьми человек с «Италии», погиб экипаж самолета «Латам» из шести человек, в числе которых был Руал Амундсен. 1 сентября у северных берегов Норвегии был найден один из поплавков «Латама». В пути со Шпицбергена на материк погибли итальянские летчики Пензо, Крозио и Делла Гатта.

Вся мировая печать восторженно писала об арктических полетах советских летчиков. Старт с дрейфующей льдины и возвращение на нее до этого никогда не практиковались. Незадолго перед тем. один из знатоков арктических льдов – норвежский профессор Харальд Свердруп категорически утверждал, что летом посадка самолета на лед невозможна. М. С. Бабушкин блестяще опроверг это утверждение, совершив на одной и той же машине пятнадцать таких посадок.

Лучшим ответом Свердрупу является одна из многочисленных статей М. С. Бабушкина, написанная им после возвращения с «Малыгина».

Наперекор стихии

Я совершил пятнадцать полетов над льдами дикой, своевольной Арктики. Люди говорят, что летать там, где пролетал мой самолет, садиться на пловучие льдины и стартовать с дрейфующего льда – сплошное безумие.

Я разрешу себе не согласиться с таким мнением. В другое время я надеюсь еще сообщить свое мнение о том, можно ли летать в Арктике на самолете и как это надо делать. Теперь же я хочу сказать, что ничего приятнее полета в летнее время над льдами в ясную погоду нельзя себе представить. Полная прозрачность в воздухе. Великолепная видимость на дальнее расстояние – такое, какого никогда не охватит пилот над землей. Исключительный по красоте, правда своеобразный, пейзаж льдов и воды. Надо видеть этот пейзаж с воздуха, чтобы убедиться в том, что он отнюдь не однообразен. Льды движутся и принимают самые причудливые формы. Стоит вглядеться в картину льда однажды, чтобы потом навсегда быть зачарованным ею, – вы уже всю жизнь будете стремиться в эти места.

Я летел так долго и на такое расстояние, сколько могли работать мотор и все снаряжение самолета. Равнодушно жестокая природа Севера улыбнулась нашей экспедиции скупой улыбкой – всего лишь восемь ясных, солнечных дней. Остальное время был туман, белый и густой, как молоко. Несколько полетов я сделал в тумане. Я боролся с этим плохо и мало изученным врагом по всем правилам, без всяких правил, а иногда и вопреки всем правилам. Я уходил от него, врезался в самую гущу белой мглы, взлетал над туманными полями, нырял под туман. Временами мне казалось, что вот-вот – и страшный враг будет положен на обе лопатки.

Но он, этот страшный враг, имел верного союзника. Не успевал я справиться с туманом, увидеть место для посадки, как передо мной было новое, казавшееся непреодолимым препятствие… Те самые льды, картина которых так манит глаз, грозили мне гибелью.

Туман прижимал меня к «земле». А «земля» – льдины – отказывалась принимать и держать на себе непрошенного гостя.

Насколько радостен и приятен полет над льдами, настолько мучительны подъемы и посадки. Все напряжение ума и воли, весь свой опыт я вкладывал именно в эти посадки и подъемы. Льдины, коварные льдины, покрытые толстым слоем снега, не могли обмануть меня. Но, когда поверхность льда оказывалась покрытой примерзшей коркой, горе было лыжам самолета. Острая корка врезалась в бока лыж, мяла их, рвала обшивку, ломала шпангоуты. Местами лыжи проваливались в рыхлый снег, и это угрожало машине капотом.

После каждого полета, после каждой посадки и подъема мы находили в лыжах по нескольку боковых пробоин. Каждый раз латали лыжи медью и кольчуг-алюминием. Совершенно естественно, что они быстро изнашивались. По существу говоря, самолет должен иметь несколько запасных пар лыж. Это наилучшее решение вопроса.

Особую трудность в арктических полетах представляет посадка. Аэродромы здесь подготовлены самой природой, рука человеческая над ними не работала. Посадка на незнакомую льдину, – а они все незнакомы, ибо никогда не сядешь на одну и ту же льдину два раза, – требует каждый раз большой осторожности и сосредоточенного внимания. Приходится по нескольку раз кружить над предполагаемым местом посадки, тщательно изучая сверху плотность льдины. Особенно опасны торосы. Они сливаются со снегом, и очень трудно различить сверху, гладкая на льдине поверхность или торосистая.

Летчики, желающие работать в Арктике, должны изучать льды не только по материалам и руководствам, но и непосредственно во время полетов в определенной местности.

Полет над льдами – уравнение со многими неизвестными, постоянный и большой риск. Всегда возможны роковые ошибки. Чтобы уменьшить этот риск, арктический самолет нужно обязательно снабжать радиостанцией. Эта станция должна быть приспособлена к работе не только в воздухе, но и при посадке на льдину.

Вспомним пример Чухновского. Сделав вынужденную посадку, повредив о торосы самолет, он все же связался со своей базой, потому что дал знать о себе по радио. Это и сыграло решающую роль в спасении группы Мальмгрена.

И, наконец, при полетах в Арктике пилот должен иметь на борту как можно больше бензина и как можно меньше других грузов, а значит, и экипаж самолета должен быть минимальным.

Итак, я беру на себя смелость утверждать: полеты в Арктике возможны, и ничто не может доставить летчику больше радости и удовлетворения.

Ибо что может быть радостнее – чувствовать, сознавать, что ты, человек, победил стихию там, где все ее до сих пор считали непобедимой?!

В архивах М. С. Бабушкина сохранились вырезки из советской и иностранной печати с отзывами о полетах, предпринятых для спасения итальянских летчиков. Любопытна статья «Полеты в Арктике» в «Вюртембергской газете» (Штутгарт, Германия) от 11 марта 1929 года. Майор Руфф в ней писал:

«Оба русских летчика – Бабушкин с «Малыгина» и Чухновский с «Красина», имевшие за собой многолетний летный опыт в полярных условиях, особенно Бабушкин (как сопровождавший зверобойные суда), – участвовали в спасении Нобиле на машинах, где колеса были заменены лыжами.

Полеты, совершенные Бабушкиным с «Малыгина» – от 29 июня до 4 июля – над Ледовитым океаном к востоку от Шпицбергена, являются самым блестящим достижением в истории полярных полетов. Пять дней и пять ночей блуждал он в тумане над ледяными полями, совершая многочисленные посадки, пока вновь не нашел «Малыгина». Но и после этого он не прекращал попыток достигнуть группы Нобиле, пока «Малыгин» не вынужден был повернуть обратно, так как он не был достаточно прочен для плавания в таких условиях.

Бабушкин совершил на ледяных полях пятнадцать взлетов и посадок, ни разу не потеряв присутствия духа и не допустив ни одной серьезной поломки машины. Только один раз пришлось сменить мотор.

Русские летчики, имевшие за собой многолетний опыт, достигли наибольших успехов. Наихудший враг – туман – не мог им помешать совершать в районе битого льда свои посадки».

По постановлению ЦИК Союза ССР, в ознаменование заслуг перед пролетариатом М. С. Бабушкин в числе других участников экспедиции на «Малыгине» был награжден орденом Красного Знамени.